Крутое пике. Америка и новый экономический порядок после глобального кризиса

После нынешнего кризиса появилось множество кандидатов, на которых можно возложить вину за его возникновение: мы видим, какую роль во всем этом сыграли регулирующие органы и законодатели, Федеральная резервная система и финансисты. Все они утверждали, что делали все правильно, при этом чаще всего их аргументы были основаны на экономическом анализе. Поэтому по мере того как мы будем последовательно разбираться в наслоении ошибок, мы не сможем избежать более пристального анализа экономической профессии. Конечно, далеко не все экономисты с воодушевлением обсуждали экономику свободного рынка, и не все они были учениками Милтона Фридмана. Однако на удивление значительная их часть стала сторонниками этого направления. Но мало того, что их советы в итоге оказались ошибочными, эти экономисты потерпели неудачу еще и при решении своих основных задач — в предсказаниях и прогнозировании. Лишь относительно немногие из них видели признаки надвигающегося бедствия. И не случайно те, кто выступал за введение правил, выполнение которых привело в дальнейшем к возникновению кризиса, были настолько ослеплены своей верой в свободный рынок, что не замечали создаваемых при этом проблем. Экономика изменилась, причем сильнее, чем хотелось бы об этом думать экономистам: вместо представителей научной дисциплины они становятся самыми активными участниками группы поддержки капиталистического свободного рынка. Если Соединенные Штаты собираются добиться успеха в реформировании своей экономики, то им, возможно, придется начать с реформирования экономической науки.

Война идей

Время Великой депрессии для представителей экономической профессии было трудным периодом, особенно в Америке. Царящая в то время парадигма взглядов, как и сейчас, строилась на том, что рынки являются эффективными и саморегулируемыми. Когда экономика погрузилась в рецессию, а затем в депрессию, многие давали простой совет: не надо ничего делать. Просто подождите, и экономика быстро восстановится. Многие также поддержали Эндрю Меллона, министра финансов в кабинете президента Герберта Гувера (Herbert Hoover), в его попытках восстановить финансовый баланс, так как рецессия снижала налоговые доходы быстрее, чем расходы. Для восстановления «доверия», по мнению фискальных консерваторов с Уолл-стрит, расходы следовало снижать для соблюдения баланса.

Франклин Рузвельт, ставший президентом в 1933 году, выбрал иной курс и получил поддержку с другой стороны Атлантики: Джон Мейнард Кейнс заявлял о необходимости увеличения расходов для стимулирования экономики, но это одновременно означало и увеличение бюджетного дефицита. Те, кто скептически относился к роли правительства в управлении экономикой, предали взгляды Кейнса анафеме. Некоторые вообще видели в этом учении признаки социализма. На самом же деле Кейнс пытался спасти капитализм от самого себя; он знал, что до тех пор, пока рыночная экономика не сможет создавать рабочие места, она не сможет и выжить. Американские ученики Кейнса, вроде моего учителя Пола Самуэльсопа (Paul Samuelson), утверждали, что, как только экономика будет восстании лена до уровня полной занятости, можно будет снова обратиться к чудесам свободною рынка.

Во время Великой рецессии 2008 года многие специалисты заявляли, что «Новый курс» Рузвельта не только фактически не достиг своих целей, но и сделал ситуацию в стране даже более тяжелой¹. По их мнению, из Великой депрессии Америку вытащила Вторая мировая война. Отчасти это было действительно так, но в основном потому, что президенту Рузвельту не удалось полностью реализовать политику экспансии расходов. Так же, как это происходит и сейчас, когда президент увеличил федеральные расходы, штаты своей властью сократили затратную часть своих бюджетов². В 1937 году возросшее беспокойство по поводу значительного дефицита бюджета побудило власти пойти на сокращение государственных расходов³. Но даже критики Рузвельта соглашаются с тем, что если бы расходы, осуществленные в рамках «Нового курса», не вывели экономику из депрессии, этого не сделали бы и военные расходы. Так или иначе, Великая депрессия показала, что рыночная экономика не является саморегулирующейся системой, по крайней мере, не является таковой в течение приемлемого по своей продолжительности периода времени⁴.

К 1970 году появилась новая проблема — инфляция, а также выросло новое поколение экономистов. Проблемой в 1930–х годах была дефляция, то есть снижение цен. Для молодых, стремившихся себя проявить экономистов все это было древней историей. Еще одна глубокая рецессия казалась им чем-то невообразимым. Тот факт, что большинство послевоенных экономических спадов были связаны с ужесточением кредитной политики Федеральной резервной системы, способствовал усилению предрассудков консерваторов, считавших, что любые отклонения от идеальной схемы развития экономики связаны с действиями правительства, а не со сбоями рыночного механизма.

Однако существовали и другие мнения. По словам выдающегося экономического историка, покойного Чарльза Киндлбергера, на протяжении последних 400 лет финансовые кризисы возникали примерно раз в 10 лет⁵. Четвертьвековой период, с 1945 по 1971 год, в этом отношении был исключением: за это время в мире не случалось банковских кризисов, если не считать бразильский, пришедшийся на 1962 год. Но столь продолжительные спокойные периоды случались и раньше, и поэтому их можно считать обычным элементом экономической жизни. Профессор Франклин Аллен из Wharton School при Университете Пенсильвании и Дуглас Гейл (Douglas lialc) из Нью — Йоркского университета дали убедительное толкование тому, почему в течение четверти века после Второй мировой войны кризисов не было: этому способствовало общемировое признание необходимости сильного регулирования⁶. Одним из факторов, определявших высокие темпы роста и тот период, возможно, был более высокий уровень стабильности.

Вмешательство государства привело к созданию более стабильной экономики и, может быть, даже способствовало быстрому росту и достижению большего равенства в ту эпоху.

Как это ни поразительно, но к 1980–м годам снова возобладало мнение о том, что рынок является саморегулируемым и эффективным, причем это мнение разделяли не только консервативные политические круги, но и американские ученые — экономисты. При этом представление о свободном рынке не соответствовало ни жизненным реалиям, ни современным достижениям в области экономической теории, которая неопровержимо доказывала, что даже в тех случаях, когда экономика близка к уровню полной занятости, а рынки являются конкурентными, ресурсы все равно не распределяются эффективно.

Подход но основе общего равновесия

Главным направлением исследований, проводимых в области экономической теории на протяжении более 100 лет, была так называемая модель общего равновесия, названная в честь французского математика и экономиста Леона Вальраса (Leon Walras), который первым сформулировал сущность этой модели в 1874 году⁷. Он описал экономику в виде равновесия, напоминающего ньютоновское равновесие в физике, в котором цена и количество определяются путем сопоставления спроса и предложения. Одним из величайших достижений современной экономической науки является использование этой модели для оценки эффективности рыночной экономики. В том же году, когда Америка объявила о своей независимости, Адам Смит опубликовал свой знаменитый трактат Богатство народов (The Wealth of Nations), в котором утверждал, что преследование личных интересов приводит к общему благосостоянию общества. Через 175 лет после этого Кеннет Эрроу (Kenneth Arrow) и Жерар Дебре (Gerard Debreu), используя модель Вальраса, объяснили, что требуется для того, чтобы толкование Смита было правильным⁸. Экономика считалась эффективной в том смысле, что никто не может сделать что-то лучше без того, чтобы не ухудшить чего-то другого, причем все действия рассматривались в условиях жестких ограничений⁹. Рынкам было недостаточно быть только конкурентными: одновременно должен иметься развитый рынок страховых инструментов (чтобы вы могли купить страховой полис от всевозможных рисков), рынки долгосрочного ссудного капитала должны быть идеальны ми (вы можете занимать столько, сколько вам нужно, на любой срок, пол конкурентные и учитывающие риск проценты), при этом они не должны зависеть от каких-либо внешних факторов. Ситуации, в которых рынки действовали неэффективно, получили вполне обоснованное название провалы рынка.

Как это часто бывает в науке, работа этих ученых вдохновила их коллег на проведение огромного количества исследований. Оказалось, что экономика является эффективной лишь при очень жестких условиях, едва ли применимых на практике. Тем не менее некоторые ситуации, хотя и серьезные, требуют лишь ограниченного вмешательства правительства. Рынок сам по себе способен генерировать экстерналии, например выбрасывая в атмосферу значительное количество загрязняющих веществ. В этом случае правительство может ограничить масштабы загрязнений или установить плату за выбросы для предприятий, загрязняющих окружающую среду. Таким образом, многие экономические проблемы общества могут быть решены рыночными методами.

Более трудной для решения представляется ликвидация провалов, вызванных несовершенством рынков страховых инструментов: люди не могут купить полисы, страхующие их от многих очень серьезных рисков, с которыми они сталкиваются. Экономисты задаются вопросом, почему же даже при несовершенных рынках рисков они по — прежнему являются в некотором смысле эффективными.

Довольно часто в науке определенные допущения становятся настолько непоколебимыми или настолько сильно укореняются в сознании людей, что никто не понимает, что они являются всего лишь предположениями. Когда Дебре перечислил предположения, на основании которых он доказал эффективность рынка, он не упомянул применяемого неявного допущения, согласно которому каждый человек располагает всей полнотой информации. Кроме того, он предположил, что товары или продукты, будь то дома или автомобили, по своей сути одинаковы, то есть являются своего рода платоническим идеалом¹⁰.

Как нам хорошо известно, реальный мир на самом деле более хаотичен. Один дом или один автомобиль отличается от другого аналогичного продукта, причем эти отличия могут быть весьма значительными. Кроме того, Дебре трактовал труд как любой другой товар. Например, при таком подходе все неквалифицированные работники идентичны.

Экономисты предполагали, что информация является совершенной, даже если понимали, что на самом деле это не так. Теоретики надеялись, что мире неполной информацией очень похож на мир с полной информацией, по крайней мере до тех пор, пока несовершенство информации не становилось слишком заметным. Но все это оказалось выдачей желаемого за действительное. К тому же как можно измерить степень несовершенства информации? У экономистов не было хорошего инструмента, позволявшего им оценивать количественные параметры несовершенства информации, хотя им было очевидно, что в мире случаев такого несовершенства очень много. Один рабочий отличается от другого, и один продукт не похож на другой; значительные ресурсы были потрачены на выяснение того, какие рабочие или какие продукты лучше других. Страховые компании сталкивались с неопределенностью, когда к ним обращались конкретные люди, желавшие приобрести страховой полис, так как компании не были уверены в правильной оценке рисков, с которыми сталкиваются в своей жизни эти клиенты; кредиторы колебались при предоставлении денег в заем тем, кто хотел получить кредит, потому что не были уверены, что эти клиенты вернут полученные деньги.

Одним из популярных аргументов в защиту рыночной экономики был довод о том, что она побуждает людей заниматься инновациями. Однако Арроу и Дебре предположили, что никаких инноваций при этом не возникает; если технический прогресс и существует, то на его темпы не повлияло ни одно решение, принятое в экономике. Конечно, эти экономисты знали, что инновации важны. Но точно так же, как их технический аппарат с трудом учитывал аспект неполноты информации, то же самое относилось и к инновациям. Сторонники рынка могли только надеяться на то, что выводы об эффективности рынка, к которым они пришли, останутся верными и в мире с инновациями. Но само это допущение означало, что при помощи используемой модели нельзя получить ответы на ключевые вопросы, например такие: выделил ли рынок достаточно ресурсов на инновации, и если да, то эффективно ли расходуются инновационные средства.

Ответы на вопросы, связанные с определением границ применимости модели Вальраса, а именно, чувствительна ли она к допущениям о полноте информации, к несовершенству рынков страховых инструментов, отсутствию инноваций и т. д., были даны в серии статей, которые я написал в соавторстве с моими коллегами, в первую очередь с Брюсом Гринваль- дом (Bruce Greenwald) из Колумбийского университета¹¹.

Мы показали, в сущности, что и Арроу и Дебре задали особый набор условий, в которых рынки являются эффективными. Если эти условия не были созданы, всегда применялись те или иные виды государственного вмешательства, благодаря которым ситуация исправлялась в общих интересах. В нашей работе мы также показали, что даже небольшое несовершенство информации (особенно наличие информационных асимметрий, то есть ситуаций, когда один человек знает какую-то полезную информацию, а другие нет) резко меняло характер рыночного равновесия. В условиях совершенных рынков (в том числе при наличии полной информации) на них почти всегда достигался уровень полной занятости; при неполной информации могла появляться безработица. Допущение, что мир с почти совершенной информацией очень похож на мир с полной информацией, было попросту неверным¹².

К тому же, хотя и справедливо, что конкуренция может создавать стимулы для инноваций, было бы ошибкой считать, что рынки эффективны при определении идеальной суммы расходов или лучшего направления этих расходов.

Ответные шаги

Полученные новые результаты показали, что под предположением о том, что рынки являются эффективными, нет никакой твердой научной основы. Рынки действительно создают стимулы, но при этом повсеместно происходят провалы рынка и стабильно сохраняется разница между социальными и частными доходами. В некоторых отраслях, таких как здравоохранение, страхование и финансы, проблемы были более острыми, и поэтому вполне естественно, что правительство в первую очередь сконцентрировало свое внимание на этих секторах.

Правительство, конечно, также сталкивалось с несовершенством информации. Иногда у него был доступ к информации, которой не располагал рынок, но, что еще важнее, оно ставило перед собой цели и пользовалось для их достижения инструментами, отличавшимися от целей и инструментов рынка. Правительство могло бы, например, препятствовать курению, несмотря на то что оно выгодно для табачной промышленности, ради снижения сопутствующих социальных расходов (например, связанных с оказанием населению медицинской помощи), которые табачные компании не несут. Правительство может вмешиваться в ситуацию, применяя налоговые инструменты или запреты на рекламу.

Правые ученые — экономисты без энтузиазма восприняли эти новые результаты. Сначала они пытались отыскать скрытые допущения и ошибки в математике или предложить альтернативные формулировки. Такого рода «ошибки анализа» допускаются довольно легко, что продемонстрировала наша более ранняя работа, в которой анализировалась эффективность рыночной экономики. Однако все попытки опровергнуть новые результаты не удались; и через четверть века после публикации нашей работы ее результаты по — прежнему остаются верными.

У консервативных экономистов оставалось два варианта действий. Они могли утверждать, что вопросы, которые мы подняли, в частности связанные с несовершенством информации, относились к числу теоретических тонкостей. Они вернулись к прежнему аргументу, согласно которому при наличии полной информации (и при действии всех остальных допущений) рынки являются эффективными и мир с наличием определенной степени несовершенства информации является почти полностью эффективным.

Они игнорировали результаты анализов, которые показали, что даже небольшая информационная асимметрия может оказывать очень значительное влияние на конечные результаты. Кроме того, они просто игнорировали многие аспекты реальной экономики, в том числе время от времени повторяющиеся случаи массовой безработицы, которые нельзя объяснить с помощью полноинформационных моделей. Вместо этого они сосредоточили свое внимание на нескольких фактах, которые вписывались в их модели. Но они никак не могли доказать, что рынки являлись почти эффективными. Такая позиция напоминает богословскую, так как вскоре стало ясно, что у проповедников теории об эффективности рынков нет ни одного доказательства или теоретического исследования, которым они могли бы подкрепить свои утверждения.

При выборе второго подхода они признавали экономические аргументы, но переходили к политическим: да, говорили они, рынки являются неэффективными, но правительство в этом отношении действует еще хуже. Довольно странный поворот мышления: экономисты вдруг стали политологами. Их экономические модели и анализ были ошибочными, но их политические модели и анализ оказались не лучше. Во всех успешных странах, включая Соединенные Штаты, ключевые роли в достижении этого успеха играет правительство. В предыдущих главах я рассказал о некоторых из этих ролей: регулирование банковской деятельности, контроль над загрязнением окружающей среды, предоставление возможностей для получения образования и даже активное участие в проведении научных исследований.

Особенно важную роль правительство играло и играет в успешных странах Восточной Азии. Темпы увеличения там доходов на душу населения за последние три — четыре десятилетия являются беспрецедентным. Почти во всех этих государствах правительство играло активную роль в содействии развитию экономики на основе рыночных механизмов. В течение более 30 лет экономика Китая росла в среднем со скоростью 9,7 % в год и сумела вывести из нищеты сотни миллионов людей. Под впечатлением ускоренного роста Японии, достигнутого под руководством правительства, Сингапур, Корея, Малайзия и многие другие страны решили последовать японской стратегии, адаптировав ее под свои условия, и за четверть века добились увеличения доходов на душу населения примерно в восемь раз.

Разумеется, правительству, как и рынкам и людям, свойственно ошибаться. Но в Восточной Азии и в других местах число удач намного превышает количество неудач. Повышение экономических показателей требует улучшения результатов деятельности и рынков, и правительства. Утверждение о том, что, поскольку правительства иногда терпят неудачу, они не должны вмешиваться в дела рынка, когда тот терпит крах, не выдерживает никакой критики, как нет и никаких оснований для противоположного аргумента, согласно которому, по причине того, что на рынках иногда случаются крахи, следует вообще отказаться от рыночной экономики.

Крах неоклассической модели

Модель совершенного рынка иногда называют неоклассической моделью¹³. Предполагается, что экономическая наука должна быть предсказывающей, однако многие из ключевых прогнозов неоклассической экономической теории могут быть легко опровергнуты и отвергнуты. Наиболее очевидным в этом отношении является прогноз о том, что безработицы не будет¹⁴. Подобно тому как рыночное равновесие предусматривает, что спрос на яблоки равен их предложению, согласно этой теории спрос на рабочую силу также равен ее предложению. В неоклассической модели любые отклонения от равновесия являются краткосрочными, причем настолько, что для их устранения правительству даже нет необходимости затрачивать какие-либо дополнительные ресурсы. Хотите верьте, хотите нет, но некоторые ученые, представляющие основное направление нынешней экономической мысли, в том числе по меньшей мере один недавний лауреат Нобелевской премии в области экономики, считают, что текущий кризис не является таким уж значительным сбоем. По их мнению, у некоторых людей просто появилась возможность воспользоваться чуть более продолжительным досугом, чем обычно.

Это заключение, к которому пришли представители неоклассической экономики, является не просто странным. Сторонники этого направления также утверждают, что такой вещи, как рационирование кредита, не существует: любой человек может занять столько, сколько хочет, конечно, под процент, учитывающий соответствующий риск неплатежеспособности. Для этих экономистов кризис ликвидности, начавшийся 15 сентября, был просто бредом или плодом чьего-то воображения¹⁵.

Третий пример ухода представителей основного направления экономической теории от реальности связан с корпоративной финансовой структурой: для них неважно, финансирует ли фирма свою деятельность через заемный или акционерный капитал; в их представлении это не имеет никакого значения. Этот вывод был одним из основных вкладов, который сделали в науку Франко Модильяни и Мертон Миллер, которые получили в свое время Нобелевские премии по экономике, в 1985 и в 1990 году соответственно¹⁶.

Как и в случае со многими другими неоклассическими идеями, в этом утверждении есть зерно истины, и, следуя такой логике, можно многому научиться. Эти ученые заявляют, что стоимость фирмы зависит исключительно от величины обеспечиваемого ею потока доходов, и не имеет большого значения, тратит ли фирма эти доходы в первую очередь на возврат долгов (фиксированными платежами, размер которых не зависит от уровня прибыли), направляя лишь оставшуюся часть дохода в собственный капитал, или преимущественно отчисляет их в собственный капитал. Это, по их мнению, аналогично тому, что стоимость литра цельного молока можно рассматривать просто как стоимость обезжиренного молока плюс стоимость снятых с него сливок. Модильяни и Миллер проигнорировали возможность банкротства и связанные с этим расходы, а также тот факт, что чем больше фирма занимает, тем выше вероятность банкротства. Кроме того, они проигнорировали и то, как рынок отреагирует в том случае, если владелец решит продать свои акции: стремление владельца продать акции по очень низкой цене почти наверняка сообщает рынку о его взглядах на перспективы своей компании.

Четвертым критичным аспектом неоклассической экономической теории, который был скомпрометирован нынешним кризисом, является то, как эта теория объясняет факторы, определяющие доходы и неравенство. Как мы объясняем относительную величину заработной платы у квалифицированных и неквалифицированных работников и размер оплаты руководи гелей корпораций? Неоклассическая теория приводила свои аргументы, оправдывающие неравенство вознаграждений, утверждая, что каждый работник получает плату в соответствии с его предельным общественным вкладом. Ресурсы ограничены, и у более редких ресурсов должна быть более высокая цена, благодаря которой они используются более эффективно. В соответствии с этим подходом вмешательство в размер оплаты руководителей означает вмешательство в деятельность рынка, что отрицательно сказывается на его эффективности. За последнюю четверть века значительно усилились сомнения в том, что эта теория способна объяснить резкое возрастание размера вознаграждения руководителей: если 30 лет назад оплата руководителя высшего звена превышала оплату труда работника средней квалификации приблизительно в 40 раз, то сейчас это соотношение составляет сотни и тысячи раз¹⁷.

Руководители высшего уровня не становятся вдруг более производительными или дефицитными кадрами: если бы произошло последнее, они перешли бы в категорию более редких ресурсов. Не имелось и никаких фактов, свидетельствующих о том, что руководитель является намного более опытным профессионалом, чем его заместитель. Неоклассическая теория не смогла объяснить, почему в глобализованном мире при использовании похожих технологий, применяемых в разных странах, указанные различия в размерах компенсаций в Соединенных Штагах намного больше, чем в других странах. Сомнения по поводу справедливости неоклассической теории увеличились и из-за того, что бонусы руководителей в финансовом секторе остались высокими даже после того, как стало известно о том, сколько вреда их деятельность нанесла как тем фирмам, в которых они работали, так и обществу в целом. Выше я предложил другое объяснение: проблемы в области корпоративного управления означали отсутствие тесной зависимости между размером оплаты труда и предельной величиной общественного вклада. Если это действительно так, то такое положение дел имеет далеко идущие последствия для политиков, которые пытаются добиться более справедливого распределения доходов.

Последний пример связан с тем, что в неоклассической теории не допускается существование дискриминации¹⁸. Теоретическое обоснование такого подхода было простым: если бы дискриминация имела место, то работодатели при найме кандидатов на работу отдавали бы предпочтение членам групп, подвергающихся дискриминации, так как им можно было бы платить меньше. Это привело бы к выравниванию заработной платы, и процесс продолжался бы до тех пор, пока не устранились бы все имевшиеся в прошлом дискриминационные различия.

Я сам из Гэри, штат Индиана, города сталеваров, расположенного на южном берегу озера Мичиган. С детства я наблюдал признаки хронической безработицы, которые с каждым спадом экономики становились все более тяжелыми. Я знал, что, когда люди в моем городе сталкиваются с трудностями, они не могут пойти в банк и получить там деньги, которые помогут им пережить тяжелый период. Я видел проявления расовой дискриминации. Поэтому, когда я начал изучать экономику, ни один из перечисленных выше выводов неоклассической теории для меня не имел смысла. Такой опыт помог мне в моих поисках альтернативных вариантов. Уже на выпускном курсе мои одноклассники и я спорили о том, какие из допущений неоклассической экономической науки критичны, а какие приводят к абсурдным выводам из этой теории.

Было, например, очевидно, что рынки далеки от совершенной конкуренции²⁰. В идеальных условиях конкурентного рынка фирмы, которые хотя бы незначительно снизили свои цены, могли бы захватить весь рынок. Небольшая страна никогда бы не сталкивалась с безработицей: всего лишь за счет снижения своего обменного курса она могла бы продать больше произведенных ею товаров. Допущение о совершенной конкуренции было критичным, но мне казалось, что если говорить о крупных экономиках вроде Соединенных Штатов, оно главным образом влияет на распределение доходов. Те, кто обладал монопольной мощью, могли получать большую долю доходов страны, однако из-за реализации ими своей рыночной мощи доходы страны могли оказаться меньшими. Но при этом не было никаких оснований полагать, что для экономики с обилием монополий будет характерно наличие безработицы, расовой дискриминации, а также рационирование кредитов.

Когда я как молодой студент — дипломник приступил к своим исследованиям, мне казалось, что есть два критичных допущения: одно из них было связано с информацией, другое — с природой самого человека. Экономическая наука относится к категории общественных. Она изучает, каким образом люди взаимодействуют друг с другом при производстве товаров и услуг. Для ответа на вопрос о том, как они это делают, нужно более широко описать их поведение. Действовали ли они «рационально»? Вера в рациональность в экономике имеет глубокие корни. Интроспекция, а в еще большей степени работы моих коллег убедили меня в том, что все это ерунда. Вскоре я понял, что мои коллеги в полной мере иррационально уверены в верности допущения о рациональности и что поколебать эту веру будет очень нелегко. Поэтому я выбрал более легкий путь: я оставил допущение о рациональности, но показал, что даже незначительные изменения в допущениях, связанных с информацией, полностью меняют все получаемые результаты. При таком подходе можно было легко создавать теории, которые, как казалось, гораздо больше соответствуют реалиям жизни, в том числе новые теории безработицы, рационирования кредитов и дискриминации, и легко понять, почему столь важную роль играет структура корпоративных финансов (независимо от того, финансируется ли корпорация за счет кредитов или путем эмиссии акций).

Homo economicus

Большинству из нас не хотелось бы думать, что мы соответствуем тому взгляду на человека, который лежит в основе существующих экономических моделей, где считается, что человек является расчетливым, рациональным, эгоистичным существом, преследующим исключительно личные интересы. В этой модели человек лишен чувства сострадания, гражданского долга или альтруизма. Одним из интересных аспектов экономической науки является тот факт, что эта модель дает более точное описание экономистов, чем других людей, и чем дольше студенты изучают эту науку, тем больше они соответствуют предложенному в данной модели описанию²¹.

То, что в экономической науке понимается под рациональностью, — это не совсем то, что в это понятие вкладывают большинство людей. Толкование этого термина экономистами лучше всего передается словом последовательность. Если человек предпочитает шоколадное мороженое ваниль ному и если ему предоставляется выбор из двух сортов, продаваемых по одинаковой цене, он всегда принимает одно и то же решение — выбирает шоколадное. Рациональность включает также последовательное поведение и в более сложных ситуациях: если человек предпочитает шоколадное мороженое ванильному, ванильное — клубничному, то, если затем ему придется сделать выбор между шоколадным мороженым и клубничным, он всегда предпочтет шоколадное.

Есть и другие аспекты такой рациональности. Одной из них является базовый принцип, упоминавшийся в главе 5, который можно сформулировать так: что прошло, то прошло. Люди должны всегда смотреть вперед. Типичный пример показывает, что большинство людей в этом смысле не являются рациональными. Предположим, вы любите смотреть футбольные матчи, но нежелание мокнуть под дождем может быть сильнее любви к футболу. Если кто-нибудь предложил бы вам бесплатный билет на футбольный матч, проходящий во время дождя, вы отказались бы от такого предложения. А теперь предположим, что вы заранее заплатили за билет 100 долл. Как и большинству людей, вам будет трудно выбросить такую сумму. Поэтому вы пойдете на игру, даже если перспектива принятия дождевого душа вызывает у вас отрицательные эмоции. Экономист в этом случае скажет, что вы ведете себя иррационально.

К сожалению, экономисты используют свою модель рациональности слишком широко, в том числе и там, где ее уже не следует использовать. Вы узнаете, что вам нравится, что доставляет вам удовольствие, на основе накапливаемого опыта. Вы пробуете разные виды мороженого или разные виды салатов. Но экономисты пытаются использовать одну и ту же модель для объяснения разных практических решений, принимаемых на протяжении длительного времени, скажем, касающихся пенсионных накоплений. Здесь должно быть очевидно: не существует способа, при помощи которого вы сможете узнать, следует ли вам сберегать больше или меньше, и вы не сможете этого узнать до тех пор, пока не станет слишком поздно: в этот момент вы просто уже не сможете воспользоваться своим накопленным опытом. В конце жизни вы, может быть, посетуете на то, что не решились откладывать больше, и подумаете, что, вернувшись в прошлое, охотно отказались бы от одного из своих предыдущих отпусков, проведенных на пляже вместо того, чтобы заработать еще немного денег, которые теперь вам бы очень пригодились. Но возможен и совершенно другой вариант. Вполне вероятно, вы решите, что экономить надо было меньше, так как в молодые годы вы могли бы получить при помощи денег гораздо больше удовольствий, чем сейчас. В любом случае, вы не сможете вернуться в прошлое и заново прожить свою жизнь. Если только не существует реинкарнации, все, что вы узнали, не имеет для вас никакой ценности. Ваш опыт даже не имеет большою значения для ваших детей и внуков, потому что экономические и социальные условия, которые сложатся в будущем, станут в значительной степени отличаться от современных. Поэтому не ясно, что именно экономисты имеют в виду, когда пытаются расширить сферу применения модели рациональности, позволяющей определить предпочтения индивида при выборе сорта мороженого, и использовать ее применительно к действительно важным для жизни решениям, таким как создание накоплений или принятие долгосрочных инвестиционных решений.

Кроме того, рациональность для экономиста не означает, что люди обязательно будут выбирать тот способ действий, который делает их более счастливыми. Американцы говорят о необходимости усердно трудиться ради своих семей, но некоторые из них работают настолько усердно, что у них просто не остается времени, которое они могли бы проводить среди своих близких. Психологи изучали и изучают сущность счастья и видят, что многие решения, выбираемые людьми, как и многие изменения, происходящие в структуре нашей экономики, просто не могут способствовать появлению счастья²². Ощущение наличия близких контактов с другими людьми имеет важное значение для возникновения у человека ощущения благополучия, но слишком многие изменения в нашем обществе подрывают силу воздействия этих контактов, ослабляют чувство локтя, что очень удачно показал Роберт Путнам в своей ставшей классической книге Боулинг в одиночку (Bowling Alone)²³.

У экономистов традиционно мало информации, которой они могли бы поделиться с другими, о связях между тем, что делают отдельные люди, и тем, что порождает ощущения счастья и благополучия, и поэтому они уделяют больше внимания более узкому вопросу — последовательности²⁴. Результаты исследований, проведенных за последние четверть века, показали, что люди действительно ведут себя последовательно, но таким образом, который существенно отличается от вариантов, предсказываемых стандартной моделью рациональности. В этом смысле люди являются предсказуемо иррациональными²⁵. В стандартных теориях, например, утверждается, что рациональные люди должны принимать во внимание только реальные зарплаты и доходы, скорректированные на величину инфляции. Если заработная плата снизилась на 5 %, но одновременно цены также сократились на 5 %, то их материальное положение не изменится. Тем не менее есть убедительные доказательства того, что работникам очень не нравится снижение их заработной платы. Отношение к работодателю, урезающему оплату пропорционально происходящему снижению цен, будет гораздо более не гаги иным, чем к работодателю, который увеличил заработную плату только на 1 % при росте цен на 5 %. Негативная реакция последует даже несмотря на то что в первом случае сокращение реальной заработной платы было меньшим.

Аналогичную иррациональность проявляют и многие домовладельцы, пытающиеся продать свои дома. Они не будут расставаться со своими домами до тех пор, пока не смогут получить за свое жилье хотя бы столько же, сколько они в него вложили. Предложим, они купили дом за 100 тыс. долл., а его нынешняя рыночная цена составляет 90 тыс. долл. В то же время из-за инфляции все цены возрастают в год на 5 %. Многие домовладельцы будут ждать два года и на протяжении этого времени жить в стесненных условиях вплоть до того момента, когда цена их жилья не достигнет 100 тыс., хотя в реальных деньгах за время своего ожидания никакого выигрыша они не получили.

В предыдущих главах я приводил примеры почти шизофренического поведения на финансовых рынках. Специалисты банков утверждали, что им не удалось правильно определить активы и пассивы по кредитным дефолтным свопам по той причине, что не принимался во внимание риск банкротства контрагентов по данным сделкам, между тем кредитно — дефолтные свопы сами по себе являются инструментами, основанными на возможности факта банкротства. Заемщики, кредиторы и ипотечные агрегаторы считают, что цены на жилье будут подниматься без конца, несмотря на то что реальная заработная плата сокращается. Оценка возможности дефолтов проводилась на основе исторических данных, как будто недавно сниженные стандарты андеррайтинга не привнесли в систему никаких изменений²⁶.

Модели, доминировавшие в экономике, исходили из довольно причудливого допущения, что люди являются не только рациональными, но даже суперрациональными, что они могут строить прогнозы на будущее, пользуясь при этом сложными статистическими данными. Ирония заключается даже не в том, что разделяющие подобные взгляды экономисты считают, что они хорошо делают свою работу. Важно то, что они сами не заметили надувавшегося на их глазах пузыря, и более того, даже после того как этот пузырь прорвался, они не смогли понять экономических последствий этого прорыва. Они действовали иррационально, игнорируя ключевые данные, а также демонстрировали иррациональную приверженность идее о том, что рынки являются рациональными, считали, что такие вещи, как пузыри, вообще не существуют, и продолжали верить, что рынки являются эффективными и способными к саморегулированию.

Само наличие пузырей в значительной степени способствует более глубокому пониманию экономической теории и поведения участников рынка. Стандартная модель исходит не только из допущения, что существует фьючерсные рынки (рынки, на которых можно сегодня покупать и продавать, скажем, кукурузу с ее доставкой завтра), но из допущения того, что такие рынки существуют для всего, что только можно покупать и продавать, не только с доставкой завтра, а также и послезавтра, и на следующий день, и так далее — на всем пути к вечности. Стандартная модель также предполагает, что можно купить страховой полис от всевозможных рисков. Такие нереальные допущения приводят к серьезным последствиям. Если бы существовали рынки для всех товаров, если бы все риски учитывались в бесконечной перспективе и если бы все риски страховались, вероятность возникновения пузырей была бы незначительной. Домовладельцы в этом случае купили бы страховой полис от риска резкого падения цен. Скорее всего, им пришлось бы дорого заплатить за такой полис. Так было бы, если бы и они, и рынки действовали рационально. Они услышали бы объяснение этому: рынок не уверен, что цены будут продолжать расти, что бы там ни говорил по этому поводу агент по недвижимости²⁷.

Пузыри, как правило, являются не только экономическим феноменом. Они представляют собой и социальное явление. Экономисты начинают с допущения, что предпочтения (то, что людям нравится или не нравится) являются данностью. Но мы знаем, что это не так. Между французами и американцами не существует такого генетического различия, которое могло бы объяснить их разные предпочтения, связанные с едой; нет и генетической разницы, которая могла бы объяснить, почему жители Европы любят больше времени отдыхать, в то время как американцы тратят больше времени на работу; не существует никаких генетических различий между поколением 1960–х, которое получало удовольствие от хулахупа, и нынешним, которое к нему равнодушно.

Наше представление о мире во многом зависит от убеждений окружающих нас других людей. Мнения членов профсоюза и магнатов с Уолл-стрит значительно различаются по многим вопросам. Некоторые из этих мнений возникают из-за различия интересов: в целом у каждого из нас есть убеждения, которые заставляют нас предпринимать такие действия, которые ведут нас к благополучию. При этом целевые ориентиры могут отличаться, в частности потому, что мы живем в разных сообществах, среди участников которых формируются некоторые общие взгляды. Большинство американцев были возмущены тем, что Уолл-стрит взяла деньги налогоплательщиков на покрытие своих рекордных убытков и при этом выплачивала своим руководителям огромные бонусы. А вот среди представителей Уолл-стрит широко распространилось возмущение действиями президента Обамы, выступившего с резкой критикой этих бонусов. Финансисты посчитали, что эта критика была лишь данью популизму и привела к тому, что общество стало более негативно относиться к Уолл-стрит.

Биологи исследуют стадное поведение животных, когда отдельные особи движутся согласованно с остальными, казалось бы, забыв о собственных предпочтениях. Гак, лемминги будут следован» друг за другом до тех пор, пока не свалятся с края пропасти. Люди иногда ведут себя подобным образом, какими бы глупыми ни были при этом их поступки²⁸. Джаред Даймонд в своей книге «Крушение» (Collapse), описывает, как жители острова Пасхи подражали друг другу при вырубке деревьев, что в конце концов привело к краху их цивилизации²⁹.

Ценовые пузыри обладают сходными характеристиками. Некоторые люди действительно настолько глупы, что готовы верить в то, что цены на жилье будут расти вечно. Другие, может быть, и демонстрируют определенную степень скептицизма, но при этом считают, что они умнее других и смогут выйти из пузыря еще до того, как он лопнет. Это, очевидно, совершенно человеческая слабость; возьмем, к примеру большинство моих студентов: каждый из них считает, что находится в верхней половине рейтинга достижений в учебе. Когда люди разговаривают друг с другом, их убеждения, например в том, что пузырь в ближайшее время не лопнет, получают подтверждение. Власти также поддаются внешнему влиянию: они утверждают, что никакого пузыря нет, есть, мол, лишь немного пены, да и вообще, до тех пор пока пузырь не лопнет, говорить о том, что он есть, нельзя. Такая крепость цепочки поддерживающих друг друга убеждений мешает скептикам ее разорвать.

Когда пузырь лопается, все начинают причитать: «Кто мог такое предвидеть?» Я был на встрече в Давосе в январе 2008 года; пузырь к тому моменту уже лопнул (это произошло в предыдущем августе), но оптимисты все еще считали, что последствия этого взрыва будут незначительными. Когда я и несколько моих коллег объяснили, как этот пузырь надувался и что означает его прорыв, руководители центральных банков, сидевшие в первом ряду, хором начали заявлять, что «никто не предсказывал появления пузыря». Это заявление было немедленно оспорено все той же небольшой группой участников, которая говорила о надувающемся пузыре на протяжении нескольких лет. Однако центральные банки были в каком-то смысле правы: доминировавшее мнение не ставил под сомнение никто из тех, кто заслуживает доверия в их кругу. Если ты не разделяешь определенных взглядов, это означает, что ты не вписываешься ни социально, ни интеллектуально в круг людей, их разделяющих.

Последствия

Тог факт, что люди систематически поступают иррациональным образом, приводит к ряду последствий. Умно действующие фирмы могут найти выгодные для себя возможности и умело воспользоваться иррациональностями. Финансовый сек юр понял, что большинство людей не читают или не могут понять того, что написано мелким шрифтом в договорах, заключаемых при открытии кредитных карт. После получения кредитной карты человек начинает пользоваться ею, в результате чего банк получает огромные платежи. Но, несмотря на значительные комиссионные расходы, большинство заемщиков не будут искать кредитные карты с более выгодными для них условиями. Отчасти это происходит потому, что они считают, что при переходе на другую карту их обманут так же или даже еще сильнее. В этом смысле люди, возможно, действительно ведут себя рационально. Специалисты, работающие в секторе недвижимости, знали, что большинство людей не понимают сущности всех взимаемых с них платежей и операционных издержек и считают, что они могут доверять брокерам по недвижимости, а еще больше ипотечным брокерам. Эти специалисты знали и то, что их обман не будет обнаружен еще долгое время после выдачи кредитов. Даже если их мошенничество и будет выявлено, последствия этого будут незначительными, а главное — в любом случае, пока дела шли хорошо, они получали хорошие деньги.

Такие системные иррациональности также могут приводить к макроэкономическим колебаниям. Избыток иррациональности порождает пузыри и становится основой для экономических бумов; иррациональный пессимизм приводит к возникновению периодов экономического спада. В период избыточного иррационализма люди недооценивают риски. Они вели себя таким же образом и в прошлом, и почти наверняка, когда воспоминания об этом кризисе ослабнут, они будут поступать точно так же и в будущем. Когда цены активов начнут расти, люди будут брать для их покупки деньги под залог до тех пор, пока банки позволят им это делать, и такое поведение может способствовать надуванию кредитного пузыря. Так как проблемы подобного рода вполне предсказуемы, государство может принять соответствующие меры по стабилизации экономики, используя для этого приемы денежно — кредитной, фискальной и регулирующей политики³⁰.

При этом важную роль исполняет правительство: оно должно не только предотвратить эксплуатацию иррационального поведения отдельных людей, но и помочь им принимать более обоснованные решения. Рассмотрим описанную выше ситуацию, в которой человек принимает решение о том, какую сумму ему следует откладывать на старость. Одним из открытий современной поведенческой экономики — направления, изучающего упомянутые систематически встречающиеся иррациональности, — является вывод о том, что на принимаемые людьми решения может влиять формулировка вопросов и манера, в которой они были заданы. Поэтому, если работодатель предоставляет работнику на выбор три различных варианта взносом в пенсионный фонд, скажем, 5, К) или 15 %, при этом очень важно, как эти варианты представлены. Если работодатель говорит, например: «Мы будем вычитать 10 % из вашей заработной платы в качестве вашего пенсионного взноса, если вы не заявите о своем желании платить пенсионные взносы по другой ставке. Пожалуйста, сообщите нам, если вы хотите, чтобы величина вычета составляла 5 или 15 %». При таком подходе большинство работников уйдут с этой встречи, согласившись на предложение работодателя. Вариант, на который они согласятся, называется отчислениями по умолчанию. Таким образом, заранее продумав, какая сумма по умолчанию наиболее подходит для работников в различных условиях и ситуациях, затем можно побудить большинство этих людей принять нужное решение³¹.

Очевидно, очень важно, чтобы те, кто выступают в качестве таких пастырей, направляющих людей по соответствующему пути, не руководствовались при этом корыстными целями: у работодателя, управляющего собственным пенсионным фондом, возможно, есть стимул получить от работников более высокие платежи. Когда фирмы узнают о том, как люди приходят к тому или иному выбору, неудивительно, что они пытаются воспользоваться этим знанием.

Хотя правительство США не стало использовать знания в области человеческой психологии для предотвращения злоупотреблений, весной 2008 года оно предприняло согласованные усилия, чтобы использовать эти знания для выхода из рецессии. Кейнс утверждал, что инвесторов можно лучше всего описать, если исходить из того, что они мотивированы животными чувствами: у них возникает «спонтанное побуждение к действию, а не к бездействию, причем оно не является результатом определения средневзвешенных количественных показателей, умноженных на количественно выраженные значения вероятностей»³².

Если это так и если можно было бы изменить общий дух того времени, то можно было и вывести экономику из психического состояния депрессии, и добиться появления в ней оптимистичных настроений и даже приподнятости, вызванных ощущением того, что худшее осталось позади. Вполне вероятно, мотивированная именно таким образом³³ администрация Барака Обамы через пару месяцев после инаугурации начала свою кампанию «зеленых ростков», благодаря чему в экономике появились признаки оживления. И реальная основа для надежды действительно была: во многих областях возникло ощущение того, что свободное падение закончилось; темпы снижения замедлились, или, если воспользоваться математическим языком для описания происходящего, вторая производная стала положительной.

Экономисты уже давно подчеркивают ту важную роль, которую играют ожидания в отношении будущих действий: убеждения могут повлиять на реальность. Действительно, во многих областях экономисты разработали модели, в каждой из которых есть множество равновесий и для каждой из которых характерно наличие самореализуемых ожиданий. Если участники рынка считают, что в ближайшем будущем произойдет череда банкротств, они будут устанавливать высокие процентные ставки, чтобы компенсировать возможные потери; установление высоких процентных ставок, в свою очередь, только способствует тому, чтобы число банкротств действительно возросло. И наоборот, если участники рынка считают, что число банкротств будет незначительным, они не будут закладывать высокие риски в кредитные процентные ставки, что способствует повышению выживаемости потенциальных банкротов³⁴.

В данном случае администрация и Федеральная резервная система надеялись, что оптимистичные убеждения станут доминирующими. Если люди поверили бы, что дела идут на лад, они начали бы более активно потреблять и инвестировать, и если так считало бы достаточно большое количество людей, ситуация действительно бы улучшилась. Но ожидания должны быть основаны на реальности. Будет ли улучшение настолько заметным, чтобы оправдать надежды и чаяния общества? Если нет, то впереди нас ждет разочарование, которое приведет к дальнейшему снижению активности и усилению первоначального убеждения в том, что экономика страны в течение длительного времени будет находиться в состоянии спада. В рассматриваемом здесь случае для беспокойства были веские причины. Даже если бы заемщики погасили все взятые ими кредиты, даже если бы американцы были настроены более оптимистично в отношении будущего, реальное положение дел указывало на то, что пузырь, как и иррациональный оптимизм, который поддерживал потребление до 2008 года, был слишком раздутым³⁵.

После прорыва пузыря многие домохозяйства и банки понесли большие убытки. Даже теперь, после того как период свободного падения закончился и наметился незначительный рост, уровень безработицы остается высоким и даже продолжает расти в течение длительного времени. Экономисты могут прибегать к семантическому каламбуру — утверждать, что если темпы роста стали положительными, то рецессия закончилась. Но для большинства американцев, как я уже отметил выше, рецессия закончится только тогда, когда в стране будет достигнут уровень полной занятости, а размер заработной платы начнет снова расти; оптимизм, основанный лишь на признаках окончания свободного падения и технического прекращения рецессии, не будет устойчивым, даже если американцам будут постоянно говорить о том, что жить стало лучше. Несоответствие между надеждами и реальностью может даже привести их в состояние еще большей подавленности. Поэтому все разговоры о начавшемся подъеме экономики срабатывают лишь в течение какого-то времени. Такой настрой может даже способствовать временному повышению цен на рынке акций. Он может вызвать кратковременный рост потребления. Но пока нет достаточных оснований для того, чтобы заявить о том, что выход из глубин Великой рецессии 2008 года уже произошел.

Макроэкономические сражения

В соборе традиционной экономической теории есть много часовен, посвященных особым проблемам. В каждой из них служит свой священник и даже используется собственный катехизис. Война идей, которую я описал выше, проявляется в виде множества боев и перестрелок, которые ведутся на каждом направлении. В этой и в следующих трех частях этой главы я описываю четыре таких направления, связанные с четырьмя разбираемыми здесь темами: макроэкономикой, денежно — кредитной политикой, финансами и инновациями.

Макроэкономика изучает изменения объемов производства и уровня занятости и пытается понять, почему для экономики характерно наличие колебаний, периоды неустойчивости с высоким уровнем безработицы и неполная загрузка имеющихся мощностей. На ход сражений, ведущихся на арене экономических идей, как правило, влияет любопытное взаимодействие между эволюцией мышления, происходящей в научном мире, и реальными событиями. Как было показано выше, после Великой депрессии был достигнут консенсус в том, что рынки не являются саморегулирующимися, но крайней мере, в течение довольно продолжительного времени они это свойство не проявляют. (В данном случае не имеет значения, что рынок может в конечном итоге через 10 или 20 лет вернуться к полной занятости, если оставить его без вмешательства и позволить ему действовать самостоятельно.) Для большинства экономистов тот факт, что уровень безработицы может вырасти почти до 25 % (как это произошло в 1933 году), был достаточным свидетельством того, что рынки не являются эффективными. Хотя за последние четверть века специалисты в области макроэкономики основное внимание уделяли моделям, в которых рынки являются стабильными и эффективными, мы надеемся, что этот кризис все-таки заставит их пересмотреть свои основные допущения.

Выше я описал, как экономисты отказались от кейнсианской экономической науки, сместив акценты с безработицы на инфляцию и рост. Но Для этого перехода была и другая, более концептуальная по своей природе основа. Микроэкономика, уделяющая основное внимание поведению фирм, и макроэкономика, занимающаяся поведением экономики в целом, за годы после Ксйнса разошлись в разные стороны и стали отдельными дисциплинами. В них стали применяться разные модели, и полученные с их помощью выводы также оказались разными. Если модели категории «микро» показывали, что такого понятия, как безработица, просто не может быть, то в кейнсианской макроэкономике безработица была краеугольным камнем. В постулатах микроэкономики подчеркивалась эффективность рынков; в макроэкономике — нерациональное использование ресурсов в периоды рецессий и депрессий. К середине 1960–х годов и специалисты по микроэкономике, и их коллеги, занимающиеся макроэкономикой, поняли, что наличие такой дихотомии свидетельствует о неудовлетворительном состоянии дел³⁶. Обе стороны хотели предложить единый подход.

Представители одного научного направления, оказавшего заметное влияние на формирование политики дерегулирования, которая сыграла заметную роль в нынешнем кризисе, утверждали, что правильным для макроэкономики является микроэкономический подход на основе конкурсного равновесия. Это научное течение, базирующееся на неоклассической модели, иногда называют «Новой классической школой» или «Чикагской школой», потому что некоторые из ее основоположников преподавали в Чикагском университете³⁷.

Поскольку они считали, что рынки всегда эффективны, то утверждали, что не следует беспокоиться об экономических колебаниях, например, с их точки зрения нет причин волноваться по поводу нынешнего кризиса: фактически всего лишь происходит подстройка экономики к шокам (таким, как технологические изменения), воздействующим на нее извне. Этот подход порождал серьезные политические рекомендации — минимизировать роль правительства в экономике.

Хотя представители этой школы базировали свои аналитические исследования на неоклассических моделях (Вальраса), они воспользовались еще более значительным упрощением: стали исходить из допущения, что все люди одинаковы. Такой подход назывался моделью «репрезентативного агента». Но если все люди одинаковы, не может быть никаких кредитов и займов: такие операции при этом условии стали бы простым перекладыванием денег из левого кармана в правый. Не может быть и никакого банкротства. Хотя я утверждал выше, что для понимания современной экономики решающее значение имеют проблемы несовершенной информации, в модели упоминаемой здесь школы не может быть информационных асимметрий, при возникновении которых один человек знает что-то, чего не знает другой. Любая информационная асимметрия здесь будет восприниматься как явно выраженная шизофрения, так как она вряд ли соответствует другим допущениям, связанным с полной рациональностью. Их модели ничего не могут сказать по поводу других важных вопросов, которые играют заметную роль в текущем кризисе: что будет, если банкирам дадут дополнительный триллион долларов или два? В этой модели банкиры и работники являются одними и теми же людьми. Темы для политических дебатов здесь, как предполагалось, просто исчезают. Например, при применении модели репрезентативного агента исключается любое обсуждение вопросов распределения. В некотором смысле мнения о ценностях (в том числе и мнение о том, что распределение доходов не является важным) изначально заложено в саму формулировку сущности их анализа.

Многие (что кажется абсурдным) свои выводы представители этой школы получают на основе этих и других предельных упрощений, используемых при применении их моделей. Я уже упоминал в главе 3, что государственные расходы, приводящие к образованию дефицита, не стимулируют экономику. Этот вывод является следствием допущений, которые еще более нереальны, чем то, что рынки являются совершенными³⁸, (а) Считается, что «репрезентативный агент» знает, что в будущем ему нужно будет заплатить налоги, и потому сегодня он откладывает деньги на покрытие этой статьи расходов. Это означает, что снижение потребительских расходов полностью компенсирует увеличение государственных расходов, (б) Кроме того, предполагается, что эти расходы не приводят непосредственно к каким-то положительным результатам, выгодам. Например, строительство дороги приносит доход сегодня, но, с другой стороны, может побудить какую-нибудь фирму расширить масштаб своего бизнеса, так как благодаря появлению этой дороги ее затраты на доставку товаров на рынок снизились³⁹.

Они приводят и другой пример, утверждая, что пособия по безработице не являются необходимыми, поскольку люди на самом деле никогда не бывают безработными (когда они не работают, они наслаждаются отдыхом), и в любом случае они при желании всегда могут занять деньги, чтобы выровнять уровень своего потребления. Что еще хуже, по их мнению, пособия по безработице являются вредными, поскольку проблема заключается не в нехватке рабочих мест (для тех, кто хочет работать, рабочие места есть всегда), а в недостаточных усилиях по их поиску, и поэтому страхование на случай безработицы лишь усугубляет этот вид «морального риска».

Другое научное направление, где лидерами выступают новые кейнсианцы, выбрало другой подход, пытаясь примирить макроэкономику с микроэкономикой. Проблема, по их мнению, была вызвана применением упрощенных микроэкономических моделей и множества нереальных допущений, которые я описал в начале этой главы⁴⁰.

Исследования, проведенные на протяжении последних трех десятилетий, показали, что неоклассическая модель, на основе которой проводят свои анализы представители чикагской школы, была просто ненадежной.

С их точки зрения, как Великая депрессия, так и нынешняя Великая рецессия являются свидетельствами неэффективности рынков, причем настолько явными, что пропустить их или игнорировать совершенно невозможно. Но сбои рыночного механизма наблюдались и в другие времена, и хотя их было труднее обнаружить, они тем не менее реально происходили. Рецессии напоминают верхушку айсберга и выступают как сигналы о том, что под поверхностью скрыты более глубокие проблемы. Существовало достаточно доказательств того, что именно так оно и было во время последнего кризиса. Так как истинно слабым местом в современной экономике является не кейнсианская макроэкономика, а стандартная микроэкономика, представители экономической профессии столкнулись с вызовом — нужно было разработать положения такой микроэкономики, которая согласовывалась бы с макроэкономикой.

Экономическая наука, как я уже отмечал выше, должна, как предполагается, давать прогнозы. Если это верно, то подходу чикагской школы необходимо поставить плохую оценку: она не предсказала возникновение данного кризиса (а как она могла это сделать, если в ее лексиконе нет таких терминов, как пузыри или безработица?), и она мало что может сказать о том, что нужно делать после того, как он случился, за исключением отрицания рисков дефицита государственного бюджета. Их рецепт всегда предельно прост: надо лишь держать государство подальше от того, что происходит.

Нынешний экономический спад не только дискредитировал макрошколу совершенных рынков, но и активизировал дебаты в рамках новокейнсианских подходов. Например, представители новокейнсианской экономической науки относятся главным образом к двум основным течениям. Одно из них согласно с большинством неоклассических допущений, но с одним важным исключением. Его представители исходят из предположения о том, что заработная плата и цены являются жесткими, то есть, например, они не снижаются при наличии избыточного предложения рабочей силы (безработице). Следствие такого допущения было очевидным: если бы только заработная плата и цены были более гибкими, экономика была бы эффективной, а ее участники вели бы себя в соответствии со стандартной неоклассической моделью⁴¹. Представители этого течения разделяли некоторые опасения чикагской школы, связанные с инфляцией, и уделяли мало внимания проблемам, связанным с финансовыми структурами.

Сторонники другого течения, возможно, более приближенного к взглядам самого Кейнса, считают, что проблемы, имеющиеся на рынке, являются более глубокими. Снижение заработной платы фактически приводит к усилению экономического спада, так как потребители сокращают свои расходы. Дефляция или даже замедление темпов инфляции по сравнению с ожидаемыми может привести фирмы к банкротству, так как получаемых ими доходов не хватает для платежей по кредитам. С этой точки зрения, проблемы, возникающие на финансовых рынках, отчасти обусловлено тем, что долговые контракты не индексируются с учетом уровня цен.

С другой стороны, эта проблема возникает и из-за того факта, что в периоды экономической стабильности компании и домохозяйства получают стимулы для того, чтобы брать на себя более высокие риски, в частности, увеличивать свою долговую нагрузку. Но, когда они это делают, экономика становится все более хрупкой, более уязвимой для шоковых воздействий. Как мы уже видели, при использовании большого кредитного рычага даже незначительное снижение стоимости активов может привести к масштабному краху⁴².

Политические рецепты, предлагаемые различными ветвями новой кейнсианской школы, значительно отличаются друг от друга. Представители одной из ветвей считают, что политика, направленная на поддержание стабильности заработной платы, сама по себе является частью проблемы, другие полагают, что такой подход помогает стабилизировать экономику. Одни беспокоятся по поводу дефляции, другие выступают в ее защиту. Одни уделяют больше внимания вопросам хрупкости финансовой системы, таким как кредитные плечи банков, в то время как другие эти аспекты игнорируют.

В преддверии нынешнего кризиса во многих политических кругах доминирующую роль играли чикагская школа и кейнсианские школы, базирующиеся на концепции жестких заработных плат и цен. Сторонники чикагской школы утверждали, что правительству ничего не надо делать по той простой причине, что, чем бы оно ни занялось, оно, вероятно, будет действовать неэффективно, поскольку частный сектор будет противодействовать влиянию правительства, и если какой-то эффект от принятых правительством мер и будет иметь место, то он окажется отрицательным. Конечно, они могли указать примеры, когда правительство что-то делало неправильно и частный сектор действительно сводил на нет все правительственные усилия, как это было в том случае, когда рост сбережений был частично компенсирован увеличением государственных расходов. Но их решительные выводы о том, что правительство всегда действует неэффективно, были основаны на результатах, полученных при помощи искаженных моделей, которые лишь приблизительно отражали реалии и не подкреплялись статистическими данными и историческим опытом. Представители кейнсианской школы, придерживающиеся концепции жестких заработных плат и цен, соглашались с более активной ролью правительства, хотя и делали это с оглядкой на консервативные подходы. По их мнению, требовалось более гибко подходить к ставкам заработной платы, добиться ослабления роли профсоюзов, а также применять другие меры, направленные на ослабление защиты интересов работников. Это был еще один пример подхода «обвини жертву»: именно работников обвиняли в возникновении безработицы. Хотя в некоторых странах защита работающих, возможно, действительно обрела чрезмерный масштаб, ее роль в возникновении безработицы была самой минимальной, а если говорить о нынешнем кризисе, то, если бы не грамотные действия профсоюзов, все могло быть гораздо хуже.

Бои на денежно — кредитном фронте

Возможно, худшие результаты были получены в тот момент, когда чикагская школа и школы, придерживающиеся концепции жестких заработных плат и цен, объединились в борьбе с инфляцией, чтобы сформулировать денежно — кредитную политику.43 В результате этого центральные банки сосредоточили свои усилия на исправлении ситуаций, когда цены немного выходят из-под контроля даже при умеренной инфляции, но они полностью игнорировали проблемы, которые возникают, когда финансовые рынки становятся чрезмерно хрупкими. Убытки от сбоев, происходящих на финансовых рынках, в тысячи раз превосходят те, которые вызваны инфляцией, при условии, что она остается низкой или умеренной.

Центральные банки являются своего рода клубом, члены которого склонны следовать причудам и моде. Они, как правило, ведут себя консервативно и по большому счету не верят в необходимость государственного вмешательства в деятельность рынков. В этом есть что-то странное: их главной задачей является установление и поддержание одного из самых важных ценовых показателей в экономике — процентных ставок. Поэтому вопрос заключается не в том, будет ли вмешиваться правительство, а в том, как оно это сделает и когда. Сторонники чикагской школы считают, что именно действия правительства вызывают инфляцию. Ученики Милтона Фридмана, последователи монетаризма, использовали упрощенные модели для поддержки идеологической линии, согласно которой роль правительства является ограниченной. В качестве рекомендации они предложили простое предписание (так называемый монетарный подход, который вошел в моду в 1970–х и начале 1980–х годов): свяжите правительству руки при помощи увеличения денежной массы, ежегодно возрастающей с фиксированной скоростью. После того как правительство будет приручено таким образом, рынки смогут продемонстрировать свои чудесные способности к саморегулированию.

Монетаризм основывался на идее о том, что лучший способ стабилизации цен (то есть обеспечения низкой инфляции) — увеличение денежной массы с фиксированной скоростью, равной темпам роста реального объема производства. К сожалению, именно тогда, когда эта идея стала модной, появились факты, свидетельствующие против нее. Базовая эмпирическая гипотеза монетаризма состояла в том, что соотношение количества денег и объема ВВП (называемое скоростью денежного обращения) является постоянной величиной. На самом деле на протяжении последних 30 лет это соотношение варьировалось в широких пределах по крайней мере в некоторых странах. Монетаризм потерпел крах, и сегодня на эту теорию не полагается почти ни одно правительство.

В конце 1990–х и в начале нынешнего века модным направлением стало установление целевого значения инфляции. При задании предельной величины инфляции правительство выбирает, скажем, инфляцию в 2 %. Если уровень инфляции превышает 2 %, центральный банк поднимает процентные ставки. Чем сильнее инфляция превысила целевое значение, тем выше поднимается уровень процентной ставки. Инфляция считалась высшим злом, и поэтому главной задачей центрального банка было уничтожение этого дракона. В основе идеи установления целевого значения инфляции лежало убеждение в том, что если экономика понимает, что центральный банк будет предпринимать решительные меры против инфляции, если ее уровень превысит, например, 2 %, то у профсоюзов или у кого-то еще будет меньше стимулов просить о повышении заработной платы, так как это приведет к росту инфляции сверх заданного уровня.

Повышенное внимание к инфляции основывалось на четырех предложениях, ни одно из которых до сих пор не получило достаточного эмпирического и теоретического подтверждения. Во — первых, руководители центральных банков утверждают, что инфляция оказывает существенное негативное влияние на экономический рост. Тут верно прямо⁴⁴, противоположное: до тех пор, пока инфляция оставалась в пределах от низкой до средней. Каких-либо заметных негативных последствий вроде бы не наблюдалось, а вот чрезмерно жесткие попытки подавления инфляции приводили к замедлению экономического роста⁴⁵. Во — вторых, эти руководители заявляли, что инфляция особенно тяжело сказывается на бедных слоях населения. Когда слышишь, что банки начинают заботиться об интересах бедных людей, надо всегда быть настороже и проявлять некоторую подозрительность к такой заботе. Дело в том, что больше всего при инфляции теряют держатели долговых обязательств, которые сталкиваются с тем, что реальная стоимость их активов подвергается эрозии. В Соединенных Штатах, как и в большинстве других стран, размер социальных пособий с ростом инфляции увеличивается. Возможность автоматической индексации размера заработной платы иногда прямо предусматривается в трудовом контракте. Сказанное вовсе не означает, что число бедных людей, страдающих из-за инфляции, является незначительным: социальные пособия, получаемые Многими пенсионерами, недостаточны для поддержания нормального уровня их жизни, и многие, может быть, большинство из них не являются владельцами обязательств, индексируемых с учетом инфляции и призванных обеспечить им полную защиту от инфляции. Правда и то, что бывали периоды высокой инфляции, когда бедные действительно страдали, но эти лишения не были в первую очередь вызваны инфляцией. Быстрый рост цен на нефть в конце 1970–х годов означал, что американцы становились более бедными: потребителям приходилось больше платить за покупаемые ими нефтепродукты. Неудивительно, что из-за этого пострадали рабочие. Шок, вызванный высокими ценами на нефть, привел к росту инфляции. Некоторые, наблюдая снижение жизненных стандартов, ошибочно винят в этом инфляцию, но и у снижения стандартов, и у повышения инфляции имеется одна общая причина. Для работников самое главное — рабочие места, а если высокие процентные ставки приводят к росту безработицы, рабочие страдают дважды: и из-за отсутствия работы, и из-за инфляционного давления, снижающего их покупательную способность.

Третья ошибка банкиров заключалась в том, что они представляли экономику стоящей на краю пропасти: небольшое отклонение в сторону повышения уровня инфляции могло направить всех участников вниз по скользкому склону инфляции, куда они понеслись бы со все возрастающей скоростью. Здесь можно воспользоваться и другой метафорой: к борьбе с инфляцией следует подходить, как к борьбе с алкоголизмом. Бывшим алкоголикам говорят, что они не должны позволять себе даже глотка какого- то крепкого напитка, чтобы не вернуться к своей пагубной привычке. Если это произойдет, человек снова уйдет в запой. Точно так же, утверждают банкиры, если страна попробует эликсир инфляции, она начнет требовать его во все больших и больших дозах. И низкие на старте темпы инфляции начнут быстро ускоряться. Но и в этом случае факты свидетельствуют прямо об обратном: правительства способны ограничивать инфляцию в тех случаях, когда она начинает расти слишком быстро, и вполне успешно применяют для этого имеющийся у них набор инструментов.

Последнее заблуждение банкиров состоит в следующем: они считают, что расходы на снижение темпов инфляции будут высокими. Поэтому, по их мнению, инфляцию надо уничтожить еще до того, как она возникнет. Опять же в реальной жизни все обстоит совершенно иначе. Несколько стран (например, Гана и Израиль) снизили величину инфляции с очень высокого уровня до низких и умеренных уровней и добились этого с не большими затратами. В других странах расходы, выраженные в виде более высокого уровня безработицы, необходимые для перехода в состояние дефляции (го есть снижения инфляции), оказались соизмеримы с выгодами, получаемыми при снижении безработицы в период инфляции.

Одним из самых ярких критических аргументов, выдвигаемых против модною предложения об установлении целевого значения инфляции, является довод о том, что в этом случае недостаточно внимания уделяется источникам инфляции. Если высокие темпы инфляции вызваны растущими ценами на энергоносители и продукты питания, как это было в 2006–2007 годах, небольшая страна, повысившая свои процентные ставки, вряд ли сможет заметно повлиять на эти глобальные силы. Да, страна может снизить темпы инфляции за счет достижения такого высокого уровня безработицы в остальных секторах экономики, что величина заработной платы и цены снизятся, но такое лечение будет еще хуже, чем сама болезнь. Соединенные Штаты обходят эту проблему при помощи исключения цен продовольствия и энергоносителей при измерении показателя уровня инфляции, применяемого в макроэкономических целях. Однако в большинстве развивающихся стран такой подход привел бы к тому, что пришлось бы исключить из расчетов 50 или более процентов определяющих цены факторов, то есть ценовых детерминантов. Даже в Соединенных Штатах цены продуктов питания и энергоносителей относятся к той категории, которой люди уделяют повышенное внимание. Такое отношение влияет на их ожидания в отношении будущего уровня инфляции и на размер запрашиваемой ими заработной платы.

Нынешний кризис покончит с идеей упрощенного подхода в виде установления целевого значения инфляции и по другой причине. Руководители центральных банков наивно предполагали, что низкая инфляция является необходимым и почти достаточным условием для экономического процветания. Поэтому, пока инфляция была низкой, они могли не сдерживать поток ликвидности, так как были уверены, что все находится под контролем. Но на самом деле ситуация была иной. Избыток ликвидности создавал ценовые пузыри, прорыв которых обычно приводит к резкому ухудшению положения дел в финансовой системе и в экономике. Инфляция, конечно, может приводить к искажениям в оценке происходящих событий. Те, кто придает инфляции первостепенное значение (чикагская школа и кейнсианцы, сторонники жестко установленных цен и размера заработной платы), были правы, так как при наличии инфляции все цены не меняются одновременно и поэтому относительные цены могут варьироваться⁴⁶. Но эти потери меркнут по сравнению с убытками, вызванными нестабильностью финансового рынка. Похоже, на сегодняшний день верх в этих спорах одержали сторонники другой ветви новой кейнсианской экономики, которые считают главной проблемой не инфляцию, а хрупкость финансовой системы. К счастью, в настоящее время большинство руководителей центральных банков понимают, что они должны уделять повышенное внимание финансовым рынкам и ценовым пузырям, а также контролю над товарной инфляцией, и для этого у них имеются все необходимые средства⁴⁷.

Бои на финансовом фронте

Вера в рациональность рынков подпитывала финансовый сектор в большей степени, чем любую другую отрасль экономики. Я подозреваю, что это являлось результатом пагубного влияния, распространяемого самими консервативно настроенными участниками рынка. Убеждение в том, что рынки являются эффективными и саморегулирующимися, соответствовало интересам многих отдельных групп. Соответственно, любые доказательства необоснованности этого убеждения были неудобны для этих заинтересованных групп. Многие, в том числе представители финансового рынка, считали, что реальные возможности для получения прибыли возникают только в том случае, если рынки не регулируются. В конце концов, регулирующие правила являются по своей сути ограничениями. Почти неизбежно прибыль, получаемая там, где компании должны были действовать в условиях ограничений, казалась им более низкой по сравнению с той, которую они могли бы получить, действуя свободно.

Я употребил выражение «казалась им более низкой», так как каждая фирма, думающая таким образом, не принимает во внимание все последствия отмены ограничений. Ведь поведение других участников рынка в этом случае также подвергается изменениям. Действительно, мы знаем, что, согласно стандартной экономической теории, если бы рынки действительно были эффективными и конкурентными, то в конце концов прибыль в какой-то момент опустилась бы до нулевой. Снятие ограничений могло бы позволить фирме — первопроходцу воспользоваться вновь открытой возможностью и добиться более высокой прибыли, однако все достигнутые преимущества очень быстро должны были исчезнуть. Некоторые компании понимают, что способ получения устойчивой прибыли состоит в том, чтобы либо действовать более эффективно, чем конкуренты, либо выяснить, как можно сделать рынки несовершенными.

В ходе интеллектуальной битвы вокруг эффективности финансовых рынков возникло множество отдельных боев, участники которых выясняли, кто из них прав по ключевым вопросам этого направления. К числу этих вопросов относились следующие. Отражают ли цены финансовых рынков всю доступную информацию? Какую роль они играют в определении инвестиционной деятельности? Как мы уже видели, хорошо функционирующие финансовые рынки находятся в центре успешной рыночной экономики, поскольку именно они занимаются распределением одного из самых основных и дефицитных ресурсов — капитала. В основе рыночной» процесса сбора, обработки и передачи информации лежит ценовой механизм. Экстремальная гипотеза эффективных рынков исходила из того, что цены отражают всю имеющуюся на рынке информацию и предоставляют фирмам всю значимую информацию, которая им нужна для принятия решений, например информацию, связанную с инвестициями. С этой точки зрения, критически важно усиливать роль рынков в области определения цен.

Цены отражают часть того, что происходит в экономике, но существует и много посторонних шумов, причем таких внешних влияний настолько много, что лишь отдельные бизнесмены готовы полагаться только на информацию, представленную ценами на интересующих их рынках. Конечно, цены акций влияют на принятие решений, так как от рынка зависит стоимость капитала компании. Но примет ли сталелитейная корпорация решение о выделении средств на строительство нового сталелитейного завода только потому, что какой-то инвестиционный клуб стоматологов и врачей из Пеории, штат Иллинойс, пришел к выводу, что сталь в будущем станет широко востребованным ресурсом, и приведет ли уже сегодня вывод специалистов этого клуба и других инвесторов к мысли о предстоящем росте цен на сталь? Будет ли нефтяная компания принимать свои решения о необходимости разведки новых месторождений, руководствуясь лишь сегодняшними ценами на нефть, которые, вполне вероятно, обусловлены действиями краткосрочных спекулянтов?

Если бы гипотеза эффективного рынка была верной и если бы участники рынка действовали в полной мере рационально, то они все знали бы, что не смогут получить более высокие результаты, чем рынок в среднем. В этом случае они просто «купили бы кусочек рынка», то есть участник, имеющий 0,01 % богатства страны, приобрел бы по 0,01 % каждого имеющегося на рынке актива. Именно этим на самом деле занимаются индексные фонды, отслеживающие колебания курсов определенного набора ценных бумаг, но, хотя за последние три десятилетия масштабы деятельности таких фондов очень сильно выросли, гораздо большее число управляющих компаний стремится к тому, чтобы получить результаты лучше среднерыночных. Тот факт, что участники рынка тратят миллиарды и миллиарды долларов в своих попытках «обыграть рынок», сам по себе опровергает двойную гипотезу о том, что рынки являются эффективными и что большинство участников рынка ведут себя рационально. В основном доверие к этой теории во многом объяснялось тем, что она утверждала, что «обыграть рынок» на самом деле трудно. Для рыночных цен обычно были характерны определенные зависимости! например, цены соевых бобов находились в более — менее постоянной взаимосвязи с ценами соевой муки и соевого масла. Поэтому в этом смысле «эффективность» рынка можно легко проверить в любой момент времени. Но в более сложных ситуациях наглядно оценить «эффективность» рынков трудно. Если рынки были бы эффективными, никаких пузырей никогда бы не возникало. Но ведь они появлялись неоднократно. Конечно, было нелегко заявлять о том, что на рынке недвижимости происходит раздувание ценового пузыря: большинство инвесторов просто пропускали подобные заявления мимо ушей, хотя некоторые признаки этого раздувания были явными.

Но отдельные участники были более внимательны (как, например, Джон Полсон, который заработал на этом миллиарды долларов со своим хедж-фондом).

Обыграть рынок может быть трудно по двум разным причинам. Рынок может быть полностью эффективным, когда цены отражают всю имеющуюся информацию или когда рынок на самом деле представляет собой казино, в котором богачи забавляются азартными играми, из-за чего цены меняются случайным образом, отражая порой лишь смену настроений и ожиданий участников. В обоих этих случаях будущие цены непредсказуемы. На протяжении многих лет получено много веских доказательств, не подтверждающих интерпретацию рынков как эффективных механизмов. Нынешний кризис и предшествующее ему бесчисленное количество самых разных эпизодов лишь усилили сомнения в наличии приписываемой рынку эффективности. Например, 19 октября 1989 года произошел крах на фондовых рынках по всему миру; падение составляло 20 и более процентов. Никаких разумных объяснений столь значительному падению стоимости мирового капитала не было найдено: без каких-либо значимых новостей или событий произошла катастрофа, превышающая по своим масштабам последствия даже самых тяжелых войн. Никто не смог предсказать того, что события на рынке будут развиваться подобным образом, и, конечно, никто после этого не мог утверждать, что такая волатильность на рынке стала отражением всей нужной информации, которая была умело и правильно переработана рынком⁴⁹.

Впрочем, следует отметить, что многие сторонники идеи эффективных рынков не отличались постоянством своих взглядов. Они верили, что рынки были уже в полной мере эффективными. И вместе с тем они хвастались достоинствами новых инноваций, предложенных на финансовых рынках, и утверждали, что огромные бонусы и прибыли, получаемые ими, были всего лишь справедливым вознаграждением за те возможности, которыми стало пользоваться общество благодаря этим новшествам. На этих якобы в полной мере эффективных рынках преимущества предложенных ново введений, однако, были весьма ограниченными: они всего лишь привели к сокращению операционных издержек, что позволило рационально мыслящим людям управлять с более низкими затратами теми рисками, которыми они без применения нововведений могли бы управлять иначе.

Лишь немногие участники (хедж-фонды), похоже, последовательно опережают рынок. Существует всего один способ, согласующийся с гипотезой эффективных рынков, который позволяет добиваться таких результатов: обладание инсайдерской информацией. Сделки на основе такой информации являются незаконными. Если участники рынка считают, что кто- то находится в более выгодном положении только благодаря имеющейся у него информации, они будут менее склонны к совершению сделок. Одна из вызывающих беспокойство проблем, о которых говорилось в главе 6, состоит в том, что несколько крупных банков в силу лишь своего размера и масштабов проводимых финансовых операций имеют информационные преимущества перед конкурентами. Вполне вероятно, они не нарушают никаких законов, но условия, в которых они конкурируют, не являются равными для всех⁵⁰. Целая череда событий, случившихся осенью 2009 года, позволяет предположить, что успех большого числа хедж-фондов был обусловлен использованием инсайдерской информации⁵¹.

Эффективные рынки и рынки информации

Чикагская школа и ее последователи хотели верить, что рынок информации является таким же, как и любой другой рынок. В отношении информации также существуют спрос и предложение. Считалось, что так же, как рынки могут быть эффективными при производстве стали, они бывают эффективны и при производстве и передаче информации. К сожалению, как и концепция о том, что рынки с неполной информацией ведут себя очень похоже на рынки с полной информацией, эта точка зрения не была основана на результатах какой-то глубокого анализа, и когда экономисты провели соответствующие исследования как на теоретическом, так и на эмпирическом уровнях, стало ясно, что их базовые понятия в этом вопросе были ошибочными.

Теоретические аргументы являются сложными, но следующее описание, возможно, позволит вам понять сущность некоторых критических высказываний. Рассмотрим, скажем, утверждение о том, что рыночные цены отражают всю необходимую информацию. Если это так, то любой человек, который просто посмотрел на текущие рыночные цены, оказывается не менее информирован, чем тот, кто потратил кучу денег на покупку результата глубоких исследований и на анализ данных. В этом случае нет никаких стимулов для сбора информации, из чего следует, что цены, сообщаемые рынком, являются на самом деле не очень информативными. Фактически утверждения о том, что рынки отражают всю необходимую информацию и что рыночные цены являются очень информативными, в некотором смысле вступали в логическое противоречие друг с другом⁵².

Стандартный аргумент не принимал во внимание различия между общественной и частной ценностью информации. Информация о том, что вскоре будет открыто новое крупное месторождение нефти, полученная до того, как она стала достоянием других заинтересованных лиц, может иметь огромные частные выгоды. В этом случае я могу продать нефтяные фьючерсы (то есть сделать ставку на то, что цена нефти пойдет вниз) и заработать на этом очень много денег. Я могу продать свои акции нефтяных компаний. Я могу заработать на этой информации еще больше денег, открыв по этим акциям «короткие» позиции, то есть продав акции нефтяных компаний «в шорт». В этих случаях мой выигрыш будет получен за счет чьих-то потерь. Здесь имеет место перераспределение богатства, а не его создание. С другой стороны, получение такой информации всего на несколько минут раньше, чем она станет общедоступной, вероятно, не повлияет ни на ка кие фактически принимаемые решения, и поэтому у такого знания общественная польза будет незначительной или вообще нулевой⁵³. Некоторые из наиболее успешных инвестиционных банков также заработали большую часть своих денег за счет биржевой торговли. Но в каждой торговой сделке участвует и другая сторона, и поэтому доходы одной стороны обеспечиваются убытками другой.

С этой точки зрения, большая часть расходов на получение информации связана с участием в своего рода гонке на скорость, цель которой — узнан, что-то важное быстрее других и получить за счет этого прибыль. В итоге в этом соперничестве каждому участнику приходится тратить все больше денег, чтобы не отстать от остальных.

Своим студентам я объясняю эту проблему по — другому. Предположим, когда вы слушаете мою лекцию, на каждого из вас падает банкнота в 100 долл. Вы можете продолжать слушать лекцию и узнавать важные принципы экономической науки. В конце лекции каждый из вас нагнется и подберет с пола ту банкноту, которая лежит ближе всего к нему. Эти эффективное решение. Но здесь нет рыночного равновесия. Один из вас. заметив, что ваши соседи не торопятся нагибаться, пользуется этим и поднимает не только ту 100–долларовую банкноту, которая легла рядом с ним но еще и ту, что лежит ближе к соседу. Когда каждый из вас понимает, что все сидящие в аудитории собираются поступить именно таким образом, мм не будете ждать конца лекции и тут же нагнетесь за деньгами. Другими словами, каждый захочет опередить остальных. В конце концов каждый из вас поспешит получить свою 100–долларовую банкноту, которая досталась бы вам и в том случае, если бы вы все оставались на местах, но теперь лекции прервана, и ваше образование оказалось менее полным.

Гипотеза эффективного рынка и ошибочная денежно — кредитная политика

Широко распространенная вера в справедливость гипотезы эффективного рынка сыграла свою роль и в сбое, допущенном Федеральной резервной системой. Если эта гипотеза верна, то таких вещей, как пузыри, не существует. Хотя ФРС не зашла в своих утверждениях так далеко, она заявила, что понять, был пузырь или нет, можно только после того, как он лопнет. В таком толковании пузыри являются непредсказуемыми. ФРС была права в том, что никто не может с уверенностью сказать о том, происходит раздувание пузыря или нет, до тех пор, пока он не лопнет, но оценивать вероятность такого события как высокую при определенных обстоятельствах, безусловно, можно. Экономическая политика всегда осуществляется в условиях неопределенности, но было совершенно ясно, особенно по состоянию экономики на начало 2006 года, что происходящее весьма похоже на раздувание пузыря. Чем дольше росли цены на недвижимость, тем более недоступным становилось жилье и тем более высокой являлась вероятность образования ценового пузыря.

ФРС сосредоточила свое внимание в основном на ценах товаров и услуг, а не на ценах активов и беспокоилась по поводу того, что повышение процентных ставок может привести к экономическому спаду. В этом отношении ФРС была права. Но у ФРС в распоряжении были и другие инструменты, которыми она предпочла не пользоваться. Она повторила те же ошибки, что были допущены в период образования пузыря на рынке акций доткомов. Тогда она могла бы повысить маржинальные требования (то есть требования к объему залоговых средств, необходимых для обеспечения кредитов на покупку акций). В 1994 году Конгресс предоставил ФРС дополнительные полномочия по регулированию рынка ипотечного кредитования, но председатель Алан Гринспен отказался ими воспользоваться. Но даже если ФРС не имела бы полномочий заниматься регулирующей деятельностью, она могла бы и должна была обратиться к Конгрессу, чтобы получить те полномочия, которые были ей необходимы для того, чтобы регулировать деятельность инвестиционных банков. В преддверии этого кризиса ФРС следовало бы в максимальной степени сократить нормативное соотношение заемных средств к собственному капиталу и по мере надувания пузыря снижать его все больше и больше, а не позволять этому соотношению расти. Это могло бы ограничить объем выдаваемых ипотечных кредитов с плавающей процентной ставкой. Но вместо этого Гринспен выступал за более активный переход именно на такой вид кредитов. Если бы этого не произошло, можно было бы ограничить количество плохих кредитов. Словом, в распоряжении ФРС было достаточно инструментов для выполнения возложенных на нее функций⁵⁴. Возможно, они не сработали бы идеально, но нет сомнений, что их применение помогло бы частично сдуть пузырь.

Одна из причин того, что ФРС настолько снисходительно отнеслась к пузырю, заключалась в том, что она поддерживала еще одну ошибочную идею, сущность которой можно сформулировать так: если проблема все- таки возникнет, с ней можно будет легко справиться. Одним из объяснений наличия подобной уверенности была вера в новую модель секьюритизации: считалось, что в этом случае риски распределены по всему миру и в таких масштабах, что глобальная экономическая система может легко их поглотить. При таких условиях крах рынка жилья где-нибудь во Флориде уже не выглядит слишком ужасно. Ведь этот сегмент рынка составляет очень незначительную часть мирового богатства. Однако при этаком подходе ФРС совершила две ошибки. Во — первых, она (как и инвестиционные банкиры, и рейтинговые агентства) недооценила степень корреляции: рынки недвижимости в Соединенных Штатах (а фактически в большинстве стран мира) могут пойти вниз одновременно, что объясняется вполне понятными причинами. Во — вторых, она переоценила степень диверсификации. ФРС не понимала, в какой степени ипотечные риски были заложены в активах, лежащих на счетах крупных банков, и каким на самом деле был объем токсичных активов. Она недооценила мощные стимулы, побуждавшие участников брать на себя чрезмерные риски, и переоценила компетенцию банкиров в области управления рисками⁵⁵.

Когда Гринспен заявил, что правительство может легко «починить» экономику, он не объяснил, что решение возникших проблем обойдется налогоплательщикам в сотни миллиардов долларов и что для экономики в целом плата за такую «починку» будет еще более высокой. В основе сказанного лежала странная мысль о том, что легче, образно говоря, отремонтировать автомобиль после аварии, чем предотвратить ее. На тот момент экономика восстановилась после предыдущих спадов. Кризисы, разразившиеся в Восточной Азии и Латинской Америке, не распространились на Соединенные Штаты. Но каждый из этих кризисов служил своего рода предупреждающим сигналом, призывающим задуматься о страданиях тех, кто потерял работу, дом и возможность комфортно жить на пенсии. С макроэкономической точки зрения, стоимость даже умеренной экономической рецессии является значительной, а реальные бюджетные расходы на выход из этой Великой рецессии составят триллионы долларов. Гринспен и ФРС, конечно, ошибались. Федеральная резервная система была создана, в частности, и для предотвращения крушений подобного рода. При ее создании никто не ставил перед ней задачу помочь кому-то сорвать большой куш. Но ФРС забыла о своем первоначальном предназначении.

Бои на инновационном фронте

Стандартная экономическая теория (неоклассическая модель, обсуждавшаяся в этой главе выше) могла очень немного сказать об инновациях, хотя в значительной степени повышение жизненных стандартов в США за последние 100 лет было обеспечено именно техническим прогрессом⁵⁶.

Как уже отмечалось, за пределами прежних моделей осталась не только информация, но и инновации.

Когда большинство экономистов поняли важность инноваций, они попытались разработать теории, объясняющие, какими должны быть их уровень и направленность⁵⁷. В ходе своих разработок эти ученые заново переосмыслили некоторые идеи, которые были выдвинуты двумя великими экономистами первой половины XX века, Йозефом Шумпетером (Joseph Schumpeter) и Фридрихом Хайеком (Friedrich Hayek), которые каким-то образом до этого оставались в стороне от основного течения экономической науки.

Шумпетер, австрийский ученый, который большую часть своих выдающихся работ написал в Гарварде, выступал против стандартной конкурентной модели⁵⁸.

Основное внимание он уделял конкуренции за инновации. Он видел, что на каждом рынке временно доминировал тот или иной монополист, но вскоре место лидера занимал другой участник, предложивший какую-то новинку, благодаря чему он становился новым монополистом на соответствующем рынке. Существовала конкуренция за рынки сбыта, а не конкуренция на рынках, и эта конкурентная борьба велась при помощи инноваций.

Очевидно, в анализе Шумпетера было больше верного, чем мы отмечали выше. Его сфокусированность на инновациях обеспечила гораздо более совершенный подход, чем стандартный экономический анализ (в теории общего равновесия Вальраса, обсуждавшейся в этой главе выше, инновации вообще игнорировались). Но Шумпетер не задал важнейших вопросов. Не прибегнут ли монополисты к каким-то мерам, чтобы не допустить появления на рынке новых конкурентов? Будут ли новаторы стараться захватить долю рынка, которой до этого владел старожил, или займутся разработкой действительно новых идей? Можно ли было на самом деле утверждать, что этот новаторский процесс является эффективным?

Недавний опыт показывает, что положение дел может быть вовсе не таким безоблачным, как утверждают сторонники эффективного рынка. Например, Microsoft использовала свою монопольную мощь на рынке операционных систем для персональных компьютеров, чтобы оказаться главным поставщиком таких приложений, как текстовый редактор, обработчик электронных таблиц и браузер. Подавление потенциальных конкурентов сдерживало процесс внедрения ими инноваций. Конечно, действующий монополист может воспользоваться многочисленными возможностями, чтобы воспрепятствовать появлению на рынке новых участников и сохранить там свое монопольное положение. Некоторые из его действий могут дать положительный для общества эффект за счет более быстрого внедрения инноваций. Но другие его действия не имеют никакой социальной ценности. Разумеется, в динамично развивающейся экономике каждая доминирующая на рынке фирма в конечном итоге сталкивается с вызовами со стороны других участников. Toyota захватила General Motors; Google во многих сферах бросает вызов Microsoft. Но тот факт, что конкуренция в конечном счете работает, ничего не говорит об общей эффективности рыночных процессов или о преимуществах отсутствия регулирования.

Хайек, как и Шумпетер, отошел от равновесного подхода, который доминирует в традиционной экономической теории. Он писал свои работы в разгар дискуссий, на характер которых влияло наличие коммунистических систем, где доминирующую роль в управлении экономикой играли правительства. В этих системах решения централизованно принимали бюро по планированию. Некоторые из тех, кто пережил Великую депрессию и видел массовое нерациональное использование ресурсов и огромные человеческие страдания, полагали, что правительство должно играть главную роль в определении того, как следует распределять ресурсы. Хайек оспаривал эти взгляды и подчеркивал не только информационное преимущество, обеспечиваемое децентрализованной системой цен, но и подходил к рассмотрению этого вопроса более широко — с точки зрения децентрализованной эволюции самих институтов. Хотя он был прав, что ни один планирующий орган не может собрать и обработать всю необходимую информацию, как мы уже видели, это не означает, что ничем не сдерживаемая система сама по себе является эффективной.

На Хайека повлияла биологическая метафора эволюции (в отличие от Вальраса, который находился под впечатлением концепций равновесия в физике). Дарвин говорил о выживании наиболее приспособленных, и поэтому сторонники социал — дарвинизма утверждали, что жесткая конкуренция, при которой выживают наиболее приспособленные фирмы, будем приводить ко все более высокой эффективности экономики. Хайек просто воспринял эту идею как символ веры, но факт заключается в том, что неуправляемые эволюционные процессы могут привести к экономической эффективности, а могут этого и не сделать. К сожалению, в ходе естественного отбора не обязательно выбираются фирмы (или институты), которые являются лучшими в долгосрочной перспективе⁵⁹. Один из главных аргументов критиков финансовых рынков состоит в том, что они действуют все более недальновидно. Некоторые из институциональных изменений (например, повышенное внимание инвесторов к показателям доходности в ежеквартальных отчетах) мешают компаниям действовать исходя из более долгосрочных перспектив. В ходе нынешнего кризиса некоторые фирмы жаловались, что они не хотели бы работать с тем большим кредитным плечом, который фактически применяли, так как понимали, что это рискованно, но если бы они отказались от этой практики, то попросту не выжили бы. Их доходность на капитал была бы низкой, и другие участники рынка неправильно истолковали бы их низкую рентабельность, решив, что они плохо занимаются инновациями и слабы как предприниматели, после чего цена их акций пошла бы вниз. Они считали, что у них просто не было выбора, кроме следования за стадом, — с катастрофическими последствиями в долгосрочной перспективе как для своих акционеров, так и для экономики в целом.

Следует отметить, что, хотя Хайек стал своего рода божеством для консерваторов, он (как и Смит) понимал, что правительство играет в экономике важную роль. Вот что он говорил по этому поводу, обращаясь к сторонникам свободного рынка: «Наверное, ничто не принесло столько вреда, как несгибаемое следование… некоторым эмпирическим правилам и, прежде всего, такому принципу капитализма, как laissez-faire — невмешательство»⁶⁰. Хайек утверждал, что правительство должно играть свою роль в различных областях, начиная от регулирования продолжительности рабочего дня, денежно — кредитной политики и деятельности финансовых институтов до обеспечения потока соответствующей информации.

Экономические теории, созданные за последнюю четверть века, в значительной степени помогли понять происходящее и разобраться в том, почему рынки зачастую допускают сбои и что можно сделать, чтобы заставить их работать лучше. Идеологи правых и экономисты, им помогавшие, при активной поддержке заинтересованных финансовых групп, которым было очень хорошо в условиях дерегулирования, решили проигнорировать эти научные достижения. Они предпочли сделать вид, что последнее слово по поводу эффективности рынка сказали Адам Смит и Фридрих Хайек, чьи идеи затем были, может быть, немного уточнены при помощи некоторых причудливых математических моделей, результаты применения которых подтвердили прежние выводы. Но эти заинтересованные лица игнорировали замечания этих ученых о необходимости вмешательства государства.

Рынок идей не является более совершенным, чем рынок товаров, капиталов и рабочей силы. Лучшие идеи на нем не всегда берут верх, по крайней мере в краткосрочной перспективе. Но есть одна хорошая новость: хотя вздор о совершенных рынках может доминировать в умах некоторых представителей экономической профессии, ряд ученых пытались понять, как рынок работает на самом деле. Их идеями теперь пользуются те, кто стремится создать более стабильную, процветающую и справедливую экономику.