Ксапа хулиганка

Заречным для ночлега лучшее место отводят… Да-да, наше с Ксапой. Я, понятно, не в восторге, но не спорить же со Старой и Мудром. Когда ОФИЦИАЛЬНАЯ ЧАСТЬ кончается, к ним заречные бабы косяком тянутся. О родных да близких выспрашивают. Раньше-то могли и сами сходить, а теперь далеко… Долго полуночничают, всем спать мешают.

Утром, пока Заречные спят, моя опять с бабами шушукается. Шу-шу-шу, шу-шу-шу! Я ее даже поругал немного. Почему не собраться всем вместе, сесть в кружок да не обсудить все, как люди делают? Почему надо по углам, как будто тайком? Ксапа садится передо мной чинно, ладошки на коленки кладет, длинными ресницами мне машет. Мол, виновата, исправлюсь. Ну как на такую сердиться?

Заречные встают поздно. Их, как гостей, сытно кормят. А потом бабы всей толпой ведут хыз показывать, да хвастаться, как у них хозяйство ладно устроено. Хыз показали, ведут ТУАЛЕТ смотреть. Потом — ВОДОПРОВОД. А что его смотреть? Промерз до дна, мы на воду снег растапливаем.

Только к обеду Заречные от баб отделались, да с нашими охотниками о мужских делах смогли потолковать. А вечером разжигаем поярче КАМИНЫ, и заречные вместе с нашими ксапины сказки слушают. Ксапа старается поменьше своих слов УПОТРЕБЛЯТЬ, но иногда проскакивают. Заречные переспрашивают, а я только диву дивлюсь, как быстро эти слова в нашу речь вошли.

Наутро Заречные еще затемно встают. Слушают хриплый, надсадный кашель своей степнячки и собираются в обратный путь. Мудр выдает им две оленьи туши из ХОЛОДИЛЬНИКА. То ли на дорогу, то ли за бабу — понимай как хочешь, и мы всей толпой провожаем их до МОСТА. То есть, до того места, где Ксапа копье Мудреныша сломала. Там теперь четыре очищенных от веток ствола лежат. Не только охотник — брюхатая баба перейдет, не испугается.

Хороший день Заречным выпал. Солнце ярко светит, ветра нет, снег под ногами искрится. В такой день можно очень много пройти.

А когда мы в хыз возвращаемся, Мудр мою Ксапу НА КОВЕР вызывает. Не знаю, что такое КОВЕР, но что-то нехорошее. Ксапа так мне и заявляет:

— Я боюсь. Я без тебя не пойду.

Приходится взять ее за руку, вести к Мудру. А Мудр опять ведет нас к мосту. Только что добрый был, и вдруг — словно подменили…

— Ты что, сучья лапа, затеваешь?! Хочешь нас с Заречными рассорить?

Так кричит, что эхо в горах откликается.

— Не кричи, пожалуйста — просит Ксапа. — Нужна мне эта баба. Она часть моего ПЛАНА. Чем больше ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ различных племен будет на совете, тем лучше.

— Племен? Где ты племена видишь? Это ты Заречных племенем обзываешь?! Запомни, дура-баба, племена — у дикарей. У нас — общество!

— Хорошо. А у степняков?

Мудр задумался. Как мян или триба степняков на человеческий язык переводится. А я за спиной Ксапе кулак показываю. Изучил уже ее штучки. Умеет она, чтоб не ругали, разговор на пустое переводить. Ксапа смущается, Мудр тоже все понимает.

— Что за совет племен?

— Когда наши снова появятся, надо, чтоб все общества были как одно большое, а не каждое само за себя. У наших закон такой — если у местных (местные — это мы) есть законы, эти законы надо уважать. Но когда в каждом обществе свои законы, тут одни, там другие, то их как бы и вообще нет.

Мудр даже на камень садится, чтоб переварить.

— Хорошо, пусть так. Но как ты со степняками договориться собираешься?

— Вот для этого мне и нужны их женщины. Своим бабам и Заречные, и степняки поверят. А главное — только в нашем обществе все языки знают! Без нас ни с кем говорить не смогут, пока язык не выучат. Мои соплеменники вечно торопятся, поэтому переводчики ПОЗАРЕЗ нужны будут.

— Идем в хыз. В тепле поговорим, — приказывает Мудр. Но в голосе уже больше раздумья, чем злости.

Чудом руку с ножом перехватить успеваю. Лава прямо в сердце метит. Степнячка то ли спит, то ли В ОТРУБЕ. Так и не узнает, что на полвздоха от смерти была.

А Лава даже вырваться не пытается. Обмякает в моих руках, только в глазах — боль и отчаяние. Как у Ксапы, когда мы не дали ей чудиков похоронить. Эта боль в глазах меня и останавливает. Я даже не бью Лаву. Нож только отобираю, наматываю покрепче ее волосы на руку и начинаю думать.

Лава брюхата ребенком Баламута. Пока не очень заметно, но все знают. Баламут ей волосы подрезал, перед всеми своей называет. Ксапа ей СИМПАТИЗИРУЕТ. Степнячки наши вокруг нее вьются. Боевая девка, ЭНЕРГИЧНАЯ. И новенькую убить хочет. За это если ее голышом в лес, на мороз прогонят — считай, повезло. А потом скандалы пойдут, ссоры… Девок с тремя полосками опять МОРДОВАТЬ начнут…

Оглядываюсь незаметно. Вроде, все своими делами занимаются, на нас никто не смотрит.

— Одевайся и идем наружу, — говорю ей тихо. — Попытаешься бежать — копье догонит.

Выходим из хыза, веду ее к МОСТУ, куда Мудр Ксапу водил. Сажаю так, чтоб сразу вскочить не могла.

— Говори.

— Что?

— Зачем степнячку убить хочешь?

— Она из Чубаров.

— Ну и что?

— От Чубаров все наши беды.

И тут ее прорывает.

— Их всех убивать надо! Они хуже зверей! Они моих родных убили, нас с нашей земли прогнали, это из-за них я здесь! Я ее все равно убью, убью! Если меня не убьешь, я ее убью!

Вот такие дела… Три полоски — а совсем законы забыла. Даже не попыталась чубарку на честный бой вызвать. Не будь она девкой Баламута, отвел бы на мост да столкнул вниз. Она бы лед пробила и быстро утонула. Сказал бы всем, что поскользнулась. У брюхатых бывает. Но ребенок Баламута…

Сажусь на камень подумать, как Мудр пару дней назад, и замечаю, что к нам целая ДЕЛЕГАЦИЯ идет. Впереди — Ксапа, чуть ли не бегом. А шагов на двадцать позади — куча девок, из тех, что с тремя полосками. Видели, значит. Или знали…

— Рассказывай быстро, в двух словах, что случилось? — с ходу начинает Ксапа. Тихо так говорит, только я слышу.

— Хотела убить твою БОЛЬНУЮ, — говорю я и каменный нож показываю. — В последний момент перехватил. Теперь мозгую, что с ней делать.

Ксапа меня почему-то в щеку чмокает, оглядывается на девок и кричит сердито:

— А вы что здесь делаете? Живо отойдите на сто шагов!

Поднимает Лаву со снега, сажает на камень между мной и собой. Как будто на камне теплей сидеть! По спинке гладит, ласковые слова говорит… Девка тут же в слезы, ей на грудь, и начинаются женские сопли. Я сижу, ФИЛЬТРУЮ БАЗАР и примерзаю задом к камню. Надо было хоть доху надеть, раз на мороз иду. Не надо было с камня снег стряхивать. На снегу теплее…

Откуда пришли Чубары, Лава не знает. Но Чубары начали теснить степняков. Степняки попали между ними и Заречными. В одну из ночей, когда степняки отступили до самой реки, ночью напали охотники Заречных и увели Лаву с собой. Потом, голодной зимой, отдали нам. Только жизнь наладилась, тут опять Чубары появились. Их надо убивать, потому что они зло приносят, в души предков не верят, у них бабы с оружием ходят, они младенцев едят, чубарка чужая, у нее даже трех полосок нет. Ее убить надо!

Это от Лавы. А от Ксапы я узнаю, что Чубары не виноваты. Их самих теснят Скверные Парни. Они сами в беду попали. С одной стороны — Скверные Парни, с другой — степняки. И им намного хуже, у них даже бабам приходится с оружием ходить. Что младенцев едят — это вредные старухи выдумали. Они всегда так — если кто им не нравится — он младенцев ест. Чубарам сейчас совсем плохо. Была битва, и степняки их сильно побили, а девок и баб себе забрали. А чубарку эту надо уважать, потому что она отважилась одна зимой в горы убежать. И вообще, всем надо дружно вместе держаться, иначе нехорошие МУЖИКИ совсем замордуют. А хороших мало, по пальцам пересчитать.

Замерз я эти женские байки слушать. Прижимаю обеих к себе, чтоб теплее было. И вдруг вижу, что девки, которых Ксапа на сто шагов отослала, тут все, позади нас толпятся.

А еще вижу, что к нам Баламут спешит. А за ним — Туна. Как говорит Ксапа, ПЕСЕЦ! Только, вроде, удалось примирить Лаву с чубаркой, как нате… Несет его нелегкая. До крови ведь дойдет, если срочно что-то не придумаю. Без копья Баламут мне не соперник. Но… Не степняк же он, чтоб мне с ним из-за степнячки драться. И вообще, это его дело — за своей бабой присматривать.

— Что за беда? — еще издали кричит Баламут. Я смотрю на нас как бы со стороны. Сидим, его бабу обнимаем, утешаем. Баба вся в слезах и соплях, у Ксапы на груди утешения ищет. Девки за спиной толпятся, шушукаются. Ох, как я этого не люблю…

— Тихо вы, — прикрикиваю я на девок. — Мужчины говорить будут.

Даже Ксапа замолкает.

— Ты знаешь, что новая степнячка из Чубаров? — спрашиваю я Баламута.

— Я вообще не знаю, кто такие Чубары.

— Плохо! Ты не знаешь, а Лава очень хорошо знает. Чубары всех ее родных убили. Из-за них она к нам попала. Не хочет она в одном хызе с чубаркой жить.

— А кто ее спрашивает? Из-за такого пустяка столько шума?

Баламут, выходит, не понял, что здесь жизнь его девки решается. Как говорит Ксапа, дуракам везет. Это я о себе. Да и о нем тоже. Не будут сегодня бабы в хызе голосить.

— Для тебя пустяк, а для нее — вопрос жизни и смерти. Она готова или сама на нож лечь, или в чубарку его вонзить, или, вон, с МОСТА вниз головой об лед… — с этими словами Баламуту нож протягиваю. Доходит до парня… Ну, приврал немного. Но правду сказал? Сказал! В смысле, и правду тоже сказал. Пускай Лава на меня круглыми глазами смотрит, только бы рот не разевала. Зато Баламут понимает так, как мне надо!

Теперь он свою бабу обнимает, утешает. У Лавы снова слезы ручьем, и на одежке льдинками замерзают. Я-то думал, моя Ксапа плакса. Выходит, жизни не видел. Надоело мне это. Беру Ксапу за руку, к хызу веду. За нами девки тянутся. Ксапа все оглядывается, через шаг спотыкается. Солнце яркое, глаза слепит, но совсем не греет. Снег искристый под ногами поскрипывает. Такой день чуть не испортили…

— Как думаешь, она больше не будет? — тормошит меня Ксапа.

— Тебя уважает, против твоего слова не пойдет, — говорю я. А в душе надеюсь, что чубарка в ближайшие дни сама помрет. Лаву-то мы успокоили, но степнячек у нас много…

Вечером Лава благодарить приходит. От волнения по-своему лепечет, мои ладони себе к щекам прижимает. Что-то этот жест у них значит, только я не знаю, что.

На следующий день Баламут меня у ТУАЛЕТА перехватывает, благодарит, что я его бабу спас. Глупый, Ксапу благодарить надо.

Потом Туна заглядывает. Я бы до вечера гордый ходил. Да случайно подслушиваю часть разговора Головача с Мудром. Жаль, не сначала.

— … Кто сегодня в обществе главный? Думаешь, мы с тобой? Вокруг посмотри!

— Но ведь лучше жить стали, согласись. А баба она скромная, до власти не рвется, — возражает Головач.

— Хитрая она, а не скромная. Или ты забыл, что про чудиков говорила?

— Так ты ей не веришь.

— Да, не верю! Я тогда ей верить начну, когда Клыку пацана родит, — отрезает Мудр.

— Но раньше верил?

— А еще раньше ходить не умел, на карачках ползал, у мамки титьку сосал! Ты присмотрись к ней, как она людьми играет. Я еще не знаю, как она нами играть будет, когда чудики придут.

— Но ведь жить стали лучше…

Дальше разговор по второму кругу идет. А мне так горько… Думал, если две полоски — значит, все! Своя навсегда. А тут — как была чужая, так и осталась.

Ксапа два дня допытывается, чего я как по голове тюкнутый хожу. Добилась. Рассказываю. И про разговор, и про полоски. Сначала сердится:

— Ах он… (Дальше совсем непонятно.)

— Переведи.

— Низшее существо из-под ободка УНИТАЗА.

— А что такое УНИТАЗ?

— Забудь. Мне что, больше всех надо, да?! Не хочу я больше ПРОМЕТЕЯ изображать.

— А кто такой ПРОМЕТЕЙ?

— Ой, забудь. Забыли и ПРОЕХАЛИ. Только РЕЛИГИИ вам не хватало…

Немного остывает и говорит мне:

— Ничего, перезимуем. Ты не сердись на Мудра. Он неправ, но ведь об обществе думает.

От этих слов мне совсем тоскливо становится. Неправ Мудр, я сам это чувствую, только себе признаться боюсь. Но если Мудр ошибаться начнет, то что с нашим обществом будет?

Холодная зима. Старики такой холодной не помнят. За ПРОДУКТАМИ раз в три дня ходим. Но в хызе тепло. В КАМИНАХ и ПЕЧКЕ огонь не гаснет. Только воздух тяжелый. А если ФОРТОЧКИ открыть, холодно становится. Старые на лежаке в ряд сидят, задницы греют, нам косточки перемывают. Говорят, если б Ксапа не затеяла стену класть, померзли бы все.

Ксапа говорит, не померзли бы. Снежную стену сложили бы. И учит детей снежные пещеры строить. Иглу называются. Старики все равно хвалят меня, что такую бабу в общество привел.

В самые лютые морозы Ксапа долго стену ладошкой трогает. Собирает охотников, говорит, хыз утеплить надо. Как утеплить? Стену снаружи снегом засыпать, вот как! Засыпаем. На реке льдины вырубаем, окна льдинами закрываем. Не знаю, стало ли теплее, но на стенке влага капельками больше не собирается. Дружно и весело работаем. Потом долго вспоминаем и обсуждаем, как льдины из реки таскали, как обтесывали. Никогда раньше так не делали. Ксапа грустит, что весной ОСТЕКЛЕНИЕ растает. Рассказывает, что чудики умеют нетающие делать, но она не знает, как. Старики истории сказывают, слушаем все. А что еще зимой делать?

Чубарка на поправку идет. К ней все уже привыкли. Лежит и лежит… По правде, никто и не надеялся, что выживет. А она вдруг села. Интерес к жизни проснулся. Ксапа долго думает, кого к ней приставить, чтоб языку обучить. Можно девок с тремя полосками, но они сами плохо говорят. А над нашими да заречными у нее власти нет. Только на меня да Мечталку может положиться, остальные быстро интерес теряют.

Зовут чубарку то ли Жамах, то ли Чамах. У нас звука такого в языке нету. Решили звать ее Жамах. Так прикольнее.

Степнячки рассказывают чубарке, как за ней Заречные приходили, как я да Ксапа ее ОТМАЗАЛИ. Лава делится, как убить хотела, да что из этого вышло. И от Лавы мы главную новость узнаем. Чубарка-то брюхата.

У меня сразу руки опускаются. Я уже придумал, кому из охотников ее пристроить. А кто же ее брюхатую возьмет? Сама она ко мне жмется. Ну не то, чтобы жмется. Вся из себя такая НЕЗАВИСИМАЯ. Но норовит рядом держаться. Это потому что ее Ксапа выходила, а Ксапа — моя женщина. Вот и получается, что чубарка теперь как бы тоже моя. А мне это надо??? Была бы молодая, а то ведь старше меня!

— … Клык, разговор есть.

Нашел время… Очень удобно говорить, когда я тропу по глубокому снегу троплю.

— Слушаю.

— Мы решили сначала между собой перетереть, потом бабам скажем. Сколько полосок твоей чубарке полагается?

Чуть в снег не сел. Моя чубарка…

— Фантазер, с чего ты взял, что она моя? Она такая же моя, как и твоя.

— Значит, три?

Тут я мозговать начинаю. Три — у степнячек. Мы со Степняками не ладим. Заречные от одного слова «степняк» за копье хватаются. Но Лава говорит, Чубары со степняками тоже не ладят. А с нами или Заречными пока не ссорились. Жамах к нам замерзшая и больная пришла, мы ее хорошо встретили. Накормили, обогрели. Две полоски полагается.

— Чубары нам ничего плохого не сделали. Жамах на наших землях дичь не била. Две полоски полагается.

Фантазер смущается.

— Все так. Но когда от Заречных девку приводим, у нее же парень сразу есть. Бесхозные только степнячки с тремя полосками. А если ты от бабы отказываешься, она бесхозная получается. И, как ты ни говори, из степи к нам пришла. Заречные ее на мясо обменяли, как мы у них степнячек меняем.

— Хвост! А ты как думаешь? — окликаю я. Хвост сейчас идет замыкающим. До этого тропил тропу, устал, и ему не до разговоров.

— А мне все равно. Мне своих баб хватает. Как решите, я на все согласен.

— Хвост, так же нельзя. Ты уважаемый человек.

— Говорю же, мне все равно. А Мудреныш говорит, если чубарке две полоски сделаем, все наши степнячки возмутятся. Только дружно жить начали…

— Парни, мне подумать надо, — теряюсь я. Опять закон одно говорит, а люди — другое. Как трудно жить…

— Думай, никто не торопит.

— … Значит, если ты бабу себе возьмешь, две полоски. А если нет — три, так? — с ходу въезжает Ксапа.

— Ну-у, почти. Если не возьму, много споров будет.

— А хочешь взять? — И смотрит выжидающе. Глаза такие колючие-колючие. Чувствую, если не то скажу, у самого на каждой щеке по пять полосок появится. Вопрос только, что ей надо? Каждая вторая баба сама просит, чтоб охотник степнячку в вам привел. Чтоб самой легче было. Решаю осторожно начать.

— Понимаешь, не нравится она мне. Старовата для меня, и титьки дряблые. И дите у нее непойми чье.

Эх, зря про дите добавил. Сначала Ксапа заулыбалась, а как про дите намекнул, опять мрачнеет, губы кусает. Потом лоб морщить начала, пальцами виски трет.

— Что опять не так?

— Я думала, это только нас касается. А сейчас понимаю, что вопрос СИСТЕМНЫЙ. Тут и зарождение РАБОВЛАДЕЛЬЧЕСКОГО СТРОЯ, и МЕЖНАЦИОНАЛЬНЫЕ ОТНОШЕНИЯ, и мать-ОДИНОЧКА, и проблема воспитания детей.

Я только про детей въезжаю. Ксапа давно говорила, что детский сад пора ОРГАНИЗОВАТЬ. Бабы не против, но плохо понимают, что это такое. А Ксапе все некогда…

— Я кое-что придумала, — успокаивается вдруг моя любимая. — Давай самих степнячек спросим. Только пусть это от тебя идет. Объясни им про ваши законы, и пусть они тоже думают.

Не успеваю я возразить, а Ксапа уже кричит на весь хыз:

— Туна! Лава!!! Идите сюда, Клык с вами говорить хочет.

Прав был Мудр. Умеет Ксапа людьми играть. Ведь как получается: Лава с Туной степнячкам наши законы объясняют, сердятся, ругаются на непонятливых. Они для степнячек свои, им верят. Лава с Туной сами хотели бы чубарке три полоски устроить, а теперь доказывают, что две надо. А все потому, что я велел девкам законы объяснить. Ксапа как бы и ни при чем. О том, что это ее задумка, только я знаю. Мудр давно все понял, а я — как ребенок. Голова кругом…

Чубарка мое копье берет (Что за привычка чужое хватать! Сперва Ксапа, теперь — эта…), к Мудренышу идет. Древком о пол стучит и говорит:

— Я охотник, я ходить с тобой на охота!

Мудреныш мокасины на ноги натягивает, кричит:

— Головач, Клык! У нас новый охотник появился. Идем, проверим.

Выходим из хыза, Мудреныш на снежную бабу показывает, что Ксапа с ребятней слепила:

— Это олень. Убей!

Чубарка копье поудобнее перехватывает и лениво так метает. Даже не смотрит, куда копье летит, на Мудреныша смотрит. А копье — точно в цель. До снежной бабы больше тридцати шагов — отличный бросок! В улыбке зубы скалит:

— Я убить олень. Я хороший охотник!

— Убедительно, — говорит Мудреныш. — Головач, что скажешь?

— Скажу, что с копьем от нее больше пользы, чем от Ксапы.

Только Ксапу помянули, она тут как тут. В двух словах объясняю ей, в чем дело.

— МУЖИКИ, у вас совсем головы нет, — обижается на нас Ксапа. Встает перед чубаркой на колено, кладет ей ладони на живот. — А ты, СПИРОХЕТА бледная, куда собралась? Сначала маленького роди, на ноги поставь, потом охотницей будешь.

— Ксапа верно говорит, — одобряет Головач. — Не дело брюхатой за оленями гоняться. Вот еще бы Ксапа так копье бросать научилась!

И, посмеиваясь, охотники идут в хыз. А я — за копьем. Ксапа чубарку за талию обнимает, что-то ей втолковывает.

Вечером, когда мы спать ложимся, Ксапа мне шепчет:

— Милый, пусть пока Жамах твоей женщиной будет. Ты же не будешь брюхатую под себя класть?

— А потом? — спрашиваю я.

— Да что вы, все мужики, такие бабники?!

— Хорошо, милая, я на нее смотреть не буду. Я ее Заречным отдам.

— Издеваешься, да? Я с тобой серьезно говорю.

— А на что мне баба, которую я с собой положить не могу?

Заплакала. Пришлось утешить. Я, кажется, говорил, что когда Ксапа плачет, у нас СЕКС так ярко получается!..

Утром Ксапа затевает нашу постель переделывать. Сама посредине, у печки — чубарка, я с краю. А я еще пару слов узнаю. ФИКТИВНЫЙ БРАК.

Весна наступает. Дни стали длинные, небо голубое, глубокое. А у нас БЭБИ-БУМ подкрался незаметно… Это Ксапа так выражается. Что ни ночь, кто-то из баб рожает. Орет так, что эхо под потолком гуляет.

Ну, не каждую ночь, а через две на третью — точно! А когда никто не рожает, младенцы ХОРОМ воют. Хуже волков, честное слово! Охотники ругаются, бабы глаза в землю опускают. Спать невозможно. Не помню, чтоб в какой год столько малышни было. Конечно, кто-то помер. Две бабы родами, четыре малыша, не все старые до весны дожили. Но общество сильно пополнилось.

Одного пацана Зверь хотел утащить. Ребятня да бабы отбили. Пацана одежка спасла. Мамка по-зимнему укутала. Зверь его, конечно, поцарапал слегка. Но получил кучу детских стрел из луков, жердью промеж ушей, бросил добычу и убежал. Ксапа говорит, у них этого зверя барсом зовут. Охотники ходили по следам, долго гнали, но не догнали. Зверь в горы ушел.

Снег начинает таять, у Ксапы новая забота. Да такая, что всех встревожила. Если стенка в воде подмокнет, рухнуть может. Оказывается, глину обжечь надо было. Но Ксапа первый раз в жизни хыз ставит, опыта нет, вот и…

Мы, конечно, не замерзнем. Весной и в ваме тепло. Но стенка придавить кого-то может. Да и жалко. Строили-строили, а она упадет…

В общем, всем обществом отгребаем снег подальше от хыза. Зимой стену снегом обкладывали, теперь — наоборот. Канавки для ручейков в мерзлом грунте как дети долбим. Ксапа говорит, это МЕЛИОРАЦИЯ. Малышня в восторге. Старики — тоже. Охотники смеются, говорят, все лучше, чем плач грудничков в хызе слушать. Ксапа думала, ругаться будут, а всем весело.

Река стала полноводной, бурной. Вода холодная, быстрая. Только по мосту перейти можно.

Снег сошел, Ксапа тоскует. Уходит куда-нибудь, где ее никто не видит, садится в укромное местечко, чтоб ветер не задувал, и часами на солнышке греется, в небо смотрит. Нет, когда наша очередь подходит, на охоту ходит исправно. И обязанности по хызу исправно выполняет. Только охотники вновь вамы разбивают. В хызе лишь вечером собираются, чтоб сказки послушать. Много времени на «потосковать» остается…

Сначала думал, само пройдет. Не проходит. Жамах говорит: «Ксапа тоскует. Сделай что-нибудь, ты мужчина».

Разыскиваю ее засидку, сажусь рядом. Ксапа ко мне придвигается, голову на плечо кладет. Вместе сидим, тоскуем. Долго сидим…

— Ты своих ждешь? — спрашиваю. Головой качает.

— Геологи в поле весной не ходят. Если придут, то летом. Может, этим, может, следующим. Может, вообще через десять лет… Не так я свою карьеру планировала.

И опять молчим.

— А точно придут? — спрашиваю я, когда молчать уже невмоготу.

— Точно. Мы не вернулись, значит, квадрат не закрыт. А здесь два месторождения, которые можно открытым способом разрабатывать. Одно там, где мы разбились, второе в дальнем конце долины. Мы не успели туда слетать. Месторождения небольшие, но богатые. Пионерам на первое время хватит. Аэросъемка показала, что люди в этой долине не живут.

— Через два года мы из этой долины уйдем. Далеко идти придется.

— Вот именно.

И опять молчим. Не то я сказал.

— Чего-то я не пойму. Ксапа, ты говоришь, что в дальний конец не летала. Это тебе Головач рассказал про это… Как его?

Улыбается грустно.

— Нет, Головач на геолога не учился. Мы в общих чертах знаем, что где искать. Тут долгая история. В общем, наш мир очень похож на ваш. Помнишь сказку про круглую Землю? Это не сказка. Мир на самом деле круглый. Мы научились попадать то ли в параллельные миры, но в глубоком прошлом относительно нашего мира, то ли в глубокое прошлое своего мира. Ученые с этим до сих пор разобраться не могут. Да это и не важно. Главное, нащупать мир в прошлом очень сложно. Очень-очень! Зато, если нащупал, маяк закинул — все, мир твой! Второй раз в него попасть — дело техники. Понимаешь? Трудно только первый раз.

Я мало что понимаю, но перебивать не решаюсь. Пусть выскажется, ей легче станет.

— Ты просто не представляешь, как наши правительства озабочены поиском параллельных миров. Какие средства в это вложены. Холодная война отдыхает! Первый найденный мир отстает от нашего на десять миллионов лет. Середина миоцена. Динозавры давно вымерли, но человек еще не появился. Все зверюшки почти как современные. Кошачьи, собачьи уже появились. Слоники, лошадки всякие бегают, бегемотики, даже обезьяны есть. Кто покрупнее, кто помельче. Лошадки мелкие, зато суслик с кабана размером. Подумаешь, кролик хвостик отрастил, а ушки короткие. В остальном-то похож. Ну и что, что саблезубые тигры современным даже не родственники. Но ведь похожи… В общем, идеальная платформа для освоения. Лучше просто не бывает!

Обычно все крупные открытия американцы делают. А тут австралийцам повезло. Такой шум во всем мире начался! Чуть до войны не дошло, пока новый мир делили. Но австралийцы сказали твердо: Или мир наш, или ничей! Уничтожим все маяки, пусть никому не достанется. Потом слегка смягчили позицию. Разрешили международных наблюдателей, многонациональные корпорации. Но основной принцип остался. Планета под их протекторатом.

Двенадцать лет спустя американцам достался второй мир. Ранний эоцен. Чуть меньше пятидесяти миллионов лет назад. Похуже миоцена, но жить можно. Климат противный — жарко, влажно и душно. Как на Кубе. Я, правда, там не была. На Кубе, в смысле. В эоцене тоже не была… Что-то у меня с головой… Но слушай дальше.

Динозавры вымерли, но фауна эоцена очень сильно отличается от нашей. Современные млекопитающие только начали формироваться. Лошади чуть больше кошки, зато носороги — самые разные. Один даже саблезубый. Ты можешь представить саблезубого носорога?

— Нет, — честно отвечаю я. — Ни одного не видел, как я их представлю?

Но Ксапа не обращает внимания.

— Его зовут уинтатерий. Пять рогов на морде вверх торчат, и два клыка вниз. Страшила. Но американцы говорят, вкусный… А знаешь, какие птички американцам достались? Встань на цыпочки, вытяни руки вверх — и то до головы не достанешь. Если лосю пинка даст — все кости переломает.

Но самое интересное — в те времена география была другая. Это только кажется, что материки медленно двигаются. А если это «медленно» умножить на пятьдесят миллионов лет! Одни моря исчезают, другие появляются. Горы стареют. Леса превращаются в каменный уголь. В общем, американцам достался рай для геологов.

А еще восемь лет спустя свою планету поймали мы. В смысле, твою планету. Как всегда, совершили невозможное. И, как всегда, через жопу.

Невозможное — это потому что мелко прыгнули. Меньше сорока тысяч лет. На Земле уже появился человек разумный. Если точнее, кроманьонец. То есть, такой же, как мы. Того и гляди, неолитическая революция начнется. Все теоретики в один голос утверждали, что так мелко в прошлое прыгнуть нельзя. Болтали что-то о гравитационных гармониках галактического года в рукаве галактики. Я в этом не разбираюсь, но факт налицо. Мы здесь, и вы… тоже здесь. И вот из-за того, что вы здесь, все наши планы пошли кувырком. Мы связаны по рукам и ногам законами, которые еще не приняты. Все страны третий год спорят о законах относительно обитаемых миров, а нам пока разрешили только разведку. По возможности, без контактов с местным населением. Местное население — это ты. А контакты — это то, чем мы с тобой сейчас занимаемся. То есть, я рассказываю тебе, что и как у нас. Если наши узнают, я получу таких звездюлей, что мало не покажется.

— Ты нарушила законы своего общества, я так понял?

— Угу…

— Забудь! — я провожу пальцем по полоскам у нее на щеках. — Ты в нашем обществе.

— Тоже вариант, — отзывается Ксапа и покрепче прижимается ко мне. Только по голосу чувствую, не нравится ей это. К своим уйти хочет. Детей у нас нет, чего ей терять? Я же не Медведь, отпущу, если попросится.

— Ксап, а ты откуда прилетела?

— С третьей базы… Отсюда почти два часа лету. Больше восьмисот километров. Подожди, ты это к чему спросил?

— Да так…

— Знаю я твои «так». База в горах! Специально такое место выбрали, чтоб гостей не было. Без карты я ее всю жизнь искать буду. Пока шею среди скал не сверну. Так что не думай, никуда я от тебя не уйду…

И носом хлюпает.

— Ксап, у нас детей нет — это потому что ты из другого мира пришла?

Дернулась, как будто я ее ударил. Стрельнула на меня глазами и в землю уставилась, губы кусает. Дураком я был, дураком и помру. Мудр когда еще почуял, что здесь не все ладно…

— Клык, ты сердиться не будешь? Скажи, что не будешь.

Внутренний голос мне подсказывает, что буду. И даже очень.

— Буду.

— Ну хотя бы скажи, что ругаться не будешь.

Я только вздыхаю.

— У нас детей нет потому что я противозачаточные таблетки ем. У меня еще месяца на четыре осталось.

— Что это такое — таблетки?

— Шарики кисло-горькие. Как сухие мелкие ягодки. Съешь одну — и точно знаешь, что два дня дитя не зачнешь. Клык, нельзя мне сейчас обрюхатиться. По-любому нельзя!

— Другим можно, а тебе нельзя? У Баламута уже два пацана и девчонка, а это ты ему степнячек подобрала.

— Мудр говорит, через год-другой голод наступит. А я с дитем на руках…

— Жамах можно, а тебе нет? Из нее охотница куда лучше, чем из тебя.

Горько мне стало. Даже комок какой-то в горле. И голос зазвенел. Того и гляди, разревусь как баба.

— Клык, не сердись. Не хотела говорить, но если наши появятся, мне никак нельзя брюхатой быть. Я же буду переговорщицей. А какой из меня дипломат, если дитя от титьки отнять не могу? Думаешь, я просто так под этой елкой целый день сижу? Мне думать надо, стратегию на случай контакта выработать. И так сколько времени упустила! Почти год текущим днем жила. Детство в попке играло, да себя жалела. Клык, ты пойми, кроме меня никто ситуации с двух сторон не видит. Если там, наверху ничего не изменилось, я первый и единственный контактер! И о том, что тут делается, они будут судить с моих слов и по моим поступкам. По крайней мере, первые полгода.

— Темнеет уже. Идем домой.

— Идем, — покладисто соглашается Ксапа. И мы неторопливо идем на свет вечерних костров.

— А ты правду рассказывала, что звезды — это такие же солнца, как наше, только далеко?

— Очень далеко… Это я для малышей сказала, что такие же. Разве два камня бывают одинаковыми? Один побольше, другой поменьше. Так и звезды. Наше солнышко считается маленькой звездочкой.

— Ксап, ты как-нибудь все, что сегодня говорила, мне еще раз расскажи. Только понятными словами. А то, честно скажу, ничего не понял.

— Еще один провал моего плана, — жалуется мне Ксапа. — За зиму так никого и не сумела языку обучить. Малышня слов пятьсот освоила, не больше. А мне нужен хотя бы один человек, который русский понимает.

— До лета есть время.

— А толку? Клык, я только на тебя могу надеяться. Давай я с тобой буду разговаривать только на своем языке, а? Ты на любом отвечай, я пойму. И все непонятные слова спрашивай. Договорились?

— Сначала чубарский язык учить, потом твой…

— Я не просила тебя чубарский учить. Я просила чубарку вашему научить.

— Но ведь выучил. Пока вас, баб, говорить выучишь, сам научишься. Жамах к языкам бестолковая. Я по-чубарски говорю, ты говоришь, Мечталка говорит, а она все еще наши слова коверкает.

— Ну Клык, милый, я же тебя не прошу на моем языке говорить. Ты только слушай и старайся понять.

— Ну если я на своем говорить буду…

— Ты, главное, понимать научись. Ну?

Чувствую, втравливает меня Ксапа во что-то, только не могу понять, во что… С одной стороны, знать язык — хорошо. Вот как дети степнячек — вроде, наши, а на двух языках говорят, со степняками договориться могут. Но когда у Ксапы глаза так загораются — это не к добру. Ворчун подтвердить может!

Жамах нас встречает, радуется. Ксапа улыбается. А у меня от новых слов голова пухнет: Ксапа болтает без умолку, и все на своем языке!

Лето как-то внезапно наступило. Целую неделю хмурая погода стояла, дождик моросил мелкий, холодный, как осенью. А потом вдруг тучи разошлись — и уже лето! Тепло, листья на деревьях, трава новая, зеленая, а не пожухлая, прошлогодняя. Ксапа вновь повеселела. Ребятня опять за ней хвостом бегает. То и дело откуда-то доносится; «За мной, БАНДАРЛОГИ!» И счастливый детский визг. А сама Ксапа уже ничем от наших женщин не отличается. Одежка такая же, волосы так же перевязывает. Только ходит красиво, спину держит красиво, голову держит красиво, под ноги не смотрит, вдаль смотрит. Зато спотыкается часто. Наши женщины так гордо не ходят, под ноги смотрят. А Ксапа — только вперед, по другому не умеет.

Я удивительное подмечаю. Ребятишки на странном языке говорят. Слова, вроде, наши, но они к словам концы из языка чудиков приделывают. Я их легко понимаю, сам так говорю, а старики ругаются. Ксапе говорю — носик морщит:

— В вашем языке времен нет. Одно настоящее, — говорит. — Не того я хотела. Но все лучше, чем ничего.

Охотники за перевал идут, горелый лес проверяют. По гарям трава расти начинает. Но зверья еще мало. Заречные говорят: «Мы на вашу землю не ходим. Зачем нам по вашей земле ходить, все равно зверя нет». Говорят, в этом году девками со степняками меняться будут. Им со степняками теперь дружно жить надо. Мы далеко, а без нашей помощи от них трудно отбиться. Лучше мирно жить. Степняки тоже хотят с Заречными мирно жить, им чубары докучают.

Охотникам опять нужно через день на охоту ходить. Зимой раз в неделю ходили. Привыкли за зиму к холодильнику. К хорошему быстро привыкаешь… Уважаемые люди ГРАФИК составили. Ксапа его на стенке нацарапала. Теперь охотники к ней ходят, спрашивают, кто когда. Некоторые сами разобрались, пальцем по стенке поводят — и знают, когда их очередь. Ксапа показала, где закорючками мое имя нарисовано, я рядом клык нарисовал. Тоже знаю, когда нам с Ксапой идти.

— … А-а-а! — негромко, но с отчаянием кричит вдруг Ксапа. Я резко разворачиваюсь, перехватывая копье. Прижав кулачки к вискам, Ксапа смотрит в небо над моей головой и кричит. Жалобно и тихонько. Я опять разворачиваюсь. Так резко, что даже шея заболела. В небе летит волокуша.

— Догоним? — спрашивает Фантазер. Ворчун ничего не говорит. Только стучит костяшками пальцев сначала по древку копья, потом себя по лбу.

— Без шансов, — обреченно произносит Ксапа. — Южный склон они уже проверили, а я их пропустила. Теперь снимут северо-восточный склон, там должны быть выходы полиметаллических руд — и уйдут… На годы!..

— Я догоню.

— Клык, им двух часов хватит, а тебе полдня хода.

Но я уже не слушаю. Сбрасываю тушу оленя, все лишнее бросаю, куртку бросаю, одно копье оставляю — и бегу. Сначала спокойно, чтоб втянуться. Но постепенно набираю скорость. Что такое час, Ксапа объясняла. Но сколько это на самом деле, я представляю плохо. Зато помню, сколько мы пережидали чудиков у перевала в прошлый раз. Не так и много, если прикинуть, куда мне бежать… Ритм. Главное — ритм! Войти в ритм — и можно гнать стадо весь день… Как волки. Пока старые и слабые животные не начнут отставать. Размеренно и равномерно… Какое, гнилой корень, равномерно, когда на сопку надо карабкаться!!! Да и нету у меня дня. Два часа всего, сколько бы это ни было… Мох камни покрывает. В таком мху оступиться и ногу сломать — как нечего делать… А главное, зачем бегу? Догоню чудиков, Ксапа с ними уйдет — с кем останусь? Со старой брюхатой Жамах? Дурак я, ой дурак… МИКРОЦЕФАЛ, умом ущербный…

Бегу так, что сердце готово из груди выскочить. На сопку, с сопки, через упавшие стволы перепрыгиваю. Только бы успеть… В боку колет. С детства такого не было. Во рту сухо. Легкие в груди не помещаются.

Успел… Вот она, летающая волокуша. И чудики в ней. Подбегаю, копье отбрасываю, по боку волокуши колочу, руками знаки показываю. Звук от ударов гулкий, незнакомый. Чудики оборачиваются на меня, волокуша перестает гудеть. Успел…

Прозрачный пузырь откидывается вверх. Чудик, что ближе ко мне, наружу вылезает. А я на колени падаю, руками в землю упираюсь. Головой мотаю, легким воздуха не хватает, горло саднит. Совсем ПОПЛОХЕЛО. Честное слово, пока бежал, легче было. И все ксапины слова из головы вылетели. Одни плохие слова остались. Много плохих слов. Но что-то сказать надо, а то чудики на меня как на незнакомую рыбу смотрят.

— БАЛБЕСЫ, — хриплю. — БОЛВАНЫ… Дураки безголовые, МИКРОЦЕФАЛЫ. Щенки слепые. ОБОРМОТЫ. ПИТЕКАНТРОПЫ. Кроты безглазые. ТРОГЛОДИТЫ безмозглые! ПАПУАСЫ. Воробьиные яйца. БАНДАРЛОГИ, медвежьи какашки. — Крою их и по нашему, и по ихнему. И все отдышаться не могу. Слабость такая, что умереть хочется. Если драться надо будет — не смогу на ноги подняться. Но краем глаза вижу, что чудики меня понимают. Потому как рты пооткрывали, а глаза как у рыб — все круглее и круглее. Завладел вниманием. Ксапа говорит, это главное, когда сказки рассказываешь.

— ПИТЬ ДАЙТЕ, — хриплю, и жестом показываю. Один из чудиков, что помоложе, протягивает что-то вроде долбленки, которую Ксапа ФЛЯЖКОЙ зовет. Глоток делаю — чуть не закашлялся. Какой-то горький травяной настой. И слегка рот жжет.

— ЧТО ЗА ПОМОИ? — спрашиваю. — ВОДУ ДАЙТЕ.

— Петр, что у тебя во фляжке? — интересуется тот, который первым из волокуши вылез.

— Кофе растворимый с коньяком.

— Воды принеси.

Они между собой говорят, а я почти все понимаю. Молодой приносит что-то, похожее на обломок толстой сосульки. Но внутри видно, что вода плещется. Хитрая штука, сразу понятно — с сюрпризом. Вроде ксапиного шалашика. Если не знаешь, как открыть, внутрь не попадешь. Возвращаю сосульку молодому, говорю:

— ОТКРОЙ сосульку.

Сам себе удивляюсь. Думал, забыл все ксапины слова, а просто они для меня родными стали. Парень скручивает пенек сверху, мне возвращает. Я беру сосульку. Только что твердая была, а тут в руке сминается, струя холодной воды в лицо бьет, по груди течет. Приятно! Рукой утираюсь.

— ХОРОШО! — говорю. И присасываюсь к горлышку. Почти все выпиваю, что осталось, опять на лицо выливаю. И опять утираюсь. Полегче стало. На ноги поднимаюсь, колени отряхиваю, взглядом чудиков обвожу. Все четверо на меня глядят. Так у нас дети на Ксапу с открытыми ртами смотрят, когда она сказки рассказывает.

— ОСТОЛОПЫ, — говорю. — ВАМ НА волокуше (хлопаю ее по боку, чтоб поняли, о чем речь) ХОРОШО. А МНЕ (тычу себе пальцем в грудь) — ГОНКИ ПО ПЕРЕСЕЧЕННОЙ МЕСТНОСТИ. ТАМ (ткнул пальцем в небо) КАМНЕЙ НЕТ, СОПОК НЕТ, ЛЕСА НЕТ. Я НЕ горный козел, ЧТОБ ЗА ВАМИ ПО СОПКАМ БЕГАТЬ.

Один из чудиков морщится, будто горькую ягоду съел, другой черную штуковину ко рту подносит, говорит вполголоса:

— Доложи на базу, непредвиденная чрезвычайная ситуация. Встретили аборигена, вступили в контакт… Нет, он по-нашему говорит… Какие, к черту, шутки? Да, буди начальство… Мне плевать, хоть президента!.. Еще два слова, и я добьюсь, чтоб тебя уволили… Да, с акцентом, но не хуже тебя говорит!.. Да, образованный. Киплинга читал… Потому что нас бандарлогами обозвал… Еще микроцефалами и питекантропами… Нет, одет как абориген, копье с каменным наконечником… Да, ругает… Нет, без мата. Культурно кроет… Не знаю, за что! Сейчас спрошу. До связи.

Я жду, пока он говорить кончит. Открываю рот… и понимаю, что не знаю, о чем речь вести.

— Я Клык, — тычу себе большим пальцем в грудь. ТЫ? — указываю на того, который первым вылез.

— Вадим, — чудик повторяет мой жест. Потом представляет остальных. — Петр, Артур, Платон.

— КТО СТАРШИЙ? — спрашиваю. Чудики переглядываются, один шаг вперед делает.

— Платон, начальник партии.

— Скажите, вы откуда? — спрашивает Петр. Я даже смущаюсь. Сказать, что наши земли за перевалом, а здесь временно живем? А вдруг тогда они захотят эти земли занять? Надо сразу дать понять, что долина наша.

— ЖИВУ ЗДЕСЬ, — говорю. На землю под ногами показываю. Потом машу рукой в сторону перевала, — ТАМ…

Чудики кивают, мол, поняли. А я не могу вспомнить, как Ксапу по-настоящему зовут. Помню только, как дразнили. Надо чудиков поскорее с Ксапой свести, она знает, как и о чем с ними говорить.

— Платон, ТЫ БУДЕШЬ ГОВОРИТЬ С Ом-Ксапой. СЕГОДНЯ. ЭТО ВАЖНО. ОЧЕНЬ.

Платон бросает взгляд на остальных, слегка голову склоняет.

— Я готов говорить. Где Омксапа?

Я оборачиваюсь направление показать. Но лес кругом. Не найдут…

— ТАМ РЕКА. ИДИТЕ ВДОЛЬ РЕКИ, ВВЕРХ. СМОТРИТЕ ТУДА (правой рукой показываю), УВИДИТЕ ЛЮДЕЙ.

Чудики головами мотают, спорить начинают. Честно говорю, в этот раз мало понимаю. Петр хочет, чтоб я в волокушу с ними сел, путь показал. Вадим говорит, что МАШИНА ПЕРЕГРУЖЕНА. Кто-то должен остаться. Платон запрещает разделять ГРУППУ. В конце концов Платон снимает с себя, протягивает мне черную штучку на шнурке, в которую говорил.

— Отнеси это Омксапе и щелкни вот тут. Вот так. Здесь замигает. Мы прилетим.

Я вспоминаю, как чудики под водой нашли ксапин амулет и киваю:

— Я ПОНЯЛ. Ом-Ксапа ЖДЕТ ВАС.

Ксапа утверждает, что сказку надо прерывать на самом интересном, загадочном месте. Главное чудик сказал. Он будет говорить с Ксапой.

Киваю еще раз, подбираю копье, махаю чудикам рукой, зачем-то подмигиваю и неторопливым охотничьим бегом двигаю к дому.

В ваме пусто. Ни Ксапы, ни Жамах, ни Мечталки. Мои вещи брошены у постели, значит, Ксапа здесь была. Заглядываю к Мудру, нахожу Фантазера. Опрашиваю малышню, посылают в хыз. Странно. Никто летом в хызе не живет. Очень странно…

Ксапа лежит на нашей постели, зажав ладошки между колен и, конечно, плачет. Тихонько так всхлипывает, только плечи вздрагивают. Жамах сидит рядом, гладит ее по волосам и утешает. Я сажусь спиной к печке, скрещиваю ноги. Молчу и улыбаюсь.

— Они улетели? — спрашивает Ксапа. Я пожимаю плечами.

— Ты их видел?

— Как тебя.

— Ты с ними говорил?

— Как с тобой.

Ксапа вскакивает и бежит из хыза. Я сначала даже не понимаю, зачем. Ведь если дети не гомонят, значит, гостей нет. А Ксапа возвращается такая обиженная, что мне сразу захотелось ее уложить на шкуры и утешить. Пусть даже без СЕКСА, только словами и губами. Просто я и она. Рядом. Но очень жалко ее стало. Вытаскиваю из кармана черную штучку, качаю за шнурок перед ее носом. Как она завизжала!!! Вырывает у меня штучку, прыгает на месте как маленькая девочка, а затем лезет обниматься.

— Ты знаешь, что это такое?

— Платон с ней говорил.

— Это рация! Я могу через нее говорить со своими. Стоит только КНОПОЧКУ нажать. Понимаешь, в любой момент! Ишь ты!!! Они МАЯЧОК включили!

— Что это такое?

— Потом объясню. Сначала расскажи, как ты с ними встретился. Сейчас решающий момент наступает. Я не имею права на ошибку.

Я рассказываю. В лицах, с голосами и интонациями. Почти все. Ну мог же я что-то подзабыть, правда?

— А чего ты на них ругался?

— Да все твои слова из головы вылетели. Только нехорошие остались.

— Боже мой!.. Надо следить за языком, — Ксапа в ужасе прижимает ладошку к щеке. И вдруг загорается идеей: — Слу-ушай, сейчас не я, а ты с ними говорить будешь. Мы только СЦЕНАРИЙ разговора прогоним. А если что не так пойдет, я подскажу. Они просто обалдеют!

— Как Ворчун с Фантазером? — знаю я, чем дело кончается, когда у Ксапы так глаза блестят.

— Ну что ты как не родной? Ну не смешно получилось. Не знала я, что Ворчун ЮМОРА не понимает.

Уломала меня. Столько времени потеряли, пока новые слова заучивал, учился за руку здороваться, на рации КНОПОЧКУ нажимать, когда говорю… Потом Ксапа малышню зовет, РОЛИ между ними РАСПРЕДЕЛЯЕТ. Кто когда что сказать должен. Самых шустрых посылает за Мудром, Старой и другими уважаемыми людьми. И тут я понимаю, что Ксапа побаивается. НЕРВНИЧАЕТ и дрожит как перед серьезным разговором с Мудром. И без конца повторяет: «БОЖЕ МОЙ, ничего не готово». Беру я ее, закидываю на плечо и несу из хыза НА УЛИЦУ.

— Клык, ты что делаешь?!

— Тебя несу.

— Куда?

— Туда, где волокуша сесть сможет.

— Это не волокуша. Это АВИЕТКА. Пусти!

— Не пущу. Убежишь, кто с чудиками говорить будет?

Охотники на нас смотрят, шутки отпускают. Бабы за голову хватаются, ругают, что совсем стыд потерял. Девки сзади бегут, хихикают, советы дают. Ксапа ногами дрыгает, визжит, кричит непонятное: «РАТУЙТЕ, ЛЮДИ ДОБРЫЕ!» Всем весело.

Сгружаю я Ксапу на травку, она РАЦИЕЙ занялась. Какие-то КНОПОЧКИ нажала, протягивает мне и одними губами шепчет:

— Говори.

— Эй, Платон, ты меня слышишь? — И ДУБЛИРУЮ то же самое на языке чудиков.

— Клык??? Слышу тебя хорошо, — звучит из штуковины голос Платона.

— ТОГДА ЗАСЕКИ НАПРАВЛЕНИЕ НА МОЙ… НЕ ЗНАЮ ВАШЕГО СЛОВА. НА МОЙ ГОЛОС, — говорю я.

— ПЕЛЕНГ, — подсказывает Ксапа.

— У нас это называется пеленг, — сообщает Платон. — Уже засек. Клык, с тобой хотят поговорить еще четыре человека.

— С ВАМИ — восемь… КУДА ЖЕ МЫ ВАС ПОСАДИМ? — Смотрю, какие яростные гримасы мне Ксапа строит и разрешаю: — ХОРОШО, ПРИЛЕТАЙТЕ.

— Спасибо, вылетаем. Через десять минут будем у вас. Конец связи.

— КОНЕЦ СВЯЗИ, — повторяю я и отдаю штуковинку Ксапе.

— Клык, ты крут! Я тебя обожаю. Ой, как волнуюсь! — и бежит Мудра со Старой ИНСТРУКТИРОВАТЬ.

Вскоре мы слышим гудение АВИЕТКИ.

— Вот они! — кричит Ксапа, скачет на месте и крутит над головой бинокль за ремешок. Я кричу людям, чтоб к деревьям отошли, волокушам место освободили. Бабы с радостью под деревья бросаются, страшновато им. Охотники видят, что я не боюсь, степенно отходят. А ребятня вся вокруг Ксапы столпилась и притихла. Ксапа чудикам жесты показывает, будто двумя руками к себе зовет, потом опускает что-то.

АВИЕТКИ садятся. Сначала одна, потом другая. Я втыкаю копье в землю и иду к той, что первой села. Хотел, как наметили, за руку поздороваться. Но Ксапа не выдерживает. Я так и знал, что не выдержит, очень уж у нее глаза блестят. Бегом бросается, меня обгоняет и кричит:

— Парни! Я так рада вас видеть! Вы чьи будете?

— Чиво?

— Ну, Тырина или Сизова? Из какого геологоотряда?

— Из четвертого западного, — отвечает обалдевший Петр. — А Тырина на Землю отозвали.

— А я из третьего!

— О-о-очень приятно… Э-э-э…

— Оксана Давидовна Макарова-Заде!

— Очень приятно, Оксана.

Тут я подхожу и представляю чудиков. Лица у них растерянные. Они явно не знают, с кем говорить, со мной или с Ксапой.

— Скажите, Оксана, — наклонившись к Ксапе, тихонько спрашивает Платон, — Клык сказал, мы должны переговорить с Омксапой. Кто это?

— Так и сказал? — строго переспрашивает Ксапа. А сама на меня смотрит.

— Вроде, я ничего не напутал.

Ксапа сгибается от хохота. Платон удивленно смотрит на меня.

— СМЕШИНКУ СЪЕЛА. ЭТО С НЕЙ БЫВАЕТ, — поясняю я.

— Клык!!! Я тебя поколочу! — визжит Ксапа. Я привычно поворачиваюсь спиной, и она молотит по ней кулачками. Несильно, но часто. Впрочем, недолго. — Ну что мне с ним делать? — жалуется она чудикам. — Ом-Ксапа переводится на русский как Великая Хулиганка.

Чудики неуверенно улыбаются.

— Но все-таки, кто у вас за главного? — стоит на своем Платон.

— Ксапа — это я. А поговорить успеем. Но сначала поедим. Так здесь полагается.

Пока мы разговариваем со знакомыми чудиками, из второй волокуши вылезают незнакомые чудики. Один устанавливает треножник — выше меня на две головы — с какой-то калабашкой наверху. Другие подходят к нам. Ксапа оглядывается на них, взвизгивает и бросается на шею к седому с короткой бородкой:

— Василич!!!

— Ксюша! Мы же тебя похоронили!..

Ну вот, опять носом шмыгает. На всякий случай я присматриваюсь к седому. Вдруг это теперь мой родственник? Может, ему Жамах пристроить? А что? Для него она молодая…

Тем временем нас окружает малышня. Потом — девки. За ними подтягиваются и охотники. Бабы по-прежнему наблюдают с отдаления.

— Дядя, а как быстро твоя волокуша летает? — пристает к Вадиму подготовленный Ксапой пацан по имени Жук.

— Пятьсот пятьдесят километров в час.

— Э-э, дядя, я твоих киметров не знаю. Ты скажи, во сколько раз быстрее, чем я бегаю!

— Ну-у… Раз в сорок, наверно, — растерянно произносит чудик.

— В сорок… Сорок — сорок — сорок… Это что, вокруг всего мира за три дня облетит? — делает вид, что удивился, Жук.

— Ну-у… Да, где-то так…

— Не облетит, — смеется паренек постарше. — В большой воде утонет!

— Это почему? — удивляется Вадим.

— Ей еды не хватит. До большой воды долетит, там упадет и утонет!

— В океане, что-ли?

— Может, по-вашему, и в океане. В большой горькой воде, которая вокруг нашей большой земли, — парнишка широко разводит руки, как его Ксапа учила.

Я замечаю, что все чудики и все наши слушают разговор и вмешиваюсь:

— Хватит гостей вопросами мучить. Проверьте, как там мясо жарится.

Ребята убегают. Я неторопливо веду всех к костру. Вечером отругаю Ксапу. Это она должна вести чудиков к костру. Или Мудр. Но не я. А она со своим другом болтает и обо всем забыла. Хорошо, Мудр все понял. Берет под руки Головача и Мудреныша и уводит к костру. Когда я подвожу чудиков, они уже сидят у костра, и я могу их представить. А чудиков по именам только четверых знаю. Но тут Ксапа опомнилась, за дело берется. Сперва за треножником с калабахой бежит, за спинами чудиков ставит. Потом рассаживает всех как условились. И баб, как договорились, сажает. Старую — от нас, Жамах — от чубаров, Лаву — от степняков, Кудряву — от Заречных. Очень все солидно получается. Когда Ксапа баб чудикам представляет, кто из какого общества, у меня даже мурашки по спине забегали. Никогда еще на такой важной встрече не сидел. Чудиков восемь, и наших восемь. Четыре уважаемых охотника и четыре бабы, все из разных обществ. А Ксапа как бы и от наших, и от чудиков. Широкий круг получается. В центре костер, вокруг него наши бабы суетятся, горячее жареное мясо по глиняным мискам раскладывают. Мы на них внимания не обращаем. Бабы перед каждым три миски ставят: с мясом, с ЗЕЛЕНЬЮ и с ягодами. Ксапа между чудиками садится, наши ЭТИКЕТЫ им разъясняет. Солидно сидим, неторопливо едим.

— Кажется, дождь начинается! — вдруг во весь голос заявляет Ксапа. — Предлагаю всем перейти под крышу.

Я от стыда хотел себе по шее дать. Но несолидно теперь. Эх, Ксапа…

Мудр строго смотрит на Ксапу, на небо, на хыз, на меня…

— Так и сделаем, — говорит. Первый поднимается, миски берет и в хыз идет. За ним остальные тянутся. Бабы суетятся, головешки и угли с костра сгребают на старую носилку, обмазанную глиной, несут камин разжигать. А пока камин холодный, в трубе тяга плохая. Дымно в хызе будет…

Успели до дождя в хыз перебраться. Рассаживаемся, как будто Ксапа будет сказки рассказывать. Сколько дней хыз пустой и холодный стоял — а тут никто в своем ваме не захотел дождик пережидать. У каждого свое место есть, привычно рассаживаемся, быстро. И гости это замечают. Пришлось, конечно, малышню шугануть, чтоб лучшие места гостям освободить.

За окнами темнеет, ливень шумит. И тут Ксапа опять учудила.

— Парни, — говорит, — принесите электрические фонари. Все, сколько есть.

Не знаю, что это такое, но кто же гостей гоняет? Сама не могла сходить? А два чудика поднимаются и в дождь бегут…

Электрический фонарь — это вещь!!! Никогда еще в хызе так светло не было! Это вам не ксапины ОПЫТЫ С ЛУЧИНОЙ. А Мудр даже глазом не ведет. Как будто сто раз фонари видел. Мясо доедает, руки листом лопуха вытирает и говорит:

— Сегодня мы видимся в первый раз. Поэтому о делах говорить не будем. Будем знакомиться. Вы расскажете о себе, мы о себе.

Мудр громко говорит, чтоб все общество слышало. Ксапа вполголоса чудикам переводит. Я почти все, что она говорит, понимаю. А еще понимаю, зачем она между чудиков села.

— Сегодня у меня к вам будет только один вопрос, — продолжает Мудр. — Вокруг наша земля. Вы прилетели на нашу землю издалека. Будете ли вы уважать наши законы и обычаи? Не торопитесь с ответом. Посоветуйтесь с уважаемыми людьми вашего общества, и в следующий раз ответите. А сегодня вы уважаемые гости.

Я в очередной раз поражаюсь мудрости Мудра. И главный вопрос задал, и ответа не попросил. Гости могут ночевать остаться или спокойно, с достоинством уйти. Ксапа так им и объясняет.

Потом чудики рассказывают о себе и своем обществе. А Ксапа переводит. Я слушаю слова чудиков, сравниваю с переводом Ксапы и чувствую себя так, словно зимой под ель встал, а на меня весь снег с нее обрушился. Все, о чем говорят чудики, мне знакомо по сказкам Ксапы. Выходит, не сказки это вовсе.

Затем Мудр рассказывает о нашем обществе, о Заречных, о Степняках, о пожаре, из-за которого мы сюда переселились. Ксапа опять переводит. О пожаре, о нас, о Заречных все точно переводит. А вот о степняках… Они в ее переводе не хуже Заречных получаются. Ну да, били нашу дичь на нашей земле. Нехорошие такие… Чувствуете? Не плохие, а нехорошие. О том, что наших девок воровали, ни слова. О том, что мы их девок уводили перевела, но так гладко, будто девки по своей воле к нам пошли. И ни слова не говорит, что наше общество самое сильное.

За окнами темнеть начинает. Гости домой собираются. Мы идем их провожать.

— Парни, я сейчас буду вас нагло грабить, — заявляет Ксапа, открывает заднюю часть волокуши, перебирает вещи, которые там лежат, одни кидает на землю, другие кладет назад. — Вроде, тут все… — И переходит ко второй волокуше.

— Оксана, побойтесь бога! Хоть трос оставьте, — изумляется Вадим.

— Мне нужнее, — заявляет ему Ксапа и отбирает фонарь. — Спасибо! Зажигалка есть? А то в моей газ кончился. Спасибо! А перочинный ножик? Спасибо! Авторучка есть? Записывай, что мне в следующий раз привезешь.

— Ксюша, разве ты не летишь с нами? — удивляется тот, которого она называет Василичем.

— Хотела бы, да не могу. Дел по горло! Василич, поговори с начальством, чтоб мне авиетку с пилотом выделили. Надо все окрестные племена предупредить, чтоб вас копьями не встретили. А пешком это слишком долго и небезопасно.

— Хорошо, что ты об этом подумала. Ксюша, я так и не понял, у вас здесь матриархат, или как?

— Если не считать не в меру наглую меня, то или как.

— А эти женщины из разных племен у костра?

— Наблюдатели. Я потом объясню, тут много тонкостей. Видишь полоски у меня на щеках? Это местные документы. Паспорт, прописка, гражданство, статус и так далее. Две мои параллельные, наклонные говорят, что я родилась не здесь, пришла из дружественного народа и принята как полноправный член со всеми правами и обязанностями.

— Варварский обычай!

— И не говори! Так больно было. Зато все глазами видно, а не чип под кожей, в котором неизвестно, что записано, и без сканера не прочитать. Да, аптечку я тоже конфискую.

— Ксюша! А мы как?

— На базе новую возьмете.

— Не зря тебя хулиганкой прозвали.

— А то! Василич, проверьте, чтоб Вадим из моего списка ничего не забыл. И можете от себя добавить, я не обижусь. Да, гончарный круг раздобудьте! Только чтоб никаких электроприводов. Здесь розеток на стенках пока нету.

Не успеваем мы с Ксапой вещи в вам занести, как Мудр является. Так гневом и пышет!

— Ксапа, сучья лапа! Кто тебе позволил отсебятину нести? Думаешь, я не понимаю, как ты чудикам мои слова перевела?! Думаешь, твоих слов не разумею?!

Никогда таким сердитым Мудра не видел. Ксапа за меня прячется, приседает даже, выглядывает осторожно из-за спины.

— Не сердись, пожалуйста. Не надо им про все наши дела знать. Они должны думать, что мы все едины, как сжатый кулак! А то, что мы со степняками воюем, им никак нельзя говорить. Уважать перестанут. И нас, и степняков.

— А почему не перевела, что наше общество самое сильное?

— Кто какую силу имеет, им и вовсе знать не надо!

Смотрю на Мудра и ничего не понимаю. Только что злой был, а теперь улыбается.

— Ксапа, девочка моя озорная, дай я тебя обниму, — и на самом деле обнимает. Даже в лоб целует. Я ничего не понимаю, Ксапа тем более. Рожица удивленная, слегка испуганная.

— Мудр, я не понимаю. Ты сердишься на Ксапу, или нет? — глупо спрашиваю я. — Ты же говорил, что ей ни в чем верить нельзя…

— Теперь верю, — Мудр отпускает Ксапу, хлопает меня по плечу и выходит из вама. — Ты, Клык, береги ее.

— Но я все равно не понимаю, — выбегаю вслед за ним в сырую ночную темноту.

— Слышал, как она сказала? О, волчий потрох! Осторожно, здесь лужа. Она сказала: «мы» и «они». Теперь мы для нее родные, а не чудики. Ты с ней будь поласковей. Тяжело ей будет, очень тяжело.

Ксапа ОТМЕНЯЕТ вечерние сказки. Все расстраиваются, особенно старики. Но Ксапа у всех прощения просит, даже всхлипывает — и убегает.

— Теперь меня ПРЕССОВАТЬ будут, чтоб вернулась, — говорит мне.

— Что с тобой будут делать?

— ПРЕССОВАТЬ. Ну, ОКАЗЫВАТЬ ДАВЛЕНИЕ.

Объяснила…

Садится передо мной, за руку берет.

— Помнишь первый день, как я появилась? Мудреныш меня ПРЕССОВАЛ.

— Тебя бить будут? Глазом моргни, мы их на копья поднимем.

— Нет, бить не будут. Все словами. Это иногда хуже, чем по морде. Я и они — нужны мы друг другу, понимаешь? Будет решаться, кто сверху, а кто снизу. Кто командует, а кто команды выполняет. Мне никак нельзя слабину дать. И прогнать их нельзя. Вот положение-то!

— Спать ложись. Утром с Мудром посоветуемся, — говорю я. И Жамах меня поддерживает.

На следующий день Мудр ПЕРЕКРАИВАЕТ график выхода на охоту. Мне, Головачу, Мудренышу и Ксапе запрещено далеко уходить. Это на случай прилета чудиков. День проходит, но чудиков нет. Ксапа изводит себя ожиданием.

Зато через день прилетает такая большая волокуша, каких мы и не видели. С какой-то вертушкой сверху. Ксапа обзывает ее «гроб с музыкой», но тут же велит забыть и называть ВЕРТОЛЕТОМ или ВЕРТУШКОЙ.

Из ВЕРТУШКИ выходят восемь человек, пятеро знакомых и трое новых. Еще двое остаются внутри. Мы их видим через прозрачный пузырь в передней части ВЕРТУШКИ.

— Летающий хыз, — удивленно произносит Мудр. Я почему-то думал, что хыз — это пещера со стенкой.

Ксапа бежит встречать гостей. Мы перед этим долго обсуждали встречу, и как себя вести. Почему-то Ксапа уверена, что на вторую встречу прилетят дураки безголовые, важные надутые ИНДЮКИ, которых лучше сразу прогнать. Но прогнать вежливо, не поранив и даже не побив. Прогнать, и при этом не побить — как вы себе это представляете?

Ксапа разговаривает с чудиками, детишки рассматривают летающий хыз, а все остальные делают вид, что занимаются своими делами. Ходят туда-сюда, что-то носят, с девками заигрывают. Но если охотник заходит в вам, то выходит уже с копьем или топориком. Ксапа говорит, что чудиков это не должно насторожить — они не знают наших порядков. Главное всем сразу за оружие не хвататься.

— Клык, подойди! — зовет Ксапа. Мы заранее обговорили, что если так зовет, то Мудр подходить не должен, а все охотники пусть держатся поближе.

Я подхожу, а Ксапа продолжает говорить с одним из чудиков.

— … Господи, всего один вопрос задали: будете вы уважать наши законы, или нет? И вы говорите, что не имеете полномочий!

— Оксана Давидовна, я вам третий раз повторяю…

— Идиот! Вы что, не понимаете, что любой из охотников имеет право вас убить!

— Как, прямо сейчас?

— Нет. Вот Мудр подойдет, спросит, вы ему скажете, что не имеете полномочий, вот тогда — да. А пока не спросил — вас никто не тронет. Клык, ты представляешь, — обращается уже ко мне Ксапа, — он не имеет полномочий уважать местные законы!

— Такой большой и такой глупый, — говорю я. И обращаюсь к знакомым чудикам, ИГНОРИРУЯ толстого. — Парни, вы бы пока в ВЕРТУШКУ залезли. А еще лучше — домой летите. Толстяк вас погубит своей глупостью. Старший должен быть мудрым.

— Что, так серьезно? — спрашивает Платон.

— Очень серьезно. Нельзя по чужой земле без закона ходить. Я вас позвал, я вас защищать буду, если что. Но этих троих я не звал. Платон, давай ты на нашей земле старшим от чудиков будешь? А этот пусть больше не прилетает.

— Заманчивое предложение, — сомневается Платон. — Но я же геолог, а не контактер.

Вспоминаю, что Ксапа о геологах рассказывала. Они, вроде как, охотники за камнями. Кто такие контактеры, потом спрошу. Но раз Ксапа о них не говорила, значит в нашем обществе таких нет.

— А я — охотник. Ксапа тоже охотник. Раньше геологом была. Ты здесь хоть одного контактера знаешь? Я ни одного не знаю.

— Вот контактер, — кивает Платон на толстого.

Я даже теряюсь.

— Послушай, Платон, он нас не уважает, мы его не уважаем. Не нужен нам такой контактер. Пусть улетает, откуда прилетел, и больше у нас не не появляется.

— Подожди минуту, — говорит мне Платон, сует голову внутрь хыза и спрашивает у кого-то внутри: — Запись ведется?

— Ведется, — раздается изнутри знакомый голос Петра.

— Последние слова записаны?

— Записаны ясно и четко.

— Вадим, Артур! — рявкает вдруг Платон, — убрать прикомандированного из зоны контакта! И все в машину!

Два чудика берут толстого под локти и, не обращая внимания на его возмущенное бормотание, ведут в летающий хыз. «Что вы себе позволяете?!» — последнее, что я от него слышу.

А Ксапа уже цапается со вторым новичком.

— … Да куда я вернусь? По всем вашим документам я мертвая. Квартиру наверняка продали, вещи пропали. Мне даже жить негде!

— Квартиру мы вам устроим, документы восстановим, зарплату за год и компенсацию выплатим.

— Нет, Трофим Гаврилыч, я остаюсь здесь.

— Оксана Давидовна, вы не поняли, это не просьба. Я, как ваш непосредственный начальник, приказываю вам вернуться на базу.

— Нет, это ты не понимаешь! — громким звенящим голосом осаживает его Ксапа. — Мой начальник — Тырин! Тебя я в первый раз вижу. Может, ты не заметил, но я сменила гражданство и прописку. Вышла замуж и не собираюсь покидать семью.

— Ксап, к нам Мудр идет, — вполголоса предупреждаю я. Ксапа оглядывается.

— Мудр, это мои друзья мимо пролетали, на минутку поболтать со мной сели, — кричит Ксапа почему-то на языке чудиков. — К тебе они послезавтра прилетят!

— Хорошо, тогда ты за них отвечаешь, — Мудр разворачивается и идет в свой вам.

— Два дня я вам отыграла, — говорит Ксапа Трофиму. — Такой цирк, как сегодня, больше не устраивайте. Вы не понимаете, насколько все серьезно.

Разговор уже идет на пороге летающего хыза. Чудики внутри, мы снаружи.

— Да, вы вещи из моего списка привезли? — спохватывается вдруг Ксапа.

— Оксана, вы же знаете разрешенный список товаров для обмена с первобытными племенами.

— Ежкин кот! Где вы тут первобытных нашли? — возмущается Ксапа и кричит: — Жу-ук!

Подбегает пацан, которого она обзывает Вундеркиндом.

— Звала, тетя Ксапа?

— Скажи дяде, чему равен квадрат гипотенузы?

— Квадрат гипотенузы равен сумме квадратов… Я забыл, как они по-вашему называются. Ну, двух других сторон.

— Катеты они по-нашему называются, — недовольно бурчит Ксапа.

— Точно, катеты! Нарисовать?

— Не надо. Дядя сам знает. Иди уж.

Мальчишка, конечно, никуда уходить не хочет. Осматривает и ощупывает летающий хыз.

— Надеюсь, меня за питекантропа вы не держите? — наседает на Трофима Ксапа. — Кто-то намекал, что мне за год зарплата причитается. Вот на эти деньги и закупите все по списку. Все, летите! Ждем вас послезавтра с верительными грамотами.

Мы с Ксапой отходим, взявшись за руки, шагов на двадцать. Летающий хыз начинает тарахтеть, раскручивает вертушку сверху… Вдруг Ксапа с криком «Сто-ой!», машет руками, пригнувшись, бросается к нему и вытаскивает из-под хыза за руку Жука. Хыз вновь разгоняет вертушку, поднимает ветер и улетает. Идем к Мудру. За нами в вам входят все уважаемые люди. Становится тесно, поэтому баб и девок выгоняем НА ДВОР. Исключение делаем для Старой, Мечталки, Жамах и Жука. Мечталку Ксапа под крыло взяла, а Жамах попробуй выгони, если у нее мое копье в руках. Раз с копьем, значит, охотник. Нельзя выгонять…

— Головач, сделай ты Жамах копье, — прошу я. — Вечно она мое таскает.

Все смеются.

— Сделаю, — обещает Головач. — Как родит дитя, так и сделаю.

— Все собрались? — пересчитывает нас Мудр. — Ну, Ксапа, рассказывай.

— Все или очень хорошо, или очень плохо, — говорит Ксапа. — Как мы и думали, они прислали двух балбесов, которые ничего в этой жизни не понимают, но в НАЧАЛЬНИКИ выбились. Третий из новичков ВМЕНЯЕМЫЙ, но от него мало зависит.

И подробно рассказывает, о чем с кем говорила, и как это надо понимать. Потом я рассказываю, потом — Жук. Дальше охотники долго обсуждают и спорят, что и как надо было сказать. И что делать, когда чудики прилетят в следующий раз. А Ксапа прижимается ко мне, кладет голову на плечо и… засыпает!

Ночью, перед сном, когда мы уже лежим, я спрашиваю у Ксапы, что она от Жука требовала? Ксапа хихикает, уткнувшись носом мне в плечо.

— У нас считается, что все уважаемые, ОБРАЗОВАННЫЕ люди должны знать теорему Пифагора. Я заранее Жука подучила, теперь они думают, что у нас даже десятилетние пацаны ее знают. Только Жук начудил. Забыл, как катеты называются, сказал, что не помнит нашего слова.

— Он правду сказал.

— Но… А ты прав. Но контактеры эти липовые его совсем не так поняли. Теперь, наверно, они думают, что здесь свой Пифагор был. Или что вы — одичавшие потомки древней высокоразвитой цивилизации. Я даже представить боюсь, о чем они сейчас спорят.

— Будет время, ты расскажешь мне про Пифагора? — прошу я.

— Обязательно! Спи, милый.

— Боже мой, ВОЕННЫЕ нагрянули, — ахает Ксапа, рассматривая приближающийся летающий хыз в бинокль.

— Кто такие ВОЕННЫЕ?

— Военные — это охотники, которые оберегают общество от врагов и опасностей, — не очень понятно объясняет Ксапа. — Вот если б на нас степняки напали, военные должны были бы их отогнать.

— Это хорошо, или плохо, что они летят? — интересуется Мудр.

— Кабы знать… Нет, плохо это. Военные очень сильные и часто очень глупые.

По тому, как обдумывает Ксапа каждое слово, как строит фразы из самых простых слов, я понимаю, чего-то она не договаривает. Ничего, ночью мне расскажет.

Хыз чуть поменьше, чем в прошлый раз. Какой-то приплюснутый, с двумя вертушками сверху, и весь зеленый, разводами.

— ТРАНСПОРТНИК, — произносит Ксапа. — Хоть оружие догадались снять.

Хыз садится. Дверь откидывается вперед и ложится на землю. По ней легко сбегает немолодой уже, но бодрый чудик в зеленой одежке. Мы с Ксапой идем ему навстречу, Мудр и Головач остаются рядом с вамом.

Не доходя трех шагов до нас, чудик останавливается, поднимает правую руку к голове, громко и четко произносит:

— Полковник Медведев, внешняя безопасность.

Потом делает два шага и протягивает вперед руку. Я вспоминаю ксапины уроки, беру его ладонь и слегка сжимаю.

— Клык. Если по-вашему, Клык Рысьевич.

— Очень приятно. Можете звать меня Михаил, — он расслабляет руку и я отпускаю его ладонь. Он тут же протягивает руку Ксапе.

— Если не ошибаюсь, Оксана Давидовна?

— Не ошибаетесь. А чем, собственно, обязаны?

— Теоретиков вы сами прогнали. Приходится браться за дело нам, безопасности. Оксана, у меня к вам тысяча вопросов. Но сначала — главное. Кому вручать верительные грамоты? И, в двух словах, как это делается?

— Я представлю вас Мудру. Он вождь. Скажете в произвольной форме, что признаете и уважаете законы этой земли и народов, на ней проживающих.

— С одной поправкой. Если это не касается каннибализма и рабства.

— С людоедством я не сталкивалась. А рабство в форме похищения невест встречается. Мы над этим работаем. Лучше не заострять вопрос при первой встрече.

Я половины не понимаю, но, как условились, стою с умным видом, загадочно улыбаюсь и изредка киваю головой. Наконец, Ксапа с Михаилом все обговорили, идем к Мудру.

— Ой, я не предупредила, — спохватывается Ксапа, — у нас за руку не здороваются.

Михаил удивленно оглядывается на меня, я слегка пожимаю плечами и подмигиваю. Входим в вам. Мудр поднимается и жестом приглашает нас сесть. Михаил опять поднимает руку к голове и называет свое длинное имя. Ксапа по-нашему переводит, что полковник — это вождь целой толпы охотников. Сколько точно, она не помнит, но больше нашего общества вместе с бабами и детьми.

— Я пришел сказать, что я и мои люди будут уважать законы этой земли и ваших людей, — четко и громко произносит Михаил. Ксапа переводит. Главные слова сказаны. Садимся и начинаем неторопливую беседу. Женщины подают миски с мясом, рядом ставят миски с зеленью и растопленным жиром.

— Если б кое-кто не отстранил от дел Василича, сегодня ели бы вилками, а не руками, — неизвестно кому сообщает Ксапа.

— Оксана, у меня полмашины забито подарками для вас. Весь список в двойном количестве, за исключением гончарного круга. Круг не успели изготовить. Но следующим рейсом — обязательно, — улыбается Михаил.

— Миша, я вас обожаю! Поцеловала бы в щечку, но при муже неудобно.

— Оксана, расскажите, что случилось с вашей группой, — просит Михаил.

— В смысле, как мы гробанулись? Да на взлете. Я даже пристегнуться не успела. Задний вентилятор загрохотал, и нас с поворотом вбок повело. Марат хотел вернуться на площадку, откуда взлетели, но не сумел. Врезались в склон и кувырком покатились вниз. Я, как непристегнутая, из кабины выпала, потому и уцелела. Типа, дуракам везет. Парни рассказывают, машина под конец взорвалась, но я этого не помню. Без сознания была.

— Спасатели думали, вы утонули…

— Во-во, это здесь запросто. Знаете, вода какая холодная? Прямо с ледника! Ниже по течению брод есть, но все равно не советую в воду соваться. Хозяйство отморозите, жена уйдет.

— Ох, ехидная вы. А дальше что было?

— Когда очнулась, Клык мою тушку через плечо перекинул и куда-то несет вперед кормой… Мы тогда за перевалом жили. Вот половину дороги я на нем верхом и проехала.

— А вторую половину?

— Вторую на своих прохромала. На мне тогда живого места не было, а ерепенилась. Мол, все сама, и мужикам ни в чем не уступаю. Сейчас вспомнить стыдно. А как первый раз сырое мясо ела… Чуть не блеванула при всех. Чужое копье сломала, по морде за это получила…

— Как?

— От всей души! Синяк во всю щеку, хорошо, зубы уцелели.

Мы с Мудром как бы не у дел остались. Сидим, едим. Ксапа с чудиком о пустяках болтают, вместо того, чтоб об важном говорить. Вот всегда у нее так. Долго-долго заставляет зубрить, что когда делать, и что сказать. А как до дела доходит — сама весь ПЛАН ломает.

— Вижу, у вас много слов друг для друга, — говорит Мудр, вытирая руки. — Ксапа, покажи гостю, как мы живем.

Ксапа глазами растерянно хлопает, когда понимает, что Мудр ее из вама выставляет. А Михаил сразу поднимается.

— Спасибо за угощение. Оксана, нам еще надо машину разгрузить.

— Да-да. Мы сейчас, — тараторит Ксапа. И они направляются к выходу. А мне Мудр делает знак задержаться. Что-то сказать хочет, но не успевает.

— Стой!!! Не стреляй! Опусти лук! — вопит снаружи Ксапа.

— Клык, разберись, — вздыхает Мудр. — И проследи, чтоб гости ничего не натворили.

Я выскакиваю из вама и оглядываюсь. Второй чудик, тот, что оставался в летающем хызе, стоит в окружении малышни, и детский лук в руках. Ксапа ему МОЗГИ ВПРАВЛЯЕТ.

— Ты на чужой земле стоишь. На чужой земле охотиться нельзя! Это страшное преступление, за это убить могут. Закон такой. Ты мне всю дипломатию сорвешь!

— Тетя Ксапа, я разрешил. И лук мой, и стрелы, — влезает какой-то малыш. — Он все равно не попадет.

Ксапа сразу добреет, хихикает и переводит чудику. Тот неуверенно мнется, вертит в руках лук, но стреять не решается.

— Знакомьтесь, парни, — представляет меня Ксапа. — Клык, мой муж.

И вопросительно смотрит на чудика.

— Сергей Шелест, — представляется чудик. Пожимаем друг другу руки.

— Сергей — имя, Шелест — фамилия, — поясняет Ксапа.

Я отбираю у чудика лук и пускаю стрелу в горку черной земли, которой девчонки пытались придать форму спящего оленя. Таскать сюда землю их Ксапа подбила. Зачем — не знаю. Но не зверей лепить. К счастью, попадаю в оленя. Малышня ликует. Протягиваю лук чудику. Тот выбирает стрелу попрямее, щурит глаз. Стрела втыкается всего на ладонь левее моей. Чудик вновь натягивает лук. ОПАНЬКИ! (Как говорит Ксапа.) Вторая стрела ложится на ладонь правее. Малышня В ЭКСТАЗЕ! Ксапа тянет у чудика лук, целится… Ну что сказать? Не намного лучше, чем с копьем. В кучу земли попала. А я вспоминаю, что делать луки ребятню научила Ксапа. Но не сама же она их придумала. А раз так, то их охотникам это оружие должно быть хорошо знакомо. Над этим стоит подумать…

— Парни, здесь очень много традиций и неписанных законов, — вполголоса объясняет Ксапа чудикам. — Их нарушать не рекомендуется. Мне еще можно, я баба, а вам — никак нельзя. Один из главных — нельзя охотиться на чужой территории. Ну что застыли, Робин Гуды? Идем машину разгружать.

Молодой чудик лезет внутрь ВЕРТОЛЕТА, чем-то щелкает, и вся задняя часть раскрывается как лопнувший плод. Ксапа спешит туда.

— Господи, неужели это все мое?

— Получите, распишитесь, — улыбается Михаил.

Разгружаем ЯЩИКИ. Много их. Но удобные. С боков РУЧКИ приделаны. Я зову охотников. Мы разбиваемся на пары, относим ЯЩИКИ к хызу, складываем у стены. Охотники гадают, что в ЯЩИКАХ.

Разгрузили. Относим последний. Ксапа о чем-то беседует с чудиками. Иду к ним. Мудреныш — со мной. Ксапа представляет чудиков, Мудреныш по моей подсказке неуверенно пожимает им руки.

— Аккумулятор на третий день сел, — жалуется Ксапа Михаилу и протягивает говорилку, что я принес. — И вообще, надо связь наладить.

— Сделаем, Оксана Давидовна. Нет вопросов.

— Вам Платон передавал мою просьбу насчет авиетки?

— Передавал. Согласовываем с комитетом по надзору. Почему-то на машину они согласны, но категорически возражают против склада горючего.

— Михаил, я тут все продумала. Машина должна быть восьмиместной, и с защитой от прямого попадания копья. Не все племена здесь дружественные.

— Без проблем. Противоосколочное бронирование выдержит и удар копьем, и камень из пращи.

— Теперь насчет пилота. Пилотом должен быть молодой неженатый парень, желательно, гитарист и бард. И вообще, компанейский.

— С этим сложнее, но тоже найдем.

— Миша, вы что-то от меня скрываете, — Ксапа неожиданно упирает кулаки в бока.

— Как можно, Оксана Давидовна! — весело возмущается Михаил, а Сергей фыркает и отворачивается, пряча улыбку.

— А чего вы тогда во всем со мной соглашаетесь? Тут что-то не так! Сознавайтесь!

Я перевожу Мудренышу, и он тоже фыркает.

— Комитет по надзору считает, что мы здесь не первые, — неожиданно становится серьезным Михаил. — Откуда у кроманьонцев высокие знания? А вы, Оксана, что скажете?

Теперь серьезной становится Ксапа. Даже, вроде, пугается немного. Но быстро берет себя в руки.

— Миша, а вы сами как думаете?

— Я человек военный. Исполняю приказы. За меня начальство думает. А вот почему вы, Оксана, честно, прямо и открыто на вопрос не отвечаете, заставляет задуматься.

— О-о-ох, Ми-иша! Оставайтесь с нами. Через месяц язык освоите, через полгода будете в курсе всех наших секретов. Идет?

— Не могу, Оксана Давидовна. Хотел бы, да не могу. Мне приказано вернуться.

— Скажите честно: Я нужна вам как плацдарм для освоения этого мира.

— И это тоже, — улыбается Михаил. — А может, все-таки, слетаете со мной? Сделаете доклад. Гарантирую, что вернетесь. Нам же здесь плацдарм нужен. Без вас — никак…

— Если б все было так просто, — вздыхает Ксапа и садится рядом с Михаилом на пол летающего хыза.

— Ксапа, обернись, — вполголоса предупреждаю я. К нам бежит Мечталка. И судя по ее физиономии, случилось что-то нехорошее. Я ищу глазами второго чудика. Здесь он. Сидит на корточках среди пацанов, рисует что-то веточкой на земле.

— Жамах рожает! — взволнованно кричит Мечталка. — Старая говорит, дитя не так идет. Старая не велела тебя звать, говорит, ты занята, а повитухи говорят, умрет родами.

— Что случилось, — озаботился Михаил.

— Тяжелые роды, возможно, преждевременные — бросает, не оборачиваясь, Ксапа. — Давно воды отошли? — это уже Мечталке.

— Как в небе ВЕРТУШКА загудела, бабы смотреть побежали, Жамах копье схватила, тут и… Как ручей из нее. А Старая говорит, что тебя нельзя звать, ты занята. А я — к тебе!

— Извините, Михаил, у нас ЧП. Клык, ты за главного, — и умчалась бегом. За ней — Мечталка.

— Плохо будет, если Жамах помрет, — говорю я на языке чудиков. — Зимой Жамах болела сильно. Все думали, помрет. Ксапа ее выходила.

— Сергей! — кричит Михаил, — Вас на курсах учили роды принимать?

— Нет. Только раны и переломы.

Я сажусь на пригретое Ксапой место. Пол ВЕРТУШКИ холодный как камень зимой. Даже через штаны холод чувствуется. Роды — это по-любому надолго.

— Хотите, я вам хыз покажу? Мы зимой в хызе живем.

— Видел в записи, — говорит Михаил. Вот, блин, незадача! Роды — это надолго. Сергей! Свяжись с базой, доложи ситуацию.

— Не получится, товарищ полковник. Горы мешают. Надо машину на полторы тысячи поднять.

О том, что такое радиосвязь, Ксапа рассказывала долго и подробно. Я не все понял, но слова ее запомнил.

— Ксапа во-он туда бегала, — я машу рукой в сторону перевала. — Там, говорит, есть сигнал. А можете на длинных волнах попробовать. Или вечером на коротких. Днем на коротких не получится, Солнце мешает.

Оба чудика смотрят на меня так, будто я крылья отрастил.

— Я ваши слова перепутал? Не так что-то сказал?

— Нет у нас длинноволнового передатчика, — первым приходит в себя Михаил. — Только приемник. В нашем мире нельзя кому угодно длинноволновый диапазон занимать. А у вас как?

— У нас тоже нет передатчика, — уклончиво отвечаю я. Надеюсь, правильно. Потому что вторую часть, про «нельзя занимать» не понял. Но Михаил кивает и барабанит пальцами по гулкой стенке хыза.

— Так хорошо начиналось, — вздыхает Михаил. — У меня столько дел к Оксане, столько вопросов…

— Могу вас с охотниками познакомить. Успеем на охоту сходить. Потом еще раз поесть, — предлагаю я.

— Развлечения на потом, — отказывается Михаил. Давайте решим, где посадочную площадку организуем, где склад, где нашему человеку жить.

Я Мудренышу перевожу. Ксапа знала, что об этом разговор пойдет, мы место заранее присмотрели. Сергей двери в летающем хызе закрывает, Мудреныш велит Фантазеру и Верному Глазу проследить, чтоб мальчишки ничего не трогали, и мы идем осматривать место. Посадочную площадку чудики одобряют. Насчет места для склада сетуют, что далековато от посадочной площадки, и кустарник надо вырубать. Но соглашаются, что если пожар, то пусть лучше ВЕРТУШКА уцелеет. Потом выясняется, надо выбрать место для аккумуляторной. Об этом Ксапа не говорила. Но чудики указывают место, и мы с Мудренышем соглашаемся. Затем заходит разговор, где будет жить ПРИКОМАНДИРОВАННЫЙ чудик.

— Зимой — в хызе. А летом — пусть ставит свой вам рядом с нашими. Места много, — говорит Мудреныш. Я перевожу.

— Мы умеем теплые вамы ставить. В нашем ваме и зимой жить можно, — сообщает Михаил.

— Пусть живет где хочет. Но настанут холода — сам в хыз прибежит, — говорит Мудреныш по-нашему. Мы с ним смеемся, а чудики не понимают. Я им переводить не стал. Обсуждаем с чудиками, на какой вершине лучше установить РЕТРАНСЛЯТОРЫ, чтоб связь была УСТОЙЧИВОЙ. И назад идем. А у ВЕРТУШКИ нас уже Ксапа поджидает. Как увидела — навстречу бежит. И прямо к Михаилу.

— Миша, выручай! Требуй потом с меня что хочешь, но сейчас помоги.

— Чем могу?

— Тяжелые роды. Ребенок неправильно идет, может, кесарево придется делать. Врач нужен.

— Если кесарево — это не врач, это целая бригада и передвижная операционная, — на ходу размышляет Михаил. — Такой у нас на этой стороне нет. Пока разрешение пробьем, пока машину через портал протащим… Легче роженицу к нам отвезти. Выдержит она три часа полета?

— А куда ей деваться? Ты лучше подумай, как ее через портал провести?

— Оксана, вы меня совсем не уважаете! Я же — внешняя безопасность! Портал охраняют мои ребята.

— А комитет по надзору?

— Эти шакалы могут сесть на хвост. Но это — моя забота. В крайнем случае ее за вас выдам.

— Миша, она мне очень-очень нужна живой. Она из другого племени. На нее завязана политика целого региона, понимаете? Ох, боже мой! Она русского не знает. Клык, тебе надо лететь с Жамах.

— Ксапа, принимать роды — не мужское дело. Не умею я этого.

— Ты просто за руку ее держи, успокаивай и переводи, что доктора говорить будут. Клык, помни главное — не хватайся за оружие. Ты увидишь там много странного, необычного. Может, страшного. Но ничего не бойся. Никто там не желает тебе зла. Понял? Жамах может умереть. Но не вини в этом никого. Они сделают все, чтобы ее спасти. А не смогут — значит, не судьба.

Это все Ксапа мне по-нашему говорит. И тут же начинает ВПРАВЛЯТЬ МОЗГИ Михаилу. Чтоб от меня ни на шаг не отходил, чтоб объяснял и за ручку, как маленького, водил. Особенно по улицам, там, где ДВИЖЕНИЕ.

Потом — снова мне. Что если все пойдет хорошо, то мы с Жамах вернемся уже через два дня. А если плохо, то две недели у чудиков проживем. А может, и больше.

Трудней всего оказалось уговорить Жамах отпустить мое копье. Вцепилась в него мертвой хваткой. Ксапа ИНСТРУКТИРУЕТ ее, пока мы с Мудренышем несем ее на носилке к ВЕРТУШКЕ. Говорит то же, что и мне. Что будет страшно, что с ней будут делать непонятное, даже больное, но бояться не нужно. Врагов там нет, только друзья.

Рядом семенит Мечталка с охапкой мягких шкур и просит взять ее с собой.

— В следующий раз, — отрезаю я.

Мечталка первой забирается в летающий хыз, расстилает шкуры. Мы ставим рядом носилку, и Жамах ложится на шкуры. Сергей что-то делает, и весь хыз начинает гудеть, а в потолке зажигается свет. Ксапа вытаскивает из хыза сначала носилку, потом Мечталку и Мудреныша. Хыз закрывает брюхо, дрожит сильнее, качается слегка, наклоняется вперед.

— Летим, — говорит Михаил. Я приподнимаюсь и смотрю в круглое окно. Внизу проплывают вершины деревьев.

— Сергей, предупреди, как только появится связь с базой.

— Есть!

— Клык, тебя мы переоденем геологом. Только вот бородку надо подстричь покороче.

— Начинается… — вздыхаю я. А у Жамах начинаются схватки, и она вопит басом.

— Есть связь, — кричит из КАБИНЫ Сергей. Михаил успокаивающе хлопает Жамах по плечу и уходит говорить с базой. Говорит долго, временами кричит и ругается. Но слова трудно разобрать, слишком шумно.

— Клык, ты веришь чужим? — спрашивает Жамах.

— Я верю Ксапе. А это — ее друзья. Ксапа сказала им, что ты ее лучшая подруга.

— Но ты им веришь?

— Тебе худого они не сделают. Не сомневайся.

Возвращается Михаил и объясняет, что нам навстречу идет машина с одеждой и документами для нас, что я теперь не Клык, а Юрий Орлов, геолог, что нас будет ждать машина скорой помощи, и все складывается очень хорошо.

Я перевожу Жамах и добавляю от себя, что насчет «очень хорошо» я Михаилу не верю. Жамах требует объяснить. Легко сказать! Ксапа мне полночи расписывала, кто у них хороший, кто плохой, и кто чем занимается. Я, хоть на память никогда не жаловался, но запутался. Приходится упрощать историю. Мол, есть славные ребята — друзья Ксапы. И есть скверные парни. Так вот, скверные парни не должны понять, кто мы и откуда. Они против, чтоб по их земле чужаки ходили.

— А если они узнают, кто мы?

Я перевожу вопрос Михаилу.

— Назад отправят, — бурчит тот. — Жамах — не знаю, а тебя, Клык, точно!

Жамах откидывается на шкуры и закусывает губу. Сергей выходит из кабины и садится рядом с нами.

— Машина на автопилоте? — интересуется Михаил.

— Да. Час свободного полета.

— Если на пропускнике возникнут проблемы, прикрой Клыка. Подними шум, отвлеки внимание на себя.

— Есть поднять шум, — улыбается Сергей. А у Жамах опять начинаются схватки, и она снова кричит.

Так мы и летим. ВЕРТУШКА гудит, а мы сидим на полу и беседуем. У Жамах время от времени проходят схватки, Сергей пару раз уходит ненадолго в кабину. А я понимаю, что летать по небу — это очень скучное занятие.

Потом мы садимся. Рядом с нам садится красная АВИЕТКА, вроде той, на которой Ксапа прилетела. Из нее вылезают три чудика и бегут, пригибаясь, к нам. В руках они несут ящики. Но не такие, как мы разгружали, а поменьше. И с РУЧКОЙ сверху.

— Где больная? — сразу спрашивает первый. Второй ничего не спрашивает, кладет на пол рядом с Жамах ящики, открывает.

— Здорово, служивый, — третий ставит на пол свой ящик и протягивает Михаилу руку. Потом — Сергею. Потом — мне, — Юра, — говорит он.

— Клык, — отвечаю я, пожимая руку. И оглядываюсь на первых двух чудиков. Один стоит на коленях рядом с Жамах и держит ее за руку. Второй раскладывает на крышке ящика непонятные штуковинки, соединенные черными шнурками. Шнурки перепутались, и он, видимо, ругается. Потому что слова идут сплошь незнакомые, и сквозь зубы.

— Мих, ты только мои документы не потеряй, — говорит Юра Михаилу.

— Не беспокойся. Если потеряю, я же и новые выпишу. Одежду принес?

— Полный чемодан, — Юра пинает ногой свой ящик. — А может, ее в нашу машину? Наша быстрее.

— Не влезем. Оксане все заднее сиденье отдадим, а мы куда? А медицина?

— Тоже верно. Я пока в горах посижу, но у нас жратвы только на неделю. Если что, подбрось еще.

— На себя не хочешь посмотреть? — спрашивает Михаил и указывает на меня. Юра оглядывает меня с головы до ног и присвистывает. Ростом и шириной плеч мы похожи. Но вот одежкой…

— Подстричь, приодеть, бороду подравнять — и издали сойдет за меня, решает Юра. А я понимаю, что в ксапином мире очень любят АВАНТЮРЫ. И жалею, что не взял даже ножа. Ксапа отобрала…

— Ну, удачи! — Юра выскакивает из ВЕРТУШКИ и трусит к своей АВИЕТКЕ. Михаил захлопывает за ним дверь, наша ВЕРТУШКА гудит сильнее, отрывается от земли, чуть наклоняется и летит вперед. В этот раз я все хорошо вижу. Хотел подойти, посмотреть, что делают с Жамах чудики, но Михаил отвлекает.

— Снимай с себя все и переодевайся — широким жестом указывает на разложенные на полу одежки.

— А-а? — я оглядываюсь на Жамах и чудиков.

— Некогда.

Присматриваюсь к одежкам. Похожи на те, что на Ксапе вначале были. Но на Ксапе их было больше. Сколько раз я ее раздевал… Так что, дело знакомое. Это — в самый низ, это — сверху. Порядок простой — чем нежнее шкурка, тем ближе к телу. Скинул свое, начал надевать одежки чудиков. С молниями и пуговицами справляюсь, но пару раз Михаил помогает. И с обувкой — тоже. Хитрая у чудиков обувка.

Мои одежки Михаил сует в ЧЕМОДАН. Затем достает блестящую штуку вроде ксапиного ножа, но с двумя лезвиями, накидывает на мои плечи синюю тряпку под названием ХАЛАТ и быстро подрезает мне волосы и бороду.

— Ну вот, вылитый геолог! Как тебя зовут?

— Юра Орлов.

— Юра ты для своих. А для незнакомых — Юрий, — поправляет Михаил. — Идем переодевать… Как ее зовут?

— Жамах.

Жамах лежит испуганная и полураздетая. Один из чудиков водит черным блестящим камнем по ее животу и смотрит на светящуюся стенку маленького ЧЕМОДАНА.

— Что у вас?

— Я же травматолог, а не акушер, — непонятно отвечает чудик. — А так — видишь, все по твоему диагнозу. Если получится развернуть плод, тогда без хирургии обойдемся.

— Елки-палки, ты главное скажи — жить будет?

— До стационара довезем — будет. А нет — так нет. Шучу. Будет. Женщина сильная. Я вколол кое-что, чтоб частоту схваток снизить. Но лучше поторопиться. Да, местным прививки делали?

— Нет. Некогда было.

— Тогда… — чудик роется в АПТЕЧКЕ и выдает нам с Жамах по три шарика: желтый, белый и розовый. — Ешьте. Как приедете, сделайте прививки. Михаил, проконтролируй.

— Сделаем, — кивает Михаил.

Я объясняю Жамах, что сейчас мы будем ее переодевать. Как меня. Говорю, что так надо. Обязательно. Она меня слушается. Но с одежкам выходит КОНФУЗ. Лифчик оказался ей мал. Плечи у нее широкие. Решили не надевать. Сверху одежки надели, снизу не стали. ОДЕЯЛОМ укрыли. Обговорили, что и как делать, когда что говорить. Жамах проще всего — если кто-то скажет: «Дыши глубже», надо кричать, будто схватки начались.

Я подумал, что сиськи у Жамах стали намного лучше, чем зимой, когда она к нам попала. Значит, у Заречных зима выдалась голодная. И у степняков тоже плохая охота. А у нас ни одного голодного дня не было.

За окном начинает темнеть. Михаил что-то делает, и под потолком вспыхивает свет.

— ЭЛЕКТРИЧЕСКИЙ ФОНАРЬ? — спрашиваю я, посмотрев на потолок.

— Да. Зажигается здесь, — он щелкает пару раз сучком на стенке. — Мы говорим: «Включил свет, выключил свет».

Смотрю, чем заняты чудики. Сидят рядом с Жамах и смотрят на светящуюся стенку своего маленького ящика. Жамах тоже смотрит, и физиономия у нее напряженно-испуганная Есть у нее такая особенность — на лице сразу два чувства. У всех наших — одно Радость — так радость, испуг — так испуг. А у нее всегда два.

— … Зажимаешь пяточку между указательным и средним пальцем и поворачиваешь против часовой стрелки. Левой рукой в это время… — тот, что постарше словами и руками объясняет что-то второму.

— Да понял я, понял.

Я сажусь рядом с Жамах с другой стороны от чудиков, беру ее за руку и смотрю, что там ее напугало. Ужас! Разрезанный живот беременной бабы, и ребенок в нем. Все так хорошо видно, что ошибиться невозможно.

— Что это?

— Монография Алексея Слепых по родовспоможению, — не оборачиваясь, отзывается чудик. Я понимаю одно слово: «слепых».

— Читаем, как помочь ей родить, если долететь не успеем, — поясняет второй чудик, взглянув на мое растерянное лицо. Я перевожу это Жамах.

— Прилетели, садимся, — кричит Михаил. Давайте мне документы, я оформлю на пропускнике. Клык, ты понесешь носилки. Становись сзади, меньше вопросов будет.

— Я тогда понесу капельницу, — восклицает младший чудик.

— Отличная мысль, коллега, — одобряет старший. И они засуетились. Я выглядываю в окно. ВЕРТУШКА снижается. Внизу горит много ярких огней, а вокруг — темнота. ВЕРТУШКА опускается на землю, покачивается пару раз и замирает. Гудение стихает.

— Прибыли, — сообщает Михаил. Я помогаю Жамах перебраться на носилку, чудики укутывают ее одеялом, бросают в ноги ненадетые одежки. Задняя часть ВЕРТУШКИ раскрывается, мы поднимаем носилку и идем туда, где горит свет. Свет бьет прямо в глаза, и такой яркий, что слепит. Но чудики идут уверенно, а я держусь за задние ручки носилки, так что мог бы идти с закрытыми глазами.

— Осторожно, ступеньки, — предупреждает тот, что идет первым.

Что это хыз, понял только когда внутри оказался. Стены ровные, гладкие. Потолок не очень высокий, но тоже ровный и гладкий. И очень много света.

Нас приветствуют охотники в такой же зеленой одежке, как у Михаила. Но я ничего не успеваю рассмотреть. Замечаю лишь, что младший чудик несет рогульку с двумя прозрачными пузырями, а в пузырях вода колышется.

С лязгом распахивается стена впереди. Мы, и еще два чудика в зеленом входим в маленькую КОМНАТУ. Стена сзади захлопывается. Закладывает уши. Но открывается стена спереди.

— Вот мы и на Земле, — сообщает Михаил.

Мы входим в большой ЗАЛ. К нам сразу устремляются охотники в зеленой одежке и охотники в темно-синей.

— Не задерживайтесь, несите ее в машину. Документы я оформлю, — громко говорит Михаил. Мы теперь идем так быстро, что почти бежим. Молодой чудик с пузырями на рогульке семенит рядом с носилкой.

— Ват зе метте? — спрашивает подбежавший к нам охотник в синем.

— Дыши глубже, — командует молодой чудик, и Жамах вопит басом. Я чуть носилку не выронил.

— Рожаем мы. Премату берс, — говорит молодой чудик синему. Я опять и половины не понимаю, но синий охотник кивает головой и отстает. На пару вздохов мы останавливаемся перед низенькой, по пояс, загородкой. Но охотник в зеленом торопливо отодвигает ее в сторону. Мы опять проходим маленькую КОМНАТУ, в которой закладывает уши, и в окружении зеленых и синих охотников выходим из хыза наружу. Здесь нет гор!

Зато самобеглую коляску я сразу опознаю. Ксапа о них много рассказывала и рисовала. Чудики из коляски, одетые в белые одежки, помогают затолкать носилку с Жамах внутрь, и мы тоже забираемся внутрь. Охотники в синем и зеленом остаются снаружи, удовлетворенно переглядываясь и что-то обсуждая.

— Едем? — спрашивает чудик в белом.

— Медведева ждем.

Вскоре подбегают Михаил и охотник в синем. Михаил распахивает заднюю дверь коляски, и, указывая пальцем, перечисляет наши имена. Как и договаривались, Жамах называет Оксаной Макаровой-Заде, геологом, а меня — Юрием Орловым, геологом. Услышав свое имя, я киваю.

Синий охотник поднимает руку к голове, Михаил отвечает таким же жестом, влезает в коляску и захлопывает дверь. Коляска дергается и катится вперед, набирая скорость. Я чуть не сваливаюсь с сиденья, но Михаил удерживает за плечо, и показывает, за что надо хвататься.

— Все прошло нормально? — интересуется старший чудик.

— Как по нотам, — отзывается Михаил и раздает чудикам плоские красные штучки. — Твои документы пока побудут у меня, — говорит мне.

А я думаю, как это удачно получилось, что Жамах еще не получила свои две полоски. По полоскам бы ее сразу опознали. А так — нипойми кто. У чубаров своих различают по татуировке на плече, но мы их знаков не понимаем. И вообще, под одежкой не видно.

Коляска двигается не быстро, а очень быстро. Быстрей самого быстрого испуганного оленя. Но чудики ведут себя спокойно. Один прижал к уху говорилку и беседует с кем-то, кого здесь нет. Как я неделю назад с Платоном. Жамах опять боится.

— Не бойся, — говорю я ей. — Видишь, никто из чудиков не боится.

— У меня опять схватки начинаются.

Я перевожу чудикам. Они забеспокоились, мы меняемся местами. Теперь я сижу спереди и смотрю, как навстречу несется ДОРОГА. Жуткое зрелище!

— Жена? — спрашивает чудик, управляющий коляской.

— Типа того, — отвечаю я. — Фиктивный брак.

— Как это?

— Жамах… Оксана попала к нам зимой, больная и уже с ребенком в брюхе. Долго болела. Ну, должен был кто-то о ней заботиться. Вот так и получилось. Теперь все думают, что она моя женщина.

— Понятно, — говорит чудик. — У меня в семье тоже две дочки не мои. От первого мужа жены мне достались. Меня папой зовут.

Сзади кричит Жамах. Чудик морщится, чем-то щелкает, и наша самобеглая коляска завыла как голодные волки зимой. Только в десять раз громче. Мы обгоняем две другие самобеглые коляски и въезжаем в… Слова нет. Вроде, скалы, но в них много квадратных дыр. Почти все черные, но некоторые светятся.

— Приехали, — говорит чудик. — Нас уже встречают.

Коляска сбавляет скорость, останавливается. Распахивается задняя дверь. Я хочу опять взяться за носилку, но Михаил меня останавливает:

— Не мельтеши. Они сами справятся.

Жамах пересаживают на носилку на колесиках, и вся толпа чудиков быстро скрывается внутри хыза. Я машу на прощание чудику, управлявшему коляской, и спешу за ними, пока не скрылись. Михаил — за мной.

Внутри столько чудес, что рассказывать полжизни можно. Сначала на нас с Михаилом не обращают внимания, потом вдруг молодая девка перегораживает нам дорогу.

— Куда без халата! Да еще в грязной одежде?

Михаил достает из кармана красную штучку под названием ДОКУМЕНТЫ, что-то говорит, и девка сразу меняет тон. Был сердитый, становится растерянный. Но все равно не пускает.

— Стойте здесь, я Главврача позову. Как скажет, так и будет.

Вскоре появляется пожилой, толстый, солидный чудик. Михаил отводит его в сторонку и тихонько в чем-то убеждает. Половину слов я не слышу, вторую половину не понимаю. Михаил говорит чудику, что Жамах с Тибета, языка не знает, а о том, что она здесь, никто знать не должен, особенно голубые каски. Документов у нее нет, некогда оформлять было. Могут быть международные осложнения. Могут повесить похищение человека, терроризм и еще черт знает что. Что я — переводчик, тоже с Тибета, в обстановке ориентируюсь слабо, но он, Михаил все берет на себя.

— Лидочка, обеспечьте товарищам санобработку и снабдите одеждой. В пятой палате свободно? Отлично! Они там поживут дня два-три.

Девка морщит недовольную рожицу, но засуетилась. Очень скоро мы с Михаилом, в чем мать родила, стоим под ДУШЕМ. ДУШ — это такой теплый дождик с потолка. Михаил учит меня мыться мылом и мочалкой.

Не успеваем одеться после душа, как заявляются две девки с подносом, на котором звякают блестящие трубочки и коробочки. Михаил бросает взгляд и морщится.

— Каменный век! Неужели пшикалки нет?

— Пока медицина финансируется по остаточному принципу — и не будет! — отрезает та девка, что постарше. — Кто из вас без иммунитета?

Михаил грустно смотрит на меня, на поднос, снова на меня…

— Обоим делайте. Начинайте с меня. — И ложится на лежак.

Что с ним делают, я не вижу, девки спинами загораживают. Но что-то не очень приятное, потому что верещит и ругается на девок. Но не всерьез, а шутейно.

— Эх вы! Армейские, а уколов боитесь, — хлопает его девка по голому заду. — Следующий!

Я ложусь на освободившееся место и получаю три укола в задницу. Совсем не так больно, как можно было подумать по верещанию Михаила. Но приятного мало.

— Как тебе наши бабы, — спрашивает меня Михаил, когда девки выходят.

— Командовать любят, — отзываюсь я, потирая седалище.

Через полчаса мы, уже в белых ХАЛАТАХ и белых шапочках, ничем не отличаемся от чудиков вокруг. Лидочка отводит нас в комнату, где вокруг Жамах суетятся пять чудиков. Узнав, что я переводчик, мне велят остаться, а Михаила решительно выталкивают за дверь.

— Клык, они со мной такое делали! Раздели, мокрыми шкурками обтерли, в попу иглы втыкали, вот это дали, — хвастается Жамах, помахав полой голубенького ХАЛАТА. — Никогда вокруг меня столько мужиков не крутилось. У нас роды всегда бабы принимают.

— Чудики есть чудики, — успокаиваю ее я. — Мне тоже в попу иглы втыкали. Но мне — девки. Сейчас они тебе в лоно руками полезут, чтоб маленького головкой вперед развернуть.

— Ой, я боюсь.

— Те двое в ВЕРТУШКЕ тоже боялись. А здесь, говорят, умелый чудик есть. Его все уважают. Так что ты не бойся, это я бояться буду. Я еще ни разу не видел, как баба рожает.

Я оказался прав. Чудики знают свое дело, и через час появляется ребенок. Перерезать пуповину почему-то дают мне. Жуть! Никогда такого не делал. Все на меня смотрят, будто я в голодное время одного зайца на полобщества делю. Потом чудики чем-то озаботились и, показав ребенка Жамах, кладут его в прозрачный ящик под названием ИНКУБАТОР. Говорят, что дня два-три ему лучше провести там. Доставать будут только для кормления в стерильном помещении.

А когда у Жамах отходит послед, меня выталкивают в коридор к Михаилу.

— Парень, — хвастаюсь я ему.

— Поздравляю! — он жмет мне руку. Мы еще немного топчемся под дверью, но тут выходит чудик и спрашивает, что мы здесь делаем? Кина не будет, роженица уже в палате, но нам туда нельзя. И мы идем спать.

С этим — опять все не как у людей. Подушка, одеяло, простыни — это я от Ксапы знаю. Но зачем постель над полом поднимать? Упасть же можно!

Утром я узнаю, как пользоваться краном, унитазом, что такое зубная щетка, столовая, вилки-ложки и легкий завтрак. Потом мы с Михаилом отправляемся разыскивать родильное отделение. По дороге нас перехватывают и берут у меня капельку крови из пальца. Не очень больно, но неприятно.

Зря Михаил думает, что Жамах языка не знает. Может, и не знает, но с четырьмя девками в палате болтает очень бойко. Причем, половина слов чудиков, а половина — наша. Но они друг друга понимают!

Жамах представляет меня как своего мужчину. Свой мужчина — не муж, и не обязательно отец ребенка. Есть тонкость. Но девки этого не понимают, и наперебой бросаются поздравлять с сыном. Я решил не объяснять, что ребенок не мой. Чтоб лишних вопросов не было. А когда спрашивают, видел ли я маленького, честно говорю, что видел и пуповину перерезал. Когда утихает буря восторга, Михаил отзывает самую рослую девку в коридор и просит ее пару дней изображать геолога Оксану Давидовну Макарову-Заде. То есть, Ксапу. Мол, Жамах привезли с Тибета без документов и так далее. То, что я вчера уже слышал. Девка сначала хихикает, но относится к просьбе очень серьезно, и они с Михаилом уходят к Главврачу. Я возвращаюсь в палату. Наступает время кормления. Нас с Жамах ведут в одну сторону, остальных — в другую. Жамах слегка стесняется меня, но я говорю, что уже сто раз ее голую видел. И вообще, в нашем обществе бабы не стесняются при охотниках детей из титьки кормить.

После кормления всех девок собирают в большой комнате и учат пеленать младенцев. И меня тоже… Дают всем по большой кукле и показывают, как надо заворачивать. Жамах все время хихикает. Михаил забегает на минутку, говорит, что через час вернется и просит из больницы не уходить. А к нам с Жамах подходит та девка, которую Михаил просил изображать Ксапу, и спрашивает, знаю ли я Оксану.

— Знаю ли я свою жену? — удивляюсь я.

Девка говорит, что ее зовут Катя, и по первому образованию она геолог. Я рассказываю, что Ксапа искала два месторождения в нашей долине, пересказываю ее слова, как помню. А на память я не жалуюсь. Даже пытаюсь нарисовать на полу, где что. В результате узнаю, что такое авторучка, и что бумагой не только зад подтирают.

— Ну, теперь я любую проверку выдержу, — улыбается Катя. — А ты тоже геолог?

— Нет, я охотник.

Пришлось рассказать, как Ксапа провела последний год. Но начало я рассказываю не так, как было, а как Ксапа настаивает. Мол, не Верный Глаз авиетку сбил, а они сами разбились, мы ее из реки у брода выловили.

— А я подумала, ты с ней в поле ходил, раз так геологию знаешь.

— В тайгу охотиться мы с ней много раз ходили, а в поле — нет, — признаюсь я. — Охотник из нее неважный, но готовит хорошо.

— Все вы мужики такие, — веселится Катя. — Вам бы только на кухню женщину загнать. — И уводит куда-то Жамах. На прощание оглядывается и машет мне пальчиками. А я сажусь у окна, как в засаде, и смотрю, как снаружи чудики суетятся.

Потом за мной забегает Михаил, мы обедаем в столовой и поднимаемся на лифте к себе. Михаил объясняет, как управлять лифтом. Начал объяснять, что такое деньги, дает на всякий случай несколько бумажек. Но тут его отвлекает говорилка под названием «мобильник». Опять просит меня не выходить из больницы, говорит, что через два-три часа вернется, и убегает.

Я решаю осмотреть больницу. Ведь такой большой хыз в первый раз вижу. Но не удается.

— Это вы новенький? — спрашивает у меня совсем молодая девчушка, что сидит там, где мы вчера столкнулись с Лидочкой. — Не поможете мне белье развезти?

Делать мне нечего, поэтому помогаю. Девка болтает без перерыва. Я узнаю, что зовут ее Таня, она практикантка и дежурит по этажу, что сегодня все спокойно, а вчера привезли роженицу с Тибета, но это тайна, я никому не должен это говорить.

— Я ее привез, — говорю я.

— Так вы с Тибета? Как я по акценту не догадалась?

Я не стал объяснять ей, что не знаю, что такое Тибет. Говорю, что живем в горах, что пешком отсюда до нас не добраться, но на ВЕРТУШКЕ вчера за три часа долетели.

— А правда, что у вас в горах целые города в пещерах?

— Город наша долина не прокормит, — прикидываю я. А затем подробно описываю наш хыз, и как мы его строили. Глаза девчушки горят как у Мечталки, когда Ксапа сказки рассказывает.

— А у вас электричество есть?

— Электрические фонари есть. Но пока мало. Михаил обещал ветряки поставить, тогда много света будет. Но это после того, как вертолетную площадку сделаем.

Девчушка понимающе кивает головой. Работы у нее оказывается много. Сменить белье, развезти по палатам обеды, забрать грязную посуду, раздать лекарства, проследить, чтоб приняли и еще тысяча дел! Я узнаю, что такое гипс, и рассказываю, как Ксапа лечила ногу Баламуту. А заодно узнаю, сколько койко-мест приходится на десять тысяч жителей, и сколько надо по нормам. Оказывается, надо вдвое больше, но город очень быстро растет, и вторую больницу откроют только следующим летом.

В какой-то момент к нам присоединяется Михаил. Помогает ставить утки, отвозить больных на процедуры, потом назад. Наконец, извиняется перед Таней и уводит меня в нашу палату.

— Я смотрю, ты освоился.

— Столько новых слов, столько новых вещей! — честно признаюсь я. — У нас все не так. Но я теперь знаю, почему Ксапа ручей водопроводом зовет.

Мы смеемся, потом Михаил просит рассказать, о чем я говорил с Таней. А мне нетрудно! Заодно, расспрашиваю его о том, что не понял.

Михаил зачем-то выходит в коридор… Хотел выйти, но тут же шагает обратно и плотно прикрывает дверь.

— Принесла его нелегкая!

— Кого?

— Проверяющего от комитета по надзору. Нас ему лучше не видеть.

— А если я по его следу пойду?

— А это мысль! — одобряет Михаил, доставая мобильник. — Только никуда ходить не надо.

С кем и о чем он говорит по мобильнику, я не понимаю. Но вскоре к нам приходят Главврач и незнакомый мне чудик. О чем говорят, я опять не понимаю. Слишком много незнакомых слов. Но незнакомый чудик раскрывает уже знакомый мне чемоданчик, и на его стенке на маленькой картинке мы видим девок, которые кормят грудничков. Жамах среди них нет.

— Веня, перехвати Оксану и приведи ее сюда, — говорит Главврач.

— Оксана — это которая?

— Которой здесь нет. Она в инкубаторской.

— Понял! — парень быстро выходит из комнаты.

А на картинке в комнату заглядывает чудик в синем. Правда, на нем сверху белый халат. Лидочка тут же с сердитыми словами выталкивает его за дверь.

— Видимо, это по мою душу, — говорит Катя и выходит в коридор.

— Как же тут переключиться? — сердится Главврач, стуча пальцами по чемоданчику. На картинке от этого меняются комнаты и коридоры. Этим он занимается пока не возвращается Веня. За ним входит Жамах с ребенком у груди. Увидев меня, улыбается, садится рядом и трется щекой о мое плечо. У Ксапы научилась. А Веня что-то делает с чемоданчиком, и мы видим на картинке Катю и чудика в синем. Они сидят на подоконнике, Катя кормит грудью малыша, а чудик что-то говорит ей.

— Звук будет? — спрашивает Михаил.

— Сейчас, — отвечает Веня. — Даю максимум.

— Ну хорошо, — слышим мы Катин голос. — Вы меня приперли к стенке. Дальше-то что?

— Я желаю знать, что произошло.

— И больше ничего?

— И больше ничего.

— Ладно, вам расскажу. Но без записи и без протокола. Пристанете еще раз, буду все отрицать. Мне известность ни к чему. Я даже здесь, в больнице, под чужим именем записалась.

— Как скажете, Оксана Давидовна.

— Гробанулись мы год назад. Там, — она указывает подбородком куда-то на потолок.

— Простите, что вы сделали?

— Разбились. Парни погибли, а меня спасли аборигены. Вы должны знать, что мы геологи. Вылетели в поле отработать два полигона. Бумага есть?

Она что-то быстро рисует, придерживая левой рукой ребенка у груди. Лист бумаги елозит по подоконнику, и рисунок получается ужасный, как у маленьких детей.

— Планшет выглядит приблизительно так. Это долина. Вокруг горы. Здесь — река, — объясняет Катя. — Здесь первый полигон. Его мы отработали, собрали образцы, погрузили в машину, перелетели сюда. Здесь второй полигон. Его тоже отработали, а на взлете врезались в склон горы и скатились в реку. Вот тут, где крестик.

— Простите, а что за полигоны?

— Рудные выходы. Ну, месторождения металлических руд, понимаете? Прямо на поверхности. Вскрышные работы не нужны. Можно разрабатывать открытым способом.

— Я понял. Что было потом?

— Або вытащили меня из воды где-то здесь, ниже по течению, откачали и унесли к себе в стойбище, — на рисунке появляется стрелка куда-то за пределы листа.

— А дальше?

— А дальше — я прожила с ними год, и вот! — она кивает на ребенка. — Но если я что-нибудь прочитаю об этом в вашей прессе, лично сверну вам шею. Так и знайте!

— Последний квэщн, Оксана Давидовна. Какие у вас планы на будущее?

— Еще не решила. Сначала его надо на ноги поставить, — покачала на руках ребенка. — А там будет видно.

— Благодарю за сотрудничество, Оксана Давидовна. Вы внесли ясность в этот темный вопрос. Мой коллега Медведев, как у вас говорят, большой темнилка. Я из него слова не мог достать… Вытянуть, да?

Когда Катя скрывается в палате, а чудик направляется к выходу, Михаил ерошит пальцами волосы и восторженно произносит:

— Ну, баба дает! Штирлиц в юбке! Надо ее к нам сманить. Как гладко легенду стелила. — Тут он озабоченно косится на Жамах. — Это ты ей рассказала?

Жамах улыбается и отрицательно качает головой.

— Я рассказал, — сознаюсь я.

— Молодец, Юра. Исправил мой прокол. Думаю, надзорщики теперь успокоятся, настанет тишь, гладь да божья благодать.

Он еще что-то хочет сказать, но тут к нам в палату врывается рассерженная Лидочка.

— Сан Саныч, — набрасывается она на Главврача, — ну что же это делается?! Разве в изоляторе будет порядок, если вы первый его нарушаете? Где положено кормить грудничков?

— Не волнуйтесь, Лидочка, ситуация полностью под моим контролем. Мы уже идем.

— Кто такие або? — спрашиваю я, когда мы с Михаилом остаемся вдвоем.

— Або — это сокращение от абориген. То есть, местный житель.

— Я — абориген?

— Ты там, у себя дома абориген. А здесь я абориген! — усмехается Михаил, ударяя себя кулаком в грудь. — Вообще, это слово буржуинское, у нас его не очень любят. Но надзорщики англоязычные, для них это слово родное и понятное. Знаешь, что? Идем, я тебе город покажу!

В палату я возвращаюсь вечером, перегруженный впечатлениями, новыми словами и подарками для Ксапы, Жамах и всех остальных. Михаил говорит, что я его по миру пустил. Вызывает по мобильнику машину и велит отвезти оба рюкзака с подарками и тачку на пропускник. Тачка — это такая волокуша на двух колесах. Вначале она мне понравилась, но потом подумал, что по лесу да по камням таскать ее будет сложно.

Самое интересное у чудиков — это как они землю делят на свою, чужую и общую для всех. Своя — это тротуар. Земля людей. Чужая — проезжая часть. Земля машин. А общая — это где и люди ходят, и машины ездят. Но Михаил предупредил, что машины и по тротуарам часто ездят. Потому что водители — козлы! Со светофорами я еще не разобрался, но можно смотреть на окружающих и переходить вместе со всеми.

— Я подготавливаю ваш обратный переход, — сообщает Михаил. — С тобой никаких проблем. Можешь пройти когда угодно. С Жамах тоже, если вопросов задавать не будут. Язык она плохо знает. Проблема с малышом. Есть вариант пронести его в ящике, как оборудование. Я это беру на себя, но согласится она расстаться с ним на полчаса?

— Как я скажу, так и сделает, — уверенно говорю я. Хотя уверенности не испытываю. Но вспоминаю, что сейчас малыш лежит в инкубаторе, и Жамах не беспокоится.