Крыша под руками

Дело Родика и Жорки

Толя поудобнее улёгся на боку, заложил руки под подушку и приготовился долго слушать рассказ Севы про Скифа. А в это время Севе показалось, что он уже всё выложил и теперь может слегка размяться. Он привстал с кресла, в котором сидел возле кровати.

— Куда ты, сядь, — сказал Толя. — Значит, хотя бы я самую лучшую кость дал Скифу или там сахар, мороженое, и то не возьмёт?

— Так приучен, я же говорю.

— От тебя и то не берёт?

— Только от Фёдора.

— Здорово! А скомандовать: «Рядом!» — Скиф так и пойдёт сколько захочешь?

— Определённо.

— И вместе, в ногу шагает?

— Вот не помню, кажется. Хотя нет, у Фёдора шаг во какой!

— И настоящего выстрела Скиф не боится?

Сева только кивнул. Долго ещё мучиться? Откуда набраться терпения, чтобы отвечать на все вопросы. К счастью, передышка. Мать Толи, Нина Васильевна, принесла микстуру. Он заранее сморщился.

— Быстренько, раз — и выпей. Очень помогает.

— Помогать не надо, — сказал Толя. — Мне нравится. Лежишь, ничего не болит, все приходят. И ты, мама, дома со мной. — Он боднул мать в шею. Нина Васильевна потрепала его по голове. Толя нахмурился: ни к чему такие нежности при Севе.

Нина Васильевна села на край постели и нерешительно посмотрела на сына. Говорить ли ему? Пожалуй, сказать можно. Мальчику теперь гораздо лучше, врач разрешил завтра уже встать.

После этой ужасной истории со свитером Толе было совсем плохо. Высокая температура, слабость. От испуга с мальчиком случилось что-то вроде нервного потрясения…

Нина Васильевна задумалась, продолжая сидеть со стаканом в руке на краю постели.

— Что ты, мама? — удивлённо спросил Толя.

Тогда она достала из кармана халатика плитку шоколада.

— Вот, папа тебе прислал… и фрукты, сейчас вымою. Ты угости Севу.

— А сам не придёт? Папа знает, что я болен?

— Конечно. Да у него съёмки очень важные…

— Некогда, значит, как всегда.

— Во-первых, некогда, и я сказала… помнишь, у тебя горло один день болело… Папа решил: ангина, грипп…

— Ясно. Заразиться не хочет.

— У папы срочные съёмки, ему нельзя болеть.

Толя не по-детски усмехнулся. Отодвинул плитку шоколада по одеялу к ногам.

— Возьми, мама, я не хочу. Ну, Сева, так что мы про Скифа? Ты не боишься около больного? Тогда рассказывай.

— Сейчас фрукты принесу, — сказала Нина Васильевна.

— Не надо никаких фруктов.

— А может быть, Сева?

— И Сева не хочет, — решительно сказал Толя. — Мы лучше потом чай с вареньем. Забери, забери этот шоколад, мама.

Она ушла, Толя снова улёгся на бок и спросил:

— Фёдор не обманет, покатает на мотоцикле?

— Он никогда не обманывает, имей в виду! — ответил Сева.

— Значит, ты на багажнике, я в коляске. Ой, а Скиф?

— Без него обойдёмся.

— Вот уж нет! — разволновался Толя. — Без него не поеду.

— Можешь с ним в коляске. На пару.

— А что? И поместимся.

В это же время Оля, сидя в кухне, вела с Милкой разговор о литературе.

— Какую же из трёх книг читаешь?

Милка подняла глаза к потолку и бесцветным голосом ответила:

— «Белеет парус одинокий».

— Здорово, правда? Я знала, какие тебе книги дать. Гаврик нравится?

Милка пожевала губами и виновато вздохнула. Оля безнадёжно махнула рукой и сказала:

— Не понять такого человека! Да я бы, если встретила его, да я бы не только патроны носила, как Петька, да я бы… не знаю что сделала для него!

Некоторое время Милка с недоумением следила за разгорячённым лицом Оли. Потом тихо проговорила:

— Когда-то я уже читала это, но забыла.

— Да вообще ты… читаешь книгу, а видишь… — Оля не договорила.

Милка встала и молча направилась к двери.

— Куда ты, стой! Ну, я больше не буду, — ласково сказала Оля и усадила Милку обратно. — Тебе обязательно надо учиться…

— А что, я не учусь? Не в четвёртый перешла, как ты, побольше знаю! Смешно даже: учиться надо!

— Как бы тебе объяснить это… — Оля наморщила лоб, раздумывая, какие выбрать слова повежливее. — Ну, в общем… ты не очень понимаешь, когда шутят. Не обижайся, мне хочется, чтобы тебе хорошо было самой… Ну да ладно. Почему не приходила вчера?

— Соскучилась? — просияла Милка. — Мы с мамой ходили форму покупать. Такое платье хорошенькое, тёмно-коричневое, а передничек, знаешь…

— Пойдём к Толе, — перебила Оля. — Наверное, мальчишки уже наговорились.

— Только не надо при Севе говорить о книжках. Пожалуйста.

— Он что, неграмотный? Обидится, что говорят о непонятном?

— Ну вот, опять издеваешься. Ведь обещала.

— Так почему нельзя о книжках?

— Ты сразу злишься и так разговариваешь со мной…

— Ой, правильно. Нехорошо я! Никогда больше не буду, вот честное пионерское! — искренне сказала Оля, но вдруг покраснела и добавила: — Хотя не надо пионерское… мало ли. Мы сделаем так… это всегда, на будущее: начну я рычать, а ты быстренько мне знак давай.

— А какой знак?

— Ну, например… закричи петухом!

— Опять! Думала, по-серьёзному, а ты, — надулась Милка.

Оля огорчённо вздохнула.

— Прости меня, Милка, вот правда мне самой неприятно! Да как-то получается так… Посмотрю на тебя и почему-то слова из меня выскакивают такие. Просто не понимаю! Но я постараюсь, увидишь. Со всей силы постараюсь, чтобы слова не выскакивали.

Сева всё ещё сидел в кресле спиной к двери и не слышал, как сзади кто-то подкрался. Две тёплые ладони зажали ему глаза.

— Брось, Ольга, терпеть не могу, когда за лицо хватают, — сказал он, высвобождаясь.

Милка с Олей уселись в ногах у Толи и, подталкивая друг друга плечом, засмеялись:

— Не угадал, не угадал! Штраф!

— Гогочут, а чего — и сами не знают, — проворчал Толя.

Милке не терпелось показать Севе, как она выполняет задание. Доказать на деле, как воспитывает близнецов. Что бы такое сказать для начала?

— Мы будем в Зоосад ходить с Олей, Толей. В юннаты запишемся. Им интересно животных… для кукольного театра… пьесу…

Оля пихнула Милку в бок.

— Я просто так, если захотят когда-нибудь сделать театр…

Толя задумчиво посмотрел в окно. Оля снова пихнула Милку.

— Идём в кухню, не будем мешать мальчикам.

— Разве мы вам мешаем? — спросила Милка, удивлённо оглядывая всех.

Никто не ответил. Оле стало неприятно за неё.

— Знаешь, Сева, как Милка здорово читает вслух? Верно, Толя?

Он посмотрел на Милку, испуганно ожидающую ответа.

— Угу, читает мне про войну.

Милка повеселела. Выходит, не зря мучилась с этим чтением вслух. Действительно, получается у неё неважно. Не зря Толя ворчал, что не понимает её бормотания, что если вот так спотыкаются и без выражения читают, неинтересно слушать… А сейчас не выдал её, промолчал… Оля-то не знает — бегала в магазин или хозяйничала на кухне, пока Милка читала.

Милка с благодарностью улыбнулась Толе, но он скорчил гримасу и отвернулся.

— Как твоя черепашка, жива? — довольно приветливо спросил Сева.

— Я Оле с Толей подарю. Ты не против, Сева? Ведь отказался.

— Хоть весь свой зоосад отдай.

— Ты готова всё нам притащить. Не надо черепашки, — сказала Оля.

— Пускай в гости ходит к нам, — улыбнулся Толя.

Сева удивлённо разглядывал Милку. Тогда, в лесу, он решил, что девчонка скупая. Так отнеслась к овчаркам, ничего не предприняла толком, когда они сидели голодные… Может быть, не соображала, что делать? Кто её знает.

Сама того не замечая, Милка всё чаще брала пример с Оли. Особенно теперь, во время болезни брата, Оля, точно взрослая, заботилась о нём, прощала ему капризы, и, казалось, не было минуты, когда не думала о нём. Милка даже не представляла себе, что человек может так постоянно думать о других людях…

— Ну, поправляйся быстрее, — сказал Сева на прощание.

— Надо быстрее, — ответил Толя. — В школу, в Зоосад, на мотоцикле с Фёдором. Он завтра снова придёт, обещал!

Наконец Сева вырвался из комнаты, но оказалось, что радоваться ещё рано. В переднюю прибежала Оля и зашептала:

— Сева, на одну секундочку.

— Ну нет уж! И так я задержался, поопаздывал всюду.

Оля крепко ухватила его за рукав.

— Если опоздал, так всё равно. Тем более можешь ненадолго остаться. Мы интересное покажем! Пожалуйста, идём.

У Оли было такое весёлое оживление на лице, что Сева махнул рукой и пошёл за ней.

Стол в кухне был завален пёстрыми тряпками, картонками.

— Новый театр будет. Толе сюрприз, — сказала Милка.

— Пока он ничего не знает. Захочет ли, неизвестно: молчит, если заговариваем. А сам очень тоскует без театра, — вздохнула Оля.

— Сейчас покажу тебе кукол. — Оля открыла большой ящик за плитой.

Сева дружелюбно посмотрел на Милку и шепнул:

— Молодец, что возишься с близнецами. Валяй дальше в таком духе.

Милка покраснела от удовольствия. Но если бы Сева знал, до чего трудно приходится иногда! Вот даже сегодня её напугал Толя: подозвал смотреть картинку в журнале, да как крикнет в самое ухо!

Сколько раз Милка давала себе обещание больше не ходить к этим шальным близнецам. Но как-то незаметно привыкла к ним, особенно к Оле. С ней бывает удивительно интересно. Она столько знает, и всё ей так нравится, всем так увлечена. Вообще сразу становится всё интереснее, когда Оля рядом.

Пускай она посмеивается иногда, но ведь это не со злости… И теперь для Милки день без Оли кажется длинным-длинным…

Оля порылась в ящике и достала довольно коряво сделанных зайцев, кошек и каких-то неопределённых зверюшек. Аккуратно расправила каждого и положила на стол, посматривая на Севу.

Он чувствовал, что следует похвалить этих уродцев, чтобы поддержать хорошее начинание девочек, но не мог себя заставить покривить душой. Он неопределённо пожал плечами и молча вздохнул.

Оля тоже вздохнула и сказала:

— Не нравится? Неважно получилось, сама знаю… Без Толи ничего не выйдет хорошего.

— Напрасно расстраиваешься, не так уж плохо. Вот зайчик, например, совсем как настоящий! — бодро сказала Милка.

— Конечно, — улыбнулся Сева. — Ему бы голову побольше сделать, а так правда ничего.

— Терпеть не могу, когда утешают! — рассердилась Оля. — Что, сама не вижу, какой урод? Я позвала Севу, думала, он посоветует вместо Толи… Толя сразу понимал, где и как исправить. Я ведь ему помогала… Ну там сшить материю, погладить, а так всё Толя…

Оля достала из ящика последнюю, аккуратно завёрнутую в тряпку, побольше размером, куклу. Сняла тряпку… и Севе показалось, что в кухне появился настоящий весёлый человечек! В красной курточке, хитрющие глазки, лихой курносый человечек со светлым хохолком из мочалы.

— Вот это да! — удивился Сева. — Откуда такой?

— Толя сделал… Единственная осталась; мы забыли взять, когда пожар… — сказала Оля.

— Ну, так нельзя! Тольке надо опять взяться за это дело. До чего способный парень! Почему бросил? Да я ему сейчас! — вскипятился Сева.

— Подожди, с ним надо потихоньку. Мы-то с мамой знаем, — сказала Оля. — Вот и Милка торопится. Не надо, я сама…

В исполкоме, перед комнатой, где заседала комиссия, было много народу. Разговаривали шёпотом, сидели на кончиках стульев, готовые вскочить по первому вызову. Волновались родители за непутёвых сыновей, волновались подростки: как решат их судьбу?

У выхода на лестницу стоял милиционер, а рядом Жорка переговаривался с матерью и злобно поглядывал на вконец перепуганного Родика, который беспомощно жался к Севе. Мать Родика — худенькая, бледная, с удручённым видом — тихо сидела в уголке.

— Спасибо, что пришёл, так жутко, знаешь? — шептал Родик Севе на ухо. — Вон Жорка, так бы и растерзал меня! Какой я идиот, всё лето с ним болтался, слушал, раскрыв рот, а что получилось? До чего докатился! Хорошо, ты здесь, мне легче.

— Я просто с Фёдором пришёл. Долго он там в комиссии пробудет?

— Конечно, долго, раз свидетель по нашему делу. Жалко, Толю не вызвали, он бы сказал, что я не виноват! — проговорил Родик, ломая руки.

— Ещё чего! Больного малыша дёргать. Он же сказал, всё записали.

— Лучше бы сам пришёл. — Родик схватился за голову. — Всё кончено, пропала школа, пропала!

— Раньше бы учился как следует.

— И ты с выговорами, ну вот.

Открылась дверь, и женщина позвала Жорку с матерью. Родик проводил их испуганным взглядом.

— Теперь скоро и меня. Ох!

— Будет тебе, совсем распсиховался.

Родик сгорбился и замолчал. Минут через десять позвали его. Он зачем-то потряс Севину руку, точно прощался навсегда, потом набрал воздуха, как перед прыжком в воду, и вслед за матерью скрылся за дверью.

Время тянулось, тянулось. Сева прошёлся вверх и вниз по лестнице и снова сел. Как решат насчёт растяпы? Чего он так цепляется за музыкальную школу? Подумаешь, какой пианист знаменитый…

Наконец вышли Жорка с матерью, Фёдор и Родик с ошеломлённым, улыбающимся лицом.

Жоркина мать вцепилась в локоть Фёдору и сказала:

— Нет, вы тоже ответите! Помяните моё слово, ответите!

— Пожалуйста, — сказал Фёдор, освобождая локоть. Но она обежала полукруг и впилась в другой рукав Фёдора. И продолжала во весь голос:

— Все ответите! За что моего ребёнка в прокуратуру?

— Вот так ребёнок, — покачал головой Фёдор. — Он совершеннолетний, и дело передают в прокуратуру. Вам же объяснили.

— Подумаешь, свитер! У Жоры их сколько угодно. Он пошутил.

— Вот так шуточки! Оставить пацана в одной майке! До сих пор лежит, перепугался как.

— Перестань, не надо. Пошли, — пробасил Жорка и увёл мать.

Вдруг Родик кинулся к Севе, обнял и, захлёбываясь, сказал:

— В школе оставят, оставят! Переэкзаменовка — пустяк, сдам, математика — ничего. Сам директор был, сказал, оставит, а Фёдор за меня так здорово! Всё прекрасно!

— Ненормальный, — определил Сева. — То всё пропало, то всё прекрасно. Не человек, а маятник.

Мать Родика вытирала глаза платком и застенчиво улыбалась. Фёдор подвёл к ней Родика и сказал:

— В последний раз мать огорчил. Ясно? И смотри мне. Как следует учиться не будешь, голову оторву. Это точно, так и знай.

Родик просиял ещё больше.

— Да чтобы я когда-нибудь пропустил хоть один день, да и вообще…

— Ну, то-то. — Фёдор нагнулся и зашептал Родику на ухо: — Знал бы, как теперь я жалею, что отлынивал в своё время от музыки! Не повторяй этой глупости. Понял?

— Спасибо вам, — сказал Родик. — Прямо огромное ещё раз спасибо.

Часов в девять вечера Фёдор возвращался домой. У подъезда, бессильно опустив плечи, стоял Родик. Он показался Фёдору ещё более тощим и унылым, чем всегда.

— Ну, что опять случилось? — недовольно спросил Фёдор. Он чувствовал себя усталым, а дома ещё много дела. Некстати явился этот нудила.

— Простите, Фёдор, надоел я… Но мне вот как необходимо поговорить!

— Нельзя ли в другое время?

— Можно, конечно; если вам некогда, то я потом. — Родик попытался улыбнуться.

— Ладно, пошли. Только ненадолго.

Родик ждал на лестнице, пока Скиф шумно здоровался с Фёдором, и решился войти в квартиру только после того, как его обозвали нервной дамочкой и трусом.

А незачем было волноваться. Скиф мельком взглянул на Родика, чихнул и заскрёб лапой штанину Фёдора.

— Есть хочет. Извини, друг, запоздал с твоим обедом. Ничего, наверстаешь! — Фёдор похлопал Скифа по спине. — Так что тебе, Родька, выкладывай по-быстрому.

— Вы понимаете… не с кем посоветоваться, никого у меня, кроме вас!

— Вот те на! О чём же советоваться?

— Как бы это сказать… я не в смысле учёбы сейчас, а как мне стать… ну, знаете, таким человеком, настоящим! Чтобы сила воли и прочее…

— Ну, брат, такое сразу не решишь! Да и что я, в самом деле, профессор? И чего это тебе загорелось к ночи?

— Не могу больше себя таким видеть! Хожу — и противно самому! — сказал Родик, ломая руки. — Как мне жить дальше?

— Вот что, — мягко проговорил Фёдор. — Наладится. Главное, ты сам захотел. Знаешь что? Масса дела, завтра старики мои приезжают, надо хлам убрать, пылесосить, пса накормить. Я займусь, а ты рассказывай. Хорошо?

— Я помогу. С удовольствием!

Фёдор достал из холодильника кусок мяса, завёрнутый в целлофан, и в сопровождении Скифа и Родика пошёл в кухню. Бросил целлофан в мусоропровод и стал энергично тереть мясо под краном.

— Главное, Родька, нажми на музыку, понял?

— Это само собой, да только… вот все преподаватели говорили, как один: «Силы воли нет. Из тебя вышел бы крупный музыкант, была бы сила воли».

Родик замолчал. Как-то странно выкладывать душу человеку, который, стоя к тебе спиной, моет, разрезает на большие куски мясо, запихивает его в кастрюлю. Да ещё когда рядом суетится и нетерпеливо повизгивает огромный пёс.

— А почему вы сами готовите, Фёдор? Можно бы в столовой.

— Самообслуживания? Скиф в очереди с подносом ждёт у стойки, когда нальют суп, — засмеялся Фёдор.

— Можно взять на дом.

— Ещё чего! Ходить по улице с судками, лучше самому варить. И Скиф привык домашнюю еду лопать. Я знаю, сколько нужно на день всяких калорий и так далее.

Он чиркнул спичкой, чтобы зажечь газ. Родик поспешно достал сигарету, сунул в рот.

— Разрешите прикурить.

— А вот не разрешу. — Фёдор дунул на спичку. — Брось сейчас же.

— Ну что вы! Все мужчины, курят.

— Курят взрослые, крепкие мужчины, им хоть бы что. Да и они бросают, если нужно. А такие вот крючки, вроде тебя, окончательно хиреют от табака. Брось, говорю, слышишь?

— Не могу я без сигарет.

— Тогда нечего трепать языком про силу воли. На спички.

Это было сказано с таким презрением, что Родик, опустив глаза, вытащил из кармана коробку и положил сигарету обратно.

— Выбирай что хочешь, — сказал Фёдор. — Или уходи, или спустим коробку вот сюда. — Он поднял крышку мусоропровода. — И чтобы на этом твоё курение кончилось.

— Ну что вы, так сразу.

— Даже на такой пустяк тебя не хватает. Решай, некогда.

Родик заглянул в аккуратный пустой ящик, точно думая найти там ответ на тяжёлую задачу. Потоптался в нерешительности и наконец опустил коробку в мусоропровод.

— Вот так-то лучше, — сказал Фёдор, опуская крышку. — Имей в виду. Если будешь курить, я узнаю. Хотя бы по твоим зелёным провалившимся щекам… Так если закуришь, — путного ничего не выйдет из тебя.

— Даю слово, — вяло проговорил Родик и потёр лоб. Сзади на плите раздалось громкое шипение.

Скиф от неожиданности метнулся и чуть не сбил Родика с ног.

— Суп! — закричал Фёдор и бросился к кастрюле… Тёмная пена бурлила, растекалась по плите, капала на пол.

— А, чтоб его! — ворчал Фёдор. — Куда подевались тряпки?

На этот раз Родик проявил активность: не позволил Фёдору и сам вытер плиту.

— Ненавижу домашнюю возню. Все эти стирки, варки, жарки.

— Стоит ли ненавидеть? Такое сильное чувство тратить на ерунду, — сказал Фёдор. — Сделаю, что необходимо, и забуду.

— А я здорово расстраиваюсь, когда приходится что-нибудь по хозяйству. Правда, мама редко просит.

— Старайся быть не мелочным. Не переживай из-за пустяков.

Может быть, действительно самое главное, с каким настроением начать дело. Родик без всякого отвращения помог Фёдору натирать паркет и убирать квартиру. Ему даже нравилось, что поднялась эта суета: за работой он расхрабрился и начал покрикивать на Скифа, чтобы не мешал.

Когда суп был готов, все трое перекусили. Родик вдруг загрустил, и на вопрос Фёдора честно сознался:

— Курить хочется, сил нету. Может, у вас где-нибудь завалялась папироска?

— Не люблю комедии устраивать. Выкинули целую коробку сигарет, договорились, как взрослые люди. А теперь шарить по углам за папиросой?

— Не смогу бросить. Говорю правду. Не могу.

— Эх ты! Канарейка!

— Зачем же так? Я с вами вежливо, а вы не имеете права…

— Не петушись. Сиди и слушай.

Не успел Родик опомниться, как очутился в кресле. А Фёдор, стоя перед ним во весь громадный рост, начал так:

— Меня в жар кинуло со злости на твоё «не могу». Человек всё может. Трудно представить, что может сделать человек! Я вспомнил отца. Смог же отец вместе с двумя пленными сбежать из фашистского лагеря. Больные, истощённые люди могли. И моя мать могла их прятать в своей хате, когда в селе были немцы. И могла помогать партизанам… Тебе сколько лет?

— Семнадцать.

— А брату матери было шестнадцать, когда его схватили гестаповцы. И смог он не выдать партизан, несмотря на пытки. Шестнадцати летний паренёк всё смог.

— А мой папа был начальником отряда. Здесь, возле Луги, партизанили.

— Не понимаю! Сын такого человека, и «не могу, не могу»!

— Папа тоже на меня сердится! — неожиданно всхлипнул Родик. — Я знаю, что он презирает, что он стыдится меня.

— Ну, уж ты перемахнул!

— Да, да, это так! — почти крикнул Родик. Видно, для парня отношения с отцом — давнишний, наболевший вопрос. Родик продолжал: — В детстве папу я почти не знал. Он был в войсках то в Польше, то в Румынии. Мама с ним, а я жил у бабушки. Она строгая, только и слышал: не ходи туда, не бери это…

И дальше Родик каким-то печальным, тихим голосом рассказал о том, как часто болел и привык к тому, что надо всегда выполнять, что скажут. Сначала привык слушаться докторов и бабушку, потом школьных приятелей, а потом и Жорку…

— Теперь как здоровье? Худущий ведь, — сказал Фёдор.

— Всё в полном порядке… А если выдержу, не закурю, — поправлюсь. Мама одно время бросила, даже растолстела. А потом со мной неприятности да у папы сердце… она опять стала курить.

Скиф громовым басом залаял на всю квартиру.

— Зовёт гулять. Привык всегда в это время, — сказал Фёдор.

— И мне пора. Можно ещё прийти? Почему-то Жорке я никогда не рассказывал про себя, а вам…

— Мы со Скифом проводим тебя до метро.

В районе новостройки, где живёт Фёдор, дома разбросаны широко. Они щедро оставляют большие пространства земли для скверов, улиц, садов.

В вечерней темноте причудливыми цепочками горят освещённые окна многоэтажных зданий. Вот где-то цепь порвалась — ещё в одном окне погас свет.

— Многие уже спят, — Родик взглянул на тёмные окна. — Поздно, мама волнуется.

Они с Фёдором пошли быстрее. Несколько парней брели навстречу и горланили песню. Когда они поравнялись, Фёдор спокойно сказал:

— Перестаньте: ночь, люди отдыхают.

— Тебе что, ты ведь не спишь? — ухмыльнулся самый высокий. Двинулся на Фёдора, остальные за ним.

Фёдор остановился. Родик стал рядом вплотную и чуть подался грудью вперёд, чтобы крепче устоять.

— А ну, с дороги! — приказал высокий. Поднял кулак, но не ударил Родика.

Занявшись какой-то щепкой, Скиф немного отстал. Но успел бесшумно подкрасться и вовремя схватить крепкими челюстями руку высокого парня.

Тот взвыл, пытаясь высвободиться. Парни в одну секунду разбежались. Один из них потерял туфлю, торопливо поднял и вприскочку понёсся дальше, держа туфлю в руке.

— Скиф, назад! — крикнул Фёдор.

Пёс разжал челюсти. Парень затряс рукой и, как-то нелепо приседая, стал пятиться задом. Глаза округлились от страха. И он, заикаясь, спросил:

— Н-не т-тронет?

У него был такой глупый вид, что Родик фыркнул.

— Иди своей дорогой, певец! — сказал Фёдор и укоризненно покачал головой. — Эх, Скиф, без команды действуешь! Ладно, на первый раз простим. Молодой ещё.

Поминутно оглядываясь, парень большими скачками перебежал дорогу и вскоре исчез. Родик затрясся от смеха.

— Чего ты? — улыбнулся Фёдор.

— Ой, не могу! На Жорку похож, вот честное слово! Когда Жорка струсит, совсем такая рожа! Вот дурачьё-то!

Вдруг Родик стал серьёзным и тихо проговорил:

— Сам я в таком же духе…

— Нет, не скажу. Не бросил же меня, крепко стоял рядом, решил принять бой!

— Да это я так, с перепугу, — застеснялся Родик. — А вернее, потому, что вы… тут были. С вами вообще не испугаешься таких. Ох, как поздно, мама волнуется.

— А отец тоже?

— Да он махнул на меня рукой. Из-за мамы. Раньше он чуть повысит на меня голос, а мама расстраивается, плачет. Папа и отступился. Он стыдится меня, знаю.

— Это ты перебарщиваешь.

— Нет, точно.

— Наладишь учение… некогда будет с разными Жорками, отец и начнёт уважать. Не поддавайся ты парням, думай своей головой!

— Постараюсь. Но как вообще силу воли развить? Может, спортом?

— Здорово помогает. Плавать любишь? Надо такой вид спорта, чтобы руки не перегружать. Для рояля не годится. Хочешь, в бассейн устрою?

— Плавать не умею. Научиться бы неплохо!