Круглая печать. Повести

Глава двенадцатая
ВОЗЬМИ СВОЮ ТЕТРАДЬ

Всю дорогу до Ташкента Талиб думал об одном, верил в это и точно знал, как это будет.

Вот он приехал, сошел с поезда и идет к себе домой. Возле чайханы его встречают люди: продавец овечьего сыра, извозчик Нурмат, сам чайханщик.

Все говорят одно и то же:

- Спеши домой, Талибджан. Где ты пропадал, дорогой? Твой отец давно вернулся и ждет тебя.

Поезд пришел поздно вечером, и, пока Талиб добрался до улицы Оружейников, наступила ночь. Ни один человек не встретился ему на пути к дому, даже сторожа не было у казенного склада.

Талиб хотел побежать, когда увидел свой дом и калитку в углублении стены. Но не побежал, наоборот, пошел медленно-медленно и, когда оставалось два шага, незаметно для себя почему-то зажмурился. Талиб толкнул калитку вытянутой рукой. Она не подалась. Тогда он, все так же не открывая глаз, провел рукой по крайней доске.

На калитке висел тот самый замок, который Талиб навесил, уезжая в Бухару.

«Отец не приезжал. Ничего не случилось за это время. Все как и было». Эти мысли пришли позже, а пока они не пришли, Талиб сидел на порожке и ждал их.

«Ничего не случилось. Все как и было… Но, может, отец прислал письмо?»

Через несколько минут Талиб стучался в дом Тахира-почтальона.

Бабушка Джамиля сразу узнала его по голосу и распахнула калитку. Вскоре вся ее семья проснулась и собралась вокруг Талиба.

- Отец скоро приедет? - спросил мальчика Тахир-почтальон и, увидев, как удивился он этому вопросу, добавил: - Ты получил письмо? Я передал его Усман-баю.

- Когда было письмо? - задохнувшись от волнения, выпалил Талиб.

- Давно уже, - тоже удивился Тахир. - Я не знал, куда его девать, сказал Усман-баю, он говорит, дай я отправлю его с верными людьми в Бухару. Прямо из рук в руки попадет.

Всего, чего угодно, мог ожидать Талиб, только не этого.

- А где Усман-бай? - спросил он.

- В Ташкенте, - ответил Тахир. - Он за последнее время часто уезжал на две-три недели, но сейчас, кажется, в Ташкенте. Рахманкула тоже долго не было, а недавно вернулся, правда, старается меньше показываться на улице. В чайхану его не заманишь, где был, не говорит.

Талиб ничем не выдал своего интереса к возвращению Рахманкула. Он и не очень удивился этому. В дни, когда он был поводырем бухарского нищего, Талиб боялся встречи с бывшим полицейским и потому зорко искал его глазами везде, где тот мог оказаться. Рахманкула нигде не было.

«Это хорошо, что они оба в Ташкенте, - решил про себя Талиб. - Только бы не убежали, когда узнают, что я вернулся».

Странно, что мальчик не удивился и этим своим мыслям. В Бухаре присутствие Рахманкула пугало его, грозило гибелью. В Ташкенте он чувствовал себя сильнее и хитрого Усман-бая, и здоровенного полицейского.

«Только бы они не убежали», - с этой мыслью он и заснул.

…С утра в дом к Тахиру стали приходить гости. Никогда Талиб не думал, что его так любят на улице Оружейников. Взрослые разговаривали с ним, как с равным, сверстники-мальчишки, с которыми еще недавно он играл на улице, запускал коробчатого змея и забирался в большой байский сад на берегу Анхора, теперь стеснялись его. Почти все, кто приходил навестить Талиба, приносили гостинцы: кто лепешку, кто сыру, кто пирожки с мясом и луком. Почти все соседи приглашали Талиба жить у них, но он отказывался.

- Дядя Тахир, - сказал он после завтрака, - помогите мне открыть калитку, я буду жить у себя.

Замок пришлось сломать, потому что ключ от него остался в темнице бухарского эмира. В доме было сыро, и Талиб, распахнув дверь и окно, проверил, все ли цело в кузнице, есть ли еще саксаул, заготовленный прошлой осенью.

Тахир-почтальон побыл немного с ним вместе, а потом сказал:

- Я пойду к Усман-баю, может, вернулось письмо?

Талиб был рад остаться один. Он развел огонь в очаге, поставил на огонь кумган и решил выпить чаю. У себя дома выпить чаю. Он сел на террасе, стал ждать, пока закипит вода.

Тахир вернулся быстро.

- Усман-бай еще не знал, что ты приехал, - взволнованно сообщил почтальон. - Представляешь, никто из всей улицы не сказал ему, что ты приехал. Он мне не поверил. Он говорит: «Не ври, этот волчонок никогда не вернется». Тогда я ему: «Прошу вернуть письмо!» Он на меня глаза вытаращил, хочет улыбнуться, но только зубы показывает. «Ты шутишь», - говорит. А я ему: «Если ты не вернешь письмо, я пойду на почту, там есть телефон, и сразу в ЧК!» Тогда он поверил. Стал объяснять, что письмо отправил в Бухару, стал аллаха в свидетели звать. Только он врет.

Тахир-почтальон даже немного обиделся на то, как спокойно выслушал мальчик такую важную новость.

- Вы сказали какие-то две буквы, дядя Тахир, - после небольшой паузы сказал Талиб.

- Какие?

- Не знаю какие, вы сказали про телефон и про две буквы.

- ЧК?

- Да, ЧК. Что это такое?

- Сам не знаю. На почте сказали, если буржуи (так по-русски баев называют) не будут слушаться, говори: в ЧК пожалуюсь.

Талиб молчал, думал о чем-то. Тахир с уважением смотрел на мальчика. Он понимал, что мальчик думает о чем-то, чего он, взрослый, не знает и не может знать.

- Вы помните того кожаного человека, который привозил меня на мотоцикле?..

- Конечно, помню, - обрадовался Тахир. - Говорят, он приезжал к тебе осенью, но с тех пор не показывался.

- Ладно, - сказал Талиб. - Все ясно. Найдите, пожалуйста, замок или у соседей возьмите и закройте дом. Я вернусь поздно.

Талиб не стал пить уже вскипевший чай, снял кумган с огня и решительно направился к калитке. Он не заметил ни своего повелительного, даже несколько неучтивого по отношению к взрослому человеку тона, ни того, как еще сильнее, чем прежде, удивился его словам Тахир-почтальон.

- Талибджан, если вернешься поздно, приходи к нам. Мама будет ждать.

- Спасибо, - сказал мальчик и, на минуту отвлекшись от своих мыслей, еще раз благодарно поглядел на почтальона, повторил: - Большое спасибо, дядя Тахир!

…В саду за дощатым забором было так же тихо и пустынно, как прошлой осенью. Только выглядел он совсем иначе. Дорожка к дому расчищена, нет и следа прошлогодних листьев, которые так грустно шуршали под ногами. Молодые вишенки все усыпаны начинающими наливаться краской ягодами, вдали на веревке сушится белье.

«Значит, здесь она», - обрадовался Талиб.

Олимпиада Васильевна тоже ему обрадовалась, узнала сразу и хотела тут же усадить за стол, но Талиб решительно отказался.

Он сказал, что ему нужно поскорее увидеть дядю Федора, что он не может ждать до вечера, потому что сейчас еще нет одиннадцати.

- Ну что же, - согласилась Олимпиада Васильевна и, по своему обыкновению ни о чем не расспрашивая и не говоря лишних слов, объяснила, где искать Федора Пшеницына. - Может быть, ты и прав, что не ждешь его. Он теперь иногда за полночь возвращается. У них в ЧК ни дня ни ночи не ведают.

Второй раз слышал он сегодня эти две буквы, но не спросил о том, что они означают. Главное - он знал теперь, как найти своего друга.

Федор Пшеницын то дул в телефонную трубку, то щелкал по ней желтым ногтем.

- Барышня, барышня, - говорил он время от времени, - дайте мне бывшую мужскую гимназию.

Видимо, барышня с телефонной станции плохо его слышала, и Федор начал сердиться:

- Барышня, черт возьми, дайте мне бывшую мужскую гимназию! Барышня, это Пшеницын из ЧК говорит. Из ЧК! Теперь слышите? Дайте мне бывшую мужскую гимназию. Спасибо, барышня.

Талиб сидел на крепком дубовом стуле с высокой спинкой, на которой, как пуговицы на мундире, сияли два ряда медных обойных гвоздей.

Дежурный с винтовкой полчаса назад никак не хотел пропустить неизвестного мальчишку к самому заместителю председателя ташкентской ЧК и очень удивился, когда тот, увидев Талиба через окно, выбежал на крыльцо…

- Расскажи все по порядку, - попросил Федор.

И вот едва только Талиб дошел до самого интересного, Пшеницын стал вдруг ни с того ни с сего звонить по телефону.

Кабинет у Пшеницына был просторный и почти пустой, если не считать письменного стола с креслом, несколько стульев и черного несгораемого шкафа с львиными мордами, закрывающими замочные скважины.

- Бывшая гимназия? - продолжал телефонный разговор Пшеницын. - Будьте любезны попросить на провод учительницу Бекасову Веру Петровну. Я понимаю, что сейчас урок, но она очень нужна. С кем я говорю? Одну минуточку, гражданин Петров, не кладите трубочку. Это из ЧК говорят. Да, из Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией. Очень вам благодарен.

Федор многозначительно подмигнул Талибу.

- Товарищ Бекасова? - официально осведомился Федор. И совсем другим голосом: - Вера Петровна, у меня здесь сидит тот самый узбекский мальчик, который опознал клинок своего отца. Помните, с дамасским клеймом? Если вы позволите, мы приедем. Когда у вас кончаются уроки?

В половине третьего Федор Пшеницын и Талиб вышли из здания ЧК и уселись в черный легковой автомобиль на тугие кожаные подушки.

- В бывшую мужскую гимназию, - сказал Пшеницын шоферу.

По дороге он объяснил Талибу, что генерал Бекасов зимой умер и коллекция оружия временно размещена в школе, где работает его невестка.

- Да, кстати, - сказал он, будто сообщал о чем-то второстепенном. - Сабля-то действительно оказалась местного производства и, возможно, даже скорее всего, изготовлена твоим отцом. Правда, есть там непонятное, но…

Автомобиль затормозил у красивого кирпичного здания с широким крыльцом.

- Вас подождать? - спросил шофер.

- Мы быстро, - ответил Федор. Он еще не привык к тому, что у него личная машина, и стеснялся шофера.

Пшеницын мало изменился за то время, пока Талиб не видел его. Разве что морщин у него прибавилось. Ходил он в той же кожаной куртке и фуражке, только брюки носил простые и заправлял их в сапоги. Впрочем, фуражку он почти все время держал в руках: наступало лето и она нагревалась от солнца, как железная крыша.

Вера Петровна, такая же красивая, молодая, в черном платье с белым воротничком и белыми манжетами, встретила их в вестибюле, очень обрадовалась Талибу и сказала:

- Мы с Федором вспоминали тебя.

Она провела их в актовый зал, где в большой витрине за стеклом, на том самом ковре, что и в генеральском доме, висели старинные ружья, алебарды, пищали, пистолеты и сабля…

Вера Петровна сняла замок и попросила Федора достать саблю.

Федор вынул клинок из ножен и протянул Талибу.

Мальчик бережно двумя руками принял от него саблю и подошел к окну. Конечно, это был тот самый черный клинок с золотыми узорами.

- Вся штука в клейме, оказывается, - осторожно заметил Федор. - Это и ввело в заблуждение.

Талиб никогда не обращал особого внимания на клеймо - крохотный квадратик у самого эфеса, - слишком мелкие там были буквы. Теперь он стал смотреть внимательно, но ничего не мог разобрать. Даже непонятно, как можно было читать такие буквы, а ведь писать их было, наверное, труднее.

- Я не могу разобрать, - виновато сказал Талиб.

- Попробуй через увеличительное стекло, - предложила Вера Петровна.

- «Мастер Саттар, ученик мастера Рахима. Дамаск», - прочел Талиб по-арабски.

Да, слово «Дамаск» стояло на этом клинке рядом с именем отца Талиба и с именем его деда. Не хотелось верить, что он нарочно сделал это для обмана покупателей. Он ведь и не собирался продавать этот клинок.

Так или иначе, но было совершенно ясно, что клинок был тот самый, который отец продал Усман-баю.

- История довольно простая, - начал свой рассказ Федор. - Усман-бай купил его, чтобы дать взятку полицмейстеру Мочалову. Здесь явно был какой-то темный сговор. Между прочим, приказ о мобилизации твоего отца подписан Мочаловым в последний момент.

- Это все из-за тетрадки, - перебил Пшеницына Талиб.

- Ты думаешь? - насторожился Федор.

- Я же вам начал рассказывать.

- Погоди, об этом потом. Мочалов продал клинок генералу сразу после февраля, потому что собирался бежать. Все это мы выяснили совершенно случайно. Кстати, замешан в этом и бывший полицейский. Уж не тот ли это полицейский, о котором ты мне что-то говорил? Я, между прочим, помню, что ты мне говорил, а что именно - забыл. Тот? Вот не собрался я еще…

- Конечно, тот, - опять перебил Пшеницына Талиб. - Я же начал рассказывать, когда вы стали звонить в гимназию. Я боюсь, что они убегут, потому что знают о моем приезде.

- Не убегут, - усмехнулся Федор. - Мы о них много знаем и, куда они могут убежать, догадываемся, Не боись, от нас не убегут.

Несколько дней Федор отмалчивался и повторял свое «не боись». Наконец он сказал:

- Завтра утром будет у тебя долгожданная встреча. Только ты не волнуйся. За ними много чего числится. Этот Усман-бай раньше, как говорят, был бандитом, а теперь опять с ними связался. Они ограбили мануфактурный склад на Куйлюкской дороге. Все следы вели к Усман-баю. На станции Келес вагон с сахаром обчистили. Потому мы о нем и знали все, ждали, чтобы дружков на чистую воду вывести. Так что твоя тетрадка для них - семечки.

…В дальнем углу уже знакомого Талибу кабинета на двух рядом поставленных стульях сидели Усман-бай и Рахманкул. Они старались не смотреть друг на друга. Талиб вошел, очевидно, уже в середине допроса и уселся на подоконник позади Федора.

- Вы и теперь будете отрицать, что купили клинок у кузнеца Саттара? - спросил Пшеницын.

- Нет, господин начальник, теперь я не буду отрицать, - невозмутимо ответил Усман-бай. - Я не знал, что ЧК все равно известно все. Я купил клинок у многоуважаемого кузнеца Саттара, чтобы помочь его семье, остающейся без кормильца. Скажу больше, хотел подарить клинок полицмейстеру, чтобы тот спас Саттара от мобилизации…

- Он врет, - перебил Усман-бая Рахманкул. - Он дал клинок Мочалову, чтобы Саттара срочно отправили из Ташкента.

- Вот видите, - не повернув головы в сторону бывшего полицейского, продолжал Пшеницын. - Ваш друг и сообщник утверждает обратное.

- О, бедный мой друг Рахманкул! - воскликнул, ничуть не смутившись, Усман-бай. - У него всегда была плохая память и куриные мозги. Он все путает. Кто дает взятку, чтобы человека мобилизовали? Дают взятку, чтобы не мобилизовали. Как я мог пожелать такого моему родственнику Саттару, с которым вместе вырос, вместе играл в ошички, вместе ходил в мечеть, вместе…

- Из-за этой проклятой тетрадки! - воскликнул Рахманкул. - Поверьте мне, все из-за этой проклятой тетрадки!

Федор на мгновение повернулся к Талибу, как бы говоря: «Вот видишь»; Талиб еле заметно кивнул. Он наблюдал эту сцену с интересом и презрением. Оба допрашиваемых ничем не удивили его. Он знал хитрую вкрадчивость Усман-бая и подлость Рахманкула.

- Зачем так говорить, что я сделал это из-за тетрадки старого наманганского чудака? Что в этой тетрадке? В ней только нелепые сказки, где нет даже макового зернышка правды. Я же сразу еще вчера отдал вам, господин начальник, эту тетрадку. Это очень нелепые сказки.

Рахманкул от этих слов даже подскочил на своем стуле.

- Нелепые сказки? - закричал он. - Ради этих сказок он заставил меня выкрасть тетрадь из полиции в Намангане, прятать от родни и передавать ему письма Саттара из России; он заставил меня разорить лавку Юсупа-неудачника, чтобы сплавить их с племянником в Бухару, он заставил меня ездить в Ходжент, Самарканд, Ахангеран и в Бухару! Он хотел, чтобы они никогда не вернулись из Бухары. Я верил, что в этой тетрадке указаны клады, которые смогут сделать меня таким богатым, таким счастливым…

И тут впервые Усман-бай обратился к Талибу. Лицо его как бы раздвинулось в стороны, и рот растянулся, обнажив крупные и крепкие зубы.

- Не верь ему, дорогой мой мальчик. Я сам отдал тетрадку, и еще я отдам тебе сто рублей, которые должен твоему благородному отцу, да вернется он скорее на нашу благословенную землю. К сожалению, я не могу отдать тебе грустных писем твоего отца. Я их сжег, чтобы не огорчать тебя его горестями. Я честный человек, скажи своему другу начальнику, как я помогал тебе и твоему дяде Юсупу, как я заботился о вас.

Талиб встал с подоконника и, повернувшись спиной к Усман-баю и Рахманкул у, стал смотреть в сад. Ночью и утром прошел дождь, вероятно последний дождь, потому что май кончался, а летом дождей почти никогда не бывает. Трава в саду отливала изумрудом, на лепестках акации еще сверкали капли влаги.

- Талибджан, возьми свою тетрадь и попроси начальника, чтобы отпустил меня, - продолжал говорить Усман-бай. - Ты должен помнить: мы не только с одной улицы - мы родственники. Если тебя обидел Рахманкул, то почему должен страдать я?

- Да-да! - крикнул Рахманкул в спину мальчику. - Да-да! Пусть главный преступник уходит на свободу, а я, темный, глупый, несчастный человек, буду платить за него своей головой! Возьми проклятую тетрадь своего сумасшедшего деда, и пусть все знают, что не только я дурак, но и почтенный Усман-бай, будь он проклят во веки веков, такой же дурак, как я. Мы два года искали по этой тетради клады, мы нанимали рабочих рыть землю, долбить камень, и платил за это почтенный, уважаемый дурак Усман-бай!

- Тише, - приказал Пшеницын и встал из-за стола. - У вас еще будет время разобраться, кто просто дурак, а кто уважаемый дурак. Насколько я понял, вы искали клады по тетради мастера Рахима и ничего не нашли. Так?

Только теперь Талиб перестал смотреть в окно.

- Он здорово нас обманул, этот старик, - сказал Усман-бай, поняв, что запираться больше нет никакого смысла. - Я потратил много денег, но там, где он велел искать золото, нет и следов его. Ни самородков, ни россыпи… Правда, возможно, мы не совсем там искали, потому что все так запутано в этой тетради. - Усман-бай зло усмехнулся. - Пусть теперь Советская власть поищет.

В этот самый момент Рахманкул как подкошенный упал на колени и, воздев длинные руки к потолку, взмолился:

- Вот видите, он не раскаялся, а я раскаялся. Спасите меня, возьмите меня на службу. Я все знаю, я опытный полицейский, я могу быть шпионом и выведывать, что говорят в чайханах и на базарах. Я могу быть тюремщиком и могу быть опять полицейским.

Федор слушал его с каменным лицом.

Рахманкул стоял на коленях и плакал, но Талибу не было жаль его. Удивительно только, что этот звероподобный бандит плакал, как все люди.

- Тупица, - презрительно бросил Рахманкулу Усман-бай. - Кому ты нужен?

Федор подошел к двери и позвал конвоира.

Когда арестованных увели, он вынул из кармана связку ключей, выбрал из них два и направился к несгораемому шкафу.