Кровь фюрера

Эпилог

Фолькманн пришел в себя в отдельной палате Центральной мюнхенской больницы около десяти утра через два дня.

Откуда-то доносились звуки радио, за закрытой дверью играла музыка. Tannenbaum[53]. Услышав эту песню, его отец всегда начинал плакать. Ему тоже захотелось заплакать, но не из-за музыки, а из-за того, что он дышал. Жил.

К нему были подсоединены трубки аппарата искусственного жизнеобеспечения, а к рукам и груди от прибора возле кровати тянулись датчики. Его сердце билось синхронно с белыми кривыми на зеленом экране. Голову по-прежнему что-то сжимало — не стальной обруч, а что-то мягкое. Он прикоснулся к повязке. Еще одна повязка была на его правой руке, — твердая корка белого гипса.

У кровати сидел Вернер Баргель. Словно ниоткуда возникла медсестра, и вокруг него стало что-то происходить.

Он услышал голос Баргеля.

— Как ты себя чувствуешь?

Он с трудом попытался разлепить губы.

— Паршиво.

Баргель смог поговорить с ним только через двадцать минут после того, как врачи провели консилиум. Медсестра поднесла к его сухим потрескавшимся губам прохладную воду. Он проглотил несколько желтых таблеток. Медсестра провела влажной губкой по его лицу и шее. Это освежало. Остужало.

Он видел, что Баргель разговаривает с врачами, но не слышал, о чем. А затем комната опустела, дверь закрылась, и они с Баргелем остались наедине.

Баргель сел на стул рядом с кроватью.

— Врачи уверяют меня, что ты скоро поправишься, но эти два дня ты был на грани между жизнью и смертью.

Фолькманн попытался приподняться, но снова опустил голову от боли. Резкая боль в правом виске становилась все невыносимее.

— Спокойно, Джо. Они дали тебе обезболивающее, оно скоро подействует. Собственно, тебе повезло, что ты вообще остался жив. Не говоря уже обо всех остальных ранах, пуля задела череп, и у тебя было сильное сотрясение мозга.

Баргель придвинулся ближе.

— Видимо, судьба улыбнулась тебе, друг мой. Войди пуля на несколько миллиметров глубже, — и на небесах появился бы новый арфист. А сейчас тебе лучше всего расслабиться. Торопиться все равно никуда не надо.

— Эрика? — спросил Фолькманн.

Баргель поерзал на стуле.

— Она в отдельной палате этажом ниже. Команда врачей подоспела вовремя. Не волнуйся, Джо, с ней все будет в порядке.

Баргель улыбнулся. Фолькманн повернул голову, пытаясь осмотреть комнату, но перед глазами все плыло, и он медленно сфокусировал взгляд на Баргеле.

— Она думала, что ты сошел с ума, когда напал на нее и Шмельца в горах. — Баргель помолчал. — Когда ты зашел в ту комнату, ты ведь по-прежнему не знал, можно ли ей доверять, не так ли, Джо?

Фолькманн медленно покачал головой.

— Я не знал, что и думать.

Баргель кивнул.

— Ты потерял много крови. Удивительно, что ты вообще оставался в сознании. Девушке тоже нелегко пришлось. Ее пытали и накачали наркотиком правды — скополамином, чтобы она все им рассказала. — Баргель покачал головой. — Но она никогда не была одной из их шайки.

— Она рассказала тебе о Шмельце?

Баргель кивнул с серьезным видом.

— Она рассказала нам все, что знала. Об остальном мы догадались.

— Я давно без сознания?

— Два дня.

— Расскажи мне, что произошло.

Баргель говорил минут десять. Долльман и все министры были мертвы, за исключением Вебера, который находился теперь в камере строгого режима в тюрьме Моабит. Президент взял на себя обязанности канцлера, и было сформировано временное правительство. В сейфе в кабинете Гринцинга нашли список заговорщиков, и они составили Веберу компанию в Моабите. Все неонацисты-экстремисты, о которых мы знаем, были арестованы. Одного из людей Любша убили во время перестрелки, все остальные сбежали в горы прежде, чем приземлились вертолеты.

Рассказав об Иване Мольке, Бартель увидел боль на лице Фолькманна.

— Иван был хорошим человеком, Джо. И хорошим немцем.

Фолькманн отвернулся и посмотрел на белую стену, но голос Баргеля вернул его к действительности.

— То, что пытались сделать Любш и его люди, — это поразительно. Это вселяет в меня надежду на будущее этой страны. — Баргель немного наклонился вперед. — Когда девушка рассказала мне о Шмельце, я ей сначала не поверил. Все это казалось безумием. Я подумал, что она сошла с ума от пыток. Это звучало так невероятно, просто немыслимо!

— А почему же вы ей поверили?

— Нам все рассказал один из людей из списка Гринцинга. Офицер армии по имени Браун. Все, что рассказала нам девушка, все, что вы домыслили, — это правда. У Гели Раубаль был сын. Семейство Шмельцев отвезло его в Южную Америку в 1931-м. Он жил там с ними, и все считали его их сыном, пока Ди Шпинне не взяло на себя роль его опекуна.

— А ее труп?

— От него тайно избавились.

— И где он?

Баргель покачал головой.

— Этого даже я тебе не могу сказать, Джо. — Он помолчал. — Сейчас на улицах военные восстанавливают порядок. Большинство людей не знают, что произошло. Выпущен указ об информационной блокаде до того момента, пока все не будет под нашим контролем. Эта страна могла быть отброшена в своем развитии на пятьдесят лет назад. Мы, конечно, принимаем экстренные меры, но хотим убедиться в том, что прошлое больше не вернется.

Фолькманн взглянул в окно, а потом повернулся к Баргелю.

— Я вот только одного не понимаю. Отец Эрики служил в Лейбштандарте СС. Почему же они с ней не связались, как с остальными?

Баргель кивнул.

— Она была в их списке, но список был очень большим, и она была лишь одной из многих. Судя по тому, что мы знаем, сам Винтер должен был связаться с ней незадолго до того, как его убили. Но он не считал это очень важным. Возможно, он думал, что девушка — просто мелкая сошка. А может быть, все дело в том, что, так как он был с ней знаком по Гейдельбергу, то знал, что она им не поможет. К тому же сам Винтер разочаровался во всем этом задолго до того, как люди Шмельца решили от него избавиться. Он должен был знать, что, если девушка откажется от сотрудничества, ее убьют. — Баргель пожал плечами. — Какими бы ни были причины, это, скорее всего, спасло ей жизнь.

Баргель видел, что Фолькманн очень напряжен. Он встал.

— Мы еще поговорим, Джо. А сейчас отдохни немного. Я твой должник. И не только я, но и вся наша страна. Я хочу, чтобы ты это знал.

Баргель подошел к двери, а потом повернулся и улыбнулся Фолькманну.

— Я скажу девушке, что ты пришел в себя. Ей не терпится с тобой поговорить.

Когда они ехали на такси из Хитроу, начал идти снег, но когда они подъехали к небольшой площади, окруженной домами в викторианском стиле, снег прекратился.

Вокруг было бело и пустынно. Канун Нового года.

Рейс из Франкфурта задержали, и он позвонил из аэропорта, чтобы сообщить матери о своем приезде. В ее голосе звучало удивление, и она сказала: «Как замечательно, что ты приедешь!»

А когда он сказал ей, что с ним приедет девушка и они останутся у нее на несколько дней, в ее голосе прозвучала такая же радость, как в голосе молодой женщины на пляже в Корнуолле. Да, такой он ее и помнил: с собранными в хвост волосами, улыбкой на губах, окруженной аурой счастья, именно она и была причиной, по которой его отец женился именно на этой женщине. Сильной и счастливой женщине, которая боролась с тьмой и победила.

Когда такси остановилось на углу площади, было уже четыре часа дня. Сгущались сумерки. Ворота крошечного парка были открыты, ветви деревьев отяжелели от снега. Повсюду виднелись следы на снегу — тут бегал какой-то ребенок, а за ним ходил взрослый. В парке никого не было. Пусто.

Они с Эрикой зашли в парк через ворота, Фолькманн поставил их чемоданы возле лавочки и смел с нее снег. Девушка села рядом с ним. Их окружала белая пустыня, и между деревьями виднелся дом. Свет уже горел в окнах его дома, из трубы поднимался столб серого дыма.

Во всех домах вокруг тоже горел свет. За стеклами, затянутыми изморозью, дрожало пламя свечей и мигали лампочки гирлянд на елках — напоминание о недавнем Рождестве. Оставалось восемь часов до Нового года.

В ветвях над ними закурлыкал голубь, с еловых веток посыпался снег. Послышался шум крыльев.

— Дом, — сказала Эрика. — Ты так мне и не сказал, который из них твой.

Фолькманн указал на здание из красного кирпича, и Эрика долго его рассматривала.

— Он совсем как ты.

— В каком смысле?

Она улыбнулась.

— Крепкий. Немного старомодный. Но надежный.

Он улыбнулся ей в ответ, и Эрика посмотрела на парк.

— Это тут ты играл, когда был ребенком?

— Да.

Эрика закрыла глаза и сказала:

— Ты знаешь, я могу представить себе эту картину — по фотографии, которую видела в твоей квартире.

— Расскажи мне, что ты видишь.

— Тихого и очень серьезного мальчика. Нелюдимого, но любопытного. Этот мальчик очень любил своих папу и маму.

— Ты это все видишь?

Она снова улыбнулась.

— Я это представляю.

Открыв глаза, она убрала прядь светлых волос с лица и взглянула на Фолькманна. Она так хотела прикоснуться к его красивому лицу! Фолькманн молча смотрел на заснеженный парк.

Словно читая его мысли, она спросила:

— Это место. Оно для тебя особенное, правда, Джо?

— Когда-то я приходил сюда с отцом.

Он почувствовал прикосновение ее руки, шелковое тепло ее пальцев, нежно опустившихся на его руку. Это его успокаивало. Он удивлялся, как мог когда-то в ней сомневаться.

— Его боль теперь отмщена, — сказала она. — Как и боль всех остальных, которые страдали тогда.

— Ты в это веришь?

— Да, я в это верю. Потому что ты не дал произойти катастрофе, не дал снова погубить многих людей. Ты можешь похоронить боль своего отца.

Фолькманн посмотрел на ее лицо. Он сжал ее пальцы в своей ладони, поднес их к губам и нежно поцеловал холодные кончики пальцев, а затем медленно встал, глядя на заснеженные деревья.

— Хотелось бы мне в это верить!

За деревьями виднелся дом. Мать ждала их.

Он заглянул в глубокие синие глаза Эрики.

— Пойдем. Мама нас ждет. Я так хочу, чтобы вы познакомились!

Она встала, и Фолькманн взял чемоданы. Они пошли по аллее парка к ряду домов из красного кирпича.

Из номера на верхнем этаже отеля «Хилтон» открывался великолепный вид на горный массив. В Мадриде в первый день нового года было холодно и ясно. У окна сидели двое. С этой стороны гостиницы не было никаких зданий, кроме того, они предприняли и другие необходимые меры предосторожности.

Одному из мужчин было лет тридцать. Высокий, стройный. Его «дипломат» был открыт, и на кофейном столике лежала кипа бумаг.

Второму мужчине было лет пятьдесят. Его загорелое лицо было осунувшимся и уставшим, что было неудивительно после двух суток без сна.

В гостинице он был зарегистрирован под именем Федерико Рамирес, но за последние сутки, после вылета из Асунсьона, он дважды успел сменить паспорт и билеты.

Времени на пустые формальности он терять не стал и даже не предложил своему гостю выпить.

— Сколько человек арестовано и задержано? У вас есть последние цифры?

Молодой человек быстро заглянул в свои заметки и сказал:

— По данным на 24:00 их количество составляло двадцать три тысячи.

На лице мужчины постарше не отразилось никаких эмоций в этой связи, и его гость продолжил говорить:

— Но ситуация по-прежнему нестабильна, и число арестованных может увеличиться. На данный момент нам точная цифра не известна. Кроме людей из списка представители власти арестовывают также людей, которые в прошлом поддерживали нацистов, так что, скорее всего, этих людей отпустят, если ничего не смогут доказать.

— А в каких условиях содержатся заключенные? — нетерпеливо спросил пожилой.

— На востоке к ним относятся с терпимостью. В остальных регионах наши люди действительно страдают. Но урон на самом деле не столь уж велик. Можно сказать, что нам относительно повезло.

Пожилой встал и резко сказал:

— Повезло?! Почему так получилось, Рауль? Какого черта все пошло наперекосяк? Мы же были так близки к цели! — Пожилой свел два пальца вместе, показывая, насколько близка была цель.

Молодой вздохнул, глядя на своего начальника.

— Вы же еще в Асунсьоне получили предварительный отчет. Боюсь, это все, что мы можем сейчас сделать. Через несколько дней у нас будет более четкое представление о происшедшем. Несомненно, ответственность за это ложится на тех двоих — мужчину и женщину, Фолькманна и Кранц. — Молодой человек помолчал, а потом наклонился вперед. — Но некоторые позитивные последствия происшедшего все-таки есть. Этого не было в полученном вами отчете. Я хотел рассказать об этом вам лично.

— О Господи! И что же это?

— Многие из наших сторонников не верили, что мы попытаемся сделать это. Сейчас, когда они знают, что произошло, у них больше решимости продолжить борьбу. — Молодой человек наклонился еще ближе. — На этот раз нам не повезло, но в следующий раз мы будем более подготовленными. Мы учимся на собственных ошибках. Вы же знаете, что западные демократические страны не могут решить своих проблем. Иммигранты. Безработица. Сокращение производства. Они уже сейчас идут ко дну. Мы повторим попытку — это только вопрос времени.

— И каковы ваши прогнозы?

Молодой человек покачал головой.

— Сейчас трудно что-либо прогнозировать. Пока мы должны укреплять свои позиции.

— Я могу говорить об этом в Асунсьоне?

— Несомненно. Вы же знаете, что у нас есть ресурсы. Это только вопрос времени.

Пожилой сел и закурил.

— Вы знаете, что произошло с трупом Шмельца?

— Пять дней назад он был кремирован. Прах похоронен в лесу недалеко от польской границы.

Пожилой вздохнул и покачал головой.

— Мужчина и девчонка, Фолькманн и Кранц. Как они узнали обо всем?

— В особняке в Чако они нашли фотографию Гели Раубаль. Это стало для них зацепкой, и на этом базировалось их расследование. На этом, и на смерти журналиста. — Молодой человек посмотрел на своего начальника. — Вы хотите, чтобы мы с ними разобрались?

Пожилой немного подумал, а потом покачал головой.

— Не сейчас, Рауль. Но впоследствии они заплатят за это, вне всякого сомнения. — Он взглянул на часы, а потом перевел взгляд на своего гостя. — Вы летите в Германию сегодня вечером?

Молодой человек покачал головой.

— Сначала у меня встреча с нашими друзьями в Париже. Там проблемы с иммигрантами усугубляются. Французы хотят ознакомиться с нашим отчетом по террористическим актам и узнать, каковы наши намерения на предмет возможного сотрудничества. То же касается наших друзей в Риме. Хасс туда уже вылетел. А вы?

— Сегодня — в Лондон. А затем в Асунсьон через Рио.

Молодой человек посмотрел на него.

— Они получили предварительный отчет, но прошу вас, убедите их в том, что мы не отказались от своих планов. Пусть они не сомневаются в нашей решимости.

Пожилой положил своему гостю руку на плечо.

— Я им передам, Рауль, не волнуйтесь. И спасибо за то, что вы пришли.

Молодой человек взял «дипломат», спрятал бумаги и защелкнул замок, выставив цифры кода. Он взял свое пальто, и пожилой проводил его до двери.

Они крепко пожали друг другу руки, и, прежде чем выйти из номера, молодой человек выглянул в коридор.

Он нажал на кнопку вызова лифта, и двери лифта уже открылись, когда пожилой его окликнул:

— Вот еще что, Рауль…

— Да?

— Чуть не забыл. Счастливого Нового года.

— И вам того же.