Кровь фюрера

Глава 1

Когда врачи в частной клинике «Сан-Игнасио» сказали Николасу Царкину, что он умрет, старик мрачно кивнул, дождался ухода врачей, а потом, не говоря ни слова, оделся, сел в свой «мерседес» и проехал три квартала от клиники до угла Кале-Пальмы.

Припарковав машину, он прошел немного назад, к маленькому коммерческому банку на углу, толкнул турникет и сказал менеджеру, что хочет открыть свою ячейку.

Менеджер сразу же приказал старшему клерку спуститься со стариком в подвал: в конце концов, сеньор Царкин был ценным клиентом.

— А потом пускай уходит. Я хочу остаться один, — сказал Царкин в своей обычной резкой манере.

— Конечно, сеньор Царкин. Спасибо, сеньор Царкин. — Менеджер еще раз вежливо поклонился на прощание. — Buenos dias, сеньор Царкин.

Менеджер в синем костюме раздражал Царкина — собственно, как всегда, но этим утром его поклоны, расшаркивания и заискивающая улыбка, приоткрывавшая золотые зубы, особенно выводили старика из себя.

Buenos dias. Доброе утро. Да что в нем такого доброго?

Он только что узнал, что жить ему осталось меньше двух суток, а боль в желудке разъедала его, как кислота. Это было просто нестерпимо. Он чувствовал себя слабым, ужасно слабым, несмотря на обезболивающее. Чему тут улыбаться? Что в этом утре такого доброго?

Это последнее утро в его жизни, и теперь он знает, что ему делать.

Но, по правде говоря, Царкин чувствовал странное облегчение: вскоре весь этот обман закончится. Спускаясь за клерком в прохладу подвала, он видел свое отражение на холодной поверхности стен из нержавеющей стали. Царкину было восемьдесят два, а еще полгода назад ему давали семьдесят. Тогда он был в хорошей форме, правильно питался, не курил и редко пил. Все говорили, что он доживет до ста лет.

Они ошибались.

Отражение на стальной стене говорило о его теперешнем состоянии: худой, истощенный, он уже сейчас походил на труп, а кровотечение в желудке было настолько сильным, что Царкин чувствовал, как из него вытекает жизнь. Но у него было дело — какой бы сильной ни была боль, что бы ни говорили врачи. А когда все это закончится, он сможет упокоиться с миром — навсегда.

Если только не существует Бога и загробной жизни. Тогда ему придется расплачиваться за свои грехи. Но в этом Царкин сильно сомневался. Справедливый Боженька не позволил бы ему прожить столь долгую, наполненную событиями, богатую жизнь после всего, что он сделал. Нет, ты попросту умираешь, тут все очень просто. Тело обратится в прах, и ты исчезнешь навсегда. Не будет ни боли, ни рая, ни ада. Лишь Великое Ничто.

На это он надеялся.

Клерк открыл металлические ворота и проводил его в подвал. Комната была маленькой — шесть на шесть метров, с холодным мраморным полом. Клерк посмотрел на ключ в его руке, провел пальцем по блестящим стальным ячейкам, выстроившимся вдоль одной из стен, нашел ячейку Царкина, вытащил и открыл ее своим ключом, а затем поставил содержимое на деревянный стол в центре комнаты. После этого он удалился.

Царкин знал процедуру: нужно будет нажать на кнопку на столе, когда он захочет выйти отсюда. Он увидел, как клерк закрывает металлические ворота и поднимается по мраморным ступенькам, а потом Царкин остался один. Подвал был холодным и тихим, как морг, и старик невольно вздрогнул. «Вскоре и я буду там, — подумалось ему. — Вскоре эта боль прекратится». Присев к столу, он придвинул к себе маленький металлический ящик, вставил ключ и открыл крышку. Потом он вытащил содержимое — документы — и разложил их на полированном столе.

Здесь было все. Документы на его земли, ключ к его прошлому. Он задумался на мгновение о том, что еще необходимо сделать, о том, как приятно будет насладиться, в последний раз потакая своим слабостям. Однако на самом деле ему уже ничего не хотелось. Боль все делала невыносимым. Кроме того, он уже насладился в этой жизни всем, чем только возможно. Он собрал содержимое ячейки, аккуратно сложил документы в стопочку и положил их в старый большой конверт, в котором раньше держал некоторые из документов. Получился увесистый сверток. Потом Царкин нажал на кнопку вызова клерка.

«Уже скоро, — подумал старик, через минуту услышав шаги клерка, эхом отдающиеся на мраморных ступеньках. — Уже скоро все закончится».

Он услышал, как открываются металлические ворота, и закрыл крышку пустого ящика. Оставив ключ на столе, он пошел к воротам.

Дом стоял на улице Калле-Игуасо, на окраине города. Белый, огромный, окруженный высокими стенами, он был едва виден с дороги. Это был самый престижный район Асунсьона, но Царкин мог себе позволить жить здесь. Открыв при помощи пульта кованые ворота, он проехал по извилистой асфальтовой дорожке и припарковал «мерседес» на покрытой гравием площадке у входа в дом.

Буркнув что-то в ответ на приветствие дворецкого-mestizo[1], который открыл дверь, Царкин прошел в свой обитый деревом кабинет и запер дверь изнутри. В кабинете было тепло. Слишком тепло. Расстегнув две верхних пуговицы на рубашке, Царкин взглянул на пышный ухоженный сад, перечные деревья и пальмы за окном. У него было много недвижимости в Асунсьоне и три фермы в пригородном районе Чако, но этот особняк был его любимым.

Он сел за полированный деревянный стол и выложил содержимое принесенного с собой конверта на блестящую поверхность, а потом принялся рассматривать документы.

Сначала он открыл паспорт. Николас Царкин. Хорошо. Вот только он не был Николасом Царкиным. На самом деле его звали… Боже, он почти забыл свое настоящее имя! А когда он произнес его, оно показалось таким ненастоящим, что он вымученно улыбнулся. Так долго жить во лжи! Он отложил паспорт.

Его разыскивали в полудюжине стран мира. Когда-то под этим старым, почти забытым именем он совершал ужасные вещи. Он вызывал у людей чудовищную боль, заставлял их умирать мучительной смертью. Однако правда была в том, что сам он боль выносить не мог. Он прервал себя: времени на раздумья не было. Сделай это.

Он рассортировал документы. Эти старые потертые документы… На них записано все его прошлое. Он перечитал их вновь. И снова вспомнил все то, что являлось ему в ночных кошмарах: ужас на лицах его жертв, кровь, насилие. Но раскаяния он не чувствовал.

Он смог бы сделать все это снова, без проблем.

Отложив документы в сторону, он вытащил из ящика несколько чистых листов бумаги и конверт и начал писать. Через пятнадцать минут, дописав, он запечатал конверт и сунул его в карман, а потом подошел к камину, сжимая в руках документы, вынутые из ячейки камеры хранения, и сложил их за решеткой. Вытащив спичку из коробка, который всегда лежал на каминной полке, он поджег бумаги. Потом подошел к стенному сейфу, скрытому за картиной в раме, написанной маслом, отодвинул картину и набрал код.

Отобрав нужные документы и удостоверившись, что в сейфе не осталось никакого компромата, он вернулся к камину, глядя, как пламя лижет листы. Он стал подкладывать в огонь документ за документом, и наконец в топке не осталось ничего, кроме черного пепла. Он поворошил кочергой пепел. Огонь сделал свое дело. Не осталось ничего.

Сделав все необходимое, старик вышел из дома. Подъехав к зданию почты, расположенной в нескольких кварталах, он купил марку и отправил конверт экспресс-почтой. Вернувшись домой, он на этот раз поставил машину в гараж и снова поднялся в кабинет.

«Сделай это быстро», — прозвучал голос в его голове.

Раздумывать времени не было. Некогда было подумать и о том, какая ему предстоит боль. Из верхнего ящика полированного стола он вытащил длинноствольный кольт 45-го калибра, проверил, полностью ли он заряжен, а потом поднес дуло ко рту, и его губы сомкнулись на холодном металле.

Он нажал на курок.

Все закончилось через долю секунды. Царкин так и не услышал выстрела, который отбросил его назад, разнеся полчерепа. Пуля пробила ему затылок, и обломки костей и окровавленного мозга разлетелись за его спиной, забрызгав белые стены серым и красным, а свинцовая пуля впилась в дерево под потолком.

Меньше секунды чудовищной боли.

В сущности, едва ли Николас Царкин мог пожелать себе более быстрой и безболезненной смерти.

Глава 2

Руди Эрнандес ждал, пока девушка пройдет регистрацию. Куря сигарету, он с удовольствием рассматривал ее фигуру. В аэропорту было людно, вокруг суетились пассажиры, но Руди не отводил глаз от девушки.

«Эй, вспомни о том, кем она тебе доводится», — сказал он себе. Но он ничего не мог с собой поделать. Он наслаждался видом длинных гладких загорелых ног девушки и идеально круглой попки, обтянутой узкой короткой летней юбкой красного цвета.

Да, выглядела она отлично. Он улыбнулся сам себе. В нем заговорила испанская кровь. Руди нравились женщины. А в особенности ему нравилась Эрика.

Она обернулась и улыбнулась ему. Получив паспорт и билет, она взяла сумочку со стола и пошла к нему, а он погасил сигарету, растерев ее на мраморном полу.

— Все в порядке? — Он улыбнулся.

Эрика кивнула.

— Я улетаю через пятнадцать минут. У нас есть время на кофе?

— Да, конечно.

Он взял ее сумочку, и они прошли в кафе-бар. Они нашли свободный столик и заказали два кофе и два бренди. Официант принес заказ, и Эрика отпила кофе. Руди думал, сказать ли ей, поведать ли о том, что он чувствует?

— Что у тебя на уме, Руди? Твоя статья для газеты?

Руди Эрнандес уже хотел было покачать головой. Он собирался сказать Эрике: нет, не статья, все дело в тебе, в моих чувствах к тебе. Девушка была младше его на пять лет — ей было двадцать пять, и каждый раз, когда он видел ее после долгого отсутствия, она казалась ему еще красивее. Она подстригла свои когда-то длинные светлые волосы, и теперь короткие пряди обрамляли ее милое лицо, подчеркивая высокие скулы. Фигура стала пышнее, бедра и грудь — больше, теперь она выглядела более женственно. Она начала краситься: розовая помада, синяя тушь для ресниц. Это ей шло.

Но Руди просто кивнул.

— Да, статья.

Это была ложь, но мог ли он сказать ей правду? Да, он думал о статье, над которой работал, он рассказал ей о ней, но это было не главное. Главным были Эрика и его желание не отпускать ее.

— Я хочу, чтобы ты пообещал мне быть осторожным, — сказала девушка, посерьезнев. — Обещаешь?

Он спокойно улыбнулся, глядя девушке в глаза.

— Я всегда осторожен, Эрика. Ты же знаешь. Иногда слишком осторожен.

У нее были светлые волосы, и этим она так отличалась от южноамериканских женщин, темнокожих женщин из пригородов, которые всегда обращали на нее внимание. Индианка, продававшая цветы на Калле-Эстелла, попросила разрешения прикоснуться к светлым волосам Эрики, она утверждала, что это принесет ей счастье. «Она так прекрасна! — Пожилая женщина улыбнулась, гладя Эрику по волосам. Она взглянула на Руди. — Она принесет счастье нам обоим. Поверьте».

Он видел, как на нее смотрят латиносы. Знал, о чем они думают, и не винил их. Он сам думал об этом. Ему снова вспомнился тот день, который они провели в горах, в джунглях почти на границе с Бразилией. День, когда они отправились на экскурсию. Как они были близки тогда!

Он заметил озабоченность на ее лице.

— Ты собираешься просить Мендосу помочь тебе со статьей?

Руди пожал плечами.

— Статья? Может быть, речь идет о чем-то большем. Но у меня нет доказательств, Эрика. Нет настоящих доказательств. Только слова Родригеса. И фотографии.

Он не стал повторять то, что уже рассказывал ей. Он не хотел ее пугать. Ему вспомнился вид загорелого тела Родригеса, лежащего на холодном металлическом столе морга городской больницы. Вспомнил, как его стошнило, когда сотрудник морга откинул белую простыню и Руди увидел изувеченную окровавленную плоть. Подавив страх, шевельнувшийся внутри, Руди наклонился к Эрике. Сладкий запах духов возбуждал его.

— Мне надо действовать не спеша, Эрика. Осторожно. Мне остается только надеяться на удачу. — Он протянул руку и погладил ее пальцы. А ему так хотелось сжать ее в объятиях и приласкать! — Но я обещаю тебе, что буду осторожен.

Она улыбнулась ему. Он почувствовал, как его тело реагирует на ее улыбку. Если бы он был с ней в спальне в этот момент, у него, вероятно, хватило бы смелости поцеловать ее, притянуть к себе, заняться с ней любовью. Интересно, как бы она отреагировала, эта хладнокровная белокурая гринго? Согласилась бы она на это, или взглянула бы на него со странным выражением лица и сказала бы: «Руди… не надо так шутить!»?

Он смотрел, как Эрика потягивает бренди, держа бокал обеими руками.

— А что насчет тех людей, которые, по твоим словам, убили Родригеса?

— А что?

— Они не придут за тобой? Они не станут думать, что ты можешь все рассказать полиции?

Эрнандес улыбнулся. Он видел, что она боится, и пытался казаться невозмутимым, пытался подбодрить ее.

— Это невозможно. В первую очередь потому, что люди, убившие Родригеса, не знают меня, никогда меня не видели и не подозревают о моем существовании. Я в этом уверен.

— Но что будет, когда эту статью напечатают?

Эрнандес отпил кофе. Тот был слишком горьким. Скривившись, он отодвинул чашку.

— Если статью напечатают. Я могу сказать в газете, чтобы мое имя не называли. Это не проблема. И у меня есть пара друзей в полиции, они защитят меня в случае необходимости.

Девушка смотрела, как, сунув руку в карман, он вытащил связку ключей и начал вертеть ее в руках.

Руди Эрнандес был красивым мужчиной. Он всегда так спокойно улыбался, словно жизнь была лишь шуткой, игрой. Каштановые волосы и прическа с мальчишеской челкой делали его моложе. Даже хорошо заметный шрам, пересекавший правую щеку, не портил его внешность, наоборот, придавал ему некую экстравагантность. Эрика смотрела, как он играет с ключами, крутя их в пальцах.

Он увидел, что она смотрит на ключи, и улыбнулся ей.

— Я уже говорил тебе вчера вечером: все, что у меня есть на этих людей, — в безопасном месте, туда никто не сунется, так что не беспокойся, Эрика, я буду осторожен.

В ее глазах мелькнула озабоченность. Девушка улыбнулась. Она прикоснулась к его пальцам.

Свободной рукой он положил ключи обратно в карман. Он чувствовал себя так близко к ней, так близко…

— Эрика…

— Да?

Он снова собрался рассказать ей о своих чувствах, как вдруг металлический женский голос зазвучал из динамиков, объявляя начало посадки на ее самолет. Она нежно отпустила его руку и начала собираться.

— Что, Руди?

Он покачал головой, и их глаза встретились. Он встал.

— Ничего. Пойдем, тебе пора на посадку.

Он проводил ее до поста контроля, помог донести сумку. Когда они остановились у таможенного поста, он поставил на ленту транспортера ее багаж и сказал:

— Передавай всем привет.

При этом он заглянул в ее глубокие голубые глаза.

— Передам.

Она собиралась поцеловать его в щеку, но он повернул ее голову и нежно поцеловал в губы. Ее губы были такими нежными, теплыми, он вновь почувствовал запах ее духов, ее тела и хотел удержать ее, но она отстранилась.

— Auf Wiedersehen, Руди.

— Auf Wiedersehen, Эрика. Приятного полета.

Он провожал ее взглядом, пока она шла к выходу. У ворот она остановилась и помахала рукой. Он махал ей в ответ, пока не потерял ее из виду, пока ее не поглотила толпа пассажиров.

Эрнандес сокрушенно покачал головой и вздохнул. Нужно было сказать ей то, что хотел. Нужно было сказать ей, что он любит ее, ведь он действительно любил эту женщину.

Громкоговоритель ожил опять, и снова резкий металлический женский голос заполнил собой терминал.

— Сеньор Руди Эрнандес, подойдите, пожалуйста, к диспетчерской. Сеньор Руди Эрнандес, подойдите, пожалуйста, к диспетчерской.

Девушка из диспетчерской вручила ему записку. Мендоса, телефон редактора, записанный на листке бумаги. Руди нашел телефонную будку и позвонил. Трубку взял сам Мендоса.

— Si?

— Это Руди. Я в аэропорту.

— Buenas tardes, amigo[2]. Хорошо некоторым. А мне вот приходится потеть в жарком офисе, чтобы заработать на хлеб насущный.

Руди ухмыльнулся.

— Мне передали сообщение. Что случилось? — Он порылся в карманах и, найдя сигареты, прикурил.

— Ну что, ты уже закончил с той сексуальной красоткой гринго? — спросил Мендоса.

— Эй, прояви-ка уважение и помни, о ком говоришь, — сказал Руди, улыбнувшись. — Ладно, что там у тебя? Что-то горяченькое?

— Ограбление с применением насилия на Калле-Энрико и пожилой мужчина, покончивший жизнь самоубийством. Что выберешь? Виктор Эстрел займется одним из этих дел, так что мне все равно. Но, учитывая то, что мы друзья, я позволю тебе выбрать.

— Спасибо, — сказал Руди. — Вот только почему ты никогда не предоставляешь мне право выбора, когда нужно выбирать между конкурсом красоты и избирательной кампанией?

Он представил себе, как Мендоса улыбается на другом конце телефонной линии.

— Положение обязывает, амиго. Кроме того, красивые девушки только отвлекают тебя от работы, ты же сам это знаешь. Ладно, что выберешь?

— А что там насчет ограбления с применением насилия?

— Какой-то парнишка ударил туриста-гринго ножом и украл у него кошелек. Парнишку сцапали копы, а гринго в городской больнице. Он ранен в руку.

— А самоубийство?

Последовала пауза.

— Двадцать минут назад мне позвонил наш друг из полицейского участка, Касадо. Неподалеку от округа Тринидад какой-то старик прострелил себе голову.

Руди Эрнандес вытащил сигарету изо рта и потянулся за записной книжкой и ручкой, пытаясь решить, какой сюжет выбрать. После десяти лет работы в газете от его выбора мало что зависело. Он уже сталкивался со всевозможными преступлениями. Сумасшедшие индейцы и метисы в пригородах, всаживающие друг в друга ножи, перепив текилы; коррумпированные политики; дети улиц, крадущие кошельки у туристов на Калле-Пальма. Ему зачастую приходилось лишь переписывать одни и те же фразы. Именно поэтому статья, над которой он работал, была столь важной для него.

— Ты еще там? — В голосе Мендосы послышалось раздражение. — Руди, у меня нет времени.

— Этот старик, что ты о нем знаешь?

— Только имя и адрес… Подожди, у меня где-то тут записано…

Эрнандес затянулся дымом. Какое же дело выбрать? Ограбление с применением насилия или самоубийство? Да какая к черту разница… Надо выбрать то, что случилось ближе к аэропорту.

— Этого старика зовут… Господи Иисусе, ну и имечко… Царкин… Николас Царкин. Дом на Калле-Игуасо. Номер 23.

Эрнандес помолчал. Он чувствовал, как дрожь прошла по его телу.

— Николас Царкин… Ты уверен?

— Конечно я уверен. Так тут написано. Сколько Николасов Царкиных, по-твоему, живет в Асунсьоне?

От всплеска адреналина у Эрнандеса кровь стучала в висках. Он вспоминал это имя, это лицо. Может быть, Мендоса ошибся?

— Так какой, ты говоришь, адрес?

— Калле-Игуасо, 23. А что такое? Ты что-нибудь слышал об этом парне?

— Нет, — солгал Эрнандес. — А как насчет полиции?

Он почувствовал, как пот выступает у него на шее, на ладонях. Вне терминала было 80 градусов[3], а внутри — должно быть, 50. Было достаточно прохладно, но он потел вовсю.

— А что полиция? — спросил Мендоса.

— Они уже там?

— Думаю, да. Но не уверен. — Последовала еще одна пауза. — Итак… Какую историю выбираешь?

Эрнандес помолчал. Это был тот самый адрес. Он был там. Он как-то припарковался на этой улице и следил за домом, потому что Родригес велел ему следить. Он вспомнил день, когда сделал фотографии. Большой дом с белыми стенами, где жил старик. За ним и велел следить Родригес.

А теперь старик был мертв. Старик и Родригес.

В голосе Мендосы звучало еще большее раздражение.

— Господи, Руди, да что с тобой, черт побери, такое? Что ты выбираешь? У меня нет времени.

— Я займусь Царкиным, — сказал Эрнандес. — Потом поговорим.

Глава 3

Для Салли Торнтон это была последняя ночь в Страсбурге, и она знала, что хочет переспать с этим мужчиной.

Когда они вышли из ресторана возле Оперы, шел сильный дождь, и когда Джо Фолькманн поймал такси, чтобы ехать домой, она знала, что останется у него на ночь. Мужчины не приглашают девушку на свидание, чтобы потом отправить ее домой на такси в дождливую ночь. По крайней мере, так не поступали мужчины, которых она знала.

Изумрудно-зеленая блузка облегала ее стройную фигуру и подчеркивала цвет глаз, черные тонкие чулки обрисовывали стройные ноги. Салли знала, что за такую фигуру, как у нее, женщины много готовы отдать. Большие крепкие груди и узкие бедра. Но ее нелегко было затащить в постель, и она не раздаривала ласки направо и налево. К тому же она не искала длительных взаимоотношений, и в сексе для нее главным была привлекательность партнера.

Много парней из центрального офиса DSE заглядывали к ней в кабинет, чтобы поболтать, но по блеску в глазах и выпуклости на брюках она понимала, что их намерения никак не были связаны с работой и не подразумевали уважительного отношения к ней самой. Но Джо Фолькманн был не таким. Может быть, именно поэтому она его и хотела.

Она работала в Разведывательном управлении в течение пяти лет после того, как окончила Оксфорд, и этот год, когда она временно работала в DSE, прошел совсем неплохо, но ей пора было ехать домой. Она собиралась провести недельный отпуск в Лондоне, а потом ее переводили в Нью-Йорк. Когда Фолькманн предложил ей помочь паковать вещи, она знала, что его предложение было искренним.

Он провел вечер в ее квартире в Пети-Франс, помогая упаковывать в деревянные ящики стереосистему «Сони» и разобранную антикварную мебель, которую она приобрела. Когда она предложила угостить его обедом в знак благодарности, он сам пригласил ее в Оперу, а потом и пообедать вместе.

Она наблюдала за ним в течение всего спектакля, но он, казалось, внимательно слушал музыку, и хотя он часто улыбался ей и весь вечер прошел в романтической атмосфере, Джо не пытался ухаживать за ней и, тем более, запустить руку ей под юбку, чтобы полапать ее. Такая манера поведения была характерна для итальянцев, так что не стоило прогуливаться около их кабинетов на четвертом этаже.

Он не держался холодно или отстраненно, но, насколько она поняла, он не хотел торопить события: этот мужчина бросал ей вызов. Она его хотела и по этой причине.

Квартира в доме на набережной Эрнест была на первом этаже, а балкон выходил на крошечный мощеный дворик. В квартире было две комнаты, и для мужчины они были очень тщательно убраны. В углу стояла система «хай-фай» фирмы «Пионер», на полке она увидела несколько книг в твердой обложке и много кассет и дисков. Музыка была в основном классической: сборники произведений Дворжака и русских композиторов, о которых она никогда не слышала, а также обычная коллекция классики, но были и современные записи — несколько новых альбомов. Фотографии в рамках и книги на полке над ними.

— Что выпьешь, Салли?

Она села на диван и скрестила длинные ноги. Взглянув на него, она улыбнулась сама себе и спросила:

— А скотч у тебя есть?

— Да, конечно.

— Тогда я выпью большую порцию со льдом и кока-колой.

Он кивнул и ушел в кухню, а она посмотрела ему вслед. Он не был красив в общепринятом смысле, но он был очень привлекательным. Высокий, темноволосый, статный, он скорее напоминал француза, чем англичанина. Ему было тридцать семь, но выглядел он моложе. Что-то в нем было, вот только Салли Торнтон не могла определить — что. Возможно, это что-то таилось в его сияющих карих глазах. У него были такие же глаза, как у женщины на одной из фотографий.

Он, похоже, был одним из тех мужчин, которые могут защитить женщину, но, если подумать, все мужчины, с которыми она работала, выглядели именно так: профессиональные офицеры разведки, большеносые специалисты по наркотикам, выдающие себя за полицейских. К тому же она могла сама о себе позаботиться, и помощь ей была не нужна.

Возможно, дело было в том, что он казался человеком, которому девушка может довериться. Он не кичился своей силой и не использовал физические достоинства как аргумент в свою пользу. Его выдавала улыбка. За отстраненностью и внешним видом профессионала скрывался чувствительный и ранимый человек.

Он вернулся в комнату и протянул ей стакан. Ослабив узел галстука и расстегнув верхнюю пуговицу на рубашке, Джо отпил пива, и она подумала, что он выгладит сейчас более расслабленным, чем когда бы то ни было.

Потягивая пиво, он разглядывал ее. Когда она сидела, скрестив ноги, они смотрелись особенно эффектно — черные туфли на высоких каблуках, узкая юбка немного задрана так, что были видны края чулок. Она знала, на что он смотрит. В системе «хай-фай» был приемник, она щелкнула тумблером, и зазвучал голос Эдит Пиаф, она пела «Je ne regrette rien»[4]. Дождь бил в стекло, а Салли смотрела на Фолькманна.

— Ты будешь скучать по мне, Джо?

— Конечно.

— Тогда почему ты улыбаешься?

— В Нью-Йорке ты будешь нравиться.

— Кому? Людям в посольстве?

— Да, и им тоже. Но я имею в виду американцев в целом. Мужчины так и будут ломиться к тебе в дверь, Салли.

— Ну что ж, спасибо за комплимент. Ты приедешь ко мне в гости?

— Если пригласишь.

Она улыбнулась, покрутила стакан в пальцах и посмотрела на Фолькманна.

— Расскажи мне о себе, Джо.

— Что бы тебе хотелось узнать?

Она пожала плечами.

— Что-нибудь. Я проработала с тобой около года и почти ничего не знаю о тебе. Ты давно уже в DSE?

— Полтора года.

— Нравится работать в Европе?

— Конечно.

— А до этого ты где работал?

— ???

Она вытянула ноги, чтобы ему было лучше видно.

— Ты был женат, Джо?

Он кивнул и глотнул пива.

— Да, был, один раз. Я разведен, но детей у меня нет, Салли.

— А родители? Они еще живы?

Она взглянула на фотографии в деревянных рамках. Там было две фотографии супружеской пары с маленьким мальчиком: одна была сделана в коттедже, другая на пляже. Мальчик был похож на Фолькманна, а мужчина и женщина явно были его родителями. Еще на одной фотографии была изображена уже только женщина. Она была очень красива и сидела за пианино. На полированном инструменте лежал букет цветов, а женщина улыбалась. Салли поняла, от кого Фолькманн унаследовал улыбку, как и глаза.

— Старик умер полгода назад, а мама еще жива.

— На фотографии она? Где делали снимок?

— Это в Альберт-Холле, уже давно. Она была профессиональной пианисткой. Достаточно известной в свое время.

— А ты не хотел пойти по ее стопам?

Он отпил пива.

— Не-a. Таланта не было. — Он посмотрел на нее и сменил тему разговора. — Ты рада, что уезжаешь, Салли?

— Я хочу поехать в Нью-Йорк. О Боже, Джо, нам же действительно нечего скрывать от американцев, а им от нас. Наша организация занимается лишь обменом информацией, но у меня будет хорошая должность, и платят неплохо. С другой стороны, отсылать меня туда — это несколько расточительно. Посол за неделю узнаёт во время обедов больше, чем наши сотрудники за год.

— Пару дней назад мне звонил Дик Уолси. Он говорит, что немцы и французы собираются сворачивать проект.

— Ты имеешь в виду DSE?

Он кивнул.

— А ты ничего не слышала по этому поводу?

Салли Торнтон пожала плечами, играя с пуговицей блузки.

— Я знаю, что они об этом говорили, но ничего конкретного мне не известно. Если это правда, то сойдет на нет и сотрудничество разведывательных служб. — Она помолчала. — Кроме того, тебе не кажется, Джо, что это неоправданная трата денег налогоплательщиков? Судя по происходящему, я склонна верить Уолси.

— Почему?

— Потому что сейчас у всех финансовые трудности. У немцев, у французов, у нас. Когда лихорадит фондовую биржу, все начинают нервничать. А когда нация нервничает, тут уж каждый сам за себя.

— Ты слышала от Фергюсона какие-нибудь новые сплетни?

Салли Торнтон улыбнулась.

— Я с ним почти не разговариваю. Он такой глупый.

Фолькманн рассмеялся.

— А Петерс?

— Петерс говорит мне только, что у меня красивые ноги и что он хочет затащить меня в постель. — Она сделала паузу, заметив, что Фолькманн вновь уставился на ее ноги. — И что ты хороший офицер разведки. — Она взглянула на него. — Ладно, сколько можно говорить о работе? Когда ты летишь?

— В полдень. А ты?

— А я вечером. Скучаешь по Лондону, Джо?

— Иногда, но не очень.

Салли Торнтон откинулась на спинку кресла.

— А я не скучаю. Ни капельки. Это помойная яма, если хочешь знать мое мнение. — Она заметила, что он вновь посмотрел на ее ноги, и спросила: — Можно задать тебе очень личный вопрос, Джо?

— Насколько личный?

— Хочешь со мной переспать?

Когда Фолькманн улыбнулся, она улыбнулась ему в ответ и поставила бокал на стол.

— Но мне нужно будет встать в восемь.

Они сидели на лавочке, а осенние листья были собраны в кучки по всему маленькому парку.

Был ноябрь, и он приехал на выходные из Шотландии, где занимался на курсах по стрельбе. Светило солнышко, небо было бледно-голубым: один из ясных осенних дней, когда воздух такой чистый и вкусный, что приятно дышать. Отец завернулся в старый клетчатый плащ из твида, который всегда казался слишком большим для него. Они сидели на лавочке, и старик смотрел на него водянистыми карими глазами.

— Мама говорит, они отправляют тебя в Берлин.

Он кивнул и, увидев, как изменилось выражение лица отца, сказал:

— Это хорошая должность, папа. И раз в месяц я буду приезжать домой, так что ничего страшного.

— Это опасно?

Он улыбнулся.

— Нет, пап, не опасно. Это своеобразные сборы разведывательных служб. Тебе не о чем беспокоиться. Они не отправят меня на территорию по ту сторону Стены с пистолетом. А все те истории, которые ты читал о Берлине, как правило, лишь выдумки. Знаешь, о таком обычно пишут в книгах. В настоящей жизни все не так.

— Мама сказала, ты туда ездил в прошлом месяце.

— Меня туда посылали в трехдневную командировку, чтобы я увидел, как проходит операция. Я думаю, они пытались понять, действительно ли я хочу получить эту должность.

— А ты хочешь?

Он пожал плечами.

— Ну хоть какое-то разнообразие.

— А Анна?

— Она ко мне приедет через пару месяцев.

— Как там сейчас?

— В Берлине? Он напоминает Нью-Йорк уменьшенных размеров. Хорошие рестораны, ночная жизнь кипит, если это тебя интересует. Американцы, англичане и французы создают странную атмосферу. Все там совсем не так, как раньше.

Он увидел, что старик с отсутствующим видом смотрит на деревья, словно задумавшись о чем-то своем. Он, Джозеф Фолькманн, узнал это выражение лица отца. Старик встал, взглянул на часы, пытаясь справиться с болью, прежде чем она завладеет всем его существом.

— Мама уже, наверное, приготовила обед. Не будем заставлять ее ждать.

— Пап…

Отец посмотрел на него, и Джозеф Фолькманн увидел розовый шрам на виске — след от раны, столь же ужасной, как и душевная боль, которая не проходит никогда.

Джозеф тихонько сказал:

— Все уже в прошлом, пап. В далеком прошлом. Но иногда я думаю, что тебе лучше поговорить об этом. Может быть, тебе станет легче.

Отец покачал головой.

— Поверь мне, Джозеф, разговоры тут не помогут. Я двадцать лет пытался что-то предпринять и понял, что лучше забыть обо всем. — Он посмотрел на сына. — Ты поймешь это, когда повзрослеешь, Джозеф. Нужно хоронить призраков прошлого, если можешь, а не воскрешать их. Пойдем, не будем заставлять маму ждать.

Он посмотрел старику вслед: костлявая сгорбленная фигура в большом тяжелом плаще из твида.

Он встал и пошел за своим отцом.

Глава 4

По периметру частные владения окружала высокая стена, но когда Эрнандес подъезжал к холму, он разглядел роскошные лужайки, купающиеся в солнечном свете, а сам дом едва виднелся за пальмами, высаженными вдоль длинной подъездной дороги.

Слово «дом» тут не вполне подходило, правильнее его следовало назвать особняком. Он стоял на холме, возвышаясь над городом, — огромный, двухэтажный, но, однако, не привлекал внимания, так как его стены были выкрашены в серый цвет. Воздух был влажным, а небо безоблачным. Эрнандес потел всю дорогу — и от жары, и от нервного напряжения, сжимавшего желудок. Он увидел, что кованые внешние ворота были открыты, и уже собирался заехать внутрь на своем ржавом старом красном «бьюике», когда увидел, как из-за угла вышел молодой полицейский — policia, — засунув руки за кожаный пояс, на котором болталась кобура с пистолетом.

Полицейский был очень молод, ему было лет двадцать — чистая кожа, плохо сидящая форма. Он сделал шаг вперед и поднял руку, приказывая Эрнандесу остановиться. Эрнандес резко нажал на педаль тормоза и высунулся из окна, протягивая журналистское удостоверение. Он улыбался, стараясь выглядеть дружелюбным.

Молодой полицейский изучал удостоверение с каменным лицом, а Эрнандес сказал:

— Николас Царкин. Старик. Самоубийство. Правильно? Мне нужно написать заметку об этом для газеты «Ла-Тард».

Коп внимательно посмотрел на него.

— Сюда нельзя.

— Это кто сказал?

— Капитан. Капитан Санчес.

— Велларес Санчес?

Полицейский кивнул. На его лице промелькнула неуверенность. Эрнандес посмотрел на копа. Тот нервно положил правую руку на кобуру, но упоминание имени Санчеса явно обескуражило его. Эрнандес решил этим воспользоваться.

— А Велларес сейчас там?

— Si.

— У тебя есть радио? — Эрнандес уже заметил рацию, пристегнутую к ремню парнишки.

Полицейский кивнул.

— Si.

Эрнандес быстро завел машину.

— Ну ладно, вызови Веллареса. Скажи ему, что Руди Эрнандес сейчас подъедет.

— Но капитан сказал…

Эрнандес быстро вырулил на дорожку, игнорируя протесты парня.

— И не забудь имя. Руди Эрнандес.

Красный «бьюик» проехал в открытые ворота. Эрнандес перехватил растерянный взгляд полицейского в зеркале заднего вида. Тот торопливо доставал рацию. Эрнандес улыбнулся и буркнул себе под нос:

— Первый барьер пройден. Остался еще один.

У этого старика, Царкина, было много денег. Очень, очень много, это уж точно.

Ухоженные лужайки тянулись на сотни метров вокруг дома. Эрнандесу наконец удалось рассмотреть задание под красной черепичной крышей. Бросая взгляды налево и направо, Руди ехал по асфальтовой дорожке. За перечными деревьями виднелись гибискусы, усыпанные желтыми и розовыми цветами.

Сад был роскошный. Манго, персики, несколько кокосовых пальм с тяжелыми мягкими листьями, замершими в бездвижном воздухе на фоне горячего полуденного неба. Наверно, садовникам приходилось много работать, чтобы поддерживать это место в таком состоянии. Это был лучший сад из всех, что ему приходилось видеть в Асунсьоне.

«Бьюик» замедлил ход, поднимаясь на холм. Руди вспомнил, как ему хотелось узнать, что находится за белыми стенами, тянущимися вдоль дороги. Что-то подсказывало ему, что в этом доме можно получить больше информации, чем сообщил ему Родригес.

На полдороги мотор «бьюика» начал барахлить, а подвеска — скрипеть.

«Черт!»

Старому американскому «бьюику» пора было на помойку. Ему было двенадцать лет, и он прошел 150000 километров уже со вторым мотором. «Бьюик» служил ему верой и правдой, но Руди нужна была новая машина. Все дело было в дросселе. Он об этом знал; эту треснувшую, перевязанную изолентой штуковину уже давно надо было заменить, но у Руди все не хватало времени. Он немного сбросил газ, и машина перестала пыхтеть, но хватило ее всего лишь метров на двадцать. Руди уже подъезжал к повороту и впервые отчетливо увидел дом: огромный и богатый.

За тридцать метров до того места, где асфальт дорожки переходила в гравий, «бьюик» стал. Мотор не реагировал на усилия Руди, он все давил на педаль газа, но машина двигалась лишь по инерции, а дорога все еще шла в гору. Повернув налево, Руди съехал на траву и ударил по рулю кулаком.

«Черт!»

Эрнандес выключил зажигание и посмотрел на дом. Рядом с сине-белой машиной, припаркованной на посыпанной гравием площадке перед домом, стоял сурового вида коп в форме. Потом Руди увидел, как открылась дверь, ведущая в дом, и из парадного показалась столь знакомая Руди туша — это был толстяк Велларес Санчес. Велларес не стал выходить на солнечный свет. Недобрая улыбка на его лице не предвещала ничего хорошего.

Эрнандес выбрался из машины и помахал ему рукой. Санчес не шелохнулся. Захлопнув дверцу машины, Руди пошел к дому.

Велларес Санчес был старше Эрнандеса, ему было уже за сорок, он страдал от избыточного веса, а из-за своих темных тяжелых век всегда выглядел так, словно ему нужно было хорошенько выспаться. Кожа на его жирных щеках обвисла, а редкие черные волосы торчали на лысеющей голове клочьями. Белая льняная рубашка была вся измята и плохо сидела. Все в нем казалось нелепым, но Эрнандес знал, сколь обманчива его внешность, и за этими тяжелыми сонными веками скрывался взгляд, свидетельствующий об остром как бритва уме.

Человеком он был немногословным. Эрнандес давно его знал и относился к нему по-дружески. Но сейчас Велларес держался холодно и отстраненно. Когда Руди подошел, Велларес пожал его протянутую руку очень слабо, а это был верный знак того, что он раздражен. Кивнув на машину Эрнандеса, он спросил:

— Что с этой кучей хлама?

Санчес вытер покрытый капельками пота лоб носовым платком.

Эрнандес улыбнулся, пытаясь смягчить толстяка.

— Дроссель отказал, и мотор залило. Постоит на солнышке, и все будет в порядке.

— Я же приказал постовому у ворот никого не пропускать! — Санчес был серьезен.

— Ну ты же знаешь меня, Велларес… Я где хочешь найду тему.

Голос толстяка стал еще серьезнее.

— Тут я отдаю приказы.

— Велларес, да ладно тебе… Ты же знаешь, что это мой заработок. Не буду писать — есть будет нечего. — Эрнандес пожал плечами. — Слушай, ну извини. Мендоса хочет, чтобы я написал заметку. Так что уж прости меня.

Санчес посмотрел на стоявшего перед ним Эрнандеса. Тот был высоким мужчиной с каштановыми волосами. Аккуратная челка, чисто выбрит, волосы пора бы уже и подстричь, но в целом — красавчик. Он носил свободную одежду, словно преподаватель из Universidad, и его вполне можно было принять за преподавателя, если бы не кривой шрам на правой щеке. Шрам делал внешность Эрнандеса грубоватой. Он напоминал мужчину, любящего подраться в барах, но Санчес знал, что это не так.

Они были знакомы уже лет десять. Он был хорошим журналистом, этот Эрнандес, ловко жонглировал словами, а в его глазах светилась доброта, хотя Санчес и знал, что глаза этого человека повидали столько же горя и зла, сколько и он сам.

— Ну так что там, Велларес?

Карие глаза Эрнандеса сияли, чувство вины исчезло с его лица, словно его и не было, словно это была лишь шутка. Руди улыбался, но в его глазах было что-то еще. Санчес чувствовал это. Возбуждение? Страх? Санчес достал из кармана пачку сигарет и предложил Эрнандесу. Тот с благодарностью принял это предложение мира. Велларес поднес огонь к обеим сигаретам и посмотрел на молодого человека.

— Ну, рассказывай, что знаешь, — сказал Санчес.

Эрнандес выдохнул дым в горячий душный воздух.

— Какой-то старик по имени Царкин покончил жизнь самоубийством. — Эрнандес взглянул на пышный тропический сад, а потом на дом. — Говорят же, что за деньги счастья не купишь.

— За деньги купишь все что угодно, кроме здоровья, амиго. — Затянувшись, Санчес закашлялся.

— Поэтому старик убил себя? Потому что был болен?

— Может быть. А может быть, и нет.

Эрнандес полез в задний карман вельветовых брюк и, вытащив записную книжку, начал рыться в карманах в поисках ручки.

— Не против, если я буду записывать?

Санчес покачал головой.

— Да нет. Вот только мои судмедэксперты еще не закончили осмотр. Поэтому я и не хотел, чтобы кто-то сюда приезжал.

Эрнандес кивнул.

— И долго им еще возиться?

— Уже нет.

— Ручку мне не займешь?

— Что, по-прежнему у всех просишь ручку взаймы? Теоретически репортеры должны носить ручки с собой.

— Я их все время теряю. Карманы дырявые. — Улыбнувшись, Эрнандес пожал плечами.

Санчес вытащил ручку из кармана и протянул Эрнандесу.

— Десять лет назад в суде все было точно так же. Сколько же ручек ты мне должен на сегодняшний день? У тебя не карманы дырявые, а голова, амиго. — Санчес отвернулся. — Заходи. Когда мои люди закончат работу, можешь тут все осмотреть. — В голосе Санчеса послышался нехарактерный для него энтузиазм. — Ты должен увидеть этот дом. У старика денег куры не клевали. — Он погасил сигарету, растерев ее подошвой.

— А скажи мне… — начал было Эрнандес, заходя за Санчесом внутрь.

Эрнандес удивлялся, осматривая дом, но его изумление было явно несколько наигранным, потому что именно так он и представлял себе жизнь такого богатого человека, как Царкин.

Хрустальная люстра в холле, винтовая лестница, в гостиной серебряные подсвечники и резьбленые дубовые кресла ручной работы, кухня, которая была больше всей квартиры Эрнандеса. Кроме того, в доме было джакузи с золотыми кранами, а за домом — теннисные корты.

Помещение для слуг находилось возле бассейна. Санчес сказал ему, что там жили четверо слуг и три садовника. Они все ушли после того, как люди Санчеса допросили их. Они были глубоко потрясены смертью своего хозяина, а повар, старик-индеец, не мог слова сказать от горя.

Они решили в последнюю очередь осмотреть кабинет на первом этаже. Судмедэксперты уже заканчивали свою работу, когда Велларес и Руди вышли из кухни в холл. Санчес поймал одного из специалистов за руку и отвел его в сторону, чтобы поговорить. Когда они закончили, Санчес подошел к Эрнандесу, рассматривающему картину, написанную маслом. На ней был изображен поджарый ягуар в джунглях. Картина была совсем неплоха, но подписи на ней не было. «Хорошая работа для любителя», — подумал Санчес.

— Ну что? — произнес Эрнандес.

— Самоубийство, — сказал Санчес. — Это однозначно. Ну что ж, проблемой меньше… Скоро уберут тело. Хочешь посмотреть на Царкина?

Эрнандес кивнул, и они с Санчесом подошли к кабинету.

Дверь была открыта. Комната оказалась такой же большой, как и все остальные. Первым, что бросилось в глаза Эрнандесу, была картина в позолоченной раме, отодвинутая в сторону. За ней находился сейф, и его серая металлическая дверца была распахнута. Вдоль трех стен тянулись полки с книгами, окно выходило на гравийную дорожку, а рядом стоял большой полированный стол и дорогое кожаное кресло коричневого цвета, как в кабинетах представителей власти. Эрнандес огляделся, однако тела не увидел. Он снова посмотрел на сейф, но тут Санчес махнул рукой в сторону окна.

— Он там, за столом.

Эрнандес подошел к большому полированному столу и увидел сначала ноги мужчины в брюках, потом лужи застывшей крови на сером ковре, серо-желтые кусочки мозга на стенах и занавесках, а также на полу. Голова мужчины была накрыта окровавленным белым носовым платком. Подавив тошноту, шевельнувшуюся в желудке, Эрнандес наклонился, присматриваясь.

— Эй!

Он обернулся. Рядом стоял Санчес, прикуривая новую сигарету.

— Ты не против, если я взгляну? — спросил его Эрнандес.

— Это, в общем-то, не приятно. Он выстрелил себе в рот.

Эрнандес кивнул и вернулся к трупу. Носовой платок пропитался липкой свернувшейся кровью. Потянув за уголок, он почувствовал, как свернувшаяся кровь, прилипшая к лицу мертвеца, оторвалась от кожи. Эрнандеса чуть не вырвало. Старику разнесло верх головы, там зияла дыра размером с кулак. Вокруг повсюду были разбросаны куски мозга, а на шее и подбородке мужчины образовались широкие полосы засыхающей крови.

Лицо надо ртом было неразличимо. Челюсть свело. Казалось, что старик в последний момент перед выстрелом испугался, еще до того, как пуля прошла через рот, дробя череп. Морщинистая рука старика была судорожно поднята, словно он, как в фарсе, махал ею на прощание.

Эрнандес опустил окровавленный носовой платок на место. Только сейчас он увидел пистолет. Огромный, пугающий, блестящий, он лежал на белом ковре в метре от Эрнандеса.

Санчес спросил:

— С тобой все в порядке?

Эрнандес кивнул.

— Да, я в норме.

— Все кончилось быстро, это не больно. Не самая плохая смерть, амиго.

Эрнандес снова кивнул.

— Что насчет его семьи?

— Его слуга сказал, что он не был женат.

— А чем же он занимался, этот мужчина? — спросил Эрнандес.

Санчес уселся в удобное кожаное кресло у кофейного столика.

— Бизнесмен, отошедший от дел. Очевидно, когда-то у него было несколько фирм в Парагвае. В основном агентства по импорту и экспорту.

— Иммигрант?

— Судя по фамилии Царкин, он не был индейцем, это уж точно.

Эрнандес заносил подробности в записную книжку.

— Сколько лет?

— Около восьмидесяти. Я не знаю точно. — Санчес затянулся и закашлялся от дыма. — Он прожил долгую жизнь. Надеюсь прожить не меньше.

— Ты говорил, что он, возможно, был болен, — сказал Эрнандес.

Санчес стряхнул пепел с сигареты в хрустальную пепельницу.

— Один из его слуг сказал, что в течение последних шести месяцев он часто ложился в больницу. Кроме того, этим утром он был на приеме в частной клинике. Он был очень болен. Слуга сказал, что у него был рак. Он быстро худел и вообще плохо выглядел. — Санчес взглянул на труп. — Н-да, сейчас он выглядит еще хуже.

— А откуда слуга узнал, что у него рак?

— Он видел медицинское заключение, которое старик где-то оставил. Один из моих людей должен связаться с клиникой, где консультировался Царкин. Это «Сан-Игнасио».

Эрнандес опять взглянул на тело, чувствуя, как к горлу подступает тошнота. Он отвернулся и сделал пару шагов в направлении открытого стенного сейфа.

— Там что-то есть?

Санчес покачал головой.

— Нет, ничего особенного. — Он указал сигаретой на камин. — Там куча пепла. Похоже, он сжег много бумаг.

Эрнандес подошел к камину. Это была его единственная надежда. Найти что-нибудь, хоть что-нибудь! Но, должно быть, старик хорошо подготовился. Он наверняка сжег все перед смертью.

— Не осталось ни единого клочка бумаги. Ничего, кроме пепла. — Санчес с отсутствующим видом уставился на камин. — Интересно, что старику нужно было сжигать?

— Да, интересно, — эхом откликнулся Эрнандес.

Санчес поднял голову, взглянул на Руди и сразу отвернулся.

— Как бы то ни было, уже все закончилось. Нам тут ничего не накопать.

— Ты раньше слышал что-нибудь о Царкине? — Эрнандес посмотрел на тело, потом занес что-то несущественное в записную книжку, старясь не показать своей заинтересованности.

— Нет, а почему ты спрашиваешь?

— Богатый человек… Я просто подумал, может, ты что-то о нем слышал.

— Нет, никогда. А ты?

Эрнандес повернулся и увидел, что Санчес смотрит на него с интересом.

— Нет, я тоже ничего не слышал.

Эрнандес не знал, поверил ли ему Санчес. Скорее всего нет, но он постарался, чтобы его ответ прозвучал убедительно. Улыбаясь, он добавил:

— Видишь ли, амиго, Асунсьон — весьма загадочное место. Тут очень много никому не известных богачей.

Эрнандес несколько секунд не отводил от него глаз. Взгляд Санчеса из-под тяжелых век выражал сомнение. Эрнандес знал, что он думает о том, сказал ли Руди правду. От Санчеса ничего нельзя было скрыть.

— Да, наверное, это так, — в конце концов сказал толстяк. Он отвел взгляд, с трудом, медленно поднялся. Вытащив из кармана носовой платок, он вытер пот над бровями. — Эта жара убивает меня. Пива хочешь? Холодильник им забит. Там и импортное пиво есть. Немецкое, датское — выбирай что хочешь.

— Да. Хлебнуть пивка было бы неплохо.

Санчес двинулся к двери.

— Вернусь через пять минут. Ничего не трогай.

Эрнандес кивнул. Толстяк-детектив развернулся и вышел.

Эрнандес стоял в центре кабинета, пытаясь сосредоточиться. Он смотрел то на окровавленное тело, то на стенной сейф, то на камин. Почему? Почему старик убил себя? Из-за болезни? Или из-за тех, о ком рассказывал ему Родригес? А может быть, это они его убили, инсценировав самоубийство?

Он подошел к большому, потемневшему от копоти камину и остановился, глядя на каминную решетку. Взяв кочергу с подставки возле камина, он разгреб пепел. Санчес был прав. Ни единого клочка бумаги. Только зола и пепел. Что же это были за документы?

Поставив на место кочергу, Эрнандес быстро подошел к открытому сейфу. Он старался ступать осторожно, прислушиваясь, не возвращается ли Санчес. Руди заглянул в сейф; тот был пуст, как и говорил Санчес. Потом Эрнандес тихо подошел к столу, пытаясь не смотреть на тело старика. Ящики стола и полированная поверхность были в крови. Густая свернувшаяся кровь перемешалась с серо-желтыми кусками мозга. Эрнандеса опять затошнило. Он с трудом сглотнул и отер пот со лба тыльной стороной кисти.

В левой тумбе было три ящика. Сначала он попытался открыть верхний ящик. Тот был не заперт и легко поддался. Внутри лежали ножницы, нож для бумаги из дерева quebraco — такие обычно делали индейцы и продавали на улицах — и несколько листов дорогой бумаги. Он просмотрел листы. Все они были чистыми. Закрыв ящик, он попытался открыть следующий. Тот был пуст, им явно никогда не пользовались. Резкий запах дерева ударил ему в ноздри. Закрыв второй ящик, он осмотрел последний. Еще чистая бумага, скрепки, коробка металлических кнопок. Закрыв ящик, он посмотрел на засыхающую кровь, которая, казалось, была везде, на окоченевшее тело, на руку, поднятую в прощальном жесте. «Прощайте, сеньор Царкин».

Капельки пота упали на стол. Он снова отер лоб, прислушался, не идет ли Санчес, но ничего не было слышно, и единственным звуком в комнате было его тяжелое дыхание.

Старик был осторожен. Очень осторожен. Может быть, он хранил информацию где-нибудь еще? Что-то должно было указать путь, открыть Эрнандесу потайную дверь, чтобы он смог понять, что же произошло. Еще раз проникнуть в дом и в кабинет будет сложно, даже, пожалуй, невозможно. Это был его единственный шанс. Руди подошел к книжным полкам у одной из стен.

Там были книги по истории Парагвая, о войне Чако, биография Лопеса, книги по садоводству, по гражданскому праву, много объемных томов по импортным и экспортным операциям, красивое многотомное издание Васкуалеса об истории Парагвая и его культуре — все тома были в суперобложках. Остальные книги были дорогими изданиями художественных произведений. Эрнандес взял одну из книг с полки. Книга была на испанском, и внутри оказалась девственно чистой. Книгу никто не читал. Поставив на место эту книгу, Руди просмотрел другие тома. То же самое. Никаких отпечатков пальцев, резкий запах бумаги. Старик, очевидно, не любил читать. Все книги были выставлены для глаз посетителей, они были элементом имиджа этого дома. Кроме, разве что, книг по бизнесу.

Когда он поставил на место книгу, зазвонил телефон.

Эрнандес замер. Сердце выскакивало у него из груди. Резкий звук пронизывал тишину кабинета. Телефон прозвонил несколько раз. Эрнандес прислушался, не идет ли Санчес, но не услышал ничего — ничего, кроме телефонного звонка. Подойдя к столу, он поднял трубку.

— Si?

— Сеньора Царкина, пожалуйста. — Мужской голос звучал довольно сухо.

Эрнандесу показалось или он действительно слышал, что в трубке звучит музыка, «Болеро» Равеля. Взглянув на тело старика на полу, он задумался на мгновение. Если это родственник, то сообщать плохие новости не его дело.

— Слушаю вас, — сказал Эрнандес уже громче.

— Сеньор Царкин, я вас не узнал.

Эрнандес уже собирался прояснить ситуацию, но не успел.

— Это менеджер гостиницы «Эксельсиор». Я звоню, чтобы подтвердить, что все в порядке. Номер, который вы заказали на вечер пятницы, — это номер 120. Я полностью к вашим услугам и надеюсь, ваши гости будут довольны.

Чувствуя, как пульс ускоряется, Эрнандес автоматически ответил:

— Не сомневаюсь в этом.

Руди резко повернул голову к двери. Ему показалось, что он слышит шаги. Может быть, это возвращался Санчес?

— Однако возникло одно недоразумение, сеньор. — Мужчина стал говорить более официальным тоном. — Несколько наших постоянных клиентов завтра ночью прилетают в Асунсьон. Им нужно несколько номеров, а у нас почти все занято. Вы сказали, что номер понадобится вам только с семи до девяти. — Последовала пауза. — Вы подтверждаете это, сеньор?

— Да. До девяти. — Эрнандес сглотнул. Он слышал, как часто бьется его сердце. Шаги приближались.

— Великолепно, — сказал мужчина. — Спасибо сеньор. Buenas tardes.

— Buenas tardes.

Эрнандес положил трубку и взглянул на тело Николаса Царкина. Однако, не такой уж этот день и buenas. Подняв голову, он увидел, что Санчес стоит в дверном проходе с двумя банками пива в руках.

— Кто это был? — спросил Санчес, входя в комнату.

— Это мне из офиса звонили, — солгал Эрнандес.

Смерив Руди долгим взглядом, Санчес протянул ему банку пива. Тот потянул за кольцо на крышке холодной банки.

Эрнандес отхлебнул ледяного пива — немецкого пива. Эта марка была ему незнакома, но напиток был острым и освежающим. Руди посмотрел на Санчеса.

— Хорошее пиво.

Санчес кивнул и сказал:

— А что они хотели?

— Хотели узнать, закончил ли я здесь.

Санчес поднес банку к губам и глотнул. Жара была ужасной, в открытое окно кабинета не дул даже малейший ветерок. По лицу копа стекали крохотные капельки пота, он отер лоб тыльной стороной кисти.

— Ну и как, ты закончил?

— Думаю, да.

— Ладно, допивай пиво. А потом разберемся с твоей машиной. Вообще-то я как коп должен бы упрятать тебя в тюрьму за то, что ты водишь такую развалюху.

Эрнандес улыбнулся. Допив ледяную жидкость одним глотком, он сунул записную книжку в карман брюк и туда же положил ручку.

— Это моя ручка, амиго, — сказал Санчес.

Улыбнувшись, Эрнандес протянул ему ручку.

— Gracias.

Поставив на пол пустую банку из-под пива, Санчес кивнул в сторону двери.

— Пойдем. Давай отсюда выбираться. А то у меня от всего этого уже мурашки по коже.

Эрнандес еще раз взглянул на труп старика, потом повернулся и последовал за Санчесом.

Эрнандес вернулся в город, проехал по пыльным горячим улицам и припарковал машину на служебной стоянке редакции газеты «Ла Тард». Машина теперь не капризничала, и Руди пообещал себе, что займется ее ремонтом, как только у него появится время.

Поднявшись по лестнице в отдел новостей, он поздоровался с коллегами, сел за свой стол и включил компьютер. Он написал заметку о самоубийстве старика за пятнадцать минут — только голые факты: имя, адрес и некоторые подробности, которые ему удалось выудить у Санчеса. Он все это прекрасно помнил, и ему не понадобилась записная книжка, лежащая на столе.

Было уже почти четыре часа, когда он отдал статью редактору отдела новостей. Ему пора было заканчивать работу. Он пошел к Мендосе, но того не оказалось на месте. Это было даже хорошо: коротышка захотел бы выпить пива, а у Эрнандеса было на уме совсем другое. Вытащив записную книжку, он просмотрел написанное в доме Царкина: пятница, с 7 до 9 вечера, комната № 120, гостиница «Эксельсиор».

Остается два дня. Весь вопрос в том, что же все это значит? Почему Царкин заказал комнату всего на два часа? Это встреча? Наверняка встреча.

Если это действительно так, нужен план. План того, как туда попасть. Попасть в комнату. Чтобы услышать, что там будут говорить.

Убрав на столе, Эрнандес спустился на стоянку и поехал на Калле-Чили в гостиницу «Эксельсиор».

В вестибюле гостиницы было людно, роскошный дворец с великолепными коврами и темной деревянной мебелью считался лучшей гостиницей в городе. Однажды он провел здесь ночь — он понравился хорошенькой журналистке из американской газеты, и она пригласила его к себе в номер. Они здорово провели время, занимаясь любовью и наслаждаясь шампанским. А обслуживающий персонал приносил им еду. К счастью, редакция газеты девушки щедро оплатила их расходы.

Эрнандес поднялся на лифте на второй этаж и без проблем нашел нужный номер. Он изучил расположение соседних номеров и номеров на всем этаже. А потом снова спустился в вестибюль и вышел к парковке. Его красный «бьюик» был припаркован в двадцати метрах от запасного выхода из гостиницы. Он обратил внимание и на эту дверь.

Было все еще жарко, и по пути домой он опустил стекла в машине и закурил, пытаясь что-нибудь придумать, разработать план. Царкин был ключом ко всему. Вот только Царкин был мертв, а именно он был единственной реальной зацепкой.

Зайдя в свою квартиру через двадцать минут, он услышал тихое жужжание кондиционера у окна. Сегодня утром он забыл его выключить. В комнате было прохладно, его разгоряченное тело начало расслабляться.

Окна квартиры выходили на городские кварталы, вид на южную окраину Асунсьона, где протекала река, был отличный. Руди здесь очень нравилось. Его холостяцкая квартирка была компактной, состояла из двух комнат. В гостиной стояла кушетка, где он спал, когда у него жила Эрика. Пройдя в кухню, он налил себе большой стакан скотча, добавил колотого льда, сел у открытого окна и стал наблюдать за лодками, курсирующими по Рио-Парагвай.

Иногда он ненавидел Асунсьон, а иногда любил его.

Он взглянул на фотографию матери и отца, висевшую на стене. И почему мать решила приехать в этот забытый Богом город? И все же здесь был его дом, здесь ему было лучше, чем на родине матери. Он за многое ненавидел этот город, но за многое и любил. Он ненавидел бедность и коррупцию и обожал девушек, солнце и дружелюбных метисов.

Руди быстро допил скотч и поставил стакан на стол. В комнате еще можно было уловить запах духов Эрики.

Он снова взглянул на фотографию. Улыбающийся темноволосый красавец отец и мать — хорошенькая блондинка нордического типа, но ее улыбка была несколько натянутой. Ей надо было больше улыбаться, его матушке. Но, с другой стороны, для этого не было причин. А вот в нем чувствовалась южная кровь. Он часто улыбался.

Он и сейчас улыбался, думая о номере в гостинице «Эксельсиор», и план возник у него в голове так легко и был настолько четким, что он сразу же снял трубку и набрал номер. Руки у него дрожали от возбуждения и страха.

Может быть, старая индианка на Калле-Эстелла была права. Возможно, Эрика действительно принесет ему удачу.

Он надеялся на это.

Потому что если это не так, то вполне возможно, что его ждет смерть.

Глава 5

В этот по-настоящему зимний день на тихой улице с домиками из красного кирпича в викторианском стиле не было прохожих, а маленький парк напротив был пуст.

Черное такси подъехало к дому № 21, Фолькманн расплатился и вышел. Небо было затянуто тучами, вот-вот должен был пойти снег. Было очень холодно. Он пошел по узкой дорожке к дому. За садом не ухаживали — сорняки разрослись между теперь голыми кустами роз.

Открыв дверь, Фолькманн зашел внутрь и услышал тихую музыку, доносящуюся из комнаты в дальней части дома. Он улыбнулся, узнав «Night and day» Коула Портера. Оставив сумку у двери, он прошел в маленькую гостиную. Открыв дверь, он увидел фотографии в серебряных рамках на каминной полке и безделушки на ореховом серванте, которые старушка собирала больше сорока лет. В кухне была включена плита фирмы «Глинуэд», она согревала все помещение. Вторая дверь в кухне была открыта, и когда он подошел к ней, музыка стала звучать громче.

Она сидела в комнате для отдыха у окна, склонив седую голову над роялем «Стейнвэй». На крышке из черного полированного дерева лежала трость с серебряным набалдашником. Женщина подняла голову, когда он заглянул в комнату, и, улыбнувшись, сняла очки.

— Я уже думала, что ты не приедешь.

Он тепло улыбнулся ей в ответ и, подойдя к ней, поцеловал в щеку.

— Боюсь, у нас всего два дня. Мне нужно вернуться до субботы.

Она коснулась его лица ладонью.

— Ничего страшного. Я все равно рада тебя видеть, Джозеф. Как долетел?

— Вылет самолета отложили на два часа. Давай пойдем в кухню, там теплее.

Он протянул ей трость и помог дойти до двери, поддерживая ее под руку. Женщина хромала.

— Мне удалось достать пару билетов в «Альберт» на сегодняшний вечер. Ты пойдешь?

— Сегодня? Но это же чудесно, Джозеф!

— Пер Каринни. Будет исполнять «Времена года». — Он улыбнулся. — Ну что, как самочувствие?

— Ты приехал, и стало лучше. Пойдем, попьем чаю, и ты расскажешь мне о Страсбурге.

Дом никогда не менялся, всегда оставался таким, как в его воспоминаниях: те же знакомые запахи, те же мир и спокойствие. Они обволакивали его, словно теплым одеялом. И всегда фоном звучала музыка. Было включено радио, негромко исполняли Баха.

Они сидели в кухне и пили чай. Она поставила у его чашки тарелку с печеньем, но он не прикоснулся к нему. У него вновь возникло чувство вины, мысль о том, что он оставляет ее одну в этом огромном старом доме, и ей приходится тут как-то существовать, передвигаться, опираясь на трость с серебряным набалдашником.

В этом году ей исполнялось шестьдесят пять, и каждый раз, проведывая мать, он вспоминал, какой она была раньше. Он взглянул на фотографию на стене над кухонной плитой: там была изображена она и его отец. Снимок сделали тридцать лет назад. Темные волосы обрамляли ее лицо, а она улыбалась в камеру. У нее на коленях сидел он, еще маленький мальчик, — вся семья на фоне коттеджа в Корнуолле.

— Расскажи мне о Страсбурге.

Фолькманн поставил на стол белую фарфоровую чашку.

— Нечего и рассказывать. Нужно еще много работать. Мы потратили около полутора лет, чтобы со всем этим разобраться. Кроме того, нам мешает недоверие. Французы не доверяют англичанам, а англичане французам. — Он улыбнулся. — А итальянцы — так те вообще никому не доверяют. Вот такая совместная деятельность.

— А как Анна? Ты что-нибудь о ней знаешь?

— Она звонит время от времени. Встречается сейчас с каким-то офицером. Он преподает в военном училище.

— Ты с ним знаком?

— Нет. Он на четыре года младше меня.

Он встал и, положив руку ей на плечо, улыбнулся, глядя на ее морщинистое лицо.

— Пойдем. Я хочу, чтобы ты мне сыграла. У нас еще есть время до концерта. А потом я вызову такси, мы выедем в семь.

Когда они ехали в такси к центру города, начал идти снег. Сначала падали только отдельные снежинки, а потом закружила метель. К тому моменту, когда они подъехали к «Альберт-Холлу», на улицах Лондона лежало густое снежное покрывало, и машины превращали его девственную белизну в серую слякоть.

Несколько человек в фойе узнали ее и подошли поздороваться, а после концерта они с ее друзьями отправились поужинать в итальянский ресторан неподалеку. С этими людьми она была знакома раньше, во времена больших концертных туров по Европе. Один из них был итальянским дипломатом, которого Фолькманн никогда раньше не встречал. Мать сказала ему, что познакомилась с этим мужчиной и его женой, когда участвовала в концерте в Равенне.

Ему было уже под шестьдесят. Седовласый красивый мужчина, высокий как для итальянца, с театральными манерами. Фолькманн решил, что тому скорее подошла бы театральная карьера, а не работа на дипломатическом поприще. Этот человек не видел мать Фолькманна более восьми лет, но до сих пор тепло к ней относился.

— Вы лучший исполнитель, чем пианист, игравший для нас сегодня, мадам. Приезжайте к нам в Рим. Я организую ваше выступление.

Конечно, это было преувеличением, но этот разговор ее подбодрил.

Когда они перешли к десерту, разговор за столом зашел о политике.

— Все волнуются. Все так нестабильно. — Итальянский дипломат пожал плечами. — У нас осталась лишь надежда. Наше правительство… Они ратифицировали новый закон о кредитовании жизненно важных отраслей промышленности, которые сейчас испытывают некоторые трудности. Но вот банки, банки говорят, что денег нет. К чему же все это приведет?

Дипломат картинно пожал плечами и занялся своим десертом. «А ведь он так и будет есть в лучших ресторанах, — подумалось Фолькманну, — будет пить лучшие вина, а то, что происходит дома, никоим образом его не коснется». Но эта реплика заставила Фолькманна задуматься о том, что сказала Салли Торнтон.

Когда такси выехало с парковки на улицу, был уже второй час ночи. Снег прекратился, и когда они доехали до парка, женщина попросила водителя остановиться, намереваясь пройти оставшуюся часть пути пешком, — она считала, что физические нагрузки ей необходимы. Фолькманн помог ей выйти из машины и взял ее под руку. Снег был мягким и влажным, и старушка не обращала внимания на протесты сына, она утверждала, что ей уже лучше: вечер пошел ей на пользу.

Деревья в парке были призрачно-белыми. Показался вход в парк. Снег очерчивал ветви деревьев, а промежутки между ними в сумерках светились серым.

Когда они шли к дому, она уже не хромала. Когда-то его отец сказал, что если человек артистической натуры заболевает, то ему нужно прописывать аплодисменты, а не таблетки. Вспомнив об этом, Фолькманн улыбнулся.

Она взглянула на него.

— Правда, Каринни был божествен?

Они дошли до входа в парк, и Фолькманн посмотрел на ее лицо.

— Я слышал, ты играешь лучше.

Она улыбнулась.

— Ты льстец, Джозеф, но ты знаешь, как порадовать старушку.

Она остановилась, чтобы отдышаться, а он наблюдал за ней. Она полюбовалась заснеженными аллеями парка, а потом направилась к дому, миновав открытые ворота. Он шел за ней следом.

— Мне это напоминает… — начала было она.

— Расскажи мне.

— Напоминает детство. И Рождество. Зимой в Будапеште всегда шел снег. — Она взглянула на него, он в сумерках с трудом разглядел черты ее лица. — Но это было так давно. Задолго до того, как я познакомилась с твоим отцом.

— Расскажи мне об этом.

Он все это слышал уже много раз, и ее слова успокаивали его, как литания. Это было золотое время, тогда в Будапеште. Преддверие Рождества. Над замерзшим озером на восьмиугольной площади развевался синий флаг. Лед уже был достаточно прочным, чтобы кататься на коньках, а красные свечи мерцали в окнах хорошо протопленных домов. В них было тепло, как в печи. Чувствовался запах лампад, а в холодный воздух поднимались большие серые клубы дыма. Будапешт много лет назад… Город ее детства.

Но старушка молчала. Фолькманн заметил, что она вытирает слезы, и нежно коснулся ее руки.

— Пойдем, простудишься.

Она оглянулась на холодный белый парк. Фолькманн взял ее под руку, словно пытаясь отогнать грустные мысли. Посмотрев на ее лицо, он вспомнил, какой молодой она была тогда, много лет назад, на пляже в Корнуолле.

Она взглянула на него, и он увидел печаль в ее заплаканных карих глазах.

— Мне его не хватает, Джозеф. Мне так его не хватает!

Нагнувшись, Фолькманн нежно коснулся ее щек ладонями и поцеловал ее в лоб.

— Мне тоже.

Глава 6

Огромный самолет «Иберия 747» сделал последний разворот и начал спускаться к аэропорту Кампо-Гранде.

Все билеты на этот рейс в парагвайскую столицу были раскуплены, но из всех пассажиров на борту самым уставшим, несомненно, был мужчина средних лет в мятом синем костюме. Этот человек тихо сидел в 23-м ряду.

Перелет из Мюнхена в Мадрид еще можно было выдержать, но вот перелет из Мадрида в Асунсьон вымотал его полностью, обезвоженные мышцы нестерпимо болели.

В последний раз он был в Парагвае три месяца назад. Тогда ему здесь не понравилось, и, похоже, что не понравится и теперь. Москиты. Жара. Темпераментные коренные жители. Правда, на этот раз его визит будет короче, всего сутки, и он был очень рад этому.

Подняв кожаный «дипломат» с пола, мужчина в темно-синем костюме открыл его и начал осторожно перебирать документы, проверяя, все ли в порядке.

Хорошенькая стюардесса, идя по проходу, смотрела, у всех ли пристегнуты ремни. Мужчина поднял голову, глядя на стройные бедра и загорелые ноги девушки. Покачивая бедрами, стюардесса подошла к нему и что-то быстро сказала на испанском, указывая на «дипломат». Мужчина закрыл «дипломат», затолкал его под сиденье и откинулся на спинку кресла.

За окном уже виднелись неопрятные пригороды Асунсьона: плоские крыши желто-белых кирпичных домов и остроконечные крыши лачуг. Он услышал грохот в недрах огромного самолета — шум выпускаемых шасси.

Через пять минут он увидел желтые огни посадочной полосы и услышал шуршание колес по бетону, когда огромный самолет, наконец, совершил посадку.

Взяв чемодан с транспортера, он безо всяких проблем за двадцать минут прошел таможню.

В зоне для встречающих он увидел высокого молодого блондина, который выделялся на фоне толпы ожидающих. Перед собой этот мужчина держал плакатик: «Питер де Беерс». Майер сделал шаг вперед, и молодой человек взял его чемодан. Они пошли к выходу. Неподалеку был припаркован черный «мерседес», заляпанный грязью, и Майер увидел, что внутри сидят трое. На переднем сиденье расположился Шмидт, нерушимый как скала, а на заднем сиденье — еще двое давних знакомых. На обоих были безукоризненные деловые костюмы. Увидев Майера, они оба улыбнулись.

Первому было чуть больше тридцати, на нем был светло-серый костюм, а темные напомаженные волосы блестели. Он был коренастым, и хотя его нельзя было назвать красивым, он обладал особой мужской привлекательностью, его лицо загорело за многие годы, проведенные под жарким солнцем.

Второму было около шестидесяти, но выглядел он моложе — высокий, стройный, очень красивый мужчина. Его серебристо-серые волосы были больше серебристыми, чем серыми. Они были зачесаны назад и оттеняли загорелое лицо. Он походил на опытного дипломата: темно-серый деловой костюм, белая рубашка, красный шелковый галстук, нежно-голубые глаза, излучающие уверенность. Этот мужчина, несомненно, обладал харизмой. Когда Майер подошел ближе, он поднял руку и улыбнулся.

Блондин поставил чемодан Майера в багажник, а Шмидт открыл ему дверцу.

Сев на заднее сиденье, Майер пожал руки пассажирам.

— Ну что, хорошо долетел, Иоганн? — спросил мужчина с серебристыми волосами.

— Ja, danke.

Вытащив носовой платок из кармана, Майер промокнул лоб. Даже в «мерседесе» с кондиционером жара была практически невыносимой. После долгого перелета он чувствовал себя физически истощенным и надеялся, что встреча надолго не затянется. Вернее, он был уверен в этом.

Повернувшись к темноволосому мужчине, он спросил:

— Какие проблемы?

Крюгер посмотрел на него и покачал головой.

— Проблем нет, но у нас плохие новости.

— Вот как? — бросил Майер, чувствуя беспокойство, хотя и не знал, связано ли это с проектом. «Но этого не может быть, — сказал он сам себе. — Все в порядке».

— Мы поговорим об этом по пути, Иоганн, — сказал Крюгер, наклоняясь вперед. Он похлопал водителя по плечу. — В гостиницу, Карл.

Машина тронулась и съехала с обочины. Майер промокнул лоб, молча проклиная жару и думая о том, что же это за плохие новости.

Руди Эрнандес устал. Он не спал до трех утра, обдумывая план и проверяя оборудование, которое Риккардо Торрес доставил ему прошлым вечером.

— Уж постарайся вернуть мне все целехоньким, — сказал Торрес. — Иначе босс даст мне под зад, и мне придется продавать орехи под городским зоопарком, comprende[5]?

— Comprende.

Оборудование было дорогим. Торрес объяснил ему, как с ним обращаться, а потом снова спросил, как и в тот раз, когда Эрнандес позвонил ему впервые:

— Что ты собираешься со всем этим делать, амиго?

Эрнандес загадочно улыбнулся и сказал:

— Тайная операция.

Взглянув на него, Торрес приподнял одну бровь.

— Ну ладно, но если что-то повредишь, ты заплатишь, si? Помни об этом, Руди.

Эрнандес сказал, что постарается. Никаких проблем. Ему просто нужно было оборудование на одну ночь, а потом он вернет его абсолютно невредимым.

На следующее утро он рано отправился на работу в «Ла-Тард», поработал до трех и приехал в свою квартиру. Он уже все организовал, но ему хотелось проверить все еще раз, чтобы не было никаких ошибок, никаких заминок. Эрнандесу захотелось выпить, но он решил все же этого не делать. Ему нужна была светлая голова, чтобы не ставить план под угрозу срыва. Слишком многое было на кону. Он хотел было позвонить Эрике, просто чтобы поздороваться, чтобы услышать ее голос, потому что он нервничал. Он надеялся, что все будет в порядке. Если ему повезет, то план сработает, и все получится так, как он хотел.

Если ему повезет.

«А если план не сработает, — подумал Руди, — то возникнут большие проблемы. И если не удастся быстро выбраться из гостиницы…» Он вспомнил о пожарном выходе на первом этаже в задней части гостиницы. Ему он может понадобиться.

Он встал и, выйдя в кухню, налил себе тепловатой кока-колы, бросил туда несколько кубиков льда и вернулся в гостиную. Сев, он отхлебнул кока-колы, потом закурил сигарету, думая о своем плане, пытаясь все предусмотреть. Он не знал, на что ему рассчитывать. Приходилось рисковать.

Погасив сигарету в пепельнице, он встал, осознавая, что волнуется. Взял из спальни чемодан, в котором уже было все необходимое, а потом вновь вернулся в гостиную.

Положив чемодан на кушетку, он открыл защелки, проверил, не забыл ли чего, а потом занялся оборудованием, которое дал ему Торрес. Оборудование лежало на кофейном столике. Он осторожно уложил каждую часть устройства в одежду, которая уже была в чемодане, удостоверившись, что ничего не перекатывалось, — Торрес говорил ему о том, какое оборудование чувствительное. Закончив с этим, он снова все проверил, закрыл чемодан и поменял комбинацию цифр кода.

Он почувствовал, как по телу прошла дрожь страха. Взглянул на ладони. У него дрожали руки, на ладонях выступили капельки пота. Ему казалось, что руки у него не прекращали дрожать в течение последних сорока восьми часов. Ему было жарко, несмотря на кондиционер. Глубоко вдохнув, он медленно выдохнул.

«Расслабься, амиго. Оставайся спокойным. Иначе ты умрешь еще до того, как все начнется».

Он взглянул на часы. 5:30.

Ему нужно было переодеться, после чего уже пора было выходить.

По вечернему городу в потоке машин медленно двигался большой черный «мерседес». Стеклянная перегородка между водителем и пассажирами была поднята, так что сидящие в салоне могли спокойно поговорить.

Сгустились сумерки, и Майер смотрел сквозь тонированные стекла на огни. Маленькие машины ехали мимо «мерседеса» по дороге с тремя полосами движения. Они подъезжали к городу. Скоро начнется последняя встреча в этой ужасной стране.

За окном медленно проехал старенький желтый пикап, дребезжащая развалюха. За рулем восседал индеец в ковбойской шляпе, а рядом с ним расположилась его толстая жена с плачущим ребенком на коленях. Стекла в машине были опущены, радио изрыгало звуки парагвайской губной гармошки. На заднем сиденье в пикапе, как обезьянки, прыгали пять-шесть неугомонных замызганных темнолицых детей. Один из них нагло скорчил Майеру рожу и показал ему голую задницу.

«Эти грязные идиотские латиносы!» Майер с отвращением отвернулся. И как его люди могут здесь жить? Он взглянул на Крюгера. У Майера больше не было сил терпеть.

— Так что это за новости?

— Царкин. Он застрелился два дня назад.

Майер удивленно поднял брови.

— Так он умер?

Крюгер кивнул.

— Впрочем, ему оставалось всего лишь несколько часов. Рак. Так что он решил покончить со всем побыстрее. Послал перед этим письмо Францу. Написал, что боль стала невыносимой, и попросил прощения за то, что не смог терпеть.

Майер кивнул, смутно припоминая, что Франц что-то говорил ему о болезни Царкина.

— Это большая потеря, — сказал Майер, а потом его поразила мысль, ужасная мысль. — А его бумаги?

Он обеспокоенно взглянул на человека с серебристыми волосами, сидящего напротив.

Тот улыбнулся.

— Нет нужды паниковать, Иоганн. Царкин сжег все свои бумаги. Все. Их ничто не может навести на наш след. Ничто.

— Наши люди все проверили?

На этот раз ответил Крюгер.

— Франц пришел в дом после того, как полицейские ушли. Волноваться абсолютно не о чем. Франц поговорил со слугами. Полиция считает, что это, несомненно, суицид.

— Он проверил кабинет Царкина и его вещи?

— Там были только старые фотоальбомы. Он их забрал.

— А банковская ячейка Царкина?

— Он сам все оттуда взял. Сжег документы перед тем, как спустить курок. — Он взглянул на Майера. — Я уверен, что Франц проверил все тщательнейшим образом.

Майер кивнул и спросил:

— А организация встречи?

— Царкин сказал, что договорился с гостиницей, как обычно. Франц проверил и это, чтобы не было сомнений. Все в порядке. — Крюгер помолчал и, улыбнувшись, сказал: — Он был осторожным человеком, наш старик Николас. Осторожным — как в жизни, так и в смерти.

Крюгер отвернулся к окну, а мужчина с серебристыми волосами откинулся на сиденье.

Майер поступил точно так же, чувствуя облегчение.

Эрнандес приехал в «Эксельсиор» в полшестого и оставил «бьюик» в двадцати метрах от пожарного выхода, ведущего к парковке.

Удостоверившись, что поблизости никого нет, он прошел к двери, коснулся ладонями металла и толкнул дверь. Она запирались на засов изнутри, так что открыть ее снаружи было невозможно. Он уже проверил, легко ли она открывается. Скорее всего, ему не придется ею воспользоваться, но Руди не хотелось рисковать. Ничто не должно было помешать двери открыться, а ему попасть на парковку.

Неподалеку стояло несколько металлических мусорных баков — в двадцати метрах от запасного выхода из кухни, однако они не мешали открыть дверь. Он, удовлетворившись увиденным, вернулся к машине, взял чемодан и оставил дверь машины незапертой.

Потом Эрнандес пошел к входу в гостиницу.

На нем были темные очки и синий деловой костюм, который он не надевал уже много лет. Костюм вышел из моды и был мал ему на размер, но со свежей белой рубашкой и голубым шелковым галстуком Руди смотрелся респектабельно. Переодевшись после душа, он едва узнал себя в зеркале: набриллиантиненные волосы зализаны назад, они казались гуще и темнее, чем обычно.

Войдя в ярко освещенный холл, он направился прямо к стойке администратора. За ней стоял толстый человек в темном костюме и сортировал какие-то документы.

Когда Эрнандес подошел, толстяк поднял голову.

— Да, сеньор?

— У меня на сегодня заказан номер. Меня зовут Феррес.

— Секундочку, сеньор. — Толстяк повернулся к компьютеру и что-то набрал на клавиатуре коротенькими пальцами. — Сеньор Феррес. Номер 104. Второй этаж. — Подняв голову, он вежливо улыбнулся. — Это наш последний свободный номер, вам повезло.

«Надеюсь», — поду мал Эрнандес. Он вчера позвонил в гостиницу, чтобы сделать заказ, и тогда объяснил администратору, что уже останавливался у них и жил на втором этаже, и ему очень понравился вид из окна, поэтому он предпочел бы номер именно на втором этаже. Он долго ждал у телефона, пока клерк проверял, есть ли у них подходящий номер, и вздохнул с облегчением, когда тот сообщил, что есть, но только на двоих. Эрнандес сказал, что заплатит за номер на двоих.

— Сеньор заплатит наличными или кредитной карточкой?

— Наличными, — сказал Эрнандес. — И я хотел бы заплатить сейчас. Я собираюсь уехать завтра рано утром.

— Да, конечно.

— Кроме того, ко мне ненадолго придут друзья. Я хочу, чтобы в номер прямо сейчас отнесли бутылку шампанского и бутерброды.

— Ну конечно, сеньор. Непременно. Я сейчас займусь этим. — Толстенький администратор взял трубку и позвонил кому-то из обслуживающего персонала, сообщив номер Эрнандеса и его заказ. Положив трубку, он еще раз деланно улыбнулся. — Секундочку, сеньор, я выпишу вам счет, а потом попрошу кого-то помочь вам с багажом.

Через три минуты Эрнандес, оплатив счет, вышел из лифта на втором этаже. Посыльный с чемоданом Руди проводил его до номера в конце коридора — через пять дверей от номера Царкина, на противоположной стороне коридора. Ему необходим был номер на том же этаже. Он решил, что раз это был последний свободный номер, это хороший знак. Вечером, позвонив в «Эксельсиор», он пошел в гостиницу, чтобы проверить расположение номеров в коридоре. Этот номер был просто идеальным — он находился не слишком близко и не слишком далеко от номера Царкина.

Эрнандес вошел за посыльным в номер. Мальчик зажег свет, поставил чемодан на подставку и стал ждать чаевые. Эрнандес дал ему на чай, мальчик заулыбался, пожелал ему хорошего вечера и ушел.

Эрнандес подошел к окну и выглянул наружу: везде в домах зажигались окна, над городом сгущалась тьма, и он начал нервничать, думая о своем плане.

Сейчас ему уже по-настоящему стало страшно. С трудом сглотнув, он взглянул на часы. Шесть вечера. Кто бы ни собирался остановиться в комнате дальше по коридору, он скоро приедет. В дверь резко постучали. У Эрнандеса сердце ушло в пятки, но он сразу же понял, кто стучал.

Улыбающийся официант в белом костюме втолкнул в комнату тележку с шампанским и бутербродами. Эрнандес смотрел, как мальчик работал, и прислушивался к его болтовне.

Официант суетился, устанавливая тележку в центре комнаты. Эрнандес попросил, чтобы он оставил тележку в номере и не открывал шампанское.

— Конечно, сеньор. — Официант поклонился и сделал вид, что собирается уходить, но не ушел — отработанный приемчик.

Эрнандес вытащил несколько банкнот из кошелька.

— Отличное обслуживание. Как тебя зовут?

— Марио, сеньор. Марио Рикардес.

— Спасибо, Марио. — Эрнандес протянул ему деньги.

Официант поклонился и ушел. Эрнандес взглянул на шампанское и еду. Все это влетело ему в копеечку. Он надеялся, что оно того стоило. Шампанское было французским и очень дорогим, рядом с ведерком с колотым льдом поблескивали шесть аккуратно расставленных бокалов. Бутерброды выглядели изумительно: аккуратные треугольнички из свежего подсушенного хлеба с копченым лососем, анчоусами, разнообразными сырами и мясным ассорти, великолепно сервированные на серебряном подносе. Но Эрнандес не был голоден. Страх в желудке шевелился, как живое существо. Он чувствовал, что начал потеть, но пытался не думать о том, что ему предстояло.

Сев на кровать, он открыл чемодан и, вытащив части оборудования, разложил их на кровати.

Он действовал быстро, и вскоре оборудование было установлено. Через десять минут он уселся на кровать, закурил сигарету, а потом набрал телефон номера 120. Трубку никто не взял.

Кто бы ни собирался пользоваться этой комнатой, он еще не приехал. Если бы кто-то взял трубку, Эрнандес притворился бы, что ошибся номером.

Эрнандес взглянул на часы. 6:10. Погасив сигарету в хрустальной пепельнице, он нервно встал.

Пора было идти в вестибюль.

На этот раз встреча была назначена в другой гостинице, отметил Майер, когда «мерседес» остановился у «Эксельсиора». Они с Винтером и раньше пользовались этой гостиницей, много раз. Но они никогда не делали это одновременно. Отчитывались на встречах они по очереди.

Идею с гостиницей предложил Царкин, и они решили каждый раз менять место, чтобы меньше было шансов, что в номере поставят жучки или их будут подслушивать. Это был значительно лучший вариант, чем дома у Франца или Царкина, где было много любопытных глаз и ушей — слуги и соседи.

Конечно, идеальным местом был дом в Чако, но он находился слишком далеко, а когда начинались дожди, туда невозможно было проехать. Гостиницы все же были лучше, там они меньше бросались в глаза, сливаясь с толпой бесчисленных бизнесменов и туристов.

Шмидт и водитель вышли из «мерседеса» и открыли дверцы машины, потом Крюгер и Шмидт прошли в вестибюль, а Майер и седовласый мужчина последовали за ними.

Они подождали, пока Крюгер подойдет к стойке администратора. Майер осматривал роскошный интерьер. В вестибюле было тихо. В легких кожаных креслах рядом со стойкой администратора сидели две симпатичные девочки в узких мини-юбках. Неподалеку расположился молодой человек в синем костюме с иголочки. Он читал газету. Сутенер? Девчонки выглядели аппетитно, очень аппетитно. Возможно, им с Францем попозже стоит отлучиться. Но, зная Франца, можно было предположить, что он уже все организовал.

Он увидел, что Крюгер закончил свои дела у стойки.

— Какая комната? — спросил по-немецки Майер.

— Сто двадцать, — ответил Крюгер.

Они последовали за Крюгером к лифту.

Эрнандес купил газету и занял свободное кресло в фойе напротив стойки администратора.

В вестибюле играла тихая музыка, но Эрнандес выбрал идеальный наблюдательный пункт: если напрячь слух, можно было понять все, что говорилось за стойкой.

Неподалеку сидели две роскошного вида девушки в сногсшибательных шмотках: юбки с разрезами, высокие каблуки, идеальный макияж. Эрнандес знал, что это были профессионалки, совершающие привычный рейд по городским гостиницам. Одна из девушек улыбнулась ему. Он проигнорировал ее улыбку — с трудом — и открыл газету, притворяясь, что читает. На самом деле он наблюдал за входом в вестибюль с улицы.

Через десять минут Эрнандес их увидел. Он услышал, что кто-то входит в фойе, и машинально посмотрел на дверь. Четверо мужчин, все в деловых костюмах, у всех европейская внешность. Эрнандеса сразу охватило сомнение: у них не было с собой багажа, и только у двоих были «дипломаты». Конечно, они могли просто возвращаться с деловой встречи в городе, но интуиция подсказывала ему иное.

Один из мужчин явно был телохранителем, настоящий гигант; он неуютно чувствовал себя в светлом льняном костюме. Он шел впереди всей группы, широкоплечий, с аккуратно зачесанными назад светлыми волосами. У него была медленная, неуклюжая походка, и казалось, что он сделан из цельного куска гранита. «На такого человека можно нападать, только если за плечами у тебя армия», — подумалось Эрнандесу.

Второй мужчина был крупного телосложения, с набриолиненными темными волосами. Ему было за тридцать, и со своим «дипломатом» он походил на исполнительного директора компании. Третий мужчина был толстым, низкого роста и средних лет. На нем был синий мятый деловой костюм. Свой «дипломат» он держал под мышкой и выглядел усталым: его мясистое лицо осунулось, словно он долго пил или только что совершил продолжительное путешествие. На их фоне особо выделялся четвертый мужчина. Высокий, стройный, красивый, с зачесанными назад серебристыми волосами.

Брюнет подошел к стойке администратора, а остальные ждали его неподалеку. Эрнандес прислушался, пытаясь расслышать сквозь тихую музыку голоса, но мужчина говорил тихо, очень тихо.

— Si, сеньор, — ответил администратор, а потом произнес еще что-то на испанском.

Музыка внезапно зазвучала громче, почти заглушая голоса. «Черт! Говори громче, амиго! Громче!»

— Для вас все готово, сеньор…

Далее голоса опять стали неразборчивыми. «Вот проклятье!» Эрнандес так и не услышал, какой у них номер. Он хотел встать, подойти ближе, но увидел, что один из мужчин — в мятом синем костюме, тот, который выглядел усталым, — взглянул на сидящих рядом девочек, а потом на Эрнандеса. Тот поерзал в кресле, отвел взгляд, делая вид, что смотрит на часы. Он не хотел, чтобы мужчина разглядел его лицо. Он разворачивал газету, когда услышал тихие голоса. Говорили на немецком, на языке его матери, языке его детства. Они проходили мимо Эрнандеса, направляясь к лифту, и мужчина в синем костюме мягко спросил брюнета:

— Welche Nummer?

— Einhundertzwanzig.

Какой номер? Сто двадцать. Эрнандес почувствовал дрожь возбуждения, а потом чудовищный приступ страха.

«Это они».

Они прошли к лифту. Самый старший из мужчин — тот, у которого были серебристые волосы, — стоял в центре группы. Он что-то сказал, а остальные заулыбались и засмеялись. Но Эрнандес не расслышал сказанного — мужчины стояли слишком далеко от него.

Дверь лифта открылась, и мужчины вошли внутрь. Встав, Эрнандес увидел, что на табло над лифтом зажглась цифра «2».

Он выждал минуту, прежде чем подойти ко второму лифту. Эрнандес нажал кнопку второго этажа, чувствуя, как от страха сжимается желудок.

Когда они вышли на втором этаже, Шмидт повел их к номеру, вставил карточку с кодом в щель замка и вошел первым, почти коснувшись светловолосой головой притолоки. Он зажег свет, проверил номер, задернул шторы. Его огромное мускулистое тело казалось неуклюжим, но двигался он быстро.

Следующим вошел Крюгер, а за ним остальные. Когда Майер закрывал за собой дверь, Крюгер уже взял в руки свой «дипломат». Он вытащил прямоугольный электронный детектор, поднял его на высоту груди и обернулся вокруг своей оси, глядя на маленький красный огонек индикатора на краю прибора, прислушиваясь, не раздастся ли сигнал тревоги, но тот так и не прозвучал. Сигнал тревоги никогда не включался, но лучше было перестраховаться.

Крюгер спрятал прибор в «дипломат» и сказал:

— Все чисто.

Шмидт занял позицию в кресле возле запертой двери — он сел и сложил руки на животе. По обе стороны его широкой груди были заметны выпуклости — Майер знал, что там он прячет кобуру с пистолетом и большой обоюдоострый нож. Этот человек владел всеми видами оружия и вселял страх своим постоянным молчанием. Но благодаря его присутствию на этих встречах Майер всегда чувствовал себя уверенно. Никто не сможет выжить, столкнувшись со Шмидтом. Чтобы понять это, достаточно было взглянуть на эту чудовищную тушу.

Трое мужчин сели за стол в углу комнаты. Слышалось тихое жужжание кондиционера, но в комнате еще было жарко и душно.

Майер отер лоб и, раскрыв «дипломат», вытащил бумаги, а потом аккуратно сложил их на столе перед собой и посмотрел на двоих мужчин, которые молча ждали его доклада.

— Сначала будет отчет о Бранденбурге, я полагаю, — сказал Майер.

Седовласый красавец поднял руку с тонкими холеными пальцами, его светлые глаза блеснули, и он кивнул.

— Если тебя это не затруднит, Иоганн. Я знаю, что ты устал, так что давай перейдем к делу как можно быстрее.

Майер кивнул и снова вытер лоб. Потом взглянул на документы и начал говорить.

Глава 7

Стоя перед зеркалом в ванной, Эрнандес смотрел на свое покрытое капельками пота лицо. Он снял деловой костюм и темные очки, а белую рубашку оставил, но на этот раз надел черный галстук. Вместо костюма на нем теперь был белый пиджак официанта, черные брюки и черные туфли, которые он купил вчера в маленьком магазинчике на Калле-Пальма. Он еще больше набриолинил волосы, и без очков явно смотрелся по-другому, совершенно по-другому. Руди коснулся шрама на правой щеке. С ним-то ничего нельзя было поделать.

Он знал, что его план не идеален. Идеальных планов почти не бывает, а этот он обдумывал не долго, но другого у него не было. Это все, что он смог придумать.

Если эти люди профессионалы, а Эрнандес предполагал, что они профессионалы, то они позаботятся о проверке номера на прослушивающие устройства. Поэтому он хотел дать им немного времени. Если план сработает, он, конечно, не сможет записать весь их разговор, но они пробудут в номере достаточно долго, так что большую часть разговора он услышит.

Если план сработает.

Он вышел из ванной и взял с письменного стола лист бумаги с гостиничным штемпелем, проверяя, что там написано. «Шампанское и бутерброды. Номер 120».

Подойдя к тележке, он приподнял за край белую свисавшую скатерть и, увидев крошечный микрофон с записывающим устройством, проверил, все ли в порядке.

Удовлетворившись осмотром, он опустил скатерть и занялся другим оборудованием, лежащим на кровати. Это был японский приемник с записывающим устройством, по размеру не больше книги. Он уже проверил микрофон-передатчик, тот работал нормально, как и говорил Торрес.

Приемник работал на батарейках. Эрнандес вставил одну из двух крошечных кассет, которые он купил. Все было готово. На кровати лежала кассета, рассчитанная на два часа записи, — на тот случай, если встреча затянется. Встав, он взглянул на часы. 6:40. Они были там уже пятнадцать минут. Эрнандес надеялся, что этого достаточно.

Он чувствовал, как пот стекает у него по спине, по груди, по шее, по лбу. Он взял белое полотенце официанта — «идеальное прикосновение» — и промокнул лоб, а потом перекинул полотенце через левую руку.

Он был готов.

Эрнандес замер на пару секунд, думая о Родригесе, о чудовищно изувеченном трупе старика, и по его телу прошел спазм холодного страха.

Резко подойдя к двери, он отогнал воспоминания и выглянул в коридор.

Пусто.

Он вытащил тележку, проверил, спрятана ли карточка от номера в кармане брюк, а потом закрыл дверь.

Он прислушался, не идет ли кто по коридору.

Ничего не было слышно.

Ничего.

Эрнандес глубоко вздохнул и быстро выдохнул, а потом стал толкать тележку к комнате с номером 120.

Майеру потребовалось двадцать минут, чтобы прочитать отчет. Он обратил внимание присутствующих на основные моменты, стараясь осветить свои достижения, отметить личный вклад, свой тяжкий труд, подчеркнуть детали, которыми он гордился. После доклада должны были последовать вопросы.

Когда он закончил, то заметил на столе перед собой капельки пота: он сильно потел. Вынув носовой платок из нагрудного кармана, он промокнул лоб, а потом поверхность стола. Он так сосредоточился на деталях доставки, для него настолько важна была эта часть плана, что он практически вошел в транс. Майер понял это, только когда закончил. Лишь тогда он поднял голову.

На красивом лице седовласого мужчины, сидевшего напротив, играла улыбка, он удовлетворенно кивал.

Все услышали тихий стук в дверь и резко повернули головы. Майер увидел, что Шмидт уже вытащил пистолет и прижал его к боку. Стук раздался еще раз, на этот раз громче, и Крюгер, быстро встав из-за стола, подошел к двери. Шмидт спросил на испанском:

— Кто там?

Крюгер отодвинул гиганта в сторону и приложил ухо к двери. Все в комнате услышали ответ:

— Обслуживание номеров, сеньор.

Шмидт отошел от двери, держа пистолет наготове, после того как Крюгер кивнул ему.

Крюгер слегка приоткрыл дверь, крепко удерживая ее плечом. Он увидел официанта с глупой улыбкой на лице.

— Мы ничего не заказывали, — вежливо сказал Крюгер. — Должно быть, вы ошиблись номером.

— Правда, сеньор? М-м-м… Приношу свои извинения…

Официант посмотрел на лист бумаги в руке, потом на номер комнаты, и сказал:

— Нет, сеньор… Номер 120. Шампанское и закуски. В знак признательности от администрации гостиницы.

Крюгер открыл дверь. Он увидел шампанское в серебряном ведерке с колотым льдом, аккуратно разложенные закуски, а потом опять удивленно посмотрел на официанта.

Официант показал ему заказ на гостиничном бланке.

— Видите, сеньор… тут так написано. Комната 120. Шампанское и бутерброды.

Крюгер взял листок бумаги, внимательно его изучил, а потом отдал официанту. Тот пожал плечами.

— Если вы отказываетесь это принять, сеньор, я могу все увезти. Это не проблема. — Он вежливо улыбнулся. — Это новая бесплатная услуга для наших гостей.

Крюгер посмотрел на тележку с едой. Ему хотелось пить, он устал, а в комнате было так жарко! Холодное шампанское и закуски выглядели очень соблазнительно.

— Очень хорошо. Заходите.

Крюгер отошел в сторону, а официант медленно вкатил тележку и расположил ее в центре комнаты, поближе к столу, где сидели остальные мужчины.

Когда он взял бутылку шампанского, чтобы откупорить ее, темноволосый человек сказал:

— Оставьте. Мы сами обо всем позаботимся.

Официант кивнул, на его лице читалась благодарность.

— Как пожелаете, сеньор. Я могу вам еще чем-нибудь помочь, сеньор?

— Нет, спасибо.

Официант поправил льняную скатерть, переставил два стакана, тихонько кашлянул.

Крюгер понял намек, поспешно достал бумажник и вручил официанту банкноту.

— Muchas gracias[6].

Крюгер внимательно к нему присмотрелся и заметил шрам на щеке молодого человека.

— Как тебя зовут?

— Рикардес, сеньор. Марио Рикардес.

— Позаботься о том, чтобы нас больше не беспокоили, Марио.

— Да, сеньор. Конечно, сеньор. Если вам еще что-нибудь понадобится, сразу же звоните администратору.

Крюгер нетерпеливо кивнул. Эрнандес повернулся лицом к двери, спиной к седовласому мужчине, и увидел, что громадина блондин прячет руку за спиной. Когда Эрнандес проходил мимо блондина, стоявшего у открытой двери, у него перехватило дыхание. Он почувствовал, как страх сжал его горло.

Отгоняя страх, Эрнандес обернулся, еще раз окинул взглядом номер, стараясь, чтобы этого не заметили, и улыбнулся.

— Buenas tardes, сеньоры.

Взявшись за дверную ручку, он слегка поклонился, глядя на мужчин у стола: усталый мужчина в синем помятом костюме, седовласый мужчина… Он закрыл за собой дверь, сделал три-четыре шага, а потом глубоко вздохнул. Эрнандес чувствовал капельки пота на спине, на шее, на лбу.

«Господи Иисусе…»

Он быстро пошел в свой номер.

Мужчины снова сели к столу. Майер почувствовал облегчение. Появление официанта дало ему желанную паузу. Горло уже пересохло от разговоров в душной комнате, и он все еще ощущал последствия обезвоживания после долгого перелета. Ледяное шампанское выглядело очень соблазнительно, но с этим придется подождать. Майер облизнул сухие губы. Теперь нужно было ответить на все вопросы.

Седовласый мужчина наклонился вперед, глядя прямо на него.

— Что с кораблем? — деловым тоном спросил он.

— Груз заберут из Генуи, как мы и договаривались. — Майер кивнул.

— А итальянец?

— Его нужно будет устранить, но я хочу удостовериться, что груз не вызовет никаких подозрений. Лучше подождать, пока Бранденбург заработает. А потом мы разберемся с ним, как и с другими.

Седовласый мужчина согласно кивнул, а потом внимательно посмотрел на Майера.

— Те, кто говорит о своей лояльности… Мы должны быть в них уверены.

— У меня есть подтверждение их надежности. К тому же их родословные безупречны.

Крюгер беспокойно заерзал в кресле и посмотрел на Майера.

— А турок?

— Тут я проблем не вижу.

Крюгер спросил:

— А эта девушка… вы абсолютно уверены, что мы можем на нее положиться?

— Она нас не подведет, я вас уверяю. — Майер взглянул на пожилого мужчину. — Изменений в списке имен нет?

Мужчина уверенно помотал головой.

— Их всех нужно убить.

— А ваше путешествие, — продолжал Майер, — все уже организовано?

— Мы уезжаем из Парагвая шестого.

Майер поочередно посмотрел на мужчин.

— Распорядок… может быть, нужно еще раз все проверить?

Оба кивнули.

Майер провел кончиком пальца по краю воротника. Даже с кондиционером жара была невыносимой. Уровень влажности составлял, по меньшей мере, девяносто процентов. Майер страдал от духоты и хотел, чтобы встреча поскорее закончилась. Осталось не более десяти минут, он был в этом уверен. Крюгер захочет еще раз все повторить. Он снова облизнул сухие губы и взглянул на тележку с едой, привезенную официантом, на горлышко бутылки шампанского, выглядывающее из ведерка со льдом. Ему хотелось выпить бокал пенистого прохладного напитка, чтобы утолить жажду. Он повернулся к Крюгеру.

— Тут очень жарко. Пожалуй, я выпью воды.

Крюгер кивнул.

Майер встал и подошел к боковому столику, где стояли графин с водой и несколько стаканов на серебряном подносе. Он налил себе стакан тепловатой воды и выпил ее, глядя на ледяное шампанское на тележке. О Боже, как же ему хотелось шампанского! И закуска выглядела соблазнительно. В самолете он почти не ел. Эта проклятая тележка начала его отвлекать. Майер допил воду и налил себе еще стакан. Ему хотелось убрать тележку подальше, убрать за пределы видимости, его отвлекал и волновал сам вид этой вкуснейшей, соблазнительнейшей еды и прохладного шампанского в ведерке со льдом.

Он наклонился и слегка толкнул тележку, удивился, что она так легко катится. Он увидел, как она быстро покатилась по ковру и ударилась о письменный стол в углу, зацепив по пути лампу, чуть не сбив ее.

Обернувшись, Майер увидел, что Крюгер поднял глаза от своих бумаг. Вернувшись на свое место, Майер подумал, что, если бы встреча закончилась поскорее, было бы просто здорово.

Все было в порядке, пока Эрнандес не услышал треск в наушниках. Он нервничал, сидя на кровати, курил сигарету. Японский приемник лежал перед ним, кассета все еще медленно вращалась. Мужчины говорили на немецком, языке его матери, Эрнандес слышал голоса очень отчетливо, и запись разговоров, ведущихся в номере 120, продолжалась.

В детстве мать говорила с ним как на испанском, так и на немецком, иногда и на гуарани, этой странной, выразительной смеси языков испанцев и индейцев, на которой предпочитали говорить простые парагвайцы. Однако немецкий язык он считал родным, а его отец парагваец ненавидел этот язык, но мать настаивала, чтобы они говорили на нем.

Он понимал, о чем говорили в номере 120, но время от времени ему приходилось задумываться, чтобы связать слова, извлечь из памяти устойчивые выражения. Как бы то ни было, у него будет кассета, он сможет прокрутить ее еще раз, точнее перевести слова. Да, у него теперь была кассета.

И тут он услышал треск в наушниках.

Голоса стали звучать глуше, как бы издалека, а потом исчезли совсем, было слышно только жужжание.

Эрнандес выругался вслух. Он быстро включил звук громче, прижал наушники к ушам. Ничего. Ничего, только тихое жужжание. Торрес сказал, что оборудование исправно, оно хрупкое, но качественное, а микрофон мог уловить жужжание комара в радиусе десяти метров. Ну что ж, может сейчас он и улавливал жужжание комара, но скорее всего микрофон работал вхолостую или был поврежден…

«Или они нашли его».

«Господи Иисусе!» Эрнандес продолжал потеть, не зная, пришло ли время уйти, просто уйти отсюда. Нет, лучше остаться, ведь они не знают, в какой он комнате, не знают, где находится записывающее устройство. А отсюда он всегда мог позвонить в полицию.

Эрнандес потел, кривя лицо и прижимая наушники к ушам. Он слышал тихие голоса мужчин. Он чувствовал, как пот стекает по позвоночнику, пропитывая рубашку. Ткань липла к спине.

«Господи, пожалуйста, пусть они не найдут микрофон!»

Эрнандес просидел на кровати еще минут пятнадцать и выкурил две сигареты, слушая жужжание в наушниках. От этого звука у него начала болеть голова. А потом он вдруг услышал это. Громкий хлопок, словно пистолетный выстрел. Сердце Эрнандеса замерло. От страха у него кровь застыла в жилах. Через несколько секунд в наушниках послышался смех, звон бокалов, тихие голоса.

— Prost!

— Prost.

— Prost.

Целый хор — prost — ваше здоровье!

Эрнандес громко вздохнул, начиная расслабляться, начиная понимать. Шампанское… Они пили шампанское. «Слава Богу, они не нашли микрофон!»

Трое мужчин снова подняли бокалы, на этот раз в тишине. Встреча была завершена. Майер взглянул на седовласого мужчину, который как раз пил шампанское. Он выглядел довольным, очень довольным. Это было очевидно для Майера. Встреча прошла успешно.

Наконец Крюгер поднял бокал и сказал Майеру:

— Теперь нам придется вас покинуть. Нам еще долго ехать на север. Водитель отвезет вас в безопасное место.

Майер кивнул. Седовласый мужчина поставил бокал на тележку и крепко сжал руку Майера двумя руками. Он этого теплого рукопожатия Майер почувствовал гордость, почувствовал, как внутри нарастает удовлетворенность.

Крюгер кивнул здоровяку Шмидту, тот открыл дверь и вышел в коридор, взглянув сначала налево, потом направо. Он обернулся, кивнул остальным. Все чисто.

Майер и Крюгер взяли «дипломаты». Седовласый мужчина вышел за Шмидтом, за ним Майер. Последним выходил Крюгер, он еще раз осмотрел комнату, чтобы удостовериться — они ничего не забыли.

Он закрыл дверь, и Шмидт повел всех к лифту.

Эрнандес сумел расслышать последние слова, произнесенные в номере 120, а потом повисла тишина. «Проклятый Торрес и его проклятое оборудование!»

Но, по крайней мере, у него что-то было на пленке. Знать бы только, о чем говорили мужчины потом.

Он внутренне вздрогнул, вспомнив еще раз одну фразу на немецком. «Sie werden alle umgebracht». Их всех нужно убить. Кого же они собираются убить? Дрожь прошла по телу Эрнандеса, как от электрического тока. Кто же эти люди? Скорее всего, наркодилеры, крупные наркодилеры из Европы. Такие приезжали раз или два в год, чтобы продлить контракты на поставку наркотиков, чтобы обсудить цены. Но во всем этом было что-то странное, что-то непонятное. У Эрнандеса возникло интуитивное ощущение, от которого он не мог отделаться. Двое мужчин говорили на немецком с иммигрантским акцентом, как у испанцев. Только один из них говорил на чистом немецком языке, гортанном баварском диалекте.

Эрнандес смущенно покачал головой.

«Водитель отвезет вас в безопасное место», сказал тот мужчина. Вот только где же это безопасное место? Правда, сейчас это не имело значения, — сейчас он хотел как можно скорее убраться из гостиницы. Но сначала он должен был забрать оборудование Торреса из номера 120. Если у него будет время, он сможет последовать за мужчиной к месту, о котором они говорили. Но он в этом сомневался. Разве что ему удастся сработать очень быстро. Подняв трубку, Эрнандес набрал номер.

— Обслуживание, — послышался голос.

— М-м-м… обслуживание? У моих коллег из номера 120, очевидно, какие-то сложности со связью, они не могут вам дозвониться. Они просят, чтобы тележку с едой забрали из их комнаты. Прямо сейчас.

— Конечно, сеньор. Pronto. Номер 120.

Эрнандес положил трубку, быстро снял пиджак официанта, черные брюки и галстук и поспешно переоделся в свой синий костюм и повязал голубой шелковый галстук. Он решил, что нужды в темных очках больше нет. За две минуты он все сложил в чемодан и приготовился уходить, сжав карточку от двери номера в кармане.

Заметив чистую кассету на кровати, Руди положил ее в карман пиджака. Он был готов. Приоткрыв дверь из номера, он прислушался, ожидая, пока придет официант.

Выйдя из лифта в вестибюль, Крюгер подошел к стойке администратора. Толстячок поднял голову и улыбнулся — улыбка у него была белоснежной.

— Сеньор?

— Комната 120, — сказал Крюгер. — Мы уже уходим. Насколько я понимаю, счет уже оплачен?

Толстячок посмотрел что-то в компьютере.

— Да, именно так, сеньор. Оплачен наличными, когда комнату заказывали. Вас все устраивает?

— Да, спасибо. Хотелось бы выразить благодарность руководству гостиницы. Шампанское и бутерброды были великолепны. Buenas tardes. — Крюгер уже собрался уйти, но заметил странное выражение лица толстенького администратора.

Тот быстро взглянул на экран компьютера, и Крюгер начал что-то подозревать.

Администратор опять поднял голову, и его лицо выражало удивление.

— Шампанское? Бутерброды? У нас этот заказ не отмечен, сеньор.

Крюгер сглотнул.

— Прошу прощения?

Толстячок мягко сказал:

— Этот заказ не отмечен у нас в компьютере. — Он улыбнулся. — Очевидно, это какая-то ошибка.

— К нам в номер принесли бутылку шампанского и бутерброды… Вы хотите сказать, что это было не за счет гостиницы?

Толстячок широко дружелюбно улыбнулся, думая, что Крюгер шутит.

— Нет, сеньор. Конечно же нет. Но я могу проверить, чтобы не было сомнений. Возможно, этот заказ принесли вам в номер по ошибке. Однако я так не думаю.

Крюгер сильно побледнел. Администратор потянулся к телефонной трубке и набрал номер. Он стал что-то быстро говорить в трубку, но Крюгер не прислушивался к разговору. Он начал потеть от волнения. Он был осторожным человеком и никогда не пропускал мельчайших деталей, всегда проверял и перепроверял факты перед тем, как сделать какой-то вывод. Но теперь он был озадачен…

Толстячок положил трубку и взглянул на Крюгера.

— У официантов не отмечен такой заказ для номера 120, сеньор. Это очень странно.

Крюгер чувствовал, как у него вспотели ладони. Он посмотрел на остальных, те стояли и ждали его.

— Официант… по-моему, его звали Рикардес… — поспешно сказал Крюгер.

Толстячок опять улыбнулся.

— Именно с ним я только что говорил.

— Это был высокий молодой человек. На правой щеке шрам.

Администратор почесал в затылке.

— Да нет. Рикардес совсем не высокий. И шрам? Нет, у него нет шрама. Я не понимаю, что происходит, сеньор.

Но Крюгер как раз все понял. Внезапно он осознал, что сделал ужасную оплошность, мысли понеслись бешеным галопом. Рука сама потянулась в карман пиджака. Он достал бумажник, щедро отсчитал несколько банкнот, пытаясь сдерживать страх и холодную ярость. С трудом заставив себя отстраненно улыбнуться, он протянул деньги толстячку за стойкой.

— Очевидно, это недоразумение. Это вам сверх счета. Простите, но, по-моему, я кое-что оставил в номере.

Толстячок улыбнулся.

— Конечно, сеньор. Gracias.

Обернувшись, Крюгер поспешно подошел к Шмидту, седовласому и Майеру. Все они не сводили с Крюгера глаз, чувствуя его обеспокоенность, заметив его застывший взгляд. У Крюгера бешено билось сердце, кровь интенсивно пульсировала в венах — что-то было не так, и это представляло опасность. Побледнев еще больше, он взглянул на троих мужчин.

— По-моему, — сказал Крюгер, и его голос был ледяным, смертельно ледяным, — по-моему, у нас проблемы.

Эрнандес услышал, как мимо двери прошел официант, увидел его белый пиджак и успел бросить взгляд на его лицо. Это был другой официант. Подождав, пока он несколько раз постучит и, не услышав ответа, вытащит пластиковую карточку из кармана и вставит в дверь, Эрнандес вышел из номера, закрыл дверь и быстро пошел по коридору.

Он зашел в номер за официантом, и тот удивленно оглянулся.

— Да, сеньор?

Эрнандес сделал вид, что ощупывает карманы, и улыбнулся.

— Я как раз собирался уходить, но, кажется, забыл очки в ванной. Не могли бы вы мне их принести? Будьте так любезны.

Официант улыбнулся.

— Да, конечно.

Подойдя к двери ванной, он включил свет и зашел внутрь.

Эрнандес нагнулся над тележкой и вытащил микрофон.

В вестибюле Крюгер не терял времени даром. Он действовал четко. В таких делах вся ответственность лежала на нем, и он пользовался своими полномочиями. Схватив Майера за рукав, он быстро и уверенно заговорил, останавливаясь лишь для того, чтобы набрать воздуха в легкие.

— Бери шефа и иди в машину. Скажи Карлу, чтобы он отвез вас к Францу. Сидите там и ждите от меня известий. Скажи Иоганну, чтобы он сидел во втором «мерседесе» и ждал у выхода из гостиницы. Пусть Вернер идет на задний двор гостиницы. Если там есть пожарный выход, пусть за ним наблюдает. Дай Ротману и Вернеру описание официанта, который заходил в нашу комнату. Это высокий брюнет, молодой, около тридцати. На правой щеке шрам. Если они его увидят, он мне нужен. Живой или мертвый. Так им и скажи, Майер: живой или мертвый.

Крюгер увидел, что седовласый с мрачным видом смотрит на него. В его голосе зазвучала нехарактерная для него ярость.

— Я хочу, чтобы вы нашли его, Ганс. — Его голос дрогнул. — Я хочу, чтобы вы нашли его, чего бы вам это ни стоило.

Крюгер кивнул. Седовласый мужчина и Майер быстро пошли к выходу. Крюгер подал знак Шмидту, и они оба поспешно двинулись к лифту.

— Простите, сеньор, я не могу найти ваших очков. Вы уверены, что оставили их в ванной?

Официант вышел из ванной, а Эрнандес выпрямился, улыбаясь. В руке он держал очки, а микрофон уже спрятал в карман.

— Как глупо. Должно быть, я их обронил… Вот они. Но спасибо за помощь.

Официант улыбнулся.

— Ничего страшного, сеньор.

Эрнандес пропустил официанта с тележкой.

— Я только проверю, не забыл ли я еще что-нибудь.

— Конечно, сеньор. — Официант ушел, закрыв за собой дверь.

Эрнандес быстро осмотрел номер. Эти люди были профессионалами. Они наверняка позаботились о том, чтобы здесь ничего не осталось. Однако на всякий случай Эрнандес все проверил. Ничего не найдя, он вышел из номера и закрыл дверь.

Он прошел по коридору и зашел в свой номер. Через минуту он вышел с чемоданом. Закрыв дверь, он увидел, как открывается дверь лифта.

Оттуда вышли двое мужчин, и Эрнандес замер на месте. За долю секунды они узнали друг друга, и за долю секунды Эрнандес почувствовал, как его сердце остановилось. Двое мужчин, словно в чем-то сомневаясь, уставились на него. Это были брюнет и громадина блондин-охранник из номера 120. И тут Эрнандес увидел, как блондин сунул руку в карман пиджака и схватился за рукоятку пистолета.

«Господи Иисусе!»

Развернувшись, Эрнандес побежал по коридору к пожарному выходу.

— Halt! — послышался крик на немецком, а затем топот ног.

Добежав до аварийного выхода, Эрнандес толкнул дверь и помчался вниз по пожарной лестнице. Тяжелый чемодан бился о стены, замедляя бег, и Эрнандес проклинал все на свете. Он все время слышал топот ног за собой на лестнице.

— Alto! Alto! — теперь кричали уже по-испански, но Эрнандес не останавливался, игнорируя крики, пытаясь добежать до машины.

Он перепрыгивал через две-три ступеньки за раз, проклиная тяжесть чемодана. Быстро сбежав по лестнице, он через десять секунд добежал до пожарного выхода. Легкие горели огнем, у него перехватывало дыхание. Толкнув дверь аварийного выхода, он бросился в темноту, не зная, что его там ждет.

«Господи Иисусе!»

Он слышал, как мужчины бежали за ним по лестнице. Если их не остановить, он не успеет добежать до машины. В панике оглянувшись, он увидел несколько металлических мусорных баков неподалеку. Выбросив свободную руку, он схватил одну из металлических крышек. На ходу повернувшись, он бросил крышку на пол и пнул ее, загоняя крышку между металлической дверью и цементным полом, тем самым блокируя дверь, а потом помчался к машине не оглядываясь.

Добежав до «бьюика», он услышал дикий стук кулаков в дверь и вопли отчаянной злости.

— Sind Sie da, Werner? WERNER![7]

Кулаки стучали по металлу, как адские барабаны, но крышка выдержала. Забросив чемодан в машину, Эрнандес плюхнулся на сиденье, слыша отчаянный вопль за дверью:

— WERNER! SCHNELL!

Эрнандес дрожащей рукой вставил в замок зажигания ключ и повернул его.

Мотор крякнул и замолк.

Эрнандесу показалось, что кровь застыла в его жилах.

«Нет! Пожалуйста! Только не сейчас! Заводись! Ну пожалуйста, заводись!»

Он снова повернул ключ, нажимая на педаль газа. Все его тело горело огнем, пот лился ручьями. Он обернулся как раз в тот момент, когда услышал оглушительный треск, скрежет металла по бетону — крышка мусорного бака поддалась, звук эхом облетел всю парковку, словно раскат грома, и из аварийных дверей выскочили двое.

«Господи Иисусе!»

Внезапно «бьюик» завелся. Эрнандес еще сильнее нажал на газ, и машина резко рванула с места. Выехав с парковки, он увидел, как кто-то бежит к нему из темноты.

Мужчина. До него было метров тридцать. Эрнандес увидел, как тот сунул руку в карман, вытаскивая что-то.

Вернер… Наверное, это Вернер…

Эрнандес вжал педаль газа в самый пол. «Бьюик» рванул вперед, и Руди включил фары, а затем аварийный сигнал. Увидел, что мужчина от неожиданности закрыл лицо руками, зажав в правой руке пистолет. Все это происходило в течение секунды. Мужчина отскочил влево, чтобы его не сбили, и ударился о бампер стоявшей там машины. В свете фар Эрнандес успел заметить выражение страха на его лице.

Выехав между двумя припаркованными машинами, Эрнандес на большой скорости помчался к Калле-Чили.

Через две минуты Крюгер и его люди добежали до центрального входа в гостиницу, где их ждал второй «мерседес». Водитель уже заводил мотор.

— Что происходит? — спросил он.

Крюгер вел себя как одержимый. Распахнув дверь, он вышвырнул водителя из машины, сел на его место и, вытащив из бардачка мобильный телефон, поспешно набрал номер.

Дожидаясь соединения, Крюгер матерился и потел. Он услышал щелчок в трубке — на том конце линии ответили.

— Si?

— Это чистая линия? — Крюгер говорил быстро, сердце выскакивало из груди, дыхание перехватывало.

— Минуточку. — Последовала длинная пауза. — Говори.

— Это Крюгер. Я в гостинице. У нас проблемы. Я думаю, кто-то подслушал наш разговор о Бранденбурге.

В трубке повисло долгое молчание.

— О Боже…

Глава 8

Было темно, за столиком у бассейна возле большого дома в богатом пригороде Асунсьона сидел мужчина с двумя девушками. Они потягивали через соломинки напитки, которые принес слуга. Бассейн подсвечивался снизу, и от этого гладкая поверхность воды была бирюзового цвета.

Франц Либер смотрел на двух красоток, сидящих напротив.

Обе они были наполовину латиносами, очень молодые — не старше четырнадцати — и очень привлекательные, и казались близнецами. Они были сладострастными, какими могут быть только девочки-подростки; бронзовые шелковые тела округлялись как раз в нужных местах. На запястьях и шеях звенела дешевая бижутерия, а короткие узкие летние платья открывали для обозрения большую часть их загорелых ног. У обоих были аппетитные крепкие груди и роскошные бедра.

Либер улыбнулся и сказал:

— Скоро приедут мои друзья. А пока расслабьтесь и наслаждайтесь.

Девушки улыбались. Одна из них нагнулась, чтобы взять рюмку с водкой, намеренно выставляя Либеру напоказ свои округлые груди. «Ей только четырнадцать, — подумал Либер, — а она уже знает, что можно использовать свое тело как оружие». Да, он сегодня хорошо развлечется с этими двумя.

Та из девчонок, что была, очевидно, поумнее, спросила:

— Мадам Роза говорит, что вы очень щедры к девочкам, si?

Либер ухмыльнулся.

— Я всегда очень щедр к девушкам, которые доставляют мне удовольствие.

Девочка рассмеялась и сказала:

— Тогда я доставлю вам очень много удовольствия.

Они с подружкой переглянулись и обе захихикали, как школьницы.

Либер плотоядно улыбнулся. Ему было под пятьдесят, густые седые волосы зачесаны со лба, жестокое суровое лицо покрыто уродливыми красными пятнами — последствия подросткового кожного заболевания. Он был крупным мужчиной с широкой костью. Не менее велики были и его аппетиты — и в еде, и в выпивке, что было видно по его огромному животу, и в особенности велики были его аппетиты в отношении женщин. Сегодня они с Гансом неплохо развлекутся и поиграют во всякие игры с этими девчонками. Подобные развлечения Либер предлагал некоторым своим гостям — бодрящее пикантное завершение встречи. Либер взглянул на часы. Скоро приедет Ганс. Они выпьют освежающих напитков с девочками, а потом поднимутся в спальню. Но пока Ганса нет, можно немножко поразвлечься самому…

Он улыбнулся девочке, которая все время молчала. Она была очень свеженькой. «Скорее всего, она недавно этим занимается», — подумал Либер.

— Как тебя зовут?

— Мария.

— Иди сюда, Мария.

Девушка взглянула на подружку. Та кивнула, и Мария медленно поднялась, обошла столик и стала перед Либером. Такую крошку хотелось съесть, она выглядела оч-чень аппетитно…

Либер положил свою большую ладонь на бедро девушки над коленом и помассировал мягкую плоть. Потом он улыбнулся, предвкушая удовольствие.

— Подними платье, Мария.

Девушка повиновалась. Она подтянула узкое черное платье так, что стали видны крошечные белые трусики и круглые бедра. Либер разглядел темные волоски, выбивавшиеся из-под узкой полоски тонкого хлопка, различил очертания ее промежности. Он медленно провел рукой по бронзовому бедру девушки, скользнул рукой ей под трусики, лаская круглую гладкую попку.

И тут зазвонил мобильный телефон на столике у бассейна.

«Scheisse!»[8]

Не отпуская попку девчонки, Либер свободной рукой потянулся к телефону.

— Si?

Услышав голос на том конце линии, он почувствовал, что собеседник взволнован. Отпустив нежную девичью плоть, он закрыл телефонную трубку рукой и взглянул сначала на одну девчонку, потом на другую.

— Мне нужно поговорить, — резко сказал он. — Идите внутрь и ждите. — Он указал на открытую стеклянную дверь за своей спиной, там была видна освещенная комната с роскошной мебелью.

Девочки замялись.

— Быстро! — рявкнул Либер.

От звука его голоса девочки подскочили и быстро пошли к двери, перешептываясь. Подождав, пока они зайдут внутрь, так, что ничего не могли уже слышать, он нажал на кнопку скремблера[9], присоединенного к мобильному телефону.

— Продолжай, — сказал Либер.

Он слушал голос Крюгера, полный отчаяния, и когда тот закончил, Либер смог сказать только одно:

— О Боже…

Вся одежда Эрнандеса была пропитана потом.

Время от времени он поглядывал в зеркало заднего вида. Он ехал к центру города, не зная, что делать, куда ехать. Он знал только то, что ему нужно спрятаться, найти безопасное место.

Он свернул на Калле-Чили, проехал мимо подсвеченного розовым здания Пантеона на Плаца-де-Герос.

Машин было мало, и Эрнандес без проблем сворачивал на перекрестках. Сердце стучало от страха, и он все время оглядывался, не возникнет ли за его спиной свет фар преследующих его машин. Но все было спокойно. Никто его не преследовал. Пока не преследовал.

Красный «бьюик» — это проблема. Такую машину легко было найти, а в том, что те мужчины видели его автомобиль, он не сомневался. Пока он ехал, мысли метались в его голове. Он понял, что нужно где-то спрятать машину, где-то неподалеку. Он снова свернул — направо, потом налево, на ярко освещенную Плаца-Конститусьон. Он не прекращал смотреть в зеркало заднего вида, но уже знал, что у него есть фора, и чувствовал некоторое облегчение. За площадью он свернул вниз, к реке. Улицы становились уже и темнее. Эрнандес интуитивно знал, куда ему нужно ехать.

Перед ним простирался перенаселенный прибрежный район — пригород Ла-Чакарита, мрачное темное местечко, застроенное лачугами на изгибах реки. Он уже чувствовал запах реки, омерзительный запах серы, ила и грязи. Уровень воды здесь был низким, и знакомая вонь гниющей рыбы вползла в машину через окна. Доехав до набережной, он свернул направо, проехал еще триста метров и остановился у ветхого домика с облупившейся белой краской.

Выйдя из машины, Эрнандес вытащил чемодан. Ла-Чакарита был беднейшим из всех бедных районов, сюда старались не заходить даже полицейские. Закрыв дверцу машины со стороны водителя и проверив все остальные, он подошел к дому и тихо постучал в дверь.

Его тело все еще горело огнем, и он по-прежнему тяжело дышал. Осмотрев улицу, он увидел во дворе одного из соседних домов группу пожилых мужчин, которые сидели, болтая, на каменных ступеньках старого обветшавшего здания. Они пили мате через металлические бомбильи и играли в карты. Мужчины посмотрели на него, но, судя по всему, особого значения появлению Эрнандеса не придали. Эрнандес оглянулся на реку: было полнолуние, на посеребренной поверхности реки темнели камелоты — водяные растения переплетались между собой, напоминая злокачественные опухоли на серебристой воде.

Эрнандес услышал шуршание за дверью и повернулся.

Послышался тихий девичий голос:

— Кто там?

— Это Руди.

Он услышал, как отодвигается металлический засов, и через мгновение дверь открылась. В тускло освещенном коридоре стояла молодая девушка. На ней было простое белое платье, в котором она напоминала ангела. Карие глаза с нежностью смотрели на гостя. На красивом смуглом лице девушки было то выражение невинности, которое всегда вызывало у Эрнандеса нежнейшие чувства.

— Ну что, как моя девочка? — Эрнандес улыбнулся.

Девушка тоже улыбнулась — от смущения. Ее длинные каштановые волосы разметались по плечам. Она взглянула на чемодан. Внезапно на ее лице отразился страх.

— Ты что, уезжаешь, Руди?

Эрнандес покачал головой и поспешно сказал:

— Нет, Грациелла. Но мне нужно где-то переночевать.

Она не спросила почему, а просто кивнула и, впустив его внутрь, закрыла дверь. Взяв Эрнандеса за руку, она повела его в маленькую комнату слева. У облезшей стены стояла узкая старая деревянная кровать, над кроватью на стене мерцал крошечный красный огонек лампадки, освещая изображение Мадонны. Комната была бедной, но безупречно чистой.

— Ты спать в моей комнате, Руди? — Девушка заглянула ему в глаза.

У нее было красивое тело, и такое предложение, несомненно, соблазнительно прозвучало бы для любого мужчины, но Эрнандес отрицательно покачал головой.

— Я буду спать на полу в кухне, Грациелла. — Он ласково улыбнулся ей и взял ее лицо в ладони. — Давай будь умницей и приготовь мне мате. Приготовишь мате для Руди?

Девушка кивнула и улыбнулась ему в ответ. Он опустил руки, а она молча перехватила его руку и повела в кухню.

За пять минут Франц Либер успел сделать все необходимые телефонные звонки. Закончив, он вздохнул и посмотрел на бирюзовую воду в бассейне. Поверхность была гладкой как стекло. А вот внутри у Либера нарастала ярость. Ярость, разжигаемая страхом.

«Господи…»

Именно сейчас, когда все идет так хорошо, когда все сходится! И тут какой-то сволочной недоносок приходит и все портит. Этот кретин — труп, как только они найдут его, кем бы он ни был. В этом Либер был уверен. Здесь ему негде спрятаться. Откуда стало известно о встрече? Забыв о выпивке, Либер сосредоточился, пытаясь найти слабое звено, пытаясь определить, когда был сделан прокол. Но проколов не было, в особенности в Южной Америке, в особенности в Парагвае. Только не тут, не на его территории. О встрече знали лишь самые высокопоставленные люди, им всем можно было доверять. В этом Либер был уверен. Как же так вышло?

Он тяжело вздохнул. Последствия провала могли быть настолько ужасными, что об этом даже страшно было думать. Годы подготовки псу под хвост, впрочем, деньги тоже. Миллионы. Либер скривился. Он затратил на это очень много времени и средств, а теперь все могло рухнуть.

Этого козла надо найти, во что бы то ни стало. Либер уже связался с необходимыми людьми. Его будут искать. По меньшей мере сорок человек прочесывали город, дежурили в аэропорту, на железнодорожном и автовокзале, их посты были на всех основных выездах из города. Либер надеялся, что у него не слишком много форы. Описание, данное Крюгером в телефонном разговоре, было очень нечетким — высокий, молодой, около тридцати, темные волосы, хорошо заметный шрам на правой щеке. Но вот машина этого человека, большая старая американская машина, — это было уже что-то! Зацепка. Таких авто в Асунсьоне мало.

Либер в ярости вскочил с кресла. Его рубашка была пропитана потом. Скоро приедет «мерседес». Надо избавиться от девчонок.

— Норберто!

Через мгновение показался слуга-латинос. Он подошел к Либеру.

— Si, сеньор?

Либер указал на дом.

— Возьми машину из гаража и забрось девчонок к Розе. — Достав бумажник, Либер протянул слуге пачку банкнот. — Вот, отдашь им. Скажи, что сегодня они мне не понадобятся.

— Si, сеньор. — Слуга был очень доволен, что ему поручили это дело.

— Давай скорее. Pronto!

Слуга побежал к стеклянной двери и вошел в дом. Либер увидел, что он выводит девушек через боковую дверь, и через пару минут услышал, как отъехала машина. Войдя в дом, Либер прошел в свой кабинет, прихватив с собой телефон. Окна выходили на подъездную дорогу. Он щедро плеснул себе чистого скотча и выпил полстакана одним глотком. Он как раз подошел к окну, когда зазвонил телефон, зажатый в руке. Это был Крюгер.

Либер подключил скремблер и сказал:

— Я послал на его поиски сорок человек. Ими командует Стиннес.

— Аэропорт, вокзал?

— Все отслеживается. Включая основные выезды из города. У наших людей есть описание машины и мужчины.

— Остальные скоро подъедут. Нам нужна эта schwein[10] чего бы нам это не стоило. — Последовала пауза, после чего Крюгер с волнением сказал: — Ты же знаешь, какими могут быть последствия всего этого для нас, если мы его не найдем…

Либер сглотнул.

— Не волнуйся. Мы его найдем. Свяжись со Стиннесом, он ждет твоего звонка.

Либер положил телефон на подоконник. Он увидел фары машины, подъезжающей к дому. Прибыл «мерседес».

Либер взглянул на свои руки. Они дрожали.

Глава 9

На изодранном матрасе у старой закопченной плиты спала девушка.

Ей было семнадцать лет, и Эрнандес любил ее так же сильно, как и всех своих женщин, вот только ее он любил по-особому — ему хотелось ее защищать. У Грациеллы Кампос было тело женщины и разум ребенка. Такой ум скорее соответствовал телу десятилетней девочки. В этом районе ее могли растоптать, использовать, изнасиловать, ее, этот нежный цветок!

Когда он встретил ее, мужчины уже выстраивались в очередь за право попользоваться ее телом за пригоршню гуарани[11]. Эрнандес как раз писал статью о проблемах сирот в бедных кварталах, когда одна женщина рассказала ему о ситуации с Грациеллой, и спросила, не может ли Эрнандес чем-то помочь.

Когда шесть месяцев назад он впервые увидел эту девушку, его поразили ее невероятная красота и невинность. Дедушка, бывший ее опекуном, умер, и она осталась без гроша. Эрнандесу стало жаль ее. Он предложил оплачивать ей квартиру в другом районе города, он не хотел, чтобы столь невинное создание жило в этом жутковатом районе среди отбросов. Но эта маленькая девочка с телом женщины отказалась, она боялась оказаться вне своего привычного мира. Этот бедный квартал был ее домом, ее прибежищем, несмотря на то что жить здесь было небезопасно.

Так Эрнандес стал ее опекуном — каждую неделю он давал ей денег, сколько мог, нашел ей работу у доброго священника, следящего за алтарем в соборе неподалеку от Плаца. Он договорился со старушкой, чтобы та каждый день приходила к девушке и помогала ей выполнять домашнюю работу, с которой Грациелла не справлялась.

Мужчины больше ее не беспокоили. Один приятель Эрнандеса, грубоватый, но честный парень, который работал паромщиком, стал ее ангелом-хранителем. Ему пришлось разбить в кровь лица нескольким мужикам, которые неуважительно отнеслись к его подопечной.

Дом, в котором жила Грациелла, состоял из трех крошечных комнат. Сейчас они находились в самой большой из них — эта комната использовалась как кухня, и девушка гордилась ее незатейливым убранством: здесь было огромное количество глиняных горшков с цветами. Цветы были везде, девушке они нравились, и когда Эрнандес шел к ней, он всегда приносил какой-нибудь гостинец: новое растение, конфеты или дешевую бижутерию, чтобы порадовать девушку, увидеть благодарность в ее невинных карих глазах. Но сегодня все было иначе.

Было уже около трех ночи, а Эрнандес сидел за шатким стареньким кухонным столом. Спать не хотелось. Девушка отказалась идти спать в спальню — она хотела быть рядом со своим защитником. Эрнандес не чувствовал усталости — слишком много мыслей крутилось в его голове. Девушка, гордясь собой, приготовила ужин, она подала гостю кукурузные лепешки и мате, а потом заснула на старом матрасе на полу.

На столе находился магнитофон, и Эрнандес слушал запись, надев наушники. Он столько раз уже прослушал эту кассету за последние семь часов, что выучил записанное на ней наизусть, — так актеры учат роль. Каждое слово отложилось в его памяти, он запомнил даже изменения интонации. Девушка была заинтригована. Увидев Эрнандеса с магнитофоном, она улыбнулась и спросила:

— Музыка, Руди?

Улыбнувшись в ответ, Эрнандес покачал головой.

— Нет, это кое-что поважнее музыки, Грациелла.

Девушка промолчала и снова занялась приготовлением ужина. Объяснять ей было бессмысленно, она все равно не поняла бы его.

Он закурил сигарету и еще раз посмотрел на кассету. Записано там было мало, меньше, чем он надеялся, но это уже было кое-что, кое-что, с чего можно было начать. Но вот что?

Отмотав пленку назад, он нажал кнопку «play».

— Что с кораблем?

— Груз заберут из Генуи, как мы и договаривались.

— А итальянец?

— Его нужно будет устранить, но я хочу удостовериться, что груз не вызовет никаких подозрений. Лучше подождать, пока Бранденбург заработает. А потом мы разберемся с ним, как и с другими.

Последовала пауза.

— Те, кто говорит о своей лояльности… Мы должны быть в них уверены.

— У меня есть подтверждение их надежности. К тому же их родословные безупречны.

— А турок?

— Тут я проблем не вижу.

— А эта девушка… вы абсолютно уверены, что мы можем на нее положиться?

— Она нас не подведет, я вас уверяю. — Еще пауза. — Изменений в списке имен нет?

— Их всех нужно убить.

— А ваше путешествие, все уже организовано?

— Мы уезжаем из Парагвая шестого.

— Распорядок… может быть, нужно еще раз все проверить?

Он нажал на кнопку «пауза» и вздохнул.

О каком же корабле они говорили? Что они транспортируют? Кокаин? И кто эти люди? Покупатели из Франкфурта? Возможно, они приехали в Южную Америку, чтобы заключить контракты. А может быть, они… Эрнандес чувствовал, что здесь что-то не так. Что-то было во всем этом необычное, что-то смущало его. Он все время видел перед собой вестибюль гостиницы «Эксельсиор» и комнату, где они проводили собрание. Пожилой мужчина, тот, у которого были серебристые волосы, был каким-то странным, но Эрнандес не мог понять, что именно его смущало.

Он почувствовал, как спина покрывается гусиной кожей, и еще раз прослушал последнюю часть разговора.

— Теперь нам придется вас покинуть. Нам еще долго ехать на север. Водитель отвезет вас в безопасное место.

Немного подождав, он нажал на кнопку «стоп».

Он решил, что нужно позвонить Санчесу, рассказать ему все, что он знает, и попросить у него совета. Но ведь эти люди наверняка уже изменили свои планы! Эрнандес покачал головой. Если разобраться, то он рисковал слишком многим непонятно ради чего. Голоса на пленке, обсуждающие что-то, чего он не понимал…

Он взглянул на часы: 03:10. Санчес не появится на работе до восьми, а может, и до девяти утра. Эрнандес тихо выругался. Он хотел, чтобы Санчес прослушал эту пленку, возможно, он смог бы помочь расшифровать ее.

Взглянув на ангельское лицо спящей девушки, Руди почувствовал угрызения совести. Эти люди не найдут его в Ла-Чакарита, в этом он был уверен, но какой бы малой ни была такая вероятность, он не хотел подвергать девушку опасности.

Если за ним охотились, то у него не было права впутывать сюда Грациеллу. Он поспит несколько часов и уедет, затеряется в плотном утреннем потоке машин на Плаца, тогда ехать по городу к своей квартире будет безопаснее.

Вздохнув, Эрнандес посмотрел на магнитофон и нажал на кнопку выброса кассеты. Она выскочила наружу. Он покрутил ее в пальцах. Возможно, лучше спрятать ее в безопасном месте, пока он не поговорит с Санчесом, ведь тогда его не в чем будет обвинить, если его найдут. Правда, в том, что его найдут, он сомневался. Родригес ничего им не сказал, в этом Эрнандес был уверен.

Неиспользованная кассета лежала на столе, там, где он ее и оставил.

Эрнандес встал. Девушка заворочалась во сне и перевернулась на другой бок, но не проснулась. Машину он оставит здесь, так будет безопаснее. До станции, где в камере хранения у него была ячейка, идти было недалеко. Можно пройти переулками и вернуться сюда через двадцать минут, уже без пленки. Тихо выйдя в коридор, он отодвинул задвижку на двери и снял запасной комплект ключей с гвоздя у двери, где девушка всегда их оставляла.

Он устал.

Он колесил по улицам Асунсьона всю ночь, и сейчас уже было больше трех утра. Тому, кто найдет машину или водителя, полагалась премия в размере годового оклада, и мысль об этих деньгах удерживала его на ногах. Описание мужчины, которого он искал, было крайне расплывчатым, ему нужна была фотография. Но вот машина — это уже кое-что. Машину найти легче, чем человека, а старый красный «бьюик» не спутаешь ни с каким другим авто. Но пока ему не везло. Другим тоже. Он встречался с ними, прочесывая город. «Господи Иисусе… В поисках задействованы все… все знакомые… что же происходит?»

Неподалеку от Плаца Конститусьон у кофейного киоска он повстречал Модела и Кайндела. Они тоже ничего не знали. Только то, что по приказу Франца Либера нужно найти водителя или машину. Деньги были веским подтверждением того, что это чрезвычайно важно.

Он потер покрасневшие глаза и свернул к Плаца. Перед ним простирались темные кварталы Ла-Чакарита. Никто не станет заезжать сюда, если не хочет рисковать жизнью или подхватить какую-нибудь заразу у дешевой шлюхи. Даже воры здесь были чрезвычайно шустрыми. В Асунсьоне даже ходила шутка: едешь по Ла-Чакарита — дай знать, что не надел наручные часы.

Он ухмыльнулся. «Да ну его на х…» У него был мобильный телефон, чтобы в случае чего позвать на помощь, пистолет 45-го калибра в бардачке и нож под сиденьем. Пусть какой-нибудь латинос только попробует приблизиться, он проделает в этом ублюдке дырку размером с кулак.

Свернув с ярко освещенной Плаца, он медленно поехал под гору, в темноту Ла-Чакарита…

Эрнандес дошел до старого вокзала за десять минут. Он шел по узким переулкам, но не испытывал страха — здесь его знали многие. На улицах никого не было, и он шел медленно. За пятьдесят метров до входа на станцию он замер. На улице напротив входа в мерцающем свете фонаря виднелись две припаркованные машины — темный «мерседес» и белый «форд». Рядом с «мерседесом» стояли двое мужчин. Они курили и разговаривали. Эрнандес нервно сглотнул. В обычной ситуации такая картина его бы не смутила, но теперь он осознал, что в этом было что-то странное. В ближайшие четыре часа не прибудет ни один поезд. Зачем таким людям торчать на станции в столь ранний час? Оба мужчины были европейцами и носили деловые костюмы. Как те мужчины в гостинице. Так одеваются бизнесмены. Эрнандес отступил в тень. Сердце выскакивало у него из груди.

Он взглянул на вход, присмотрелся к мужчинам, со скучающим видом стоящим под портиком. Один из них, блондин в кожаном пиджаке и рубашке со свободным воротом, был молод, а второй был дородным мужчиной средних лет в неприметном костюме. Если присмотреться, то они не очень походили на бизнесменов, но Эрнандес был уверен в том, что они ждут здесь именно его. Контролируют станцию на тот случай, если он решит уехать из города.

«Черт!»

Эрнандес запаниковал. Он глубоко вздохнул, чувствуя, как пот стекает по его телу под рубашкой. То, что он сделал в гостинице, должно быть, не на шутку встревожило этих людей.

«Расслабься. Все будет в порядке».

Но что, если на станции был еще кто-то? Как же ему добраться до ячейки?

Он постоял еще несколько минут в тени, продолжая потеть, и тут ему в голову пришла неплохая мысль. Он улыбнулся. Возможно, выход был. Быстро развернувшись, он пошел в другую сторону.

Через пару минут Эрнандес дошел до заднего входа на станцию. Деревянные ворота служили пожарным выходом, и сквозь небольшую решетку на двери можно было заглянуть внутрь. Этим входом пользовались работники железной дороги.

Миновав ворота, Эрнандес оказался в маленьком дворике и увидел станционного смотрителя в форме. Тот сидел в крошечной застекленной будке и читал журнал. Мужчина взглянул на него, а потом стал читать дальше. Люди из близлежащего квартала постоянно срезали так путь.

Через минуту Эрнандес был уже на платформе. Старенький дизель стоял в тупике, во влажном воздухе ощущался запах смазки и масла. Эрнандес оказался в безлюдном месте, откуда ему хорошо была видна платформа возле входа на станцию, который находился в шестидесяти метрах от него.

На платформе спали индейцы и крестьяне. Старик, продававший воду и фисташки, спал в своем киоске, опустив голову на руки.

Женщины в цветных шалях прижимали младенцев к груди: вместе с детьми и мужьями они дожидались утренних поездов, следующих в глубинку. Но мужчин в деловых костюмах тут не было — дородных мужчин, таких, как в гостинице. До ячеек камеры хранения было недалеко — они находились за разрушенными арендованными лотками, в тридцати метрах от Эрнандеса.

Он снова оглядел спящих, но не заметил ничего необычного. Никто из них не напоминал людей, которых можно было встретить в гостинице. Все же ему следовало быть осторожным. Немного помедлив, чтобы снова осмотреться, Эрнандес увидел вокзального охранника, крепко спящего на соседней деревянной лавке. Скрестив руки на груди, тот громко храпел. Подойдя к нему, Эрнандес посмотрел по сторонам, взял его форменный пиджак и, накинув его на плечи, пошел к ячейкам.

Дойдя до своей ячейки, он вставил в нее ключ.

— Сеньор…

Услышав голос за своей спиной, Эрнандес замер. Страх сдавил ему горло. Он медленно обернулся и увидел пожилого мужчину.

— Por favor[12], сеньор.

Лицо мужчины было темно-красным, его покрывали глубокие морщины, образовавшиеся из-за постоянного пребывания на солнце и тяжкого труда, в руке у него был старый потрепанный чемодан. Незажженная сигарета прилипла к губе. Улыбнувшись Эрнандесу, старик указал на сигарету.

Эрнандесу потребовалось немного времени, чтобы осознать, чего от него хотят. Ощущая, как дрожат его руки, он порылся в карманах, протянул старику дешевую пластиковую зажигалку и сказал:

— Оставьте себе. У меня есть другая.

— Muchas gracias, сеньор.

Развернувшись, мужчина поплелся прочь. Эрнандес с облегчением выдохнул. Он был как на иголках, от страха дрожал всем телом, чувствуя, как капельки пота стекают по вискам. Быстро открыв металлическую дверцу, он положил кассету на конверт с фотографиями и быстро запер дверцу. Сунув ключи в карман, он подошел к спящему охраннику и, положив пиджак на место, направился к заднему выходу.

Он решил проехать вниз, к реке, а потом назад, намереваясь прочесать темные узкие улицы. Остановившись у самой воды, он сморщил нос — воняло серой и гнилой рыбой. Он раздумывал: свернуть ему налево или направо? «Направо», — решил он. Дверцу он не открывал, а пистолет лежал на сиденье рядом с ним. Он проехал почти триста метров, поглядывая то на воду, то на узкие проходы между обветшалыми домами, и вдруг увидел что-то красное. Он машинально притормозил. Старый красный «бьюик» — его задний бампер не спутаешь ни с каким другим. Машина была припаркована перед домом с белыми облезлыми стенами. У него сжалось сердце, а рука автоматически сомкнулась на рукоятке пистолета. Свернув на обочину, он улыбнулся и, взяв мобильный телефон, быстро набрал номер.

В трубке что-то щелкнуло, и чей-то голос произнес:

— Si?

— Это Дортмунд, — сказал он, — мне кажется, я нашел машину.

Эрнандес неторопливо шел вдоль реки.

В столь ранний час район Ла-Чакарита представлял собой безлюдное царство теней. Теперь кассета была в надежном месте. Он расскажет об этом Санчесу, расскажет ему все, что знает. Хочется надеяться, что Санчес сможет помочь. «Оставить кассету в камере хранения — это мудрое решение», — подумалось ему. Если его поймают, он сможет потянуть время или даже договориться, если до этого дойдет. Если кассета будет у него, когда его схватят, ему точно не жить. То, что записано на пленке, все эти загадочные фразы… должно быть, это очень важно. Присутствие мужчин на станции подтверждало эту мысль. Чтобы расшифровать разговор, потребуется время. Может быть, Санчес ему поможет.

Нервы у него были напряжены до предела, и спать совсем не хотелось. Остановившись у кромки воды, он прикурил сигарету, продолжая раздумывать над последними событиями. Он знал: что-то происходит, что-то действительно значимое, то, из-за чего могут убить. Он вспомнил лица людей, когда они вышли из лифта на втором этаже гостиницы. Он был уверен, что они хотели его убить. Он все расскажет Санчесу. Заниматься этим в одиночку слишком опасно. Эти люди обладали большой властью, иначе как бы они смогли отправить столько человек на его поиски? Если перекрыт железнодорожный вокзал, то перекрыт и аэропорт, и основные дороги. Эрнандес вздрогнул. Сейчас он мог надеяться только на Санчеса.

Толстяк захочет узнать, почему он сразу не пришел к нему, почему скрыл важную информацию в тот день в доме Царкина. Но Эрнандес подумает, как с этим быть, позже. Руди взглянул на часы при зыбком свете луны. Его не было почти полчаса. Пора возвращаться к Грациелле и попытаться уснуть. Он щелчком отбросил горящую сигарету, посмотрел, как она падает в серебристую воду, а потом развернулся и пошел к дому.

В пяти метрах от двери Эрнандес увидел, что она открыта.

Он замер на месте.

Эрнандес запер за собой дверь, в этом он был уверен. Или не запер? У него в голове все перемешалось. А вдруг не запер? «О Боже, любой же мог войти и…»

Эрнандес услышал щелчок и обернулся, чувствуя, как кровь отливает от головы. Он увидел, что к нему бегут двое мужчин с пистолетами, но не успел разглядеть их лица, потому что чья-то огромная рука зажала ему рот, душа крик, другая рука схватила его за волосы, запрокидывая голову, и его втолкнули в дом. Дверь распахнулась, и они оказались в кухне. Крошечная комната была ярко освещена, там толпилось много мужчин.

«Господи Иисусе…»

Эрнандес почувствовал резкий удар в бок, но рука, зажимавшая его рот, приглушила крик. Затем на него обрушился град ударов. Его молотили по лицу, по телу, пока у него не подкосились ноги. На губах чувствовался солоноватый вкус крови. Сильные руки прижали его к стене, он ощутил два резких удара по почкам.

Двое огромных мужчин держали Грациеллу. Ее хрупкое тело болталось между ними, как тряпичная кукла, рот был заткнут белой тряпкой, по прекрасному лицу текла кровь, а в невинных глазах застыл ужас. На кухонном столе лежало записывающее оборудование. Рядом с ним стояли двое мужчин, двое мужчин, которых он видел в гостинице: брюнет, открывший ему дверь, и седовласый красавец лет шестидесяти. Оба смотрели на Эрнандес с презрением.

Брюнет быстро подошел к нему и заглянул ему в глаза. Рука, зажимавшая Эрнандесу рот, сдвинулась, и брюнет ударил Эрнандеса кулаком в лицо. Послышался резкий хруст ломающихся костей, и Руди запрокинул голову от боли. Переносица была раздроблена, но он не смог закричать — чья-то рука опять зажала ему рот, и на него вновь посыпались удары. Кто-то схватил его за волосы и поднял его голову так, чтобы Эрнандес смотрел прямо в лицо молодому брюнету.

У того были стальные холодные глаза, а голос тихий, пугающий, но говорил он торопливо.

— Ты будешь отвечать на все мои вопросы. Солжешь — и девчонка умрет. Скажешь правду — и она будет жить. Понял?

Брюнет кивком указал на Грациеллу. Мужчины, державшие ее за руки, запрокинули ей голову, дернув за волосы, пока она не закатила глаза от боли. Эрнандес слышал ее приглушенные кляпом стоны. Один из мужчин содрал с нее платье, обнажив небольшие смуглые груди. Другой вытащил большой нож и приставил кончик лезвия к левому соску девушки.

— Ты понял? — повторил брюнет.

Эрнандеса тошнило. Он быстро закивал.

Брюнет смотрел ему прямо в глаза.

— Откуда ты знал, что мы будем в гостинице? Отвечай быстро.

Руку со рта Эрнандеса убрали.

— Я был в доме Царкина в тот день, когда он покончил жизнь самоубийством… Я готовил статью для газеты «Ла-Тард»… Зазвонил телефон… Звонили из гостиницы «Эксельсиор»… Я взял трубку… — сбивчиво говорил Эрнандес — у него перехватывало дыхание.

Лицо брюнета посветлело, и в глазах отразилось понимание. Он начал рыться в карманах Эрнандеса, вытащил бумажник и просмотрел содержимое. Достав журналистское удостоверение, он изучил фотографию, а потом передал документ седовласому, который стоял рядом, наблюдая, — он тут был главным. Седовласый молча кивнул, требуя, чтобы Эрнандес продолжал.

Эрнандес говорил обрывками фраз, высоким стаккато, срывающимся от страха. Он рассказал о Родригесе, потом о том, что знал об этих людях. Об оборудовании. О своем плане. Брюнет побледнел. Он обернулся к пожилому мужчине, чье лицо, казалось, побледнело еще больше, а глаза с яростью вперились в Эрнандеса. Брюнет указал на столик и резко произнес:

— Кассета. Мы ее проверили — она чистая.

Было понятно, что он требует объяснений.

Эрнандес набрал в грудь воздуха. Все тело горело огнем от боли, побои были жестокими.

— Отвечай! — крикнул брюнет.

— Микрофон… с ним возникли проблемы… — начал быстро говорить Эрнандес, но брюнет внезапно оборвал его, махнув рукой, словно он уже все знал.

На его лице появилась садистская улыбка, и кулак врезался Эрнандесу в челюсть. Эрнандесу хотелось закричать: «Нет! Настоящая кассета в надежном месте, я могу вас туда отвести! Мы можем договориться!» Но брюнет быстро заговорил:

— Родригес… то, что он рассказал тебе… кому еще он об этом сообщил?

Эрнандес попытался покачать головой, но чья-то рука крепко удерживала его голову.

— Он никому ничего не сообщил… Только мне…

— Ты уверен? Мне нужна правда.

— Да…

— А ты… ты кому-нибудь рассказал? Хоть слово… хоть полслова? — В голосе мужчины зазвучало беспокойство, он сильнее сжал горло Эрнандеса.

— Нет, никому.

Последовала пауза.

— Скажи мне… почему ты вышел из дома?

— Подышать воздухом… Я… Я не мог заснуть…

— Куда ты пошел?

— Я… прогулялся вдоль реки.

Брюнет внимательно всмотрелся в лицо Эрнандеса, пытаясь понять, говорит ли он правду.

— Тот груз на корабле, о котором сказал тебе Родригес… Как ты думаешь, что это? Говори правду. От этого зависит жизнь девчонки.

Эрнандес с трудом разлепил веки, отекшие от ударов.

— Белый порошок. Вы торгуете кокаином. — Ему уже было все равно. Руди знал, что он труп, что бы он ни сказал, он знал, что убьют и Грациеллу, и надеялся, что они сделают это быстро и безболезненно…

Брюнет отпустил его.

— Прошу вас… Девушка… Она ни о чем не знает… Она еще ребенок… — взмолился Эрнандес.

Он увидел улыбку на лице брюнета, тот рассмеялся, словно что-то его позабавило, и повернулся к седовласому. Тот кивнул.

Брюнет злобно взглянул на Эрнандеса.

— Ах ты гребаный тупой латинос!

Он обернулся и щелкнул пальцами. Все произошло очень быстро. Мужчина, стоявший с ножом у груди Грациеллы, замахнулся. Сверкнуло лезвие. Эрнандес закричал, но ему опять зажали рот. Он в ужасе смотрел, как опускается нож, вспарывая нежное тело девушки. Нож прошелся от ложбинки между ее грудей до пупка. Эрнандес увидел, как зафонтанировала кровь, как закатились глаза умирающей девушки, как ее окровавленное тело внезапно обмякло в руках мордоворотов. Эрнандес почувствовал, как к горлу подступает тошнота.

И тут внезапно перед ним появился громадина-блондин, которого он видел в гостинице.

Эрнандес увидел, как сверкнуло еще одно лезвие — громила достал из-под плаща зазубренный нож. Эрнандес все пытался закричать, но рука на его горле сдержала крик. Его прижали к стене.

Все начало Происходить как в замедленной съемке. Онемев от ужаса, Эрнандес увидел, как зазубренное лезвие вошло в его грудь. Он почувствовал нарастающую боль, когда нож ударил по его телу, словно молот, почувствовал поток горячей крови, когда лезвие вспороло ему живот. Сквозь сгущающийся туман боли, завладевавшей его телом, он смутно осознал, что брюнет отпустил его горло, и Эрнандес сполз по стене в темную лужу собственной крови, которая все увеличивалась.

И тут на него холодной черной волной опустилась тьма, смывая жуткую боль. Он еще слышал тихие, невероятно тихие звуки шагов уходивших людей, затихающие звуки, все звуки, даже свой последний вздох.

Пока вокруг не стало ничего — ничего, только тьма.