Крючок для пираньи

Глава двадцать восьмая …Где много диких обезьян

«Секьюрити» от них никак не хотел отлипнуть — когда переоделись в свое, чуточку мятое и коробящееся после не особенно усердной глажки, и вышли в коридор, он был тут как тут. Вновь затопотал сзади, время от времени дружелюбно скалясь им, когда оборачивались, — не исключено, провоцировал на легкий скандальчик. Как ни крути, а капитан остается здесь царем, богом и воинским начальником, имеет совершенно законное право изолировать любого буяна до конца рейса, что Мазур кратко и напомнил Кацубе, когда тот начал поглядывать на соглядатая очень уж мечтательно.

Сначала они остановили холуя в белом пиджаке и при бабочке, деловито тащившего в чью-то каюту поднос, щедро уставленный бутылками. Как и рассчитывали, в лицо он их не знал, а некой расхристанности иностранных фланеров вряд ли стал бы удивляться. Вальяжно, глядя поверх головы и небрежно цедя слова в лучшей манере скучающих плейбоев, поинтересовались диспозицией всех здешних увеселительных мест.

Выбрали небольшой бар, зашли с небрежным видом завсегдатаев. Народу было немного, и все, кто здесь сидел, на первый взгляд показались иностранцами — никто не гасил окурков в салате, не приставал к чужим девочкам и не устилал стойку купюрами, а музыка играла тихо, создавая уютный фон.

Когда подошли к стойке, Мазур с ходу обратил внимание, что респектабельный бармен в белейшей рубашке с красной в белый горошек бабочке уставился на что-то за их спинами. Присев на высокий табурет, повернул слегка голову — точно, в дверях маячил хвост.

Кацуба не без некоторого форса выложил на стойку сотенную, которая после купания в морской воде и сушки несколько потеряла светский облик, но законным платежным средством безусловно оставалась. Задумчиво протянул, созерцая разнокалиберные бутылки:

— Чего бы я для начала выпил…

Бармен протянул руку жестом пианиста, опускающего пальцы на клавиши, щелчком сбил купюру на пол и, не повышая голоса, посоветовал:

— Одеколона выпей, если такая охота.

Кацуба не спеша нагнулся, поднял деньги, выпрямился и недобрым тоном поинтересовался:

— Вы что, мон шер, белены объелись?

— Ты что, подтирался денежкой? — спросил ничуть не обескураженный бармен. — У нас такие портянки не ходят…

— А что же у вас ходит? — не теряя присутствия духа, спросил Кацуба.

— Не твое собачье дело.

— Я бы вас попросил, ангел мой…

— Мандавошку попроси с твоих яиц спрыгнуть, — отрезал бармен.

«Секьюрити» заинтересованно приблизился. Бармен стоял, с каменным лицом скрестив руки на груди. Все было готово для нехитрой пьески под тривиальным названием «Скандал в общественном месте». От ближайших столиков на них уже украдкой посматривали, заметив некую несообразность происходящего.

— И милиционер на борту, поди, есть? — спросил Кацуба.

— А как же, — заверил бармен.

Майор невозмутимо слез с высокого табурета, кивнул Мазуру:

— Пойдем дальше…

И замер, как унюхавший куропатку пойнтер. Объектом его интереса могла быть только подошедшая к стойке пара, говорившая на незнакомом Мазуру языке, вполне способном оказаться испанским или итальянским, — романская группа безусловно прослеживалась. Дама откровенно таращилась на обоих жертв кораблекрушения, а кавалер, пониже ее росточком и пощуплее, смотрел без всякого интереса, с уныло-отрешенным видом мужа-подкаблучника.

Кацуба вдруг широко улыбнулся, что-то спросил на том же, насколько мог определить Мазур, языке. Сделав большие глаза, дама охотно ответила. Разговор завязался незаметно. Оказавшись не у дел, Мазур торчал рядом — заметив, что охранник нелепо затоптался поодаль.

Майор разливался соловьем. Можно было подумать, что вдруг встретились старые добрые знакомые, ужасно обрадовавшиеся друг другу. Дама тараторила, улыбалась, обстреливала взглядами то Кацубу, то Мазура, а усатый и лысый кавалер был прямо-таки зеркальным отражением выведенного из игры Мазура — разве что понимал, о чем идет речь, даже вставил пару реплик, но тут же умолк, не пытаясь соперничать с красноречием дамы.

— Пошли, — сказал Кацуба, широким жестом указывая даме на свободный столик. — Приятно быть популярным. Сеньора видела, как нас поднимали на борт, ужасно заинтересовалась, приглашает выпить, что бог пошлет. Халява, плиз!

— Она не из Бразилии, раз сеньора? — негромко спросил Мазур, лавируя следом за ними меж столиками. — Где в лесах много диких обезьян?

— Да нет, из других мест. Где мне бывать доводилось. Если поговорить подольше, вполне могут отыскаться общие знакомые, но лучше не пробовать, меня в тех местах мертвым считают, не годится людей разубеждать…

Усатый остался у стойки, вдумчиво давая инструкции мгновенно преобразившемуся бармену. Охранник, столкнувшись со столь непредвиденным оборотом дела, убрался в коридор, временами видно было, как он там прохаживается с терпением цепного пса.

— Прошу любить и жаловать, — сказал Кацуба, когда уселись за столик. — Донья Эстебания, по нашему, пожалуй, Степанида. Этот сморчок не муж, как я сначала полагал, а управляющий. Затюкан качественно — бабенка, сам видишь, и в горящий вигвам войдет, а уж глянет — как долларом ударит…

Бойкая бабенка вовсю улыбалась Мазуру — определенно лет на несколько постарше его, но симпатичная, ухоженная, щедрых форм, к тому же обильно украшенная радужно сверкающими камушками и золотишком тонкой работы.

— В Европе скучно, а в «загадочной Азии» еще скучнее, — лихо переводил Кацуба. — Вот наша Степанида и отправилась взглянуть на загадочную Сибирь, где белые медведи с утра чавкают зазевавшихся аборигенов. Конечно, несколько разочарована: города самые обыкновенные, а медведя видела одного, и то в зоопарке. А вот мужики, говорит, авантажные…

Бабьим чутьем догадавшись, о чем идет речь, донья Степанида улыбнулась Мазуру так, что ясно было без всякого перевода.

Вернулся печальный управляющий, уткнулся в свой бокал и отрешился от всего сущего. Официантка, возникшая, как из-под земли, оборудовала стол так, что Мазур поневоле повеселел.

— Очень она печалится, что ты лишен возможности принять участие в беседе, — сказал Кацуба. — Погоди-ка…

Он коротко сказал что-то, донья Эстебания просияла и сообщила Мазуру на неплохом английском:

— Мигелю следовало бы раньше подумать… — она кивнула на Кацубу. — Как вам удалось выжить в таком холодном море? Это же Северный полюс…

— Ну, не совсем, — сказал Мазур, светски улыбаясь. — До полюса далековато.

— Правда? И корабль туда не пойдет?

— Боюсь, что нет. Туда добираться нужно на ледоколе…

Она отпустила какую-то сочную фразу на испанском, глянула, на управляющего так, что бедняга съежился, беззаботно пояснила Мазуру:

— Хесус опять напутал. Я ему велела подобрать туристский рейс, который непременно проходит мимо Северного полюса, а его, недотепу, надо полагать, снова обманули… — и одарила Мазура горячим взглядом. — Признаться, я не разочарована… Пожалуй, Хесуса выгонять не стану. Я его сто лет собираюсь выгнать, но вечно возникают преграды, сеньоры: эти наши патриархальные нравы, традиции, он, изволите ли видеть, — сын сестры двоюродного брата кормилицы моего дедушки… или двоюродный брат кормилицы дворецкого моей бабушки, я уже не помню, но по меркам Санта-Кроче это все равно, что член семьи, придется терпеть, пока он меня не вгонит окончательно в гроб. Сейчас я его отправлю дать разнос этому болвану за стойкой — я же видела, как он с вами обошелся… Безобразие, так поступать с людьми, перенесшими ужасное крушение…

— Не стоит, право, — сказал Мазур. — Его не перевоспитаешь…

— Думаете? Ну хорошо, пусть Хесус сидит, нагоняя тоску… Вы добрый человек, команданте, в точности как мой второй муж, — бедняга так долго собирался пристрелить чертова дона Хосе, что тот успел опомниться и пристрелил его самого. Правда, потом пристрелили и оборотистого дона Хосе, но я-то все равно осталась вдовой…

— Что, у них и вправду так весело? — спросил Мазур.

— Будь уверен, — кивнул Кацуба. — Веселая страна, у каждого провинциального барончика своя гвардия, и бывает жарковато… В столице, конечно, жизнь течет относительно благолепно, но в глуши нравы ничуть не уступают нашим нынешним…

— А почему она меня называет «команданте»?

— Мигель мне сказал, кто вы такие, — тут же вмешалась донья Эстебания, уловив знакомое слово. — Команданте — у нас примерно то же, что и полковник, сеньор Влад. У нас в роду масса команданте, мой третий муж тоже был команданте, но ненастоящий, его так звали из вежливости, из-за… как это? Места в обществе.

— Положения?

— О, вот именно. Правда, это положение главным образом было достигнуто благодаря моим поместьям, и когда этот индюк стал себя вести вовсе уж несносно, пришлось выгнать…

— Надеюсь, он при этом остался жив? — спросил Мазур.

— Сеньор Влад, я бедная слабая женщина… — послав ему кокетливый взгляд, притворно оскорбилась донья Эстебания. — Конечно, когда он при расставании назвал меня вовсе уж непотребными словами, я схватила со стены винчестер, но он все равно был не заряжен, да и стрелять я не умею, так что Хесус совершенно напрасно прятался под стол… В наших местах одинокой беззащитной женщине очень трудно жить, сеньоры, вокруг так и вьются всякие авантюристы и охотники за деньгами, да и в Европе не лучше. В Ницце мою бабушку обчистил до нитки один прохвост, в буквальном смысле, я имею в виду: когда он тихонечко смылся на рассвете из отеля, прихватил с собой не только ценности, но и ее парижские платья… И все равно бабушка вспоминала о нем не без печали в глазах. Надо полагать, обаятелен был, подлец… Между прочим, он напортил только самому себе. Бабушка совсем было собралась за него замуж, а объявить ему об этом хотела в то самое утро, когда он предпочел завершить их бурный роман невыносимо вульгарно… Тысяча извинений, сеньоры, но даже среди офицеров попадаются прохвосты — мой родной дядя был гвардейским капитаном, и все равно получился сущий позор семьи, когда он не просто сбежал с женой командира, но еще и выгреб все из полковой кассы… Говорят, он потом служил в Коминтерне, наврал, что бедняк в десятом поколении, но ваш хефе Сталин все равно его расстрелял вместе с остальным Коминтерном… К чему я клоню, сеньоры? Я хочу сказать, что ваше неожиданное появление при столь романтических обстоятельствах ни в коей степени не позволяет заподозрить в вас банальных пароходных аферистов…

— А что, если мы очень коварные аферисты? — спросил Мазур. — И ночью собираемся подать сигнал пиратскому судну?

— Вы шутник, сеньор Влад! Вам не стыдно так пугать бедную одинокую женщину, которую никак не сможет защитить недотепа Хесус? Впрочем, я вас заранее прощаю, военные моряки — это моя маленькая женская слабость. Мой первый муж был лейтенантом на крейсере «Консепсьон», я обожала все эти великолепные блистающие штучки на морских мундирах…

— А с ним что случилось? — спросил Мазур.

— Ничего особенного, — сказала донья Эстебания. — На фоне всех остальных моих мужей и вообще родственников выглядит белой вороной. Вообразите себе, он ушел с флота и увлекся этой наукой с непроизносимым названием — той, что изучает бабочек и тому подобных тараканов. Пришлось выгнать, сами понимаете. Можете себе представить? Муж Эстебании Сальтильо насаживает тараканов на булавки и разглядывает их в лупу… Разумеется, выгнала с треском. Бедняга плохо кончил — он как-то ухитрился стать министром по делам науки при генерале Кабрера, а когда генералу пришлось уносить ноги, пока герилья его не повесила, потому что все к тому времени поняли, что президент из него никудышный, мужу пришлось уехать вместе с генералом, иначе его тоже могли вздернуть под горячую руку. Сейчас они оба обитают в Буэнос-Айресе, но Кабрера, как практичный человек, успел перевести за границу счета, а мой бывший муженек бежал, схватив под мышку три ящика с бабочками… Хесус ему посылает немного денег, я порой сентиментальна — все-таки самый первый муж, это обязывает… Я выходила замуж трепещущей невинной девушкой, сеньор Влад… А вы женаты?

— Нет, — признался он.

— Знаю я вас, моряков! — она погрозила пальцем, рассыпавшим радужное сияние. — Интересно, почему вы, когда потонул корабль, были не в форме, а в штатском? Шпионили, наверное, за кем-то? Я достаточно хорошо знаю военных, они везде одинаковы — то шпионят, то устраивают перевороты, им непременно надо делать вид, что они загадочные и погруженные в дела… — она взмахнула ресницами в наигранном смущении. — Но на женщин это действует, могу признаться, хитрец вы этакий… Интересно, здесь есть дамская комната? Если бы я знала заранее, что познакомлюсь с таким импозантным полковником, уделила бы своей нескладной внешности больше внимания…

Она поднялась и, поговорив с официанткой, мгновенно выросшей рядом, направилась куда-то за портьеру.

— Ты зачем разоткровенничался? — спросил Мазур.

— Да хочу на всякий случай сделать все, чтобы наша кончина, если таковая последует, оказалась замеченной широкими массами, — серьезно сказал Кацуба. — Это вам, команданте, не горничная в фальшивых бранзулетках — на даме надето столько побрякушек, что можно купить «Роллс-Ройс». Кто-кто, а такая дамочка согнет в бараний рог дюжину капитанов и прочих Беловых, если они вдруг начнут забижать ее знакомых… Мы с ней просто обязаны поближе познакомиться, друг мой. Тут вам и стол, и дом, а при вас и я как-нибудь крошечкой пропитаюсь…

— Ты куда клонишь? — угрюмо спросил Мазур.

— От невзгод я делаюсь циничен, — сказал Кацуба. — Коли уж мне внешность не позволяет выступать в почтенной роли жиголо, придется вам, полковник, ступить на сию стезю… Ну, не сверкай на меня глазами. Тебя не в рабство к ней продают. Баба положила глаз, приятная баба, рубенсовская, что тебе стоит? Пострадай ради дела, хоть и не верю я, что это будет называться страданиями… В конце-то концов где-то надо ночевать, а?

— Пр-релестная картина, — сказал Мазур от души. — Ты меня твердо намерен в секс-бомбу превратить?

Кацуба ухмылялся:

— Ну я ж не виноват, команданте, что на тебя бабы западают, а на меня как-то не особенно? Родина требует…

Сеньор Хесус взирал на них меланхолично, грея в ладонях бокал, — похоже, он вдобавок ко всему был и непьющим.

Вскоре вернулась донья Эстебания, вдохновенно потрудившаяся над своим обликом, две верхних пуговицы платья были теперь расстегнуты, и дама производила впечатление целеустремленной охотницы — уж в этом-то Мазуров мужской глаз был наметан.

— Где вас поместили? — осведомилась она, беря быка за рога.

— Предложили какую-то каютку у кочегаров… — печально сказал Кацуба. — Увы, на шикарных лайнерах даже к морским офицерам относятся без всякого почтения…

— Ну, это мы исправим, — заверила донья Эстебания. — Сейчас я отправлю Хесуса подыскать себе другую каюту, а его каюту отдам в ваше полное распоряжение. А если этот противный типчик, представитель фирмы, вздумает перечить, я отправлю радиограмму, чтобы купили это корыто, и прикажу его уволить в два счета… Сеньоры, минутку… — она что-то сообщила спутнику непререкаемым хозяйским тоном, Хесус выслушал, уныло поклонился, выбрался из-за стола и довольно резво покинул бар. — Ну вот, все улажено. Надеюсь, вы не страдаете глупыми предрассудками и не станете страдать оттого, что находитесь в гостях у дамы? Полковник, к чему этот трагический излом брови? Я вас просто приглашаю, вот и все. — Придвинувшись ближе к Мазуру, она тихонько сказала: — Поистине, вы великолепны, в вас так забавно проявляется старомодная галантность и предрассудки истинного кабальеро… Будьте уверены, я могу это оценить. Считайте, что вас выбросило на необитаемый остров, а я проплывала мимо. Вы и в этих обстоятельствах не приняли бы услуг от дамы?

— Каюсь, принял бы, — признался Мазур и, напомнив себе о служебном долге, исполнением коего, как ни крути, он в этот момент занимался, посмотрел именно так, как от него ждали.

Минут через десять вся компания переместилась в ресторан на верхней палубе — естественно, по инициативе доньи Эстебании. Там было не в пример многолюднее и шумнее, и Мазур по дороге с удовольствием констатировал, что хвост растерялся окончательно, тащился следом до ресторана, а там куда-то сгинул, скорее всего, помчался за инструкциями.

Там-то и началось настоящее веселье — со всей широтой латиноамериканской души, дополненной родственными русскими. В мгновение ока донья Эстебания собрала с полдюжины знакомых, представила им Мазура с Кацубой как блестящих морских офицеров, затем, таинственно недоговаривая и прикладывая палец к губам, не замедлила сообщить, что господа офицеры потерпели жуткое кораблекрушение, когда плыли с некоей миссией, о которой здесь лучше умолчать, чтобы не угодить навечно в сибирские рудники. Компания, похоже, верила всему, что ни говорилось, а крепкий малый, оказавшийся журналистом, даже полез выпытывать подробности, но особенных успехов не добился. Меж тем Кацуба ухитрился незаметно исчезнуть в толчее и гаме — в один прекрасный миг Мазур повернулся к нему, но не увидел за столом.

Зато объявились конкуренты — Джен с напарником и Даша. Они сидели в уголке за довольно скромным застольем, и Мазур никак не мог понять, засекли его или нет. И на какое-то время отдался бегу событий — умеренно попивал, стараясь отвечать впопад на реплики соседей по столу (кое-кто, как оказалось, видел их прибытие на борт), чувствуя, как к его ноге все сильнее прижимается крепкое бедро взбалмошной миллионерши.

Когда она потащила его танцевать, Мазур даже обрадовался — беседа надоела хуже горькой редьки, особенно журналист, после третьего бокала домогавшийся за пятьсот долларов приобрести охапку секретов военно-морского флота (должно быть, прослышал, что в России нынче все продается задешево).

— А не сбежать ли нам отсюда? — спросила она, прижимаясь к Мазуру вопреки располагающей к быстрому танцу мелодии.

— Надо подождать Мигеля, — сказал он тихо. — Он же потом нас не найдет, а ночевать ему негде…

— Ну хорошо… Я тебя не пугаю? Я почему-то многих пугаю, от меня иногда шарахаются…

— Русского человека уже никто и ничто напугать не может… — сказал он чистую правду.

— А ты меня правда хочешь?

— Мадам, — сказал он ей на ухо, — офицеры русского флота еще не настолько пали, чтобы за бокал шампанского исполнять роль жиголо…

— Ну извини, — она прижалась теснее и хихикнула, определив, что за его словами таится наглядный элемент искренности. — Я иногда бываю такой дурой, такой дурой… А стрельба будет?

— С чего ты взяла?

— Полковник, я у вас что-то такое твердое чувствую во внутреннем кармане…

— Где?

— Только не надо меня сбивать с мысли… И во внутреннем кармане тоже. Мигель так загадочно исчез… А вон те две кошки в углу глаз с тебя не сводят, и взгляды у них совсем не женские, а такие, я бы сказала, полицейские… Мой дядя был начальником полиции в Чамиантане, к нему вечно приходили всякие типы оттуда, я-то насмотрелась на их глазки… Тут готовится что-то шпионское?

— Глупости, — сказал он убедительно. — Это ты насмотрелась голливудских фильмов про Россию.

— Слезы Христовы, я вообще не смотрю фильмы! Просто ты имеешь дело с женщиной из Санта-Кроче, сердце мое. У нас там за последние сто лет было восемьдесят переворотов… нет, кажется, восемьдесят один, я не посчитала дурака Чавеса… А еще у нас полиция воюет с герильей, армия с флотом, а политики — друг с другом. И ты хочешь, чтобы мы не научились за милю различать, когда что-то готовится? Полковник, ты дурного мнения о женском уме… Вы все становитесь такие загадочные, такие мачо, когда собираетесь устроить заварушку с пальбой… Счастье ваше, что во главе тайной полиции никогда не ставили женщин, — иначе три четверти переворотов провалились бы из-за того, что женщины заранее распознавали заговорщиков. Во-первых, заговорщик перестает спать с женщинами, потому что тратит все силы на дурацкую болтовню, во-вторых, становится жутко таинственным, в-третьих, все следят за всеми и делают это так по-дурацки… Те трое определенно за тобой следят… но зачем им за тобой следить, если вы с Мигелем чисто случайно попали на корабль? Хотя они к нам сели уже в этом городе… не могу произнести… Положительно, милый, здесь назревает что-то интересное…

— Хочешь посмотреть?

— Вот уж нет, — серьезно сказала она. — Дома насмотрелась. Я хочу отдохнуть и развлечься в вашей стране… ты же не собираешься осуждать бедную одинокую женщину за такое желание? О, вот и Мигель появился, и у него очень нехороший взгляд… но как талантливо он притворился беззаботным, едва направился к нам…

Мазур до сих пор не мог определить, имеет он дело со взбалмошной дурой, временами удивительно точно попадающей в яблочко, или она умнее, чем кажется. И махнул рукой, прижимая ее покрепче, чувствуя сильное тело под легким костюмом…

— Быть может, пойдем на палубу полюбоваться морем? — предложила она.

— Не стоит. Здесь вечерами холодно.

— Тогда уйдем по-английски? Мигель, вам еще не надоело это общество? Пойдемте, я покажу вам вашу каюту… вон идет Хесус, сразу видно, что выполнил все в точности, — а посмел бы не выполнить…

Меланхоличный Хесус кратко о чем-то доложил. Судя по довольному лицу доньи Эстебании, поручения были выполнены в точности, и никак иначе.

Они направились к выходу. Компания Джен старательно притворилась, что вовсе на них не смотрит. В коридоре попался господин Белов, раскланялся с натянутой улыбочкой, не сказав ни слова. Мазуру нестерпимо хотелось оглянуться — ощущение направленного в спину злого взгляда было чересчур уж реальным, — но он пересилил себя.

Хвоста вроде бы не было, хотя кое-где и стояли плечистые мальчики с табличками на лацканах, но вряд ли их тут расположили из-за Мазура с Кацубой. В безукоризненно чистых, сверкающих коридорах, по которым они проходили, уже начинались кое-какие приготовления к пресловутому ночному балу, о котором упоминал капитан: столь же безукоризненные услужающие обоего пола прикрепляли гирлянды, разномастные национальные флажки, цветные лампочки.

— Убогость, — прокомментировала мимоходом донья Эстебания. — Я нисколечко не хочу обидеть вашу страну, просто настоящие карнавалы и балы можно увидеть только на нашем континенте. Мигель не даст соврать, он ведь мне говорил, что был на карнавале в Жагасо, и я верю, что он там действительно был, только тот, кто видел эту феерию своими глазами, может такое рассказать… Ну вот, мы пришли. Вам сюда, Мигель, а вы, полковник, не откажетесь ли выпить на ночь глоток шампанского?

— Не откажусь, — церемонно раскланялся Мазур.

Кацуба, безмятежно улыбаясь во весь рот, словно отпускал веселую шутку, бросил Мазуру по-русски:

— Когда управишься — приходи, дела хреновые…

Нечего сказать, хорошенькое напутствие перед трудами праведными… Впрочем, это можно понимать и так, что прямой опасности пока нет, иначе так и сказал бы.

Распахнув дверь, донья Эстебания потянула Мазура в темноту с уверенностью человека, успевшего обжить временное пристанище. Вспыхнула лампа в углу.

Он хотел изречь нечто подходящее к случаю — романтическое, что ли, — но ничего не придумал с ходу. Наплевать ей было на преамбулы — звонко щелкнув замком, подошла, прижалась и без особых церемоний начала расстегивать на Мазуре пуговицы так, что он на миг почувствовал себя наивной семиклассницей, соблазняемой нахалом-физруком.

И решил показать, чего стоят русские медведи — коли уж заставляют играть в дурацкой комедии, женщина тут совершенно ни при чем, она-то искренне верит, что залучила в постель ощутившего к ней неподдельный интерес морячка… Опустил ее на пушистый ковер, бесцеремонно освободил от всего лишнего и без изысков взял. Судя по нехитрым ответным действиям, она тоже не жаждала изысканных переплетений в парижском стиле: притянула к себе, вонзив ногти в спину и отвечала без затей, заставляя проникать как можно глубже.

Потом, утолив первый голод, медленнее и изощреннее начала использовать его по полной программе, шепча вперемешку с английскими словами те, которых он не понимал — правда, семи пядей во лбу тут и не требовалось. Криков и стонов было предостаточно, однако, рассуждая с цинических позиций опытного мужика, он не узнал ничего неизвестного и пришел к выводу, что пресловутые южноамериканские красотки ничем таким особенным не отличаются от страстных женщин с родных просторов. Как оценивают его самого, он, конечно, не спрашивал, но старался на совесть и, когда партнерша наконец замерла, раскинулась на ковре, подумал чуточку горделиво: рановато нас списывать в тираж, господа…

Вытянул руку, подхватил бутылку и поднес горлышко к ее губам. Она жадно глотнула, ежась и повизгивая, когда капельки попадали на голую шею:

— Ну, это не только по-вашему, у нас пьют точно так же, случается… Как хорошо, полковник… Не зря я всегда обожала моряков…

Мазур глотнул из горлышка и подумал, что жизнь не так уж плоха. Временами…