Ксапа хулиганка

— Тогда операцию «Возвращение» назначаю на послезавтра, — подводит итог Михаил. — Завтра у голубых касок пересменок. Очень для нас удобно.

— А что, у меня на самом деле тибетский акцент?

— Та ни! Украинска мовь через слово, — улыбается Михаил. — А как на Тибете говорят, я не знаю. Не был там никогда.

Когда мы ложимся спать и уже засыпаем, Михаил спрашивает:

— Ты при первой встрече парней бандарлогами обозвал. Кто такие бандарлоги?

Я припоминаю ксапины сказки.

— Маленькие шустрые обезьяны. Обезьяны — они на людей похожи, только шерстью обросли. И бестолковые. У нас они не водятся, им надо, чтоб тепло, чтоб зимы не было.

— Понятно, мартышки это, — бормочет Михаил, зевает и переворачивается на другой бок.

Перед возвращением Михаил долго объясняет мне и Жамах, как проходить пропускник. Что такое документы, как их предъявлять, куда отдавать рюкзаки на досмотр, и где потом получать. У Жамах теперь документы на ее настоящее имя.

Своих ребят Михаил обещал проинструктировать, но беспокоился, как бы не возникли проблемы с голубыми касками. Я объясняю Жамах, что голубые каски — это чудики в синем.

Тепло прощаемся со всеми знакомыми и подружками Жамах, выходим из больницы и садимся в джип. Малыша Жамах берет на руки, а коляску Михаил убирает в багажник. Потом показывает нам, как надо пристегиваться.

Едем совсем немного и заезжаем в большой дом. Переходим в фургон и переодеваемся в геологов. Одежку Михаил дает крепкую, но потертую. Потом дает нам документы и показывает, в какой карман их убрать. Указывает, где чей рюкзак, как их носить. Затем мы выезжаем из города и едем к пропускнику. Фургон едет совсем не так быстро, как в первый раз. Жамах вертит головой и все время спрашивает меня, что это такое?

Незадолго до пропускника фургон останавливается, Жамах с Михаилом перекладывают малыша в большую сумку, и Михаил с малышом в сумке уезжает вперед на джипе. Вскоре у водителя фургона пищит мобильник, он слушает, говорит: «есть», подмигивает нам, и мы едем.

На пропускнике никаких проблем не возникает. За стойкой стоят два чудика: в зеленом и синем. Я подхожу, снимаю рюкзак и протягиваю документы. Жамах чуть замешкалась, снимая рюкзак. Оба чудика внимательно осматривают документы, потом зеленый подносит к ним белую штучку на шнурке, которая светится красным и попискивает.

Из двери за спиной чудиков выходит Михаил, но делает вид, что нас не знает. Мы — тоже.

Чудик в зеленом отдает нам документы и показывает, куда положить рюкзаки. Мы кладем, и они уплывают сквозь дырку в стене, прикрытую черной шкуркой.

— Скажите, я вас раньше здесь видел? — спрашивает у Жамах чудик в синем. Мы с Михаилом напрягаемся, но обошлось.

— Отвянь, у меня муж есть, — отвечает чудику Жамах.

— Питер, никак ты впервые за три года обратил внимание на девушку? — кладет ему руку на плечо Михаил.

— Это невозможно, Майкл, и ты это прекрасно знаешь. Самые красивые девушки живут в Норвегии.

— Проходите, — говорит нам чудик в зеленом, и загородка сама отодвигается. Мы проходим туда, где нас ждут рюкзаки и чудик в зеленом.

— Идите за мной, — говорит он и проводит нас в комнату, где закладывает уши. Потом через зал — и вот мы на улице. Невдалеке стоит вертушка. Из ее открытой двери выглядывает чудик в теплой зеленой одежде и машет нам рукой.

— Где мой ребенок? — обеспокоенно озирается Жамах. Я прислушиваюсь и уверенно указываю рукой на вертушку:

— Там!

Жамах растерянно оглядывается на меня, сбрасывает рюкзак и бегом бросается к вертушке. Я поднимаю за лямку ее багаж и неспеша иду следом.

На полу вертушки стоит знакомая сумка. В ней громко голосит наш малыш. Вокруг сумки на четвереньках стоят три чудика и сюсюкают. А Жамах готовит теплое гнездышко в углу салона и беззлобно ругает мужиков за бестолковость. Правда, по-нашему.

Я вытаскиваю из рюкзака два теплых одеяла, протягиваю ей и осматриваю салон. В дальнем конце лежит на боку моя тачка, прижатая к стенке рюкзаками с подарками, а также куча тюков и ящиков.

— Все на борту? Можно лететь? — спрашивает меня один из чудиков.

— Михаила подождем.

Вскоре является Михаил, довольный донельзя. Приносит с собой два знакомых чемодана с нашей старой одеждой. Жамах тут же пускает ее на утепление своего гнездышка.

— Летим? — спрашивает чудик. Я киваю.

— Сначала к геологам, — уточняет Михаил. Два чудика проходят в кабину, вертушка начинает гудеть и вскоре поднимается в воздух. Малыш плачет — шум и тряска ему не нравятся.

— А я не знал, что ты так чисто говоришь по-русски, — обращается Михаил к Жамах, усаживаясь рядом.

— У меня есть глаза, я смотрю. У меня есть уши, я слушаю, — отвечает она.

— А раньше почему молчала?

— Я не знала, кто добрый, кто злой. Теперь знаю, — и улыбается малышу. В последние дни она вообще часто улыбается тихой, спокойной, умиротворенной улыбкой. Совсем не походит на волчицу, готовую со всеми драться.

— Много в твоей жизни было злых людей?

— Когда голодно, злых всегда много.

Я не слушаю, о чем они говорят, а прохожу в кабину и встаю за креслами чудиков, уцепившись покрепче, как они сказали. Поэтому вижу все отлично. Какая огромная наша земля, и как много на ней гор. Вскоре мы садимся рядом с гротом, в котором живут геологи. Я отдаю Юре документы, помогаю разгрузить и занести в грот ящики. У них там стоят зеленые шалашики вроде ксапиного, но большие как вамы. А рядом с гротом — две авиетки. Геологи — пять парней и две девки — все прибегают посмотреть на малыша. Как будто детей не видели.

Вскоре мы снова в воздухе. Тот чудик, который справа сидит, ПО РАДИО говорит с Ксапой. Потом помогает мне надеть НАУШНИКИ, и я с ней тоже говорю. Но недолго. Говорю, что у нас все хорошо, Жамах и маленький живы-здоровы, а остальное расскажу при встрече, потому что долго рассказывать. И отдаю наушники чудику.

Под нами неторопливо проплывают горы. Скучные голые скалы. Мне надоело стоять и смотреть вперед, я возвращаюсь в салон. Чудики дремлют, Жамах меняет памперсы малышу. Я присаживаюсь рядом с ней, и она дает мне подержать малыша. Не то, чтобы я хотел его подержать, она сама предложила, не отказываться же. А иметь дело с такими маленькими я боюсь. Очень уж они беззащитные и беспомощные. Уронишь еще, так убьется насмерть.

— Долго нам по небу лететь? — спрашивает Жамах, натягивая на малыша голубенький комбинезон.

— Половину пролетели, — отвечаю я. Чудики показали мне карту, по которой медленно двигается точка — наша вертушка. И показали, куда мы должны прибыть.

Хочу по примеру Михаила прилечь поспать, но тут из кабины выходит чудик, будит всех, раздает бутерброды, белые стаканы, разливает по стаканам горячую бурую жидкость под названием кофе. Такую я уже пил в столовой. Мне она не очень, а Жамах пьет с удовольствием. Спать больше не хочется.

Встречать нас выбегают все. Даже старые бабки, которые всю зиму пластом лежали. Я выхожу из вертушки первым под настороженное молчание. Но когда выходит улыбающаяся Жамах и поднимает малыша над головой, раздался такой рев, что я уши ладонями зажимаю. Малыш, конечно, заплакал. А у меня на шее повисает Ксапа, чуть с ног не сбивает. Обмусолила всего. Бабам только бы целоваться. Я, правда, тоже по ней соскучился.

Жамах передает Ксапе малыша, чтоб не раздавили. А Ксапа — мне. И — с Жамах обниматься.

— Ух ты! Прическа, заколки! Ты выглядишь на все сто!

— Так плохо? — ужасается Жамах. — О, души предков!

— Наоборот, хорошо! Это не о годах, это у нас так говорят. Потом объясню. Боже, ты губы накрасила!

— У них все так делают.

— А то я не знаю!

И опять обнимаются. Вдесятером. Валятся на землю, смеются. Хотел я им малыша отдать, отмахиваются, отвяжись, мол. Так, с малышом на руках к Мудру с Головачом и подхожу.

— Все нормально, — говорю. — Пацана родила. Обычаи у чудиков совсем иные, но живут сытно. С голоду к нам не полезут. А об остальном вечером расскажу.

— Они к тебе уважительно отнеслись? — спрашивает Мудр.

— Не знаю, что у них уважительным считается. Я по-ихнему оделся, по-ихнему говорил. Они меня за своего приняли. У них не как у нас. Если на их языке говоришь, значит, свой. Девки у них красивые и любопытные. Как узнают, что я издалека, расспрашивать начинают, как живем, да что делаем. С открытым ртом слушают. Мужики солиднее себя ведут. И все чем-то озабочены, куда-то торопятся, какие-то дела у них. Суетливые они. И у них очень шумно. Ни одного тихого места нет, везде звуки такие незнакомые. Поначалу тревожно, а потом привыкаешь. А еще их очень много. Правду Ксапа говорила. Так много, что я и не знал раньше, что столько бывает. Они всех своих в лицо упомнить не могут, поэтому по одежке да по говору судят.

Тут к нам подходит Михаил с парнями, которые вертушку вели, вежливо здоровается, парней представляет. Говорит, что наши вещи выгрузил, а сейчас улетает. Дела у него, надо гляциологов на точку закинуть. Прилетит через три дня. Прощаемся за руку, Михаил даже малышу ручку пожал. Забираются они в вертушку, поднимаются в небо, делают круг и снова садятся. Высаживают из вертушки Жука, обзывают зайцем и улетают уже по-настоящему.

Когда все успокаиваются, расходятся по вамам, Ксапа нам с Жамах ДОПРОС устраивает. Ну, Жамах мало видела, из больницы не выходила, да все больше с девками о парнях болтала. А я два дня по городу ходил, с Михаилом подолгу беседовал. Мне и отдуваться приходится.

Мечталка с девками СУП варит. Девки набились ей в помощницы, чтоб наши рассказы послушать. А мы с Жамах наконец-то настоящую еду едим. У чудиков в еде тоже мясо попадается, но кусочки маленькие, на один укус. И готовят они странно, не так, как мы.

Руки после еды вытираю, тут уважаемые люди приходят, рассаживаются. Тесно становится в ваме, девкам приходится уйти. А нам с Жамах — опять рассказывать. Ксапа слушает, губы кусает.

— Что не так? — спрашиваю.

— Не пойму я Медведева. Умный он, сволочь. Я себя рядом с ним полной дурой чувствую.

— Нормальный охотник, зря ты его ругаешь.

— Может, и зря. Но почему он от надзорщиков вас прятал? По закону наоборот, должен был на весь мир раструбить.

— Зачем?

— Чтоб надзорщики не дали этот мир тихой сапой захватить. И сейчас — прилетел, вас высадил и улетел. Как будто так и надо. Чтоб мы к ним привыкали. Что они, мол, друзья, почти свои.

— А разве нет?

— А разве да? Ты не знаешь, что американцы с индейцами сделали. Что европейцы с австралийскими аборигенами.

— Про аборигенов мне Михаил немного рассказывал.

— А как русские чукчей споили, рассказывал?

— Алкоголиков показывал. Так мне и сказал, чтоб к спиртному не прикасался. Оно для нас хуже протухшего мяса и ядовитых грибов.

Охотники сидят молча, слушают нашу перепалку, на ус мотают. Это Ксапа так говорит. Никогда еще у меня с Ксапой таких разногласий не было. Мне Михаил нравится, Жамах нравится, Ксапе не нравится. И ведь сама не может сказать, чем.

А за те несколько дней, что нас с Жамах не было, жизнь общества сильно изменилась. Малышня мячом в футбол играет. Мяч Михаил привез, правила Ксапа объяснила. Охотники — все — новые копья мастерят. Михаил два ящика охотничьих ножей оставил. Если боковинки рукоятки обломать, из ножа отличный наконечник копья выходит. Острый, прочный! А ножей много. У всех охотников на поясе с одной стороны фляга, с другой — нож в ножнах. И бабам ножей хватило. Никогда у нас таких хороших ножей не было.

Когда Ксапа печку клала, ей чугунов не хватало. Теперь посуды у баб навалом, самой разной. Сковородки, миски, кастрюли, котлы, ведра, тазы. И все металлические или эмалированные. Совсем как те, что я в больнице видел. У мужиков свои игрушки — топоры, лопаты, пилы, молотки какие-то. И бинокли. Топор, кстати, тоже для охоты использовать можно. А еще — плащи из пленки. Легкие, и воду совсем не пропускают. Так что чудики в нашем обществе теперь очень уважаемые люди.

Вечером в хызе сказки рассказываем. Сначала Жук — как на вертушке летал, потом Жамах, а под конец — я. Долго рассказываем. Слушают нас с раскрытыми ртами, вопросы задают. На которые мы не можем ответить, Ксапа отвечает. Жамах свои документы по рукам пускает. Все удивляются, там картинка, на которой Жамах как живая нарисована. Ксапа объясняет, что по документам чудики своих от чужих отличают. Потом берет документы, раскрывает, взвизгивает от восторга и вслух читает:

— Чубарова Жамах Тибетовна. Место рождения — республика Коми, поселок Синдор. Ой, не могу! Жамах, у тебя теперь двойное гражданство!

Радуются все. Новая жизнь в общество пришла. С каждым днем чудес все больше. Сначала носилка. Потом водопровод, теплый хыз, туалет. А за последние дни — все то, о чем Ксапа в сказках рассказывала.

Ночью меня будит Жамах. А ее — малыш. То ли описался, то ли есть захотел. Когда грудничок в ваме, всем спать плохо.

Но дело не в нем. Ксапы в ваме нет. Жамах говорит, она в хызе. Сидит на пустых ящиках и плачет. Я одежку накидываю, электрический фонарь беру, разыскивать иду. Рядом сажусь, к себе прижимаю. Ни о чем не спрашиваю, знаю, сама расскажет. Так и есть. Похлюпала-похлюпала носом, в меня лбом уткнувшись, рассказывать начала.

— Я говорила тебе, что Медведев что-то замышляет. Сегодня ночью, когда помогала маленькому памперсы менять, поняла наконец. Он тебе о наркотиках рассказывал?

— Не помню. Вроде, слышал такое слово.

— Наркотики — это такая гадость, один раз попробуешь, потом жить без них не можешь.

Мы же, вроде, свое едим и пьем. В больнице мы с Жамах вместе со всеми ели. Не было в еде ничего такого.

Ксапа головой качает.

— У тебя на поясе нож висит. Он хороший?

— Очень хороший!

— А ты сам можешь такой сделать?

— Я — нет. Может, Головач теперь сделает.

— И Головач не сделает, — качает головой Ксапа. — В том-то все и дело. Ладно, идем спать. Холодно тут.

Долго я уснуть не могу, ворочаюсь, над ее словами думаю. Ничего не понимаю, если честно.

Утром просыпаюсь от гомона детворы. Выхожу на улицу — друг друга в моей тачке катают. И ведь никто не показывал, как ей пользоваться, сами дошли.

Ксапы нигде нет. Иду искать. Нахожу у Мудра. Сидит нахохлившись, как мелкая птичка зимой. Мудр тоже сердитый.

— Ты, Мудр, мою женщину не обижай, — говорю.

— Обидишь ее. Знаешь, что она придумала? Мы не должны у чудиков ничего такого брать, чего сами сделать не можем. Нам, де, от этого поплохеет.

Я прикидываю. Ножи, топоры, миски всякие худо-бедно сами делаем. Вот пила — вещь полезная. Головач говорит, ему такую не сделать. Бинокль еще… Привык я к нему. Но раньше без него обходился.

Посмотрел на Ксапу, рассмеялся.

— Как же ты без зажигалки жить будешь?

Тут у нее подбородок задрожал. Утешать пришлось. Мудр тоже за нее заступается.

— Ты, Клык, не смейся. Ей зажигалка не повредит, она же не у нас родилась.

— Мне что теперь, свой нож Заречным отдать?

— А что? — оживает Ксапа. — Меновая торговля! Клык, ты говорил, через два года здесь голод начнется. Вот и будем ножи на мясо менять.

— Откуда у Заречных мясо? Сами впроголодь живут, — отметает Мудр. Ксапа опять нахохливается.

— Я вот зачем пришел, — говорю, — Ксапа, как ты узнала, как чудики Жамах зовут?

— В паспорте прочитала, — удивляется даже.

— Вот ты не первый раз говоришь. И Михаил все время говорил, что прочитал где-то. То в книге, то на вывеске. Объясни, что это такое. Я у чудиков отнекивался, что по-ихнему читать не умею. Но надо же знать…

— Ты хочешь научиться читать и писать? — радуется Ксапа. А я вспоминаю, что она еще осенью ко мне с этим приставала, но я тогда отказался.

— А меня научишь, дочка? — спрашивает Мудр. Ксапа как солнышко засветилась.

— Всех научу!

Оказывается, у чудиков этому с детства всех учат. Мы долго говорим, с чего начинать, да что, как и где. Хотели Головача позвать, но он на охоту ушел, его очередь. Мудр обещает с ним вечером поговорить. Ксапа хочет с пацанов и девчонок начать, но Мудр говорит, они и подождать могут. Первым делом надо уважаемых людей обучить. Если с малышни начать, уважаемые люди не захотят детскими забавами заниматься. Я соглашаюсь. А Ксапа задумывается, потом говорит, пусть все думают, что это Мудр велел ей всех грамоте учить. Лисицей была, лисицей и осталась.

А Мудр соглашается. Балует он ее.

С грамотой оказывается не все так просто. То есть, писать по-русски Ксапа может запросто всех обучить. А для нашего языка надо сначала алфавит адаптировать да словарь составить. Ксапа с Мечталкой этим занялись. Нехорошо вообще-то получилось. У вечернего костра Мудр поручает Ксапе обучить охотников читать-писать, а Ксапа десять дней отсрочки просит. Мудр только вздыхает да головой качает. Охотники смеются беззлобно, да к другим делам переходят. Что пора Жамах свои две полоски получить. Тут я рассказываю, как чудиков-надзорщиков обманывали, да что с двумя полосками Жамах бы сразу распознали. А так она среди чудиков за свою сойти может. Ксапа неожиданно меня поддерживает. Мол, Жамах у чудиков уже была, все знает, у нее даже паспорт есть. То есть, чудики ее в свое общество приняли. Охотники спорят. Жамах испуганно ко мне прижимается, головой вертит, сама не знает, что выбрать. Полоски — это авторитет, признание и уважение женщин. А то ходит как нипойми кто. То ли охотник, то ли девчонка малая, мужчины не знавшая. Долго спорят. Решают пока как есть оставить. Все-таки, охотница. А дальше — на мое усмотрение. Полоски можно в любой момент нанести. Напоминают Головачу, что копье обещал, как Жамах родит. Головач тут же поднимается и новое копье ей торжественно вручает с теплыми словами. Ксапа в ладоши бьет. Потом объясняет нам, что такое бурные, продолжительные аплодисменты. Малышне очень нравится. Да и мы ладони отбили с непривычки.

Ксапа связывается по длинноволновой рации с Михаилом, уточняет, что он сегодня не прилетит, и Мудр разрешает мне идти на охоту. А Ксапе велит не бездельничать, а учить охотников грамоте. А раз не может, пусть готовится. Ксапа только грустно вздыхает. Она учится говорить на языке чубаров, а тут все планы насмарку. Зато Жамах радуется! Малыша Ксапе отдает и бежит на охоту собираться. В общем, Ксапа с Мечталкой думают, что с нисходящими дифтонгами делать, на какую букву их посадить, малыш голос подает, а Мудреныш, Фантазер, Жамах и я идем за продуктами.

Не успеваем до подлеска дойти, слышим, бабы шумят. Оказывается, младшая жена Головача, совсем молодая девка из Заречных, вся мокрая и продрогшая вернулась. С моста упала, корзинку с продуктами утопила, нож новый утопила, сама чуть не утонула. Мудр посылает меня разобраться, что с мостом случилось.

А ничего с мостом не случилось. Просто кора со стволов облезать начала. С виду все крепко, а под ногой кусок коры отрывается и скользит как по льду. Девка на таком куске коры поскользнулась, и вместе с ним — в воду…

Опускаюсь я на четвереньки, достаю нож, начинаю старательно бревна от коры очищать. Чтоб под ногами не скользили. Не меньше часа вожусь. Достаю из кармана рацию, вытягиваю антенну, связываюсь с Мудром. Рассказываю, что было, что сделал. Потом связываюсь с Мудренышем, тот мне говорит, где их искать. Убираю рацию, подхватываю копье и спешу к охотникам. Сто шагов бегом, сто шагом. Вверх по склону шагом, вниз — рысью с прискоком. Хорошо! Солнце греет, лес прохладу дает. Легкий ветерок листвой играет, птицы поют. И вообще, все хорошо! Вернусь с охоты, меня жена встретит, девки молодые с уважением на охотников с добычей взгляды бросать будут. А на них взглянешь, так засмущаются, захихикают, скромно глазки опустят.

Быстро двигаюсь, а все ж чуть-чуть опаздываю. Мудреныш с Фантазером нехорошими словами Жамах ругают. А та даже не отнекивается. Глаза в землю прячет, губы кусает, нервно древко копья теребит.

Я поляну взглядом окидываю. Три оленьих туши. Мы, вообще-то, за двумя шли. Кровь только на копье Жамах. Раненых, вроде, нет.

— Ты, Клык, проучил бы свою бабу, — с ходу говорит мне Мудреныш. — Она просто волчица бешеная, а не охотница.

— Простите меня, пожалуйста, — лепечет Жамах. — Я больше не буду.

Слова-то какие знакомые. Сколько раз от Ксапы слышал…

— Да что случилось?

Мудреныш только сплевывает, копье в землю вгоняет, под дерево садится. Фантазер рассказывает.

Как мы охотимся? Выбираем оленей, лучше совсем молодых самцов или старых. Осторожно, чтоб не пугать стадо, отгоняем подальше. И вдали от стада забиваем. Главное, чтоб стадо нас не боялось. А Жамах, как стадо увидела, словно взбесилась! Бросилась в центр, двух полных сил самок завалила на глазах у всего стада, да еще в убегающих копье бросила. Третьего в шею ранила. Добивать пришлось на виду у всего стада.

— Теперь это стадо людей бояться будет, — заканчивает Фантазер. — И двух телят осенью не досчитаемся. Голод на два дня раньше наступит.

Учудила Жамах, нечего сказать… Надо как-то ее выгораживать.

— На полдня вас одних оставить нельзя, — говорю я и сажусь рядом с Мудренышем. (Жамах тут же рядом со мной пристраивается.) — Она же первый раз с нами на охоту вышла. Наших обычаев не знает. Не могли придержать да обучить? Любой пацан знает, что на охоте от бабы больше вреда чем пользы. Особенно поначалу!

— Придержишь ее, — бурчит Мудреныш, но уже не зло, а устало. — Легче медведя за хвост придержать. Говорю же, взбесилась просто.

— Я больше не буду, — скулит Жамах. — Парни, ну что вы как неродные?

— Твоя Ксапа себе такого не позволяла, — упрекает Фантазер. — А если все так делать будут?

Слушаю я их и удивляюсь: и охотники, и Жамах ксапиными словами говорят.

— Ладно. Что сделано, то сделано. Олешек не оживить, так что поедим и назад пойдем, — решает Мудреныш. — Скажем бабам, чтоб третью тушу вялили или коптили.

Жамах вскакивает и с пяти шагов разбега копье куда-то вдаль бросает. Постояла, подождала, пока копье воткнется — и за ним бежит. Возвращается — а на копье жирный заяц насажен. Как углядела? Как попала?

— Шкурку-то попортила! — восклицает Фантазер и незаметно нам подмигивает.

— Это ж надо, насквозь просадила! Теперь только выкинуть, — подхватываю я.

— Добыла — так действуй, — поднимается Мудреныш. — А вы, зубоскалы, за дровами.

Собираем мы дрова, складываем костер. Но запаливать не спешим. Мы огонь с искры зажигаем, а про чубаров, слышали, они палочку между ладоней крутят. Очень нам интересно, как Жамах это делать будет. Сидим чинно, ждем.

Как же! Посмотрели… Жамах кончает свежевать тушку, оглядывается на нас, фыркает и тянет из кармана зажигалку.

— Поняли, племя бездельников? — говорит Мудреныш. — Это и есть то, чего Ксапа боится. Теряем навыки под прессом внешнего влияния!

Хватает Жамах со спины за самую широкую часть и на меня валит. Визгу, хохота… Я щекочу животик Жамах. Фантазер кричит, чтоб слезли с него, что у него своих баб хватает, а сам помогает мне щекотать. Жамах ругает нас по-чубарски, а я перевожу. Оказывается, ее язык тоже неплохо понимаю. Жамах визжит и на меня ругается. Что зайца из-за меня в огонь уронила. Мы, конечно, бросаемся спасать зайца. А он вовсе и не в костре. Обманула!

— Вот проглоты, — смеется Жамах. — О еде больше, чем о бабе думаете!

Назад возвращаемся весело, с шутками. Мы туши несем, Жамах — наши копья. Фантазер говорит, рано ей еще тяжести таскать.

Старая, конечно, поворчит, что лишнего зверя забили. Но что делать? Виноваты, так виноваты.

Михаил прилетает, как и обещал, через три дня. На новой вертушке. Мы таких еще не видели! Ярко-желтая, гладкая вся, блестящая, вытянутая, стремительная как рыба. Михаил дверь открывает, на землю спрыгивает. А за ним — Вадим! Тот самый, которого я первым из чудиков встретил. И молодой знакомый парень по имени Сергей Шелест.

— Оксана, принимай помощника, — говорит Михаил, когда все со всеми поздоровались. — Как ты просила: пилот, молодой, неженатый и к тому же, бард! Но смотри, отвечаешь за него головой, так и знай.

— Ну, Миша, ты даешь! — восхищенно выдыхает Ксапа. — А авиетка?

— Бери выше! Аппарат видишь? Он твой. Салон на десять пассажиров или до двух тонн на внешней подвеске. Ну, две тонны — это на уровне моря, но тонну и здесь поднимет.

Ксапа даже взвизгивает от восторга и к вертушке бежит. Вокруг обегает, на четвереньки встает, снизу смотрит, внутрь лезет, тут же голову высовывает:

— Сергей, прокатишь?

— Сначала разгрузить надо. С полной загрузкой топлива много идет.

— Тоже верно. Клык, позови охотников!

Я давно замечаю, Ксапа не любит, чтоб бабы что-то тяжелое таскали. Еще когда хыз строили. Сама таскает, а другим не дает. Говорит, не женская это работа — тяжести поднимать. Парни еще смеются, мол она не баба, она охотник. Ей можно. Жамах тогда не было — вот кто настоящий охотник. Хоть и с титьками.

Короче, вытаскиваем мы все ящики и тут же под деревьями складываем, чтоб быстрее было. Ксапа опять в вертушку лезет, Жука зовет. А с Жуком — вся малышня. Даже девчонки. Вертушка загудела, винт начинает медленно вращаться. Все быстрее и быстрее. И машина вверх идет. Малыши к окнам прилипли. А машина нос к земле чуть наклоняет, разгоняется и очень быстро за деревьями скрывается. Только шум затихающий.

Бабы беспокоятся, меня и Жамах окружают, расспрашивают, что там в небе и как. Я говорю, скучно там, если долго лететь. Зато видно так далеко, как с перевала. Даже еще дальше. А Жамах говорит, что когда туда летела, ей не до этого было. А назад — и на самом деле скучно. Охотники всю дорогу продрыхли, только Клык в окна глядел. Бабы слегка успокаиваются. А гул то ближе, то дальше.

Наконец, вертушка садится. Восторженная малышня наружу лезет. Я замечаю, что их слегка пошатывает, но глаза горят, а слова из них так и лезут, не остановить. И не понять. Ясно только, что в небе здорово.

Тут Мудр мне знак делает и в свой вам направляется. Пришло время разговора. Я ловлю за руки Ксапу и Михаила, веду к Мудру. Пока идем, они спор затевают.

— Ты зачем всех детей сразу в машину посадила? — сердится Михаил. — А если авария, кто отвечает?

— Миша, если кто-то здесь только подумает, что летать опасно, хорони всю идею… Или ты мне плохую машину подсунул?

— Я же сам на ней прилетел. Не упал, как видишь.

— А что? Вертушки падают с неба? — поворачиваюсь я к ним. Михаил только крякнул.

— Падают, Клык. Иногда падают, — вздыхает Ксапа. — Вспомни, как я сюда попала.

— Так вас же… — И язык прикусываю. — У вас же не такая была. Не вертушка, а как ее?

— А какая разница? Иногда машины с птицами сталкиваются.

Я представил, как вертушка сталкивается с орлом. Летает она очень быстро. Удар будет как камнем в лицо. Да…

— Не бери в голову, — говорит Ксапа. — Чтоб с неба кувырком — это очень редко бывает. Со мной было всего один раз в жизни.

— А со мной — ни разу, — подхватывает Михаил. — Но я знаю людей, которые падали. Говорят, очень страшно.

Хотел расспросить поподробнее, но не успеваю. Подходим к ваму Мудра.

Разговоры ведем важные, но скучные. Что скоро еще две вертушки прилетят, ТОПЛИВО привезут. Что шесть чудиков маленький хыз поставят, в котором БОЧКИ С ТОПЛИВОМ храниться будут. Хыз будет называться «склад горюче-смазочных материалов». Что чудики местных законов и правил не знают, надо проследить, чтоб ненароком ни с кем не поссорились.

Потом Ксапа наказывает Михаилу привезти школьную доску, побольше мела, тетрадок и ручек. У Михаила глаза круглыми становятся. Приходится Ксапе объяснять, что будет учить охотников русскому письменному. Тут как раз Мечталка влезает со своими дифтонгами, которые русскими буквами не нарисовать. Мудр пшикает на нее, но поздно. Глаза у Михаила становятся как у рыбы — того и гляди выскочат.

— Не забивай голову, — говорит ему Ксапа. — С проблемами адекватного перевода мы сами разберемся. Только про тетрадки не забудь. Я не местная, без тетрадок учить не умею.

Много дел обговорили. Но тут у Михаила в кармане рация запиликала. Вертушка с ТОПЛИВОМ подлетает. Мы выходим встречать.

— Клык, мне кажется, твоя Ксапа надо мной все время прикалывается, — говорит мне Михаил. — Чего-то она недоговаривает.

— А что тут такого? — я делаю вид, что удивлен. — Ты недоговариваешь, она недоговаривает. Вот ты привез нам целый ящик пил. Хорошие пилы, нам таких не сделать.

— Ну да! Лично самые лучшие выбрал.

— Мы к ним привыкнем. Как потом без пил жить будем? — Специально ксапины слова повторяю, на Михаила смотрю. — Кончатся пилы, где еще взять? До вас пешком не дойти, далеко очень. Больно нам будет без пил. Ксапа говорит, это по-вашему «ломка» называется.

Михаил даже выругался по-своему. Не знает, куда глаза деть. Права была Ксапа! Ой, права…

— Но ведь хорошие пилы? — спрашивает Михаил.

— Хорошие. И топоры хорошие. А ножи просто замечательные. К хорошему быстро привыкаешь.

— Так что, вы отказываетесь от помощи?

— Мы еще не решили, — честно говорю я. — Мудреныш говорит, эти вещи разрушают нашу самобытную культуру.

Вообще-то, это Ксапа говорила, но Мудреныш вроде как согласился, когда Жамах костер от зажигалки запалила.

— Песец! Полный песец! — расстраивается Михаил. — Разгоню на фиг всех плановиков-прогнозистов к какой-то там матери! Узколобые недоумки! Клык, я тебе очень благодарен, что ты мне это рассказал. Но что дальше делать будем?

А я знаю? Хуже бы не сделать. Не то ляпну — Ксапе планы поломаю. Ага!

— Привези Ксапе что она просила.

А потом садится вертушка. Большая, в которой мы Жамах рожать возили. А в ней — много-много тяжелых бочек. Только разгрузили — еще одна прилетает, такая же. И тоже с бочками. И ее разгружаем. Бочки грязные, пахучие. Если б Михаил рукавицы не дал, извозюкались бы с ног до головы. В общем, и так извозюкались. Запах — как у чудиков в городе. Руки с песком и глиной моем — не отмыть.

— В следующий раз ящик мыла привезу, — обещает Михаил. Со второй вертушкой он улетает. Обещает завтра вернуться с БРИГАДОЙ ШАБАШНИКОВ. Сколько новых слов…

Вечером рассказываю Мудру и Ксапе, о чем мы с Михаилом говорили. Хорошо рассказываю. Как говорит Ксапа, «в лицах и с выражением». Ксапа слушает сердитая, а когда кончаю, в щеку чмокает. Потом она рассказывает, как слова Михаила поняла. Немного спорим. Я понимаю так, что Михаилу плохие советчики попались. А Ксапа — что советчики как раз хорошие, но мы все их тайные замыслы раскусили. Вот это Михаилу и не понравилось.

— Клык, а откуда ты о ломке узнал?

— От тебя слышал. Кстати, что это такое? А то Михаилу твои слова повторяю, он понимает, а я — нет.

Ксапа объясняет. Потом они с Мудром опять спорят «о высоких материях». Я замечаю, что им нравится спорить. С виду, ругаются, руками машут. А оба довольны. Мечталка их слушает-слушает — и засыпает. Я беру ее на руки, в наш вам несу. Она, сонная, меня за шею обнимает. Тяжелая стала, совсем взрослая девка.

Смотрю, как Сергей в своей палатке устраивается, говорю с ним немного. И сам ложусь. Хорошо день прошел, интересно. Если б малыш Жамах басом не орал, совсем хорошо было бы.

Утром встаю поздно, но бабы еду еще не сварили. Погода испортилась, дождик моросит. Иду посмотреть, чем Сергей занимается. Лежит на надувной подстилке, рацию слушает, ничего не понимает. Я переводить начинаю, как охотники договариваются, куда кабана гнать, да как забить, чтоб самому на клыки не попасть. Злой кабан — зверь серьезный! И вкусный. Жаль, мало их.

Тут Мечталка прибегает, завтракать зовет. Я велю ей присматривать за Сергеем. Он у нас человек новый, не натворил бы чего. Носик морщит, но отказаться не смеет.

За завтраком дни подсчитываем, пора малышу имя выбирать. Нас с Сергеем слушать не хотят. Жамах говорит, если б девочка была, я бы имя выбирал. А раз пацан — бабы имя выбирают.

Тут еще степнячки заглядывают. Я понимаю, что теперь до вечера спорить будут. Объясняю это Сергею и веду его знакомить с ПОСЕЛКОМ. Первым делом туалет показываю, потом хыз, места, что под ВЕТРЯКИ присмотрели. Указываю вершину, на которой Михаил собирается РЕТРАНСЛЯТОР ставить.

Пока ходим, осматриваем, большая вертушка на горизонте появляется. Михаил шабашников привез. Я думал, что за люди такие? Оказалось, геологи. Почти всех знаю. Михаил Платона главным назначает, а Мудр с Головачом переглядываются и велят мне приглядывать за чудиками. Я говорю, что без Ворчуна и Фантазера никак не справлюсь. Ну а Хвост, Верный Глаз и Баламут сами решают к нам присоединиться.

Теперь я знаю, что такое шабашка! До обеда наломались так, что завтра все кости болеть будут.

Обеду чудики очень радуются. Хотя еда самая обычная — жареное мясо со свежей зеленью и ягодами для вкуса. Правда, у Юры с Платоном какой-то непонятный спор выходит. Юра предлагает по сто грамм под шашлычок за единение цивилизаций, а Платон так орет на него… Что, мол, еще одно такое предложение — и Юра на эту землю только по телевизору смотреть будет. Я беспокоюсь, как бы не подрались, но оба тут же успокаиваются, как будто ничего и не было.

Плохо, что из всех охотников только я русский знаю. А из чудиков наш язык вообще никто не понимает. Но уже к обеду мы как-то понимаем друг друга.

— Юра, из-за чего вы с Платоном поругались? — спрашиваю, когда рядом никого нет.

— А, забудь. Никто ни с кем не ругался, — отмахивается он. — Я ляпнул глупость, а Платон мне сказал: «Юра, ты не прав!»

Я-то думал, что выучил русский язык…

Вечером шабашники ставят большую зеленую ПАЛАТКУ. Мы с Мудренышем хотели было к ним степнячек с тремя полосками послать, чтоб по хозяйству помогали, всех припомнили, ни одной свободной не нашли. Все при охотниках, все как бы нашими стали. Зато три вдовы, что с братьями жили, сами вызвались. Я с ними Ксапу посылаю, чтоб растолковала обычаи и тем, и другим. Потом помогаю в палатке веревки натянуть, занавески повесить, как мы зимой в хызе делали. Четверть палатки вдовам занавесками отгораживаем.

— … Да ничего я не выдумываю, — гудит из рации голос Михаила. — Аномальная реакция! У тебя просто глаз замылился. Десятки мелочей. Очки, например. Он в первый раз увидел очки и спросил: «Что это?» Я говорю: «Очки. Нужны людям с плохим зрением». — «А-а, понятно». И никакого любопытства. А зубную щетку пять минут рассматривал, сто вопросов мне задал. Или зеркало…

— Зеркало я им показывала, — перебивает Ксапа.

— Хорошо. А телевизор ты им показывала? А «Маугли» Киплинга им тоже ты вслух читала? Клык ведь неграмотный. Откуда он знает, что такое «реклама»? Телевизор их совсем не удивил. А вот детская игрушка — колечко для выдувания мыльных пузырей со стаканчиком мыльного раствора Жамах до глубины души потрясли. Тебе это не кажется странным? Телевизор не удивил, автомобиль не удивил, а мыльный пузырь удивил.

— Ну и что тут такого?

— А то, что они откуда-то знали, что такое телевизор и очки, а о зубной щетке и мыльных пузырях не знали. Что такое унитаз и туалетная бумага знали, а что такое рожок для обуви — нет. А ведь они из разных племен, ты сама говорила, только в прошлом году соприкоснулись. Откуда у них практически идентичный набор знаний о нашем мире?

— Об унитазах я рассказала.

— Ты меня понять не хочешь. Клык несколько раз проговаривался. Я даю ему вилку, говорю: «Это вилка». Он смотрит на нее и расплывается в улыбке: «Вот она какая!» И так десятки мелочей. Называешь какой-то предмет — и идет реакция узнавания. Понимаешь? Он знает, для чего эти предметы нужны, хотя никогда их не видел.

— Ну и что из этого?

— А то, что местные — они не местные! Они или их предки попали сюда из мира, по развитию близкого к нашему. Скорее всего, из нашего будущего. Здесь одичали, потеряли знания, культурные традиции, возможно, смешались с местными. Но что-то еще осталось. Передается как фольклор. Ты это отлично знаешь, но почему-то сотрудничать не хочешь.

— Допустим, все так. Что это меняет?

— Все меняет! Если они здесь застряли и одичали, значит, канал с родным миром прервался! А это уже дело государственной безопасности. Прервался один раз — может прерваться и еще раз. И не только здесь, но и у австралийцев, у американцев, понимаешь? Их там, в чужом мире десятки тысяч.

— Михаил, слушай внимательно, понимай правильно. Канал не рвался. Хочешь, честное слово дам? Или на крови поклянусь.

— Уже хлеб, — недовольно бурчит Михаил. — Но почему из тебя каждое слово клещами вытаскивать надо?

— А потому что я тебе верить не могу — рявкает вдруг Ксапа.

— Ксюша, бога побойся. Я хоть раз тебя обидел?

— Мы обо мне, или о деле?

— А разве это не одно и то же?

— Нет, Михаил, это две большие разницы, как у нас в Одессе говорят.

— Оксана, — перестаньте говорить загадками, — произносит Михаил совсем другим тоном. Сухим, строгим.

— Где наблюдатели комитета по надзору, Михаил? Почему все, что вы мне до сих пор говорили о наблюдателях — ложь? Что они списки товаров режут, что склад горючего запрещают… Как они могут запрещать, если не знают о нашем существовании?

В эфире наступает тишина. Вот и вся дружба, — думаю я. Так хорошо все начиналось… А как Ксапа их ждала… И чего они не поделили? Надо вечером Ксапу расспросить, пусть не увиливает, пусть понятно все разъяснит. Мудр ведь с меня в первую голову объяснений потребует.

— Не зря тебя здесь Великой Хулиганкой прозвали. Вредная ты, — оживает вдруг рация голосом Михаила. Прежним, бодрым и даже как бы обиженным. Как будто ничего и не было. Только я не один день рядом с ним провел, видел, как он своим охотникам разнос устраивал. И в эту бодрость не верю. Ничуть! Значит, Ксапа права. Нужны мы Михаилу, очень нужны, если он через свою гордость переступает. И не сами мы нужны — что с нас взять? Добра у чудиков хватает. А земли наши нужны. Я же видел, как они живут. Хыз на хызе ставят — и так девять раз. Мало у них земли. У нас немного, но у них еще меньше — это если пересчитать на душу населения, как Ксапа говорит. Вот с этим уже можно к Мудру идти.

— Я знаю, что я вредная, — огрызается Ксапа.

— Списки товаров и склад зарубило мое ведомство. Кого надо, я уволил. Но не капать же на своих, когда можно на надзорщиков свалить.

— Михаил, я знаю, ты скользкий как угорь, в любую щелочку без мыла пролезешь. Но у нас разговора не будет, пока ты не привезешь сюда главного от надзора. Питер… Не помню фамилию. Вы его Питером Пэном дразните.

— Оксана, ты совсем с дуба рухнула… — какая-то обреченность в голосе.

— Мне не важно, что ты ему наплетешь. Предупреди только нас, и мы любую твою легенду поддержим. Но я хочу видеть его здесь. Пока не увижу, никаких дел.

Дальше в разговоре ничего интересного нет. Михаил пытается переубедить Ксапу, но она стоит на своем как скала. Я помню, она называла дипломатию искусством вежливых улыбок. Не хочу быть дипломатом, пусть на меня не рассчитывает. Переступать свою гордость, как Михаил сегодня, улыбаться, прикидываться друзьями — у нас так не делают.

А с включенной рацией в кармане Ксапа здорово придумала. Но тоже как-то нечестно. Такое чувство, будто я их из кустов подслушиваю.

Вечером собираемся в хызе, рассаживаемся. Геологам-шабашникам место в первом ряду уступаем. Ксапа сказку рассказывать начинает. Мы с Жамах знаем, что ее сказки — вовсе не сказки. Но в этот раз она нас предупреждает, что это — настоящая сказка. В смысле, выдуманная. Хотя очень похожая на правду. О том, как чудики среди снегов и льдов живут. Как с детства прирученные волки им волокуши таскают. Как золото добывают. Что такое деньги, раньше только я видел. Теперь геологи всем показывают, по рукам пускают. И медные, и серебро, и бумажные. Золотых денег, правда, ни у кого не оказалось. Но Платон золотые часы показал. Интересная сказка! Не только у малышни, у охотников глаза как звезды загораются. Охотники-то хорошо знают, что значит по глубокому снегу тропу тропить, когда злой ветер лицо снежной крошкой сечет. Как хорошо в лесу от ветра спрятаться, как сложно костер на снегу развести. Много вопросов Ксапе задают. Она даже не на все ответить может. Иногда подробно расскажет, а иногда глазами похлопает и по-детски так: «Я не знаю…» И у Сергея или Юры спрашивает. А что же это за сказка, если рассказчик чего-то не знает? В сказках так не бывает!

Я не сразу соображаю, куда Мечталка спряталась. Оказывается, среди геологов сидит, чья-то зеленая куртка на плечах, и тихонько им ксапин рассказ переводит. У Ксапы хоть каждое пятое слово русское, но не зная наших слов, новичку понять трудно.

А вот тому, кто Мечталке куртку подарил, надо объяснить, что это значит. Я в больнице был, видел, как свободно чудики свою одежку кому угодно отдают. Сам чужую носил. Юленька нам с Михаилом каждый день новые белые халаты давала, а старые забирала. Из карманов все на тумбочку выложит, бэджик на новый халат перецепит, а старый — в корзину на колесиках бросает. Но у нас не так! Мою куртку может без разрешения только Ксапа взять. Теперь еще Жамах. Ну, Мечталка — она с детства все мое своим считает. Но если девка куртку парня без спроса на себя накинет, он может ее в свою постель уложить. Хоть весь ее род против будет.

Забыл с чудиком поговорить. А утром вижу, как довольная Мечталка эту куртку под себя перешивает. Хотел я ее поругать, но она так радостно мне рассказывает, как Толик, не зная наших обычаев, залетел, как она ему объяснила, что к чему. Но руки в рукава не продевала! А куртку не отдала! ИБО НЕФИГ! Позволила только забрать то, что в карманах лежит. Теперь перешьет, и это уже ее куртка будет!

Ксапа нас молча слушает, вздохнуть боится. За руку меня из вама вытаскивает и в лесок отводит, чтоб никто не слышал. И долго-долго выспрашивает про БРАЧНЫЕ ИГРЫ И ОБЫЧАИ. Затем бегом бежит в палатку геологов. Я решаю, что это правильно. Геологи хорошие парни, а как со вдовами поладить — не знают. Те тоже первыми подкатиться под бочок боятся.

Когда Ксапа выходит, я, как бы между делом, к парням заглядываю. И вовремя! Потому что Платон Толика отчитывает, Толик сидит злой и красный, а остальные ухохатываются.

Я подсаживаюсь к Толику и объясняю ему тихонько, что старшие в роду женщины куртку ему не вернут. Потому что Мечталке она понравилась, и Мечталка ее под себя перешивает. Но если Толик хочет, то дней через десять может еще раз попробовать Мечталке что-нибудь подарить.

Тут нас зовут завтракать. Потом вертолет прилетает, привозит вещи, что Ксапа заказывала до того, как с Михаилом поцапалась. Теперь Ксапа с пилотами ругается. «Везите назад», — кричит. А пилоты — «У нас приказ доставить. Получите, распишитесь, остальное нас не касается!» Михаил хитрый, сам не прилетел.

Геологи переглядываются — и разгружать начинают. Ксапа гордо разворачивается и уходит. Я — за ней. Думал, утешать придется, а она ничуть не встревоженная, в щелку из вама выглядывает, но отсюда не видно.

— Клык, они что делают?

— Ящики вытаскивают, под деревьями складывают.

— Ой, молодцы, хлопцы! Я так боялась, назад увезут, ты не представляешь!

— Хитрость раньше тебя родилась. Где твой рыжий хвост, лисица?

— Да будет тебе! Я ж дивчина тихая и скромная. — А глаза как сверкают!

После обеда Платон ко мне подходит, дело объясняет. Мы к Мудру идем. Мудр Головача и Мудреныша зовет. И всей толпой мы направляемся в лес выбирать деревья. Надо сказать, я за это геологов сильно зауважал. Когда нам дерево надо свалить, валим то, которое удобней или то, которое поближе. А чудики выбирают так, чтоб лесу не навредить. И у нас на каждое дерево разрешение спрашивают. Если мы разрешение даем, дерево желтой лентой обвязывают — помечают.

А потом я узнаю, что такое мотопила. Жуткий механизм! Понял я, почему чудики так бережно к лесу относятся. Мотопилой весь лес можно за день положить. Я сам мотопилой сучья срезал! Вжик — и все! Самый толстый сук — быстрее, чем вздох сделаешь.

Зато вытаскивать бревна из густого леса — вот где мы наломались… Кончилось тем, что Платон с Сергеем посоветовались, и мы начали бревна к вертушке цеплять. Сергей зависает над лесом, трос опускает. Платон два-три раза трос вокруг бревна оборачивает и знак дает, чтоб Сергей поднимался. И мы очень быстро все бревна из леса вытащили.

Потом, правда, Платон просит меня об этом Михаилу не рассказывать. Оказывается, нельзя так делать. Опасно.

Я понимаю, что геологи ничем не лучше наших охотников. Как у нас молодые говорят: На кабана одному ходить нельзя. Но если никто не видит, то можно!

— Твои шабашники просто шальные какие-то, — жалуюсь Ксапе. — Ни в чем меры не знают. Нельзя так работать — с утра и до вечера. Будто в жизни других дел нету.

— У них — нету! — отрезает Ксапа, разминая мне спину. — А ты хочешь, чтоб они за нашими девками бегали? Их, между прочим, дома жены и дети ждут.

Надолго задумываюсь над ксапиным АРГУМЕНТОМ. Жены и дети — это, конечно, серьезно. Один лишь Толик пока женщину в свой вам не привел. Но говорить ли об этом нашим вдовам, у которых на геологов свои ПЛАНЫ? А-а, сами разберутся! Намекну, но в детали вдаваться не стану.

— Я скажу Платону, чтоб завтра выходной устроил. А ты подумай, чем ребят занять, — решает Ксапа. — На охоту, что ли, своди.

Смешно будет, если геологи ее послушают, — задумываюсь я. — Хотя, с другой стороны, она — здешняя, две полоски имеет. А они как бы гости…

Между прочим, Жамах дает сыну иноземное имя — Олег. Особых споров не было, потому что она сама из чужого общества. Только я знаю, что имя не чубарское, а того мудрого чудика, что ей в лоно рукой лазал, когда рожала. Думал, она этого чудика возненавидит за подобный изврат.

— Глупый ты, — говорит мне Жамах. — Если б не он, я б три дня в муках помирала. А молодые — так вообще хотели мне живот разрезать, чтоб малыша вынуть.

— Как?

— Вот так, — проводит ладонью. — Разрежут, вынут, потом зашьют. Мне девки шрамы показывали. Смотреть страшно!

Следующий день и на самом деле выходным получается. Только у охотников, а не у чудиков. Два вертолета прилетают, ретранслятор и автоматическую метеостанцию привозят. И чудики летят устанавливать их на вершину самой высокой горы.

А перед тем, как установить, верхушку надо от снега и льда до камня очистить, в камне дыры высверлить, в них штанги вогнать, что-то там зацементировать. Я понимаю, что дело непростое. А Мудреныш решает своими глазами посмотреть.

Когда первая вертушка взлетает, выясняется, что Мечталка тоже решила своими глазами посмотреть. Я замечаю, что Сергей нервничает, от своей машины не отходит. Рацию громко включает, чтоб разговоры тех, кто сверху, слышны были.

В полдень в горах что-то бабахает. Эхо долго гуляет. Где-то камнепад сходит. Через час — опять. Сергей говорит, взрывами вершину ото льда и ненадежных камней очищают.

Вскоре из леса прибегают два возбужденных геолога из тех, кого наверх не взяли.

— Петроглифы! Великолепные петроглифы чудесной сохранности! — размахивает руками тот, что постарше. — Целая галерея удивительных петроглифов!

— Это вы о рисунках на базальтовой скале с козырьком? У поваленной сосны, — уточняет Ксапа, чему-то смутившись.

— Ну да! Их нужно немедленно зафиксировать! Черт! Где моя камера? Кто опять взял мою камеру?

— Григорий Кузьмич, да не суетитесь вы так. Никуда петроглифы от вас не убегут. А если даже убегут… — геолог насторожился, — я кликну малышей, мы вам новых нарисуем, — заканчивает Ксапа.

— Оксана Давидовна, так это ваши?

— Ну… Парочка моих, в стиле «палка, палка, огуречик» тоже есть. Но я главным образом краски размешивала.

— А мамонт?

Ксапа хихикает, закрыв лицо ладонями. — Это не мамонт. Это одногорбый верблюд дромадер, которого караванщик за повод ведет. Ну не художник я! Когда верблюд не получился, я попыталась лишнее стереть. Стало только хуже. Тогда я замаскировала мазню под мамонта.

— Оксана, вы только что похоронили гипотезу о великом переселении народов, — чуть не до слез огорчается геолог.

Просыпаюсь и некоторое время слушаю, как Ксапа учит слова языка Чубаров. Жамах иногда поправляет. С языками у Ксапы беда. Никакой памяти. Но упорства много. Все чудики упорные.

Жамах сидит, коленки в стороны, и аккуратно остругивает древко копья. Весь пол усыпан мелкими желтыми стружками. Опять мое копье взяла! Ладно, пусть строгает. С копьем она лучше меня обращается, не испортит.

Быстро одеваюсь, глажу по спинкам своих женщин, чтоб улыбнулись, и, потягиваясь, выхожу из вама. Три девки с грязными горшками и облезлой шкурой направляются к речке. Бегу к Головачу.

— Головач, дай шкуру кабана. Ненадолго!

Зажав свернутую шкуру подмышкой, прячась за кустами, бесшумными охотничьими шагами крадусь за девками. Когда девки начинают мыть горшки, накидываю шкуру кабана на спину, становлюсь на четвереньки и по кустам подбираюсь поближе. Сейчас визгу будет!..

— … наконец-то у парня семейная жизнь наладилась. Такой видный охотник, и холостяком ходил.

— Небось, заречные по нем до сих пор сохнут.

Интересно, о ком разговор? Затихаю и ложусь брюхом на землю.

— Двух баб взял — и обоих из чужих племен.

— Одну мог бы и из наших взять.

— Да ладно тебе! У тебя свой мужик есть.

Похоже, о Баламуте речь.

— Я не завидую. Просто не дело, когда в семье три охотника. Кто-то с детьми сидеть должен, очаг поддерживать.

— Поверь моему слову, скоро Ксапа забудет про охоту.

— С чего бы?

— Она с мальцом больше родной матери носится. Как Жамах на охоту, из рук не выпускает.

Мать моя — медведица! Ведь обо мне говорят! Подпираю голову кулаком и слушаю.

— А все-таки, малец не его. Как ни считай, Жамах к нам зимой уже с пузом пришла.

— А чей, не говорит?

— Мой, говорит. Медведь с сыновьями, наверно, постарались. А может, еще когда у степняков была, кто-то созоровал. Какая сейчас разница? Клык за своего признал.

Ух ты! Вот так и узнаешь о себе самое интересное. Слушаю новости и незаметно засыпаю…

— Дрыхнет, суслик! Мы тут сокровенным делимся, а он шкуркой прикрылся и дрыхнет!

Так громко, что аж вздрагиваю. Блин! (Как Ксапа ругается) Кто кого напугал, спрашивается? А у них в руках три полных горшка холодной воды. Поймут, что подслушивал — ходить мне мокрым… Выкручиваться надо!

— Бабоньки, чего шумите? Я вам спать не мешал.

— И правда, Пумша, что ты сразу накинулась? Замотался парень. Думаешь, легко спать, когда рядом грудничок всю ночь голосит?

Спасибо тебе, добрая душа.

— Давайте, помогу, — скатываю шкуру, забираю у девок два горшка и широким шагом иду к поселку. Девки семенят сзади.

— Эй, осторожней! Расплескаешь — снова за водой отправим.

— А вдруг, он нас подслушивал?

— Да брось ты! И шкуру припас, чтоб подслушивать сподручней было?

У вама нас встречает удивленная Ксапа с малышом на руках. Подмигиваю ей и прохожу мимо. Физиономия ее становится еще более удивленной.

— Смотри, Олежка, какой наш папа — первый парень на деревне! — слышу за спиной. — Девки за ним косяком бегают.

Заканчиваем склад горюче-смазочных материалов, перекатываем туда бочки с топливом. (Опять от нас неделю этой гадостью пахнуть будет.) Генераторную пока не начинаем — кончились гвозди и цемент. Цемент — это такой порошок, из которого камень делают. Пока Михаил не подвезет, у шабашников выходной день. Мы с Ворчуном и Фантазером теперь тоже шабашники. А я еще заместитель бугра. Бугор — это Платон.

Подходят Мудр с Головачом. Геологи обозвали их приемной комиссией. Мудр стучит по стенке кулаком.

— Нет, такой хыз сто лет не простоит.

— Ты же сказал, что через три года мы здесь не то, что оленей — всех мышей съедим, — ухмыляется Головач. — Зачем нам хыз на сто лет?

Мудр качает головой и задумывается.

— Сто лет не простоит, а тридцать — гарантирую, — заявляет Платон, когда я перевожу ему разговор.

Пока работы нет, решаю потренироваться с копьем. Ксапа говорит, Жамах наладила центровку и баланс моего копья, теперь оно точнее летать будет. Я как-то и до этого не жаловался…

Беру копье и, чтоб с охотниками не столкнуться, иду в сторону перевала. Перехожу мост и вижу свежие следы. На камнях много не углядишь, но кто-то тут шел совсем недавно. Иду по следу. Вдоль ручья земля мягкая, след четкий…

Опаньки! Не меньше шести охотников! Следы крупные! Шаг широкий. У нас таких рослых — по пальцам пересчитать. Кремень, Мудреныш, Головач в поселке остались, не их следы. Тогда кто же?

Хочу Мудра предупредить, да как на зло рацию в ваме оставил. На стройке рация не нужна, выложил из кармана, чтоб не поломать. И забыл. Бежать, предупредить? Поселок на другом берегу, брод далеко, так что чужие нашим пока навредить не смогут. Крадусь как охотник за дичью.

Чужие осторожно идут, открытых мест избегают. Первый раз в наших местах — это потому что след иногда в тупики заводит, потом назад идет, озерцо или скалу обходит.

Слева в траву падает камень. Оборачиваюсь на шум — и получаю древком копья по голове…

… Ой, как больно! Пытаюсь пошевелиться — руки и ноги связаны вместе. И голова болит. Никого не предупредил и так глупо попался. Как ребенок!

Перекатываюсь на другой бок. Лежу под кустом на краю поляны. В пяти шагах от меня сидят и тихо беседуют те, кого я выслеживал. Ну да, шесть охотников. Рослые, широкоплечие, могучие. У каждого копье и другое оружие. Не Заречные, не Степняки. Незнакомые.

— Парни, — говорю, — мы с вами не воюем. Развяжите меня.

Все шестеро поворачиваются ко мне, говорят что-то на своем языке. Некоторые слова кажутся знакомыми. Жамах так говорила, пока наш язык не выучила! Это Чубары. Принесла их нелегкая! И языка совсем не знаю. Хорошо, если пару сотен слов запомнил. И полсотни ругательств. Сложный у них язык, почти как русский, на котором Ксапа говорит. Эх, поздно Ксапа начала чубарский учить… Попробую по-ихнему.

— Я ты нет война. Я знать женщина Жамах. Чамах, — пытаюсь как можно точнее выговорить ее имя. — Ты знать Жамах?

— Ты… Жамах? — один даже на ноги вскочил.

— Жамах женщина охотник. Жамах жить мой… — Как же «вам» по чубарски? — Я вместе жить Жамах. Жамах родить ребенок. Охотник. Недавно.

Как мало слов! Чубар спрашивает что-то, а я ничего не понимаю. Так ему и говорю:

— Не понимать. Говори медленно. Говори просто.

Понял. Теперь четко и медленно выговаривает каждое слово. Остальные тоже столпились вокруг меня, в рот смотрят.

— Жамах жива?

— Жамах жива. Вчера Жамах я ходить охота. Мой женщина сидеть кормить ребенок Жамах.

Все чубары заговорили разом. Спорят о чем-то.

— Ты ЛУПАЧ Жамах?

— ЛУПАЧ не понимать.

Парень жестами показывает.

— Нет. Я нет ЛУПАЧ Жамах. Я Жамах друг. Я ЛУПАЧ мой женщина.

Опять спорят. Причем, обо мне и на повышенных тонах. Что бы им такого сказать?

— Я ты идти Жамах. Жамах радоваться. Мой женщина радоваться. Мой женщина варить мясо. Я ты есть мясо.

Выслушивают меня внимательно и опять спорят. А мне в голову идиотские мысли лезут, что Жамах только среди наших баб крупной выглядит. А среди этих охотников — обычная баба, на полголовы ниже мужчины. А степняки рядом с чубарами вообще дети. О, еще одно чубарское слово вспомнил!

— Эй! Я Жамах брат.

— Нет, — оборачивается ко мне парень, — я брат Жамах.

Кажется, я не то ляпнул. Что-то изменилось Чубары уже по-другому спорят. Пятеро убеждают в чем-то шестого, самого рослого, что на голову выше меня будет. Рослый рявкает, четверо замолкают. Теперь только двое ругаются — тот парень, который первый откликнулся на имя Жамах и рослый. Остальные четверо сидят, слушают, не вмешиваются. Спорщики раньше кричали, руками махали. Теперь произносят слова четко, медленно, зло. Ох, не нравится мне это…

Все встают. Рослый бросает фразу, и один чубар снова садится рядом со мной. Остальные идут на поляну. Рослый и брат Жамах втыкают копья наконечниками в землю шагах в пятнадцати друг от друга, берутся за другое оружие. У рослого — дубина, у брата Жамах — каменный топор. Идут навстречу друг другу. Рослый взмахивает дубиной, и начинается бой. Нехороший бой, неравный. Это все равно, как если бы я против Кремня драться вышел. Рослый сильней, и дубина у него мощнее топора. У топора топорище тонкое. Брат Жамах отступает, уворачивается, отпрыгивает. Иногда пытается атаковать, но рослый легко отбивает удары. Сильный он, зараза, дубиной как прутиком вертит. Охотники кружат по поляне словно хищники. Но ясно, что недолго это, до первой ошибки.

Опа! Брат Жамах подныривает под дубину и без замаха тыкает топором в лицо рослого. Тот отклоняется назад, но поздно. Сплевывает в ладонь два выбитых зуба, трогает разбитые в кровь губы и рычит зверем. Теперь он размахивает дубиной так, будто она совсем ничего не весит. Брат Жамах больше не атакует. Только отбивает удары да отступает. На плече и ребрах появляются кровоточащие царапины.

Внезапно рослый прыгает вперед и толкает противника ногой в живот. Брат Жамах валится на спину, сбивает спиной воткнутое в землю копье. А рослый наконец-то достает его дубиной. Каменный топор, описав дугу, улетает в кусты. Рослый ревет и, с круговым замахом дубины, бросается на лежачего. Под руку брату Жамах попадается копье. Быстрым движением он поднимает древко. Но один конец копья прижат к земле его плечом. Поднимается только другой, с наконечником… И рослый с разгона налетает на наконечник животом. Это не мешает ему завершить удар. Кто из противников кричит, я не понимаю. Наверно, оба. Брат Жамах откатывается, я вижу, что левая рука его сломана выше локтя. Рослый падает на колени. Наконечник копья торчит у него из спины. «Рожон», вспоминаю я ксапино слово. «Не лезь на рожон». Верно она говорила…

Некоторое время брат Жамах баюкает сломанную руку. Перекатывается, встает на колени, поднимается и сильно бьет ногой по древку копья. Рослый дико кричит и валится на бок. Брат Жамах бьет по древку еще и еще раз. Пинком опрокидывает рослого на спину и наступает на горло. Очень скоро все кончается.

Подходят охотники, молча наблюдавшие за поединком. Один выдергивает из тела рослого копье, другой занимается сломанной рукой брата Жамах. Двое оставшихся шагами размечают могилу, снимают дерн. Я решаю пока не привлекать к себе внимания. Ксапа рассказывала мне про жертвоприношения, а от дикарей можно всего ожидать.

Тот, который осматривал сломанную руку, идет в кусты за ветками для шины. Потом стаскивает с трупа рослого куртку и кромсает ее на полосы. Один из копавших могилу недовольно качает головой и что-то говорит. Охотник отвечает ему коротко и зло. На меня никто не обращает внимания.

Через час все закончено. Труп закопан, охотники собирают вещи. Брат Жамах с моим копьем в руке подходит ко мне. Осматривает наконечник, сделанный из стального ножа, втыкает копье в землю. Проводит рукой по гладко оструганному древку.

— Жамах? — указывает пальцем на древко.

— Жамах, — подтверждаю я.

Толчком ноги он переворачивает меня лицом вниз. Я уже приготовился получить удар копьем под лопатку, но чувствую, как он режет связывающие меня ремни. А потом просто уходит.

Я был так долго связан, что теперь не чувствую ни ног, ни рук. А чубары уходят в сторону перевала и даже ни разу не оглядываются. Суровые люди.

Когда начинаю чувствовать руки и ноги, становится совсем плохо. Тысячи иголок колют кожу изнутри. Наконец, я прихожу в норму. Чубары унесли все мои вещи, все, что было на ремне и в карманах, нож, копье, зажигалку, прочную леску. На поляне остался только холмик могилы… и воткнутое наконечником в землю копье! Видимо, это было копье убитого. А может, наоборот, брата Жамах. Он же мое взял, а мое лучше!

Выдернув копье и примерив его к руке, я спешу домой. Бегу так, как бегал только раз в жизни — когда авиетку догонял.

— Чубары здесь были, — врываюсь в вам Мудра даже не поздоровавшись. — Шесть разведчиков.

— Где они? Зачем пришли? — Мудр сразу понимает, насколько серьезно дело.

— Назад пошли, на перевал. Надо, чтоб наши охотники на перевале дежурили. Если Чубары опять придут, по рации общество предупредили.

— Правильно говоришь, — соглашается Мудр. — Если назад пошли, время у нас есть. Сейчас уважаемых людей соберем, ты все подробно расскажешь.

Со времен пожара у нас такого важного и тревожного собрания не было. Все общество собралось. И Жамах, и геологи-шабашники. Сначала я кратко рассказываю. Ксапа перепугалась, Жамах перепугалась, копье чубарское у меня забирает, рассматривает внимательно, вроде, слегка успокаивается. Я второй раз рассказываю, на этот раз подробно, со всеми деталями. Охотники много вопросов задают и решают, что теперь делать. Кто-то из молодых встает и предлагает догнать и убить чубаров. Жамах испуганно сжимает мою руку.

— Сядь, — прикрикивает на него Мудр. — Ты их два дня догонять будешь. И еще неизвестно, кто кого… А мы с ними воюем?

— Так ведь они Клыка…

— Что они — Клыка? Убили? Покалечили? Клык им сказал: «Мы с вами не воюем». Они ушли. Так?

— Так. Но…

Я смотрю на Ксапу. Как на иголках сидит. На Жамах смотрю — не в себе охотница. Лицо красными пятнами пошло. Эх, зря ей две полоски не сделали. Надо было. Нашей сейчас считалась бы. А так — нипойми кто. Как бы ей плохого не сделали, если мы с Чубарами схлестнемся.

Внезапно Жамах поднимается, древком копья о землю бьет.

— Я пойду к Чубарам, скажу, чтоб сюда не ходили. Я чубарка, меня послушают.

Сразу все зашумели, ничего не понять. Мудр ждет, ждет и как рявкает:

— Тихо!

Мы затихаем. Мудр оглядывает всех нас и говорит:

— Первое, что меня тревожит, как тебя встретят. Второе — послушают ли? И, наконец, вернешься ли ты назад?

— Вернусь обязательно. Я же здесь сына оставлю, — говорит Жамах. — об остальном не тревожься. Это мои проблемы.

Последнее слово по-русски говорит. Не все даже понимают.

— Не об этом я. Вдруг тебя Заречные по дороге перехватят?

— Стойте! Я знаю, что делать! — вскакивает Ксапа. — Мы сейчас полетим к Чубарам на вертолете. И никто нас в воздухе не перехватит. А они испугаются нашего могущества и к нам не полезут, вот! Я сказала!

Что тут начинается! Все разом галдят, никто никого не слушает. Ксапа что-то на ухо Жамах говорит, Жамах кивает. А я понимаю, что спорить будут долго, но все по-ксапиному выйдет. Но двоих их отпускать никак нельзя! Придется мне с ними лететь. Вертушкой умеют управлять Сергей и Вадим. Но Вадим говорил, что Сергею по должности положено, а он на такой не летал. Значит, четвертым будет Сергей. Хорошо бы Кремня пятым взять, он надежный и сильный. Но сначала делает, потом думает. Лучше Мудреныша. Но у Мудреныша за каждым словом две задние мысли. Я опять дураком себя чувствовать буду.

Сажусь поближе к Сергею, объясняю ему, что скоро Ксапа всех переспорит, нам надо будет за перевал лететь. Сергей говорит что-то Платону и уходит вертушку к полету готовить. А Платон и шабашники вокруг меня рассаживаются, приходится еще раз утренние приключения рассказывать. На этот раз — по-русски. Платон говорит, что летит с нами, но надо у Михаила добро получить. Я не понимаю, но решаю, что если это долго, то ждать не будем. Оказалось — быстро. Михаил разрешает использовать оружие только для самообороны. И обо всех новостях докладывать ему в реальном времени. Я опять не понимаю. Потом у Ксапы спрошу.

— Не обращай внимания, это наши заморочки, — успокаивает меня Платон.

Пока мы ПЕРЕТИРАЕМ этот вопрос, Ксапа совсем разбушевалась. Кричит на охотников, что мы должны помочь Чубарам. Большинство охотников почему-то Чубарам помогать не стремятся. Чубары обижают Степняков, а Степняки каким-то образом нам родными и близкими сделались. Еще осенью врагами были. Я удивляюсь двум вещам: Почему никто больше не боится Чубаров, и почему Степняки нам стали родными? Ну ладно, среди нас много девок из Степняков. Но из Чубаров только одна…

Жамах сидит скромно, тихо, только желваками играет.

— Тихо! — опять кричит Мудр и поднимается. — Говорить буду. К Чубарам полетят Клык, Ксапа, Жамах и те, кого Клык возьмет. Сегодня они полетят знакомиться, и ничего больше. Если Чубары их примут с уважением, будем думать, что дальше делать. А если нет — сделаем так, чтоб к нам они ни ногой! Я сказал!

Удивительно, пока спорили, почти все были против. А теперь все хотят со мной лететь. Мы с Ксапой парой слов перекидываемся, и она бежит вещи собирать. Жамах убегает со степнячками договариваться, чтоб ее малыша покормить грудью не забывали. Приглядеть за ним и Мечталка может, но молока у нее нет.

Вот чем охотник от бабы отличается. Мудреныш на минуту в вам заходит, берет копье, рюкзак на одно плечо забрасывает — и готов. А у баб сборов на полдня. Ксапа два больших ящика барахла набирает. Мы с Платоном еле тащим.

Наконец, все вещи собраны, все в вертолет погружено, сами садимся. Копья в проход между креслами кладем. Мудреныш ни разу не летал, Ксапа объясняет ему, где нужно сидеть, за что можно держаться, чего трогать нельзя. Проверяет, все ли взяли рации. Есть ли у Сергея и Платона ПИСТОЛЕТЫ. Платон и ей выдает КОБУРУ С ПИСТОЛЕТОМ. Ксапа куртку сбрасывает, ремни кобуры на себе застегивает, чтоб кобура почти подмышкой спряталась, сверху куртку надевает.

— Так, рация, копье, голова — все взяла. Серый, полетели!

Хотел расспросить, что такое пистолет, но не успеваю. Сергей зовет дорогу показывать.

Первую остановку делаем над поляной, где чубары дрались. Даже не садимся. Повисели немного, на свежую могилу сверху взглянули и дальше летим. Я сижу рядом с Сергеем, чубаров высматриваю. Жамах за спинкой сиденья стоит, подробности о чубарах выспрашивает. У нее, оказывается, два брата. Не может понять, которого из них я видел.

— А кого твой брат убил? — спрашиваю я.

— Гада одного. Сама бы убила, да повода не давал.

— Точно?

— Ты же его копье принес. На древке копья метка стоит. У нас у каждого на оружии своя метка.

— Ты мое копье остругивала. И на мое метку поставила?

— Ага, — улыбается. — Твою (рисует в воздухе клык), а рядом свою, маленькую. Скажи, ты на самом деле приглашал их к нам мясо есть?

Я повторяю фразу, что сказал ее брату.

— Ну, я им задам! — непонятно чему улыбается Жамах. — Ты только мне врать не мешай. Если спросят, говори, что я тебя к ним послала.

Ксапа втискивается между моим креслом и креслом пилота. В руке бумажка с непонятными значками.

— Серый, я прикинула по времени, они где-то на подходе к перевалу. Начинаем поиск с этой точки.

Мне даже интересно стало, почему — поиск. Думал, прилетим и сразу сверху их увидим. Но Ксапа оказалась права. Никого не видим. Круг делаем — никого. Садимся на перевале, мы с Мудренышем и Жамах выходим из вертолета, следы ищем. Мудреныш первый примечает след. Но не тот, старый. Не от нас, а к нам. Жамах второй след находит, совсем свежий. Быстро Чубары ходят, если уже перевал прошли. Мы год назад медленней шли. Правда, они налегке идут, а мы туши оленей несли.

Возвращаемся в вертолет, поднимаемся повыше, снова круги над скалами описываем.

— Они что, прячутся от нас? — спрашивает Сергей.

— Мы прятались, когда впервые авиетку увидели, — припоминаю я.

Сергей поднимает машину еще выше. И включает какую-то инфракрасную аппаратуру. Я не понял, что это такое, но Платон одобряет, а Ксапа говорит, что где же он раньше был?

Но первым Чубаров замечает Мудреныш. Он смотрит вниз в бинокль и видит, как один из чубаров перебегает от камня к камню.

— Жамах, хочешь им что-нибудь сказать? — спрашивает Сергей и протягивает ей черную штуковину на шнурке. — Эта вещь называется микрофон. Нажимаешь кнопочку сбоку, подносишь к губам и говоришь. Снаружи твой голос будет очень громкий.

И показывает, как надо.

— Они меня услышат?

— Без всякого сомнения! Э-э! Подожди, я пониже опущусь.

Мы спускаемся, как сказал Сергей, до высоты птичьего полета, и Жамах начинает радостно говорить что-то по-чубарски. Мы ничего не понимаем, но все наперебой подсказываем ей, что сказать надо. Она лишь весело глазами посверкивает и тараторит по-своему. Чубары из-за камней выходят, головы задирают, на нас глазеют. Сергей присматривает ровное место в тридцати шагах от них, сажает машину. Жамах первая выскакивает, бегом к своим бросается. Охотники от нее шарахаются, даже копья вперед выставляют. Но признают быстро. Жамах их обнимает, кого-то за волосы дергает, другого по плечам хлопает, третьему кулаком в брюхо сует.

Я не сразу понимаю, чему чубары так поразились. Мы-то привыкли что на ней одежка чудиков. Но чубары брезентовую штормовку в первый раз видят.

Мы все выходим из машины и встаем цепочкой вдоль борта вертолета. А Жамах уже тащит за руки к нам двух чубаров. Те выглядят не очень довольными и явно не спешат на знакомство. Брат Жамах идет сам, осторожно шагая и явно оберегая сломанную руку. За ним с видом «два раза не умирать» настороженно топают еще двое недовольных. Вертолет явно произвел на них впечатление, руки просто сами тянутся к оружию.

Начинается процедура знакомства. Жамах тараторит не переставая, то по-ихнему, то по-нашему. И вся так и светится счастьем. Первой представляет Ксапу. Не знаю, что говорит, но чубары улыбаются и слегка кланяются. Вторым вытягивает за руку из строя меня. Сначала ругает охотников (это я по жестам понимаю и по тому, какими кислыми становятся их лица), потом сочиняет небылицы обо мне (лица вытягиваются и становятся почтительными).

— Что ты им сказала? — интересуюсь я по-русски.

— Что ты мой мужчина, что ты меня трижды от верной смерти спас. Ну и еще всякое. Мы же договорились, не мешай врать.

Ксапа хихикает, Жамах обнимает одной рукой ее за талию.

Представление занимает много времени. О каждом чубаре Жамах рассказывает много охотничьих баек, кто в одиночку медведя завалил, кто от целой стаи волков отбился, кто три дня лося преследовал… Я одно понимаю: Наши обычаи лучше. Мы хотя бы хвастаемся сидя у костра и закусывая свежим мясом. Так Жамах и говорю. А она переводит чубарам. Все смеются, напряженность уходит. Ксапа пользуется моментом и говорит, чтоб все грузились в вертолет. Жамах поддерживает. Нашим повторять два раза не надо, дома и стены помогают, как говорит Ксапа. Но чубаров Жамах, как детей, за руку затаскивает и усаживает в кресла. Копья отбирает и кладет в проход рядом с нашими. Места хватает всем.

Тут Жамах делает вид, что только сейчас замечает мое копье. Поднимает с пола, грозно рявкает, указывая на метку, дает кому-то подзатыльник и отдает копье мне. По ее приказу чубары собирают все вещи, что отобрали у меня и, с виноватым видом, кладут к моим ногам. Ксапа отзывает Жамах, женщины коротко шепчутся, и Ксапа лезет рыться в ящиках, которые мы погрузили перед отлетом. Возвращается с охапкой ремней и ножей в ножнах.

— По случаю знакомства мы решили сделать подарки охотникам Чубаров, о которых много слышали, — громко произносит она, а Жамах переводит. Чубары встречают раздачу подарков с недоверчивым оптимизмом, а бурные, продолжительные аплодисменты их не на шутку пугают и тревожат. Но Жамах объясняет и успокаивает. А робкие аплодисменты с их стороны мы дружно подхватываем. На лицах вновь появляются улыбки.

— Жамах, предупреди своих, что сейчас будет шумно. Серый, заводи шарманку, — командует Ксапа.

Когда машина отрывается от земли и идет вверх, чубары изо всех сил делают вид, что им не страшно. Неужели и у меня в первый раз было такое напряженное лицо?

— Куда лететь? — оборачивается к нам Сергей. Жамах выдергивает за руку одного из охотников и сажает в кресло справа от пилота. Объясняет, что он будет показывать дорогу.

Та Жамах, которую я вижу сегодня, очень сильно отличается от той, к которой мы привыкли. Она говорит без умолку, она командует мужчинами, и ее слушаются! От новой Жамах мы вряд ли услышали бы жалобное: «Я больше не буду. Ну что вы как не родные» за лишнего убитого оленя. Значит, придуривалась. Когда я научусь баб понимать?

Вертолет идет низко и быстро. Горелый лес проносится в половине броска копья под нами. Даже мне жутковато становится. Ксапа говорит, что на такой скорости мы за полчаса долетим. Я еще плохо разбираюсь в ее часах, но до реки долетаем на самом деле быстро. Как давно я здесь не был!.. Целый год.

Сергей сбавляет скорость и летит над водой вверх по течению. Приблизительно, на дневной переход. Потом заворачивает влево, к горным отрогам. И мы видим стоянку Чубаров. Хорошо они спрятались, и от степняков, и от Заречных разом. Считается, что эта земля как бы наша, но мы сюда редко ходили. Далеко, да и добычи мало.

Жамах просит Сергея облететь стоянку, потом зависнуть над ней. В общем, перепугала всех до смерти. Кто-то даже копье в нас бросает, но мы слишком высоко летим.

А Жамах берет микрофон и по-чубарски говорит. Мы опять ничего не понимаем, чубарские охотники смеются, а внизу паника начинается — сильнее, чем у нас, когда от пожара спасались.

Жамах хочет, чтоб мы сели прямо посреди вамов, но Сергей не соглашается. Сажает машину между рекой и стоянкой. Жамах открывает дверь, и чубары, разобрав копья, выходят первыми. Я тоже тянусь за копьем.

— Не трогай, — говорит мне Ксапа. — Не так поймут. Если что, я прикрою.

Ну ничего себе! Охотник я, или погулять вышел? Фу ты, сам ксапиными словами думать начал. Хочу серьезно поговорить, но она уже наружу выскакивает. И Жамах тоже. Спешу за ними, чтоб объясниться, а за мной остальные выходят. Тоже без копий, с пустыми руками. Бардак! Все беды — от женщин!

— Сергей, останься. Из машины не выходи, — слышу за спиной голос Платона. Ну хоть один нормальный.

Впереди идут чубарские охотники, за ними мы, а навстречу нам — все Чубары разом. И все — с оружием. А у меня только нож на поясе.

Жамах кричит что-то, руками над головой машет и убегает вперед. Навстречу ей пять женщин бегут, с копьями. Поравнялись, копья отбросили, одна в боевую стойку встает — чуть приседает, ноги в коленях напружинила, вперед пригнулась, руки разводит вперед и в стороны. И Жамах напротив нее так же встает. Остальные смотрят и кричат что-то, да не понять, никто из нас таких слов не знает. А эти бросаются друг на друга, на траву валятся.

— Ну, блин горелый, торжественная встреча, — изумляется Ксапа и даже останавливается в растерянности. А Жамаж уже подминает под себя незнакомку, садится на нее верхом. Потом на ноги вскакивает, помогает подняться побежденной. И опять сцепились. Нет, на этот раз просто обнимаются. Игры у них такие, блин!

Жамах перед второй бабой в боевую стойку встает. Но та ладошками перед собой машет, по животу руками себя гладит, большое пузо показывает, Мол, на сносях. Обнимаются осторожно. Ну и хорошо, а то с их обычаями я поседею раньше времени.

Жамах двух баб за руки хватает, к нам бегом тащит. Довольная… Опять знакомства начинаются. Думаете, меня первым представила? Как же! Ксапу. Меня — вторым. Ладно, пусть вторым, но хоть бы переводила побольше. А так полным идиотом себя чувствуешь под любопытными взорами пяти баб. Поэтому обнимаю я ее за талию одной рукой, второй — Ксапу и веду прямо на толпу местных.

— Кто у вас самый главный, — говорю. — Представь нас.

Сквозь толпу идем, нам дорогу уступают. Улыбаются все, это хорошо. Жамах здоровается со всеми, на десять вопросов сразу отвечает. Тут сзади баба заголосила. Я оглядываюсь. Нет, на нас никто не смотрит.

— Это женщина убитого, — говорит Жамах. — Ей сказали, что он в горах разбился. Ты только не проболтайся. Не надо ей правду знать. И никому не надо.

— Как я могу проболтаться, если вашего языка не знаю?

— Мой брат говорит, знаешь.

Подводит нас к ваму, просит подождать, сама внутрь заходит. Через минуту выглядывает, нас приглашает, по местам рассаживает. Когда глаза привыкают к полумраку, я оглядываюсь. Мужчин-чубаров в ваме нет. Только две пожилые женщины в расшитых узорами и бисером одежках. Да у стенки степнячка по хозяйству суетится. Одежка на ней старая, изношенная. Если по-нашему, так девка на три полоски тянет.

Разговоры я предоставляю вести Мудренышу. И правильно делаю. Очень скоро выясняется, что заправляют делами у Чубаров женщины. Ксапа говорит, это МАТРИАРХАТ. Что-то ее очень развеселило, говорит только, что есть на свете справедливость, и вечером все объяснит. На этот вечер у меня уже столько вопросов накопилось…

Ксапа с чубарками очень быстро находит общий язык. Платон сначала молчит, потом тоже начинает вопросы задавать. Сперва вопросы идут важные и понятные — о стадах степных оленей, о зверье, о том, насколько зимы суровые. А потом — какие-то несерьезные. Сколько дождливых дней летом, да часто ли туманы… Что-то их с Ксапой очень заинтересовало. Но мы с Мудренышем вникнуть не можем. А Ксапа уже с Платоном спорить сцепилась. Ну что за характер?

Прилетели мы внезапно, поэтому еду для гостей чубарки заранее приготовить не могли. Но, наконец, нас зовут к костру. Это очень вовремя, а то я с утра натощак бегаю. Уже копьем по кумполу получить успел, а ни крошки во руту не было.

Сидим, неторопливо едим. Жамах к своему брату убегает. Брата Чупа зовут. Полное имя — Кочупа. Ему бабы лубок на руку накладывают, я видел.

Только по второму куску мяса отрезали, Жамах прибегает, с Ксапой шепчется, и они вдвоем к больному убегают. Блин, а я даже не знаю, как похвалить вкусную еду.

Возвращается Ксапа мрачная и задумчивая.

— Что не так? — спрашиваю.

— Они думают, я медвуз кончала, — отвечает Ксапа.

— Кто — они?

— Степнячки наши, Туна с Лавой. Наговорили Жамах невесть чего, теперь она думает, что я бог и царь в медицине.

Да… Если Ксапа чем-то озабочена, понять ее нелегко. Сидим, неторопливо едим. Только Ксапе кусок в горло не лезет. Нехорошо так себя при первой встрече вести. Хозяева обидеться могут.

— Слушай, Клык, — говорит вдруг Ксапа, — давай ты с Медведевым поговоришь, попросишь Чупу в больницу отвезти. Мне нельзя, я его… Я ему… Ну, ты помнишь.

Потрепал я ее по голове и задумываюсь. А почему бы и нет? Только языка чубарского не знаю. Надо Жамах переводчиком взять. Так Ксапе и говорю. Расцвела Ксапа, меня по щеке губами мазнула и к Жамах убегает. Бегом! Никакой серьезности в ней нет. Мы тут первый раз в гостях, а она…

Прибегают вдвоем с Жамах, хватают меня за руки и бегом тащат к вертолету. С полпути Ксапа возвращается, лучший кусок мяса на нож насаживает и к нам чуть ли не вприпрыжку. Все местные свои дела бросают, на нас смотрят. Нет, ей все же надо по голове настучать. Первый раз в гостях, а озорует как дома.

— Это для Сергея, — говорит. И в дверь вертолета барабанит. — Серый, связь нужна! Срочно! С Медведевым.

Сергей с ней не спорит, чем-то щелкает. Наушники ей протягивает. Ксапа наушники на меня надевает, а Сергею на гибкой белой тарелочке кусок мяса подает.

— Вау! — говорит Сергей. — Это все мое?! Наверно, опять несоленое?

— Лопай, не привередничай.

— Медведев на связи, — слышу я в наушниках.

— Миша, это я, Клык, ты меня слышишь?

— Слышу тебя, Клык, отлично слышу. Не надо так кричать.

Тут я задумываюсь, что сказать, чтоб поменьше рассказывать. Ксапа сколько раз предупреждала, что не любят чудики, когда мы с кем-то воюем. И помогать воевать ни за что не будут.

— Миша, тут охотник один со сломанной рукой. Бабы говорят, плохая рука.

— А что Оксана говорит?

— Ксапа говорит… Дай вспомню. Говорит: «Они думают, я медвуз кончала».

— Да, тогда дело плохо, — соглашается Михаил. — Что ты предлагаешь?

— Если мы к вам парня привезем, ваши люди в белых халатах смогут ему руку исправить? Мы трех оленей привезем, ваши девки сварят, все сыты будут.

— Значит, бартер предлагаешь… Клык, позови Оксану, мне с ней поговорить надо.

— Не хочет она с тобой говорить.

— Клык, ты же слышал, она мне запретила вам помогать. В общем, как она скажет, так и будет.

— У вас что, тоже матриархат? — удивляюсь я.

— Господи, забудь это страшное слово. Но Оксану все же дай!

— Михаил, ты змея подколодная! — кричит у меня над ухом Ксапа. Она забрала себе наушники Сергея и слышала весь разговор. — Шантажист поганый! Это брат Жамах руку сломал. Брат твоей крестницы Жамах Тибетовны. Если у него рука отсохнет, она тебе этого не простит.

— Подслушивала, значит, — удовлетворенно гудит Михаил. — Оксана, разве я тебе в чем отказывал? Мы ради вас через портал санитарную машину протащили, летающую операционную. По частям протащили, целиком не проходила. Два дня в поте лица! А ты меня шантажистом обзываешь. Нехорошо получается. Ну так, мир?

— Ты без мыла в задницу влезешь, — каким-то вдруг уставшим голосом произносит Ксапа. — Высылай машину. Мы за перевалом, Сергей даст пеленг и объяснит, как лететь.

Отдает наушники Сергею, выходит наружу и, раздвинув малышню, столпившуюся у двери, садится спиной к колесу. Я присаживаюсь рядом.

— Что-то не так?

— Все не так! Он опять меня переиграл. Я хотела слетать к нашим и связаться с комитетом по надзору. А теперь мне нет смысла туда лететь. Врачи сами прилетят сюда, и все, что надо, на месте сделают.

— Когда прилетят? — оживляется Жамах.

— Пока соберутся, пока летят, часов пять пройдет. Как раз темнеть начнет.

Жамах убегает к вамам. Почему она все время бегает? Пока у нас жила, степенно ходила, как полагается охотнику.

Как и обещала Ксапа, машина прилетает с последними лучами солнца. Вся белая, а на боках большие красные кресты нарисованы. Ксапа первой к машине бросается, ее сначала пускать внутрь не хотят. А перед Жамах сразу дверь открывают. Это на местных производит впечатление. Мы с Платоном и Мудренышем степенно подходим, как и полагается охотникам. Ксапа уже обругала чудиков непонятными словами, они теперь не знают, что и думать. Привыкли своих по одежке узнавать, а тут все наоборот. Жамах в их одежку одета, обута, но местная. А Ксапа, вроде, своя, но полоски на щеках, одета как у нас принято, разберись тут…

Как оказалось, меня чудики знают. Наверно, в больнице видели. Я ПРОВОЖУ ИНСТРУКТАЖ, объясняю, что со всеми вопросами — к Жамах. Она единственная все языки понимает. И вообще, аборигенка. А мы тут пришлые.

Жамах уже брата за руку тащит. Тот на полголовы выше нее, но идти ему страшно и очень не хочется. Но не скандалить же при всех со старшей сестрой. Попал парень! Я объясняю бедняге, что будет больно, но чтоб за оружие не хватался. Жамах переводит. Парень, вроде, слегка успокаивается, и Жамах заталкивает его в белую машину.

Думаете, его сразу лечить начинают? Как бы не так! Сначала нас раздевают догола, белые легкие одежки дают. Мы прямо на глазах у чудиков раздеваемся, а Жамах с молодой девкой — за занавеской. Потом эта девка нам на волосы сетки надевает и смешные белые шапочки. На ноги — вроде мокасинов из белой тряпки. Нам с Жамах еще белые халаты дают, а Кочупе девка говорит, что обойдется. Хватит с него и штанов. Жамах переводит. Парень строит недовольную гримасу и что-то бурчит.

— Зимой в халате хорошо к зверю подкрадываться, — переводит мне Жамах. Я об этом не подумал.

Нас проводят в следующую комнату. Я оглядываюсь. Комната маленькая, но похожа на ту, в которой Жамах рожала. Жамах тоже это подмечает, передергивается вся. И что-то тараторит брату на ухо.

— Где вы так ободрались? — спрашивает врач, осмотрев Кочупу и спереди, и сзади.

— Два охотника в горах сорвались со скал. Мой брат сломал руку, а второй ушел к предкам, — отвечает за брата Жамах. И что-то тараторит по-своему. Брат кивает.

— Сначала процедуры, потом наркоз, или сразу наркоз? — спрашивает девка в белом.

— Давайте, Ирочка, сразу наркоз, а потом все по порядку, — отвечает главный врач.

Ирочка показывает, что такое наркоз — прижимает себе к лицу черную маску с хоботом и объясняет, что Кочупа от этого уснет до утра и боли не почувствует. Жамах переводит. Кочупа охотно соглашается. Мы помогаем уложить его на стол, Ирочка прижимает к его лицу маску, и он на самом деле засыпает.

Что было дальше, я не знаю, потому что вшестером в этой маленькой комнате очень тесно. И в какой бы угол мы не встали, все равно кому-то мешаем. В конце концов, нас просят выйти.

— Выставили? — интересуется Ксапа.

— Выставили. Тесно там, — подтверждаю я. — А зачем они на лицо белые намордники натянули?

— Чтоб чужую рану даже дыханием не потревожить. А что сказали-то?

— Ушиб, отек, гематома, перелом, — и еще припоминаю несколько абсолютно незнакомых слов.

— Ты и латынь выучил? — изумляется Ксапа. — Переведи!

— Не разговаривайте при больном, — переводит за меня пилот вертолета и присаживается рядом с нами.

— А что такое латынь?

— Тайный язык врачей, — объясняет он.

Потянулось тоскливое время ожидания. Честно говоря, мне становится страшно. Никто из чубаров спать не ложится, все возбуждены. Костры горят, от костров громкие голоса доносятся. Дети бегают, спать не хотят. Я прикидываю расклад сил. Получается так, что опаснее всего Мудренышу. Он из чужого общества, его сюда никто не звал, он охотник. После Мудреныша иду я. Я тоже охотник, но я — мужчина Жамах. Просто так меня не тронут. Но если у Жамах уже был мужчина, он может на меня напасть. Чудикам спокойнее всего. Их Жамах пригласила, они на ее зов откликнулись. Жамах в их одежки одета, их язык знает. А раз они для нее свои, так значит, и для всего общества свои. Да и страшно будет связываться с теми, кто по небу летать умеет. Нет, наверно, спокойнее всего Ксапе. Что с бабы взять? Да еще когда ее мужчина рядом.

Все-таки, Мудреныша надо предупредить, чтоб не расслаблялся. И держался поближе к Платону.

Я беру Жамах за руку и веду к огням костров.

— Покажи мне ваших охотников. Кто чем знаменит?

Идем неспеша от костра к костру, Жамах рассказывает, кто есть кто, нам присесть предлагают, улыбаются. Подходим к самому большому костру, у которого много людей сидят и часто смеются. Между Платоном и Мудренышем сидит степнячка и что-то громко рассказывает на языке Чубаров. Все слушают.

— Переведи, — прошу я Жамах.

— … «Нет, парень, не так. Это я охотник! А ты — мой завтрак», — говорит медведь охотнику.

Все смеются. Знаю я эти короткие смешные истории, которые Ксапа зовет анекдотами. Мудреныш нашел способ, как объясняться с чубарами. Он знает язык степняков, а плененная когда-то степнячка успела выучить язык чубаров.

Нам уступают место, садимся. Узнаю четырех охотников, которые поймали меня утром. Жамах вполголоса беседует с ними.

— Спрашивают, что с Чупой. Я сказала, утром узнаем, — переводит мне Жамах.

Вполголоса делюсь с Мудренышем опасениями.

— Не беспокойся, — отвечает он. — Я им сказал, что они на нашей земле, и разрешил им тут до следующего лета жить. Сегодня мы лучшие друзья, а через год что-нибудь придумаем.

— Нехорошо получается. Надо бы с обществом посоветоваться. Хотя бы Мудра и Головача предупредить.

— Ты посмотри, какие они все здоровые, — смеется Мудреныш. — Сможем мы их вдвоем с нашей земли прогнать?

Раз смеется, значит, вопрос с подвохом. Начинаю думать. Прогнать чубаров мы сможем только если с Заречными объединимся. Но им и так в последние годы досталось, не захотят они воевать. Вот если Степняки еще помогут… А что? Степнячки у нас хорошо живут. Каждая при своем мужчине. Забыли за зиму, что три полоски значат. Если своих попросят…

Жамах против будет!

— Не сможем мы их прогнать. Жамах против будет. Не хочу я с ней ругаться, — говорю я как бы не всерьез и смотрю на Мудреныша.

— Вот и я думаю, не сможем. А раз так — пусть они нам благодарны будут, что на нашей земле живут. — И скалится во весь рот. Нет, до Мудреныша мне еще расти и расти. Кто бы догадался так ТЕМУ повернуть?

От вертолетов доносится гомон малышни. Оглядываемся. Из белого выходят врачи. Чуть погодя к ним присоединяются Ирочка и пилот. Врачи выглядят усталыми. Идут прямо к нашему костру, стягивая на ходу тонкие резиновые перчатки. Я много таких перчаток в больнице видел. Их один раз надевают, потом выбрасывают.

Чубары раздвигаются, уступают чудикам место у костра. Те садятся, небрежно бросают на землю перчатки. Я замечаю на белых халатах пятна крови. Но небольшие. Мальчишки поднимают перчатки и рассматривают. Тот чудик, который помоложе, забирает у пацана перчатку, подносит ко рту и надувает. Перчатка превращается в шар с пятью пупырышками. Перевязав чем-то горловину, отдает малышу. Теперь ребятня знает, что делать с перчатками! Вырывают друг у друга, чуть до драки не доходит.

Чудики ведут себя так, будто среди чубаров родились. По плечам хлопают, что-то по-русски да на пальцах чубарам объяснить пытаются. Никакого страха и никакой осторожности!

— Если вы сейчас скажете свое любимое: «Будет жить», я вас стукну! — подает голос Ксапа.

— Будет, Оксана! Обязательно будет! — улыбается тот, что постарше, которого зовут Палпалыч.

Жамах перекидывается с Ирочкой парой фраз и спешит к вертолету. Очень скоро возвращается встревоженная, хватает Ксапу за руку, что-то шепчет на ухо, и вдвоем спешат к машине. Я бреду следом.

Дверь в вертолет не заперта. Ксапа шарит ладонью по стенке справа от двери, загорается свет. Идем во вторую комнату, где спит Кочупа.

Надо же! У него на руке выше и ниже перелома два металлических браслета. От каждого прямо в руку уходят толстые металлические штыри. Ну, конечно, белых бинтов намотано. Врачи без этого не могут.

— Ух ты! Аппарат Илизарова! — восторженно взвизгивает Ксапа.

— Это хорошо или плохо? — настороженно интересуется Жамах.

— Это очень хорошо! Завтра сама увидишь.

Я сравниваю Жамах и Кочупу. Для нормального человека все чубары на одно лицо. Но эти двое особенно похожи. Волосы прямые, черные. Носы с горбинкой. Скулы резко очерчены. И вообще, с весны Жамах здорово помолодела. После болезни на скелет больше походила, а не на живого человека.

Возвращаемся к костру. Ксапа радуется как девочка и строит планы. Не пойму, зачем нам объединяться с Чубарами? Девки у них рослые, сильные, спорить не буду. А дичи на всех хватит? А кто верховодить будет? И что такое «сельское хозяйство»?

Увидев, что мои женщины радуются, чубары у костра тоже улыбаются.

— Все, бездельники, спать пора, — говорит Жамах по-нашему, и переводит для своих. Нам уступают лучшие места в двух вамах, теплые, совсем не вытертые шкуры. Пилот белого вертолета приносит целую охапку спальных мешков. Мы с Ксапой расстегиваем молнии, превращаем один спальник в двухместный. Он становится совсем тонким, плохо греет. Но сверху мы накидываем для тепла шкуру. Жамах ложится рядом с нами. К спальникам не привыкла, под шкурами ей уютней.

Хотел заняться с Ксапой любовью, но ей обязательно надо пошептаться с Жамах. Пока шепчутся, я засыпаю…

Просыпаюсь поздно. Рядом никого — ни наших, ни чубаров. Зато снаружи радостный гомон. Выхожу из вама — так и есть! Уже согнули баскетбольное кольцо, привязали к толстому суку на дереве и играют двое на двое. Мудреныш с Платоном против врачей. Неправильно играют, потому что за кольцом щита нет. С любой стороны можно мяч забрасывать. И мяч футбольный, а не баскетбольный. Но им и дела нет. Местные пацаны и охотники стоят вокруг и завидуют.

Спрашиваю у пробегающей мимо степнячки, где остальные. Речь ее понимаю плохо, но жест в сторону реки ясен без слов. Искупаться с утра — это здорово! Целый год не купался. У нас за перевалом вода такая холодная, что даже думать об этом не хочется.

На берегу целое столпотворение. И мальчишки, и девчонки, и взрослые бабы. Все голышом. Охотников, правда, нет. Хочу уйти, но мне машут руками. В том числе, Ксапа и Жамах. Если Жамах машет, значит, можно не стесняться. Как у нас в туалете. Скидываю одежки и лезу в воду. С непривычки вода такая холодная! Но на меня столько глаз смотрит… Мужественно плюхаюсь и гребу в полную силу к другому берегу. Потом — назад. Здорово!

Бабы на берегу затевают борьбу. Не всерьез, а так, ради интереса. Заборотая выходит из круга и вместо нее в круг вступает новая. А шуму-то!

Я натягиваю штаны и тоже присоединяюсь к зрителям. Тяжелый год у Чубаров выдался. Тощие все, ребра считать можно. Все голышом, только мои бабы в трусиках. Почему-то Ксапа очень ими дорожит. Вот даже Жамах приучила.

Вскоре очередь доходит до Жамах. Хорошо она борется. Всех предыдущих баб я бы заборол без труда. А ее… Не знаю, кто кого на траву бы уложил. Охотница! Жамах заборола троих и хочет втянуть в круг Ксапу. Ксапа отнекивается, а Жамах ее за руку тянет. Вспомнил я, как она Мудреныша через себя кидала. Нужен нам скандал с местными?

— Ксапа, не смей озоровать! — строго прикрикиваю я. — Мы здесь гости.

— Да мы же просто дурачимся, — принимается уговаривать меня Жамах. — народ веселим. — И своим переводит. Как все зашумели! И все — на меня. В общем, приходится разрешить. Но на траве Ксапа отказывается бороться. Ведет всех на берег, на мягкий рыхлый песок.

И, конечно, кидает Жамах через себя. После второго броска Жамах просит медленно показать, как это делается. Ксапа показывает. Даже придерживает Жамах за руку, когда та через нее падает. Тут опять все шумят. Мол, так нельзя. Ну, Ксапа по-другому Жамах опрокидывает. Не через себя, а как-то под себя. Тут публика затихает. А Жамах просит медленно повторить. Ксапа повторяет. Вперед шагает, ногу за спиной Жамах ставит, Жамах на спину и падает. А Ксапа ее придерживает чуть-чуть. И вот она снова сверху.

— Скажи, у вас все так бороться умеют? — изумляется Жамах, садясь на песок.

— Нет, что ты. Только те, кто обучиться захотел.

— Тебя же никто забороть не сможет!

— Мудреныш смог. Я против него что суслик против медведя.

Жамах своим переводит. Слышатся ахи и охи. И только бабы собираются обучиться чужим приемам, прибегает Эдик, младший медик.

— Жамах Тибетовна, объясните вы своему брату, что руку пока нельзя напрягать. Он же всю нашу работу поломает!

Жамах произносит что-то непонятное и устремляется за белым халатом. Мы, всей толпой, следом. Оказывается, Кочупа ломает сухие сучья для костра. Причем, обеими руками ломает! Врач объясняет, что руку еще целый месяц нельзя напрягать. И купаться нельзя. Можно делать только самую легкую работу. Кость не может срастись за одну ночь. И на охоту ходить нельзя. Никак нельзя!!!

Кочупа жутко огорчается.

Я слушаю, что говорит врач, как переводит Жамах, и впитываю чужие слова. А также вспоминаю забытые — с тех времен, когда Жамах нашему языку училась. Еще неделя — и смогу свободно на их языке говорить, если здесь останусь.

— Клык, ты Серого не видел? В машине его нет, — дергает меня за рукав встревоженная Ксапа.

— Нет… — достаю из кармана рацию и жму на восьмой канал. — Сергей, ты где?

— Дай поспать усталому человеку, — откликается рация. Смотрим с Ксапой на экранчик, куда показывает пеленг. А показывает он на крайний вам. Ксапа успокаивается.

— Завтрак проспишь, голодным останешься.

Из рации доносится недовольное бурчание, потом из вама высовывается сонная, лохматая голова нашего пилота. Осмотревшись, он вылезает весь и трусит к ближайшим кустикам. За ним из вама выходит такая же сонная и взлохмаченная степнячка. Ксапа мрачнеет, отзывает в сторону Жамах и вполголоса что-то объясняет.

— Не бери в голову, — откликается Жамах. — Эта девка — три полоски по-вашему. Мы степнячек послали вашим мужчинам постель согревать. Вы же тоже к чудикам вдов посылали.

— Так он что, с рабыней… Ну, я ему задам!

— Это я ей задам, если она Сергею не понравилась.

— Жамах, ты не понимаешь! У нас так не принято.

— Мы сейчас у нас. Смотри, — толкает подругу локтем в бок.

Обнимая степнячку за талию, Сергей ведет ее к речке.

— Ксап, ты о другом подумай. Если Сергей захочет ее себе оставить, что будет? — спрашивает Жамах.

— А… что?

— Ну, можно хозяину девки взамен тушу быка отдать. Или лося. Или двух оленей. А можно по-мужски, на кулаках решить, чья девка.

— На кулаках отпадает. Если с ним что случится, кто вертолет поведет?

Я решаю, что Сергея надо предупредить. Он уже зашел по колено в речку и весело брызгается со степнячкой.

— Сергей, у тебя с этой девкой серьезно? — спрашиваю я по-русски.

— Думаю, нет. Она сама меня в вам затащила, под одеяло ко мне залезла.

— Что ей бабы приказали, то она и сделала. Ты хочешь ее себе оставить?

— Это как?

— Ну, с ее хозяином драться будешь?

— Нельзя мне здесь ни с кем драться. Вылечу отсюда с волчьим билетом. Только в случае самообороны, — мрачнеет Сергей и оглядывается на девку. Та понимает, что разговор о ней, тревожится, прикрывается ладошками снизу. Симпатичная на мордашку, но мелковата, если с нашими девками сравнивать. Все степнячки мелковаты. — Клык, так она рабыня?

— Не знаю я этого вашего слова. Ксапа тоже ее так называет. А Жамах обещает побить, если тебе ночью не угодила. Ты скажи ей, что девка тебе понравилась. Нехорошо, если из-за нас кого-то бить будут.

— Подожди, Клык, я могу ее у чубаров выкупить? Ну, на ножи, на зажигалки. Что тут еще ценится?

— С Жамах поговори. Все-таки, хочешь себе оставить?

— Нет, просто выкупить и домой отвезти, к степнякам.

Я хмыкаю. Чудики — они чудики и есть. Но тут нас зовут к костру.

После еды начинаются переговоры. Мудреныш подробно объясняет, где чьи земли. И берет с Чубаров слово, что с Заречными они воевать не будут. И женщин у Заречных уводить не будут.

— А как быть со Степняками? — спрашивает подруга Жамах. Та, которая с животом.

— Если встретите их на этой стороне реки, значит, они охотятся на нашей земле. Мы им этого не разрешали. Прогоните их. Если встретите на том берегу, значит, они на земле Заречных. Но и вы на земле Заречных. Не нам судить, как тут поступать. Но Заречные хотят подружиться со Степняками.

Затем Чубары рассказывают, что с севера их вытесняют бесчисленные народы. А народы те идут за зверем, который уходит на юг и на восход Солнца.

Тут Ксапа сцепляется с Платоном. Ксапа говорит, что ледник наступает, Платон — что, наоборот, отступает. Из-за потепления и осадков весь сложившийся биоценоз рушится. Лет через пятьсот — тысячу сложится новый, а пока — издержки переходного периода. Ксапа утверждает, что сорок тысяч лет назад не было ледника, который мог бы отступать. На что Платон замечает, что ледника, который мог бы наступать, тоже не было. Но амеры с австралийцами курочат далекое прошлое, и возможен эффект бабочки.

Когда чудики со мной говорят, я все понимаю. Но когда между собой… Словно на другом языке. Ничего, вечером объяснит. У нас это называется «допрос третьей степени».

— Мы не можем ждать тысячу лет! — возмущается Ксапа.

— В принципе, можно перекинуть часть племен за горный хребет, — предлагает Платон. — Территории там большие, ледник уже отступил, а людей мы пока не встречали.

Жамах торопливо переводит. Женщины-чубарки слушают внимательно и молча.

— Но переселение целого племени без санкции комитета по надзору…

— Да, Медведев на это не пойдет, — соглашается Платон.

— А если не убрать этих пассионариев, Степняки опять попадают между Заречными и мигрантами как в тиски. Это просто геноцид!

— Оксана, меня убеждать не надо. Я целиком на вашей стороне.

— Мне надо, чтоб вы убедили Медведева раскрыться перед надзорщиками. Спасение целого народа — это же гуманитарная акция!

— О чем они? — шепотом спрашивает меня Жамах.

— Думают, как спасти твой народ. И Степняков. И Заречных.

— Зачем нас спасать? Мы и так неплохо живем.

— То-то я смотрю, у всех ребра выпирают. А зимой что будет?

Жамах хочет возразить, но окидывает своих подруг оценивающим взглядом и прикусывает губу.

Провожают нас всем обществом. Убеждали Жамах остаться, но она отговорилась тем, что в моем ваме остался ее сын. И вообще, она теперь женщина семейная.

Врачи говорят, что через неделю навестят Кочупу, посмотрят, как его рука.

Неожиданно вперед выходит один из охотников, прилетевших с нами на вертолете. Подзывает степнячку, с которой провел ночь Сергей, берет покрепче за волосы на затылке.

— Женщины сказали, тебе понравилась моя девка. Возьми ее себе, — и толкает степнячку под ноги Сергею. Девка, я бы сказал, очень охотно перекатывается по земле и садится у ноги Сергея. Поворачивает к нам испуганную и одновременно довольную физиономию и обеими руками обхватывает ногу Сергея.

— Нафига мне столько счастья? — растерянно произносит Сергей.

— Он спрашивает, кто теперь будет согревать твою постель? — хихикнув, переводит Жамах.

— А-а, еще одну отловлю, — беспечно отмахивается охотник.

— Доигрался, охламон? — шипит Ксапа. И в полный голос командует: — По машинам!

— Жамах, скажи ей, чтоб за вещами сбегала, пока я движок прогреваю, — просит Сергей. Девчонка убегает с такой скоростью, что только пятки мелькают. И с такой же скоростью возвращается обратно, прижимая к груди объемистый сверток.

— Не удалось… — бормочет Сергей, щелкая рычажками и оживляя машину.

— Ну что, презренный рабовладелец, что будешь делать со своей движимостью? — не отстает от него Ксапа.

— Отвезу домой к маме с папой, сдам под расписку родителям.

Взлетаем одновременно с белым вертолетом, красиво разворачиваемся и ложимся на курс. Тут оказывается, что степнячка категорически не хочет домой. Сергей был добр с ней, теперь он ее хозяин, и она его не бросит. Он молодой, сильный, ему нужна женщина. Он будет ей доволен, его вам всегда будет чистым, его одежда всегда будет аккуратно и прочно сшита и чистая. У него всегда будет сухая и теплая запасная одежда. Она очень быстро выучит язык, ей ничего не надо повторять два раза.

И все это — через Жамах-переводчика. С шутками и комментариями. Ксапа сердится, у Сергея ухо красное, с которого наушник сдвинут, а нам весело. Даже Платон улыбку спрятать не может. Степнячка такие жалобные гримаски строит. Один раз за руку Сергея схватила, мы все попадали, кто на кого, потому что вертолет дернулся и наклонился.

А почему Ксапа сердится? Отвожу ее в хвост салона, так и спрашиваю.

— Ты чего сердишься?

— Я думала, Серый на Мечталку глаз положит. А он, гад, на стороне девку нашел.

Так бы и сел, если б уже не сидел. Хотя, если подумать… Сергей Мечталку обижать не станет. А если у нас голодно будет, к своим родителям отвезет. Чудики не голодают. И вообще, полезно с чудиками породниться. Может, он научит Мечталку вертолетом управлять?

— Не волнуйся. Степнячка — три полоски. А Мечталка женой будет.

— Щас как тресну! — еще больше распаляется Ксапа. — Я что, зря целый год вам, бестолковым, доказываю, что рабства не должно быть? И что от родного мужа слышу?

Думал, заплачет. Но нет, успокаивается, за руку берет, объяснять начинает:

— Клык, пойми, у нас деления по полоскам нет. Законом запрещено. Все равны. И двух жен нельзя иметь.

— Двух жен нельзя, а Михаил говорил, жену и любовницу — можно!

— Я его убью когда-нибудь, — и все-таки, шмыгает носом.

— Клык, ты зачем Ксапу обижаешь, — подсаживается к нам Жамах.

— Не знаю. Я, наоборот, успокоить хотел. Ксапа не хочет, чтоб у Сергея две женщины были. Говорит, им нельзя.

— Ну почему же нельзя? — Жамах обнимает Ксапу за плечи, прижимает к себе. — Вот хоть Клыка возьми. Нас у него двое, и кому от этого плохо?

Ксапа опять шмыгает носом и обнимается с Жамах.

— Всех убью, одна останусь, — звучит жалобно и совсем не убедительно. — Ну чего она к Серому прилипла? Почему домой не хочет?

— Это я, наверно, виновата. Ваши степнячки просили, если кого из ихних увижу, о новостях расспросить. Ну, я расспросила, а потом сама рассказала, как хорошо здесь степнячкам живется. Все при мужиках, детей в голодный год никто топить не заставляет, зимой не голодают… Ты прости, что так получилось.

Назад летим быстро. Встречают нас всем обществом. Степнячка, которая сидит в пилотской кабине рядом с Сергеем, сначала пугается, потом вдруг радуется чему-то, даже на месте подпрыгивает, указывая рукой вперед. Я смотрю — ничего особенного. Баламут со своими девками стоит. Лава нам машет, Туна ребенка грудью кормит.

Садимся. Не успевает винт остановиться, как у дверей столпотворение. Все сразу спрашивают, выйти не дают. Лава с Туной, как степнячку замечают, ребенка Жамах суют, в кабину лезут. Ребенок плачет, что от титьки отняли. Жамах видит, что белый вертолет тоже садится, ребенка мне передает, к белому вертолету бежит. Смотрю я, кому можно ребенка отдать — некому! Ксапа руками машет, Мудру рассказывает, как мы чудиков с воздуха искали, Платон то же самое геологам рассказывает. Все наши степнячки вокруг новенькой толпятся, восторг у них неописуемый. Жамах о чем-то с врачами советуется. Мечталка Жука из-под белого вертолета вытаскивает. Некому малыша отдать.

Тут наши охотники меня окружают. Так, с плачущим ребенком на руках, рассказываю, что никакой войны с Чубарами теперь не будет. Они — наши друзья, Мудренышу за это спасибо. Следующей весной можно с ними девками меняться. Сергей, как бы, уже начал. Хоть и степнячка, но чубарская. Даю Баламуту задание, чтоб его девки новенькую в две недели нашему языку обучили. Заодно сами чубарскому учились.

Тут с Олежкой конфузия случается. Обед отрыгивает, меня пачкает, сам пачкается. Охотники смеются, советы дают. Жамах с Ирочкой подбегают, обе на меня ругаются. Что, мол, ребенок не горшок, если его вверх ногами перевернуть, лишнее из него не выльется, только хуже будет. Отдаю им малыша — словно оленью тушу с плеч сбрасываю. Вроде, нетяжелый, а как его носить неудобно!

Ирочка говорит, что сейчас они машину заправят и домой полетят. Я ей говорю, что никуда они не полетят, пока с нами у костра мяса не поедят. Головач добавляет, что если еду с нами не разделят, нам они не друзья.

— Ой, я нашим скажу, — растерянно пищит Ирочка и убегает.

Белый вертолет улетает, и Мудр начинает РАЗБОР ПОЛЕТОВ. Сейчас бы поспать. Не выспался я. Два раза с утра сытно поел, спать хочу, а тут — делами заниматься…

— Я доволен результатами полета, — первым говорит Платон. — Нас приняли хорошо, нас запомнили. Думаю, в следующий раз нас встретят не хуже.

— Думает он, — ворчит Ксапа.

— Я довольна полетом, — говорит Жамах. — Меня по-прежнему считают своей, меня по-прежнему уважают и слушаются. Особенно уважают за то, что не осталась насовсем.

— Как ты сказала? — интересуется Мудр.

— Да старухи в совете матерей меня не любят. Вечно я им как кость в горле. А молодые все на меня смотрят, за мной слова повторяют. Охотники меня уважают. Вот и получается, что по каждому пустяку по полдня ругаемся. А сейчас я силу набрала, два сильных народа меня уважают. Мое слово в совете самое веское. Очень хорошо, что я улетела. Так эти пустогрудые думают.

— Я доволен полетом, — говорит Мудреныш. — Следующей весной можно с Чубарами девками меняться. Девок у них много, все высокие, сильные. Дети сильными будут.

— А уж как они будут довольны… — влезает Жамах.

— Почему это? — тут же настораживается Мудр.

— Да неужели вы своих девок защитить не поможете, когда Айгуры захотят нас с вашей земли согнать?

— Кто такие Айгуры?

— Те самые сволочи, которые гонят нас на восход солнца столько лет, сколько я на свете живу.

Скверные парни, — догадываюсь я. — О них Ксапа Лаве рассказывала.

— А ты довольна? — спрашивает Ксапу Мудр. Мог бы не спрашивать. Ксапа сидит нахохлившись, словно воробей зимой.

— Чего мне радоваться? Я тут год культпросвет веду. Принципы гуманизма утверждаю. А этот лоботряс уже рабыню заимел! — Ксапа отвешивает Сергею подзатыльник.

— Я, может, наоборот, ее от рабства спас. Чего ты как неродная? — обиженно гудит тот.

Такого хохота я давно не слышал. Геологи лежат в лежку. Чуть погодя к ним присоединяются и охотники.

— Завтра к Заречным полетим, — заявляет Ксапа, когда смех затихает. — А потом — к Степнякам.

Геологи все намеченное сделали, но домой не спешат. Я так понимаю, нравится им у нас. И вдовы, что к ним приставлены, сытые и довольные ходят.

— Клык, давай мы вам летнюю столовую сделаем, — предлагает Платон. — А потом — свет в хыз проведем.

— Правильно! Только начнем со света, — Ксапа отдает малыша Жамах и подсаживается к нам. — Но напряжение тридцать шесть вольт. Смертоубийства нам не нужны.

— Да хоть двенадцать, — охотно соглашается Платон. — Потом мебель сколотим. Я заявку на электрику пишу.

— И стеклопакеты хорошо бы…

Через полчаса Платон возвращается. С виду серьезный, а глаза смеются.

— Значит, так, — говорит. — Заявку я Медведеву по рации продиктовал, он оборудование вышлет. Но требует на заявке твою подпись.

— Вот гад ползучий, — устало морщится Ксапа. — Требует — значит, получит.

И что-то царапает на бумаге, что Платон протянул. Тот подносит бумагу поближе к огню и, с трудом разбирая буквы, читает:

— Уважаемая охотница Ом-Ксапа. — Качает головой и складывает лист бумаги. — Детский сад в коротких штанишках!

На следующий день мы никуда не летим. Потому что рано утром прилетает зеленый вертолет, привозит тонну того, что Платон называет электрикой и четыре тонны продовольствия. А знаете, что такое пять тонн? Это не много, это ОЧЕНЬ МНОГО! Особенно, если их таскать на своем горбу от посадочной площадки до самого хыза.

— Что за самодеятельность? Я продукты не заказывала! — первым делом заявляет пилоту Ксапа.

— Я заказал. Сколько можно на халяву питаться? — вмешивается Платон.

Вертолет улетает. Пока Ксапа, повизгивая от восторга, заглядывает во все коробки подряд, мы с охотниками решаем, что никуда сегодня не полетим. Сергей нас поддерживает. Говорит, что не выспался, а от тяжелой работы у него руки дрожат. В таком состоянии нельзя водить вертолет. И он идет досыпать.

— Да ладно тебе! Всего три коробки принес, и уже перетрудился? — обижается на него Ксапа.

— Я перетрудился раньше.

— Когда это?

— Ночью! Когда искоренял пережитки рабского прошлого в чистом сознании невинной души!

— Э-э… Искоренил? — интересуется Вадим.

— Серь'ожа! — из палатки высовывается лохматая головка невинной души.

— Еще не до конца. Но я над этим работаю. Иду, милая!

Я подхожу сзади и обнимаю Ксапу.

— Пока Жамах с Мечталкой завтрак готовят, идем в вам, искореним… Как Сергей это назвал?

— Идем, — покладисто соглашается Ксапа. — Мне что, больше всех надо? Вот уйду в декрет — узнаете!

До полудня мы искореняем и отдыхаем, а после — ставим стеклопакеты. Конечно, ругаемся немного, что оконные проемы в хызе нестандартные. И все разные. Но получается здорово! Это я честно говорю, а не потому, что сам делал. Стеклопакет — это вещь! Болгарка — вещь! Электроперфоратор — тоже вещь! Камни насквозь сверлит!