Кровь слепа

22

Выстрелы, два глухих одновременных раската. Сперва Консуэло, затем Фалькон упали вперед — в положении их на самом краю ямы трудно было не потерять равновесия. Но пытаясь удержаться, они лишь на секунду опередили в своем падении русских, рухнувших как подкошенные, как две мясные туши. Стукнувшись коленями о спины недавних жертв, они столкнули их в яму. Луч фонарика все еще освещал ее темную глубину и делал видимыми черные разверстые раны в затылках обоих русских, упавших вниз лицом в вырытую могилу. Консуэло зажало между ног русского, и она в панике пыталась высвободиться, тихонько поскуливая. В яму спрыгнул, приземлившись на согнутые ноги, какой-то мужчина. В луче фонарика можно было различить камуфляж и темную краску на его лице. Он потянул за ноги неподвижные трупы палачей, так, чтобы Фалькон и Консуэло смогли выбраться из-под них. Мужчина приложил руку к шеям обоих русских, слушая, нет ли пульса.

— Сколько их в доме? — спросил он по-испански с сильным акцентом.

— Двое русских и кубинец, — ответил Фалькон.

— Оставайтесь здесь… в яме, — бросил тот, выкарабкиваясь наверх.

Мимо торопливо пробежали еще люди. Точно подсчитать их количество в темноте было трудно. Один из пробегавших ногой спихнул фонарик в яму. Фалькон молча притянул к себе Консуэло. Прислонив спину к земляной стене, она съежилась между его ног. Земля пахла густо и сладко, как шоколад, как сама жизнь. Они ничего не слышали. Они ждали. Звезды лили свой древний неверный свет. Озерная сырость наполняла яму обещанием долгих счастливых дней. Он поцеловал ее руку, грязную, пахнущую духами. Костяшки ее пальцев шевельнулись под его губами.

Послышался громкий взрыв. Консуэло вздрогнула и спрятала голову в коленях. Приглушенные звуки выстрелов. Тишина. А после заработал мотор землечерпалки в сарае. Ее выводили наружу. Ночь прорезали лучи фар, двигавшиеся от дома. Землечерпалка, фыркая, двигалась вперед. На минуту-две тарахтенье прекратилось, потом движение продолжилось. Фалькон привстал. Показался силуэт мужчины, шедшего впереди землечерпалки.

— Теперь не опасно, — сказал голос.

Вниз протянулась рука. Фалькон приподнял к ней Консуэло, и ее вытащили из ямы. В то же мгновение она бросилась к дому. Рука опять опустилась в яму. С ее помощью Фалькон вскарабкался вверх и вылез. И шарахнулся от работавшей рядом землечерпалки. В двадцати метрах от ямы Консуэло упала наземь. Ковш землечерпалки накренился, и в яму поверх трупов двух русских упали еще два тела. Неловко поднявшись на ноги, Консуэло опять побежала. Мужчина что-то крикнул по-русски. Из-за дома вышли двое, поймали Консуэло и удерживали ее. Она отбивалась, но, по-видимому, сил у нее оставалось немного.

Мужчина повернулся к Фалькону. Краска на лице при резком свете фар землечерпалки придавала ему какой-то призрачный вид.

— Мальчик там… комната, как войдешь, справа, но…

— Они сказали, что сделали ему укол успокоительного.

— Он не дышит. На лице подушка. Часа два прошло, — сказал мужчина. — Сначала вы посмотрите. Ей видеть — нехорошо.

— Они его убили?

— Вы знали мальчика? — проговорил мужчина, кивнув.

— Его задушили подушкой? — опять задал вопрос Фалькон. Он был совершенно ошеломлен.

— Несколько часов назад. До вашего приезда. Вы бы ничем не помогли.

— Почему они так сделали? — воскликнул Фалькон. Привыкший к бредовым преступлениям инспектор полиции, чьей работой было вносить ясность и логику в нелогичное по своей природе, сейчас испытывал потрясение — у них не было причины так поступать!

— Эти люди думают иначе, — сказал мужчина. — А сейчас идите. Ей тяжело.

Консуэло цепко держали двое, и она испускала беспомощные крики. Она не билась, не сопротивлялась, все ее силы уходили на эти пронзительные крики раненого зверя. Он подбежал к ней. Ее положили на землю. Едва завидев Фалькона, она замолчала, словно ей перехватило горло.

— Что случилось? — слабым голосом спросила она. — Что они сделали?

— Сначала я пойду посмотрю, — сказал Фалькон. — Это займет минуты две, а тогда уже входи ты. Хорошо?

Она поглядела на него так, словно это был доктор, только что сообщивший ей о ее смертельной болезни, но хорошо хоть, что она временно замолчала.

— Скажи мне, — сказала она. От волнения она не могла точно выразить мысль.

— Я сперва хочу сам взглянуть, — повторил он, гладя ее щеку. — Потом тебя позову. Две минуты — не больше. Можешь считать секунды.

Не разбирая дороги, он заспешил к дому, пригнувшись, нырнул в низкую входную дверь. В левой комнате на столе по-прежнему стоял компьютер и лежали диски, пол был усеян обломками стульев — их разметало взрывом гранаты в углу. Через дверь он различил фигуру кубинца. Тот был раздет и привязан к стулу — руки заведены за спинку стула, щиколотки приторочены к его ножкам. Широко разбросанные в стороны ноги, обнаженные гениталии и дикий, животный страх в глазах.

— Это не для вас, — послышалось справа от него. Сказано это было с сильным акцентом. — Сюда пройдите.

Он прошел к указанной двери, стирая с лица заливавший глаза пот и пытаясь успокоиться, обрести стороннее хладнокровие профессионала. Нет, невозможно. Дверь оказалась приоткрытой. Коренастый русский с раскрашенным лицом и автоматическим пистолетом с цилиндриком глушителя кивнул ему. Он заставил себя войти, чувствуя, как горло сжимает невыносимая боль. А ведь еще минуту назад он с таким радостным облегчением вдыхал в себя запах сырой земли! Едва переступив порог, он вдруг вспомнил, как в саду играл в футбол с Дарио, и это промелькнувшее в мозгу видение заставило его усомниться, сумеет ли он справиться с собой, увидев то, что ему предстояло увидеть.

Комнату освещала керосиновая лампа. Желтый свет ее казался тусклым, жидким. К стене была придвинута единственная в комнате железная кровать. Окна прикрывали ставни с металлической запертой щеколдой. Дарио лежал вверх лицом, все еще придавленным подушкой; грудь мальчика была обнажена, правая рука вытянута вдоль тела, левая — под прямым углом согнута в локте. Сжатый кулак тянется к виску. Ноги прикрыты простыней, они скрючены, ступни вылезли наружу, правая забинтована, и на простыне темное пятно от просочившейся сквозь бинты крови.

«Худенький какой, кожа да кости, — думал Фалькон, заставляя себя приблизиться. — Неудивительно, такой непоседа».

Взяв его руку, он пощупал, нет ли пульса, хотя мертвеца умел распознать с первого взгляда. Он распрямил ноги мальчика, положил вдоль тела обе его руки и, поправляя простыню, вдруг заметил на теле большой грубый шрам, словно после плохо выполненной операции по удалению аппендикса. Он посмотрел под мышкой, ища «клубничку», о которой говорила Консуэло, но тусклый свет не давал возможности проверить родинку. И только после этого он решился заглянуть под подушку, сдвигая ее медленно, словно из страха увидеть там что-то, чего не желал бы видеть. Обращенное к нему широкоскулое, с посиневшими губами лицо не было лицом Дарио.

— Принесите фонарик, — попросил он.

Вошел здоровенный русский. Фалькон указал на его пояс, и тот передал ему фонарик. Фалькон посветил фонариком в лицо мальчику. По-прежнему это был не Дарио.

— Что? — спросил русский.

— Это не тот мальчик.

— Не понимаю.

Выйдя, Фалькон опять очутился в кромешной тьме. Сейчас его обуревал гнев — сумасшедший, безудержный. Он окликнул Консуэло, и ее отпустили и помогли подняться на ноги. Не разбирая дороги, она, спотыкаясь, проковыляла к нему.

— Это не Дарио, — сказал он. — Дарио жив.

— Кто же это? — спросила она в полном смятении.

— Какой-то убитый мальчик, — сказал Фалькон. — Неизвестный убитый мальчик.

Они нырнули под притолоку двери и очутились в той самой комнате. Входя, Фалькон прикрыл дверь, и она сильно хлопнула, закрываясь. Консуэло встала на колени перед кроватью и, взяв руку мальчика в свои, покачали головой. Заливаясь слезами, она вглядывалась в мертвое лицо.

Фалькон снял бинты с раненой ноги мальчика.

— Они этому бедняге палец отрезали, — сказал он, чувствуя, как в нем закипает ярость.

Сидя на полу, отвернувшись от кровати, Консуэло теперь рыдала. Душераздирающие рыдания, шедшие из самой глубины ее существа, сотрясали тело Консуэло с такой силой, что казалось, вот-вот оторвут ее от глиняного пола. Прошло несколько минут, пока она смогла совладать с собой.

— Я что-то не могу ничего понять, — сказала она. — Тебе придется объяснить это мне.

— У них и не было Дарио, — ответил Фалькон. — Никогда не было. Вся эта игра была задумана, чтобы получить желаемое.

— Но и у Ревника Дарио нет. Мы это знаем. Он в этом признался.

— Потому-то Донцов и позвонил вторично, — сказал Фалькон. — Ты была права. Он заволновался. Узнав, что Ревник утверждает, будто Дарио находится у него, он рассвирепел, почему и отрубил палец мальчику. Затем он успокоился и возник опять со своим предложением — на случай, если ты блефуешь. Он же ничего не терял, делая вид, что Дарио находится у него, и слова его возымели действие. Машинка завертелась, он давил на всех и всех подчинял себе. К тому же не исключено, что в группе Ревника у него до сих пор сохранился сообщник.

— Но кто же выкрал Дарио? — воскликнула Консуэло.

— Не знаю.

Из комнаты рядом донесся сдавленный крик.

— Увези меня из этого места, — сказала Консуэло. — От этого кошмара.

Они вышли в большую комнату. Испаноговорящий вернулся туда.

— Что-то не так? — спросил он.

— Этот мальчик — не ее сын, — ответил Фалькон. — Мы его не знаем.

— Так не должно было быть, — сказал мужчина, покосившись на дверь.

— Своего сына-то я знаю, — сказала Консуэло.

— Оставайтесь здесь. Не двигайтесь.

Испаноговорящий прошел в комнату, где допрашивали кубинца, все еще привязанного к стулу, но лежащего теперь вместе со стулом на полу лицом вниз и с окровавленной тряпкой во рту. Дверь закрылась. Оттуда донеслись вопросы по-русски. Сдавленные крики боли. Затем невнятный, еле различимый шепот. Дверь отворилась.

— Он говорит, что мальчика у них никогда и не было, — сказал испаноговорящий. — Не знаю, верить ли. Так или иначе, мы это выясним. Можете идти. Только минуточку.

Он сунул руку в карман камуфляжных штанов и достал оттуда два диска в пакетиках.

— Выглядят точь-в-точь как зашифрованные диски № 26 и 27, но информация в них несколько отличается. Замените ими оригиналы. Пароль и программное обеспечение понадобятся те же, что и для тех, которые находятся у вас в полиции. Оригиналы доставите нам. А теперь вы идите. Она останется.

— Что?

— Останется как залог. Мальчика-то теперь мы не имеем.

— Нет, — возразил Фалькон. — Ее я здесь одну не оставлю. Если остается она, остаюсь и я. И дисков вы не получите.

— Подождите.

— И никакого залога вам не требуется, — сказал Фалькон. — Вы знаете, где нас найти.

Русский вышел через входную дверь. Прошло три минуты. Истязание кубинца продолжалось. Консуэло пришлось затыкать руками уши. Входная дверь распахнулась. Русский кивком велел им выходить.

— Сеньор Ревник согласен — так нам даже проще.

Он повел их к машине. Вдали все еще работала землечерпалка. Консуэло села в машину рядом с местом водителя. Русский, вытащив фонарик, поднырнул под багажник и вылез оттуда с черненькой коробочкой в руке.

— Чуть не забыл, — сказал он. — Прибор слежения.

— Вы, однако, не спешили, — заметил Фалькон.

— Последние три километра нам пришлось проделать пешком, — возразил мужчина. — Но рассчитали мы все очень четко и поспели вовремя, разве не так? Не слишком рано, чтобы зря не волноваться, и не слишком поздно, чтобы вас не…

Фразы он не докончил и, сказав adios,^[18] пошел в сторону дома. Фалькон опустился на сиденье рядом с Консуэло в ярко освещенном салоне машины. По просеке они выехали на грунтовую дорогу, миновали стоявшую в высокой траве машину, чьи передние фары были заклеены черным скотчем так, чтобы оставались только щели. Прыгая по неровностям, добрались до шоссе. Фалькон вел машину, низко склонившись к рулю. В Кастильбланко-де-Лос-Арройос он достал свой служебный мобильник и стал набирать номер.

— Обращаться в полицию поздновато, — сказала Консуэло.

— Не могу винить тебя, если ты упускаешь из виду, что в качестве полиции должен был выступить я, — сказал Фалькон, все еще кипя возмущением. — Я и сам почти забыл об этом.

— Кому ты звонишь?

— Начальнику шифровального отдела. Он должен возможно скорее взломать эти два последних диска.

— Оставь это, Хавьер. Сейчас шесть утра. Тебе придется долго и нудно объяснять труднообъяснимые вещи человеку, еще не успевшему толком проснуться. Уверяю тебя, что ничего хорошего из этого не выйдет. Успеешь устроить все, когда прибудешь на службу.

— Ну а Ревник? Не боишься, что он взбесится?

— Плевать. Едем поскорее, и все. Ревнику следует научиться терпению. Да и ты сможешь как-нибудь потянуть с ним. Диски в полиции, так что ты на коне, — сказала она. — Понимаю, что после всего этого ужаса у тебя руки чешутся что-то предпринять, но мой тебе совет никому не звонить, потому что это может иметь самые далеко идущие последствия.

И вновь они в машине, мчатся во тьме. После страшного напряжения всех сил — непреодолимая усталость. Фалькон одной рукой вел машину, другой обнимал Консуэло, прильнувшую к его груди. Время от времени он переключал скорости. Прервали тишину они не сразу.

— Я знаю, что ты сердишься, — сказала она.

— На себя самого.

— Мне кажется, что я подставила тебя под удар.

— Никакого удара я не ощущаю, — ответил Фалькон, подумав что на самом деле удар этот очевиден.

— Понимаю, чего тебе стоило вот так уехать, бросив погибшего мальчика, — сказала она. — Понимаю, потому что и мне это было нелегко. Они похоронят его в общей яме, вместе с этими мерзавцами. Зароют в землю, как птичку, которую угораздило разбиться об оконное стекло. А его мать так и не узнает, где он и что с ним.

— Я подумаю обо всем этом засветло, — сказал он. — Чтобы разобраться в том, что произошло, нужен свет. А еще нужно зеркало.

— Я хочу поехать к тебе, — сказала она. — Не могу провести эту ночь одна. Даже час-другой — и то не могу.

Он крепко прижал ее к груди. Но остановиться и перестать перебирать в памяти сумбурные и безобразные воспоминания о произошедшем он не мог. Где он ошибся, с какого момента все пошло не так? Едва он начал разрабатывать линию Марисы Морено, как русские взяли его в оборот, засыпав звонками с угрозами. Затем они принялись за Консуэло, что только подтверждает, что настоящая их цель он. Но он делал именно то, против чего так предостерегал его Марк Флауэрс: связывал воедино кусочки непроверенной информации, неподтвержденные факты, подгоняя общую картину под ту, что сложилась у него в голове. Нет, надо вспомнить каждый из звонков, его время и все, что ему предшествовало, и что было после, и что ему говорили каждый раз. Что в точности было ему сказано.

— Ты все думаешь, — сказала Консуэло. — Сейчас думать не годится. Не время, Хавьер, ты ведь и, сам так сказал. Дождись, когда рассветет. Тогда все может проясниться.

Он припарковался возле своего дома на улице Байлен. Небо все не светлело, хотя и было уже около семи. Они сразу поднялись наверх, разделись, встали под душ. Помогли друг другу смыть с тела вонючую грязь. В сток стекала серо-черная жижа. Консуэло вымыла голову. Он намыливал ей плечи и спину, разминая ее мускулы, возвращал ее к жизни. Они сидели на полу душевой кабины под фонтаном водяных брызг, и он обнимал ее ногами, а его руки были обвиты вокруг ее тела. Он целовал ее затылок.

Потом они молча поднялись, выключили душ, вытерлись полотенцами в темной спальне. Она отшвырнула полотенце, он уронил полотенце на пол. Он недоумевал, как после ночи, которую они пережили, он может чувствовать такое возбуждение. Она же не понимала, откуда в ней это желание, эта тяга к нему столь сильная, как будто вернулись ее двадцать лет. Но ведь и вся ночь перед этим была вне логики и недоступна разуму. Они сцепились, как борцы в схватке. Она впилась зубами в его плечо так сильно, что у него занялось дыхание. Он вдавился в нее со всей дрожью страсти, увлекая ее к кровати. Тела их липли друг к другу, повинуясь первым, еще робким, толчкам. Вцепившись ногтями в его спину, она торопила его, шпоря пятками его обнаженные ягодицы. Казалось, она не могла насытиться, желая все более и более полного соития, и это пьянило его, вынуждая убыстрять темп, пока все существо ее не охватила дрожь и она не почувствовала, как бешено, уже где-то в горле, колотится его сердце, и не приникла к нему в восторге, все ширившемся, до последних упоительных содроганий, когда она продолжала лежать под ним, вскрикивая и ударяя матрас тыльной стороной ладоней.

Потом он откатился в сторону, накрыл их обоих сбившейся простыней и опять привлек ее, трепещущую, к себе на грудь, где она и угнездилась, как спасенная птичка. Они уснули мертвым сном, как каменные изваяния древней гробницы в залитой лунным светом часовне.