Кровь фюрера

Глава 45

— Ее звали Ангела Раубаль.

Ханна Рихтер еще раз посмотрела на фотографию, а порыв ветра с новой силой ударил в ставни. Дрова в камине затрещали, и в комнате заметались тени.

Историк подняла голову, и Фолькманн спросил:

— Кем она была?

— Она была племянницей Адольфа Гитлера. Дочь сводной сестры Гитлера, которую тоже звали Ангела Раубаль. Все называли девушку Гели, чтобы не было путаницы.

— Вы абсолютно уверены? — медленно переспросил Фолькманн.

— Конечно уверена. Я много раз видела ее фотографии. Однако этот снимок мне никогда не встречался — ни в одной из книг по истории, ни в каких-либо документах.

Фолькманн не сводил с женщины глаз.

— Так вы совершенно уверены, что это действительно та самая девушка?

Ханна Рихтер укоризненно покачала головой, глядя на Фолькманна.

— У меня нет в этом никаких сомнений. За время своей научной карьеры я написала несколько работ по периоду с 1929 по 1931 год, о том, как повлиял этот период на жизнь Гитлера. Эта девушка, Гели Раубаль, сыграла весьма значительную роль в его жизни, и я чрезвычайно тщательно исследовала все, связанное с ней. Это время было очень сложным для Гитлера. У него было множество проблем, множество разнообразнейших проблем, в том числе и личного характера. Эта девушка была одной из таких проблем. — Ханна Рихтер указала на фотографию, а потом положила ее на стол и посмотрела на Фолькманна. — Могу я спросить, откуда у вас эта фотография?

— Из Южной Америки.

Женщина удивленно приподняла брови, и он подумал, что она будет его расспрашивать, но она, казалось, передумала.

— Кажется, вы в этом сомневаетесь, герр Фолькманн. Я имею в виду, в том, кто эта женщина.

Фолькманн посмотрел на Эрику. Та ничего не сказала, она молча ответила на его взгляд, а потом посмотрела на фотографию. Фолькманн повернулся к Ханне Рихтер.

— В этом вопросе должна быть ясность, абсолютная уверенность.

— Если вы не верите мне на слово, я могу показать вам несколько других фотографий этой девушки. Вы можете их сравнить и сделать собственный вывод. Что скажете?

— Это бы нам очень помогло, фрау Рихтер.

— Прошу вас, называйте меня Ханна.

Встав, женщина подошла к книжной полке и снова надела очки. Просмотрев книги на полке, она выбрала два тома и вернулась к Фолькманну и Эрике.

Положив книги на стол, она пододвинула одну из них под настольную лампу. Из книги торчали закладки, сделанные из желтой бумаги, и наклейки с пометками.

— Вот самые популярные книги по этому периоду. Первая — биография Адольфа Гитлера, написанная Толандом. Он признанный эксперт в этой области. Однажды я встретилась с ним на лекции в Гарварде. Поразительный человек. Вторую книгу я написала сама. — Она улыбнулась. — Краткий миг литературной славы.

Фолькманн взглянул на голубую обложку книги, на которую она указывала. Снова улыбнувшись, Ханна сказала:

— Я уверена, что вы найдете экземпляры этой книги у букинистов, если вас это заинтересует. Боюсь, что интерес к книге ограничен — это академическое издание.

Открыв первую книгу, она пролистнула вклейки с черно-белыми фотографиями и, наконец, нашла ту, которую искала.

Ханна показала им снимок молодой темноволосой женщины, стоявшей перед черным автомобилем «даймлер» на фоне густого леса. Внимательнее рассмотрев машину, Фолькманн понял, что это модель середины двадцатых годов. Девушка поставила одну ногу на подножку «даймлера», а руку уперла в бедро. На ней было светлая летняя блузка без рукавов и темная юбка до колен.

— Этот снимок был сделан летом 1930 года.

Фолькманн с Эрикой внимательно изучили фотографию. Девушка была очень хорошенькой, брюнеткой, и даже квадратные скулы не уменьшали ее привлекательности. Смешливая девушка, пытавшаяся выглядеть серьезной во время съемки. Сходство с девушкой на фотографии Фолькманна было заметным, но не очевидным.

— Но ведь она не блондинка! — Фолькманн посмотрел на Ханну Рихтер.

Пожилая женщина и Эрика обменялись понимающими взглядами, а потом Ханна Рахтер посмотрела на Фолькманна.

— Как сейчас, так и тогда, девушки достаточно часто красили волосы. С помощью перекиси, конечно, можно изменить внешность, но ведь черты лица остаются теми же. Эта девушка часто перекрашивала волосы. На некоторых фотографиях она блондинка, на других — брюнетка. Но если вы посмотрите повнимательнее, то поймете, что это та же самая девушка.

Ханна Рихтер открыла ящик стола и, вытащив увеличительное стекло, протянула его Фолькманну.

— Прошу вас.

Тот навел лупу на снимок. Черты лица девушки на фотографии Ханны Рихтер, несомненно, были теми же: квадратное лицо, высокие скулы, задумчивые глаза, тонкий большой рот.

— Вы улавливаете сходство?

Фолькманн кивнул, но Ханна Рихтер сказала:

— Но вы все же не уверены, правда? Это из-за цвета волос девушки?

— Да, из-за этого, и из-за ее фигуры.

Историк улыбнулась.

— Да, действительно, на этой фотографии девушка намного стройнее. На вашей фотографии она довольно полненькая. Давайте я покажу вам еще один снимок, сделанный весной 1931 года.

Ханна Рихтер открыла вторую книгу. В середине были вклеены вставки, и, перелистав их, Ханна нашла нужную и указала на нее.

Снимок был сделан в баварском ресторане. За столом сидели четверо: двое мужчин и две женщины. Обе женщины были блондинками, одна была молодой, а вторая — средних лет. Младшая была похожа на девушку с фотографии Фолькманна. Тут ее лицо было полнее, а его черты явно такие же, что и на его фотографии. Светлые волосы были заплетены в косу, как тогда было модно в Германии. На ней был традиционный баварский костюм, украшенный тесьмой. Она улыбалась, словно над чьей-то шуткой.

Мужчин Фолькманн сразу узнал. Слева от девушки сидел Адольф Гитлер. Руки у него были сложены на животе, а на губах играла улыбка. Напротив сидел невысокого роста мужчина — Йозеф Геббельс, нацистский министр пропаганды. Он улыбался, а блондинка постарше, сидевшая рядом с ним, держала его под руку.

— Девушка рядом с Гитлером — это Гели Раубаль. На этот раз она блондинка. Женщина с Йозефом Геббельсом — его жена Герда. На этой фотографии есть кое-что очень интересное. Зацепка, связывающая ее с вашей фотографией. Будьте так добры, передайте мне лупу.

Взяв лупу, Ханна Рихтер положила фотографию Фолькманна рядом с фотографией из книги.

— Присмотритесь повнимательнее, пожалуйста.

Она навела лупу на фотографию в книге, и Фолькманн всмотрелся в нее. Ханна Рихтер сказала:

— Посмотрите на правое запястье девушки.

Эрика наклонилась ближе. На запястье девушки поблескивал браслет. Ханна Рихтер перевела лупу на фотографию Фолькманна. Там на правом запястье отчетливо был виден тот же браслет, сделанный из металла.

— Браслет Гитлер подарил своей племяннице в октябре 1929 года, когда ездил с ней на съезд партии в Нюрнберг. Браслет был сделан из белого золота и украшен рубинами и сапфирами. Гитлер упомянул об этом подарке в письме одному близкому другу. Впоследствии Гели Раубаль всегда носила этот браслет на правом запястье. — Ханна Рихтер поочередно посмотрела не Фолькманна и Эрику поверх очков. — Даже если не учитывать этого, черты лица девушки на вашей фотографии абсолютно те же, уверяю вас. Это явно та же девушка.

Фолькманн снова взял лупу и поднес ее к фотографии, а Эрика наклонилась ближе к снимку. Тот же широкий тонкогубый рот. Те же скулы. Те же глаза. Тот же овал лица. Фолькманн посмотрел на Эрику, но та промолчала и повернулась к Ханне Рихтер.

— Я понимаю, что сейчас уже поздно, Ханна, но не могли бы вы рассказать нам подробнее об этой девушке? Вы сказали, что она стала для Гитлера проблемой. Почему?

— Потому, что она покончила жизнь самоубийством.

— Когда?

— Почти через два месяца после того, как был сделан ваш снимок. После крупного скандала с Гитлером в его мюнхенской квартире девушка выстрелила себе в сердце. Видите ли, они долгое время были любовниками.

Фолькманн и Эрика изумленно уставились на Ханну Рихтер, а она вкинула брови и сказала:

— Боюсь, вы меня заинтриговали. Это что, настолько важно?

— Возможно, — сказал Фолькманн.

— Вы не могли бы сказать мне, почему?

Фолькманн замялся.

— Это связано с криминальным расследованием, Ханна. Боюсь, больше я вам пока сказать не могу.

Историк удивилась и спросила:

— Говоря о криминальном расследовании, что вы имеете в виду? Это как-то связано с девушкой?

— Нет, не с девушкой. С другим человеком.

— Но при чем тут девушка? Она ведь давно умерла.

— Простите, Ханна, большего я вам рассказать не могу.

Ханна слегка нахмурилась — она явно была разочарована, — а потом откинулась на спинку стула.

— Ну хорошо. И что же вы хотите узнать о Гели Раубаль?

— Все, что вы можете нам рассказать, — сказал Фолькманн.

Ханна Рихтер предложила всем сигареты и закурила сама.

Фолькманн выпрямился на стуле.

— Вы сказали, что эта девушка и Гитлер были любовниками. Вы не могли бы рассказать нам поподробнее об их отношениях?

Затянувшись, женщина устроилась поудобнее.

— Между ними, несомненно, существовали любовные отношения. Видите ли, девушка довольно долго жила в том же доме, что и Гитлер, и они стали очень близки. В 1927-м, когда Гитлер переехал в свой бергхауз в горах возле Берхтесгадена, с ним там поселилась его сводная сестра, которая вела хозяйство. Гитлер не доверял многим из окружавших его людей, поэтому его сводная сестра была для него идеальной домохозяйкой. Она готовила ему еду, заботилась о его одежде и о доме. Вместе с ней к Гитлеру переехали две ее дочери: Фридль и Гели.

— А их отец? — спросил Фолькманн.

— Он умер, когда Гели была совсем маленькой. Возможно, из-за этого девушку и влекло к Гитлеру. Он очень рано стал замещать в ее сознании отца. Гели была очень веселой девушкой. Этакая порхающая бабочка, если верить свидетельствам людей, знавших ее. — Ханна Рихтер улыбнулась. — Она родилась в Вене, так что, возможно, дело было в ее австрийском шарме. Конечно, главное место в сердце Гитлера занимала Ева Браун. О ней как о любовнице Гитлера написано много. Но до нее была Гели Раубаль. Она была первой романтической привязанностью Адольфа Гитлера. Не скажу, что она была его первой любовью, потому что этот человек не был способен на любовь. Так что назовем это романтическими чувствами, которые не были безответными. Гели обожала своего дядю, а он был влюблен в нее. Некоторое время они повсюду ходили вместе, и когда Гитлер переехал из Берхтесгадена в свою квартиру в Мюнхене, Гели Раубаль переехала вместе с ним. В то время она изучала медицину в мюнхенском университете, так что этот переезд был вполне обоснован, но близкие друзья знали, что это для них обоих всего лишь предлог, чтобы не разлучаться.

— Что вы имеете в виду?

Улыбнувшись, историк посмотрела на Фолькманна и Эрику.

— А вы подумайте. Это были очень странные взаимоотношения. Племянница с дядей жили в одной квартире. Гели было всего двадцать три, когда она умерла. Естественно, в партийных кругах злые языки болтали об их романе. Гитлеру всегда нравились молоденькие девушки — чем моложе, тем лучше, так как с женщинами его возраста у него не складывались взаимоотношения. Кроме того, молодыми девушками легче манипулировать. Они сразу поддавались его обаянию. Почти все из тех семи женщин, с которыми он, по нашим данным, имел интимные отношения, были молоды. Из этих семи шесть покончили жизнь самоубийством или предприняли серьезные попытки сделать это. Так что Гели Раубаль не была исключением. Гитлер оказывал на женщин гипнотическое влияние. И не только на тех, интимные отношения с которыми зашли далеко, но и на всех немецких женщин, поддерживавших его, когда он стал фюрером. Как и многие немецкие женщины в то время, Гели Раубаль считала его весьма привлекательным. Она сделала бы для него все, что угодно. И она наверняка хотела выйти за него замуж, несмотря на то что они были кровными родственниками. Некоторое время Гитлер действительно вел себя как жених. Он намекал некоторым своим близким друзьям по партии, что собирается на ней жениться. — Ханна Рихтер перевела взгляд с Фолькманна на Эрику. — Это может показаться странным, но нужно вспомнить, что поистине жестоким Гитлер тогда еще не был. Он делал успехи в партийной карьере, с ним как с политиком начали считаться. Многие полагали, что он должен стать лидером Германии. Гели Раубаль хотела выйти замуж за своего дядю, несмотря на разницу в возрасте в девятнадцать лет и на то, что этот брак будет кровосмесительным. Так что она вовсю флиртовала с ним, соблазняла его, если угодно.

Порыв ветра снова ударил в ставни, и огонь в камине полыхнул. Фолькманн засмотрелся на раскаленные угли, а потом перевел взгляд на Ханну Рихтер. Та продолжила:

— Ситуация, естественно, была абсурдной, и долго так продолжаться не могло. Партийные функционеры, близкие Гитлеру, которые знали об этом романе, были шокированы: мужчина средних лет собирается жениться на своей юной племяннице. Публичная жизнь большинства нацистов соответствовала принципам высокой морали, но, как нам известно, они были лицемерами и в личной жизни — многое себе позволяли. Но все они были против этой связи, так как Гитлер собирался баллотироваться на пост президента. Это был решающий момент. Победа для нацистов была жизненно важна. За это боролась вся партия. Гели Раубаль была племянницей Гитлера, к тому же моложе его вдвое, так что этот брак или любой скандал, связанный с этим союзом, был бы сокрушительным ударом для партии. Необходимо принимать во внимание моральные нормы того времени. Такой скандал не способствовал бы улучшению имиджа Гитлера как политика. Но я лично думаю, что он хорошо провел с бедняжкой время, а потом устал от нее и завел роман с Евой Браун.

Фолькманн посмотрел на фотографии.

— Так почему Гели Раубаль покончила жизнь самоубийством?

Ханна Рихтер отвернулась, а потом снова посмотрела на своих гостей.

— Если верить книгам по истории, девушка страдала от какого-то психического расстройства, вызванного, скорее всего, тем, что Гитлер медленно, но уверенно отдалялся от нее, и она это понимала. 17 сентября 1931 года у них с Гитлером произошел крупный скандал. Это случилось в мюнхенской квартире Гитлера, в доме на Принцрегентенплатц. Когда Гитлер уходил, Гели Раубаль спокойно с ним попрощалась, а потом пошла в свою комнату и заперлась там. На следующее утро ее обнаружили мертвой. Она умерла от выстрела в сердце с близкого расстояния. На полу ее спальни возле тела лежал пистолет мелкого калибра. Баварская полиция установила время смерти — ночь с 17-го на 18-е. Когда Гитлеру об этом сказали, он находился в Нюрнберге. Он казался очень огорченным, но близкие ему по партии люди считали, что он почувствовал скорее облегчение из-за того, что девушка ушла из его жизни. И, естественно, поползли слухи. Пресса просто взбесилась, стали публиковать разнообразнейшие домыслы по этому поводу.

— А что за слухи?

Ханна Рихтер улыбнулась Фолькманну.

— Некоторые из них были вполне вероятными, некоторые — просто смешными.

— Расскажите, пожалуйста.

— Говорили, что Гитлер убил девушку в порыве ревности, так как она ему изменяла. Действительно, он был подвержен приступам ярости, причиной которых была и ревность. Говорили, что во время одного их скандала он сломал ей нос. Конечно, возможно, что он действительно ее убил. Он был на это способен. Возможно также, что ее убили партийные функционеры, так как рассматривали его роман с этой девушкой как угрозу, которая может разрушить их надежды на власть. Но более вероятным мне представляется, что девушка покончила жизнь самоубийством от отчаяния. Если хотите знать мое мнение, я считаю, что просто совпали два фактора: с одной стороны, она поняла, что Гитлер никогда на ней не женится и хочет разорвать отношения, а с другой — у нее была депрессия. Но, в любом случае, нам никогда не узнать, что же произошло на самом деле.

— А о чем еще писали газеты?

Ханна Рихтер улыбнулась.

— Сплетен было очень много, и не все из них правдоподобны. По наиболее скандальной версии Гитлер заказал убийство своей племянницы, так как их отношения вышли из-под контроля и могли испортить его имидж как политика. Полиция расследовала факт смерти и проработала эту версию, но доказательств этому не было, обвинение не выдвигалось. Подозревали, что тогдашний министр юстиции герр Гюртнер уничтожил материалы дела. Как бы то ни было, дело исчезло, и если и были какие-то доказательства против Гитлера, то они тоже были уничтожены. После прихода Гитлера к власти герр Гюртнер сделал блестящую партийную карьеру, что также свидетельствует о многом. Возможно, он действительно каким-то образом помог Гитлеру скрыть правду, какой бы она ни была. — Ханна Рихтер пожала плечами. — Конечно, со смертью девушки связана какая-то тайна, но большинство людей, знавших ее близко, посчитали самоубийство несчастным случаем, который произошел из-за того, что девушка, будучи очень взволнованной, вертела в руках пистолет и тот случайно выстрелил. Я склонна с этим согласиться.

Фолькманн посмотрел на фото девушки, найденное в Чако, с горным пейзажем на заднем плане. Она держала кого-то под руку, и на рукаве этого человека была нашита нацистская свастика.

— Как вы думаете, кто был рядом с ней, когда делали этот снимок?

— Скорее всего, Гитлер. В то время они еще встречались, хотя незадолго до этого Гитлер пытался положить конец их взаимоотношениям из-за оказываемого на него давления партийцев. Тогда девушка решила вызвать у него ревность и начала встречаться с шофером Гитлера Эмилем Морисом. Они даже тайно обручились. Когда Гитлер узнал об этом, он пришел в ярость, уволил шофера, и они опять начали встречаться — до самой ее смерти.

Фолькманн задумался, а потом спросил:

— 11 июля 1931 года. Вы не помните, возможно, в этот день произошло что-то важное?

— Вы имеете в виду важное для Гели Раубаль?

— Да.

Ханна Рихтер немного подумала.

— Девушка умерла 18 сентября, так что вашу фотографию сделали за семь недель до ее смерти. За неделю до 11 июля она была в больнице по незначительному поводу, по этой же причине она некоторое время не посещала занятия в мединституте. Примерно через две недели после этого, насколько я помню, она ездила в гости к друзьям во Фрайбург. За это время она несколько раз виделась с Гитлером, но он был занят предвыборной кампанией и не мог уделить время девушке. — Ханна Рихтер нахмурилась, пытаясь сосредоточиться, а потом, наконец, сказала: — Мне очень жаль, но нет. Названная вами дата ни о чем мне не говорит. Поверьте, если бы тогда произошло что-то важное, я бы вспомнила.

— Еще один вопрос. Девушка когда-либо была в Южной Америке?

Женщина покачала головой.

— Нет. Это точно. Она путешествовала только по Германии и бывала в Австрии. — Ханна перевела взгляд с Эрики на Фолькманна. — Вопрос вызван тем, что вы не понимаете, каким образом эта фотография оказалась в Южной Америке?

Фолькманн кивнул и спросил:

— Имя Эрхард Шмельц вам о чем-нибудь говорит?

— В какой связи?

— В связи с Гели Раубаль.

Историк нахмурилась.

— А кто такой Эрхард Шмельц?

— Член национал-социалистической партии. Гитлер дружил с ним, когда служил в армии во время Первой мировой войны.

Историк медленно покачала головой.

— Кем бы он ни был, он не может оказаться важной фигурой. Я не помню, чтобы имя этого человека называлось в связи с Гитлером или этой девушкой.

— Как вы думаете, Ханна, каким образом эта фотография могла попасть в Южную Америку?

— Вы абсолютно уверены, что это оригинал, а не копия?

— Да.

— В конце войны в Южную Америку эмигрировало много немцев. Фотографию мог взять с собой близкий друг Гитлера или девушки. — Ханна Рихтер пожала плечами. — Но я не могу даже предположить, кто это мог быть. Такие люди, как Эйхманн и Менгель, не были с ней знакомы. Борман, конечно, знал ее и, несомненно, часто с ней общался, но возможность того, что он выжил и сбежал в Южную Америку, полностью исключена. Может быть, фотографию привез с собой близкий друг Гитлера или девушки, высокопоставленный партийный функционер или эсэсовец. Но вот кто это, я вам сказать не могу. — Хозяйка дома демонстративно посмотрела на часы и спросила:

— Ну что, я ответила на все ваши вопросы?

Фолькманн перевел взгляд на фотографию, а затем кивнул.

— Спасибо за то, что уделили нам время, Ханна. Прошу прощения за поздний визит.

— Ничего страшного. — Улыбнувшись, женщина встала.

Фолькманн положил фотографию в бумажник, и Ханна Рихтер сказала:

— Мне хотелось бы иметь копию этой фотографии, возможно, она мне понадобится для работы. Вы не могли бы мне ее выслать?

— Да, конечно.

Ханна Рихтер пожала им обоим руки и проводила до двери. Такси по-прежнему стояло у дома, и когда они уже вышли на крыльцо, Фолькманн повернулся к Ханне.

— А вы не знаете, где была похоронена Гели Раубаль?

— В Вене. На старом Центральном кладбище.

— А могила сохранилась?

Ханна Рихтер покачала головой.

— Нацистские власти приказали уничтожить эту часть кладбища в 1941 году. Могила Гели Раубаль и многие другие могилы были полностью разрушены.

— Почему?

— Бог его знает. Вообще-то, это очень странно. С кем я ни говорила об этом, никто не мог мне сказать, кто же подписал этот указ. Думаю, это только добавило загадочности к смерти девушки.

— Вы думаете, нацисты заметали следы?

— Вы имеете в виду смерть девушки? Это возможно, учитывая то, что обстоятельства ее смерти так и не были выяснены. Но этого нам не узнать никогда.

Фолькманн помедлил.

— Еще кое-что, Ханна.

— Да?

— Гели Раубаль. Вы сказали, что она лежала в больнице. Когда?

— В конце июня 1931-го. Она провела пару дней в частной клинике «Гармишпартенкирхен».

— От чего она лечилась?

— Некоторые считали, что от депрессии, так как Гитлер бросил ее и начал тайно встречаться со своей новой возлюбленной Евой Браун. Другие говорили, что ей нужно было сделать незначительную хирургическую операцию. Мы этого знать не можем. И уж точно вы не найдете записей в больничных архивах. Я убеждена, что они были уничтожены давным-давно. А почему вы спрашиваете?

Фолькманн поежился от ледяного ветра, дувшего с озера, и посмотрел на водителя такси, который, сидя в машине, нетерпеливо барабанил пальцами по рулю, глядя на них сквозь стекло.

Повернувшись, Фолькманн увидел, что Эрика подняла воротник пальто, защищаясь от ветра. А Ханна Рихтер, дрожа, ждала ответа на свой вопрос.

Фолькманн немного замялся, а потом сказал:

— Вам это может показаться абсурдным, Ханна, но не могла ли Гели Раубаль забеременеть?

Ханна подняла брови, удивленно глядя на Фолькманна.

— Собственно, такое предположение было сделано, — это могло быть одной из причин того, почему Гитлер или его приближенные желали смерти девушки. Но доказательств этому не было. В то время один журналист по имени Фриц Герлих утверждал, что девушка была беременна и Гитлер убил ее именно по этой причине. Но эта статья так и не была опубликована.

— А что случилось с Герлихом?

— Он был арестован и впоследствии погиб в Дахау. Но информация о беременности так и не подтвердилась. К тому же и кроме этой статьи у нацистов были причины желать Герлиху смерти.

— Какие причины?

— Герлих был главным редактором газеты, но также писал статьи. Газета была антифашистской. Многие статьи и заметки редактора содержали информацию, порочащую Гитлера, это было до того, как тот пришел к власти. — Ханна Рихтер помолчала. — Почему вы спрашиваете?

Фолькманн поколебался, но спросил:

— А что, если Гели Раубаль родила ребенка?

— Вы имеете в виду — от Гитлера?

— Да.

Фолькманн увидел, как изменилось выражение лица Ханны. Она замерла на месте, открыв рот. Это предположение было для нее полной неожиданностью, и вид у нее был изумленный. Эрика тоже смотрела на Фолькманна, но кроме изумления на ее лице читалось и страдание, к тому же она побледнела.

Ханна Рихтер скептически заявила:

— Ну, герр Фолькманн, такое не могло пройти мимо историков.

Изумление на лице женщины сменилось сначала скепсисом, а потом раздражением. Ханна Рихтер обхватила себя за плечи, защищаясь от холода. Ее била дрожь.

— Вы что, серьезно так думаете?

— Да нет, конечно, Ханна, — тихо ответил Фолькманн. — Вы очень добры. Спасибо вам за помощь.

Глава 46

Всю обратную дорогу они молчали. Фолькманн смотрел в окно такси на ночные огни Берлина и ничего не говорил.

Они вышли из такси перед гостиницей, расположенной недалеко от Курфюрстендамм. Девушка явно была чем-то озабочена. Следы от потрясения, которое она испытала после вопроса, заданного Фолькманном Ханне Рихтер полчаса назад, еще были заметны на ее лице.

Когда они вошли в номер, Фолькманн налил им обоим выпить. Он увидел, что Эрика смотрит на него с изумлением. Взяв стакан, она подошла к окну.

— То, что ты сказал Ханне Рихтер, Джо… Ты действительно думаешь, что девушка была беременна? Что у нее родился ребенок от Адольфа Гитлера?

— Да.

— Но, Джо, это же абсурд!

Фолькманн поставил стакан на стол. Когда он заговорил, в его голосе чувствовалось напряжение.

— Эрика, но это же укладывается в схему. Это полностью совпадает с тем, что мы знаем и чего не знаем о Карле Шмельце. Ведь ты же слышала, что сказала Ханна Рихтер. Девушка могла быть беременной. И это могло стать причиной убийства или самоубийства. То, что нам сегодня рассказала Ханна Рихтер, может раскрыть тайну Карла Шмельца. Ты это понимаешь?

Эрика Кранц заглянула ему в глаза.

— Я еще могу согласиться с тем, что девушка могла быть беременной. Но чтобы у нее родился ребенок? Джо, это невозможно! Как отметила Ханна Рихтер, это не могло пройти мимо историков, исследующих тот период. Если Гитлер был отцом ребенка, это не могло храниться в тайне все эти годы.

На лице девушки было написано недоумение. Она не обращала внимания на стакан со скотчем в своей руке, но Фолькманн быстро проглотил свой скотч и поставил стакан на стол.

— Я знаю, что это может казаться невероятным, Эрика, но ведь это все объясняет. Ты только подумай: Эрхард Шмельц и его сестра эмигрируют из Германии в Южную Америку при загадочных обстоятельствах в конце 1931 года, то есть через два месяца после смерти Гели Раубаль. Они забирают с собой мальчика, который явно не был их сыном. Помнишь, что Вильгельм Буш сказал о Шмельце? У него не было детей, и он не был женат. Что касается сестры Шмельца, то она была намного старше своего брата и слишком стара для того, чтобы родить ребенка. Это не их ребенок.

Девушка посмотрела на него.

— Это вполне мог быть ребенок одного из них, Джо. Это можно допустить. Каждый из них мог быть одним из родителей ребенка.

— Если это был ребенок кого-то из них, тогда зачем им нужно было покидать Германию при столь загадочных обстоятельствах? Зачем исчезать так внезапно? И я говорил тебе о слухах, которые пересказал мне Буш. Одной из версий, появившихся после исчезновения Шмельца и его сестры, было то, что у Шмельца было тайное задание. Все говорит о том, что это был не их ребенок. Так чей же? — Фолькманн говорил все с большим возбуждением. — Эрхард Шмельц был предан Гитлеру, он был его близким другом. Шмельц вступил в партию по рекомендации Гиммлера, из чего следует, что его связывали близкие взаимоотношения с партийной верхушкой. С людьми, вместе с которыми он служил во время Первой мировой войны. С людьми, которые были его друзьями, которым он был верен. А теперь подумай о том, что сказала Ханна Рихтер. У Гитлера был роман с Гели Раубаль, о котором знали друзья Гитлера и его соратники. — Фолькманн подошел к окну, глядя на Эрику. — По словам Ханны Рихтер, за два месяца до того, как тело Гели Раубаль было обнаружено в квартире ее дяди, она по какой-то причине находилась в частной клинике. Вышла она оттуда, пребывая в стрессовом состоянии. Что-то ее беспокоило, что-то очень важное, так как через два месяца девушка покончила с собой. Собственно, убил ее Гитлер или она сама покончила жизнь самоубийством — для нас не важно. А важно то, что ее беспокоило. Девушка любила Гитлера. Она хотела выйти за него замуж. Зачем же ей убивать себя? Ханна Рихтер сказала, что Гитлер ее бросил. Что он готовился к выборам и для него очень важна была победа или, по крайней мере, усиление влияния национал-социалистической партии. Так что скандал из-за его взаимоотношений с девушкой был ему совсем не нужен…

— Но, Джо, она не могла родить ему ребенка. Это просто невозможно.

— Почему невозможно? Ты согласна с тем, что девушка могла быть беременной? Что, если она действительно ждала ребенка от Гитлера? По словам Ханны Рихтер, они были любовниками. Что, если девушка попала в клинику «Гармишпартенкирхен» из-за того, что ждала ребенка от своего дяди? Гитлер узнаёт об этом и понимает, что такой поворот событий может разрушить его карьеру. Подумай об этом. Если девушка действительно была беременна, и если бы об этом все узнали, Гитлер был бы уничтожен — как в политическом смысле, так и во всех других. Ханна тоже об этом говорила: он мог погубить национал-социалистическую партию этим скандалом. И тогда у него или у близких к нему людей возник план: нужно отослать ребенка куда-нибудь подальше, и отослать с кем-то, кому Гитлер мог доверять. Брат и сестра Шмельцы просто идеально подходили для этого. Эрхард Шмельц был верным нацистом и близким другом Гитлера, он заслуживал доверия. Они эмигрировали в очень отдаленное место, в парагвайские джунгли, и таким образом тайна была надежно сохранена. — Он увидел, что Эрика изумленно на него смотрит. — Такой сценарий позволяет разгадать три загадки, Эрика. Три очень важных загадки. Во-первых, откуда взялись те деньги, которые привез Шмельц с собой в Парагвай. Во-вторых — его внезапную эмиграцию в тот самый момент, когда Гитлер готовился к президентским выборам. В-третьих — переводы из Рейхсбанка, которые приходили в Парагвай до 1945 года. Кто-то из высокопоставленных чинов должен был санкционировать перевод столь крупной суммы. И только высокопоставленный нацист обладал достаточной властью для того, чтобы сохранить это все в тайне. Если верить словам Вильгельма Буша, Эрхард Шмельц был небогатым человеком, а если бы он проштрафился, он не получал бы денег из Рейхсбанка и не сохранил бы членство в партии. Шантаж также исключен, так как в этом случае Шмельц не привез бы ребенка с собой. — Фолькманн пристально смотрел на Эрику. — Возможен, конечно, и вариант, что Шмельц эти деньги получал для кого-то другого. Но я в это не верю. Деньги, которые он получал, пересылались через Рейхсбанк, и для этого нужны были веские причины, так что объяснение у нас только одно. Деньги пересылали Шмельцу для того, чтобы обеспечивать достойный уровень жизни ему, его сестре и мальчику. Сыну Гели Раубаль и Гитлера. Сам факт, что мы нашли фотографию девушки в доме Чако, подтверждает: что-то связывало Эрхарда Шмельца и Гели Раубаль. И ты слышала, что сказала Ханна Рихтер об их взаимоотношениях с Гитлером. Если у Гели был с ним роман, почему она не могла иметь от него ребенка?

Эрика покачала головой.

— Если то, что ты говоришь, правда, то почему Гитлер не вынудил ее сделать аборт?

— Возможно, девушка не говорила ему об этом до тех пор, пока не стало слишком поздно. Возможно, она хотела этого ребенка и специально ничего не говорила ему, пока избавиться от ребенка стало невозможно. Даже если девушка действительно покончила жизнь самоубийством из-за отчаяния, подтолкнуло ее к этому что-то очень важное, что вызвало у нее всплеск эмоций. Возможно, у нее была послеродовая депрессия. А если Гитлер отказался жениться на ней и признать ребенка, да еще и хотел скрыть сам факт его существования, отослав сына из страны, это могло послужить серьезной причиной нервного срыва.

— Но должен же хоть кто-то знать об этом? И этот кто-то не мог не проговориться. Все это нельзя было держать в секрете долгие годы. Это просто невозможно.

— Гели Раубаль изучала медицину, Эрика. Она могла обратиться к друзьям, имеющим отношение к медицине, чтобы сохранить все в тайне. Возможно, знакомые врачи приняли у нее роды. Разве это невозможно? И ты ведь слышала, что Ханна Рихтер сказала о журналисте, которого отправили в Дахау. Что, если он узнал правду? Что, если его уничтожили именно по этой причине?

Эрика удивленно смотрела на него. Она покачала головой.

— Это все домыслы, Джо. Я, конечно, хочу поверить в то, что ты говоришь, потому что это действительно все объясняет, но, с другой стороны, — это же безумие!

Фолькманн посмотрел ей в глаза.

— Подумай вот о чем. Зачем нацистам разрушать ту часть кладбища в Вене, где была похоронена девушка? Почему они хотели уничтожить ее могилу? Причина этому может быль только одна. Существовала тайна, которую кто-то хотел сохранить. Тайна Гели Раубаль. Вскрыв могилу, можно было бы определить, что девушка рожала. Уничтожение могилы — это уничтожение доказательств.

Эрика побледнела, вид у нее был отсутствующий. Она, казалось, оставила попытки его разубедить. Он слышал свое тяжелое дыхание, и от осознания того, что он сказал, у него закружилась голова. Эрика повернулась к нему.

— Тогда скажи мне вот что, Джо. Если они хотели, чтобы все это оставалось тайной, почему они просто не избавились от трупа девушки? Почему они не уничтожили доказательства таким образом?

— Может, они так и сделали?

— В смысле?

— Раз они извлекли тело девушки из могилы и уничтожили все окружающие захоронения, то никто никогда не смог выяснить, находится ли там труп или нет. После уничтожения могил разве могла идти речь об эксгумации? — На лбу у Фолькманна выступили капельки пота. — Подумай обо всем, что я сказал, и о том, как это связано с теперешними событиями. Со смертью Руди и другими убийствами. Зачем так вычищать дом, который находится глубоко в джунглях? Зачем уничтожать все следы пребывания людей в особняке в Чако? Откуда эта маниакальная таинственность? Что на самом деле пытались скрыть те люди в Чако? Это ведь не просто операция контрабандистов, повлекшая смерть Руди и всех остальных. Связи тут намного глубже. Они тянутся из прошлого. Ты ведь что-то почувствовала в особняке в Чако, помнишь? Мы все почувствовали.

— Джо! — Девушка явно хотела что-то сказать, но передумала.

Он видел, насколько она напряжена. Она поморщилась и отвернулась, казалось, она сожалела о том, что пыталась переубедить его, но ей это не удалось.

Он знал, что его предположение невероятно, но ему казалось, что в этом есть зерно истины, и от этой мысли он вздрогнул.

— Есть только один ответ, который все объясняет, Эрика. — Он взглянул на нее. Его голос звучал взволнованно. — Карл Шмельц — сын Адольфа Гитлера.

Кровь отлила от лица девушки, а в ее глазах застыло изумление. Похоже, она пыталась на что-то решиться.

Долгое время они оба молчали, словно эта поразительная версия объединила их и в тишине комнаты пульсировала, словно живое существо. И тут до него донесся голос Эрики, охрипший и чужой.

— И что ты собираешься делать, Джо?

Она явно была очень взволнована, он с удивлением посмотрел на нее.

— Рассказать Фергюсону и Петерсу в надежде на то, что они поверят всему, что я скажу.

— Ты действительно думаешь, что они в это поверят?

— Когда они узнают о тех доказательствах, которые у меня есть, думаю, что поверят.

— А потом? — спросила девушка.

— Я хочу найти Карла Шмельца. Потому что он ключевая фигура, Эрика. Он связан со всем, что произошло, и со всем, что еще произойдет.

Он встретил ее взгляд и, заговорив, понял, что ему впервые стало страшно.

— Голоса на кассете Руди. Голоса на кассете. Помнишь то, что Буш рассказывал о бункере Гитлера? Они говорили о том же, Эрика. О том же Бранденбургском завете. О том, что произошло в Германии более шестидесяти лет назад, когда нацисты пришли к власти. — Фолькманн помолчал. — Я думаю, что это произойдет снова.

К девушке за стойкой регистрации в стокгольмском аэропорту Арланда подошел смуглый молодой человек.

На нем было дорогое пальто из верблюжьей шерсти и светло-серый костюм от Армани, который очень шел к его темной коже. Красивый парень лет тридцати с хорошей фигурой, но грустными глазами.

— Доброе утро, сэр. — Девушка улыбнулась.

Мужчина молча кивнул и подал свои билеты в первый класс.

Девушка внесла его данные в компьютер — рейс из Стокгольма в Амстердам, а оттуда в Берлин. Зарегистрировав его багаж — кожаный чемодан, — она соблазнительно ему улыбнулась. Он ответил смущенной улыбкой. «Жаль, что он не видит мои длинные ноги из-за стойки. Может быть, мне удалось бы пригласить его на свидание», — подумала девушка.

Закончив вводить данные в компьютер, она вернула мужчине его билеты и регистрационную карточку, обратив внимание на его имя, указанное на билете. Мужчина протянул руку за документами, и она увидела его кисть. Руки у него были сильными, но сплошь покрытыми широкими розовыми шрамами, от вида которых девушка внутренне вздрогнула. Да, это был для нее явно проигрышный вариант.

— Вы можете прямо сейчас проходить на посадку, мистер Кемаль.

— Благодарю вас.

Она заставила себя улыбнуться.

— Вы путешествуете по делам или ради удовольствия, мистер Кемаль?

— По делам.

— Тогда желаю вам удачи и приятного путешествия.

Мужчина так и не улыбнулся. Развернувшись, он пошел к выходу на посадку.

Глава 47

— Франко…

Голос доносился из тьмы.

Франко Скали сонно заворочался в теплой постели и пробормотал:

— Что?

Его ткнули пальцем в бок.

— Франко, там кто-то у двери.

Франко открыл глаза. В комнате стояла кромешная тьма.

— Который час? — спросил он жену.

— Полночь.

Франко зевнул и тут услышал, что в дверь позвонили. Заморгав, он взглянул на окно спальни. Занавески были задернуты, но в щель было видно черное небо. Они с Розой пораньше легли спать, так как весь день покупали рождественские подарки в Лоджиа деи Мерканти. Детей они отвезли к его родителям с ночевкой, а они с женой еще долго упаковывали подарки. После этого они поужинали и рано легли спать, так как очень устали. Внезапно Роза начала трясти его за плечо.

— Франко!

— Да слышу я, слышу, женщина.

Франко откинул одеяло, выбрался из теплой постели и сразу почувствовал, что в комнате холодно. Он щелкнул выключателем бра и заморгал от яркого света. Повернувшись, он услышал, как Роза зевнула и поплотнее завернулась в одеяло. Франко успел увидеть ее белые полные ноги. В дверь снова позвонили — короткие тревожные звонки.

— Да кто это приперся в такое время? — проворчал Франко.

— По-моему, это Альдо Целли. Услышав, что звонят в дверь, я встала, и мне показалось, что это его машина снаружи.

— Так почему же ты не открыла дверь? — возмутился Франко.

— А вдруг это не он! — резко бросила жена. — Я же сказала: мне показалось, что это он. Я не уверена.

Зевнув, она перевернулась на другой бок, стаскивая одеяло на свою сторону.

Франко вздохнул. «Вот ленивая сука!»

Альдо. Альдо-Ястреб. Крановщик из доков. Какого хрена ему надо в это время? Франко набросил халат и спустился вниз. Открыв дверь, он увидел громилу Альдо, освещаемого фонарем. Воротник пальто у него был поднят от холода. Франко вздрогнул, так как порыв холодного ветра ворвался в открытую дверь.

— Да что, черт побери, стряслось, Альдо? Ты знаешь, вообще, который час?

— Можно я войду, Франко?

Франко помедлил, но потом обреченно вздохнул и проводил здоровяка в гостиную. Включив свет, он подал Альдо стул.

— Так какого хера происходит?

Крупное мясистое лицо Альдо выражало озабоченность.

— Вечером, около восьми часов, на одном из кораблей доставили контейнер. На ночной смене был Иль-Песте. Я выгрузил контейнер, а Иль-Песте пришел и взглянул на номер. Он заставил нас открыть контейнер и начал там все вынюхивать и простукивать своим кастетом.

— И что?

Альдо не мигая смотрел на Франко.

— Я спросил у него, что случилось. А он сказал, что это контейнер, который прибыл из Южной Америки двенадцать дней назад. Он должен был его проверить.

У Франко скрутило желудок.

— И он кое-что нашел, Франко, — добавил Альдо.

Франко округлил глаза, изображая изумление.

— Ты о чем?

— В боковой стенке контейнера был тайник, скрытый панелью, державшейся на болтах. Очень аккуратная работа. Никто никогда в жизни не подумал бы, что там что-то есть. Но Иль-Песте продолжал простукивать, пока не нашел его.

Франко попытался скрыть свой страх. Неудачная попытка. Он чувствовал, как на ладонях выступает пот, но снова попытался изобразить изумление.

— А почему ты мне это рассказываешь?

— Приехали копы. Кажется, их все это очень заинтересовало. Они сняли у всех у нас отпечатки пальцев и сказали, чтобы мы остались после ночной смены, если понадобится. И все это связано с контейнером.

Франко охватил ужас.

— Продолжай…

— Тогда Иль-Песте захотел узнать, когда ты выйдешь на работу. Я сказал, что до Рождества тебя не будет. Я слышал, как он назвал твое имя одному из копов, детективу по имени Орсати, а потом я еще слышал, как один из них сказал, что они заедут к тебе завтра утром.

Франко чувствовал, что у него выворачивается желудок, и постарался сдержаться, чтобы его не вырвало прямо на ботинки Альдо.

Крановщик встал.

— Я просто подумал, что мне стоит сбегать к тебе и предупредить — ты ж вроде как босс. В общем, чтоб ты был в курсе. По-моему, все это пахнет крупными неприятностями, Франко. Копы и таможенники расползлись по всему зданию, что твои гребаные муравьи.

Франко кивнул и через силу улыбнулся.

— Слушай, ты молодец, что пришел сюда. Раз уж у нас такие неприятности, то мне стоит быть к ним готовым.

— Я тоже так подумал. — Крановщик взглянул на часы. — Ну ладно, я пошел. А то копы могут что-то заподозрить, если меня долго не будет.

Встав со стула, Франко почувствовал, что у него подкашиваются ноги. Но ему удалось взять себя в руки. «Господи Иисусе…»

— Да, и еще кое-что, — добавил Альдо, идя к двери. Он замялся, и вид у него по-прежнему был обеспокоенный.

— Что? — голос Франко прозвучал очень хрипло. Куда уж хуже!

— Они хотят проверить все шкафчики. Начали час назад. Двое наших отказались. — Альдо сглотнул. — Может, у них там что-то есть? Ну, ты знаешь… Что-то, чего там быть не должно. Но копы заставили их открыть. — Альдо помолчал. — Они и твой шкафчик захотят проверить, Франко.

Франко нервно сглотнул.

— Они что-то нашли? В шкафчиках, которые проверяли?

— Да ничего интересного. Осталось проверить только твой шкафчик и шкафчики еще четверых сотрудников.

Франко кивнул. Пот стекал по его спине, пот выступал на груди под пижамой, а ноги по-прежнему дрожали. Ему удалось дойти с Альдо до двери, и он увидел, что тот открыл дверь и уже собирается выйти наружу.

И тогда Франко сказал тихо, почти переходя на шепот:

— Альдо… я должен тебя кое о чем попросить…

— О чем?

— Копы… где они? На набережной?

— И там, и везде. Высматривают, вынюхивают. Даже своих четвероногих тварей притащили. Такой вот рождественский подарочек от Иль-Песте.

Франко прикусил нижнюю губу и сказал:

— Мой шкаф… как ты думаешь, ты сможешь подойти к нему так, чтобы копы этого не заметили?

Альдо хотел что-то сказать, но запнулся. В темноте коридора Франко не видел лица здоровяка. Он не хотел этого делать. Но он знал, что именно для этого здоровяк и пришел. Негласное соглашение между коллегами. Проблемы у одного — значит, проблемы у всех.

Альдо помедлил, а потом сказал:

— Франко, я не хочу проблем с копами.

— Альдо, это никому не повредит. Это вообще пустяк. Просто личная просьба.

Альдо немного подумал, а потом пожал плечами.

— Ладно. И что ты хочешь?

— На верхней полке в моем шкафчике стоит старая жестяная коробка. Избавься от нее, сделай это для меня.

— А что там?

— Да мелочи всякие. То, се.

— Франко, везде полно таможенников и копов.

— Альдо, дружище, ну, пожалуйста, сделай так, как я прошу.

— Я не хочу проблем, амиго.

— Не будет никаких проблем, обещаю. Просто возьми коробку и выбрось ее в море. Но только не рядом с набережной. — Он помолчал и положил руку крановщику на плечо. — Сделай это для меня, и я твой должник.

Альдо помолчал, обдумывая предложение, и наконец сказал:

— Мне понадобится ключ, Франко. Ключ от твоего шкафчика.

— У меня есть запасной ключ — в столе, в моем кабинете, в нижнем ящике. Если кто-то тебя заметит, скажи, что тебе нужно проверить кое-какие документы. Проблем не будет.

— Ты уверен?

— Уверен. Клянусь тебе.

Сглотнув, Альдо кивнул.

— Хорошо, я это сделаю.

Франко просиял.

— Спасибо, Альдо. — Он опустил руку и покачал головой. — Слушай, дружище, я этого не забуду, правда, не забуду.

Франко пошел в спальню, сбросил халат и стал одеваться, чувствуя, что его тошнит. Ему хотелось умереть.

Роза проснулась.

— Что-то случилось?

— Ничего, — сказал Франко. — Спи.

Она медленно села на кровати.

— А кто приходил?

— Никто не приходил. Тебе, наверное, что-то приснилось, женщина.

— Я слышала звонок в дверь и голоса внизу.

— Ничего ты не слышала. Я выйду минут на десять. Подышу свежим воздухом. Ты меня разбудила, теперь я не могу уснуть.

Роза начала возмущаться, но Франко ее не слушал. За три минуты он оделся, спустился по лестнице, открыл дверь и подошел к своему «фиату». Розе он велел не открывать дверь, если кто-нибудь явится. Женщина решила с ним не спорить.

Доехав до Пьяцца делла Витториа, он нашел телефонную будку и воспользовался одной из пластиковых карточек, которые всегда лежали у него в бардачке. Он набрал номер, написанный на клочке бумаги, лежавшем в его бумажнике.

На Пьяцца бурлила жизнь, люди прогуливались, выходили из ресторанов и ночных баров в хорошем настроении. Их радостные голоса только усиливали его депрессию. Несколько машин просигналили, и внезапно со статуи на площади сорвалась стая полусонных голубей, от этого шума сердце у Франко подпрыгнуло и забилось еще чаще.

В трубке послышались гудки. Через несколько секунд ужасающей тишины трубку сняли, и на другом конце линии чей-то голос произнес:

— Ja?

Франко не говорил по-немецки. На мгновение он замялся и стал нервничать еще больше. Он почувствовал, что его охватывает паника, у него дрожали колени.

— Ja? — повторил голос.

— Вы говорите по-итальянски? — спросил Франко.

Последовала пауза.

— Si, — сказал голос.

Франко вздохнул и пробормотал:

— Тогда слушайте, амиго. У нас тут проблемы.

Им удалось взять билеты на семичасовый утренний рейс из Берлина, так что в восемь они приземлились во Франкфурте.

Фолькманн оставил «форд» на парковке в аэропорту. Забрав машину, они поехали в Страсбург. В офисе DSE они были в 11:30.

По дороге из аэропорта он позвонил секретарше Петерса и сказал, что будет в Страсбурге около полудня и что ему нужно срочно встретиться с Фергюсоном и Петерсом. Девушка сказала, что обязательно передаст Петерсу это сообщение.

Фолькманн припарковал «форд» на подземной стоянке, и они зашли внутрь. Оставив Эрику в своем кабинете, он пошел искать Петерса.

Петерс оказался у себя, он разговаривал с секретаршей Фергюсона. Когда вошел Фолькманн, Петерс шагнул ему навстречу.

— Джо, я очень рад, что ты вернулся. У нас тут кое-что наклевывается.

— Нам нужно поговорить, Том. Срочно. Ты что, не получил моего сообщения?

— Получил. — Петерс увидел, что у Фолькманна странное выражение лица, и спросил: — У тебя все в порядке?

— А где Фергюсон?

— Он на предпраздничном обеде с начальниками всех секций.

Петерс увидел по лицу Фолькманна, что тот очень разочарован, и, повернувшись к секретарше, улыбнулся и сказал:

— Ты не могла бы оставить нас вдвоем, Марион?

Когда девушка вышла, Петерс спросил:

— Что случилось, Джо?

— Я предпочел бы подождать, пока Фергюсон вернется, Том. Лучше обсудить это с вами обоими.

Петерс почувствовал настойчивость в голосе Фолькманна, но возразил:

— Боюсь, с этим придется подождать. У нас кое-что наклюнулось. Возможно, что-то важное. А Фергюсон вернется после обеда.

— А что наклюнулось-то?

— Тебе понравится, старик. Мне позвонили из штаб-квартиры карабинеров в Генуе. Они считают, что их сотрудники обнаружили кое-что по нашему запросу, сделанному в итальянский отдел. Они хотят, чтобы мы осмотрели контейнер, который прибыл на судне под названием «Мария Эскобар» девятого числа этого месяца.

— Откуда?

Петерс улыбнулся.

— Из Монтевидео. Я сказал им, что ты прилетишь ближайшим рейсом.

— И сколько у меня времени?

— Через два часа из Франкфурта вылетает самолет компании «Аль-Италия». Обратный рейс — сегодня в девять. Я заказал тебе билеты туда и обратно, заберешь их в аэропорту. Ты должен успеть, если, конечно, там не случится ничего непредвиденного. Я уже договорился о чартерном рейсе из Страсбурга до Франкфурта-на-Майне. Самолет уже готов к полету.

— А как же наш разговор?

— Я договорюсь с Фергюсоном о встрече у него дома сегодня вечером. Позвони мне, как только вернешься.

— Сделай мне одолжение, Том, — сказал Фолькманн. — Пока меня не будет, пусть девушка останется с тобой.

Петерс нахмурился.

— У тебя есть какие-то основания для беспокойства?

— Я просто думаю, что так будет безопаснее.

Перед отъездом в аэропорт он поговорил с Эрикой и попросил ее ничего не говорить ни Петерсу, ни Фергюсону об этом деле до его возвращения.

Вскоре в кабинет вошел Петерс, и Фолькманн представил его Эрике.

Петерс мило улыбнулся.

— Ты не против, если я угощу эту милую леди обедом, Джо? А потом отвезу ее к тебе домой. Сегодня многие уходят с работы раньше — предпраздничный день. Я оставлю у Фергюсона на столе записку по поводу нашей встречи, напишу, что нам обязательно нужно поговорить.

Через пять минут Фолькманн ушел.

Он ехал в аэропорт и чувствовал, что желудок сжимается от напряжения в стальной шар.

Глава 48

Когда Петерс подъехал к зданию на Кай-Эрнест, пошел снег.

Он припарковал машину во дворе, и они с девушкой поднялись в квартиру Фолькманна. Во время обеда в Пти Франс вид у девушки был подавленный, и Петерс догадался, что ее что-то беспокоит, но не стал пытаться ее разговорить.

Когда они зашли в квартиру Фолькманна, Петерс заметил, что девушка чувствует себя как дома, что в комнатах убрано, а некоторые вещи со времени его последнего визита стоят на других местах. Он начал догадываться, что между Фолькманном и девушкой существуют какие-то отношения.

Девушка стала готовить кофе, а Петерс пошел в туалет и, выйдя оттуда, заглянул в спальню Фолькманна. Кровать была застелена, но в комнате ощущался легкий запах ее духов. Шкаф был открыт, там висели ее вещи, а на тумбочке возле кровати лежала косметичка.

Он вышел в коридор и открыл дверь в гостиную. Кровать была застелена, но здесь не пахло ничем посторонним, и хотя в комнате было убрано, было видно, что ею не пользовались.

Он вернулся в холл в тот самый момент, когда девушка вышла из кухни.

— Вам кофе с сахаром, с молоком?

— И с тем и с другим. Две ложечки сахара, пожалуйста. — Петерс улыбнулся и прошел в гостиную.

Она снова отправилась в кухню, а Петерс прикурил сигарету и подошел к окну. За окном кружились снежинки. Петерс стоял, держа сигарету в руке, и обдумывал ситуацию. Конечно, то, что между Фолькманном и девушкой роман, его не касалось. Он слишком давно на этой работе, чтобы продолжать верить в то, что человеческую натуру можно подавить, даже в случае Фолькманна и девушки — они были слишком разными людьми. Фергюсону это, конечно, не понравилось бы, он счел бы это нарушением профессиональной этики, но даже самое высокое начальство знало, что такое случается, в особенности если распутываешь дело, к которому имеет отношение молодая, привлекательная и умная особа.

Но в случае с Фолькманном это казалось странным. Петерс его хорошо знал, такое поведение было не в его стиле. Он всегда шел прямым путем к цели, и романы с подопечными не были его слабостью. Самым странным было то, что у него роман с немкой, особенно учитывая запись в ее личном деле.

Петерс отошел от окна и щелкнул телевизионным пультом. Девушка вошла в комнату с двумя чашками горячего кофе. Петерс взял свою чашку и сел, стряхнув пепел, упавший на его белую рубашку.

Когда он наклонился вперед, чтобы отхлебнуть кофе, то увидел, как девушка смотрит на его талию, и удивленно опустил взгляд. К ремню его брюк была пристегнута кобура с «береттой». Подняв голову, он увидел, что девушка уже отвела взгляд. Не говоря ни слова, Петерс встал, снял кобуру с пояса и, положив ее на пальто, снова сел за стол.

«Мерседес» проехал вверх-вниз по Кай-Эрнест четыре раза, а потом остановился около многоэтажного дома. В стекла машины бил снег, работали дворники.

Пассажир еще раз проверил адрес, а потом кивнул водителю и, подняв воротник плаща, вышел в метель.

Он скрылся во дворе, а водитель осматривал улицу, барабаня пальцами по рулю. Мотор продолжал работать. Движение на улицах было не очень оживленным, и в сгущающихся сумерках лишь время от времени вспыхивал свет фар, к тому же в плохую погоду люди вообще меньше замечают происходящее вокруг, так как концентрируются на дороге.

Через три минуты пассажир вернулся и сел в машину. Его волосы и плащ были запорошены снегом. Водитель включил в машине обогреватель, и пассажир отер ладонью влажное лицо.

— Это та квартира, — сказал пассажир по-немецки. — Имя Фолькманна указано на табличке у дверного звонка. Окна выходят на ту сторону. Внутри двое. Мужчина и женщина.

Водитель посмотрел на часы.

— Хорошо. Проедемся еще раз вокруг здания и вернемся.

«Мерседес» выехал на дорогу, и пассажир вытащил из-под сиденья два пистолета с глушителями.

Франко Скали стоял у входа на склад, когда подъехала полицейская машина без опознавательных знаков и из нее вышли детективы. Их пальто были распахнуты, были видны пистолеты в кобуре.

Когда с заднего сиденья выбрался еще какой-то тип, Франко услышал, как тот что-то сказал одному из детективов по-английски. Франко был доволен тем, что позвонил. Вся эта история до добра не доведет. Он это чувствовал.

У него кружилась голова. После звонка он не мог нормально спать, так как его разъедал страх. Он был в стрессовом состоянии, невротическая боль пронизывала грудь, и Франко вообще удивлялся, как ему удается стоять, — у него подгибались ноги.

Утром, в восемь часов, ему позвонил коп и сказал, что Скали необходимо явиться на склад, предъявить документы на контейнер и ответить на несколько вопросов. Франко попытался сделать вид, что все это пустяки. «Конечно, без проблем». Но эти типчики чувствуют, когда ты напуган. Они это буквально нюхом чуют, и Франко подозревал, что они уловили напряжение в его голосе.

Сначала у него сняли отпечатки пальцев в кабинете наверху и отослали копа с отпечатками в полицейское управление. По поводу этого он не волновался — когда он доставал коробку из тайника, на нем были перчатки. Копы задали ему пару вопросов насчет контейнера, и когда один из них спросил, не хочет ли он что-нибудь рассказать, Франко пожал плечами и ответил: «Нет, конечно».

Они никак не могли пришить ему дело. Краски в его шкафчике теперь не было — Альдо об этом позаботился. Старый дружище Альдо… Теперь Франко его должник.

Кроме того, люди, с которыми он связался, обещали помочь. Как именно, Франко понятия не имел. Но лучше, чтобы это, мать его, произошло поскорее. Он тянул время, вот и все. Он пытался все обдумать, найти хоть какой-то просвет в окружавшей его тьме, наполнявшей его до краев усталостью. Когда копы закончили допрос, Франко спросил, можно ли ему идти.

— Не торопитесь, — сказал коп. — Тут еще кое-кто хочет задать вам пару вопросов.

— Кто? Какие вопросы? — недоумевал Франко.

— Просто подождите. Много времени это не займет, — успокоил его коп.

Франко вышел на набережную перед складом, чтобы покурить, и попытался съесть небольшую пиццу, которую принес ему один из сотрудников. Он насильно запихивал в себя кусок за куском — у него не было аппетита, но Франко старался делать вид, что все нормально. Сейчас, после семи часов дикого напряжения, ему это удавалось с трудом. Медленно сгущались сумерки, а каждый час казался месяцем. Желудок у него словно был наполнен едкой кислотой, и Франко чувствовал, что вот-вот потеряет сознание от тошноты. Когда он пожаловался копам на плохое самочувствие, карабинеры его заявление проигнорировали.

Вскоре подъехала машина, и из нее вышли детективы. Тут Франко начал потеть.

Он заставил себя улыбнуться, когда детектив-итальянец с кустистыми усами представился сам — Орсати, а потом назвал остальных:

— Сеньор Фолькманн, познакомьтесь: Франко Скали.

Франко крепко пожал Фолькманну руку, чтобы тот не почувствовал, что он дрожит. Все собравшиеся вокруг мужчины смотрели на него, словно ястребы на добычу.

— Чао, — сказал Франко.

— Давайте начнем с контейнера, — предложил детектив.

Франко заставил себя улыбнуться.

— Да, конечно.

Детектив повел всех к контейнеру.

«Фиат» с Бэком и Кляйнсом въехал в доки и остановился в ста метрах от склада. Хотя на набережной было несколько полицейских машин, их никто не остановил.

Бэк выключил мотор, а Кляйнс посмотрел на причал, после чего окинул взглядом машины, припаркованные возле склада. В ста метрах от них на набережной вокруг большого синего контейнера собралась группа людей.

Кляйнс взял мощный цейсовский бинокль и навел его на собравшихся.

Фолькманн стоял на набережной. С моря дул мягкий бриз. Контейнер освещали прожекторы, заливая все вокруг ярким светом. Карабинеры огородили часть набережной желтой пластиковой лентой.

К ним подошел таможенник Орсати и стал что-то поспешно говорить детективу, а потом подвел их к синему контейнеру с тремя серыми полосками.

Фолькманн увидел, что панель, закрывавшая тайник, снята и лежит рядом на земле, ее размер в точности соответствовал размеру проема. Толстый таможенник сиял.

— Как ему удалось это обнаружить? — спросил Фолькманн у детектива.

— Он простучал все стенки кастетом. При простукивании правой стенки он услышал фальшивый звук. Но он уже знал, что с этим контейнером что-то не так. В прошлый раз, когда контейнер прибыл в доки, он уже это заподозрил, но у него не было времени тщательно все проверить.

Орсати присел на корточки возле контейнера и посмотрел в небольшое отверстие. Подняв голову, он поймал взгляд Фолькманна и спросил:

— Хотите осмотреть тайник?

Фолькманн кивнул, и Орсати передал ему крошечный фонарик. Фолькманн присел на корточки и, включив фонарик, посветил в пустой тайник. Он увидел тонкие скобы, прикрепленные к внутренней стенке контейнера в четверти метра друг от друга. Тайник пах краской и ржавчиной. Встав, Фолькманн взглянул на Скали, и клерк неуверенно пожал плечами.

— Скали говорит по-английски? — спросил Фолькманн у Орсати.

Повернувшись к клерку, детектив перевел ему вопрос, и тот что-то неуверенно ему ответил.

— Говорит, что по-английски не понимает, — сказал Орсати.

— И что вы думаете? По вашему мнению, он что-то знает?

Детектив улыбнулся.

— Да, я думаю, он что-то знает. Кто бы ни пользовался тайником, ему нужна была помощь человека, работающего на складе. Такой человек как Скали просто идеально подходит для этого.

— Вы нашли отпечатки его пальцев в тайнике?

— Нет, но я нашел кое-что другое. У меня для него сюрприз.

Фолькманн спросил, что он имеет в виду, и детектив объяснил ему.

Кивнув, Фолькманн посмотрел на клерка. Тот казался обеспокоенным, но пытался это скрыть, однако ему это не удавалось.

— На складе есть кабинет, — сказал детектив. — Давайте я с ним поговорю. После этого, уж поверьте мне, Франко Скали расскажет нам все, что знает.

— Вы хотите, чтобы я подождал снаружи?

Детектив пожал плечами.

— Конечно, почему бы и нет. Когда Франко расколется, я вас позову.

Кляйнс увидел, что люди, стоявшие вокруг контейнера, двинулись в сторону склада. В бинокль он увидел Скали и кивнул Бэку. Тот протянул руку и вытащил с заднего сиденья чемоданчик, потом еще один.

Они уложились в минуту, и вскоре каждый из них держал в руках пистолет-пулемет МП-5К системы «Хеклер и Кох» с полными магазинами.

Когда они были готовы, то увидели, что люди уже дошли до склада.

Кляйнс снял автомат с предохранителя и передернул затвор. Бэк сделал то же самое.

Фергюсон сидел в своем кабинете. На улице валил снег. Фергюсон приехал после обеда с начальниками секторов достаточно поздно и увидел записку от Петерса о встрече с Фолькманном. Петерс подчеркнул, что это очень важно. Внизу стояла приписка — Петерс сообщал, что будет находиться в квартире Фолькманна вместе с девушкой. Фергюсон удивился этому, он не понимал, что происходит, и решил, что это как-то связано с расследованием Фолькманна. Он уже собрался позвонить ему домой, когда зазвонил телефон. Фергюсон снял трубку.

Звонил Жан де Ври, он сообщил, что из Асунсьона прибыл пакет с конфиденциальной информацией с пометкой «срочно» и что он сейчас лично передаст ему пакет.

Через три минуты пришел де Ври. Он был явно чем-то расстроен. Фергюсон, подождав, пока сотрудник выйдет, сломал восковую печать и вскрыл конверт.

Внутри он обнаружил отчет и начал медленно его читать. По мере того как он читал, кровь постепенно отливала у него от лица. Наконец мертвенно-бледный Фергюсон опустил бумаги и, встав, подошел к окну. Он простоял там целую минуту в полной тишине, не веря прочитанному, забыв о снеге, бьющем в стекло, а потом подошел к столу, взял отчет и стал его перечитывать.

Закончив читать отчет во второй раз, он немного помедлил, а потом поднял трубку телефона и начал набирать номер. В трубке послышались гудки, но ответа не последовало, и Фергюсон нажал на рычажок отбоя и задумался, нахмурив лоб, а потом начал снова набирать номер. Если бы он остался у окна, он бы увидел, что перед зданием остановился черный «мерседес» и из него вышли двое мужчин в плащах. Один из них нес чемоданчик.

Через десять секунд они вошли в здание, предъявили удостоверения на КПП, пересекли вестибюль и направились к лифту.

В километре оттуда, на Кай-Эрнест, из припаркованного «мерседеса» в метель тоже вышли двое мужчин.

Они целеустремленно пересекли заснеженный двор и поднялись по ступенькам к входной двери. Остановившись у квартиры Фолькманна, водитель машины кивнул своему товарищу. Они оба расстегнули плащи и взяли в руки пистолеты с глушителями.

Водитель осмотрел двор, а второй мужчина вытащил из кармана огромную связку отмычек.

Выбрав одну из них, он вставил ее в замок.

Глава 49

В кабинете, расположенном на первом этаже склада, было душно. Почему-то в комнате возникало ощущение замкнутого пространства, хотя из широких окон открывался вид на набережную, доки и двор склада.

Пройдя внутрь, Франко почувствовал панику. Он бросил быстрый взгляд на детектива Орсати и наткнулся на его пристальный взгляд.

Франко нервно сглотнул, уже чувствуя, что его ждет, и зная, что ему нужно будет притворяться. Это должно быть настоящее представление, иначе с ним все будет кончено.

В комнате стояли стол и несколько стульев. Бумаги со стола были убраны. Орсати предложил Франко присесть.

Второй детектив был довольно молод, лет под тридцать, брюнет с короткой стрижкой. Он и Иль-Песте продолжали стоять, а Орсати вытащил записную книжку и ручку, словно собирался делать пометки. «Иль-Песте явился сюда, так как, наверное, хотел получить от итальянской таможни свою гребаную медаль», — подумал Франко. «Да пошел ты на хер, — пронеслось в голове у Франко. — Я буду все отрицать».

Орсати распахнул плащ и упер руки в бока, чтобы стала видна кобура с пистолетом. Улыбнувшись, он продемонстрировал идеально белые зубы, а потом сказал:

— Мне бы хотелось задать тебе несколько вопросов, Франко. Я хочу тебе помочь, так что советую хорошенько все обдумать перед тем, как отвечать. Конечно, легко соврать что-нибудь, амиго, но ложь приведет к еще большим неприятностям. А я не думаю, что ты этого хочешь, правда?

Детектив улыбнулся еще шире. Франко никак не отреагировал на его слова. Детектив перестал улыбаться и сказал:

— Расскажи мне еще раз все, что тебе известно о синем контейнере.

— Я вам уже все рассказал. Я просто слежу за тем, чтобы эти гребаные штуки переносили на набережную. Ничего я не знаю ни о каких тайниках.

— Ты оформлял документы, когда из Монтевидео пришел корабль «Мария Эскобар»?

— Да, конечно.

— Но ты ничего не знаешь о тайнике, который мы нашли?

— Это правда, клянусь вам.

— Не передумаешь?

Франко вжал голову в плечи и спросил:

— А почему я должен передумать? Послушайте, я же вам уже сказал…

Орсати поднял руку, требуя, чтобы Франко замолчал. Смерив его долгим взглядом, он повернулся к своему напарнику и кивнул.

Второй детектив двинулся к двери, и Франко тут же почувствовал: что-то не так. Брюнет открыл дверь и поманил кого-то указательным пальцем.

С несчастным видом в кабинет вошел здоровяк Альдо Цели. Франко ухватился рукой за стол. Черт, ему конец! Все тело горело огнем, в горле пересохло. Он с трудом сглотнул.

Альдо стоял, опустив голову, и хрустел пальцами. Наконец, набравшись смелости, он поднял голову и посмотрел на Франко.

— Прости меня, Франко. Они заставили меня рассказать все о штуках из твоего шкафчика.

Франко шевельнул губами и открыл было рот, чтобы что-то сказать, но так и не произнес ни звука. Он укоризненно покачал головой, а Орсати отпустил крановщика, и дверь снова закрылась.

— Если хочешь, я снова могу позвать Альдо и заставить его рассказать, какую услугу он тебе оказал. — Детектив поднес к уголку рта два пальца и потеребил ус. — Видишь ли, мы засекли его, когда он выбрасывал коробку из твоего шкафчика. Мы уже отправили туда водолазов. Скоро они вернутся. Вряд ли им потребуется много времени, чтобы найти коробку, которую Альдо бросил в воду. Ну как, расскажешь мне, что там было, Франко? — Орсати посмотрел на часы, а потом перевел взгляд на Франко. — Это поможет нам сэкономить время и силы. Ну что, поговорим? Может, избавишь нас от всей этой канители?

Франко поднял голову, увидел ухмылочку на толстом лице Иль-Песте и ощутил позыв к рвоте.

Он посмотрел на набережную за окном и увидел, как ветер носит по асфальту сор, закручивая его в небольшие вихри, увидел призрачный серебристый луч света маяка, бегущий по гавани в сгущавшихся сумерках. Вдалеке, на набережной, он заметил фигуру какого-то мужчины, который вышел из машины. На мгновение его осветил луч маяка, но Франко был слишком занят своими проблемами и не обратил внимания на пистолет-пулемет, зажатый в его руках.

Франко повернулся. Все его тело было мокрым от пота, он старался не смотреть на детектива, который пододвинул стул и уселся на нем напротив Франко.

— По-моему, тебе лучше все мне рассказать, — твердо заявил Орсати.

С моря дул бриз, холодя лицо Фолькманна. Выйдя из склада на набережную, он стал рыться в карманах в поисках пачки сигарет и, не найдя ее, понял, что, должно быть, оставил сигареты в кармане пальто в машине.

Дойдя до припаркованной в десяти метрах от входа машины, он поднял голову и увидел какого-то мужчину, который двигался по направлению к складу. Сгущались сумерки, но на мгновение фигуру мужчины осветил серебристый луч маяка. Мужчина находился в пятидесяти метрах от Фолькманна, а за его спиной виднелся темный силуэт «фиата».

Фолькманн увидел пистолет-пулемет в его руках и подумал, что это один из карабинеров. Однако тот двигался очень быстро и формы на нем не было.

Фолькманн застыл на месте. Он интуитивно почувствовал что-то неладное. Мужчина двигался целеустремленно, решительно и оружие держал наизготовку.

Фолькманн повернулся и взглянул на склад. В крошечном кабинете, где итальянские детективы допрашивали Скали, горел свет, и происходящее там напоминало какое-то театральное представление за освещенным стеклом. Губы Скали двигались, а все остальные слушали его. Хорошие мишени.

Фолькманн почувствовал, что у него на спине проступает пот, и перевел взгляд на бегущего мужчину. Он находился в сорока метрах от склада и двигался достаточно быстро. Когда он пробегал под прожектором, освещающим набережную, Фолькманн успел рассмотреть, что у него в руках «Хеклер и Кох».

Фолькманн потянулся было за своей «береттой», но тут же вспомнил, что не взял с собой оружие, когда летел в Геную.

Выругавшись, он побежал к полицейской машине, распахнул дверь и начал лихорадочно рыться в бардачке в поисках оружия. Он понимал, что у мужчины с пистолетом-пулеметом одна цель — уничтожить Скали. Голоса с кассеты, словно тревожная сирена, отдавались в его голове, пока он пытался найти оружие.

— А итальянец?

— Его нужно будет устранить.

Фолькманн еще раз выругался. Кроме документов, в бардачке ничего не было. Он попытался сосредоточиться. У детективов в служебных машинах всегда было оружие, и итальянские копы, естественно, не были исключением. Но вот где оно? Иногда его клали в багажник, иногда закрепляли над головой, под крышей автомобиля. Фолькманн провел рукой по шероховатому винилу. Специального кармана нет. Не было здесь и отделения для оружия! Он сунул руку под сиденье.

Ничего.

Он стал искать ключи от машины.

Их не было.

Фолькманн выругался в третий раз и полез правой рукой за сиденье водителя, обнаружил там рычаг и потянул за него. Он покрылся холодным потом, когда, взглянув в зеркало заднего вида, обнаружил, что мужчина уже в двадцати метрах от здания. Багажник открылся.

Фолькманн распахнул дверцу машины и выбрался наружу, пригибаясь и молясь о том, чтобы в багажнике оказалось оружие.

Кляйнс бежал по набережной и смотрел на людей в освещенном кабинете через окно. Он видел их лица, двое из мужчин стояли, двое сидели; один говорил, а все остальные слушали.

Скали.

Оставалось пройти пятнадцать метров, а люди, находившиеся в кабинете, по-прежнему не видели Кляйнса.

Бэка он оставил в припаркованном «фиате». Тот должен был прикрывать его и быть готовым быстро смыться отсюда. Вторая машина была припаркована на боковой улице, в четырех кварталах от въезда на набережную. Они должны были пересесть на нее, чтобы отправиться в безопасное место.

Стрелять тут не просто. Ничего невозможного, конечно, но слишком много людей и многое могло пойти не так, однако, по словам Майера, убить Скали было необходимо.

Кровь Кляйнса вскипала от выброса адреналина, все тело горело.

Уже близко…

Он находился в двенадцати метрах от окна склада, а люди за стеклом по-прежнему его не замечали. Он положил палец на спусковой крючок и согнулся, чтобы пройти под желтой лентой.

В десяти метрах от края набережной, перед складом, Кляйнс помедлил. Животный инстинкт подсказывал ему: что-то не так. Краем глаза он заметил справа какое-то движение. Повернув голову, он увидел, как открылся багажник полицейской машины и какой-то мужчина, пригибаясь, быстро скользнул вдоль машины и начал лихорадочно рыться в багажнике. Лица мужчины видно не было, но в долю секунды Кляйнс понял, что этого мужчину тоже нужно убить.

Кляйнс поднял «Хеклер и Кох» и начал стрелять. Набережная взорвалась эхом выстрелов, а мужчина спрятался за машину, когда град свинца разбил стекло и прошил металл.

Кляйнс направил дуло оружия на окно склада. Он видел, что мужчины в кабинете услышали звук выстрелов и застыли с открытыми от изумления ртами, глядя на Кляйнса.

Кляйнс нажал на курок.

Оконное стекло рассыпалось осколками по полу, свинец впивался в бетон, дерево и плоть. Смертоносные пули, выпущенные из «Хеклера и Коха», просто изрешетили крошечную комнату. Фигурки за окном дергались, как марионетки, а Кляйнс продолжал давить на спусковой крючок, не прекращая стрелять.

Щелк!

Магазин опустел. Кляйнс выдернул его и, достав новую обойму из кармана, перезарядил автомат.

Внезапно он увидел, что фигура за машиной опять зашевелилась — человек что-то вытащил из багажника. Кляйнс развернул «Хеклер и Кох», прицелился в фигуру и снова нажал на спусковой крючок.

Фолькманн, чувствуя себя совершенно беспомощным, прятался за машиной, переводя взгляд с мужчины на открытый багажник, а по том на окно кабинета. Фигуры внутри дергались под смертельным дождем пуль, выпущенных из «Хеклера и Коха».

Когда стрелявший сосредоточил внимание на мишенях за окном, Фолькманн решил, что это его шанс и, пригнувшись, добрался до багажника и лихорадочно сунул руку внутрь. Он поспешно ощупывал содержимое багажника, надеясь наткнуться на что-то металлическое, — найти дробовик или пистолет-пулемет.

Ничего.

Холодный металл домкрата.

А затем…

Он нащупал что-то твердое. Нащупал скобу, потом вторую, а потом и оружие. Его пальцы коснулись рукоятки «узи», и он с удовольствием ощутил прикосновение холодного твердого металла. Фолькманн услышал, как смертоносное стрекотание «Хеклера и Коха» внезапно прекратилось — стрелявший вытащил магазин и перезарядил пулемет.

Извернувшись, Фолькманн заглянул в багажник и увидел, что «узи» удерживается на скобах двумя полосками резины, сорвал их и вытащил оружие, надеясь, что оно заряжено.

Он выхватил «узи» как раз тогда, когда автомат снова застрекотал. Фолькманн откатился за машину, ударившись о землю. Он слышал, как пули бьются об автомобиль, прошивая металл. Фолькманн перекатился вдоль машины, сжимая пальцы на затворе, а потом ухватился за рукоятку.

Вокруг него о землю бились пули, а он установил режим автоматической стрельбы и покатился вправо.

Человек с «Хеклером и Кохом» шел к нему, не прекращая стрелять. Фолькманн прицелился и нажал на курок.

«Узи» застрекотал в его руках.

Пули впились в грудь мужчины, и он, изогнувшись, стал исполнять чудовищный танец смерти, а потом рухнул на землю, но Фолькманн все еще жал на курок.

Щелк!

Магазин опустел.

Наступила тишина.

Фолькманн выпустил из рук «узи», встал и посмотрел на окно склада. Никакого движения за разбитым стеклом не было, но он слышал стоны и крики о помощи.

В этот момент он услышал рев мотора и увидел включившиеся фары машины, стоявшей слева от него.

Бэк сидел в машине и, наблюдая за всем происходящим, ругался.

Все пошло не так, а ведь начиналось хорошо, и казалось, что у них все получится. Он видел, как Кляйнс упал под огнем пуль, видел, как мужчина бросил свое оружие и, встав, вышел из-за простреленной машины.

Бэк завел мотор «фиата» и включил фары.

Нащупав на сиденье автомат, он вдавил в пол педаль газа, и «фиат» рванул вперед.

Фолькманн услышал визг шин, и его ослепил свет фар несущейся на него из сумерек машины.

Восемьдесят метров.

Семьдесят.

Шестьдесят.

Он дернулся, когда внезапно слева от него по асфальту застучали пули и куски асфальта разлетелись во все стороны.

Пятьдесят метров.

Сорок.

«Фиат» приближался к нему из мрака, и фары горели, словно безумные глаза дикого животного. Фолькманн ничего не видел, ему казалось, что он ослеп.

Разряженный «узи» лежал в пяти метрах от него, а мозг Фолькманна бешено работал. Все его тело было мокрым от пота.

Подняв руку, он прикрыл глаза, защищаясь от яркого света, и увидел пистолет-пулемет «Хеклер и Кох» рядом с трупом расстрелянного им мужчины. Он рванулся к нему, упал на землю и, перекатываясь, преодолел последние пять метров. Руки обхватили оружие, когда еще одна пулеметная очередь вскрыла асфальт слева от него, а «фиат» сменил курс и снова понесся в его направлении.

Тридцать метров.

Двадцать.

Сжимая в руках автомат, Фолькманн перекатился вправо, прицелился и нажал на спусковой крючок в тот самый момент, когда «фиат» въехал в свет прожекторов на набережной.

Автоматная очередь разбила левую фару и левую часть лобового стекла, ставшего белым в свете прожекторов, но машина продолжала двигаться, бешено виляя из стороны в сторону. Фолькманн увидел лицо водителя за разбитым стеклом. Он продолжал стрелять. В последний момент Фолькманн отпустил курок, перекатился вправо и снова стал стрелять, чувствуя, как оружие трясется в его руках. Пули изрешетили лобовое стекло машины.

Вторая очередь размозжила водителю голову, разбросав мозги по подголовнику кресла. «Фиат» занесло влево, и лишившаяся управления машина проехала мимо Фолькманна. Послышался скрежет металла о металл, — автомобиль врезался в полицейскую машину. Потом взорвался бензобак, и серые сумерки рассеяло оранжевое пламя.

Фолькманн прикрыл глаза, его окатило волной жара. Усилием воли заставив себя встать, он побежал к складу, а за его спиной плавился в огне металл, валил густой дым.

Свет в изрешеченном пулями кабинете все еще горел, но признаков жизни не было.

И тут через окно он увидел, что поднимается какая-то фигура. Это был Орсати. Кровь струилась по его лицу, рукой он прикрывал рану на голове, пытаясь прислониться к стене.

Внезапно все вокруг ожило.

Завыли сирены, и через секунду набережная озарилась призрачным синим светом. Из ниоткуда вынырнула полицейская машина и, завизжав тормозами, остановилась. Фолькманн поставил «Хеклер и Кох» на предохранитель и бросил оружие на землю. Упав, оно задребезжало.

Два карабинера вышли из машин, держа пистолеты наизготовку. Пригнувшись, они направили оружие на Фолькманна, а сами изумленно разглядывали разгромленный склад и груды покореженного металла.

Они бросились вперед, не зная, кто их враг, а Фолькманн медленно поднял руки и сцепил их за головой.

Послышался вой сирены, и показалась вторая полицейская машина, а за ней еще одна. Из машин выпрыгивали копы, вытаскивая на ходу пистолеты. Вскоре вой сирен затих, и стали слышны резко отдаваемые команды и крики. Вспышки света вырывали из темноты фигуры полицейских, сновавших повсюду.

Двое мужчин вышли из лифта в пустой коридор.

Один из них нес чемоданчик. За двадцать секунд они нашли нужный кабинет, рассматривая таблички на дверях.

Фергюсон говорил по телефону, сжимая в руках какой-то документ, когда дверь распахнулась. Он увидел двоих мужчин, у которых в руках были пистолеты с глушителями, и уже открыл рот, чтобы возмутиться.

Четыре пули попали ему в грудь, а две — в голову. Его отбросило назад, и тело ударилось о стену, потащив за собой телефон и бумаги.

Трубка по-прежнему была зажата в его руке, глаза расширились и застыли, из ран текла кровь. Мужчина с чемоданчиком подошел к Фергюсону и хладнокровно всадил еще две пули в голову.

Эти двое находились в кабинете не более двадцати секунд. Один из них просмотрел шкафчики и ящики стола, а второй открыл свой чемоданчик и выставил на бомбе таймер, а затем закрыл чемоданчик и поставил его под стол Фергюсона.

Ни один из них не заметил секретный отчет из Асунсьона, лежавший на полу. По бумаге растекалась кровь.

Один из мужчин выглянул в коридор, убедился, что там никого нет, и по его знаку они оба вышли из кабинета и закрыли за собой дверь.

Эрика сидела в спальне одна.

Петерс задавал ей слишком много вопросов, и она сказала, что устала и хочет прилечь.

Порыв ветра ударил в окно, швырнув в стекло пригоршню снега. Девушка вздрогнула. Она встала, чтобы задернуть занавески, когда услышала шум. Звуки доносились из коридора — чьи-то быстрые шаги.

Она быстро подошла к двери и, открыв ее, увидела, что в гостиной работает телевизор, а Петерс поспешно поднимается с кресла, глядя в направлении коридора. Кровь отлила у него от лица.

— Да что за!.. — воскликнул Петерс.

Он уже потянулся за своим пистолетом, лежавшим на пальто, когда Эрика увидела двоих мужчин с пистолетами в руках — они бросились к Петерсу. Она видела спины этих людей, одетых в светлые плащи.

Петерс схватил свой пистолет, но тут послышался странный свистящий звук, а потом еще и еще. Они палили в Петерса, и пятна, крови начали расползаться у него на груди. Он упал в кресло, его лицо было залито кровью.

Эрика закричала.

«Мерседес» остановился на Кай-Аперже, и мужчина, сидевший рядом с водителем, посмотрел на часы.

Через пятнадцать секунд они оба услышали взрыв, а воздух задрожал от ударной волны. Мужчина кивнул, и водитель выехал на дорогу.

Через несколько минут они услышали вой сирен вдалеке, но ни один из них не обернулся.

И ни один из них не увидел темный автомобиль, неторопливо ехавший за ними метрах в двадцати.

Глава 50

Канцлер Франц Долльман поморщился. Он сидел на заднем сиденье черного «мерседеса» и смотрел сквозь пуленепробиваемое стекло лимузина на полицейский эскорт, сопровождавший машину по улицам Бонна.

Они ехали мимо площади Мюнстерплатц, и Долльман оторвал взгляд от документов. На площади переливались огоньки рождественской елки. Как правило, мысль о приближении Рождества вызывала у него депрессию, но на этот раз он с нетерпением ждал праздников — ему нужен был отдых после тяжкой работы на благо страны. Кабинет министров уже на неделю отставал от графика, так что необходимо было решить много вопросов.

Откинувшись на спинку сиденья, Долльман вздохнул. Утром он прилетел из Мюнхена после ночной встречи с главой правительства Баварии. В шесть утра он уже был на ногах и подготавливал необходимые документы, а после завтрака выпил рюмочку шнапса, чтобы морально настроиться на предстоящий тяжелый день и внеочередное заседание кабинета министров.

В случае внеочередного заседания они собирались в Бонне на вилле Шаумбург. Так происходило уже в течение года. Одна пустая болтовня. Ничего нового от этой встречи Долльман не ждал. Он только удивлялся, как при таком стиле руководства страна вообще смогла выжить. Долльман объяснял это целеустремленностью и трудолюбием немецкого народа. Немцы пережили много несчастий, да и теперь положение в стране было сложным.

Машина проехала мимо площади Марктплатц. Долльман видел разбитые витрины, стекла на асфальте, измазанные краской стены. Тут явно проходила какая-то демонстрация. Долльман повернулся к Риттеру, своему личному охраннику, который сидел рядом. Тот, не проявляя должного к нему уважения, жевал жвачку.

Долльман мрачно мотнул головой в сторону окна машины.

— Что произошло?

Челюсти Риттера продолжали мерно двигаться.

— Все началось как марш протеста против безработицы. Потом к демонстрантам присоединились праворадикалы. Очень скоро начались беспорядки.

Долльман вздохнул.

— Убитые есть?

Риттер покачал головой.

— На этот раз нет. Толпа шумела и после полуночи, двоим разбили лица, вот и все. Но я слышал, что на сегодняшний вечер запланирован еще один марш — от Ратхауза[51]. Этот марш протеста организуют иммигранты. — Риттер поиграл желваками. — Если хотите знать мое мнение, то всех этих демонстрантов следует посадить в тюрьму.

«Все выходит из-под контроля», — подумал Долльман. «Мерседес» свернул к Хофгартену. Путь лежал на юг, к Рейну и вилле Шаумберг. В домах вдоль дороги были разбиты стекла в окнах, кое-где мостовая была разворочена, а двери магазинов выбиты.

Долльман не стал отвечать на замечание Риттера. Тот был отличным охранником, смелым, порядочным, надежным человеком, но вот интеллект у него подкачал, так что Долльман всегда старался поменьше с ним говорить. Была бы воля Риттера, так полмира сидело бы за решеткой.

Везде происходило то же самое. Беспорядки. Демонстрации. Протесты. Проблема иммигрантов. Французский министр внутренних дел на прошлой неделе жаловался ему на те же проблемы.

— Надо просто запереть всю эту мразь, а ключи выбросить, — не унимался Риттер.

«Если бы это было возможно, — подумал Долльман, — я начал бы со своих перегрызшихся министров».

Лимузин медленно свернул во двор виллы Шаумберг и остановился перед величественным входом. Скорее всего, его жена сейчас в их резиденции на первом этаже. Он как раз успеет увидеться с ней после заседания кабинета министров и перед тем, как ехать во дворец Шарлоттенбург в Берлине. Еще одна скучная формальность. А завтра утром состоится специальное заседание спецслужб, которое будет проводить Вебер. Тем не менее встрече с Вебером он был рад. Можно будет провести ночь возле озера Ванзее, а этого Долльман ждал с нетерпением. Эта мысль немного подняла ему настроение. Шофер поспешно вышел из машины и открыл заднюю дверь. Долльман собрал документы, закрыл «дипломат» и вручил его Риттеру.

Выйдя из машины, Долльман увидел Эккарта, министра финансов, который стоял в дверном проеме и ждал его. Министр был мрачным, явно чем-то расстроенным. При виде его вспоминалось небо над Бонном, затянутое тучами. Без сомнения, Долльмана ожидали неутешительные новости, особенно это касалось вопросов финансирования.

Вздохнув, Долльман обреченно направился к входу на виллу.

Заседание продолжалось почти два часа. Оно ничем не отличалось от предыдущих. Долльман наблюдал за мрачными лицами министров, сидевших за большим овальным столом.

Прошлой ночью в Берлине, Мюнхене, Бонне, Франкфурте и даже в родном городе Долльмана Мангейме происходили беспорядки. Последние финансовые новости были просто ужасны. Заламывая руки в отчаянии, Эккарт сообщал подробности.

Долльман вытащил из кармана свежий носовой платок и промокнул лоб. В зале для заседаний было жарко, отопление работало на полную мощность в связи с похолоданием. Долльман посмотрел в окно с пуленепробиваемыми стеклами. Сильный ветер гнул деревья.

Долльман был высоким интересным мужчиной лет шестидесяти. Редеющие седые волосы были зачесаны назад. Он был канцлером уже полтора года. Полтора ужасных, невероятно трудных года. Он с удовольствием ушел бы в отставку, и по меньшей мере два раза обдумывал такую возможность, но понимал, что только он один из этой компании способен быть лидером и обладал качествами, так необходимыми в это тяжелое время.

Подняв голову от отчетов, лежавших перед ним на полированном столе, он спрятал носовой платок в нагрудный карман. На встрече присутствовали все министры кроме Вебера, вице-канцлера. Он должен был прийти позже, так как в связи с беспорядками в Лейпциге ему пришлось задержаться там. Долльман ему не завидовал. Вебер стал вице-канцлером благодаря тому, что был человеком весьма разумным, но, так как он отвечал и за безопасность страны, эта должность не приносила ему ничего, кроме головной боли.

Считая и его самого, за большим овальным столом сидели восемнадцать человек.

Долльман услышал покашливание и повернул голову. Это был Эккарт, который пытался таким образом привлечь его внимание.

— Финансовый отчет, канцлер. Мне начинать?

Долльман посмотрел на часы.

— Что еще осталось?

— Финансовый отчет и, естественно, отчет о федеральной безопасности. Но мы по-прежнему ожидаем вице-канцлера Вебера. Если он еще задержится, боюсь, нам придется снова заседать после обеда.

Канцлер вздохнул.

— Ну что ж, Эккарт, начинайте.

Долльман откинулся на спинку стула.

Он уже знал, о чем сейчас пойдет речь, а Эккарт сухо, монотонным голосом призвал министров к вниманию и начал читать отчет.

Долльман думал совсем о другом. О домике возле Ванзее. У него будет время заехать туда и по пути в Шарлоттенбург, и на обратном пути, уже после встречи. Вечером он звонил и сказал, что останется ночевать. Даже сами воспоминания о ее голосе, о роскошном теле вызвали у него острое сексуальное желание. Это была женщина его мечты. Сдержанная, красивая, нетребовательная, страстная, изобретательная в постели. Ее общество всегда было для него необычайно приятным.

Долльман подавил довольную ухмылку, которая уже начала играть на его губах, когда унылый монолог Эккарта сбил его с мысли.

— Казначейство докладывает о сложностях с текущими выплатами… выплаты европейскому сообществу просрочены на три месяца… Фангель требует обсудить возможность отсрочки выплат международных займов… Федеральный банк докладывает о дальнейшем падении курса марки по отношению ко всем основным валютам. Федеральная земля Гессен просит о финансовой помощи, как и Бавария…

От монотонного голоса Эккарта его укачивало. Долльман видел, что все собравшиеся министры с отсутствующим видом смотрят перед собой или любуются видом за окном. Нужно было самому зачитать отчет, Эккарт делает это отвратительно.

Он уже оставил всякую надежду внести хоть какой-то порядок в этот хаос. Долльман рассчитывал на то, что сегодня вечером попадет в Берлин. Он поднял голову в тот самый момент, когда Эккарт завершил скучное чтение.

— …на этом мне хотелось бы завершить доклад. Благодарю вас за внимание, господа министры.

«Какое внимание?» — подумал Долльман. Половина министров спали, или пытались уснуть, или просто изнемогали от скуки. Внезапно кто-то закашлялся, а потом в зале повисла тишина. Долльман пробежал взглядом по лицам министров. Министр Франкс поднял руку.

— Да, Франкс?

— И что господин канцлер предлагает делать в связи с ситуацией в Гессене и Баварии?

— Я очень рад, что вы задали этот вопрос, Франкс. Я уверен, что министр Эккарт вынесет на обсуждение предложения по этому поводу на следующем заседании. А до этого момента я прошу вас проявить терпение.

Ответ настоящего политика. Он старался не смотреть на Франкса, который изумленно вытаращил глаза. Долльман увидел, как изменилось и выражение лица Эккарта.

— Еще вопросы есть?

Он услышал, что министры начали переговариваться. Наконец руку поднял Штрайхер, несомненно, для того, чтобы получить более обстоятельный ответ на предыдущий вопрос, так как ответ Долльмана прозвучал как отговорка. Но именно сегодня он не был настроен на серьезное обсуждение. Его мысли были заняты другим. Долльман отмел все последующие вопросы, демонстративно глядя на часы.

— Господа, я предлагаю вам собраться здесь после обеда, чтобы заслушать отчет вице-канцлера. Я считаю, что у него наверняка есть вопросы для обсуждения.

Долльман как раз договорил, когда дверь в зал для заседаний открылась и вошел Конрад Вебер. В одной руке он держал толстую папку, а во второй «дипломат». Вебер был высоким мужчиной с мрачным выражением лица. Такие требуют порядка во всем и ненавидят бессмыслицу. Бледное лицо Вебера, как всегда, было серьезным. Но он был хорошим вице-канцлером и ответственно относился к своим обязанностям. Может быть, слишком ответственно. Дать бы Веберу волю, все экстремисты сидели бы за решеткой. Долльман был рад, что Вебер на его стороне. Судя по напряженному выражению его узкого, типично прусского лица, Конрад Вебер собирался сообщить нечто из ряда вон выходящее.

— Господин канцлер, господа министры, я приношу свои извинения за опоздание.

— Присаживайтесь, Вебер. Вы готовы ознакомить нас со своим специальным отчетом?

Долльман смотрел на вице-канцлера, явно обрадованный его появлением. По крайней мере теперь ему не надо отвечать на вопросы, и все шишки достанутся Веберу. Однако Долльман с опаской ждал отчета вице-канцлера.

Вебер кивнул Долльману и прошел к своему месту за овальным столом, но остался стоять. Поставив «дипломат» на пол, он открыл папку и выложил на стол документы. Долльман увидел, что на некоторых документах стоят красные штампы «совершенно секретно».

Долльман откинулся на спинку кресла и тихо вздохнул. На заседании и так поднимались не слишком приятные для него вопросы, а тут еще эти новости. Вчера вечером Вебер лично предупредил его по телефону о том, что речь будет идти о крайне серьезных вещах. А теперь вид у него был просто убитый. Судя по выражению лица Вебера и министров, из-за этого отчета им всем хотелось выброситься из окна.

Долльман попытался расслабиться, не зная, чем все закончится. Он подумал о Лизль, представил ее голой, лежащей на кровати в домике у Ванзее, и от воспоминаний о ее пышном, роскошном теле вдоль позвоночника у него от возбуждения пробежала электрическая волна.

Если бы не эта девушка, он бы уже давным-давно выбросился из окна.

Глава 51

Фолькманн, сидя в кабинете комиссара полиции на Плаца ди Фортунеска, ждал своей очереди высказаться. Напряжение в комнате было таким же удушающим, как и серый сигаретный дым, клубами вившийся до самого потолка. В центре ярко освещенного кабинета сидел детектив Орсати. У него от левого глаза до середины щеки была наклеена полоска матового пластыря, а голова была перевязана белой повязкой — там пуля прошла по касательной.

Он нервно улыбнулся Фолькманну. В доках его осмотрел врач, а медсестра промыла и перевязала раны и ввела ему обезболивающее. Но Орсати не согласился ехать в больницу.

«Всего лишь легкое ранение. Тут не о чем беспокоиться», — сказал он тогда Фолькманну и улыбнулся, блеснув белыми зубами, но вид у него был измученный.

На лбу у Орсати выступили капельки пота, а лицо у него было бледным и наряженным. Он ждал окончания совещания.

В комнате, кроме Фолькманна и Орсати, находилось еще двое. Одним из них был комиссар полиции Генуи — красивый мужчина в очках. Он был в гражданском: аккуратный серый деловой костюм с голубым галстуком и платочком в нагрудном кармане. Вид у него был немного пижонский, но он, судя по всему, полностью контролировал ситуацию. Умные карие глаза поблескивали за очками в металлической оправе.

Четвертым в комнате был начальник сыскной полиции, высокий мужчина с мертвенно-бледным лицом, горбатым носом и проницательными глазами. Его русые волосы уже были тронуты сединой. Он тоже был в гражданском — в черном кожаном пиджаке, серых брюках и белом гольфе. Он срочно явился в кабинет начальника — его выдернули с предрождественской вечеринки в гостинице «Виа-Пьяджо».

Орсати сообщил присутствующим то, что Скали успел ему рассказать до того момента, как тело клерка изрешетили пули. В последний раз контрабандой была ввезена одна маленькая коробка. Она была очень тяжелой и крепилась к внутренней стенке тайника в контейнере. За прошедший год те же люди несколько раз перевозили контрабандой другие грузы. Скали считал, что они ввозят оружие или золото. Последний груз был очень тяжелым, но клерк не знал, что внутри коробки, так как содержимое коробок всегда было для него загадкой.

Орсати сказал, что судмедэксперты до сих пор там работают. Комиссар сидел за своим столом, покусывая незажженную сигару, и с мрачным видом передвигал ее из одного уголка рта в другой.

Говорил начальник сыскной полиции. Он изъяснялся очень эмоционально и курил одну сигарету за другой. Курил он очень крепкие сигареты, так что в кабинете становилось все больше клубов едкого дыма. Фолькманн наблюдал за ним и внимательно слушал, но почти ничего не понимал. Он ждал, пока тот договорит, чтобы кто-нибудь ему все это перевел. Начальник сыскной полиции хорошо говорил по-английски, но комиссар по-английски не понимал. Он говорил уже пять минут без перерыва. Фолькманн давал показания на английском, а детектив Орсати переводил сказанное им.

Комиссар понимал, что ситуация запутанная — имеется четыре трупа и два тяжело раненных человека, помещенных в реанимацию больницы Санто-Джорджио. Двое его сотрудников отделались легкими ранениями. Одним из убитых был сотрудник итальянской таможни Паоло Бонифацио, вторым — Скали. Кроме того, убили двоих вооруженных людей, неизвестно каким образом оказавшихся на набережной. Одежда убийц была изготовлена в Германии, но никаких документов у них при себе не было.

— Просто камикадзе какие-то, — прокомментировал Орсати. — Безумцы.

Фолькманн поднял голову. Начальник сыскной полиции закончил говорить и обратился к Фолькманну:

— Я сообщил комиссару обо всем, что мне рассказали вы и детектив Орсати. Однако нам нужно прояснить некоторые моменты. Как вы думаете, почему те два человека хотели убить Франко Скали?

Фолькманн отвернулся и посмотрел в окно. Снаружи было темно, на небосводе не было ни одной звезды. Повернувшись, он сказал:

— Я могу сообщить только то, что вы уже знаете. Мы получили информацию о грузе из Южной Америки, который, возможно, должен был прибыть в Геную. Мы передали эту информацию вашим людям в DSE и направили предписание по поводу тщательной проверки всех грузов, прибывающих из Южной Америки, в особенности из Монтевидео и Сан-Паоло. — Фолькманн внимательно смотрел на собеседника. — Я дал вам телефон нашей службы в Страсбурге и предлагаю комиссару срочно связаться с моим начальником Фергюсоном и рассказать ему о происшедшем.

Начальник сыскной полиции вздохнул.

— Сеньор Фолькманн, мы пытаемся связаться с вашим руководством, но сейчас нам крайне необходима ваша помощь. Естественно, я уверен, что против вас обвинение выдвигаться не будет, так как ваши действия можно квалифицировать как самозащиту, но я должен отметить, что ваше участие в расследовании для нас жизненно важно, вы понимаете? — Он помолчал, глядя на Фолькманна. — Вы больше ничего не можете нам сообщить?

— Ничего.

Начальник сыскной полиции вздохнул.

— Вы должны войти в наше положение. — Он посмотрел на Орсати, а потом снова на Фолькманна. — Мы пошли вам навстречу. Теперь ваша очередь помочь нам. У нас четыре трупа, а мы не знаем, что случилось. Я хочу знать причину.

Фолькманн уловил разочарование в голосе начальника сыскной полиции, но ему было необходимо разрешение Фергюсона, чтобы поделиться с ними информацией. Это не было нежеланием сотрудничать, ему просто требовалось разрешение Фергюсона или же Петерса, они же должны были сказать ему, что именно можно было сообщить итальянцам.

— Мне нужно обсудить это с начальством, — сказал Фолькманн.

Разочарование начальника сыскной полиции стало еще заметнее.

— У всего этого есть более глубокие причины?

Фолькманн кивнул.

Начальник сыскной полиции посмотрел на него.

— Мы попытались связаться с вашей штаб-квартирой, но не можем дозвониться. Оператор говорит, что какая-то поломка на линии, но телефонная компания ничего об этом не знает.

В дверь постучали, и вошел детектив. Посмотрев на начальника сыскной полиции, он попросил того выйти. Они вышли в коридор и что-то шепотом обсудили. Через минуту начальник вернулся в комнату. Его лицо было мертвенно-бледным. Он посмотрел на Орсати, а потом на комиссара, и уже собрался что-то сказать, но замялся и повернулся к Фолькманну.

— Мы связались с одним из наших сотрудников в Страсбурге по номеру домашнего телефона. — Он помолчал. — Он сказал, что в вашей штаб-квартире произошел взрыв. Наш офицер ничего не знает об общем количестве убитых, а только то, что касается его отдела.

Увидев, как побледнел Фолькманн, начальник сыскной полиции поколебался и бросил быстрый взгляд на остальных.

— Тут у нас еще одна проблема, сеньор Фолькманн. По-моему, это очень важно. Наши криминалисты, работающие в доках, проверили контейнер счетчиком Гейгера. Показание было очень высоким. — Он помолчал. — Судя по всему, груз, который получил и передал Скали, содержал радиоактивное вещество.

Черный «мерседес» свернул к особняку, стоявшему на берегу озера Ванзее, около шести вечера.

Дом находился в двадцати метрах от дороги и был окружен высокими тополями, так что ни с одной стороны особняк не просматривался, никто из жителей довоенных домов, расположившихся на берегу озера, не мог видеть, что происходит в особняке.

Риттер вышел из машины и проводил Долльмана до входной двери, а двое других телохранителей остались сидеть в «мерседесе».

Молодая красивая женщина, открывшая дверь, поприветствовала Долльмана улыбкой, не обратив никакого внимания на Риттера. Они вошли внутрь, и Риттер, как обычно, удалился в уютный кабинет на первом этаже, а Долльман и девушка ради приличия побыли минут пять в гостиной, а потом поднялись на второй этаж.

Через пятнадцать минут канцлер Франц Долльман уже лежал голый на розовом сатиновом покрывале в спальне. Девушка вставила в «хай-фай» диск, и комнату наполнила музыка Вагнера. Эта музыка всегда действовала на него успокаивающе. В одной руке он держал бокал шампанского, глядя на их отражение в зеркальном потолке.

На его лице разлилось умиротворение. Он любовался обнаженным пышным телом девушки, и по позвоночнику Долльмана бежали разряды удовольствия.

Ее светлые волосы разметались по его животу, а длинные пальцы ласкали внутреннюю сторону бедер. Волны наслаждения проходили по всему его телу. Она была редкостной штучкой, его Лизль. Она помогала ему снимать напряжение, неизбежное при его работе. А напряжение в последнее время усиливалось.

До того как он познакомился с ней — около года назад, секс не играл никакой роли в его жизни: они с женой очень редко занимались любовью. Конечно, на публике они демонстрировали любовь друг к другу — для телекамер и газет. Его Карен не была сексуальной — этакая дурнушка, но все же она была идеальной женой для канцлера: верная, высокоморальная, консервативная.

А вот Лизль…

Двадцать три года, а тело создано для того, чтобы доставлять удовольствие.

Она медленно провела по его груди двумя пальчиками с розовыми ногтями и надула свои чувственные губки, а через мгновение ее рука начала неспешно ласкать его член.

— Тебе хорошо?

— Великолепно! — ответил Долльман.

Он удовлетворенно вздохнул, и Лизль спросила:

— Хочешь, я наряжусь для тебя?

— Да, во что-нибудь красивое, — сказал Долльман.

— А ты не опоздаешь в Шарлоттенбург?

— Да пошли они к черту!

Улыбнувшись, девушка убрала руку с его члена и стала на кровати на четвереньки, демонстрируя круглую попку.

Долльман любовался тем, как она медленно встает с кровати, покачивая бедрами, и подходит к комоду. Она открыла верхний ящик, вытащила пару коралловых шелковых чулок и эротично протянула чулки между пальцами. Потом она вытащила пояс для чулок — розовый, совсем крошечный. Она закрепила его на бедрах, и Долльман стал смотреть, как она медленно соблазнительно натягивает чулки на длинные красивые ноги. Подавив желание протянуть руку, схватить ее и взять прямо сейчас, Долльман решил продлить это мучительно-сладкое состояние.

Она надела пару коралловых туфелек на высоких каблуках и повернулась к нему.

— Иди ко мне… — сказал Долльман.

— Нет, я хочу сначала тебя подразнить.

Иногда в ней просыпалась кошечка, и она играла с ним. Долльману это нравилось, и он заставил себя подавить порыв. Девушка подошла и легла рядом с ним. Ее розовые ногти коснулись его ног, и вдоль позвоночника побежали электрические разряды.

Он подумал о том, что придется проводить Рождество в своем скучном доме со скучной семьей, когда он мог бы обладать телом женщины, которую по-настоящему любил.

Любая другая женщина уже начала бы скандалить по поводу того, что праздники ему приходится проводить с семьей. Но Лизль не жаловалась. «Я понимаю, liebchen. Ты ведь должен быть на Рождество там». Она замурлыкала и снова начала его ласкать, а Долльман расслабился и стал наслаждаться чувственным удовольствием.

Он сумел отвести от нее свет прожекторов без особых усилий. Кроме того, среди членов кабинета министров существовало негласное соглашение: личная жизнь должна оставаться именно такой — личной. Если, конечно, в нее не сунет нос пресса. И тогда нужно будет все отрицать или ложиться на дно. Многое зависело от женщины и ее понимания ситуации, в случае с Лизль ее нежелание афишировать их отношения вполне устраивало Долльмана. Лизль была дана ему в ответ на его молитвы.

— Расскажи мне об этой встрече.

Движения пальцев, ласкавших его эрегированный член, замедлились. «Ну! — захотелось крикнуть ему. — Не останавливайся!» Напряжение в чреслах становилось просто невыносимым.

— Как всегда, Вебер под каждой кроватью видит экстремиста. Он назначил экстренную встречу со спецслужбами на завтрашнее утро.

— В Бонне?

Долльман улыбнулся и покачал головой.

— В Рейхстаге.

Девушка нахмурилась.

— Это настолько серьезно?

— Вебер так считает.

Долльман не стал вдаваться в подробности. Федеральная безопасность — не та тема разговора, которую стоит обсуждать с любовницей. Кроме того, вряд ли девушку это все заинтересовало. Он не стал рассказывать ей, что Вебер дорабатывает указ о введении чрезвычайного положения для окончательного решения проблемы экстремистов, и для этого ему требовалась поддержка всего кабинета министров. План Вебера, включавший интернирование всех экстремистов, забьет последний гвоздь в гроб их кабинета.

Встреча в Рейхстаге проводилась в комнате № 4, в северной части здания. Это была тайная комната, к тому же очень необычная комната, и о ней практически никто из немцев не знал. Она была специально создана для исключения любой возможности прослушивания. Комната была подвешена в воздухе на восьми стальных штырях, выступающих из каждого угла, так что она ни в одном месте не касалась стен здания, пола и потолка.

Он почувствовал пальцы Лизль на своих бедрах и увидел, что она улыбается.

— Значит, у тебя не найдется отговорки, чтобы не остаться со мной сегодня.

Долльман улыбнулся. Совещание в Шарлоттенбурге закончится до полуночи, не позже, так что остаток ночи можно будет провести с Лизль, а потом ехать праздновать Рождество с семьей.

Девушка подставила ему свои великолепные груди и замурлыкала. Он положил руку ей на грудь, а она сказала:

— Я приготовлю ужин. Только для нас с тобой.

Долльман посмотрел в сторону окна, скрытого шторой. Даже во время их разговора он не мог забыть о том, что в двух машинах на подъезде к дому находятся трое вооруженных мужчин, а еще трое сидят в машине возле дороги. Риттер, как всегда, находился в кабинете внизу. Что касается ума, он, конечно, особыми способностями не отличался, но свою преданность и порядочность он доказал.

На комоде возле кровати стоял крошечный передатчик, который Долльман постоянно носил с собой. Девятимиллиметровый пистолет, который он всегда должен был иметь при себе, на этот раз он оставил в «мерседесе». Эта штука его беспокоила, заставляла думать о возможности насильственной смерти. Оружие было необходимой мерой предосторожности, но он ею часто пренебрегал.

Она продолжала ласкать его, а ее большие груди раскачивались у него перед глазами.

«О господи, что за тело!» Страстное желание войти в нее разъедало его изнутри и становилось болезненным.

Она улыбнулась.

— Ты опоздаешь в Шарлоттенбург.

Долльман улыбнулся ей в ответ и взглянул на отражение своего старческого тела в зеркальном потолке. Он смотрел на морщинистую плоть, на свои ноги и живот, на седеющие волосы на груди. Его тело шестидесятилетнего мужчины уже теряло силу. Тем не менее он еще мог удовлетворить женщину, а немногие мужчины могли похвалиться этим в его возрасте. С другой стороны, не у многих мужчин была такая женщина, как эта. Что это скучное заседание в Шарлоттенбурге с мэром Берлина по сравнению с ней?

Он любовался кремово-белой кожей ее бедер, ее высокой грудью, возбуждался от вида полоски кожи над краем розовых чулок.

— Лизль, иди ко мне…

Она перестала его ласкать, и Долльман потянулся, сжав в ладони ее грудь.

— Когда ты вернешься? — спросила Лизль.

— Около полуночи, не позже.

— Обещаешь?

Взгляд Долльмана блуждал по ее великолепному телу, а остановился на треугольнике золотых волос у нее между ног. В этот момент он мог пообещать ей даже должность вице-канцлера.

— Обещаю.

Риттер лежал на диване в темной комнате под ними, приподняв ноги. В кармане у него лежал портативный телефон, а на кофейном столике на полную громкость была включена рация. С дивана свисала кобура с девятимиллиметровым пистолетом «Зиг и Зауэр» Р-6.

Услышав стоны наслаждения из комнаты сверху, перекрывавшие звучавшую там музыку Вагнера, Риттер улыбнулся.

Глава 52

Частный самолет компании «Лир Джет» приземлился около семи.

Из телефона-автомата, еще из терминала аэропорта, Фолькманн позвонил в свою квартиру и ждал, пока гудки в трубке не оборвались. Попробовал позвонить на работу, но добился того же результата. Он подумал, что, скорее всего, линии повреждены, и решил, что Петерс, наверное, узнал о случившемся и вместе с девушкой отправился в штаб-квартиру.

Взяв свой «форд» на парковке в аэропорту, Фолькманн уже через двадцать минут был возле штаб-квартиры. Мигалки пожарных машин освещали деревья. В вестибюле штаб-квартиры горели лампочки аварийного освещения, и Фолькманн слышал жужжание электрогенератора, но большая часть здания оставалась в темноте.

Снегопад прекратился, тротуары и дороги были покрыты серой слякотью. Перед зданием штаб-квартиры стояло с полдюжины полицейских машин с синими мигалками. Недалеко от здания были припаркованы две пожарные машины, рядом с которыми стояли пожарники и курили. Некоторые из них сматывали брандспойты. Несколько криминалистов в темных комбинезонах все еще осматривали осколки, которые были разбросаны по площадке перед зданием.

На третьем этаже при аварийном освещении двигались тени, и Фолькманн понял, что там криминалистов еще больше. Скорее всего, третий этаж пострадал больше других. Окна в кабинете Фергюсона были выбиты, и на месте кабинета зияла темная дыра. Там, где оконные стекла разбились, на внешних стенах виднелись черные следы копоти — следы взрыва и пожара.

Стоя в тени возле здания, он увидел в толпе несколько знакомых, но ни Эрики, ни Петерса там не было. Сердце у него выскакивало из груди, а мозг продолжал бешено работать. Он увидел одного из немецких офицеров, тот был без галстука и кителя. Он разговаривал с одним из полицейских. Они курили, и Фолькманн уже хотел подойти к ним, но шестое чувство остановило его.

Он простоял там еще минут пять, а потом развернулся и пошел по улице, думая, что же ему делать дальше. Он решил еще раз попробовать позвонить дежурному офицеру. Подойдя к телефонной будке на углу, он набрал номер, и на этот раз на том конце линии взяли трубку.

Он услышал голос молодого французского офицера Делона. Фолькманн представился, а Делон взволнованно спросил:

— Джо, где тебя носит?

Фолькманн проигнорировал этот вопрос и быстро сказал:

— Рассказывай, что случилось.

Делон глубоко вздохнул и начал рассказывать.

— Джо, Фергюсон убит. В его кабинете два часа назад взорвалась бомба. Я дежурю в подвале. Как только пожар был потушен, мы нашли его тело. Его останки сейчас в полицейском морге полиции. Жан де Ври в больнице — он тяжело контужен. Он был в одном из кабинетов на втором этаже, когда взорвалась бомба. Сейчас я исполняю обязанности дежурного офицера.

— Как это произошло?

— Дежурный на КПП пропустил в задние двоих мужчин. Это было за пятнадцать минут до взрыва. Они показали удостоверения сотрудников бельгийского отдела, подлинность которых не вызвала у него сомнений. Они поднялись на лифте на третий этаж, а вниз так и не спустились. Дверь пожарного выхода на первом этаже была открыта. Должно быть, они вышли именно через него. — Делон помолчал. В голосе парня звучала паника. — Это все чертовщина какая-то, Джо. Никто не знает, что происходит.

— Ты там один на дежурстве?

— Нет, со мной Рауль из бельгийского отдела. Он должен был дежурить на следующей смене. Он сейчас в соседней комнате, разговаривает со своими сотрудниками в Брюсселе насчет удостоверений. Пока что имена этих мужчин нам не известны.

— А кто был на КПП, когда это произошло?

— Ламонт, один из сотрудников французского отдела. Он проработал у нас всего три месяца, и я буду настаивать на его переводе на прежнее место работы. Этот тупой сукин сын даже не заставил их расписаться в журнале.

— Ламонт дал описание этих людей?

— Я его расспрашивал. Снаружи шел снег, и на мужчинах были плащи с поднятыми воротниками. Оба высокие, светловолосые, обоим за тридцать. Вот, собственно, и все. Они ничего не сказали, просто показали удостоверения. По словам Ламонта, они были знакомы с расположением кабинетов в здании и точно знали, куда идти.

— Когда Рауль заступает на дежурство?

— Через полчаса. Он услышал взрыв из своего дома и пришел пораньше, чтобы узнать, что произошло. — Делон помолчал. — Я пытался связаться с Петерсом, но он не берет трубку. У тебя в квартире тоже никто не отвечает. Фергюсон получил секретный отчет непосредственно перед взрывом.

— Откуда?

— Из Южной Америки. Де Ври принес его Фергюсону прямо перед тем, как все взорвалось. — Делон снова помолчал. — Я думаю, либо тебе, либо Петерсу надо взглянуть на этот отчет, Джо. Это важно. Я не хочу обсуждать это по телефону. У меня есть копия в архиве, в подвале.

— Кто-нибудь из немецкого отдела есть сейчас в здании?

— Один-два человека. — Делон сделал паузу. — А что?

— Никому не показывай этот документ, Андре, пока я с ним не ознакомлюсь. Ты понял?

— Конечно.

— Я живу на Кай-Эрнест. Я хочу, чтобы ты встретился со мной, как только сдашь дежурство. Приходи один и никому не говори, куда идешь. Захвати с собой этот секретный документ.

— Да какого хрена происходит, Джо?

— Сделай так, как я тебе говорю, Андре. — Он назвал Делону свой адрес, а потом спросил: — Когда ты последний раз видел Петерса?

— Сегодня днем. Он ушел с работы пораньше с какой-то девушкой. А что? — Фолькманн услышал, что молодой француз запнулся, а потом он спросил: — Все в порядке?

— Слушай, делай, как я говорю. Мы с тобой попозже все обсудим.

Фолькманн доехал до Кай-Эрнест за две минуты. «Вольво» Петерса было припарковано во дворе и уже припорошено снегом. Поднимаясь по лестнице, он увидел на ступеньках грязные отпечатки ног. Они вели во двор.

Поднявшись на лестничную площадку, он помедлил. Дверь в квартиру была закрыта, изнутри доносились какие-то звуки. Снаружи он видел, что в одной из спален горит свет, а на окне сдвинуты шторы. Он нажал кнопку звонка и уже собрался вставить в замочную скважину ключ, но, поскольку никто не ответил, он помедлил и пошел обратно к машине.

Он достал «беретту», лежавшую под сиденьем водителя, захлопнул дверцу, снял пистолет с предохранителя и передернул затвор. Обойдя вокруг здания, он подобрался к маленькому саду, откуда было видно окно гостиной. Свет в гостиной горел, но никакого движения он не уловил, только синее мерцание — телевизор был включен. Окно в спальне было озарено медно-желтым светом бра. Сердце выскакивало у него из груди, когда он вернулся к входной двери и снова поднялся по лестнице.

Открыв дверь, он вошел внутрь, держа «беретту» в вытянутой руке. В нос ему сразу же ударила вонь — пахло порохом. Он поспешно осмотрел все комнаты, оглушенный биением сердца.

В гостиной он сразу же увидел тело Петерса, лежавшее в кресле. Все в комнате было перевернуто. Желудок сжался в комок от страха, который, однако, быстро сменился настороженностью, а потом гневом. Фолькманн чувствовал, что кровь отлила от его лица. Он оторвал взгляд от окровавленного трупа и стал осматриваться. На ковре была кровь. Кровь заливала лицо Петерса, его шею и одежду. Одно пулевое отверстие было над правым глазом Петерса. Еще две пули вошли ему в грудь. В одной глазнице запеклась кровь, а второй глаз был открыт и невидяще смотрел в пространство. Он прикоснулся к левому запястью Петерса. Тело уже начало коченеть.

Через десять секунд он уже осмотрел всю квартиру. Его тело покрылось холодным потом. Он увидел разбитую дверь спальни, выдернутый из розетки телефонный кабель и одну туфельку девушки у двери. Не найдя ее тела, он почувствовал облегчение, а затем страх. А потом его охватила чудовищная ярость.

Некоторое время он просто стоял посреди гостиной, глядя на кровавое побоище. Он думал о том, что могло произойти с девушкой, и чувствовал, что руки начинают трястись от злости и бешено бьется сердце. Ему хотелось поскорее что-то сделать. Он знал, что во всем происходящем виноваты люди Кессера, знал, что это они забрали Эрику. Через несколько минут ему удалось взять себя в руки, и, глубоко вздохнув, он попытался хоть как-то утихомирить заполонившее его сущность желание мстить, сводившее его с ума. Поставив снова «беретту» на предохранитель, он взял в ванной полотенце и прикрыл им лицо Петерса.

Потом он сел на стул у двери и стал ждать, пока приедет Делон.

Фолькманн на мгновение приподнял окровавленное полотенце, а потом снова прикрыл им лицо Петерса.

Француз побледнел, он крепко сжал кулаки, с ужасом глядя на тело Петерса.

— О Господи…

Делон покачал головой, а потом стал осматривать помещение.

Фолькманн сказал:

— Он мертв уже пару часов.

— Кто это сделал, Джо?

— Те же люди, которые убили Фергюсона.

Казалось, француз настолько потрясен, что вот-вот потеряет сознание. Но все же, будучи профессионалом, он справился с эмоциями. Делон пристально посмотрел на Фолькманна.

— Джо, я думаю, тебе лучше рассказать мне, что, собственно, происходит.

Фолькманн проигнорировал вопрос и спросил:

— Ты привез мне копию документа?

Делон замялся, а потом неуверенно вытащил конверт из внутреннего кармана пальто и, вскрыв его, вручил Фолькманну.

— Ты считаешь, что эта информация как-то связана с происшедшим? — спросил француз. — Потому что если это так, то тебе лучше рассказать мне все, что знаешь. Я был дежурным, когда это все происходило, так что это и меня касается.

Фолькманн смерил Делона долгим взглядом, а потом взял документ.

Начальнику британского отдела DSE

от начальника парагвайской службы безопасности,

Асунсьон.

Секретно.

Срочно.

1. Сообщаем вам печальное известие — погибли капитан Велларес Санчес и офицер Эдуардо Кавалес. Это случилось в Мехико около 20:00 по местному времени, 20 декабря. Смерть наступила в ходе полицейского рейда, в частных владениях, которые находятся в районе Чапультепек, при попытке арестовать некоего Франца Либера. Этот человек путешествовал с паспортом на имя Хулио Монка, родом из Асунсьона. Подтверждаем также смерть Либера (он же Монк). Либер был знаком с Николасом Царкиным. Во время рейда двум жильцам особняка, расположенном на территории этих владений, удалось бежать. Оба — белые мужчины. По нашим данным, одного зовут Карл Шмельц, второго — Ганс Крюгер. Дело ведет старший инспектор Гонсалес из Мехико. Гонсалес незамедлительно организовал поиски бежавших, но, по его предположениям, они уже покинули территорию Мексики. Владения в Чапультепеке принадлежали некоему Йозефу Гальдеру, гражданину Мексики, который ранее разыскивался как военный преступник. Гальдер также погиб во время рейда. Ведется дальнейшее расследование. В случае получения новой информации Гонсалес с вами свяжется.

2. Сверхважно! Сверхсекретно! Нами была получена информация от Гонсалеса (Мехико) о том, что на территории вышеуказанных владений был арестован некто Эрнесто Брандт, имевший при себе бразильский паспорт. Арестованный сотрудничать отказывается, однако первый заместитель его превосходительства посла Бразилии подтвердил, что Брандт работал в государственном научно-исследовательском институте, занимающемся разработками в области ядерной энергетики. Они проводятся под патронатом бразильского правительства. Брандт подозревается в причастности к исчезновению 12 килограммов — заметьте! ДВЕНАДЦАТИ КИЛОГРАММОВ! — обогащенного ПЛУТОНИЯ. По данному факту ведется расследование. Конец.

Потрясенный прочитанным, Фолькманн поднял голову, и Делон, увидев выражение его лица, спросил:

— Это как-то связано с происшедшим здесь?

— Да.

Делон торжественно сказал:

— Это останется между нами, Джо. Ты можешь на меня положиться.

— Кто-нибудь видел это сообщение, кроме тебя и меня?

— Только де Ври.

— Тогда, прежде чем ты будешь с кем-либо общаться, я хочу, чтобы ты меня выслушал. Люди, которые сделали это с Петерсом, люди, которые убили Фергюсона, кое-кого забрали с собой.

— Кого?

— Одну немецкую девушку. Девушку, которая вместе с Петерсом выходила из здания DSE. Она жила здесь, у меня, а Петерс присматривал за ней во время моего отсутствия.

Нахмурившись, Делон спросил:

— А кто она?

— Журналистка. Именно она нас навела на это. — Фолькманн указал на документ. — Именно поэтому ее сегодня выкрали. Тот, кто стоит за всем этим, хочет выяснить, что ей известно и кому она успела об этом рассказать. Скорее всего, именно из-за этого убили Фергюсона и Петерса. Те двое, которых убили в Мехико, Санчес и Кавалес, тоже занимались этим делом.

Француз видел, что Фолькманна охватила ярость. Покачав головой, он сказал:

— Джо, ты рассказываешь мне слишком мало. — Он взглянул на тело Петерса. — Кто это сделал?

— Это неонацисты, Андре. — Фолькманн увидел изумление на лице Делона. — Помнишь, я просил тебя проверить немецкие имена? Люди, которые выкрали сегодня девушку, причастны к их смерти. Я не знаю, почему этих людей убили, но все это как-то связано с тем, что сейчас происходит.

— То есть ты хочешь сказать, что люди, которые убили Петерса, завладели этим плутонием? — хрипло спросил Делон.

— Они перевозили его в Германию из Южной Америки мелкими партиями в течение года. Последняя партия груза поступила в Геную несколько недель назад.

Фолькманн рассказал Делону о том, что произошло в Генуе, и увидел, как француз побледнел. Когда Фолькманн стал рассказывать о кассете, Делон раздраженно спросил:

— Эта группировка… почему нас о ней не проинформировали? Французский отдел, все остальные отделы?

— Потому что до того момента, как ты показал мне этот документ, я не знал, что они провозили. Мы думали, что они занимаются контрабандой оружия, а может быть и золота. Мы же не думали, что речь идет о ядерном оружии. Только сейчас все элементы этой головоломки сошлись.

Француз покачал головой.

— Значит, все это касается не только британского отдела. Мне нужно будет проинформировать свое начальство.

— Андре, я должен успеть кое-что сделать до того, как всех поднимут на ноги. Если этим людям станет известно, что мы знаем об их ядерном оружии, тогда они могут пойти на что угодно.

Делон взглянул на тело Петерса.

— Что ты имеешь в виду? Откуда они могут узнать?

— Они готовят восстание. Путч.

Француз побледнел. Он медленно покачал головой, словно не веря своим ушам. Глядя на Фолькманна, он сказал хриплым шепотом:

— Откуда ты знаешь?

— Поверь мне, Андре, именно так оно и есть. Этот документ подтверждает мои предположения. И у людей, которые за этим стоят, есть единомышленники в немецкой полиции, в немецкой армии. Без этого они не могут рассчитывать на успех. А если ты расскажешь об этом кому-нибудь из немецкого отдела, есть вероятность, что и эти люди обо всем узнают.

Делон с сомнением посмотрел на него.

— Я не понимаю, почему плутоний?

— Чтобы никто не попытался их остановить. Это единственный логичный ответ. У Германии никогда не было собственного стратегического ядерного арсенала. А обладая ядерным оружием, эти люди способны на что угодно. Я уверен, что так оно и есть.

Фолькманн замолчал.

Делон медленно обошел комнату и сел на диван. Он явно был растерян. Выражение лица у него было соответствующим. Он наморщил лоб в раздумье, а потом потер лоб.

Фолькманн наблюдал за ним. Если он сейчас расскажет о Шмельце, то это окончательно собьет француза с толку, так что Фолькманн решил пока об этом ничего не говорить. Делон долго сидел на диване, очевидно, находясь в состоянии шока. Подняв голову, француз увидел мрачное выражение лица Фолькманна и наконец осознал, что тот говорит серьезно. Наклонившись вперед, он покачал головой.

— Джо, я не могу сделать того, что ты предлагаешь. Я не могу так рисковать. Ты просишь о слишком многом. — Француз внимательно смотрел на Фолькманна. — Девушка… вы с ней близки?

— Да.

— Значит, эмоции мешают тебе здраво рассуждать. Ты это понимаешь?

Фолькманн покачал головой.

— Ты не прав, Андре. Поверь мне.

— Тогда у меня возникает следующий вопрос. Насколько большой поддержкой пользуются эти люди?

— Я не знаю, Андре. Но с тем, что у них есть, особая поддержка им и не нужна. Они просто будут держать в заложниках страну.

Делон немного подумал.

— Ты говоришь, что тебе нужно время, но что ты собираешься делать?

— В Мюнхене есть человек, состоящий в этой организации. Его зовут Кессер. Он может знать, где они прячут оружие. Дай мне восемь часов. Если мне что-то удастся узнать, я тебе позвоню. Тем временем ты свяжешься со своими людьми. Свяжешься лично с каждым начальником отдела. Но сотрудникам немецкого отдела ничего не говори. Всем остальным расскажи то, что рассказал тебе я. В Берлине есть люди, которым я доверяю, но я хочу поговорить с ними лично. Первое, что нам необходимо сделать, так это обнаружить местонахождение оружия. Объясни это нашим сотрудникам. У тебя есть доклад из Асунсьона. Покажи его своим людям и всем остальным. Расскажи им, что я собираюсь делать.

— А когда запланирован путч?

— Я думаю, это произойдет скоро. Сейчас Рождество, и во всех армейских подразделениях в Европе большинство людей в увольнении. Никто не ждет чего-то подобного.

Делон нервно взглянул на Фолькманна.

— А что, если ты не свяжешься со мной в течение следующих восьми часов?

— Тогда об этом должно стать известно нашим правительствам. Для того чтобы остановить реваншистов, придется действовать и вне пределов Германии. Я надеюсь, что они способны принять такое решение.

Делон глубоко вздохнул и вытер пот со лба. Фолькманн понял, что француз на его стороне.

— Можно мне оставить у себя копию этого документа?

— Да, оригинал по-прежнему находится в сейфе в подвале.

— Дай мне номер телефона, по которому я могу с тобой связаться, Андре.

Француз записал номер на листке бумаги и передал его Фолькманну.

— Кроме того, ты знаешь мой рабочий номер, да и все остальные. Я буду в штаб-квартире. А это номер моего личного телефона — на случай, если ты не сможешь дозвониться. Линии были повреждены взрывом, но мы подключили аварийную телефонную сеть прямо перед твоим звонком. Я свяжусь с начальниками отделов по защищенной линии, как только вернусь. Надеюсь, они мне поверят. — Француз поднял голову. — Ты уверен, что тебе не нужна помощь?

Фолькманн покачал головой.

— У нас нет времени, Андре.

Он заметил, что лицо француза покрывают капельки пота.

— Ты уверен, что поступаешь правильно, Джо?

— Это единственный выход, Андре, поверь мне.

— Тогда удачи, друг мой.

Фолькманн ехал по направлению к Келю. По его подсчетам, до Мюнхена он доберется за три часа, если будет ехать до Херренберга по главному автобану, а не через Шварцвальд.

Когда он свернул на автобане к Ульму, пошел снег, а когда он доехал до Аугсбурга, то снегопад усилился, все поля стали белыми.

Машин на дороге было мало, и когда он проехал Аугсбург, то увидел колонну из двенадцати немецких армейских грузовиков с военными и шести машин с грузом. Все они медленно двигались в сторону Мюнхена.

Фолькманн чувствовал, что сердце бешено стучит в груди. Он медленно обогнал военные грузовики, пытаясь увидеть дивизионные маркировки, но машины были заляпаны грязью. Через пятнадцать минут он свернул к ближайшей автозаправке и позвонил из телефона-автомата. Разговор длился не больше минуты.

Потом он опять сел в машину и, взглянув на часы, поехал по дороге к Мюнхену. На часах было 20:15.

Глава 53

Кефир Озалид вышел из переполненной станции метро возле Ванзее.

На нем были пальто, шарф и шерстяные перчатки, а в руке он нес «дипломат». Пройдя по улице по направлению к озеру, он остановился в тени между двумя фонарями. Оттуда он видел пристань и привязанные на зиму лодки. Дул ледяной ветер, поверхность озера покрылась рябью, но он не обращал внимания на холод. В его венах клокотал адреналин.

На выходе из станции метро он помедлил, чтобы удостовериться в том, что за ним не следят. Теперь он решил опять это проверить и остановился на несколько минут, чтобы покурить. Изо рта у него вырывались клубы пара. Он посмотрел на озеро, а потом оглянулся и бросил взгляд через плечо.

Слежки он не заметил. Из станции метро выходили только рабочие и местные жители, ездившие за рождественскими покупками и теперь возвращавшиеся из города. К его особе никто никакого интереса не проявлял. Он подождал пару минут, а потом свернул на узкую дорожку, которая вела к берегу озера. Через десять минут он дошел до дома.

На первом этаже горел свет, а в окне стояла рождественская елка. Пройдя мимо дома, он увидел, что фонарь над крыльцом не горел, как, собственно, и должно быть. Он прошел по узкой тропинке на задний двор дома — там были ворота, которые он видел раньше. Он открыл деревянный засов и осторожно вошел во двор. Все окружающие дома были отгорожены вечнозелеными растениями, так что никто не мог его увидеть.

На заднем дворе освещения не было, но Кефир увидел открытое окно подвала и тихо пересек лужайку и присел перед окном на корточки. Он сумел протиснуться в окно, и через минуту уже оказался в подвале.

Он закрыл окно на задвижку и вытащил из кармана маленький фонарик.

Осторожно осветив помещение, он увидел, что стены покрашены в светло-зеленый цвет, а возле противоположной окну стены стоят пять деревянных ящиков. Справа от окна стоял старый сундук, накрытый потертым покрывалом из красного вельвета. Наверх вели голые деревянные ступеньки. Поставив «дипломат» на пол, он пересек помещение и осторожно поднялся по лестнице, держась сбоку, чтобы ступеньки не скрипнули.

Поднявшись по лестнице, он взялся за дверную ручку. Немного приоткрыв дверь, Кефир услышал приглушенную музыку, доносящуюся откуда-то сверху. В лицо ударила приятная волна тепла, и он увидел еще одну лестницу, ведущую наверх. Он не слышал шагов девушки, но знал, что она где-то в доме. Он чувствовал легкий запах ее духов.

Закрыв дверь, он спустился в подвал, подошел к сундуку, поднял крышку и посветил фонариком внутрь. В нос ударил затхлый запах, и он увидел кипу женской одежды: свитера, лыжные брюки и кружевное белье. Закрыв крышку, он сел на сундук и, взяв «дипломат», открыл замок. Он вытащил «беретту», глушитель и две обоймы. Потом закрыл дипломат и поставил его на пол.

За двадцать секунд он прикрутил к пистолету глушитель и вставил в пистолет полную обойму. Раздался легкий щелчок. Вторую обойму он положил в левый карман. С предохранителя пистолет он снимать не стал, и пока положил оружие на колени.

Поселившись утром в небольшой гостинице возле Витцлебена, он доехал на метро до Ванзее и дважды обошел дом, а потом направился по узкой тропинке к заднему двору. Он быстро запомнил план дома, соотнося реальное расположение объектов с картой и фотографиями, которые ему выдал немец в Стокгольме. Около часа он ходил по узким тропинкам вокруг озера, изучая окрестности. Потом он вернулся на станцию Витцлебен, и через час уже сидел в своем номере в гостинице. В дверь постучали.

В номер вошел молодой блондин, который молча взглянул на Озалида и передал ему коричневый пакет. Озалид подождал, пока молодой человек уйдет, а потом развернул пакет и вытащил недавно смазанную «беретту», глушитель и две обоймы девятимиллиметровых пуль в пластиковой упаковке.

С таким же пистолетом он часов десять тренировался в лесах возле Стокгольма. Самые разные мишени на расстоянии в десять шагов. Удивительно, но он оказался отличным стрелком. Однако Озалид понимал, что, скорее всего, причина этого — его страстное желание мести, а не скрытые таланты.

Тогда он проверил боеготовность стального оружия, отливающего голубым, осмотрел глушитель и обоймы, а потом осторожно положил их в специальные гнезда в «дипломате». Затем он лег на кровать и выкурил четыре сигареты подряд. Закрыв глаза, он попытался уснуть, но кровь бешено стучала в висках, так что Кефир встал, прошел в ванну, побрился и открыл горячую воду. Он тихо лежал в ванне почти час, обдумывая план, пока у него не заболела голова. Вытершись насухо, он переоделся в чистую одежду. Чемодан он оставит в номере.

Синий молельный коврик он с собой не взял, но возле кровати лежал маленький красный коврик, так что Озалид осторожно развернул его и встал на колени лицом к стене. Еще раз помолившись за Лайлу, он нежно коснулся коврика губами и поднялся. Через пять минут он закрыл за собой дверь номера, вышел на улицу и направился к метро.

Сидя в холодном подвале, он взглянул на часы: 20:45.

Еще четыре часа.

Еще четыре часа, и Долльман будет мертв, а Лайла отмщена.

Выключив фонарик, он стал спокойно ждать в темноте, слушая звук собственного дыхания и приглушенные звуки музыки, доносящиеся сверху.

Когда Фолькманн остановился у дома, расположенного в районе Старнберга, было ровно 10:45.

На крыльцо вышел Иван Мольке. Шел снег. К дому подъехал «форд». Иван не стал терять времени и быстро провел Фолькманна в кабинет, где горел камин.

Они сели, и Мольке озабоченно спросил:

— Ты практически ничего не сказал мне по телефону, Джо. Это как-то связано с тем, что произошло в Страсбурге? Я слышал об этом в новостях.

Фолькманн долго смотрел на Мольке, ничего не говоря, а потом начал рассказывать. Голос у него срывался от переполнявших его эмоций. За пять минут он коротко объяснил суть происходящего, наблюдая за реакцией Мольке, — на его лице читалось изумление, смешанное со страхом. Когда Фолькманн закончил, Мольке смотрел на него, вытаращив глаза.

— Это что, шутка такая?

— Какие шутки, Иван! Ты же меня знаешь.

Мольке покачал головой, видя, как напряжен Фолькманн. Он полез в ящик стола за пачкой сигарет и дрожащими руками прикурил.

— О Господи! — выдохнул он. Его лицо стало белым как мел, а голос дрожал. — Ты уверен насчет девушки на фотографии?

— Ханна Рихтер с уверенностью определила, кто она, в этом никаких сомнений нет. Все остальное — это лишь предположения, Иван, но они вполне логичны. Если учитывать все происшедшее, части головоломки теперь складываются в единое целое.

— Карл Шмельц — сын Адольфа Гитлера? — Мольке покачал головой и встал. — Это безумие, Джо. — Его потрясло это предположение. — Я еще могу допустить, что готовится неонацистский путч. Но не еще одного Гитлера, Джо. Этого никогда не будет. Никогда.

Мольке продолжал качать головой, а Фолькманн вытащил копию отчета, присланного из Асунсьона, и положил ее на стол. Мольке прочитал текст, через некоторое время поднял голову и словно в тумане прошелся по комнате, глядя в камин. Потом он посмотрел на Фолькманна.

— Скажи мне, что это неправда, Джо. Скажи мне, что это не так. Скажи мне, что я сплю и все это — кошмар, который мне снится.

— К сожалению, я не могу этого сделать, Иван.

— Как ты думаешь, за моими сотрудниками следили люди Кессера?

— Я не знаю, Иван, но это вполне возможно. После нашего последнего разговора кто-нибудь следил за тобой или твоим домом?

Мольке мрачно покачал головой.

— По крайней мере, я ничего такого не заметил. А я был осторожен, Джо, поверь мне. После всего, что произошло с моими сотрудниками, я старался быть как можно внимательнее. — Мольке сунул руку в правый карман брюк, вытащил крошечный «браунинг» и взвесил его на ладони. — Я решил не рисковать, и все время ношу его с собой. — Мольке нервно сглотнул и положил пистолет на стол. — Как ты думаешь, где девушка сейчас?

— Если исходить из того, что она все еще жива, то, скорее всего, она у людей Кессера.

— А ты не знаешь, где сейчас Шмельц?

Фолькманн покачал головой.

— Я думаю, что после бойни в Мексике он сбежал в Германию. А если он и не здесь, то скоро явится.

Некоторое время Мольке молча стоял и смотрел на Фолькманна, а потом спросил:

— И что же мне теперь делать?

— Ты знаешь кого-нибудь, обладающего необходимыми полномочиями в Федеральном министерстве? Кого-нибудь, кому бы ты смог доверить свою жизнь?

Мольке тихо сказал:

— Не знаю, смог бы я настолько доверять этим людям. Все они карьеристы и политиканы. Но в Бундестаге есть один политик — Гринцинг, которого я неплохо знаю. Он единственный человек, к которому можно обратиться в этой ситуации, — он меня выслушает.

— Тогда я хочу, чтобы ты передал ему письмо лично в руки. Проследи за тем, чтобы он его прочитал. Я изложил все, что рассказал тебе, все мои предположения — кроме догадок насчет Карла Шмельца. Несомненно, Гринцинг захочет задать тебе пару вопросов обо мне, спросит, не сумасшедший ли я, не злая ли шутка это письмо. Важность этой информации он должен оценить сам. Что касается меня, то я хочу, чтобы ты был с ним откровенен. Расскажи ему обо мне, заставь его поверить в то, что мне можно доверять. — Он посмотрел Мольке прямо в глаза. — Мы проработали с тобой в Берлине четыре года, Иван. Ты хорошо меня знаешь, знаешь, что мне можно доверять. Просто ответь на все его вопросы. Но главное — скажи ему, что очень важно, чтобы он не отмахнулся от моего письма. Скажи ему, что донесение из Асунсьона могут подтвердить в Страсбурге. Его люди — из службы федеральной безопасности — могут связаться со Страсбургом незамедлительно.

— Почему ты не хочешь, чтобы я рассказал ему о Шмельце?

Фолькманн покачал головой.

— Ты же понимаешь, что он никогда в это не поверит, Иван. Убеждать его в этом — пустая трата времени. Я не знаю, сколько у нас есть времени до того, как эти люди начнут действовать, но, судя по тому, что происходит, это начнется очень скоро.

— А что, если Гринцинг мне не поверит?

— Ты все равно знаком со многими чиновниками в Берлине. Свяжись с ними. То же касается и местного Ландесамта. Расскажи им то, что собираешься рассказать Гринцингу.

— Ты действительно считаешь, что они мне поверят?

Фолькманн пожал плечами.

— Я не знаю. Но ты — моя единственная надежда, Иван.

— И что ты собираешься делать?

— Я поеду к Кессеру. Если его нет дома, там может быть его девушка. Кто-то из них должен знать о происходящем. Если в квартире никого не будет, я поеду в Кальберг.

— Зачем?

— Найду Кессера. Он знает, что происходит и кто их поддерживает.

Мольке резко мотнул головой.

— Джо, ты же видел там вооруженную охрану. Это слишком опасно. Давай я вызову тебе подмогу — есть надежные сотрудники.

— Мы не можем терять время, Иван. К тому же это все усложнит. Просто доставь письмо нужным людям.

Мольке вздохнул. Некоторое время он молчал, печально глядя на Фолькманна. На его лбу блестели капельки пота. Наконец он покачал головой.

— Знаешь, я никогда не думал, что нечто подобное может снова произойти в Германии. Не при моей жизни. Конечно, у нас всегда было достаточно экстремистских групп, психов. Они устраивали беспорядки, поджигали иммигрантские общежития. Бритоголовые, размалеванные свастиками, маршируют и вскидывают руки в нацистском приветствии у Бранденбургских ворот каждый день рождения Гитлера. — Мольке еще раз покачал головой и резко смял сигарету в пепельнице. — Но не это. Этого никогда не должно было произойти.

Он пытался не думать об Эрике, но ее лицо все время всплывало у него в памяти, и он не мог отогнать мысли о ней, когда через двадцать минут подъезжал к квартире Кессера на Леопольдштрассе. Снегопад прекратился. Фолькманн попытался умерить свою ярость и сосредоточился на том, как говорить с Кессером или его девушкой.

В окнах дома, где жил Кессер, горели рождественские свечи, как и во всех домах вокруг. Повсюду мигали огоньки елочных гирлянд. В квартире Кессера свет не горел, и, подойдя к дому, Фолькманн не увидел на парковке серого «фольксвагена». У него замерло сердце, когда он осознал, что ни Кессера, ни девушки может не быть дома.

В кармане у него лежала «беретта», поставленная на предохранитель. На этот раз он воспользовался дубликатом ключей, который ему дал Иван Мольке. Войдя в подъезд, он поднялся на второй этаж. Немного помедлив, он позвонил в дверь, но после того, как никто не ответил, он открыл дверь. Ключ легко провернулся в замке.

В квартире было темно, и когда он включил свет, сначала ничего не произошло, но внезапно ему в лицо ударил сильный луч света. Он лихорадочно потянулся за «береттой», но тут почувствовал сильный удар по затылку. Его пронзила острая боль, и у него потемнело в глазах. Он чувствовал, как чьи-то кулаки молотят по его телу, а потом что-то острое впилось в его левую руку.

Он почти потерял сознание, но продолжал драться вслепую. Вскоре его стащили вниз по лестнице и выволокли на улицу. Послышался приглушенный звук открываемой дверцы машины, и его куда-то втолкнули.

После этого боль заполонила его сознание, но от этого ему, казалось, стало легче.

Придя в себя, он увидел, что за окном машины падает снег, а дорогу освещают фары. Глазницы болели, а попытавшись пошевелить головой, Фолькманн почувствовал, что снова теряет сознание. Он смутно осознавал, что где-то вдали горят огни большого города, что за окном валит снег, а мотор машины натужно гудит, так как автомобиль поднимается по крутому склону. Он попытался оглядеться, но в затылке опять пульсировала острая боль.

Последнее, что он увидел перед тем, как потерять сознание, был пистолет в руке мужчины, сидевшего рядом.

Глава 54

Было уже почти 11:40, когда Иван Мольке увидел, как к дому в Вогенхаузене, элитном районе недалеко от Исара, подъезжает черный БМВ.

Когда он позвонил, ему сказали, что Иоганна Гринцинга нет, он ушел на рождественскую вечеринку, организованную для сотрудников министерства в гостинице «Штайгенбергер» на Хофплатце.

Мольке позвонил в гостиницу и попросил к телефону Гринцинга. После долгих выяснений к телефону подошел его коллега и сказал, что Гринцинг ушел с вечеринки раньше.

Мольке на высокой скорости промчался вдоль Исара и припарковался возле резиденции Гринцинга. Перед воротами стояла сторожка, в которой сидел дежурный полицейский в форме. Мольке показал свое удостоверение, и полицейский позвонил по внутреннему телефону. Гринцинга по-прежнему не было, и Мольке сказал, что будет его ждать. Полицейский недоверчиво посмотрел на него и дважды после этого подходил к воротам, чтобы взглянуть на машину Мольке. Вскоре из дома вышел еще один охранник в штатском и, узнав Мольке, подошел к машине.

— Что происходит, Иван?

— Я жду Гринцинга. По личному делу.

— Тебе не назначена встреча?

— Нет.

— Я не могу впустить тебя внутрь, Иван. Мне сначала нужно получить разрешение от Гринцинга.

Наконец Мольке увидел огни приближающегося по заснеженной улице автомобиля. Он подождал, пока машина подъедет к дому, а потом полицейский снова позвонил, и через минуту Мольке уже сидел в кабинете Гринцинга. В обшитом деревом помещении было холодно, вдоль стен стояли шкафы с дорогими томами в кожаных переплетах.

Иоганну Гринцингу было сорок два года. Рослый, со светлыми редеющими волосами над высоким лбом, он был амбициозным человеком, излучающим уверенность. На нем был дорогой, отлично сшитый костюм, тонкие пальцы украшал изящный маникюр, а лицо было скорее ухоженным, чем красивым. «Раз он ушел раньше с вечеринки, — подумал Мольке, — значит, скорее всего, большую часть вечера он провел с какой-нибудь молоденькой секретаршей». Гринцинг испытывал слабость к женщинам, но Мольке считал его одним из немногих чиновников в министерстве, которому можно доверять.

Гринцинг прикурил и сел за стол, жестом пригласив Мольке присесть напротив. Взглянув на часы, он удивленно поднял брови и внимательно посмотрел на Мольке.

— Так что же тебя привело ко мне, Иван? Проблемы?

Мольке кивнул.

— Мне нужна твоя помощь, Иоганн.

— Рассказывай. — Гринцинг снова нетерпеливо взглянул на часы. — Но поторопись, пожалуйста. Мне завтра рано вставать, и мне пора в постельку. — Он белозубо улыбнулся, но, видя, насколько серьезен Мольке, сменил тон и спросил: — Так чем я могу тебе помочь?

Мольке сунул руку во внутренний карман плаща и вытащил конверт темно-желтого цвета. Гринцинг удивленно взглянул на пакет, а Мольке пояснил:

— Я хочу, чтобы ты сделал две вещи, Иоганн. Во-первых, я хочу, чтобы ты меня выслушал, а во-вторых, я хочу, чтобы ты прочитал это послание.

— Что это, Иван? — нетерпеливо спросил Гринцинг.

— Один друг попросил меня передать этот конверт человеку из Федерального правительства — влиятельному и надежному. И я выбрал тебя.

— Я польщен. Ну продолжай же!

— Этого человека зовут Фолькманн. Джозеф Фолькманн. Он агент DSE в Страсбурге.

Гринцинг удивленно поднял брови.

— Это как-то связано с безопасностью?

— Да.

— В масштабах Баварии или всей страны?

— И то и другое. Я мог бы пойти к министру внутренних дел Баварии Кайнделю или связаться с самим Вебером, но я ни того, ни другого не знаю лично.

Гринцинг помедлил, а затем поднес сигарету ко рту, медленно затянулся, словно раздумывая о чем-то, и выпустил колечко дыма.

— Ну рассказывай.

— Я хочу, чтобы ты, читая послание, принимал во внимание два фактора. Во-первых, сегодня в штаб-квартире DSE взорвалась бомба.

Гринцинг скорбно кивнул.

— Когда я ехал в машине, слышал об этом по радио в новостях. Это как-то связано с твоим визитом?

Мольке кивнул.

— Возможно, ты также слышал о том, что убит глава британского отдела DSE. Кроме того, убит еще один сотрудник DSE. Тоже из британского отдела.

— Я думал, что там пропали два сотрудника. По крайней мере, так говорилось в последнем выпуске новостей.

— Второй — это Фолькманн. Он пока не связывался со своими сотрудниками в Лондоне.

Гринцинг снова удивленно приподнял брови, но сказал:

— Пожалуйста, продолжай.

— Во-вторых, Фолькманну полностью можно доверять. Я работал с ним в Берлине. Он — один из немногих людей, которым я доверил бы свою жизнь.

— Почему ты мне все это рассказываешь?

— Потому что после того, как ты прочтешь это послание, скорее всего, ты спросишь меня, доверяю ли я ему. Я хочу прояснить этот момент с самого начала. Я ему доверяю. Полностью.

Гринцинг немного раздраженно спросил:

— Это уже вся преамбула?

— Да.

— Могу я взглянуть на письмо?

Иван Мольке протянул ему конверт, и, когда Гринцинг потянулся за ним, Мольке увидел, что лоб министра покрыт маленькими капельками пота. Политик уже чувствовал, что его ждут неприятности, и, судя по выражению его лица, это его очень беспокоило. Гринцинг открыл незапечатанный конверт и вытащил его содержимое. Аккуратно развернув страницы, он начал читать.

Мольке видел, что загорелое лицо Гринцинга постепенно бледнеет.

— Этот Фолькманн что, шутит?

— Нет.

— И ты действительно ему доверяешь? — с сомнением спросил Гринцинг.

— Я тебе уже говорил, Иоганн. Пожалуйста, поверь тому, что там написано.

Гринцинг медленно покачал головой и перешел на шепот.

— Это невероятно! — Он снова просмотрел письмо, а потом перевел взгляд на Мольке. — Ты что, действительно хочешь, чтобы я пошел со всем этим к премьер-министру Федеральной земли? И сказал, что группа неонацистов планирует захватить власть? Что у них, возможно, есть ядерное оружие?

— Если ты этого не сделаешь, это сделаю я. У нас мало времени. Все это может произойти в ближайшие часы.

— А где сейчас этот Фолькманн?

— В Мюнхене.

Гринцинг опустил листы.

— Надо мной просто посмеются. Ты должен это понимать.

— А ты должен понимать, что если план этих людей сработает, то вся страна будет отброшена на пятьдесят лет назад, — мрачно произнес Мольке.

— Мне кажется, в это трудно поверить. Даже если то, что ты говоришь, правда, то демократический строй в Германии невозможно уничтожить за одну ночь. Это абсурд.

Мольке демонстративно взглянул на часы, а потом решительно посмотрел на Гринцинга.

— У них будет поддержка. В парламенте. В армии. В полиции. Без такой поддержки у них действительно не было бы никаких шансов, и они бы на это не пошли. А ведь достаточно, чтобы несколько влиятельных людей поддержали это безумие, и вся страна погрузится в хаос и повторится тот кошмар, который происходил в Германии пятьдесят лет назад.

Гринцинг покачал головой. Лицо у него было бледным, а голос хриплым.

— Я не могу в это поверить, Иван. Это невозможно.

Мольке глубоко вздохнул.

— Ну хорошо. Тогда давай мне письмо, и я сам пойду к министру, даже если мне придется ломиться в дверь его спальни.

Гринцинг помедлил. Он долго смотрел на письмо в своей руке, а потом, глубоко задумавшись, перевел взгляд на Мольке, и тот увидел, что Гринцинг буквально обливается потом.

— А если министр тебе поверит, каких действий ты от него ожидаешь?

— Нужно поставить на ноги Берлин и Бонн. У штаб-квартиры BfV в Колони будут собраны подразделения армии и полиции, на которые можно рассчитывать. В каждой стране с разумной демократической системой правления должны приниматься такие меры предосторожности на случай непредвиденных ситуаций. На случай восстания, которое может угрожать существованию системы.

— А что, если министр тебя не послушает?

— Думаю, послушает. А если нет, то у меня все равно есть друзья в Берлине, которые прислушаются к моим аргументам. — В голосе Мольке звучало напряжение. — Боже, Гринцинг, надо же что-то делать!

Мольке говорил с необычной для него эмоциональностью, и Гринцинг снова задумался. Вид у него был такой, как будто невыносимая тяжесть давила на его плечи. Наконец он посмотрел Мольке в глаза.

— Я хочу, чтобы ты меня понял.

— Ты что-то решил?

— Дай мне пять минут, чтобы все это обдумать. Ты должен войти в мое положение. Такое решение нельзя принимать с бухты-барахты.

Мольке посмотрел на часы, а потом на встревоженного Гринцинга.

— Хорошо. — Мольке кивнул.

Гринцинг встал, сжимая в руках письмо.

— Я оставлю тебя здесь одного. Через пять минут ты получишь ответ.

Когда за Гринцингом закрылась дверь, Мольке глубоко вздохнул. По крайней мере, Гринцинг начал воспринимать его слова всерьез.

Иоганн Гринцинг, выйдя в коридор, прошел мимо охранника, читавшего газету под портретом отца Гринцинга.

Когда охранник встал, чтобы поприветствовать его, Гринцинг махнул ему рукой. Пройдя в кухню, он подошел к аварийному выходу, тихо открыл дверь и вышел на улицу. В саду было очень холодно. Все вокруг было белым, голые ветки яблонь и груш, росших в углу сада, были обсыпаны снегом. В доме было необычайно тихо. Жена вместе с двумя дочерьми уехала к своей матери на озеро Бодензее на праздники, и даже слуги сегодня не работали. Гринцинга трясло как в лихорадке. Обдумывая ситуацию, он прикурил еще одну сигарету.

Снег прекратился, но Гринцинг знал, что это ненадолго. Его не беспокоила погода, но морозный воздух его взбодрил. Сейчас ему это было просто необходимо. То, что он услышал от Мольке, его потрясло.

Промокнув лоб носовым платком, Гринцинг начал напряженно размышлять.

Он давно занимался политикой. За все эти годы ему никогда не приходилось принимать такое непростое решение, как это. Он взглянул на письмо в своей руке, и в ярком свете прожектора, освещавшего заднюю стену дома, смог разобрать буквы. Мольке говорил правду. Действительно, существовали силы, поддерживающие правительство. Их можно было быстро привести в состояние боеготовности в случае необходимости. Они смогут контролировать ситуацию во всех крупных городах и портах — воздушных и морских.

Ему захотелось позвонить кому-нибудь и посоветоваться, но он решил этого не делать. Он должен был сам принять решение и действовать быстро. Малейшее промедление поставят ему в вину.

Необходимо срочно проинформировать руководство. Но он выжмет из этого все, что сможет. Если все выгорит, для него откроются новые возможности.

Но вот как же это провернуть? И как решить эту проблему? Его мозг лихорадочно работал, но он физически ощущал, как стремительно уходит время.

Через три минуты он принял решение. Он знал, как действовать дальше. Пот ручьями стекал по лбу. Он еще раз промокнул его и положил носовой платок в карман, а потом зашел в дом, забыв вытереть ноги. Пройдя через кухню, он вышел в холл. На этот раз полицейский не встал, а просто уважительно кивнул и продолжил читать газету. Поздние гости не были редкостью в этом доме. Гринцинг посмотрел на портрет своего отца. Мужчина в синем костюме стоял, расправив плечи, на фоне мюнхенской ратуши, над часовней которой развевался государственный флаг и флаг Баварии. Он был баварцем до мозга костей. «Портрет очень удачный», — подумал Гринцинг. Его отец умер двадцать пять лет назад, но сейчас его голубые глаза смотрели на него с портрета и, казалось, хотели о чем-то предупредить. То, что он собирался сделать, могло полностью его уничтожить, и в глубине души у него уже зародились сомнения, но он знал, что должен это сделать. От этого зависело его будущее. И будущее Фатерлянда.

Глаза его отца на портрете были такими же, как и в жизни, какими он их помнил. Голубые. Честные. Надежные. Он был фанатичным слугой Фатерлянда и Баварии. Вот только синий деловой костюм казался неуместным.

«Не хватает только одного», — подумал Гринцинг. Он вспомнил старые фотографии, которые сохранились у него с детства. На них отец был в черной форме Лейбштандарта СС.

Гринцинг вошел в комнату и закрыл за собой дверь, а Мольке не отрывал от него взгляда, пока он шел к столу. Когда Гринцинг прошел через комнату и сел в свое кресло, Мольке спросил:

— Принял решение?

— Да.

— Какое?

— Сначала мне хотелось бы обсудить с тобой некоторые моменты.

Мольке увидел, что Гринцинг медленно опустил руку и открыл ящик стола. Через мгновение он направил в грудь Мольке дуло вальтера.

Мольке уставился на пистолет и хотел что-то сказать, но не смог произнести ни звука.

— Я хочу, чтобы ты слушал меня очень внимательно, Мольке, — сказал Гринцинг. — Твоя реакция на то, что я сейчас скажу, определит, останешься ли ты в живых или умрешь уже в ближайшее время.

Мольке по-прежнему молчал, он просто переводил взгляд с лица Гринцинга на вальтер, открыв рот от изумления.

— Ты удивлен, Мольке, я это вижу, — спокойно произнес Гринцинг. — Я должен признаться тебе кое в чем, о чем ты, собственно, сейчас уже и сам догадался. Люди, которых вы так боитесь… я принадлежу к их числу. Я и многие, многие другие.

— Почему? — только и спросил Мольке.

На тонких губах Гринцинга заиграла мрачная нервозная ухмылка.

— Почему? Я скажу тебе почему. Потому что впервые за много лет у этой страны появился шанс вернуть былое величие. Вернуть старые ценности, которыми мы когда-то так гордились. Перестать просить прощения за наше прошлое. Очистить нашу страну от всех грязных тупых иммигрантских выродков, которых зазвали сюда наши лицемерные политиканы. Вернуть людям ощущение гордости от того, что ты немец. Я хочу участвовать в этих переменах, которые уже грядут. Я думаю, что ты согласишься, — это дает шанс на великое будущее такому человеку, как я.

— Ты дурак, Гринцинг. Когда все это закончится, ты будешь гнить в тюрьме до конца твоих дней. У вас ничего не получится.

— Получится. Получится! Все было тщательнейшим образом спланировано, так что провала быть не может. Не может, и не будет.

— Долльман и его кабинет не станут сидеть сложа руки, глядя, как вы снова пытаетесь столкнуть страну в болото.

— Долльмана не будет в живых, некому будет противостоять нам. А что касается его кабинета… — Помедлив, Гринцинг улыбнулся. — Я думаю, я уже достаточно сказал. В общем, они не смогут помешать нашим планам.

— Ты сумасшедший, Гринцинг. Это же просто безумие! Немецкий народ не поддержит убийство канцлера. Никогда. Этим вы подписываете себе смертный приговор.

— Они нас поддержат, Мольке. Мы все рассчитали. Мы твердо уверены, что люди пойдут за нами. Когда они поймут, что мы в состоянии поднять страну до ее прежних высот, создать новый, великий и процветающий Рейх, который поднимется во всю мощь, такой же гордый и несокрушимый, как раньше, они скажут нам спасибо. Это можно сделать, и это будет сделано, уверяю тебя. А большего тебе знать не надо. Неужели тебя это не впечатляет?

Игнорируя вопрос, Мольке пристально смотрел на Гринцинга.

— Отличная речь, Гринцинг. Долго репетировал?

Гринцинг улыбнулся еще шире.

— Если ты пытаешься разозлить меня, Мольке, чтобы отвлечь и, улучив момент, сбежать, то можешь об этом забыть. Ты не успеешь ступить и шагу, как получишь пулю в затылок. И поверь мне, стрелок я отличный. Но если хочешь, можем попробовать. Это будет мое слово против слова мертвеца. Мертвеца, который совсем недавно, нервничая, ждал у моего дома, когда я вернусь. Это ведь достаточно подозрительно, тебе не кажется? Один из охранников даже спросил меня, не хочу ли я, чтобы он присутствовал при нашем разговоре. Он сказал, что ты явно очень взволнован, Мольке. А нервные люди способны на неадекватное поведение. Например, они могут попытаться убить известного политика. — Гринцинг снова напряженно улыбнулся. — Я уверен, что смогу придумать вполне логичное объяснение: ты попытался меня убить, а я защищался.

— А ты почему участвуешь в этом? — мрачно спросил Мольке.

Приподняв брови, Гринцинг сказал:

— Но я же только что назвал причины.

— А обогащенный плутоний? Зачем он вам?

— Я думал, это очевидно, Мольке. У нас есть боеголовка. Ее достаточно для того, чтобы НАТО не осмелилось отдать приказ сбросить на немецкую землю атомную бомбу. Достаточно для того, чтобы помешать любой попытке иностранных государств вмешаться в то, что происходит. Если кто-то из мировых лидеров попытается остановить нас, ему придется учитывать возможность мировой бойни. А ведь у Германии по-прежнему самая большая армия в Западной Европе, Мольке, не забывай об этом. — Гринцинг помолчал. — Добавить я могу только одно: после того как путч начнется, — а он начнется, Мольке, он уже начинается, сейчас, пока мы тут разговариваем, — тебе нужно будет определяться: ты с нами или против нас. И с теми, кто против нас, мы сурово поквитаемся, уверяю тебя.

— Да уж, Гринцинг. Я не сомневаюсь, что вы опять начнете строить концлагеря.

Гринцинг снова улыбнулся.

— Я уверен, что именно так и придется поступить, если все эти иммигрантские выродки откажутся покинуть страну. Боюсь, что на это придется пойти, чтобы избавиться от этих нежелательных элементов. — Гринцинг помолчал. — Ты умный парень, Мольке. Я всегда тебя таким считал. Сейчас у тебя есть выбор. Справа от меня находится дверь, которая ведет в гараж. Я могу позвонить охраннику и сказать ему, что мы уходим. Ты спокойно идешь со мной, и если не будешь буянить, то к завтрашнему дню я поставлю в известность тех, кто примет власть, о твоем… скажем так, молчаливом одобрении. И ты будешь свободным человеком.

Мольке посмотрел на дверь, а потом повернулся к Гринцингу.

— Да я и сейчас, в общем-то, свободный человек.

— Конечно свободный. — Гринцинг улыбнулся. — Вот только я держу тебя под прицелом, и у меня не дрогнет рука, если ты решишь позвать охрану или сбежать.

Долгое время Мольке думал, вонзая застывший взгляд в стену напротив, а потом посмотрел на Гринцинга.

— Я хочу кое-что сказать тебе, Гринцинг. И также спросить твоего совета. Но сначала… Можно мне сигарету?

Помедлив, Гринцинг нервно вытащил сигарету из пачки на столе, прикурил и осторожно передал ее Мольке, по-прежнему держа его под прицелом пистолета, а потом быстро взглянул на часы. — Ну говори, что хотел.

Мольке затянулся и посмотрел в глаза своему собеседнику.

— Это касается моего отца. — Гринцинг нахмурился, а Мольке продолжил: — Я уверен, что ты осознаешь связь, существующую между отцами и детьми, правда? Портрет на стене в коридоре. Это твой отец?

— Да.

Мольке кивнул.

— Я так и думал. Итак, вы были близки. Он оказывал на тебя большое влияние.

— Закругляйся, Мольке, я теряю терпение.

— Меня бы не удивило, если бы он оказался членом нацистской партии.

— Да, он был членом национал-социалистической партии и СС. Он служил в Лейбштандарте СС. — Гринцинг произнес это с гордостью. — Ты что-нибудь знаешь об этой организации, Мольке?

— Они были убийцами.

— Наоборот. Они были лучшими солдатами, самыми верными из всех, какие только были в этой стране. Сливки общества Германии. Избранные. Офицеры Лейбштандарта были элитой СС. Самые фанатичные и непоколебимые люди Рейха. Я хочу тебе кое-что сказать, Мольке. Мой отец, как и многие другие, принес клятву Адольфу Гитлеру и Рейху не отказываться от идеалов, за которые они боролись и ради которых приносили жертвы. Служить своей родине каждую минуту своего существования. Единственные, кто имеет право управлять этой страной и возродить ее величие, — это их дети и дети их детей. И я один из них. Я долго ждал этого момента, и теперь он настал. Ты только посмотри, что творится в этой стране, Мольке. И не только на улицах. Даже обычные немцы говорят о том, что у Рейха были свои преимущества. А почему? Да потому что они знают — пришло время очистить эту страну, Мольке. Время проснуться и снова стать истинными немцами. Время стряхнуть эту дурацкую личину, забыть о ханжеском раскаянии за прошлое. Очистить эту страну, убрать всю грязь. Да, ты прав, есть люди, много людей, обладающих властью, таких как я. Много мужчин и женщин, которые долго ждали этого момента. Они связаны кровавыми клятвами со своими отцами. И поверь мне, Мольке, когда наступит время, — а оно наступит в течение ближайших часов, — они исполнят свой долг.

Мольке растерянно смотрел на Гринцинга.

— Я не считаю, что все немцы такие, как ты, Гринцинг. Если ты так думаешь, ты сумасшедший. Далеко не каждый сын или дочь бывшего эсэсовца поддержит это безумие.

Гринцинг криво усмехнулся.

— С теми, кто не поддержит, мы разберемся. С некоторыми уже разобрались. Они попрали заветы отцов, отказавшись помочь нам. Но те, кто станет помогать нам строить прекрасное будущее, создадут великую Германию. Я говорю о величайшей силе, Мольке, а не о безумной группке анархистов. Ты понимаешь, о чем я?

Некоторое время Мольке молчал. На лице Гринцинга играла жуткая улыбка маньяка. Наконец Мольке сказал:

— Тогда, я думаю, ты по достоинству оценишь то, что я хочу сказать тебе, потому что это повлияет на исход теперешней ситуации.

— Как?

Иван Мольке немного помолчал, а когда заговорил, голос у него был спокойным и практически лишенным эмоций.

— В 1935 году мой отец был двадцатилетним парнем, у него была молодая жена и ребенок. Он был социалистом и жил в Берлине. После прихода к власти нацистов начались гонения на социалистов и коммунистов. Несомненно, ты об этом знаешь.

— Я уже начинаю уставать от этого разговора, Мольке, так что давай закругляйся.

— Ну потерпи немного! Потому что после того, как я все тебе скажу, я хочу попросить у тебя совета. — Мольке немного помолчал, видя, что Гринцинг заинтересованно смотрит на него. — Однажды ночью моего отца вызвали в гестапо. Его отвезли в Шпандау и избили до полусмерти. Почему? Да потому что он был социалистом. Потому что он вступил в другую партию, не в национал-социалистическую. Потому что, как высказывался автор нацистских пропагандистских лозунгов, он был антисоциальным элементом. За это он провел двенадцать лет в концлагерях. Во Флоссенберге он работал на каменоломне, и с ним обращались хуже, чем с вьючным животным. Его били, унижали, морили голодом. К нему не относились как к человеку. Его ставили у столба и били хлыстами, пока он не падал с ног, просто потому, что он потерял пуговицу с лагерной формы. Все эти бесконечные избиения, унижения, стирания грани его человеческой сущности и оказали на него чудовищное влияние. Он видел, как людей убивали по простой прихоти — как охранники убивают зверя. Их убивали исключительно ради садистского наслаждения коменданта лагеря. Он видел, как мальчиков не старше четырнадцати лет вешали просто потому, что эсэсовцы хотели развлечься и немного скрасить серые будни — они спорили, кто из детей дольше подергается перед смертью.

— Мое терпение скоро исчерпается, Мольке…

— Да я уже почти закончил. Мой отец пережил концлагерь. Но он перестал быть моим отцом. Он был мертв, когда вернулся оттуда. — Подняв руку, Мольке покрутил пальцем у виска. — Словно призрак, он блуждал в нашем доме. Он был отцом, к которому мы никогда не могли приблизиться, так как боль окружала его, словно стена. — Он пристально смотрел на Гринцинга. — В Германии почти не осталось евреев, Гринцинг. Больше не осталось. Но есть турки, сербы, поляки и все остальные, которых вы, неонацисты, несомненно, сочтете людьми второго сорта только из-за их национальности. Они станут новыми козлами отпущения, грязью, которую надо смыть с лица земли. Они что, станут новыми евреями? Вы их тоже отошлете в печи?

В глазах Мольке стояли слезы. Постепенно он наклонялся в сторону Гринцинга. Тот откинулся на кресле и поднял повыше вальтер.

— Так что у меня к тебе вопрос, Гринцинг. Что бы ты сделал на моем месте? Если бы твой отец был узником Флоссенберга? Ты бы сидел тихо и наблюдал за бесчинствами неонацистов? Таких, как этот Шмельц? Верить человеку, которого вы считаете сыном Гитлера? Ты бы так поступил, Гринцинг? Или ты бы попробовал использовать свой шанс?

Заинтригованный речью Мольке, Гринцинг теперь, услышав его последние слова, смотрел на него с изумлением.

Иван поспешно сунул руку в карман и дернулся влево как раз в тот момент, когда выстрелил вальтер в руке Гринцинга. Первый выстрел попал Мольке в правое плечо, раздробив кость, и сила девятимиллиметровой пули, пробившей его тело, отбросила его назад. Вторая пуля вошла в аорту над сердцем.

А вот третья пуля вылетела уже из браунинга Мольке, который он все время носил в правом кармане. Один выстрел — перед тем, как заклинило затвор. Пуля попала Иоганну Гринцингу прямо в лицо, пробив аккуратную дырочку в его переносице и выйдя через затылок. Во все стороны брызнули мозги, и в лицо Мольке ударила струя крови. Он сполз со стула и упал на пол.

В тот момент, когда он ударился головой о ковер, снаружи донеслись крики, дверь в кабинет распахнулась, и комната наполнилась топотом ног. Чьи-то руки подхватили Мольке и начали его трясти, вытаскивая руку из кармана.

Уже теряя сознание, он слышал крики, ругательства, видел, как кто-то ощупывает Гринцинга, отлетевшего к стене. Затем его тело сползло, завалившись на правый бок, на пол, за столом. Его развороченная голова лежала прямо напротив головы Мольке.

Они смотрели друг на друга в предсмертный миг.

Последнее, что увидел Иван Мольке перед тем, как закрыть глаза навсегда, было выражение невероятного изумления на мертвом лице Гринцинга.

Глава 55

Когда машина, дернувшись, остановилась, Фолькманн опять пришел в себя.

Фары погасли, дверца машины открылась. Прямо возле дороги он увидел дом. Слева от дома стоял гараж. Дверь в доме была открыта.

На склоне росли сосны, за которыми виднелись огни города. Шел снег. Фолькманну показалось, что за соснами он видит огни других домов, и он догадался, что они находятся где-то в горах, недалеко от Мюнхена.

Оглянувшись, он увидел Вольфганга Любша, который стоял в освещенном дверном проеме. Снежинки, кружась, падали на его лицо. На нем была тяжелая куртка с капюшоном, свет отражался от стекол его очков.

Вверху светил фонарь. Террорист смотрел, как Фолькманна вытащили из машины, и через мгновение они оба уже сидели в теплой уютной гостиной. Стеклянная дверь вела из комнаты на балкон, все лампочки были включены. На столе стояла полупустая бутылка шнапса и несколько стаканов.

Любш пнул ногой стул.

— Садись, Фолькманн.

Фолькманн проигнорировал приказ, и тогда террорист сказал:

— При обычных обстоятельствах я бы не раздумывая всадил пулю тебе в голову. Ты не журналист, правда, Фолькманн?

Фолькманн смотрел на Любша. Морозный воздух, охладивший его лицо, когда его вытащили из машины, привел его в сознание, но ему все равно было сложно ориентироваться в пространстве.

Прикурив, Любш сказал:

— Мне не трудно было выяснить, кто ты такой, Фолькманн. Такие люди, как мы с тобой, чуем друг друга, как кошка собаку. Наш разговор на озере меня заинтриговал. Кто ты, собственно, такой? Почему тебя так интересовала смерть Винтера? Настолько заинтересовала, что ты рискнул разыскать меня, несмотря на мое предупреждение.

Фолькманн медленно выговаривал слова, словно выплевывал их, глядя в лицо молодому человеку.

— В аэропорту в Цюрихе были твои люди?

Любш выпустил колечко дыма.

— Мы следили за каждым движением и твоим, и этой девушки, Эрики, с того самого рокового дня на озере. Ты не знаешь, насколько близко ты был к смерти в монастыре, Фолькманн.

— А как…

Любш сел.

— Как мы за тобой следили? С девчонкой проблем не было. А вот с тобой… — Любш сунул руку в карман и вытащил крошечный электронный приемник с тоненькой антенной. Взяв его двумя пальцами, он показал устройство Фолькманну. — Мы засунули в твою машину простейший передатчик. И мы не теряли тебя из виду. То же самое касается твоего друга Мольке и его людей. Видишь ли, ты удивил нас, Фолькманн. Вообще нас все удивляло в этом деле, до сегодняшнего дня.

— Так ты что, не с Кессером и его людьми?

— Дай мне сказать, Фолькманн. Мы принимали его помощь, но это было вынужденным шагом.

— А где мы находимся?

— В тихом месте, где нас никто не побеспокоит.

Фолькманн обвел взглядом комнату. Двое людей Любша стояли у двери, ведущей на улицу. Один держал в руке вальтер. Фолькманн узнал обоих. Одним из них был уже известный ему Гартих, который бежал тогда за машиной, а вторым — человек со шрамом, который орудовал дубинкой. Оба смотрели на него с невозмутимыми лицами. Фолькманн повернулся к Любшу.

— Зачем ты привез меня сюда? Чтобы твои друзья могли свести со мной счеты?

— В общем-то, нет. Нам есть что обсудить.

— И что же мы будем обсуждать?

— Кое-что важное для нас обоих. — Любш помолчал. — Ты должен понять, почему мои люди так себя вели, Фолькманн. Но, видишь ли, мы подумали, что люди Кессера придут искать своего исчезнувшего дружка. А вместо этого пришел ты. Вот такой сюрприз получился.

Фолькманн посмотрел террористу в глаза.

— А где Кессер? Он у вас?

Проигнорировав его вопрос, Любш встал. Он подошел к окну и повернулся лицом к Фолькманну.

— У нас, немцев, есть свои недостатки. Мы можем вести себя слишком громко, агрессивно, быть бесчувственными. Но мы не звери, Фолькманн. Даже мы, так называемые террористы. И далеко не все мы хотим возникновения нового Рейха.

— Так ты знаешь, какова цель таких, как Кессер?

— Да, Фолькманн, знаю.

— Это Кессер тебе сказал?

— Ему было бы сложно это сделать. Он мертв.

Фолькманн хотел что-то сказать, но Любш его перебил:

— Двое моих ребят ждали его возле квартиры. Я приказал им взять Кессера живым. Я надеялся, что он расскажет все, что нам нужно знать. Кессер вышел из дома и поехал в горы. На середине дороги мои ребята обогнали его машину и заблокировали путь. Когда Кессер понял, что происходит, он вытащил пистолет и убил одного из наших. Мои стали отстреливаться. Один из них попал Кессеру в голову. Он был все еще жив, когда его привезли в безопасное место. Но к тому времени, как я туда добрался, он уже умер.

Фолькманн глубоко вздохнул, кипя от злости, а потом, выдохнув, спросил:

— Ты вообще понимаешь, что ты наделал, Любш?

— Этот мир стал лучше без него, поверь мне, Фолькманн.

— Ты и Винтера убил?

— Нет, это были люди Кессера.

— Почему они это сделали?

— Я тебе уже рассказал об этом на озере, Фолькманн. Винтер был хвастуном. В особенности, когда выпивал. Ему нравилось рассказывать о новом режиме, который они с друзьями планировали создать. О новой Германии. И чем меньше времени оставалось до этого момента, тем больше Винтер болтал. Так что Кессер стал использовать его все реже и реже. Винтер слишком много пил и слишком много болтал. И вот однажды Кессеру позвонили из Берлина и сказали, что Винтер сидит пьяный в баре и распускает свой поганый язык, мелет о чем не надо. За это Кессер приказал его убить. Так что они грохнули его неподалеку от станции Цо, чтобы копы подумали, что его убили из-за наркотиков.

Отвернувшись, Фолькманн посмотрел на огни города через стеклянную дверь балкона, а потом взглянул на Любша.

— И зачем вам понадобился этот Кессер?

— Затем же, зачем и тебе. Чтобы узнать, что собираются делать его люди. Двое моих ребят следили за твоей квартирой в Страсбурге. Они увидели, что девчонку забрали двое мужчин, приехавших на черном «мерседесе». Затем они узнали о взрыве и решили проследить за автомобилем. Им удалось следовать за «мерседесом» до самого Аугсбурга, но потом из-за плохой погоды они его потеряли. Мы думали, что именно люди Кессера стоят за всем происходящим, и решили нанести ему визит.

На лице Фолькманна выступил пот.

— Ты знаешь, где сейчас девушка?

— В том месте, куда ты следовал за Кессером, на Кальберге.

— Она жива?

— Понятия не имею, Фолькманн.

— А как ты узнал, что она в горах?

— Точно так же, как узнал о Винтере. После всего, что произошло с Кессером, мы пошли к его девушке. Когда мы показали ей труп Кессера, она быстро все рассказала. Она тоже во всем этом участвует, вот только ее верность идеалам не настолько сильна, чтобы она могла пожертвовать своей жизнью. Люди Кессера планировали забрать Эрику из Страсбурга. Они хотели узнать, что известно ей и, соответственно, тебе и твоим людям.

— А что еще рассказала девушка Кессера?

Любш пристально посмотрел на Фолькманна.

— Много чего: о людях, которые стоят за этим. О том, что они собираются сделать. Все, что она знала.

— Рассказывай.

Любш помедлил и, взяв бутылку с шнапсом, налил в один из стаканов. Он передал его Фолькманну, но Фолькманн оттолкнул стакан.

— Я не хочу пить, Любш. Я хочу знать, что сказала тебе девушка.

— Пей, Фолькманн. Это тебе пригодится, когда услышишь то, что я уже знаю. А потом, друг мой, я расскажу тебе, что мы будем делать.

За окном валил снег. Фолькманн опустошил стакан и поставил его на стол. Любш налил себе выпить и подошел к камину.

— У них на Кальберге ракета. У нее не обычная боеголовка, а ядерная. У них созданы ячейки неонацистов — и в армии, и в полиции, к тому же их поддерживают многие политики. Тот человек, о котором ты спрашивал меня на озере, Шмельц, сейчас там, в горах. Это он дергает за ниточки. Его люди пытаются повторить опыт с путчем — так же, как действовали нацисты в 23-м. Вот только на этот раз у них есть боеголовка, и если кто-либо извне попытается нарушить границы Германии и вмешаться в ситуацию, это будет чревато мировой катастрофой. — Любш выпил огненную жидкость одним глотком. — Девушка не была такой уж большой шишкой, чтобы все знать, но знала она достаточно. В первую очередь о том, что они собираются убить Долльмана и его министров.

Любш увидел, как изменилось выражение лица Фолькманна.

— Как?

— В Берлине возле озера Ванзее есть домик, где живет любовница Долльмана. Ее зовут Лизль Хенинг. Она человек Кессера. Долльман явится туда после полуночи, а там уже будет сидеть турок по имени Кефир Озалид, который собирается всадить ему пулю в лоб…

— А его министры?

— Этого девушка не знала. Она только рассказала, что после того, как застрелят Долльмана, всех министров убьют.

Фолькманн внезапно понял смысл слов, записанных на кассете. У него волосы стали дыбом.

— А почему Озалид? Почему не один из людей Кессера?

— Потому что они очень умные, Фолькманн. Как только Озалид покончит со всеми министрами, улицы городов наполнятся немцами, пылающими праведным гневом и жаждущими крови иммигрантов. Друзья Кессера все это очень ловко подстроили. Они обвинят иммигрантов-экстремистов в смерти Долльмана и его кабинета. Они настроят немцев против иммигрантов, страну охватит хаос, и путчисты пройдут к власти прямым путем, как на параде. — Любш поставил свой стакан на стол. — Они продумали все до мельчайших деталей. Ты же видел тот монастырь. А ты знаешь, для чего он? Это будет местом ссылки… для нежелательных элементов. Иммигрантов и всех остальных. Еще один Дахау. И это не единственное такое место. У Кессера большой список подобных «приютов», которые можно будет использовать, когда его люди придут к власти. А после убийства Долльмана и его кабинета большинство населения страны встанет на их сторону.

Фолькманн долго смотрел в окно, ничего не говоря, а затем повернулся к Любшу.

— Ну и что ты собираешься делать?

— Я знаю, что мы можем сделать. Мы не сможем добраться до Берлина, но Кальберг в получасе езды отсюда. Я с моими ребятами отберу у них боеголовку. Нейтрализую.

— Ты совершаешь ошибку, Любш. Ты не сможешь провернуть все это сам. Давай я позвоню в Берлин. Они пришлют своих людей.

Любш покачал головой.

— Ты представляешь, сколько времени ты будешь их убеждать, что это необходимо, Фолькманн? А к тому моменту будет уже слишком поздно.

— А почему ты думаешь, что у тебя и твоих людей все получится?

— Фолькманн, в такую погоду нам обязательно повезет, надо только подняться на гору. Но если нам это удастся, у нас есть шанс. А если мы проинформируем Берлин, то шанса не будет. Девушка не знала, как именно друзья Кессера собираются убивать министров, но это должен сделать кто-то из них. Если убьют только Долльмана, страна это еще как-то переживет. А без правительства наступит полный хаос, и дружки Кессера смогут творить все, что захотят. Судя по словам девушки, в особняке не больше полудюжины вооруженных охранников. Со мной трое ребят. А если считать тебя и меня, нас пятеро, так что шансы у нас, в общем-то, равны.

— Вам потребуется оружие.

— А оно у нас есть. Пистолеты-пулеметы, гранаты. — Любш улыбнулся. — Большую часть всего этого нам поставили люди Кессера. Ирония судьбы… Как тебе это? — Любш помолчал. — Так что скажешь, Фолькманн. Ты с нами?

Фолькманн взглянул в окно на огни, переливающиеся сквозь пелену падающего снега, а потом повернулся к Любшу и внимательно посмотрел ему в глаза.

— Почему ты это делаешь, Любш? Почему ты мне помогаешь?

— Я тебе уже объяснил, Фолькманн. Я не хочу, чтобы возник новый «рейх» или нечто подобное. Для тебя я просто террорист. Но я верю в лучшее будущее для моей страны. Возможно, это будущее тебе и не нравится, и, конечно же, мои рассуждения грешат идеализмом, но в одном я уверен: таких, как Кессер, в моем будущем быть не должно. Я не хочу, чтобы повторились ошибки прошлого. Если это произойдет, то лучшей Германии никогда не будет. — Любш мрачно усмехнулся. — Я, конечно, знаю: тебе кажется абсурдным объединять с нами свои усилия, но это мое предложение. — Любш внимательно смотрел на Фолькманна. — Так что, ты с нами?

Фолькманн подумал.

— У меня есть два условия.

— Какие?

— Во-первых, я все-таки позвоню в Берлин.

Любш немного помолчал, а потом спросил:

— А во-вторых?

— Тот человек… Шмельц.

— Что?

Фолькманн отвернулся и снова посмотрел в окно на падающий снег, а потом повернулся к террористу.

— Если мы доберемся до вершины горы, то он — мой.

Любш снова помолчал.

— Это ведь не только из-за Эрики, правда, Фолькманн? Не только из-за этой Эрики Кранц?

— Девушка Кессера не все рассказала вам о Шмельце.

Террорист покачал головой, и в его голосе внезапно зазвучало напряжение.

— Нет, Фолькманн. Она нам все рассказала. Я не стал говорить об этом, так как решил, что ты сочтешь меня сумасшедшим. — Любш покачал головой, словно сам этому не верил. — С одной стороны, мне кажется, что она сказала правду, но, с другой стороны, я понимаю, что это безумие. И все-таки я знаю, что она не лгала. В особенности теперь — ты ведь подтверждаешь это? Говорят, история повторяется. Вот только в данном случае возможно ли в это поверить? — Он запнулся. — Чего же ты хочешь, Фолькманн? Отомстить за чью-то смерть?

Глава 56

«Мерседес» остановился на гравиевой дорожке.

На крыльце горел фонарь, и когда Риттер открыл дверь машины, канцлер выбрался из теплого нутра лимузина.

Девушка ждала его в холле. После того как Риттер прошел в кабинет, она закрыла входную дверь, и они с Долльманом направились в гостиную.

Стол в гостиной был накрыт к ужину: в серебряном ведерке с колотым льдом стояла бутылка «Дом Периньон», а рядом — холодные закуски в ассортименте. В вазе были свежие цветы, стол освещали две зажженных свечи. Девушка задернула шторы от любопытных глаз охраны, а когда Долльман плюхнулся в кожаное кресло у камина, она подошла к нему.

Девушка начала массировать его плечи, и Долльман постанывал от наслаждения. Через минуту он схватил ее за руку и притянул к себе. У него было звериное выражение лица, которое она видела уже не раз. Он любовался ее роскошной грудью, обтянутой блузкой.

Она видела нетерпение на его лице, но сказала:

— Давай сначала поедим.

Рука Долльмана скользнула по ее бедру, но девушка, улыбнувшись, перехватила его руку и повела его к столу.

Долльман жадно набросился на еду и выпил за ужин три бокала шампанского. Когда они приступили к десерту, девушка встала, чтобы подать ему шоколадный мусс. Он страстно смотрел на ее высокую грудь, любовался ее пышными манящими бедрами и длинными ногами в черных шелковых чулках. Он скользнул ладонью по внешней стороне ее бедра и нащупал пояс от чулок. Девушка улыбнулась ему.

— А как же десерт?

Канцлер ухмыльнулся.

— Я предпочту тебя любому десерту, сладенькая.

Она игриво улыбнулась, и Долльман, встав, взял ее за руку и повел на второй этаж, в спальню.

Через пять минут Долльман разделся, лег на кровать и стал наблюдать, как Лизль ставит диск в музыкальный центр. Комнату вновь наполнили звуки музыки Вагнера.

Девушка медленно разделась и, подойдя, легла рядом с ним на розовые шелковые простыни. Несколько секунд Долльман любовался ее идеальным телом, а потом страстно вошел в нее, лихорадочно двигая бедрами. Через пять минут он кончил, и по его телу прошла волна наслаждения.

Он поцеловал ее в плечо, и запах ее духов смешался с мускусным запахом секса. Он протянул руку, чтобы довести ее до оргазма, но она нежно ее оттолкнула.

— Спи, liebchen. Ты устал.

Долльман что-то пробормотал, благодаря ее за отказ, и повернулся на другой бок.

Девушка подождала несколько минут, а потом встала с кровати и, подойдя к окну, слегка сдвинула штору и выглянула в образовавшийся просвет. Она увидела три машины, припаркованные внизу: одна стояла на улице, а две — на гравиевой дорожке возле дома. Никакого движения во дворе не было. Как бы то ни было, люди Риттера все равно находились там, она это знала. Да и сам Риттер сидел внизу, в кабинете, — как обычно.

Отпустив штору, она повернулась и услышала, что Долльман начал храпеть. Его огромное тело сотрясалось под одеялом. Посмотрев на часы, она подошла к музыкальному центру и приглушила звук так, что музыка теперь звучала еле слышно. Она подождала ровно одну минуту, чувствуя, как бешено бьется ее сердце. Потом она постепенно увеличила громкость так, что музыка стала звучать по-прежнему. Надев шелковую ночную рубашку, она села у трюмо. Закурив сигарету, она снова взглянула на часы, чувствуя, как от страха и возбуждения начинает болеть желудок, как начинают трястись руки.

01:10.

Через десять минут все закончится.

Сидя в подвале, Озалид услышал, как музыка Вагнера стихла, и включил фонарик. Он смотрел на секундную стрелку. Прошла ровно одна минута, и музыка зазвучала с прежней громкостью.

До этого он слышал, как к дому подъехали машины, слышал шаги на лестнице, когда мужчина и женщина поднимались в спальню, но за последние полчаса ничего не происходило. До этого момента.

Он напрягся. Часы показывали час и десять минут. Выключив фонарик, он стоял в темноте, чувствуя, как сжимается от страха желудок, как волна ужаса проходит по всему его телу. Но он был собран, и адреналин гнал кровь по венам.

Сердце выпрыгивало из груди, а ноги затекли от долгого сидения. Положив «беретту» на пол рядом с сундуком, он пару минут массировал ноги. Потом он нервно поерзал и, сделав несколько глубоких вдохов, поднял оружие.

Пять минут. На всякий случай.

А потом он начнет действовать.

Кристиан Бауэр был главой берлинского Ландесамта. Это был высокий стройный мужчина лет пятидесяти с седыми, зализанными назад волосами и красивым лицом. На нем была синяя мятая пижама из хлопка, а сверху он набросил купальный халат, но даже в таком виде он производил впечатление дипломата.

Он приготовил кофе, но Вернер Баргель проигнорировал поданную ему чашку с горячей черной жидкостью. Со второго этажа донесся храп жены Бауэра, и тот виновато улыбнулся, но Баргель не ответил на его улыбку. Баргель позвонил ему пять минут назад и сказал, что заедет, что это очень срочно.

Это был деловой визит, и Бауэр удивился, увидев мертвенно-бледное лицо своего помощника. Однако разговаривал он с Баргелем спокойно, словно уже привык к неожиданным визитам среди ночи.

— Ну, рассказывайте, что же у вас произошло, Вернер.

Баргель глубоко вздохнул.

— Перед тем как я позвонил вам, сэр, у меня было два телефонных разговора. Оба раза мне звонили из Мюнхена. Первый звонок был от человека по имени Фолькманн. Он сейчас работает в DSE, но раньше работал здесь, в Берлине, в британском разведывательном управлении.

— Продолжай.

Баргель говорил быстро.

— Фолькманн сообщил, что человек по имени Кефир Озалид собирается совершить покушение на канцлера Долльмана. — Баргель сделал небольшую паузу, видя, насколько изумлен Бауэр. — Кроме того, он сказал, что готовится покушение на всех членов кабинета министров.

— Когда? — открыл от удивления рот Бауэр.

— Сегодня. Сейчас. Фолькманн не знает, каким образом будут совершаться покушения на министров, но сказал, что это произойдет после убийства Долльмана. — Баргель сглотнул. — Сейчас все министры находятся в Берлине, сэр, так как Вебер завтра утром проводит совещание со спецслужбами в Рейхстаге.

Поставив на стол чашку, Бауэр приподнял брови. Кровь отлила от его лица, а его заместитель демонстративно поглядывал на часы.

— Прежде чем приехать сюда, я попросил нашу охранную службу проверить, что у нас есть на Озалида. Кроме того, мы пытаемся выяснить, где сейчас канцлер.

— И какую информацию выдал компьютер?

— Действительно, существует некий Кефир Озалид. Он проходит по второй категории риска для безопасности страны. Турок. Эмигрировал в Германию в подростковом возрасте. Сейчас ему двадцать семь лет.

Бауэр нервно встал.

— Хорошо, у нас есть на него информация, но каков мотив? Зачем ему убивать Долльмана?

— Два года назад Озалид три месяца провел в тюрьме за попытку убийства чиновника министерства внутренних дел в Бонне. Срок заключения у него был бы намного больше, но суд принял во внимание смягчающие обстоятельства.

— Какие смягчающие обстоятельства? — спросил, удивленно подняв брови, Бауэр.

— В его личном деле значится, что он и его жена стали жертвами погрома в Эссене, совершенного группой праворадикальных экстремистов. Озалид получил ожоги второй степени, когда экстремисты забросали бутылками с зажигательной смесью иммигрантское общежитие, куда он с женой пришел в гости. Жена умерла от полученных ранений. Она была беременна. Экстремистов так и не привлекли к ответственности. — Баргель сделал паузу. — Канцлер Долльман был в то время министром внутренних дел и отвечал за федеральную безопасность. Насколько нам известно, Озалид несколько раз в письменном виде обращался к нему и обвинял его в том, что этих экстремистов не нашли и не осудили. Он считал, что Долльман несет за это личную ответственность. Чиновник, на которого Озалид совершил покушение в Бонне, был одним из подчиненных Долльмана.

— О Господи! — выдохнул Бауэр. — А в компьютере ничего не значится о недавнем прошлом Озалида?

— Год назад он покинул Германию и, по нашим данным, в последнее время находился в Стокгольме. Но он мог вернуться в Германию по фальшивому паспорту.

Бауэр немного подумал.

— А вы доверяете этому Фолькманну?

— Да.

— Где он находится в Мюнхене? Мы можем с ним поговорить?

Баргель сокрушенно покачал головой, понимая, что они теряют время. Его лоб взмок.

— Он позвонил мне домой, передал мне эту информацию чрезвычайной важности, а потом повесил трубку. — Баргель сделал паузу. — Но есть еще кое-что, сэр. Об этом тоже сообщил Фолькманн. Меня это очень беспокоит.

Бауэр внимательно смотрел на своего заместителя.

— Что именно?

Баргель глубоко вздохнул.

— По словам Фолькманна, покушение на убийство Долльмана и всех министров — лишь часть плана. Они собираются совершить путч.

— Кто — они? — Кристиан Бауэр был поражен.

Когда Баргель начал ему обо всем рассказывать, Бауэр качал головой и время от времени произносил:

— Господи Иисусе!

Баргель, ни на что не отвлекаясь, рассказал Бауэру о ядерной боеголовке, о ее предполагаемом месторасположении. На мгновение ему показалось, что его начальник вот-вот упадет в обморок. Баргель, чтобы перевести дыхание, сделал глубокий вдох. Лицо Бауэра было белым как мел.

— А где Долльман сейчас? — резко спросил директор Ландесамта.

— У своей любовницы.

— У которой из них?

— Наша служба безопасности считает, что у той, которая блондинка. Лизль Хенинг. Но наши люди в этом не уверены, и когда все выяснят, свяжутся со мной. — Баргель сглотнул. — Фолькманн сказал, что она тоже участвует в заговоре.

— Он назвал ее имя?

— Да, сэр. Я приказал офицеру службы безопасности связаться с личным телохранителем Долльмана Риттером и в качестве меры предосторожности проинформировать его о готовящемся покушении. Однако в связи с чрезвычайностью ситуации и требованием устава, я не могу отдать все необходимые приказы, так как для этого требуется ваше разрешение.

— Какие приказы вы уже отдали?

— Я передал дежурному офицеру список старших офицеров армии и сотрудников спецслужб, с которыми необходимо связаться. По вашему приказу они немедленно прибудут сюда. Команда, состоящая из двадцати человек, уже движется к дому девушки возле Ванзее — я взял на себя смелость отдать этот приказ, как только получил информацию от Фолькманна. — Баргель поспешно посмотрел на часы. — Они будут там с минуты на минуту. Другая команда сейчас в Мюнхене, готовится к операции на Кальберге. Мы сможем руководить их действиями отсюда по секретной линии. — Баргель помолчал. — Естественно, вы можете отменить мои приказы, сэр.

— А что насчет министров?

— Я уже приказал, чтобы их личную охрану поставили в известность о происходящем.

Баргель выжидающе смотрел на своего начальника. На лице Кристиана Бауэра блестели капельки пота. Он явно нервничал.

— Хорошо. Так мы и будем действовать. — Бауэр поспешно кивнул. — Сообщите, что я подтверждаю ваши приказы.

— А как быть с министром внутренних дел, сэр? Его также необходимо проинформировать.

В Федеральной службе безопасности Германии царила строгая иерархия, и Бауэр не мог пренебречь своим долгом. Министр внутренних дел и вице-канцлер Вебер находились на вершине пирамиды.

Испытывая сильный стресс, Бауэр затараторил:

— Я сам свяжусь с Вебером, но, Бога ради, установите контакт с Риттером!

В этот момент зажужжала рация, которую Баргель держал в руке. Он принял сообщение, а потом, прикрыв микрофон рукой, посмотрел на Бауэра и сказал:

— Долльман и его охрана в домике девушки на Ванзее.

Последовала короткая пауза — Баргель снова стал слушать, что ему говорили по рации, а потом резко сказал в микрофон:

— А вы попытайтесь! Бога ради, свяжитесь как-то с ним! Баргель снова прикрыл микрофон рукой и поднял голову. По вискам у него стекал пот, а лицо побледнело еще больше.

— Что случилось? — испуганно спросил Бауэр.

Баргель недоуменно пожал плечами.

— Речь идет о Риттере, сэр, телохранителе Долльмана. Он не отвечает на наши вызовы.

Карл Шмельц вышел на заснеженную террасу и застегнул зеленое полупальто на все пуговицы. Дойдя до угла, он всмотрелся в заснеженную тьму.

Призраки.

Кругом одни призраки.

Ледяной ветер завывал в долине, поднимая вихри снега. Шмельц смотрел в долину. Шел густой снег.

Он уже бывал здесь раньше, в этих горах, слушал, как гудит фён — теплый сухой ветер, характерный для долин Германии. Он знал это наверняка. Это осмос. Это у него в крови. Память была разлита в нем, словно легкая приятная боль.

Впервые он почувствовал себя… как дома? Собственно, он чувствовал себя на своем месте. Это его судьба. Он знал, что это признаки меланхолии, и всегда пытался подавлять такие мысли, но на этот раз он позволил себе это удовольствие.

Пушистые снежинки падали на его щеки. Прикосновение холодных снежинок приводило его в хорошее настроение.

Леденящий холод.

Он сделал глубокий вдох, чувствуя, как холодный воздух проникает в легкие, словно его касались чьи-то холодные нежные руки.

Как хорошо!

В юности его привозили сюда, на юг страны, дважды. Он помнил лица, помнил имена: Борман, Менгель, Эйхманн. Тайные поездки, надежные дома, засекреченные встречи.

«Да, вот наш мальчик. Посмотрите на него хорошенько. Когда-то, возможно не при вашей жизни, когда наступит подходящее время, когда подвернется возможность…»

Арийская форма черепа у всех окружавших его людей. Крепкие рукопожатия. Клятвы верности. Знакомые лица, новые лица. Люди, которые продолжали нести свет идеи.

Кто бы мог подумать, что потребуется столько времени?

На террасу обрушился шквал ледяного ветра. Шмельц сделал еще один глубокий вдох и сцепил зубы.

Близко. Так близко.

Услышав какой-то звук, он повернулся и посмотрел на застекленную дверь. На террасу вышел Майер, под его ботинками захрустел снег.

Шмельц вопросительно взглянул на него, и Майер сказал:

— Девушка уже здесь.

Шмельц кивнул, и они пошли обратно в дом.

Озалид включил фонарик.

01:14.

Прошло четыре минуты. Все это время он слышал каждый удар своего сердца, каждый звук в доме, каждый шаг в холодной темноте за окном — там ходили охранники.

Он выключил фонарик.

Озалид сделал глубокий вдох. Он сгорал от нетерпения, жаждал действия. Он хотел, чтобы это, наконец, произошло. Чтобы все поскорее закончилось.

Он думал о Лайле.

О ее красивом загорелом лице, о ее улыбке и о том, что сделали с ней эти звери. Он чувствовал какую-то странную легкость в голове, и знал, что его час вот-вот пробьет.

Давай!

Времени думать не было.

Просто сделай это.

Он еще раз прислушался к звукам в саду и, не услышав ничего подозрительного, встал, включил фонарик и подошел к ступенькам, чувствуя, как дрожат ноги.

Сделав несколько глубоких вдохов, он попытался взять себя в руки. Когда дрожь в ногах прошла, он начал очень медленно подниматься по ступенькам.

Дойдя до двери, он снял «беретту» с предохранителя, выключил фонарик, положил его в карман, а затем легонько коснулся ручки двери.

Когда он приоткрыл дверь, то увидел, что свет в коридоре включен, а дверь в кабинет закрыта. Очевидно, свет в той комнате, где должен был отдыхать охранник, не горел.

Он тихо вышел в коридор.

На лестничном пролете, ведущем на второй этаж, было темно, он слышал, как из спальни доносятся негромкие звуки музыки. Он очень четко осознавал все происходящее вокруг, и внезапно страх исчез. Озалид чувствовал странную легкость в теле, расслабленность. Он знал, что мгновение, которого он так долго ждал, вот-вот наступит.

Дойдя до лестницы, он начал медленно подниматься по ступенькам.

Дойдя до площадки второго этажа, он остановился. Музыка теперь звучала громче. Дверь в спальню была слегка приоткрыта, из дверного проема струился свет.

Озалид глубоко вздохнул, тихо приоткрыл дверь и поднял «беретту» с глушителем.

А потом сделал шаг вперед, к свету.

В темноте кабинета Риттер внезапно услышал жужжание рации и проснулся.

Он прилег на диван и выключил настольную лампу, так как очень устал после сегодняшнего напряженного дня, проведенного с Долльманом. Он хотел дать отдых глазам, но быстро уснул, убаюканный успокаивающей музыкой Вагнера.

Он потянулся в темноте за рацией и сонно сказал:

— Риттер.

— Риттер, это Вернер Баргель. Где вас черти носят? Вы с канцлером?

Риттер протянул руку к настольной лампе и включил ее, чуть не сбросив со стола.

— Что случилось? — прохрипел он.

— Нет времени объяснять, просто слушайте, Риттер, и слушайте меня внимательно. На канцлера готовится покушение. Оставайтесь возле него. Вы меня слышите? Оставайтесь возле него! Не упускайте его из виду. К вам едет команда поддержки. Через пару минут они уже будут у вас. Главное — оставайтесь с Долльманом!

Риттер бросил рацию и встал. Он окончательно проснулся. Схватив вторую рацию, лежавшую на столе, он быстро отдал приказы охранникам. Сердце выскакивало у него из груди. Он не стал ждать, пока охранники в машинах ответят.

— Охранное подразделение! Экстренная тревога! Повторяю. Экстренная тревога! Охранное подразделение! — кричал Риттер в рацию, глотая окончания слов. — Перекрыть все входы и выходы в здание. Выполняйте!

Риттер метнулся к двери и побежал по коридору, на ходу лихорадочно вытаскивая девятимиллиметровый пистолет «Зиг и Зауэр» Р-6. Подняв пистолет в руке, он на бегу осматривал первый этаж. Теперь он слышал не только музыку, но и скрип ворот, беготню охранников, выполнявших его приказ.

Добежав до лестницы, Риттер увидел открытую дверь в подвал. У него сжалось сердце, и всем своим существом он ощутил опасность. Он помедлил секунду, мысли прыгали в его голове, которая, казалось, была охвачена огнем. Дверь всегда была закрыта, и сегодня тоже. В этом он был уверен. А если сейчас она открыта, значит, кто-то…

Господи!

Он слышал, как охранники лихорадочно бегают вокруг дома, но, не обращая внимания на эти звуки, бросился вверх по лестнице, слыша стук своего сердца. С пистолетом наготове он бежал вверх, перепрыгивая через три ступеньки.

Когда Озалид вошел в спальню, он увидел мужчину на кровати с розовым постельным бельем и молодую красивую женщину в ночной рубашке, сидящую возле трюмо с сигаретой в руке. Она молча с ужасом уставилась на него, но не издала ни звука.

Во всей этой ситуации было что-то нереальное, особенно учитывая звучавшую фоном оперу. На мгновение Озалид остановился, глядя на девушку.

Он узнал это красивое лицо — он видел девушку на фотографиях. Их глаза встретились, и когда она посмотрела на «беретту» с глушителем, которую сжимал в руке Озалид, ее, казалось, переполнил страх. Потом она нервно перевела взгляд на фигуру на кровати, словно указывая на мишень.

Озалид увидел Долльмана, наполовину прикрытого розовым покрывалом, его белые плечи, шею и часть торса, седые волосы на груди. Толстый живот размеренно поднимался и опускался.

Озалид почувствовал, что его переполняет ненависть. Сделав шаг вперед, он опустил руку с «береттой», прицеливаясь, и в этот момент услышал шум на лестнице, перекрывавший звуки музыки.

Кто-то бежал по ступенькам. Потом послышались и другие звуки внизу — стук по дереву и хлопанье двери… Озалид обернулся — дверь спальни распахнулась, и появился телохранитель с пистолетом в руке. Озалид понимал, что это верная смерть, и он был ей рад, но он обязан был выполнить свой последний долг…

Риттер увидел пистолет в руке Озалида, и это вызвало у него шок. Он явно был не в выгодной позиции.

Внезапно Риттер дернулся вправо, и Озалид в этот момент быстро выстрелил два раза подряд. Одна из пуль попала Риттеру в левое плечо. Охранник вскрикнул от боли, когда пуля впилась в мышцу и раздробила ему кость, но турок уже не обращал на него внимания. Он повернулся к своей мишени.

Он взял Долльмана на прицел как раз в тот момент, когда канцлер проснулся. На его лице застыло выражение изумления, его огромное тело дернулось.

Прежде чем канцлер успел что-нибудь сказать, Озалид выпустил две пули.

Он увидел пятно крови на левой щеке Долльмана, под глазницей, куда попала первая пуля, а потом тело Долльмана дернулось на кровати, когда вторая пуля пробила ему грудь.

Озалид уже нажимал на курок в третий раз, когда краем глаза увидел, что телохранитель поднимает пистолет.

Прежде чем он успел прицелиться в Долльмана еще раз, он услышал выстрел и почувствовал, как горячий свинец впивается ему в правый бок. Его отбросило в сторону — прозвучала серия выстрелов, пули рвали его тело в клочья. Телохранитель выпустил в него всю обойму.

Озалид стал заваливаться назад, глядя на женщину в розовой ночной рубашке, слыша ее крики.

Его развернуло при попадании еще одной пули, и пистолет в его руке выстрелил. Пуля попала женщине в горло, и она отлетела к стене, взмахнув руками, судорожно пытаясь вдохнуть. Ее красивое лицо исказилось, а глаза расширились от боли.

Когда последняя пуля попала в тело Озалида, он резко дернулся вперед и упал на мягкое розовое покрывало, которым прикрывался Долльман. Он уже не слышал топота ног на лестнице, криков людей, вбежавших в комнату, и лишь часть его сознания фиксировала, как чьи-то руки стаскивают его с тела канцлера.

И когда его глаза закрылись в последний раз, он думал только об одном.

О Лайле.

Через сорок секунд, ровно в час шестнадцать, Конраду Веберу позвонили в его номер на шестом этаже берлинской гостиницы «Кемпински» на Курфюрстендамм. Ему на мобильный телефон пришло сообщение из берлинского Ландесамта, предупреждавшее, что ему скоро позвонят по очень важному делу.

Несмотря на поздний час, Вебер был все еще одет и изучал документы. Положив кожаный «дипломат» на кровать рядом с собой, он сел и стал ждать звонка. Когда ему позвонили через десять секунд, Конрад Вебер с изумлением выслушал то, что рассказал ему Кристиан Бауэр — о том, что произошло с канцлером на Ванзее, и о готовящемся путче.

Когда Бауэр закончил пересказывать все подробности, в трубке зазвенела тишина, и Вебер воскликнул:

— О Господи!

Они разговаривали еще ровно шесть минут.

В Германии существует закон, гласящий, что в случае смерти или недееспособности канцлера в связи с плохим здоровьем, пост главы немецкого правительства временно занимает вице-канцлер — до момента выдвижения и избрания нового канцлера.

Конрад Вебер был человеком прагматичным и рациональным и, как правило, спокойно реагировал на стрессовые ситуации. Он осознавал свои обязанности, несмотря на шокирующие новости о смерти Долльмана, и четко и ясно дал понять Кристиану Бауэру, что именно надо сделать для сохранения безопасности и целостности Федеративной Республики Германии. Вебер сказал, что незамедлительно приступит к обязанностям канцлера и в течение часа соберет экстренное заседание кабинета министров.

Угроза жизни министров была весьма реальной, и Вебер согласился с требованиями, выдвинутыми Бауэром, усилить меры безопасности. Офицеры службы безопасности Рейхстага уже связывались с министрами, остановившимися в гостиницах города: «Интерконтиненталь», «Швайцерхоф», «Штайгенбергер».

Также необходимо было усилить охрану Рейхстага — на случай нападения на здание или министров в течение ближайших часов.

Вебер собирался немедленно ввести чрезвычайное положение в стране и связаться с теми людьми из армии и полиции, лояльность которых не могла быть подвергнута сомнению. Как армейские подразделения, так и полицию необходимо было поднять по тревоге и перекрыть границы.

Вебер приказал Кристиану Бауэру уточнить месторасположение боеголовки, но избежать вооруженных конфликтов и не пытаться захватить боеголовку до момента, когда Вебер проинформирует правительство и обсудит с министрами план действий. Он твердо стоял на своем, и, несмотря на протесты Бауэра, Конрад Вебер сказал, что не собирается рисковать и подвергать Германию угрозе ядерной катастрофы, пока у него не будет всей информации относительно путча и заговорщиков. Он приказал Бауэру не предпринимать никаких действий до тех пор, пока он не проконсультируется с министрами и не сообщит им о последних событиях.

Счет шел на минуты и часы, Бауэр должен был докладывать ему и только ему, и неважно, кто какую должность занимает и какой властью обладает. Вебер сказал, что он сам будет контролировать действия армии и полиции, и все запросы по поводу использования армейских и полицейских подразделений должен санкционировать исключительно он сам.

Закончив телефонный разговор, Конрад Вебер, и. о. канцлера Германии, который, как правило, отличался сдержанностью и рациональным подходом к делу, почувствовал, что он весь взмок, а руки у него неудержимо трясутся.

Он остро ощущал, какой груз ответственности свалился на его — плечи. Вебер посмотрел на свой «дипломат» из коричневой кожи, лежавший на кровати. Он был уверен, что все подготовил для экстренного заседания кабинета министров, и был твердо убежден в том, что его намерения и действия соответствуют интересам немецкого народа. Теперь будущее Германии зависело от него и только от него.

Отерев пот со лба тыльной стороной дрожащей кисти, он стал звонить своему телохранителю, а также водителю, который спал в соседнем номере.

Глава 57

Водитель остановился на горной дороге в том месте, где автомобиль не был виден за деревьями. Он заглушил мотор и выключил фары. Из потрепанного «опеля» выбрались пятеро. Действовали они очень активно — распахнули багажник машины, стали суетиться, разбирая оружие. Один из террористов сунул Фолькманну в руки автомат Калашникова. Тот взял оружие и проверил, поставлено ли оно на предохранитель и заряжен ли магазин.

Фолькманн взглянул на горы. Погода ухудшилась, видимость была плохой из-за густого снегопада. Сосны покрылись снегом и стояли, словно окутанные туманом. В радиусе десяти метров ничего не было видно. За пеленой снега невозможно было различить даже очертания горы. Они с трудом преодолели крутой подъем, мотор ревел от напряжения, пока, наконец, они не остановились возле дороги, в пятидесяти метрах от начала частных владений. Последние двести метров водителю пришлось вести машину на маломощной передаче, чтобы не так сильно ревел мотор.

Мысли о том, что могло произойти с Эрикой, навязчиво лезли Фолькманну в голову, а он пытался отогнать эти ужасные картины, пытался сконцентрироваться на предстоящем деле. На лицо ему падали снежинки. Когда глаза привыкли к сумрачному свету, Фолькманн посмотрел на Любша. Тот разговаривал с Гартихом, а затем Фолькманн увидел, что Гартих кивнул, Любш похлопал его по плечу, и тот скрылся в метели, прижимая к груди «Калашникова». Любш подошел к Фолькманну.

— Мы с тобой пойдем через заросли. Как только мы приблизимся на нужное расстояние, я воспользуюсь вот этим. — Любш указал на передатчик. — Когда мои парни внизу получат приказ, они начнут стрелять в людей на плато. Если справиться с ними не удастся, мы, по крайней мере, попытаемся хотя бы их обезоружить. Гартих пошел искать телефонные кабели и электропровода. Если он их найдет, сразу же перережет. Тогда друзья Кессера окажутся отрезанными от окружающего мира. Возможно, это даст нам преимущество в случае, если они попытаются вызвать подмогу. Если нам нужно будет воспользоваться телефонной линией, Гартих нас подключит. В худшем случае мы сможем воспользоваться телефоном-автоматом в километре отсюда.

— А зачем искать линии электропередач? У них же может быть аварийный генератор.

— Несомненно, он у них есть. Но Гартих — эксперт в этих делах, и он утверждает, что провода нужно перерезать, — если аварийный генератор и включится, то электроэнергии хватит только на слабое освещение, да еще розетки будут работать, а вот более энергоемкие устройства, например, электромоторы, уже не потянут. Тогда боеголовка будет не опасна. — Любш улыбнулся. — Но на это особо рассчитывать не стоит, Фолькманн.

Любш глубоко вдохнул и выдохнул пар в холодный воздух.

— Будем действовать по обстоятельствам. У нас есть преимущество неожиданного нападения, так что остается только надеяться, что те ублюдки на плато, возле КПП, не заметят моих ребят. — Любш окинул взглядом деревья, покрытые снегом. — Ладно, не будем тратить время, Фолькманн. Посмотри внимательно, нет ли тут сигнальных проводов, — на тот случай, если с безопасностью у них лучше, чем нам говорила та девчонка.

Посмотрев на часы, Любш созвал всех своих. Они снова быстро прошлись по всем пунктам плана и через две минуты сверили часы.

Здание Рейхстага на Платц дер Републик было похоже на муравейник и светилось огнями, как рождественская елка.

Вернер Баргель еще никогда в своей жизни не видел такой активности, кроме, разве что, того момента, когда упала Стена и сквозь Бранденбургские ворота к Рейхстагу бросилась толпа людей. Это была памятная ночь.

Нечто подобное происходило и теперь.

Баргель стоял на ступеньках у стеклянной двери южного входа, со стороны Шайдеманнштрассе. Изо рта у него вырывался пар, и он начал нервно ходить туда-сюда по бетонным ступенькам, вдыхая морозный декабрьский воздух и думая о смерти Долльмана. Это событие его шокировало.

Собственно, это шокировало всех.

Массивное гранитное здание было свидетелем многих исторических событий. Оно пережило пожар, захват русскими, возведение и уничтожение Берлинской стены. Вот и сейчас оно стало центром исторических событий, которые вершились у всех на глазах.

Казалось, вокруг Рейхстага выстроилась половина всех полицейских Берлина. Здесь было, по меньшей мере, шестьдесят бело-зеленых «фольксвагенов» и столько же полицейских фургонов. Повсюду кишели полицейские в бело-зеленых защитных костюмах, при полном обмундировании, в белых шлемах с забралами из перспекса[52] и с газовыми пистолетами. Некоторые вели на поводке овчарок, а над головами собравшихся здесь людей летали четыре вертолета, их лопасти жужжали в темноте, разрываемой синими мигалками полицейских машин. Копы в зеленой форме сбивались в группки и нервно обсуждали происходящее, обеспокоенно поглядывая по сторонам. Другие группы прочесывали небольшой парк напротив. В темноте мелькали лучи их фонариков, лаяли собаки, раздавались крики, слышалось шипение раций, треск передатчиков в машинах. Везде развернулась лихорадочная деятельность. Казалось, вот-вот начнется третья мировая война.

О Господи!

Баргель покачал головой, чувствуя дрожь в ногах.

Угроза запуска ракеты с ядерной боеголовкой была вполне реальной, панику усиливали слухи о возможном покушении на жизнь министров. Все это вызывало сильное беспокойство у Баргеля.

Он взглянул на часы.

2:10.

Три министра уже приехали, и это не повлекло за собой каких-либо эксцессов. Все они с угрюмыми лицами, сильно нервничая, поднялись по каменным ступенькам на Шайдеманнштрассе, отгороженные от всего мира плотной стеной полицейских из антитеррористического отделения, и наконец вошли в здание Рейхстага. Смерть Долльмана потрясла их всех. Несомненно, угроза их жизням также не способствовала спокойствию. Штрайхер и был похож на труп. У Эккарта при себе был пистолет. Бартель посмотрел на толпу полицейских — и в форме, и в гражданском. У них у всех на лацканы были нашиты желтые кружки, обозначавшие их принадлежность к спецподразделениям. Но эти желтые метки ничего не гарантировали. Любой человек, идущий по улице, мог выжидать подходящего момента. Это мог быть и человек в форме. Баргель всматривался в лица полицейских, что-то нервно обсуждавших. Некоторые из них смотрели на вход в Рейхстаг.

Это может быть кто угодно. Один человек или группа.

Кому доверять?

О Господи!

Однако Баргель все же сомневался, что кто-либо, находясь в здравом уме, сейчас мог попытаться совершить нападение на министров. Это было бы равнозначно самоубийству. Пытаться пробраться сквозь заслоны полицейских вокруг Рейхстага сейчас — все равно что биться головой о Великую Китайскую стену. Никого не впускали и не выпускали без личного разрешения начальника полиции Берлина, за исключением разве что министров, охраны Рейхстага и самого Баргеля — по приказу Бауэра. Начальник полиции стоял на холоде в десяти метрах от него, и лицо у него было такое, словно кто-то перерезал ему артерии и из него постепенно вытекала кровь. Он разговаривал с тучным темноволосым мужчиной лет тридцати — Акселем Виглински, начальником службы безопасности Рейхстага. Они оба нервно рыскали взглядами по толпе.

Никто ни в чем не был уверен, несмотря на все меры предосторожности. Команда Виглински уже трижды обошла здание Рейхстага с полицейскими собаками, они проверяли каждую комнату, каждую щель, подвалы, каждый этаж, каждое крыло здания — северное, южное, восточное, западное.

Нигде ничего.

Никаких подозрительных личностей. Ни бомб, ни взрывчатки.

Баргель обсудил с начальником полиции план дальнейших действий. Когда приедут остальные министры, их отведут к лифту, на котором они поднимутся на третий этаж в северном крыле здания, в комнату под номером четыре. От входа с Шайдесаннштрассе до комнаты номер четыре идти было две минуты. Когда приедет Вебер с телохранителями, Баргель и Аксель Виглински лично отведут его туда.

Комната номер четыре имела в Рейхстаге и другое название. Ее называли «подвесным кабинетом» и использовали только в экстренных случаях и при встречах повышенного уровня секретности.

Это была даже не комната, а большая звуконепроницаемая коробка с входом в виде люка. Коробка была подвешена на восьми толстых стальных штырях. Размеры коробки — десять на десять метров. Прослушивать разговоры в ней было невозможно, так как ее стены, пол и потолок ничего не касались. Никаких телефонных кабелей. Никакой связи. Только вход, он же и выход — дубовые двери с пуленепробиваемым и взрывозащитным покрытием. И этот вход будет тщательно охраняться как охраной Рейхстага, так и антитеррористическим подразделением.

Баргель внимательно посмотрел на лица копов. Он думал о том, что сказал ему Фолькманн. Кто угодно из этих людей мог оказаться убийцей, ждущим удобного момента для атаки.

Но очень уж это было рискованно, поэтому маловероятно.

«Это должна быть бомба», — подумал Баргель. Однако они ведь проверили не только здание, но и подвесной кабинет, и даже личные шкафчики охранников из службы безопасности. Ничего. Чисто. Ни малейшего следа взрывчатки. Возможно, люди Виглински что-то упустили? Но в этом он сомневался. Аксель был дотошным до крайностей, и направил проверять здание три команды саперов, причем каждая команда проверяла одно и то же помещение — одна за другой. Они работали быстро и эффективно.

Если это не бомба, то что же?

Баргель еще раз поговорил с начальником полиции о мерах предосторожности, видя мрачное выражение его лица. На виске полицейского вздулся и часто пульсировал сосудик из-за нервного напряжения.

Потом начальник полиции отправился посовещаться со своими сотрудниками и Акселем Виглински, и тут послышался внезапный вой сирен, и у Баргеля оборвалось сердце.

На Шайдеманнштрассе выехала колонна «мерседесов» и полицейских на мотоциклах. Приехали некоторые министры. Они, явно нервничая, выходили из черных «лимузинов», из их ртов валил пар. Вокруг машин толпились копы, а вертолеты спустились пониже. Слышался треск раций.

Три министра поспешно поднялись по лестнице, и Аксель Виглински поздоровался с каждым из них у двери. Внутри их ждали восемнадцать вооруженных охранников. Каждый из охранников отвечал за определенного министра и должен был вместе с телохранителем министра проводить его в подвесной кабинет.

Снова послышалось завывание сирен, показались синие мигалки. Подъехали еще четыре министерских «мерседеса», потом еще два. Следующим был Конрад Вебер.

Суматоха усилилась еще больше, напряжение возросло, когда Вебер подъезжал к зданию. Сотрудники антитеррористических подразделений окружили машину, словно они не доверяли своим коллегам в зеленой форме.

Баргель молился о том, чтобы никто из сотрудников этих подразделений не явился сюда с целью убить Вебера. Охранники выстроились в колонну по четыре человека, а когда Вебер дошел до лестницы, Баргель расстегнул под плащом пиджак — под ним в кобуре у него был пистолет «Зиг и Зауэр» Р-6. Он сделал это на всякий случай, но уже почему-то знал, что здесь ничего не произойдет. Он стал ждать Вебера у стеклянной двери, а тот поднимался по лестнице: длинное темное пальто било его по ногам, а побелевшее лицо было мрачным. По бокам от него шли двое охранников, которые никому не доверяли, даже начальнику берлинской полиции, который их вел.

Пройдя в стеклянную дверь, Вебер грустно кивнул Баргелю. Баргель указал на длинный коридор, ведущий к лифту и подвесному кабинету, а потом облегченно вздохнул. Сейчас, когда Вебер был уже внутри Рейхстага, Баргелю стало спокойнее. На мгновение он замялся. Как ему теперь называть Вебера? Господин вице-канцлер? Господин канцлер? Ладно, лучше употребить обтекаемую формулировку.

— Сюда, господин Вебер, — мрачно сказал он.

Баргель проводил его по выложенному паркетом коридору, а охранники и Аксель Виглински их сопровождали.

Выйдя из дома, Майер направился к освещенной заснеженной дорожке, ведущей к бетонному зданию.

Зайдя внутрь, он щелкнул выключателем, и холодная комната наполнилась светом. Закрыв дверь, он прошел к панели управления и столику с телефоном, бросив быстрый взгляд на серую боеголовку, установленную в центре зала. Он поднял трубку, чувствуя, что нервничает все сильнее.

Двадцать минут назад ему позвонил Бреннер и сообщил новости из Берлина. Оказывается, не только Долльмана убили. В голосе Бреннера звучала паника, и у Майера кровь отлила от лица.

Гринцинг тоже был мертв.

Кессер и его девушка пропали, в квартире Кессера обнаружили следы борьбы.

Бреннер сказал, что перезвонит через десять минут, так как его люди обыскивают квартиру Кессера в надежде найти хоть какую-то зацепку и пытаются также разузнать что-нибудь о Гринцинге.

Но никто до сих пор не позвонил. Линия была разъединена.

Выругавшись, Майер попытался воспользоваться оставшейся линией. Он чувствовал, что на лице выступает пот. Он знал, что все остальные сидят в доме и ждут, когда он вернется, кроме Крюгера, который пошел к КПП, чтобы выяснить, что происходит.

Вторая линия тоже не работала.

Он несколько раз нажал на рычажок телефона, чтобы убедиться в этом, но ничего не изменилось. Бросив трубку, он услышал отдаленный звук. Где-то стреляли.

Он замер на несколько секунд, прислушиваясь и почти не дыша, словно животное, почуявшее опасность. Его сердце на мгновение замерло, а потом забилось в бешеном темпе. Наконец ему удалось взять себя в руки, и под звуки пальбы он бросился к двери.

Кружила метель, Фолькманн и Любш наконец вышли из зарослей справа от подъездной дороги.

Впереди все заливал свет прожекторов, на заснеженной дороге виднелись следы шин. Тут было пусто, если не считать двух «мерседесов», припорошенных снегом. Справа виднелась покрытая белым снежным покрывалом крыша плоского бетонного здания. Они тихо двинулись в том направлении и спрятались за одним из «мерседесов».

Фолькманн вглядывался в дом сквозь пелену снега. Там горел свет, но из-за снегопада за окнами ничего видно не было.

Фолькманн повернулся к Любшу, и террорист, кивнув, включил рацию на передачу и что-то быстро сказал, а затем посмотрел на Фолькманна.

— Гартих перерезал телефонные провода. Будем надеяться, что он найдет и линию электропередачи. Ты готов?

Фолькманн кивнул. Любш поспешно что-то скомандовал по рации.

Через секунду послышался треск выстрелов, и лес и долина отозвались эхом на звуки выстрелов.

Фолькманн двинулся по заснеженной гравиевой дорожке к бергхаузу, а Любш последовал за ним. И в этот самый момент они услышали, как за их спиной открылась дверь.

Выйдя в снегопад, Майер увидел двоих мужчин, которые с изумлением оглянулись и мгновенно взяли его на прицел своих автоматов Калашникова.

Майер застыл от ужаса. Снежинки, кружась, падали на его лицо.

Темноволосый мужчина приложил палец к губам и тихо сказал:

— Не вздумай даже пикнуть. Держи руки на виду. — Он сделал шаг в сторону Майера. — Где Шмельц и девушка?

На мгновение Майер замялся, и мужчина приставил дуло автомата прямо к его голове.

У Майера подогнулись ноги, он сглотнул. Мужчина ткнул дулом «Калашникова» Майеру в лоб.

— Отвечай!

— В доме.

— Как тебя зовут?

— Майер.

Мужчина с «Калашниковым» посмотрел на серое бетонное здание, из дверного проема которого лился свет.

— Возвращайся внутрь, Майер.

В голове Майера все смешалось, и он бросил взгляд на второго мужчину. Тот был совсем молодым, лет двадцати, и свет прожекторов поблескивал на его очках. Эхо от пальбы звучало все явственнее, и Майер удивлялся, почему все остальные этого не слышат и не выходят из дома.

Холодное дуло «Калашникова» больно ткнулось ему в голову, и Майер дернулся.

— Иди давай, или я тебе голову разнесу.

В глазах мужчины горела безумная ярость, но ему, слава Богу, пока удавалось ее контролировать. Несомненно, если он захочет, то нажмет на курок.

Майер вошел в бетонное здание. Сзади послышался какой-то шум, и через секунду им навстречу из дома выбежал Крюгер с вальтером в руке. По его лицу было видно, что он в панике.

За долю секунды Крюгер осознал увиденное и поднял пистолет. Не успел Фолькманн навести на него дуло автомата, как Крюгер начал палить. Тело Майера отбросило назад, а у Фолькманна из руки выбило автомат, еще одна пуля попала ему в ладонь.

На них посыпался град пуль, донесся крик Любша, который принял огонь Крюгера на себя. Пули бились о бетонную стену и впивались в его тело.

Фолькманн упал и откатился вправо по снегу, чувствуя, как еще одна пуля попала ему в правое предплечье. Он увидел, что Крюгер быстро бежит к дому, по-прежнему отстреливаясь.

Фолькманн схватил «Калашникова» левой рукой, поднял его и поспешно выстрелил в тот самый момент, когда Крюгер добежал до двери.

Автомат изверг град пуль, часть из которых попала Крюгеру в левый бок, и он резко дернулся.

Фолькманн снова нажал на курок.

Вторая очередь попала Крюгеру в шею, практически снеся ему голову. Его тело изогнулось дугой и упало.

Еще какое-то время звучало эхо выстрелов, но вскоре стало тихо.

Фолькманн застыл на месте, внезапно осознав, что онемела правая рука. Он посмотрел на свои раны. Пуля пробила правую ладонь, из сквозной раны шла кровь. Вторая пуля раздробила кость прямо над локтем, и на рукаве расползалось красное скользкое пятно. Боли еще не было, только ее смутное предощущение, но боль должна была скоро прийти.

На снегу лежали тела Любша и Майера. Глаза Майера расширились и застыли, на месте лица Любша было кровавое месиво, а его очки валялись рядом.

Невдалеке доносились звуки непрерывной пальбы. Парни Любша, судя по всему, встретили ожесточенное сопротивление. Но все это, казалось, происходило очень далеко, словно в другое время и в другом месте.

Было такое ощущение, что он выпал из времени, однако он чувствовал, как бьется его сердце, как уплывают драгоценные секунды и как чудовищная боль пронзает его руку.

Внезапно все вокруг погрузилось во тьму, погасли все прожекторы. Фолькманн стоял в темноте, чувствуя, как снег падает ему на лицо, и слышал стук своего сердца.

Через пару секунд все вокруг снова было залито светом, в лучах которого кружились снежинки.

Гартих перерезал электрокабель, и включился аварийный генератор.

Лампочка на крыльце и прожекторы над головой несколько раз мигнули, потом стали светить немного тусклее и, наконец, зажглись ярко, как и прежде, — генератор стал работать в нормальном режиме.

Обернувшись, Фолькманн взглянул на бетонное задние. Дверь по-прежнему была открыта, но внутри было темно.

Если Гартих ошибся…

Звуки выстрелов стали громче, а потом стихли.

И тут наступила внезапная, потрясающая тишина, которая, казалось, заполнила снежную тьму, словно некая волшебная сила.

Он повернулся к дому, глядя на освещенное окно коридора, и, бросив тяжелый автомат, вытащил окровавленными пальцами из кармана «беретту». Его охватила слабость, сознание затуманилось, и он закрыл глаза — раны были очень болезненными. Открыв глаза, он сделал глубокий вдох, отчаянно пытаясь не потерять сознание. Холодный воздух наполнил легкие.

Быстро пройдя к двери мимо тела Крюгера, Фолькманн вошел в дом.

Глава 58

В камине горел огонь, застекленная дверь вела на террасу. За окном была кромешная тьма, снежинки бились о стекло. У камина стоял мужчина. На его лице было удивление, но не страх. Рядом с ним стояла Эрика. Когда Фолькманн вошел в комнату, она увидела пистолет и хотела что-то сказать.

— Всем стоять! — приказал Фолькманн.

Держа оружие в вытянутой руке и глубоко дыша, он попытался осознать увиденное. Эрика и мужчина стояли рядом, совсем близко друг от друга, словно они были хорошо знакомы. Девушка испуганно смотрела на Фолькманна, и он смутился. Из простреленной руки текла кровь, сознание мутилось.

Он посмотрел на мужчину. Подтянутый. Загорелый. Симпатичные морщинки вокруг добрых глаз. Красавец с серебристыми волосами. Это, без сомнения, был Шмельц. Фолькманн увидел, что тот посмотрел на пистолет, а потом перевел взгляд на него.

Эрика двинулась ему навстречу, и мужчина не попытался ее остановить.

— Джо.

Фолькманн перевел пистолет на нее и хрипло сказал:

— Я сказал: всем стоять! Делай, что я говорю.

Побледнев, девушка замерла на месте.

Фолькманн прицелился в голову мужчине и указал на стол.

— Отойди от девушки. Медленно.

Шмельц замялся, но потом сделал так, как велел Фолькманн. Свет в комнате мигнул, а потом снова стал гореть ровно. Шмельц взглянул на потолок.

— Садись за стол и положи руки перед собой, — сказал Фолькманн.

Немного помедлив, мужчина подошел к столу и положил узкие изящные кисти на полированную поверхность стола, невозмутимо глядя на Фолькманна.

— Кто вы? — спокойно спросил Шмельц.

— Моя фамилия Фолькманн.

В голубых глазах Шмельца что-то промелькнуло, а затем он посмотрел на пол перед Фолькманном.

Фолькманн тоже опустил глаза. На ковер капала кровь, оставляя красные пятна. Из него вытекала жизнь. Щеки у него пылали, а на лбу проступили капельки пота.

— Джо, послушай меня, пожалуйста! — сказала девушка, и он оглянулся.

В ее голосе слышалась забота. Или это ему только показалось? Фолькманн чувствовал, что вот-вот потеряет сознание. Вся эта сцена выглядела нереальной.

Несколько раз быстро моргнув, он попытался сфокусировать зрение. Девушка снова начала двигаться в сторону, на этот раз медленнее. Фолькманн прицелился в нее. Поколебавшись, девушка застыла, изумленно глядя на него.

— Я сказал тебе: не двигайся. Молчи.

— Если вы пришли сюда, чтобы остановить то, что происходит, то вам не удастся это сделать, — внезапно сказал Шмельц, качая головой и укоризненно глядя на Фолькманна. — Вам это не остановить.

— Это еще почему?

— Все зашло слишком далеко. От того, убьешь ты меня или нет, ничего не изменится. Ты хочешь убить меня, Джозеф?

Фолькманн проигнорировал вопрос, пытаясь фокусировать взгляд и не потерять сознание.

— В Берлине есть люди, которые все знают о происходящем. Им удастся это остановить.

Шмельц посмотрел в окно. О стекло бились снежинки. На его лице было такое выражение, как будто сейчас все уже было неважно. Повернувшись к Фолькманну, он покачал головой.

— Едва ли это имеет значение. Долльман уже мертв, поверь мне, Джозеф.

— А остальные? Что ты намерен сделать с ними?

У Шмельца расширились глаза, когда он осознал смысл услышанного. Его лицо побледнело, и он взглянул на девушку, а потом снова перевел взгляд на Фолькманна.

— Откуда ты знаешь? — его голос почти перешел в шепот.

— Отвечай на вопрос. Что произойдет с министрами?

— Какая разница? Сейчас это уже не остановить, поверь мне.

Пальцы Фолькманна крепче сжались на рукоятке пистолета.

— От этого зависит, останешься ли ты в живых.

Шмельц помолчал, словно задумавшись.

— Ты ведь пришел не один, правда? — Он посмотрел на телефон. — Твои сообщники перерезали телефонные кабели, не так ли?

Фолькманн кивнул.

Шмельц отвернулся.

— Это было достаточно глупо. Телефон был бы вашим единственным шансом предупредить Берлин. Но сейчас уже слишком поздно. И не важно, останусь я в живых или умру. Невозможно ничего сделать, что могло бы остановить происходящее, Джозеф.

Фолькманн подошел ближе и приставил ко лбу Шмельца дуло пистолета. Мужчина дернул головой, его глаза расширились от страха, но Фолькманн не прекращал надавливать «береттой» на лоб Шмельца.

— Рассказывай давай. Быстро! Иначе я нажму на курок..

Конрад Вебер обвел взглядом лица сидящих за столом в подвесном кабинете.

В ярком неоновом свете все лица казались мертвенно-бледными.

Двери закрыли, и заседание началось. Вебер остался стоять. Он говорил почти две минуты без перерыва, описывая происшедшее министрам. Он остановился, чтобы перевести дыхание, и увидел изумление на лицах людей, сидевших вокруг стола.

— Господа, у меня есть несколько предложений по поводу того, как справиться с этими беспрецедентными проблемами, — продолжил он, обращаясь к семнадцати министрам. — Необходимо принять чрезвычайные меры.

Голос Вебера звучал твердо и решительно, но на его лбу и верхней губе от волнения появились капельки пота.

— Я надеюсь на ваше сотрудничество и поддержку каждого из этих предложений. Президент проинформирован о ситуации. Старшие офицеры армии и полиции, чья лояльность не вызывает сомнения, уже заняли ключевые посты. Все силы, находящиеся в распоряжении Федеральной республики, могут быть задействованы в любой момент. То, что произошло с канцлером Долльманом и что может произойти в ближайшее время, — это чудовищно и угрожает существованию республики. Те, кто причастен к этому, ответят за все, что совершили. Едва ли я должен напоминать вам о том, что не только жизнь граждан республики находится в опасности, но и наши жизни тоже. — Вебер прочистил горло, видя, как министры обреченно кивают. — Во-первых, необходимо немедленно ввести чрезвычайное положение в стране. Во-вторых, необходимо издать декрет по защите народа и федерации, который отменит все гражданские и конституционные права до тех пор, пока государство не очистится от элементов, угрожающих демократии. В-третьих, я хочу, чтобы каждый неонацист и экстремист, без уважения относящийся к основным политическим течениям, был интернирован. Это будет согласовано с отделениями Ландесамтов и BfV. — Сделав паузу, Вебер достал из кармана носовой платок и вытер пот со лба. — Наличие ядерной боеголовки вызывает ужаснейшие опасения. Как только Бауэр и BfV получат больше информации об организаторах этого террористического акта и поймут, какие меры стоит предпринять для нейтрализации угрозы, мы начнем действовать. Если действовать прямо сейчас, не имея достаточной информации, это может привести к чудовищным последствиям. Господа, я должен просить вас о полной поддержке во всех этих вопросах.

Вебер смотрел на мертвенно-бледные лица, на то, как министры испуганно кивали, и чувствовал, как под мышками скапливается пот. В наступившей тишине Вебер услышал странное тиканье, и в панике посмотрел вниз. Звук стал громче. Вебер поднял голову и понял, что это тикают часы на стене. Секундная стрелка медленно вращалась по кругу. Он вздохнул, осознав, что у него уже началась паранойя, и посмотрел на министров за столом.

— Господа, — решительно заявил он, — по действующему законодательству я должен позвонить президенту и поставить его в известность, прежде чем мы реализуем эти предложения, равно как и все остальные, которые сочтем нужными. Вы все согласны на эти меры?

Вебер посмотрел на серьезные лица министров и стал спрашивать всех министров по очереди, согласны ли они, — этого требовал регламент.

Свое согласие дал каждый из них.

За окном кружился снег, а в камине потрескивали поленья.

Фолькманн по-прежнему держал Шмельца под прицелом своего пистолета. Он чувствовал, как снова наплывает слабость. Рукоятка пистолета была липкой от крови, красные капли падали на ковер. Перед глазами все плыло. Поморгав, он сделал глубокий вдох и попытался взять себя в руки.

— Джо… Дай я тебе помогу! — Казалось, голос девушки доносился издалека, и в нем слышалась паника.

Если она подойдет ближе, то сможет отвлечь его, и Шмельц сумеет что-нибудь предпринять. Он заставил себя не обращать внимания на ее голос.

Внезапно по его телу прошла тягучая волна боли, и он, дернувшись, сел на стул. Он с трудом открыл глаза, продолжая удерживать пистолет.

И тут девушка снова сказала:

— Прошу тебя, Джо!

— Двинешься еще раз — и я стреляю, — сказал Фолькманн, не глядя на нее.

Он увидел, что Шмельц откинулся на спинку кресла и спокойно сказал:

— Ты ведь истечешь кровью, Джозеф. Послушайся девушку.

— Рассказывай, что должно произойти.

— Поразительный ты человек, Джозеф. Ты это знаешь?

— Рассказывай давай.

— Поразительно, что ты понял, что происходит. Что ты нашел меня. Я восхищаюсь твоими способностями, твоим упорством. Твоим мужеством. — Шмельц помолчал. — У тебя немецкое имя, но ты ведь не немец, не так ли, Джозеф? Ты англичанин.

— Рассказывай, Шмельц. Кем бы ты, черт побери, ни был.

— Ты знаешь, кто я, Джозеф. Как и я знаю, кто ты. И я знаю все о твоем отце.

Лицо Фолькманна исказила ярость. Он бросил быстрый взгляд на девушку, и она сказала:

— Джо, он заставил меня рассказать обо всем.

На ее лице отразилась боль. Это правда или ложь? Несколько минут назад он хотел спросить ее, что она им рассказала и почему она это сделала, но теперь это почему-то было неважно. Единственное, что имело значение, — это Шмельц, чье лицо временами расплывалось, когда у Фолькманна расфокусировалось зрение.

Шмельц наклонился ближе и заглянул Фолькманну в глаза.

— Послушай, я хотел бы объяснить. Ошибки прошлого не повторятся. То, что случилось с твоим отцом, больше не повторится, Джозеф. Никогда.

— Я в это не верю, Шмельц. И ты не веришь. Возможно, это и не произойдет с евреями, но с другими людьми такое обязательно случится. Твое время вышло. Скажи мне, что произойдет в Берлине, или я убью тебя прямо сейчас.

Шмельц помедлил, глядя на телефон. В его кротких голубых глазах светилась уверенность.

— Ты не сможешь остановить то, что происходит. Не сможешь предупредить ваших людей в Берлине или министров.

— Рассказывай! Быстро! — Пальцы Фолькманна сильнее обхватили рукоятку пистолета. — РАССКАЗЫВАЙ!

Вопль Фолькманна эхом отразился от стен комнаты. Зрачки Шмельца расширились, и он сглотнул, дернув кадыком. Голос у него звучал хрипло.

— Заседание кабинета министров состоится в здании Рейхстага. Обязанности Долльмана сейчас исполняет Вебер. Он предложит меры для того, чтобы остановить происходящее. Но эта встреча — часть нашего плана.

— Как это возможно?

— После того как Вебер выдвинет свои предложения и их примут, он извинится и под каким-то предлогом выйдет из комнаты. Пойдет в свой кабинет.

Шмельц замялся. Фолькманн посмотрел на его лицо и снова сильнее стиснул рукоятку пистолета.

— Продолжай.

— Вебер оставит свой чемодан внутри, в подвесном кабинете. Отойдя на безопасное расстояние, он активирует устройство в чемодане. Бомба взорвется, убив только тех, кто находится внутри подвесной комнаты, в которой сейчас заседает кабинет министров. Там никто не выживет. Все министры погибнут. Вебер будет все полностью контролировать. Он один.

Шмельц помолчал. Наступила тишина, и Фолькманн посмотрел на девушку.

Она умоляющее смотрела на него, а в уголках ее глаз стояли слезы. Он хотел верить ей. Хотел, чтобы она остановила его боль. Но сомнения, раздиравшие его, никуда не исчезали.

Его сознание снова начало затуманиваться, и по телу прошла еще одна волна боли.

Чувствуя, как пот стекает по его вискам, он повернулся к Шмельцу.

— А ты тут при чем?

— Вебер займет этот пост временно. — Шмельц смотрел на дуло пистолета. — Моя роль не столь важна. По крайней мере, сейчас. — Он перевел взгляд на Фолькманна. — Даже если ты убьешь меня, Джозеф, это уже ничего не изменит. Семя уже попало в почву. После того как министры будут уничтожены, возврата назад не будет. Только Вебер сможет сплотить Германию. Вебер и такие как он. Мужчины и женщины, верные завету своих отцов. — Шмельц наклонился вперед. — И они это сделают, Джозеф, поверь мне. Так и будет.

Шмельц явно испытывал восторг. Фолькманн встал, и лицо Шмельца снова расплылось перед ним.

Фолькманн отвернулся, пытаясь сосредоточиться, но не смог. На месте лица Шмельца было лишь размытое пятно.

— Она тоже из ваших?

Он скорее почувствовал, чем увидел, что Шмельц посмотрел на девушку и криво улыбнулся.

— Нет.

Истина или ложь? Фолькманн бросил быстрый взгляд на девушку, и ее черты тоже казались ему расплывчатыми, словно он видел ее сквозь запотевшее стекло. Он старался дышать глубже. Медленные глубокие вдохи. С трудом моргнув, он постарался сфокусировать зрение. Ему хотелось верить ей. Но все было как в тумане, даже то, что находилось перед ним. Он попытался сосредоточиться на лице Шмельца.

— Не все немцы поддерживают нацистов. Не все согласятся пойти на это.

— Многие согласятся. Мы это все спланировали до мельчайших деталей.

— Как?

— Вебер обвинит в убийствах иммигрантов-экстремистов, совершивших этот предательский акт для дестабилизации положения в стране. Это приведет к невиданному за последние пятьдесят лет подъему национального самосознания. — Сделав паузу, Шмельц взглянул на него. — Послушай меня, Джозеф. Делай как я говорю, и тебе не причинят вреда. Ты сможешь просто уехать отсюда. Я даю тебе слово. Австрийская граница…

— Встань.

Шмельц медленно встал, глядя с высоты своего роста на Фолькманна.

— Что ты собираешься делать? — В его глазах промелькнуло беспокойство.

— Не-ет, это что ты собираешься делать? Ты выйдешь отсюда вместе с девушкой и пойдешь к машине. Если тут остался кто-то из твоих людей и он попытается меня остановить, я всажу тебе пулю в голову.

Шмельц нервно облизнул губы.

— Если ты хочешь успеть добраться до телефона, то зря тратишь время. К тому же сюда скоро приедут наши, потому что не смогут дозвониться. Далеко тебе не уйти.

Фолькманн махнул рукой с пистолетом, и на ковер упала капля крови. Он почувствовал, что теряет сознание, и схватился за спинку стула.

— Джо, Бога ради… Ты же истечешь кровью и умрешь!

Фолькманн посмотрел на Эрику. По ее лицу катились слезы.

Он заметил, что Шмельц дернул рукой, только в последний момент. Он ловко перехватил «беретту» и направил ее на Фолькманна.

Прозвучал выстрел.

Эрика закричала.

Горячий свинец вошел Фолькманну прямо в голову, звук выстрела отдался в его голове болезненным эхом.

Как только Шмельц ухватился за «беретту», Фолькманн вслепую обеими руками вцепился в его руку, забыв о боли, забыв о ранах на руке и гудении в голове. Шмельц попытался вырваться, но Фолькманн надавил сильнее и услышал хруст ломающихся костей. Шмельц закричал от боли и снова нажал на курок.

Раздался еще один выстрел.

Пуля попала в девушку, и Фолькманн с ужасом увидел, что Эрика отлетела к стене. Шмельц пытался высвободиться, и Фолькманн навалился на него всем телом. Они оба упали и, разбив застекленную дверь балкона, вывалились наружу. Шмельц выронил оружие, когда они покатились вдоль террасы. Под их переплетенными телами хрустел снег и битое стекло. При падении Фолькманн ударился о бетонный пол террасы, и у него перехватило дыхание от боли, а через долю секунды на него упал еще и Шмельц.

Холодные порывы ветра, метель.

Боль. Леденящий холод.

Холод не давал ему потерять сознание, несмотря на огонь в груди. Боль терзала его в том месте, где пуля пробила череп.

Фолькманн попытался шевельнуться, и тут почувствовал, что тело Шмельца на него больше не давит. Он закрыл глаза, а потом снова их открыл. Очертания фигуры Шмельца расплывались перед ним — тот подполз к краю террасы и начал лихорадочно что-то искать в снегу. Он запыхался, словно загнанное животное.

Фолькманн заставил себя встать и увидел, что Шмельц за чем-то потянулся.

И тут Фолькманн рванулся вперед.

Он обрушился Шмельцу на спину, и тот громко вскрикнул.

Фолькманн перелез через него, и тоже стал шарить в снегу, в панике пытаясь найти оружие.

И тут из ниоткуда появилась рука Шмельца и изо всех сил надавила на спину Фолькманна, так что у того перехватило дыхание. Шмельц взял шею Фолькманна в захват и начал его душить, костяшками пальцев надавливая на горло, сминая шейные мышцы.

Пытаясь вдохнуть, Фолькманн чувствовал, что теряет сознание. Он пытался отодрать руку Шмельца от своего горла, но эта попытка была не только болезненной, но и бессмысленной.

Из последних сил Фолькманн извернулся и стряхнул с себя Шмельца.

Шмельц перелетел через Фолькманна и упал в снег.

И тут Фолькманн увидел темный металл оружия на белом снегу в метре от него. Он попытался дотянуться до пистолета. Было холодно, так холодно! Так трудно было различить, где лежит пистолет, так трудно двигаться.

О Господи, пожалуйста!

Он нащупал что-то твердое. Металл был еще теплым.

Нащупав рукоятку оружия, он перехватил пистолет левой рукой.

Повернувшись, он увидел, что Шмельц ползет к террасе.

Держа пистолет в вытянутой руке, Фолькманн прицелился Шмельцу в голову, пытаясь оценить расстояние — метра два, не больше.

— Не двигайся! — Клокотание слов болью отдалось в голове.

Шмельц проигнорировал команду и встал. Его грудь неровно вздымалась, и на лице была кровь — Фолькманн сломал ему переносицу. Расширенные от ужаса глаза.

— Я же сказал: не двигайся!

Время исчезало.

Падал снег. Их окружала тишина, прерываемая только звуками тяжелого дыхания и завыванием метели.

— Послушай меня, Джозеф…

Запыхавшись, Фолькманн встал, глядя в лицо Шмельцу. Он пытался подавить подступающую к горлу тошноту и дергающую боль возле виска, где пуля пробила кость. Все его тело покрывал холодный пот.

Оглянувшись на балконную дверь с разбитым стеклом, он увидел тело Эрики, лежавшее у стены, и его охватила волна ненависти.

Внезапно послышалось жужжание вертолета. Фолькманн поднял голову. Звук все приближался. Явно вертолетов было несколько. Слышалось гудение лопастей, рассекавших морозный воздух.

Это люди Баргеля. Или Шмельца.

Фолькманн направил дуло пистолета в центр лба Шмельца.

У того расширились глаза.

В голове Фолькманна чей-то голос крикнул:

Давай!

Он сделал глубокий вдох, пытаясь контролировать свою ярость.

Нужно подождать. Ради справедливости.

Но ведь вот она, справедливость. Вот она!

Он подумал о фотографиях на белых стенах. Мертвая женщина, прижимающая к себе безжизненное тело своего ребенка. Ухмыляющийся эсэсовец рядом.

Боль его отца.

Он сделал еще один глубокий вдох. С лица ручьями стекал пот. Глаза сузились в щелки.

Давай!

Словно издалека, до него донесся голос Шмельца:

— Джозеф, послушай меня…

Шмельц придвинулся ближе.

Сознание Фолькманна совсем затуманилось, ему казалось, что он куда-то падает. Его тело изогнулось. По нему прошла чудовищная, кошмарная волна боли, от которой Фолькманн чуть не задохнулся. Он сжал зубы, отгоняя боль. Стало очень холодно, и он вздрогнул. Что это, смерть? Он глубоко вздохнул.

А потом выдохнул.

Медленно.

Шмельц подошел еще ближе.

— Я тебе, тварь, приказал не двигаться!

Шмельц остановился.

Фолькманн прицелился Шмельцу прямо между глаз.

Глухое гудение лопастей приблизилось.

Шмельц взглянул на небо сквозь метель, а потом перевел взгляд на Фолькманна.

Фолькманну хотелось выкрикнуть эти слова очень громко, но он тихо произнес:

— Существует библейское высказывание: и воздастся вам по делам вашим. Ты в это веришь?

Фолькманн взглянул на Шмельца.

Ответа он ждать не стал.

Прозвучал выстрел.

Он пришел в себя на носилках.

Он увидел переливы сине-белых мигалок в кружащемся снегу и услышал завывания сирен, а откуда-то сверху доносился металлический стрекот лопастей вертолета. Отчаянное бормотание голосов то наплывало, то отдалялось, кто-то гортанно выкрикивал приказы, и все кружилось вокруг в ледяном вихре. Он видел призрачные фигуры в белых теплых комбинезонах. Они появлялись словно ниоткуда, держа наготове оружие, но тут окружающая реальность опять начала расплываться, и он закрыл глаза.

Внезапно над ним наклонился мужчина с морщинистым лицом, в таком же белом солдатском комбинезоне, с пистолетом-пулеметом «Хеклер и Кох», висевшим у него на шее, и внимательно посмотрел в лицо Фолькманну.

Улыбнувшись, он коснулся плеча Фолькманна, словно пытаясь приободрить его. Фолькманн попытался заговорить, рассказать ему о Вебере, попросить связаться с Берлином, сказать о девушке, но когда он открыл рот, с его губ не слетело ни звука.

Мужчина оглянулся. Ему кто-то что-то сказал, и откуда-то, из окружавшей Фолькманна белизны, донеслись звуки выстрелов. Помрачнев, мужчина отвернулся и резко выкрикнул приказ. Снег заскрипел под ногами бежавших людей, и лицо мужчины пропало из поля зрения.

И тут, казалось, жизнь снова стала покидать Фолькманна. Он увидел расплывчатый свет наверху, голова стала необычайно легкой, а потом боль охватила все его тело, и через мгновение кто-то поднял носилки, на которых он лежал, — или это ему показалось? — и его словно подбросило в воздух.

Очищающая волна чудовищной боли нахлынула на него, заполняя все его существо.

Он погрузился во тьму.

За три минуты Конрад Вебер дошел до своего кабинета на третьем этаже Рейхстага.

За Вебером следовали Вернер Баргель, Аксель Виглински и двое телохранителей.

Когда они дошли до кабинета вице-канцлера, Вебер открыл дверь и вошел внутрь, а потом закрыл ее за собой, оставив всех снаружи.

В обшитом дубом кабинете Вебер подошел к столу и сел.

Его ладони были мокрыми от пота, а руки лихорадочно дрожали. Открыв ящик, он вытащил пусковое устройство и зажал его в левой руке.

Стиснув пальцы правой руки в кулак, он глубоко вздохнул.

У Вернера Баргеля зазвонил мобильный телефон, который он держал в руке.

— Баргель, вы где? — В голосе Бауэра звучала паника.

— Возле офиса вице-канцлера.

— Господи Иисусе, Баргель, послушайте меня, Бога ради…

Конрад Вебер услышал крики в коридоре, услышал треск ломающейся двери — в его кабинете выбили дверь. Он увидел пистолет «Зиг и Зауэр» в руке Баргеля. Когда Баргель поднял пистолет и прицелился, Вебер нажал на кнопку.

Послышался отдаленный взрыв, прокатившийся по Рейхстагу, словно гром.