Крыша под руками

Лесная ведьма

Большая старая лошадь неохотно тащила заваленную мешками и чемоданами повозку, которая скрипела и подпрыгивала на ухабах. По обе стороны повозки молча шли два колхозника, а позади, то и дело поправляя сползающую кепку, весело шагал Сева.

Удачно всё получилось: целый месяц, и, главное, один, без родителей, будет жить в доме лесника. Там на лето сняла комнату знакомая Севиной матери, тётя Клава. Для Севы у лесника нашлась комнатка, тётя Клава обещала присмотреть за мальчиком.

Обидно, что ребят там нет, только дочка тёти Клавы, с которой Сева не был знаком. Но надо надеяться, скучать будет некогда. Можно представить, сколько в лесу ягод, грибов. Говорят, озеро близко, лодка есть…

В дороге особенно заметно, сколько всякой ерунды набирается у одного человека. Сева с отвращением осмотрел своё имущество: вон покачивается на повозке подушка с одеялом. Прекрасно можно спать на сене, но маму не убедишь. А вот полный рюкзак продуктов. Зачем? Правда, в лесу магазинов нет, зато рыбу из озера ешь до отвала. Ох, уж эта мама! Целый чемодан барахла напихала. Проваляется зря, а через месяц тащи обратно.

От станции до лесника пятнадцать километров по ближней дороге. Пустяки, будь она получше. А то камни, рытвины. Ноги попадают в колею. Старая лошадь понемногу разогналась, шпарит приличным ходом. Колхозникам хоть бы что. Шагают, точно по асфальту. Севе хотелось расспросить, как тут живётся, но глупо кричать людям в спины, тем более, раз молчат. Может быть, устали, а им гораздо дальше идти до своего колхоза.

Как было условлено заранее с тётей Клавой, они забрали Севу на станции, чтобы отвезти его вещи вместе со своими. Зашумел ветер. Старик колхозник посмотрел вверх, достал с повозки мешковину и надел углом на голову. То же самое сделал его попутчик. Потом старик прикрыл повозку брезентом и сказал не оборачиваясь:

— Плащ есть? Накинь, паренек.

Не успел он договорить, как полил сильный дождь. От быстрой ходьбы Сева разгорячился, и ему были приятны прохладные струйки воды, текущие за воротник, по лицу. Вскоре дождь превратился в ливень. Старик покопался на дне повозки, вытащил кожаную куртку, протянул Севе.

— Не надо, спасибо, и так хорошо!

Старик положил куртку обратно. Лошадь всё тем же ходом шла вперёд. Точно никакого ливня не было, так же ровно шагали колхозники по обе стороны повозки.

Сева бодрился, сколько мог, но постепенно, сам не замечая, стал злиться. Было жарко под холодными струями, хотя рубашка противно липла к спине. Было жарко от невероятных усилий, от беспрерывного старания удержаться на ногах. Сандалии скользили по глинистой дороге, с чавканием разъезжались куда сами хотели, проваливались в глубокие лужи. Некогда было снимать, возиться с застёжкой: и так отстал. Догнать нужно и уцепиться за повозку, станет легче.

Он напряг все силы, побежал, поскользнулся и угодил в лужу… Лужи хватило как раз, чтобы перемазаться до затылка целиком. Сева чертыхнулся и, помогая себе руками, выкарабкался из лужи. Колхозники ничего не заметили. Сева по-прежнему видел чуть согнутые, блестевшие на дожде спины. Всё тот же ровный, спокойный шаг… Где он видел этих двух людей? Они точно так же шли по лесу рядом с гружёной повозкой, и дождь хлестал, хлестал, а два человека шли — крепкие храбрые мужчины. Для них размытая дорога, лужи, буря — пустяки, не стоящие внимания…

Да. В кино. Замечательная картина о войне. Там шли два партизана, а в повозке было оружие. Один тоже был старый, как этот колхозник. Они шагали, не разбирая дороги, под ливнем, вперёд и вперёд. И наверное, рассмеялись бы с презрением, узнав, что есть такие вот… которые хнычут, злятся из-за промокших сандалий.

Тучи унеслись, и вымытые листья отряхивали на землю последние капли дождя. Перед домом лесника стояла девочка в красном платье и держала на руках белого козлёнка. Это выглядело прямо как на цветной открытке.

Девочка разглядывала ещё не обсохшего, заляпанного глиной Севу. Он тоже смотрел на девочку и раздумывал, откуда взялась такая городская в глухом лесу, пока не сообразил, что это, должно быть, дочка тёти Клавы.

Из дома вышла тётя Клава и ахнула:

— Сева! Грязный-то какой! Сейчас согрею воды, переоденешься.

— Ещё чего, — пробасил он. — Пойду на озеро мыться. А как идти?

— Простудишься.

— И зимой-то ничего не делается, — поморщился он. Достал из чемодана мыло, трусы, полотенце. — Как идти на озеро?

— Милочка, проводи его.

— А как тебя зовут? — спросил Сева.

— Милочка. Мама же сказала.

Чудацкое имя. Он думал, что мать говорит, ну, вроде милая. Просто нежничает. Козлёнку надоело торчать на руках у Милочки. Он боднул её в подбородок. Милочка дёрнула головой и выпустила его. Козлёнок приземлился на все четыре ноги и поспешно удрал.

Красное платье смято, прилипли комочки земли с копыт и козьи шерстинки. Лицо сердитое. Красивая открытка точно потускнела, зато Милочка стала как-то больше похожа на живую, настоящую девочку. А после того как вместе поплавали в озере, Сева решил, что бывают девчонки и похуже. Изредка можно будет терпеть Милку.

Вечером они сидели на широком пне за домом, и Милка рассказывала о том, что хочет стать зоологом. Подробно объясняла, как любит всех, всех животных.

— Так вот почему тискала, точно кошку, несчастного козлёнка, — засмеялся Сева. — Обожаешь всех животных. А они к тебе не очень-то…

— Дурак, — холодно сказала Милка. — Думаешь, так это просто?

— Что? Любить животных?

— Ерунду мелешь. Приучать к себе.

— Любить по-настоящему надо. Вот что прежде всего. А не сюсюкать и таскать на руках.

Милка погрозила, что уйдёт, но, хотя Сева её не удерживал, осталась на месте. Оба замолчали.

Ни ветерка, птицы спят. Просто удивительно, до чего тихо. Потом вдалеке заржала лошадь, а у самых ног промчалась курица, запоздавшая на ночлег. И опять всё тихо!

— Ты меня ещё не знаешь. Я правда страшно интересуюсь животными, — сказала Милка.

Сева не ответил. Он давно не был в таком лесу. Хотелось спокойно сидеть и прислушиваться.

Вдруг он вскочил. Где-то поблизости завыла собака. Оглушительно громко, с необыкновенным отчаянием. Это было так мучительно слушать, что Сева втянул голову в плечи и хотел закрыть уши, но сжал кулаки и подступил к Милке.

— Кто это, где? По глазам вижу — знаешь, говори!

Вой прекратился. Милка опустила голову и медленно сказала:

— В сарае… собаки заперты… голодные…

Он метнулся к дорожке. Милка ловко вцепилась в его ремень, и Сева волочил её за собой, а девочка тормозила ногами, и подмётки хрустели по песку.

— Не смей подходить, они громадные, как телята. Овчарки злющие, загрызут! — задыхаясь, говорила Милка.

Он оттолкнул её и кинулся к сараю. Железный засов на большом висячем замке. Сева подёргал. Закрыт, ключа нет. В сарае поднялась возня, рычание.

— Ох, забыла! Утром хозяин замок повесил покрепче, — с облегчением сказала Милка. — Теперь будем спать спокойно.

Но в этот вечер Милке удалось заснуть не так скоро. Сева долго бушевал из-за овчарок. Скормил им свою буханку хлеба и все батоны, пакет сахару. Запихивал в щель сарая. Пробовал открыть замок, но ничего не вышло; порывался бежать в лес разыскивать хозяина, чтобы взять у него ключ и выпустить собак.

А потом замучил тётю Клаву и Милку расспросами. И вот что они рассказали.

Жена лесника уже месяц как уехала гостить к сыну на целину. С тех пор хозяина почти не видно. Забежит разок в два-три дня, оставит корм для кур, польёт грядки и опять скроется — не то у своих друзей в колхозе, не то в лесу. А самое главное — собаки вовсе не его, и боится он их не меньше Милки и её матери.

Привезли овчарок двое ленинградцев. Сняли комнату в доме лесника и проводили здесь отпуск. Им было удобно в глухом месте. Можно спокойно, не мешая дачникам, учить своих питомцев.

А неделю тому назад один из ленинградцев, студент, отправился в город за продуктами. Обещал вернуться назавтра и уехал на своём мотоцикле, да так и пропал. Второй ленинградец — работник угрозыска — после отъезда товарища получил телеграмму, сказал, что его срочно требуют в Москву. На другой день утром накормил собак, запер в сарае и уехал. Конечно, он был спокоен, думая, что днём вернётся студент — всё будет в порядке. И вот теперь ни того ни другого нет. Те двое виноваты, а не тётя Клава с дочкой и не лесник, так что напрасно.

Сева бушевал и, толком не слушая, что ему говорят, решил, что это собаки хозяина.

Солнце только встало, но в кухне, полной чада, уже возилась Милка. Нечёсаные волосы торчали дыбом над заспанным лицом, нарядное платье заменили трусы и майка, длинный передник путался в босых ногах. Чёрный котёл дымился на плите, а Милочка, поднимаясь на цыпочки, мешала в котле поварёшкой и ворчала, отшвыривая ногой картофельные очистки, разбросанные по полу.

На столе валялся растерзанный рюкзак, и Сева в одних брюках с яростью вскрывал тупым ножом банку мясных консервов, изредка поглядывая на Милку. Уж очень она смахивает на ведьму. Молодую, конечно, начинающую. Варит зелье и учится бормотать заклинания.

— Скоро откроешь? Макароны переварятся, — сказала она вежливо. Не стоит его раздражать, опять рассвирепеет.

— Ничего не сделается, подождут макароны. Или отодвинь котёл.

Милка взяла тряпку и беспомощно затопталась у плиты.

— И этого не можешь? Эх ты, зоолог! Давай тряпку, защитник животных!

Пока Сева отодвигал котёл, Милка всхлипывала.

— И нечего реветь. Ах, я так люблю кошечек! — передразнил её Сева. — Нет, не могу на тебя смотреть! Три замечательных пса погибают у неё под боком, а она слюнтяйничает с козой.

— А что я могла сделать? Мама не позволяет близко подходить к сараю. Говорит, могут взбеситься.

— Сама бешеная.

— Уж если так, то ты бешеный! Что мы могли? Немножко их кормили. Мама в ту щёлку бросает хлеб, кашу. У нас у самих мало. Ходили в колхоз, купили им свинину, картошку, да много не принесёшь, а на троих…

— Воду давали?

— Как же. Мама подсунула лист железа, края загнуты, и выливала потихоньку. Лакают, слышно.

— Бешеные не лакают. Ты же к сараю не подходишь. Издали слушала!

— Нечего придираться!

— Да… Валентины Терешковой из тебя не получится. Зато пай-девочка, послушная, к собакам не подходит, раз не велят. Удобно.

— Хотел выпустить их? Голова у тебя где? Чужие собаки слушаться не будут, всех перекусают, порвут кур и удерут в лес. Потеряются, а овчарки страшно ценные, породистые. Кто ответит перед хозяевами? Соображать надо, а не беситься.

«Дурёхе не додуматься самой. Слова матери повторяет, — подумал Сева. — Вообще-то, конечно, так». И уже мягче спросил:

— Какого цвета?

— Что какого цвета?

— Не про твой нос спрашиваю. Собаки.

— A-а. Красивые ужасно! У студента чёрная-пречёрная на спине, сбоку посветлее, а на животе и груди немножко белого. Грудь такая широкая, хвост пушистый, прямо до земли. Хозяина слушается, тот скажет «рядом», и пёс шагу вперёд не сделает, как военный, марширует.

— А остальные?

— Те серые. Помельче, но тоже прекрасные!

Недаром Сева был сыном кровельщика — залез на крышу сарая, ловко отвернул кусок толя. Осторожно отбил молотком доску, заглянул вниз. В полутьме горели собачьи глаза, слышалось частое дыхание. Жутковато, по правде сказать.

Понемногу зрение привыкло, и Сева начал различать псов. Действительно, хороши, особенно самый большой. Пасть огромная, клыки белеют. Такой цапнет — не поздоровится.

— Чего застрял! — крикнула снизу Милка. — Не понимаю, для чего выдумал с этой крышей…

— Ладно, не твоего ума дело. — Он достал из-за пазухи моток верёвки, спустил конец на землю. Милка привязала ведро, до половины наполненное похлёбкой. Похлёбка тёплая, вкусно пахнет мясными консервами. Сева лёг на живот и осторожно потащил ведро на крышу. Операция прошла нормально. Собаки почуяли запах еды и, заинтересованные, ждали, что будет дальше. Конечно, нетерпеливые овчарки расплескали часть ведра, но Сева с удовольствием слушал чавкание, повизгивание, ворчание. Он заставил Милку принести добавку. Ведро снова съездило вверх-вниз. Собаки уже поняли, в чём дело, и на этот раз не проливали похлёбку зря. Потом, сытые и успокоенные, улеглись, а Сева долго любовался на них сверху. Наконец он зачинил крышу и спустился. Милка спросила:

— Всё-таки не понимаю. Зачем было городить с крышей? Почему не накормить через щель?

Сева нахмурился и сделал вид, что занят: сматывает верёвку. Ответ не придумывался. Разве Милка поймёт, до чего ему хотелось посмотреть на псов, да и вообще им удобнее из ведра, чем по капле таскать из узкой щели. Милка не дождалась ответа и заговорила:

— Застанет ли мама ветеринара в колхозе?

— Зря пошла, — сказал Сева. — Что они могут посоветовать? Хозяева нужны.

— Ну, один, старший, в Москве. Понятно. А куда девался этот Фёдор.

— Какой Фёдор?

— Хозяин той чёрной собаки. Студент.

— Фёдор, Фёдор… А как фамилия?

— Терещенко. А что?

Нет, не может быть, просто совпадение. Сева не забыл встречи с Фёдором Терещенко. Хотя тот был в штатском, но, наверное, милиционер, а не студент. А почему бы не студент? Ведь ему лет… И приехал из леса, разговор был… И собирался наутро опять… Нет, не он. Фёдор отличный человек, такой не бросит собак. Даже думать нечего. Но всё же на всякий случай Сева спросил:

— Он такой высокий, здоровый?

— Да.

— Волосы тёмные, немного вьются, черноглазый… ну, смотрит весело так… Засмеётся, — видно ямку на правой щеке.

— Он твой знакомый? — удивилась Милка. — Нечего сказать, чудных друзей заводишь! Бросают животных, веселятся в городе. Красиво!

— Давай потише, на себя посмотри.

— Я бы свою собаку не бросила, не смоталась потихоньку.

— Знаешь что? Закрой рот, слушать противно. — Сева опустил голову и почесал за ухом. — Поеду в город Фёдора искать, что-то случилось нехорошее с ним… Деньги на дорогу есть, одеяло, чемодан оставлю. Налегке отмахаю дорогу до станции. Когда поезд?

— Заблудишься как миленький.

— Ах да, ужасно! Языка у меня нет, дорогу спросить не могу и сам не шёл сюда. Прилетел на вертолёте.

— Много заметил под ливнем! А кого спрашивать? Белок да рысей? Только у самой станции посёлок.

Он отмахнулся и пошёл в дом. Милка — сзади, всё уговаривая остаться. Сева вытряхнул из рюкзака продукты и сказал:

— Будешь кормить собак, пока не вернусь. С крыши куда тебе, по-старому, в щель. А как отчество Фёдора?

— Вот так приятель, не знает! — фыркнула Милка. Не докладывать же о встрече в милиции.

— Нечего ехидничать. Говори как человек.

— Не знаю. Его все Фёдор да Фёдор.

— Значит, в адресном столе не узнать. Хотя теперь можно смело идти к инспектору в милицию. Адрес скажут запросто, раз такое дело. Только бы оказался жив… Мало что могло быть. Вдруг история с проигрывателем кончилась плохо? Фёдор нашёл вора, а тот напал, да ещё с другими бандитами, а Фёдор один против всех, затащили куда-нибудь…

— Как же я одна? — спросила Милка.

Сева отогнал мрачные мысли и начал одеваться в дорогу.

— Кошмар! Собаки коллективно с медведями и волками слопают.

— Ну и катись, пожалуйста! Скорей! — всхлипнула Милка.

Тут Сева впервые подумал, что она уж не такая трусиха. Вначале-то приехала в полный дом: лесник с женой, двое мужчин с умными, сильными овчарками. Конечно, бояться нечего. И вдруг оказалась вдвоём с матерью в глухом лесу, слушает по ночам вой одичалых собак.

— Что-то тётя Клава задержалась. Ладно, подождём. А то хочешь, пойдём ей навстречу?

— Ага, — обрадовалась Милка.

— Вообще, может, стоит вам перебраться в колхоз и там отдыхать? Веселее.

— Мама так и хочет. Но как оставить собак? Вот объявятся хозяева, тогда переедем.

Сева с Милкой закрыли дом и вышли на дорогу. Сквозь деревья поблёскивало озеро. Солнце начало пригревать, и Севе стало жарко в куртке. Хорошо бы поплавать, покататься на лодке… А вдруг это другой Фёдор? Бросать всё и тащиться в город из-за чужого, незнакомого человека. Стоит ли? Но собаки? Кто бы ни был хозяин, их надо разыскать.