Куликовская битва. Сборник статей

В. А. Кучкин Русские княжества и земли перед Куликовской битвой

Княжичу Дмитрию — будущему Донскому — едва сравнялось 9 лет, когда 13 ноября 1359 г. умер его отец великий князь московский и владимирский Иван Иванович Красный[66]. Из всех потомков Всеволода Большое Гнездо, занимавших к середине XIV в. княжеские столы в Северо-Восточной Руси, Иван Красный был самым могущественным.

Князь Иван стоял во главе московского княжеского дома, которому принадлежало среднее по размерам своей территории, но одно из самых населенных северо-восточных княжеств. В 50-е годы XIV в. Московское княжество простиралось от верховьев рек Москвы и Гжати на западе до истоков р. Нерской и среднего течения р. Цны, левого притока р. Оки, на востоке, от верховьев рек Клязьмы и Вели на севере до р. Протвы и р. Оки ниже протвинского устья на юге. Самыми населенными в княжестве были земли, прилегавшие к р. Москве. Не случайно, что именно на этой реке стояли все тогдашние города Московского княжества: в верхнем течении р. Москвы — Можайск, захваченный в 1303 г. Юрием Московским у смоленских князей[67], в среднем — сама Москва и превратившийся в город при Иване Красном Звенигород[68], в нижнем течении — отторгнутая в 1306 г. от Рязанского княжества Коломна[69]. Все четыре города (Москва — в совместном владении с племянником Владимиром Андреевичем) принадлежали великому князю Ивану.

Хотя великокняжеские владения, включавшие в свой состав не только указанные города, но и многочисленные волости, были весьма значительны, они охватывали не всю территорию Московского княжества. В 50-е годы XIV в. здесь сохранялись уделы и других членов местной правящей династии. Так, мачехе великого князя Ивана Ивановича, второй жене Ивана Калиты Ульяне с дочерью принадлежали земли на севере Московского княжества в бассейнах рек Истры, верхней Клязьмы, Вори, а также волости на восток от Москвы по рекам Гжеле, Вохонке и Дрезне. Кроме того, великая княгиня Ульяна владела несколькими селами близ Москвы и в московской округе, или «уезде»[70], к которому относилась территория радиусом в 40–60 км от города.

Другая вдовая великая княгиня Мария, жена старшего брата Ивана Ивановича Симеона Гордого, владела коломенскими волостями, лежавшими по нижнему течению р. Москвы и ее притокам рекам Тре (Отре), Северке, Нерской, Мезыне, левому притоку р. Оки р. Каширке, а также землями на юго-западе Московского княжества по среднему течению р. Лужи и по р. Береге[71]. Как и у княгини Ульяны, у Марии было несколько сел в московской округе и около самой столицы. Ей, в частности, принадлежали села Напрудское, позднее слившееся с городом, и Малаховское[72].

Южные волости Московского княжества составляли удел малолетнего племянника князя Ивана, сына его младшего брата Андрея княжича Владимира. Его владения охватывали бассейны рек Лопасни и Нары, р. Пахры и ее притоков рек Десны, Мочи и Рожай, а также верховья р. Северки[73]. Близ Москвы стояли такие села Владимира Андреевича, как Ногатинское и Коломенское[74]. В московском «уезде» у княжича были и другие села[75]. Младший внук Ивана Калиты имел свою часть даже в самой столице. Речь идет не о территориальном членении города между потомками Калиты, а о делении на доли различных доходов, получаемых с московского населения: тамги, мыта, различных судебных пошлин. Княжичу Владимиру принадлежала сначала четвертая, а затем третья часть таких доходов[76]. Остальные поступали в казну великого князя.

Кроме того, великий князь Иван имел право получать с уделов Московского княжества монголо-татарскую дань — выплачиваемый налог (выход, или харадж) Золотой Орде[77]. Он командовал объединенными вооруженными силами княжества и ведал всеми внешнеполитическими вопросами. Но не только на этом зиждилось могущество Ивана Ивановича Красного. Второй сын Ивана Калиты, будучи московским великим князем, одновременно занимал стол великого княжества Владимирского.

Со времен Андрея Боголюбского основанная в начале XII в. Владимиром Мономахом небольшая крепость Володимерь на р. Клязме превратилась в главный город Северо-Восточной Руси. Так было до нашествия Батыя, так продолжалось и в ордынский период. «Град славный Володимерь, стол земля Русскыя» — так писал о Владимире летописец даже в начале XV в., когда блеск возвышавшейся Москвы начинал затмевать историческое прошлое более древних городов[78]. С установлением монголо-татарского господства над Русью Владимирское великое княжество, сохраняя свое первенствующее политическое положение среди остальных северо-восточных земель, сделалось объектом постоянных притязаний со стороны целого ряда русских князей. Последнее объясняется тем, что Орда установила свой контроль над владимирским столом. Она не допускала превращения Владимирского великого княжества в наследственное достояние какой-либо княжеской династии. Владимирское княжество передавалось ханами лишь в управление, причем таким князьям, которые щедрее других раздавали подарки ханам и их окружению, которые обязывались выплачивать большую дань Орде, проводили угодную ей политику. Впрочем, от этого великое княжение не теряло своей притягательной силы. С обладанием Владимирским княжеством связывались определенные политические прерогативы. Занимавший владимирский стол князь считался старшим среди остальных князей Северо-Восточной Руси: он возглавлял ее объединенные военные силы, руководил дипломатией в тех, правда, редких случаях, когда дело касалось интересов всех княжеств, в его казну поступал ордынский выход с большинства русских земель, который затем отвозился в Сарай[79]. Управление великим княжеством давало также возможность эксплуатировать обширные, богатые природными ресурсами земли.

Хотя территория Владимирского княжества за время ордынского господства не оставалась неизменной, то сужаясь, то расширяясь, в 50-е годы. XIV в. она была весьма обширной. Помимо стольного Владимира, она включала в свой состав такие центры, как бывшие еще в первой половине XIV в. столицами самостоятельных княжеств города Переяславль и Юрьев Польский, стоявший на восточной окраине Владимирщины древний Ярополч, богатейшие соляные месторождения средневековой Руси в районе Нерехты и Соли Великой (позднее — Большой), а также протянувшиеся почти до Кубенского озера заволжские земли с центром Костромой[80].

Со времен Ивана Калиты Великокняжеской стала Стретенская половина Ростова[81]. Это была восточная часть собственно города Ростова. Западная, Борисоглебская половина, названная так по стоявшей в ростовском Кремле церкви Бориса и Глеба, оставалась в руках местного князя[82].

Носители титула великого князя владимирского становились, как правило, и князьями новгородскими[83]. Правда, власть князя в Новгороде Великом была ограничена республиканскими и местными церковными органами правления, но тем не менее за князем сохранялись права и определенные доходы с ряда новгородских земель, а также право на управление великокняжескими частями территорий Волока Ламского, Торжка, а с XIV в. — и Вологды[84].

Помимо Московского и великого княжества Владимирского, Иван Красный, по-видимому, имел ханские ярлыки на управление Углицким и Галицким княжествами. В отношении Галицкого княжества это подтверждается записью на известном Галицком евангелии, которое было написано 22 февраля 1357 г. «грешным Фофаном» «въ град(ѣ) в Галич!» при княженьи великого князя Ивана Ивановича»[85]. Лет за сто до этого Галицкое княжество составляло единое целое с Дмитровом, но к 30-м годам XIV в. обособилось и стало самостоятельным княжеством[86]. Оно занимало довольно значительную, богатую соляными источниками, но малонаселенную территорию с городами Галичем Мерским, Чухломой и, вероятно, Солью Галицкой.

Галицкое княжество считалось «куплей» Ивана Калиты[87]. «Купля» означала, скорее всего, владение княжеством по ханскому ярлыку[88]. К таким «куплям», сделанным тем же Калитой, относилось и Углицкое княжество[89]. Это было небольшое княжество, занимавшее территорию преимущественно по левому берегу р. Волги, в бассейне притока последней р. Корожичны, верхнему течению р. Сити и р. Сутке с захватом и небольшой части волжского правобережья[90]. Можно догадываться, что после Ивана Калиты Углицким княжеством по-прежнему управляли князья московского дома: сначала Симеон Гордый, а затем Иван Красный. Благодаря контролю над Угличем московские князья получали доступ к наиболее оживленной части волжского торгового пути от Ржевы до Костромы.

Не имея возможности превратить территорию великого княжества Владимирского в наследственное достояние, московские князья, занимавшие владимирский стол, стремились внедриться в эту территорию путем покупки и приобретения отдельных сел. Такие села становились уже полной собственностью московских Даниловичей и могли передаваться по наследству. Источники XIV в. фиксируют ряд принадлежавших московским князьям сел в различных районах Владимирского княжества: близ самого Владимира[91], в Переяславле[92], на Костроме[93], в Юрьеве[94]. Мало того, московские князья сумели приобрести села и в таких формально суверенных княжествах, как Ростовское[95] и Дмитровское[96]. Все эти села служили не только источниками обогащения московских князей, но и очагами распространения и упрочения их власти в княжествах, которые им не принадлежали.

Таким образом, в руках великого князя Ивана Ивановича сосредоточивалась власть над весьма значительной территорией, в несколько раз превышавшей размеры его «отчины» — Московского княжества и, вероятно, в десятки раз — собственных владений князя Ивана внутри Московского княжества.

Пределы других княжеств, на которые в XIV в. делилась Северо-Восточная Русь, были много скромней территорий, контролировавшихся Москвой.

На северо-западе к переяславским волостям Владимирского великого княжества примыкала территория великого княжества Тверского. Земли этого княжества, сыгравшего крупную роль в исторических судьбах Северо-Восточной Руси, тянулись неширокой полосой вдоль р. Волги от стоявшего на ней Зубцова до основанного позднее, уже в XV в., Калязина, захватывая пространства в 15–90 км от волжских берегов. Несколько уступая в размерах территории Московскому княжеству, Тверское княжество превосходило его количеством городов. Помимо стольного города Твери, источники фиксируют в XIV в. и в более ранние периоды такие города Тверского княжества, как Кашин[97], Зубцов[98], Старица[99], Клин[100], Холм[101], Микулин[102], Кснятин[103], Хорвач (позднее Новый Городок)[104], Белый Городок[105]. Впрочем, два последних города, будучи, несомненно, центрами феодального властвования, в 50-е годы XIV в. как ремесленно-торговые пункты имели, видимо, небольшое значение[106].

В рассматриваемое время Тверское княжество управлялось потомками казненного по приказу хана Узбека в 1318 г. в Орде князя Михаила Ярославича. Главный, тверской стол занимал младший сын этого князя Василий[107]. Помимо собственно Твери и относившихся к ней волостей, князь Василий Михайлович владел еще Кашином, выделенным ему по завещанию отца[108].

Невестка и племянники Василия Кашинского — жена и дети другого убитого в Орде тверского князя Александра Михайловича[109] — владели землями на юге Тверского княжества. Княгине Анастасии, ее сыновьям Всеволоду, Михаилу, Владимиру и Андрею принадлежали Холм, Микулип[110] и, как можно думать на основании некоторых более поздних фактов, Старица с Зубцовом. Это был единый удел всей семьи Александра Михайловича. Его вдова и сыновья осуществляли коллективный княжеский суверенитет в рамках принадлежавшей им территории[111].

В 50-е годы XIV в. в Тверском княжестве жили и другие потомки Михаила Ярославича. Речь идет о детях его третьего сына Константина, с небольшим перерывом занимавшего тверской стол в 1328–1346 гг.[112]

У Константина остались сыновья Еремей и Семей[113]. Правнуки Еремея князья Юрий и Осип носили прозвища Дорогобужских[114]. Основываясь на этих прозвищах, историки считали, что центром владений в Тверском княжестве Юрия и Осипа, а следовательно, и их предков был Дорогобуж. Со времен Н. М. Карамзина принято отождествлять этот Дорогобуж с с. Дорожаевом[115]. Однако отождествление, сделанное пе по совпадению, а лишь по созвучию наименований, не может считаться корректным. К тому же с. Дорожаево никогда не было каким-либо административным центром[116].

В 1965 г. выяснилось, что свои прозвища князья Юрий и Осип унаследовали от отца, который в первой половине XV в. получил от великого князя литовского в кормление смоленский город Дорогобуж и ряд смоленских волостей, почему и стал Дорогобужским[117]. Основываясь на свидетельстве польского историка XVI в. Матвея Меховского о существовании в составе Тверского Клинского княжества, Б. Н. Флоря высказал мысль, что уделом предков Дорогобужских князей был Клин[118]. Это заключение подтверждается другими данными, хотя и более позднего времени. Известен живший в 80-х годах XV в. праправнук князя Еремея Константиновича князь Андрей Семенович Чернятинский[119]. Его прозвище сопоставляется с двумя селами Чернятинами, расположенными недалеко от Клина[120]. Эти поздние остатки родовых владений свидетельствуют о том, что предки А. С. Чернятинского действительно княжили в Клину.

Клинский удел занимал юго-восточную часть Тверского княжества. Он простирался примерно от р. Ламы, правого притока р. Шоши, до стоявшего на правом берегу р. Волги, при впадении в нее р. Хотчи, Белого городка[121]. Как показывает летописное описание тверских событий второй половины 60-х годов XIV в.[122], Клинское княжество было поделено между Еремеем и Семеном Константиновичами, причем Семен владел, видимо, его северной частью.

Таким образом, в то время, когда малолетний Дмитрий Иванович стал московским князем, Тверское княжество, постоянно соперничавшее с Москвой за верховенство в Северо-Восточной Руси, было разделено на ряд владений. Наибольшее из них принадлежало тверскому великому князю Василию Михайловичу Кашинскому, остальные три — семейству покойного князя Александра Михайловича и Еремею и Семену Константиновичам.

Феодальное дробление Тверского княжества вызвало ожесточенную междоусобную борьбу тверских князей.

Борьба эта началась в 1346 г.[123] и длилась много лет. Она выражалась в попытках князей, занимавших великокняжеский тверской стол, ограничить власть князей удельных и усилить свою собственную. Речь, таким образом, шла о централизации власти в княжестве. Но, поскольку соперничавшие князья опирались одни на Литву, другие на Москву и все контролировались Ордой, противоборство их выходило за собственно тверские рамки и долго не приводило к победе одной из сторон. Москва поддерживала Василия Кашинского[124]. Ему противостояла семья Александра Михайловича, старший сын которого Всеволод с помощью Литвы отстаивал независимость отцовского удела, а в один из благоприятных моментов даже занял тверской стол[125]. После смерти союзника князя Василия Ивана Ивановича Московского враждующие стороны помирились и в 1360 г. «раздѣлишася волостьми», причем Тверь осталась за кашинским князем[126].

Па востоке владимирские земли граничили с еще одним великим княжеством Северо-Восточной Руси — Нижегородским. Это княжество было образовано в результате политической акции Орды. В 1341 г. хан Узбек передал находившиеся дотоле в составе великого княжества Владимирского территории Нижнего Новгорода и Городца суздальскому князю Константину Васильевичу[127]. В результате такого действия Орды было ослаблено великое княжество Владимирское, т. е. управлявшие этим княжеством и набиравшие силу московские князья, поскольку из-под их контроля как великих князей владимирских уходила большая территория. Кроме того, на восточной окраине русских земель возникало новое крупное государственное образование, князь которого, опираясь на поддержку монголо-татар и собственные значительные ресурсы, мог вести политику, не согласованную с политикой остальных русских княжеств. Акция Орды препятствовала, таким образом, развитию центростремительных тенденций в Северо-Восточной Руси.

В 50-х годах XIV в. Нижегородское княжество простиралось от р. Нерли Клязьминской и ее правого притока р. Ирмеса на западе до р. Суры и ее левых притоков рек Пьяны и Киши на востоке, от Унжи на севере до Сары (поселения в среднем течении р. Суры) на юге. Она включала в свой состав такие города, как Нижний Новгород[128], Суздаль[129], Городец[130], Гороховец[131], Бережец[132] и, вероятно, Унжу[133]. Впрочем, заселена и освоена эта значительная территория была неравномерно.

Наиболее населенной и окультуренной являлась древняя округа г. Суздаля. Знаменитое суздальское ополье заключало в своих пределах много старинных крупных сел[134], зато районы, расположенные всего в 25–30 км к востоку и северу от Суздаля, представляли собой большие лесные массивы с мелкими и редкими точками поселений[135]. По-видимому, столь же редко были заселены относившиеся к Суздалю районы верхних течений рек Уводи, Тезы и Луха. Малоосвоенной оставалась и остальная территория княжества. Даже близ Городца и Нижнего Новгорода к середине XIV в. не сформировалось еще такой сельской округи, какая была у Суздаля. Городецкие села и в значительно более позднее время не отходили далеко от волжских берегов[136]. А на территории, относившейся к Нижнему Новгороду, даже в XV в. произрастали леса площадью в несколько сотен квадратных километров[137]. Однако экономический уровень развития самих городов был достаточно высок. Особенно это относится к Нижнему Новгороду, в XIV в. превратившемуся в один из крупнейших городов Восточной Европы. В Нижнем Новгороде получили развитие такие сложные и тонкие средневековые ремесла, как литье колоколов, золочение по меди, каменное строительство. Нижний Новгород стал вторым после Москвы городом Северо-Восточной Руси, где в 1372 г. приступили к возведению стен каменного Кремля. Город вырос в крупный международный торговый центр, куда со своими товарами приплывали даже восточные купцы[138].

В политическом отношении к концу 50-х годов XIV в. Нижегородское княжество не было вполне единым. Первый нижегородский князь Константин Васильевич Суздальский, правивший в княжестве единовластно и даже сделавший в 1354 г. после смерти Симеона Гордого попытку оспорить в Орде у Ивана Красного стол великого княжества Владимирского[139], умер в 1355 г.[140] Нижегородское княжество он разделил на части между своими сыновьями-наследниками. Старший сын Константина Андрей получил собственно Нижний Новгород с относившимися к нему волостями по нижней Оке и нижней Клязьме, а также по р. Волге, преимущественно по правым притокам последней. Второй сын Константина Дмитрий-Фома получил г. Суздаль и села в суздальском ополье. Возможно, ему принадлежали какие-то земли и на северо-восток от Суздаля. Третьему сыну Константина Борису достался Городец с его волостями, расположенными по обоим берегам р. Волги от нижнего течения р. Унжи до позднейшей Балахны. Наконец, четвертый сын Константина тоже Дмитрий по прозвищу Ноготь владел подгородными суздальскими селами и землями по нижнему течению р. Уводи и ее правых притоков рек Вязьмы и Ухтомы[141].

Таким образом, во второй половине 50-х годов XIV в. Нижегородское княжество оказалось поделенным на четыре части сообразно числу владельцев — наследников князя Константина. Качавшееся феодальное дробление нижегородской территории еще не повлекло за собой политического обособления местных уделов, но, видимо, на общее политическое положение нижегородских князей определенное влияние оказывало. Во всяком случае нижегородский князь Андрей Константинович вынужден был заключить в 1356 г. с занимавшим владимирский стол московским князем Иваном Красным договор, по которому признавал себя «братом молодшим» великого князя, т. е. формально соглашался считать последнего своим сюзереном[142].

В нижнем течении р. Клязьмы, гранича с одной стороны с Нижегородским великим княжеством, а с другой — с территорией великого княжества Владимирского, лежало образованное еще во втором десятилетии XIII в. Стародубское княжество. Размеры этого княжества по сравнению с другими были невелики. Оно простиралось от с. Палеха на севере до рек Тары и Нерехты, правых притоков р. Клязьмы, на юге, от низовьев р. Уводи на западе до среднего течения р. Духа на востоке. Единственным городом княжества была его столица Стародуб — позднейший Кляземский городок[143].

Стародубские князья играли весьма скромную роль в политической жизни Северо-Восточной Руси XIV в. Обычно они выступали союзниками великих князей владимирских[144]. Но, несмотря на свою экономическую и военную слабость, малозаметное положение среди других князей, стародубские князья не дробили своего владения. Источники свидетельствуют о том, что Стародубское княжество управлялось одним князем и до последней четверти XIV в. не делилось на уделы. Можно подозревать, что в 1355–1356 гг. в Старо дубе вспыхнула борьба за княжеский стол между родственниками умершего летом 1355 г. князя Дмитрия Федоровича Стародубского, но эта борьба не привела к образованию «особных» владений соперников. Княжество осталось единым, стародубский стол зимой 1356/57 г. занял брат Дмитрия Иван, а старший сын Дмитрия Семен, видимо, покинул свою отчину, перейдя на службу к московскому князю[145]. Это стремление к сохранению единовластия в небольшом северо-восточном княжестве весьма показательно. Оно свидетельствует об определенных центростремительных процессах, проходивших даже в малых государственных образованиях Северо-Восточной Руси в период, предшествовавший Куликовской битве.

Далеко на запад от Стародубского княжества, захватывая самые истоки р. Клязьмы, лежало княжество Дмитровское. На юго-западе, юге и востоке дмитровские земли граничили с московскими. Дмитровско-московский рубеж проходил по верховьям р. Маглуши (Малогощи), левого притока р. Малой Истры, и р. Истры, левого притока р. Москвы. На востоке верховья рек Яхромы, Вели, правых притоков р. Сестры, а также верховье р. Талицы, правого притока впадавшей в Клязьму р. Вори, разделяли территории Дмитровского и Московского княжеств[146]. На западе дмитровская территория захватывала, по-видимому, земли по верхнему течению р. Сестры и все течение ее притоков рек Лутосны и Яхромы, на севере и северо-востоке — левобережья рек Вели и Дубны[147]. Таким образом, Дмитровское княжество было весьма скромных размеров, по площади своей территории оно уступало даже Стародубскому княжеству.

До середины XIV в. дмитровские князья чрезвычайно редко упоминаются в письменных источниках, поэтому нет возможности судить о том, как управлялось это княжество, делилось ли оно на уделы и т. д. Есть, однако, факты, свидетельствующие о политическом бессилии дмитровских князей и постепенной утрате ими своих суверенных прав. Так, в начале XIV в. князь Борис, скорее всего дмитровский, был наместником великого князя владимирского Михаила Ярославича Тверского в Пскове[148]. Своим княжеством он тогда, по-видимому, не управлял. А в духовной 1354 г. Симеопа Гордого упоминается «село в Дмитровѣ, что есмь купил у Ивана у Дрюцьского»[149]. Иван Друцкий, очевидно, тот князь Иван Друцкий, о котором говорит летопись под 1339 г.[150] Таким образом, где-то в 40-х — начале 50-х годов XIV в. князь Друцкий приобрел село в Дмитрове, а затем уступил его Симеону Гордому. Факт существования в Дмитровском княжестве инокняжеских владений служит ясным показателем ограничения прав местных князей в отношении их отчинной территории, а покупка села великим князем — стремления московских Даниловичей утвердиться и расширить свое влияние в этом соседнем с их собственным княжестве.

Обширные земли в бассейнах рек Юхоти, Черемхи, Пажи, Которосли — правых притоков р. Волги, но главным образом в Заволжье, у озер Кубенского, Белого, Воже, Лаче, а также на севере в бассейнах рек Сухоны, Юга и на верхней Северной Двине принадлежали в XIV в. потомкам старшего сына Всеволода Большое Гнездо Константина. Представление о размерах их владений дают летописные известия конца XIV в. о смерти ростовского архиепископа Федора и поставлении на ростовскую кафедру его преемника Григория. В этих известиях указываются пределы Ростовской епархии, включавшей в себя волости «Ростова и Ярославля, Бѣлаозера и Устюга, Углича Поля, Мологи»[151]. Хотя углицкая территория в середине XIV в. находилась, как было отмечено выше, под контролем московских князей, остальными городами с относившимися к ним волостями владели представители старшей линии Всеволода Большое Гнездо. Они правили в трех княжествах: Ростовском, Ярославском[152] и Белозерском.

Ростов, в XIII в. бывший столицей громадной отчины Константина Всеволодовича, в XIV в. во многом утратил свое прежнее политическое значение. Правда, он оставался центром Ростовской епископии (с конца XIV в. — архиепископии) и стольным городом Ростовского княжества, но княжества, значительно уступавшего по своим размерам тому, которое существовало в начале XIII в.

В середине XIV в. границы собственно ростовской территории отстояли всего на 25–70 км от самого Ростова. Зато за сотни километров от оз. Неро, на берегу которого стоял Ростов, ростовским князьям принадлежали территории в несколько тысяч квадратных километров. Их центром был г. Устюг.

Бытует мнение о том, что Ростовское княжество делилось на множество уделов уже в XIV в. Это о ростовских князьях можно было сказать пословицей «Сколько ворот, столько господ»[153]. И действительно, в XV–XVI вв. московским государям служили многочисленнейшие представители рода ростовских князей, давно утратившие суверенитет над своим княжеством и опустившиеся до положения простых вотчинников средней и даже мелкой руки. «Постепенно нарастает это вырождение в XIV и XV столетиях, — писал известный исследователь русского средневековья А. Е. Пресняков, — но поворотный пункт в истории ростовских князей агиограф Епифаний правильно отметил в дни в. к. Ивана Даниловича»[154]. Однако история Ростовского княжества в XIV в. не укладывается в такую характеристику.

Как уже говорилось, московским князьям на наследственном праве принадлежало в Ростове с. Богородицкое, а как великим князьям владимирским — Стретенская половина самого г. Ростова. Но, несмотря на это, Ростовское княжество до самого конца 50-х годов XIV в. предстает достаточно единым государственным образованием. На протяжении более 20 лет, с конца 30-х годов XIV в. по начало 60-х годов XIV в., в летописных источниках с эпитетом «Ростовский» фигурирует только один князь — зять Ивана Калиты, женатый на его дочери Марии, Константин Васильевич[155]. Именно Константин Ростовский, единственный из местных князей, участвует в общерусских княжеских съездах, возглавляет ростовские полки, преимущественно он ездит в Орду[156]. Кроме того, источники в середине XIV в. упоминают еще одного ростовского князя — Андрея Федоровича[157], приходившегося племянником Константину[158]. Существование второго ростовского князя делает естественным предположение о делении Ростовского княжества между дядей и племянником. Проверить правильность такого предположения позволяют более поздние свидетельства XV в.

В 70-е годы XV в. московское правительство, ведя борьбу с Новгородом, составило так называемый Список Двинских земель, в котором перечислялись захваченные новгородцами московские владения в Заволочье. Часть этих владений в более раннее время была подвластна Ростову. Всего в Списке указано семь крупных районов, некогда принадлежавших четырем ростовским князьям. Эти семь районов охватывали территории по нижнему течению р. Ваги и ее левому притоку р. Леди с центром в погосте Емьская Гора; по обе стороны правого притока р. Ваги р. Кулоя на всем его протяжении; по р. Юмышу — левому притоку р. Северной Двины; в верховьях р. Ваги и в бассейнах ее левых притоков рек Вели, Пежмы, а также правых притоков рек Терменге и Двиницы (три района); по течению р. Северной Двины, ее левому притоку р. Сии и правым притокам рекам Пингише и Челмахте[159]. Владельцами перечисленных земель были ростовские князья Иван Владимирович, Федор Андреевич, Иван Александрович и Константин Владимирович. Все они происходили от князя Константина Васильевича Ростовского[160]. Смежность владений четырех ростовских князей указывает на то, что ранее эти владения составляли единое целое и скорее всего при родоначальнике названных князей Константине Ростовском. Высокое положение в Ростовском княжестве князя Константина дает основания полагать, что этот князь в середине XIV в. владел пе только Ростовом, но и землями по рекам Ваге и Северной Двине, а также находившимся по соседству с ними вторым городом Ростовского княжества — Устюгом. В таком случае князь Андрей Федорович Ростовский должен был иметь довольно незначительный удел или не иметь его вовсе.

Из источников XV в. известен князь Юрий Бохтюжский[161], получивший свое прозвище по небольшому левому притоку р. Сухоны р. Бохтюге[162]. Здесь, очевидно, и находилось его княжество. Сохранились две грамоты этого князя, данные им основателю нескольких монастырей на русском Севере Дионисию Глушицкому[163]. Из этих грамот следует, что Юрий Бохтюжский жил в первой половине XV в. и что его отцом был князь Иван. Сопоставление этих данных с родословными князей Северо-Восточной Руси, подвизавшихся в конце XIV — первой половине XV в., приводит к заключению, что Юрий Бохтюжский приходился старшим сыном первенца князя Андрея Федоровича Ростовского Ивана[164].

Почему же старшие потомки князя Андрея, в 1363 г. ставшего ростовским князем, правили в столь захолустном княжестве? Напрашивается единственный ответ на поставленный вопрос: очевидно, Бохтюжским княжеством в свое время владел сам Андрей Федорович, а при переходе на более высокий ростовский стол он посадил там своего старшего сына, сделав Бохтюжский удел фамильным достоянием. Таким образом, открывается возможность решить намеченную ранее задачу: был или не был владетельным князем Андрей Ростовский в конце 30-х — начале 60-х годов XIV в., когда Ростовским княжеством, его основными землями управлял его дядя князь Константин Васильевич. Формально Андрей может считаться таким князем, по обладание весьма незначительным уделом близ юго-восточных берегов Кубенского озера делало его фигурой, малозаметной в политическом отношении. Скромность владений и положения Андрея Федоровича — лишнее свидетельство главенствующей роли в княжестве Константина Васильевича, сконцентрировавшего в своих руках и все прерогативы верховной власти, и контроль над большей частью ростовской территории. Очевидно, что в 50-е годы XIV в. в Ростовском княжестве преобладали центростремительные процессы, приведшие к усилению власти одного князя. Говорить о нарастании политического распада в Ростовском княжестве в указанное время не приходится. Этот распад начался позже и под влиянием событий, определивших политические судьбы всей Северо-Восточной Руси.

К северу от Ростова лежало Ярославское княжество. Его территория включала в себя земли по обоим берегам р. Волги и нижним течениям ее притоков рек Юхоти, Которосли, Шексны; большой район от верховьев р. Ухры, левого притока р. Шексны, до водораздела р. Ухры с р. Сотью и далее на юг до р. Волги, а также нижнее течение р. Мологи до г. Устюжны включительно. Кроме того, ярославские князья обладали небольшой территорией, примыкавшей к южному берегу Кубенского озера, и значительными пространствами к северо-востоку от этого озера в бассейне р. Кубены, доходившими до верховьев уже упоминавшихся рек Вели, Пежмы и Кулоя[165].

Помимо Ярославля, местным князьям принадлежали такие города, как Молога и Устюжна. Во второй половине XIV в. в Ярославском княжестве был основан еще один город — Романов[166]. К Ярославлю относились также земли по р. Солонице близ крупнейших центров соляной добычи — средневековой Северо-Восточной Руси — Соли Великой и Нерехты.

Относительно политического развития Ярославского княжества в XIV в. в научной литературе была высказана мысль, что ко времени Куликовской битвы Ярославский «удел» раздробился «на множество мелких владений»[167]. Имеющиеся к настоящему времени в распоряжении исследователей факты рисуют дело в несколько ином свете.

Представления о феодальном делении Ярославского княжества основываются главным образом на свидетельствах родословных книг. Однако родословные книги являются источником поздним, они составлялись в конце XV–XVII в., а потому не совсем надежны при характеристике владельческих отношений внутри ярославского княжеского дома в ранний период. Гораздо достовернее сведения о ярославских князьях летописных сводов.

Летописные известия заставляют внести коррективы в представления о распаде Ярославского княжества на мелкие владения. После смерти Федора Ростиславича Черного в 1299 г. Ярославское княжество осталось единым под властью старшего сына Федора Давыда[168]. Давыд умер в 1321 г., оставив двух сыновей — Василия и Михаила[169]. Считается, что во времена этих князей и произошел первый раздел Ярославского княжества: Василий сидел на столе в Ярославле, Михаил княжил в Мологе[170]. Летописные своды действительно неоднократно сообщают о княжении Василия в Ярославле, причем подчеркивают его первенствующее положение. Так, только Василий Давыдович, единственный из ярославских князей, ездил в 1340 и 1342 гг. в Орду, вероятно, для получения там ханского ярлыка на свое княжество[171]. Зимой 1340/41 г. он принял участие в общерусском княжеском съезде в Москве и в последовавшем затем походе на Торжок[172]. Именно за Василия выдал свою дочь Евдокию Иван Калита[173], что лишний раз свидетельствует о верховенстве старшего сына Давыда Федоровича в землях последнего. Что же касается младшего брата Василия Михаила, то первое летописное упоминание о нем под 1340 г. характеризует его не как моложского князя, а как наместника великого князя Симеона Гордою в Торжке[174]. Видимо, до своей смерти в 1345 г.[175] Василий Давыдович не делил власти в Ярославском княжестве. Оно оставалось единым. Следует думать, что это единство не нарушалось и в последующие полтора десятка лет. Во всяком случае под 1361 г. летопись называет лишь одного ярославского князя, отправившегося за ярлыком к хану Хызру (Хидырю русских источников), — Михаила, причем ему дано определение «Ярославский»[176]. Речь, очевидно, должна идти о Михаиле Давыдовиче, прозвище которого говорит за то, что именно он наследовал брату.

Распад Ярославского княжества на уделы следует относить к более позднему времени, к периоду между 1361 и 1375 гг., когда летописи упоминают в качестве моложского князя сына (или двух разных сыновей?) Михаила Давыдовича, а сыновей Василия Давыдовича Василия и Романа — как ярославских князей, выступавших во главе своих особых полков, т. е. уже имевших свои отчины[177]. При этом никакого «множества» княжеских удельных владений в Ярославле не было. Перед Куликовской битвой их насчитывалось всего четыре. Моложским княжеством, совершенно обособившимся от Ярославского, до XV в. управлял Федор Михайлович[178]. Собственно Ярославское было поделено между тремя сыновьями Василия Давыдовича. Как можно судить по целому ряду разновременных данных о владениях потомков трех Васильевичей, старшему из сыновей Василия Давыдовича Василию принадлежал сам город Ярославль, все земли по правому берегу р. Волги и заозерско-кубенская территория; второму сыну Василия Давыдовича Глебу — земли по левому берегу р. Волги на северо-восток от Ярославля в бассейнах рек Касти и Ити (р. Ить, левый приток р. Волги, отделяла владения Глеба от владений его младшего брата Романа); отчиной третьего Васильевича были земли на левом берегу р. Волги от нижнего течения р. Шексны до р. Ити. Округа г. Ярославля была, по-видимому, общим достоянием братьев[179]. Такая структура феодального членения Ярославского княжества способствовала политическому единству сыновей Василия Давыдовича.

С севера и запада к землям ярославских князей примыкала территория Белозерского княжества. Она включала в свой состав районы озер «Паче, Воже и Белого, бассейн правого притока р. Шексны р. Суды, бассейн левого притока р. Шексны р. Согожи, земли по среднему течению р. Ухры, также левого притока р. Шексны, и по самой р. Шексне почти на всем ее протяжении[180]. Обширные пространства Белозерского княжества были населены редко. Наиболее заселенной являлось верхнее течение р. Шексны, где при истоке ее из Белого озера стоял единственный город княжества — Белоозеро, после 1352 г. перенесенный на южный берег оз. Белого на 17 км к западу от старого города[181]. Княжество изобиловало различными природными богатствами. В верховьях р. Суды были значительные выходы болотного железа, белозерские леса славились пушниной и охотничьими птицами, а реки — рыбой. Через княжество проходили важные военные и торговые пути, связывавшие центральные области Северо-Восточной Руси, а также Новгород Великий с Подвиньем.

Политическое развитие Белозерского княжества в XIV в. было весьма сложным. До начала XIV в. оно входило в состав Ростовского княжества[182]. После 1302 г. оно, по-видимому, снова оказалось под властью белозерских отчичей — потомков первого белозерского князя Глеба Васильевича. Между 1328 и 1339 гг. княжество перешло к Ивану Калите, осуществившему «куплю» Белоозера, т. е. добывшему в Орде ярлык на него[183]. Под 1339 г. в летописях упоминается князь «Романчюкъ Бѣлозерьскыи», который самостоятельно сносится с Ордой[184]. Очевидно, речь идет о суверенном белозерском князе. Следовательно, Белозерское княжество в конце 30-х годов XIV в. вновь приобретает самостоятельность. Эта независимость Белоозера сохраняется вплоть до Куликовской битвы[185].

Есть некоторые основания полагать, что между 1339 и 1380 гг. Белозерское княжество разделилось на два удела по числу сыновей князя Романа Михайловича. Судя по данным XV–XVI вв., старший Романович Федор владел землями по рекам Шексне, Суде и Ухре, а младший Василий Романович — по рекам Кеми, Андоге (близ оз. Белого) и в Пошехонье по рекам Согоже и ее левому притоку Ухтоме[186]. Но, несмотря на начавшийся процесс феодального дробления Белозерского княжества, политическое единство его князей не нарушалось. Главой княжества оставался Федор Романович, который руководил белозерскими полками в общерусских походах на Тверь в 1375 г.[187] и против Мамая в 1380 г.

Перечисленные 11 княжеств с их почти 20 уделами, управляемые потомками Всеволода Большое Гнездо, и составляли в середине XIV в. в совокупности то, что в исторической науке получило наименование Северо-Восточной Руси. Особенностью ее внутреннего политического развития как определенной территориально-династической общности было то, что не все княжеские линии могли претендовать хотя бы на формальное руководство остальными. По сложившемуся на Северо-Востоке княжому праву потомство старшего сына Всеволода Константина Ростовского пе вступалось в политические и владельческие права потомства младших братьев Константина. Борьба за стол великого княжества Владимирского, обладание которым, помимо контроля над обширной территорией, давало «старейшинство в князьях», т. е. ряд политических прерогатив, в XIV в. свелась к соперничеству различных линий потомков третьего сына Всеволода Большое Гнездо Ярослава. На протяжении XIV в. претендентами на титул великого князя владимирского выступали правители Твери, Москвы и Нижнего Новгорода. Соотношение сил между великими княжествами Тверским, Московским и Нижегородским должно было определить, какое из них станет тем центром, вокруг которого сможет объединиться Русь. В период княжения Ивана Ивановича Красного достаточно определенно выразился перевес Москвы. Однако успехи московских князей или их соперников зависели не только от соотношения их собственных сил. Очень многое зависело от внешнеполитической обстановки, позиций Орды, а отчасти и Литвы. Важна была и ориентация других русских княжеств и земель, непосредственно граничивших с Северо-Восточной Русью. Какие же это были княжества и земли?

На западе к землям Северо-Восточной Руси в XIV в. примыкало образовавшееся еще в XII столетии Смоленское княжество. Данных за XIV в. о Смоленском княжестве очень мало. Представление о его размерах строится в основном на свидетельствах XV в., времени, когда Смоленское княжество как самостоятельное государственное образование уже было ликвидировано и присоединено к Литве[188]. Судя по материалам XV в. и некоторым известиям предшествовавшего столетия, к середине XIV в. в состав Смоленского княжества входили Смоленск, Торопец, Дорогобуж, Мстиславль, Медынь, Вязьма, Белая с относившимися к ним волостями, а также Ржева с прилегавшей к этому городу округой (основные ржевские волости были захвачены литовскими князьями)[189]. Впрочем, в 50-х годах XIV в. Ольгерд Литовский отнял у Смоленска Ржеву[190], Мстиславль[191] и, вероятно, Белую[192], а в 1362 г. — Торопец[193].

Фрагментарность сохранившихся сведений о Смоленском княжестве XIV в. не позволяет в полной мере судить о том, какие уделы были в этом княжестве на протяжении указанного периода. По родословным росписям XVI в. смоленских князей и другим источникам удается с бесспорностью установить существование двух уделов: Торопецкого и Вяземского[194]. Однако из-за недостатка данных трудно говорить о том, как влияло на внутреннее развитие княжества и внешнюю политику его князей наличие в Смоленском княжестве уделов.

На юго-восток и восток от Смоленска, приближаясь к южной границе Московского княжества, на значительном пространстве были расположены владения потомков Михаила Всеволодовича Черниговского. Наиболее значительным в этом районе было Брянское княжество, занимавшее территорию по верхнему и среднему течению р. Десны и ее притокам. В состав Брянского княжества входил г. Трубчевск[195].

К востоку от Брянского лежало Карачевское княжество, включавшее в свой состав, помимо Карачева, расположенные значительно севернее его Козельск (на левом берегу р. Жиздры), Перемышль и Мосальск[196]. На основании Послания 1371 г. литовского великого князя Ольгерда константинопольскому патриарху Филофею следует считать, что к 1370 г. в Карачевском княжестве по крайней мере существовал Козельский удел, а может быть, Козельск стал уже центром самостоятельного княжества[197].

Восточнее Карачевского княжества было расположено княжество Новосильское. В его состав входили такие города, как Новосиль, Одоев, Белев и Воротынск[198], а также Мценск и Калуга[199]. Территория Новосильского княжества заходила даже за р. Протву. Здесь на правобережье р. Береги в первой половине XIV в. лежала новосильская волость Заберега, проданная в 40-х годах XIV в. Семеном Новосильским великому князю Симеону Гордому[200].

На севере земли Новосильского княжества перемежались, видимо, с землями княжества Оболенского и Тарусского. Это княжество занимало междуречье рек Оки, Угры и Протвы, включая стоявший близ верховьев р. Серены Мезческ (Мезецк)[201].

Далее по правому, а частично и по левому берегу р. Оки лежали земли Рязанского княжества. Это было значительное княжество, простиравшееся по р. Оке почти до впадения в нее р. Гуся и включавшее в свой состав бассейн другого окского притока — р. Прони[202]. В XIV в. в Рязанском княжестве продолжали существовать два домонгольских удела: собственно Рязанское княжество с центром в Переяславле Рязанском (современная Рязань) и Пронское со столицей в Пронске, стоявшем на левом берегу р. Прони в ее среднем течении[203]. Оба княжества в XIV в. вели самостоятельную политику и нередко вступали во враждебные отношения между собой[204].

На северо-востоке Рязанское княжество граничило с Муромским. Основной артерией Муромского княжества, как и Рязанского, была р. Ока, по обе стороны от которой лежали владения муромских князей. Северо-восточная граница Мурома достигала нижегородских земель в районе Гороховца, а западная заходила за среднее течение р. Пры[205]. Сведения о Муромском княжестве в XIV в. чрезвычайно редки, поэтому почти невозможно судить ни о внутренних процессах, происходивших в княжестве, ни о внешнеполитической ориентации его правителей. Правда, относительно последней следует высказать одно соображение. Под 1355 г. летопись сообщает о свержении муромского князя Юрия Ярославича и вокняжении в Муроме князя Федора Глебовича[206]. А под 1348 г. в том же источнике упоминается о посольстве великого князя владимирского Симеона Гордого в Орду, которое возглавлял Федор Глебович[207]. По-видимому, Федор Глебович статьи 1348 г. — одно лицо с муромским князем Федором Глебовичем, действовавшим в 1355 г.[208] Если так, то во второй половине 50-х годов XIV в. Муромское княжество управлялось князем, тесно связанным с Москвой, возможно даже московским ставленником.

Если на юге Северо-Восточная Русь граничила с несколькими княжествами, то на севере ее соседом было единственное государственное образование — Новгородская феодальная республика. В XIV в. «Господин Великий Новгород» простирал свою власть на обширнейшие пространства европейского Севера. Подвластные здесь Новгороду земли включали в свой состав бассейн р. Печоры и достигали западных отрогов Урала, где жила летописная югра[209]. Тут проходили восточные рубежи новгородских владений на Севере. На западе Новгород граничил с Норвежским и Шведским королевствами, вассалом Тевтонского Ордена Ливонским Орденом, а на юге, в районе верхней Ловати, ее правого притока р. Полы и близ истоков Западной Двины — с великим княжеством Литовским.

В конце 40-х годов XIV в. от Новгорода окончательно отделилась Псковская феодальная республика[210]. Территория этого государства была небольшой по своим размерам. Она охватывала бассейн р. Великой, при впадении в которую р. Псковы стоял сам Псков, и вытягивалась длинным языком на север, подходя к ливонской крепости Ругодиву (Нарве). На юге крайним опорным пунктом Псковской земли была Опочка, охранявшая южные псковские рубежи от вторжений литовских феодалов. Но, пожалуй, самой протяженной границей Пскова была его западная граница с Ливонским Орденом[211]. Именно с Ливонией и ее сюзереном Тевтонским Орденом у Пскова и поддерживавшего его Новгорода с начала 60-х годов XIV в. резко обострились отношения, что заставило обе республики искать опоры в Москве и повлияло на общую ситуацию в Северо-Восточной Руси[212].

Таково было положение княжеств потомков Всеволода Большое Гнездо и прилегавших к ним других русских княжеств и земель примерно за двадцать лет до Куликовской битвы, когда на авансцену истории вступил будущий победитель Мамая Дмитрий Московский. Последующие два десятилетия внесли немало изменений в жизнь тогдашних русских государств, в частности в их политическое развитие. В конечном итоге эти изменения привели к разгрому мамаевой Орды и вместе с этим фактом определили дальнейшие судьбы Руси. Рассмотрение напряженного, изобиловавшего крупными политическими коллизиями периода 1360–1380 гг. русской истории вскрывает те закономерности, которые вели к противоборству на Куликовом поле и одной из ярчайших побед русского народа.

Преждевременная смерть великого князя Ивана Ивановича Красного (он умер, не дожив нескольких месяцев до своего 34-летия)[213] поставила его окружение перед необходимостью решения многих сложных задач. В силу вступала последняя духовная грамота князя Ивана — завещание и в то же время определенный политический наказ своим наследникам. Их у Ивана Красного было трое: жена Александра и ее два сына. Старшему из сыновей Ивана Ивановича Дмитрию было, как уже говорилось, 9 лет, младшему Ивану — и того меньше[214].

Содержание предсмертного «ряда» князя Ивана (его духовной) показывает, что именно в Дмитрии он видел своего преемника. Помимо доли в собственно московских доходах, Дмитрию предназначались самые крупные после Москвы города Московского княжества — Коломна и Можайск, причем последний со всеми относившимися к нему волостями (по данным 1389 г., которые для 1359 г. должны быть занижены, их насчитывалось 12). Дмитрию передавалась также половина захваченных при его отце рязанских волостей на левом берегу р. Оки и село (а возможно, и ряд сел) на территории великого княжества Владимирского.

Младший брат Дмитрия Ивап получал свою долю в московских доходах, а также Звенигород «со всѣми волостми, и с мытомъ, и с селы, и з бортью, и с оброчники, со всѣми пошлинами» — всего 10 волостей и 11 ceл, другую половину отторгнутых от Рязани волостей и два села на территории великого княжества Владимирского.

Жена Ивана Красного Александра получила в удел три коломенские и две звенигородские волости и четыре села, а также одно подмосковное село и долю в доходах ее сыновей.

Вдова Симеона Гордого великая княгиня Мария Александровна удержала в своих руках 15 коломенских волостей, две волости на юго-западной окраине Московского княжества и села в коломенской и подмосковной округах. После смерти Марии две юго-западные волости должны были перейти к жене Ивана Красного Александре, а все остальное — к его сыну Дмитрию.

Вдова Ивана Калиты великая княгиня Ульяна продолжала владеть тем уделом, который был выделен ей еще самим Калитой, т. е. 14 волостями преимущественно на севере и востоке Московского княжества и более чем десятком сел в различных местах Подмосковья, а также сбором московского осмничего — торгового налога с суммы товара.

Племянник Ивана Красного 5-летний князь Владимир Андреевич должен был по-прежнему владеть уделом своего отца, состоявшим из 11 волостей и 10 сел. Кроме того, оп получал от дяди — великого князя — Новый городок в устье р. Протвы и третью долю московских доходов[215].

Таким образом, после смерти Ивана Ивановича Красного в Московском княжестве стало насчитываться 6 уделов, причем собственно великокняжеские владения, несмотря на оставление в руках Дмитрия Можайска и Коломны, резко сократились. Серьезного преобладания домена великого князя над владениями удельных князей внутри Московского княжества, преобладания, являвшегося характерной чертой внутреннего развития княжества в эпоху Ивана Калиты, Симеона Гордого и самого Ивана Красного, теперь не стало. Это создавало известные предпосылки упадка великокняжеской власти в Московском княжестве, а при наличии определенных обстоятельств влекло за собой возгорание пламени междоусобной борьбы и, как следствие всего этого, утрату политического верховенства московской династии среди русских князей. Вот почему удержание за московской княжеской фамилией, именно за ее старшим по положению и возрасту представителем Дмитрием, владимирского великокняжеского стола становилось насущной задачей московской политики.

Ее руководителем в годы малолетства Дмитрия и его братьев стал глава русской церкви митрополит «Киевский и всея Руси» Алексей. Выходец из знатной московской боярской семьи, крестник Ивана Калиты, первый местный уроженец, возведенный византийской церковью в столь высокий сан, митрополит Алексей полностью разделял интересы московского боярства и московских князей, добившихся его поставления в митрополиты и оказывавших ему поддержку в его противоборстве с литовским митрополитом Романом, стремившимся поставить под свой контроль епископии, традиционно относившиеся к митрополии «Киевской и всея Руси»[216]. По свидетельству византийского источника XIV в., «великий князь московский и всея Руси» Иван «перед своею смертью не только оставил на попечение тому митрополиту (Алексею) своего сына, нынешнего великого князя всея Руси Димитрия, но и поручил управление и охрану всего княжества, пе доверяя никому другому ввиду множества врагов — внешних, готовых к нападению со всех сторон, и внутренних, которые завидовали его власти и искали удобного времени захватить ее»[217]. Несколько позднее в соборном определении 1389 г. константинопольского патриарха Антония об Алексее было сказано так «Когда же великий князь московский Иоанн, умирая, возложил на него попечение, заботу и промышление о своем сыне Димитрии, то он весь предался этому делу я презрел божественные законы и постановления, приняв на себя вместо пасения и поучения христиан, мирское начальствование, вследствие чего, призванный учить миру и согласию, увлекся в войны, брани и раздоры»[218]. Первым «промышлением» правительства митрополита Алексея была отправка малолетнего князя Дмитрия с опытными наставниками-дипломатами в Орду для получения там ярлыка на великое княжение Владимирское.

Орда в то время была неспокойна. В 1357 г. после убийства хана Джанибека его сыном Бердибеком там начались смуты. В междоусобной борьбе после краткого сидения на сарайском столе гибли ханы. Каждый новый сарайский владыка требовал к себе русских князей и уже от своего имени утверждал их на их княжествах. В начале 1360 г. власть в Сарае захватил Ноуруз[219]. К новому хану за ярлыками на свои княжества потянулись русские князья. Московское посольство прибыло к Ноурузу первым[220]. Однако ордынский хан, «видѣ… князя Дмитрея Ивановича уна суща и млада возрастомъ», предложил ярлык на великое княжение нижегородскому князю Андрею Константиновичу[221], старшему сыну первого нижегородского князя Константина Васильевича, который в свое время домогался Владимирского княжества, но безуспешно. Летописец объяснил столь жестокий удар Орды по московским интересам незрелой юностью князя Дмитрия, по на самом деле причины решительного шага хана Ноуруза лежали гораздо глубже.

Несмотря на начавшуюся феодальную борьбу внутри Орды, она все еще оставалась единым государством[222]. Ордынская правящая знать отдавала себе отчет в том, что усиление их «улусника» — московского великого князя — может привести к попыткам русских княжеств, объединенных под его властью, освободиться от ига. Тревожные для Орды симптомы обнаружились уже во времена великого княжения отца Дмитрия Ивана Красного. Историки давно уже отметили один характерный факт. В конце 1358 г. из Орды на Русь прибыл посол царевич Мамат Хожа, который, причинив «многа… зла» Рязанскому княжеству, потребовал размежевания рязанских земель от других русских. Однако великий князь Иван Иванович «не въпусти его во свою очину въ Русьскую земьлю»[223]. Карательных ответных мер со стороны монголо-татар на столь решительный отказ не последовало только потому, что царевич вошел «въ коромолу» к хану и был убит[224].

Сравнительно недавно опубликованы летописные тексты, содержащие еще одно ценное сведение о взаимоотношениях Ивана Красного с Ордой. Сведение это весьма показательно. Как сообщают летописные своды 1493 и 1495 гг., весной 1358 г. «князь великии выведе из Орды посла Чечаклиа противу лютого посла Алачи и възврати его въспять»[225]. Оказывается, и несколько раньше у великого князя Ивана Ивановича были какие-то трения с Ордой: на Русь был послан «лютый» посол, но Иван сумел добиться его отзыва. Эпизод же с Мамат Хожей был первым случаем открытой конфронтации с Ордой московского великого князя. Ничего подобного нельзя отметить ни во времена великого княжения отца Ивана Красного Ивана Калиты, ни во времена великого княжения непосредственного предшественника Ивана — его старшего брата Симеона Гордого. Эти случаи неподчинения великого князя Ивана Ивановича знатным ордынским послам и обусловили скорее всего решение Ноуруза и его советников отказать сыну Ивана Дмитрию в ярлыке на великое княжество Владимирское. Но это было еще не все.

Сообщая о возвращении русских князей из Орды в 1360 г., летописец отметил: «приде изъ Орды князь Дмитреи Борисовичь пожалованъ въ Галичь, князя Костянтина весь Ростовъ»[226]. Если вспомнить, что Галицкое княжество было «куплей» Калиты, т. е. что там княжили московские князья, то станет ясным значение передачи Ордой Галича другому князю. «Купля» московских князей ликвидировалась, восстанавливалось суверенное Галицкое княжество, причем во главе даже не с прямым потомком галицких князей, а с представителем их боковой ветви — сыном дмитровского князя[227]. Благодаря находке А. Н. Насоновым летописного текста о переходе под власть Ивана Калиты половины (Стретенской) города Ростова расшифровывается скупая летописная фраза о «всем Ростове» местного князя Константина. Делается очевидным, что в Ростовском княжестве был ликвидирован очаг великокняжеских владений, которым распоряжались представители московской княжеской фамилии, и все это княжество (возможно, и купленное московскими князьями с. Богородицкое) переходило под власть одного Константина Ростовского. Вырисовывается, таким образом, крупная политическая акция слабевшей, но еще достаточно могущественной Орды. В своей политике по отношению к северо-восточным русским княжествам кочевая знать стремилась прежде всего свести на нет возросшее могущество московских князей, реставрировать систему независимых от Москвы княжеств, чтобы затем заставить их обессилеть в борьбе друг с другом за владимирское наследие. Именно такая политика приносила Орде успех в прошлом, она же должна была обеспечить монголо-татарское господство над русским «улусом» в будущем. В качестве своей опоры Орда попыталась использовать Нижегородское княжество.

В силу каких-то причин, может быть сугубо личных, Андрей Нижегородский не решился принять от Ноуруза ярлык на Владимирское княжество, но «соступися брату своему меньшему князю Дмитрею»[228]. Суздальский князь Дмитрий — Фома от ярлыка не отказался и по приходе на Русь 22 июня 1360 г. был торжественно посажен на великокняжеский стол во Владимире[229]. В дальнейшем Дмитрий Константинович старался выполнять волю ханов. Когда в конце того же, 1360 г. новгородские ушкуйники захватили и ограбили ордынский город Жукотин на р. Каме и «за то прогнѣвалися погании бесермена», Дмитрий Константинович созвал съезд русских князей на Костроме «о разбоиницѣхъ». Состав съезда показывает, кто из северо-восточных князей поддерживал нового великого князя. Это были брат Дмитрия Андрей Нижегородский и оба ростовских князя — Константин Васильевич и Андрей Федорович[230]. Кроме того, Дмитрий был признан Новгородом[231]. События несколько более позднего времени свидетельствуют, что помощь новому избраннику Орды оказывал белозерский князь[232]. Возможно также, что в русле политики Дмитрия Суздальского действовали стародубский и галицкий князья. Становится очевидным, что московское правительство лишилось не только контроля над значительными территориями, но и прежних своих союзников-вассалов.

Правда, Москва, видимо, несколько компенсировала эти потери. К Московскому княжеству было присоединено соседнее Дмитровское княжество, где, как отмечалось ранее, московские князья имели земельные владения еще в конце 40-х — начале 50-х годов XIV в. Дмитровская рать под командованием не местных князей, а московских воевод упоминается в летописи уже под 1368 г.[233] Следовательно, дмитровская территория была присоединена до 1368 г. Очевидно, это случилось около 1360 г., когда сын дмитровского князя выпросил в Орде ярлык не на свое отчинное, вероятно, уже занятое княжество, а на Галич[234]. По-видимому, Дмитров стал собственностью одного Дмитрия, и тем самым московский великий князь но размерам своего домена стал превосходить владения остальных представителей московского княжеского дома.

Между тем расширявшаяся феодальная смута в Орде привела к расколу государства. От Сарая в 1361 г. отделилась орда Мамая, где правили ханы-марионетки, угодные этому могущественному темнику[235]. Для русских княжеств открылась возможность при осуществлении своих планов тактически использовать противоречия монголо-татарских ханов. Но не это было главным. Ослаб общий контроль завоевателей над Северо-Восточной Русью, и ее князья оказались предоставленными самим себе. Теперь они собственными силами могли решить вопрос о том, кому владеть великокняжеским столом во Владимире, кто в действительности способен возглавить процесс объединения русских земель.

Москва выжидала и накапливала силы и средства г течение более двух лет, и в 1362 г. Дмитрий Московский вступил в открытую борьбу с великим князем Дмитрием Суздальским. «Князь Дмитреи Иванович Московьскыи и князь Дмитреи Костянтинович Суждальскыи снеръся о великомъ княжении, — записывал под 1362 г. летописец, — и послаша кто ж своихъ киличеевъ въ Орду къ царю Мурату и принесоша ярлыкъ княжение великое по отчинѣ и по дѣдинѣ князю великому Дмитрею Ивановичи Московьскому»[236]. В период ордынских смут престиж ханской власти на Руси резко упал, и оба соперника уже не едут сами в Орду, что обязательно делали их предшественники, а посылают туда своих киличеев — полномочных послов, знавших татарский язык[237]. Характерно, что и московский князь, и великий князь владимирский признавали по традиции того хана, который сидел в Сарае, в данном случае Мюрида (Мурата, или Амурата русских источников)[238]. Хана мамаевой Орды и самого Мамая русские князья на первых порах просто игнорировали.

Все процитированное известие о получении Дмитрием Московским ярлыка на великое княжение от хана Мюрида, несомненно, составлено московским летописцем. Этот летописец указал лишь единственную причину того, почему сарайский правитель предпочел из двух соперников московского князя: тот, оказывается, имел право на Владимирское княжество «но отчинѣ и но дединѣ». В интерпретации средневекового хрониста оказались скрыты реальные мотивы, которыми руководствовался Мюрид. Зная предыдущую практику выдачи ярлыков ханами русским князьям, едва ли можно сделать большую ошибку, утверждая, что тут, как и в некоторых аналогичных случаях, дело решили деньги и подарки, розданные в Орде. И в этом отношении возможности московского претендента на великое княжение оказались, очевидно, выше, чем у Дмитрия Суздальского. Не исключено, что митрополит Алексей, возглавлявший московское правительство, для достижения цели использовал и средства русской церкви.

Однако, несмотря на то что Дмитрий Московский получил ханский ярлык, суздальский князь добровольно владимирский стол ему не уступил. Тогда Дмитрий Иванович со своими братьями (родным и двоюродным) и «со всѣми боляры и собравъ воя многы своея отчины» зимой 1362 г. подступил к Переяславлю, где в то время пребывал Дмитрий Суздальский. Последний, по словам промосковски настроенного летописца, «ратнаго духа сдрогнуся и, уразумѣвъ свое неизволение», бежал сначала во Владимир, а затем в свой вотчинный Суздаль[239]. «Въ силѣ… тяжцѣ въеха» во Владимир Дмитрий Московский. Великокняжеский стол оказался в его руках. На стороне Дмитрия было не только преимущество в денежных средствах, но и перевес в военных силах, т. е. он пользовался широкой поддержкой церковных и светских феодалов. На следующий год к Дмитрию во Владимир приехал посол от хана мамаевой Орды Абдуллаха (Авдуля русских летописей) и вручил ему ярлык на великое княжение еще и от своего хана[240] — случай беспрецедентный в практике русско-ордынских отношений предшествовавшего времени. Правда, Дмитрий Суздальский, опираясь на помощь хана Мюрида (князь Иван Белозерский привел ему 30 «татариновъ» «изъ Муротовы Орды»), сделал было попытку захватить Владимир силой, но сумел продержаться в столице только неделю. Дмитрий Московский вновь собрал войска и выгнал суздальского князя из города. «Не токмо же се, — добавляет летописец, — но и тамо иде на него ратию къ Суждалю», и только после стояния под Суздалем Дмитрий Иванович пошел на мир со своим тезкой[241]. Владимирское великое княжество он объявил своей отчиной, т. е. наследственным владением, на которое не имели права посягать князья других княжеств, даже если бы они имели на него ярлыки от ордынских ханов.

1363 год стал годом больших политических успехов Москвы. Ликвидировав попытку суздальского князя вернуть себе владимирский стол, Дмитрий Московский привел под свою руку и те княжества, где правили недружественные ему князья. Краткое известие об этом помещено в Рогожском летописце: «Тако же надъ Ростовьскымъ княземъ. А Галичьскаго Дмитрея изъ Галича выгнали»[242]. Другие летописные своды сохранили несколько более подробное описание событий. Так, в Софийской I летописи читается сообщение, восходящее к ростовскому летописному источнику, согласно которому в 1363 г. «князь Андрей Федоровичь приѣха изъ Переяславля въ Ростовъ, а съ нимъ князь Иванъ Ржевский съ силою»[243]. В иных близких по тексту сводах добавлено «силою великою»[244]. Переяславль в 1362 г. как часть великокняжеской территории был под контролем Дмитрия Ивановича, и приход оттуда в Ростов князей Андрея Ростовского и Ивана Ржевского ясно показывает, что их действия направлялись великим князем. Да и «сила великая» не могла быть самостоятельно собрана ни Андреем, до того времени владевшим незначительным Бохтюжским уделом в Ростовском княжестве, пи Иваном, вероятно вообще не имевшим тогда каких-либо самостоятельных владений в Смоленском княжестве.

Появление в Ростове Андрея Федоровича с великокняжескими полками привело там к политическим переменам. Под 1364 г. в ростовском летописании сообщалось, что «того же лѣта поѣха князь Костянтинъ Василиевичь на Устюгъ»[245]. После этих событий определение «Ростовский» прилагается в источниках уже ко князю Андрею Федоровичу[246], из чего становится ясным, что именно он стал править в Ростове. Показательно и то, что только Андрей из всех ростовских князей «ведал» Орду, т. е. имел право дипломатических сношений с нею[247]. Что касается дяди Дмитрия Московского по женской линии князя Константина Васильевича, то, судя по летописному указанию на Устюг и по тому, что его потомки владели землями по р. Ваге, он получил в удел эту удаленную часть Ростовского княжества.

Переход Ростова в руки московского ставленника должен был вернуть Дмитрию Московскому те территории в княжестве, которые принадлежали его предшественникам, в частности с. Богородицкое, которое, кстати, упоминается в духовной грамоте Дмитрия Донского 1389 г.,[248] и Стретенскую половину города Ростова.

Ростовское летописание сохранило подробности пе только относительно промосковских политических перемен в древнейшем княжестве Северо-Восточной Руси, по и некоторые детали московской операции против Галицкого княжества. Оказывается, на галицкого князя Дмитрия Борисовича обрушилась объединенная рать всех московских князей: Дмитрия и Ивана Ивановичей, а также Владимира Андреевича. Жена галицкого князья была захвачена, в плен, а сам он изгнан из княжества[249]. В Галиче была восстановлена власть московских Даниловичей.

Такая же участь постигла и стародубского князя Ивана Федоровича. Под напором московской силы он вынужден был оставить Стародуб и уйти, как и Дмитрий Галицкий, в Нижегородское княжество к противнику Москвы Дмитрию Суздальскому[250]. Некоторые историки считают, что в результате этих событий Стародубское княжество утратило свою самостоятельность и было присоединено к Москве[251]. Согласиться с такой точкой зрения невозможно, ввиду того что местные князья, владевшие Стародубом, упоминаются в источниках и после 1363 г.[252] Но несомненно, что в 1363 г. стародубский стол перешел в руки сторонника великого князя Дмитрия Ивановича. В этом небольшом княжестве Москва также упрочила свое влияние.

Таким образом, через четыре года после смерти Ивана Красного московское правительство сумело не только восстановить все то, чем владел этот великий князь, по и упрочить эти владения за собой, объявив большую их часть собственностью своего князя.

Между тем утративший владимирский стол князь Дмитрий Суздальский не думал так легко примириться с потерей. В это время старший брат Дмитрия Андрей, видимо, отказался от нижегородского стола, и Дмитрий решил прежде всего расширить свою власть в собственном княжестве. По старшинству именно он должен был наследовать Андрею. Но когда Дмитрий с матерью и суздальским епископом Алексеем приехал в Нижний Новгород, оп застал там нового нижегородского князя — своего брата Бориса Городецкого. Тот не уступил ему нижегородского стола, и Дмитрию ни с чем пришлось вернуться в свой Суздаль. Предвидя неизбежную борьбу за главный стол княжества, Борис осенью 1363 г. укрепил Нижний [253].

Московское правительство следило за развитием событий в Нижегородском княжестве. Захват Борисом нижегородского стола, видимо, вызвал какие-то опасения Москвы. Во всяком случае следует отметить, что создавалась потенциальная возможность образования на востоке русских земель крупного единого княжества, включавшего такие центры, как удельный город Бориса Городец и занятый им Нижний Новгород. Важное значение приобретали при этом тесные родственные связи Бориса с великим князем литовским Ольгердом, которому он приходился зятем, и начатые Борисом дружественные контакты с Сараем, откуда ханские послы привезли ему ярлык на Нижегородское княжение[254]. В складывавшуюся в Нижегородском княжестве ситуацию решил вмешаться митрополит Алексей.

Дело в том, что когда в 1341 г. в результате прямых действий Орды путем слияния Суздальского княжества с выделенными из Владимирского княжества территориями Нижнего и Городца было образовано Нижегородское княжество во главе с Константином Суздальским, в церковном отношении земли нового княжества оказались поделенными надвое. Суздальская территория осталась в ведении суздальского епископа, а волости Городца и Нижнего Новгорода, ранее относившиеся к Владимиру, остались в составе Владимирской епархии, которой управлял сам митрополит. Таким образом, на территории, над которой в 1363 г. установил свой контроль Борис Городецкий, церковная власть принадлежала Алексею[255]. И последний решил ею воспользоваться.

В Нижний Новгород были направлены послы митрополита архимандрит Павел и игумен Герасим, которые пригласили Бориса на переговоры в Москву. Тот отказался. В ответ митрополичьи представители закрыли местные церкви. Тогда Борис решил послать в Москву посольство из бояр, но по дороге туда на послов напал старший сын Дмитрия Суздальского Василий, который захватил в плен большинство бояр. Лишь один нижегородский боярин сумел добраться до Москвы и решил остаться там служить. Произошло это осенью или в начале зимы 1363 г.[256]

Уже после этих событий Дмитрий Суздальский отправил своего первенца Василия в Орду за ярлыком на Владимирское великое княжение. Василий возвратился на Русь в конце 1364 г. С ним пришел посол Урусманды от сарайского хана Азиза со столь желанным ранее ярлыком для Дмитрия[257]. Но обстоятельства изменились. Суздальский князь за это время так и не овладел нижегородским столом. Дмитрий Константинович, конечно, понимал, что если раньше он не смог продержаться против Дмитрия Московского, обладая всем Владимирским великим княжеством, то теперь, располагая силами лишь своего удела, у него нет никаких шансов закрепиться на владимирском столе. Поэтому он передал ярлык Азиза Дмитрию Ивановичу, а сам «испросилъ и взялъ собѣ у него силу къ Новугороду къ Нижнему на брата своего князя Бориса»[258]. Когда пе помогло дипломатическое вмешательство великого князя о «подѣлѣ» Нижегородского княжества между братьями, он дал свои полки старшему из них. Дмитрий Константинович собрал много воев и в своем Суздальском уделе. Объединенная рать выступила к Нижнему. Борис вынужден был смириться. У Бережца, близ впадения р. Клязьмы в р. Оку, Борис со своими боярами встретил брата, «кланяйся и покаряяся и прося мира, а княжениа ся съступая»[259]. Дмитрий, наконец-то, получил Нижний Новгород. Борис вернулся на свой Городецкий удел. Смерть 2 июня 1365 г. бывшего нижегородского князя Андрея Константиновича[260]укрепила положение внутри княжества Дмитрия[261]. Однако стабильность этого положения зависела от великокняжеской поддержки. И почти до конца своей жизни нижегородский князь не нарушал союза с Москвой. Этот союз упрочился после женитьбы Дмитрия Московского на младшей дочери Дмитрия Константиновича Евдокии в январе 1367 г.[262] Свою старшую дочь Марию Дмитрий Нижегородский выдал за сына первого из московских бояр тысяцкого В. В. Вельяминова Николая (Микулу)[263]. Так были закреплены связи между Москвой и Нижним Новгородом. После этого московское правительство могло приступить к активной политике в отношении другого великого княжества Северо-Восточной Руси — Тверского.

В истории Тверского княжества 60-е годы XIV в., особенно их первая половина, стали временем перелома в его внутреннем развитии. Ослабление ханского контроля над Русью коснулось и его, вызвав там подъем национальных и объединительных устремлений. Опиравшийся на поддержку Орды и московских князей, занимавших владимирский великокняжеский стол, тверской великий князь Василий Михайлович Кашинский в 1360 г., когда Москва потеряла Владимир, а Орда раздиралась внутренними мятежами знати, вынужден был пойти на соглашение со своими противниками — сыновьями Александра Михайловича Тверского[264]. Старший из них — Всеволод— в 1348–1349 гг. уже занимал стол великого княжения Тверского [265], однако в начале 60-х годов XIV в. на первый план выдвигается следующий по возрасту Александрович — Михаил[266]. Именно Михаил в 1362 г. ездил в Литву заключать мир с Ольгердом, нарушенный скорее всего в 1361 г., когда «Литва волости Тфѣрьскыи имали»[267]. Именно на Михаила хотел было организовать поход тверской великий князь Василий Кашинский, но, собрав уже войско, так и не решился выступить[268]. К осени 1365 г. Михаил Александрович уже сидел на тверском великокняжеском столе[269]. Его дядя Василий Михайлович должен был удалиться в свой Кашин. Конец 1365 — начало 1366 г. ознаменовались вспышкой моровой эпидемии в Твери, которая унесла жизни многих местных князей, а их владения сделала выморочными[270]. В итоге к весне 1366 г. князь Михаил стал обладателем не только Тверского великого княжения, но и всего удела своего отца, а также половины клинских волостей, отчинный владелец которых князь Семен Константинович отказал их перед своей смертью Михаилу. В руках Михаила Александровича оказалась, таким образом, сконцентрированной большая часть территории всего Тверского княжества. Подобного не было уже ряд десятилетий.

Помня об историческом прошлом, когда именно с Тверью пришлось выдержать наиболее ожесточенную и кровавую борьбу за Владимирское великое княжение, московское правительство, естественно, было обеспокоено и утратой его союзником Василием Кашинским тверского стола, и явными успехами энергичного Михаила Александровича. Объективный рост объединительных тенденций, наблюдаемый в разных княжествах Северо-Восточной Руси того времени, московские политики хотели использовать исключительно в своих целях, как правители других княжеств стремились использовать его в своих. И как только в Тверском княжестве обнаружилась оппозиция действиям великого князя Михаила, попытавшегося сразу же закрепиться в Семеновом уделе, поставив там крепость, в лице Василия Кашинского и брата Семена Еремея, Москва сразу же вмешалась в конфликт. Митрополит Алексей приказал тверскому епископу Василию рассудить князей. Но епископ принял сторону сильнейшего[271]. Открытое столкновение между Москвой и Тверью было несколько отложено из-за неожиданно возникшего московско-новгородского конфликта.

Летом 1366 г. новгородские ушкуйники организовали поход на Волгу, где разгромили пристань Нижнего Новгорода и ограбили многих русских и мусульманских купцов. В ответ Дмитрий перекрыл путь с Подвинья на Новгород через Вологду и захватил там новгородского боярина Василия Даниловича с сыном [272]. Это случилось зимой 1366 г. Мир с Новгородом был разорван.

Обострившиеся отношения с Тверью и Новгородом побудили московских князей к тесному сплочению. К тому времени умер младший брат Дмитрия Иван[273], и в московской княжеской династии остались два представителя мужского потомства Ивана Калиты: сам Дмитрий Иванович и его двоюродный брат Владимир Андреевич. Они и заключили в 1366 г. между собой союз, оформленный письменным соглашением, которое сохранилось[274]. Договор определял статус владений каждого князя, в том числе и на территории бывшего великого княжества Владимирского, провозглашал невмешательство одного в права другого, теснейшее дипломатическое и военное сотрудничество братьев перед лицом внешней опасности. Но при этом договор не был докончанием равноправных сторон. Князь Владимир признавал себя «братом молодшим», а Дмитрия — «братом старейшим», т. е. своим сюзереном. Важно и другое. Текст договора помогает понять, почему московский удельный князь поддерживал объединительную политику своего брата, был заинтересован в ее положительных результатах. Статья докончания: «А коли ми будеть гдѣ отпущати своихъ воеводъ из великого княженья, а кто будеть (пропуск 5 букв; может быть, «тамо»? — В. К.) твоихъ бояръ и слуг, тобѣ послати своихъ воевод с моими воеводами вмѣстѣ, без ослушанья»[275], — показывает, что на территории великого княжения жили бояре и слуги удельного князя, которые вместо с поселенными или проживавшими там же своими людьми должны были ходить под стягом князя Владимира. Удельный князь был кровно заинтересован в увеличении численности своих полков за счет населения великого княжения. И, хотя он не имел в этом княжении никакой власти, он охотно поддерживал права на него своего старшего родича. Ведь переход великого княжения в руки иной княжеской династии повлек бы за собой ликвидацию там владений бояр и слуг Владимира Андреевича. Кроме того, договор подчеркивал обязанность великого князя за верные союз и службу «кормить» удельного[276].

В 1366 г. произошло не только укрепление политического единства московских князей, но и укрепление в прямом, изначальном смысле этого слова самой Москвы. Сильно пострадавшая от большого пожара летом 1365 г., Москва в случае столкновения с серьезным противником представляла для него легкую добычу. Взрывоопасная ситуация 1366 г. побудила Дмитрия и Владимира к строительству каменного Кремля в Москве. «Тое же зимы, — сообщает московский летописец, — князь великыи Дмитреи Ивановичь, погадавъ съ братомъ своимъ съ княземъ съ Володимеромъ Андрѣевичемъ и съ всѣми бояры старейшими и сдумаша ставити город камень Москву, да еже умыслиша, то и сътвориша»[277]. Возведение каменных стен Москвы было первым случаем строительства значительной каменной крепости в Северо-Восточной Руси в послемонгольский период. Ставшая единственным на Северо-Востоке городом с каменным Кремлем, Москва превратилась в военный оплот своих князей. Связь их политики по отношению к другим княжествам со строительством Кремля не укрылась от современников. Враждебно настроенный к Москве тверской летописец отмечал: «Того же лѣта на Москвѣ почали ставити городъ камень, надѣяся на свою на великую силу, князи Русьскыи начата приводити въ свою волю, а который почалъ не повиноватися ихъ волѣ, на тыхъ почали посягати злобою»[278].

«Приведение в свою волю» коснулось прежде всего Твери. Этому предшествовал мир с Новгородом в начале 1367 г.[279], который развязал руки московскому правительству. Тверской владыка Василий был вызван митрополитом в Москву и из судьи превратился в подсудимого. Алексей оправдал Василия Кашинского и его племянника Еремея, а епископу «бытеть истома и проторъ великъ»[280]. Михаил Александрович Тверской должен был покинуть княжество и искать помощи в Литве. Тверь захватили князья Василий и Еремей. Вместе с московской ратью они повоевали тверские волости, пытались взять городок, поставленный Михаилом в бывшем уделе князя Семена, но безуспешно. Другие московские полки вместе с волоколамскими в это время опустошили тверские и клинские земли по правому берегу р. Волги. Но в самом конце октября 1367 г. в Тверь вместе с литовским войском вернулся великий князь Михаил Тверской. Он быстро восстановил свою власть в княжестве. Его противники — местные князья вынуждены были просить мира. При таком обороте дела великому князю Дмитрию Ивановичу не оставалось ничего иного, как в свою очередь заключить мир с Михаилом. Это произошло в начале 1368 г.[281] Правда, у великого князя еще сохранялась возможность вмешаться в тверские дела. К нему на службу («въ рядъ»), порвав договор с Михаилом Тверским, перешел князь Еремей Константинович[282], но пока возможность не стала реальностью. Реальностью же оказалось то, что великий князь Михаил, пользуясь поддержкой Литвы, распространил свою власть не только на Семенову половину Клинского удела, но и на часть князя Еремея. Становилось ясно, что для «приведения в свою волю» Твери необходимо вести борьбу с Тверью и Литвой одновременно.

Из документов и летописных свидетельств несколько более позднего времени выясняется, что в начале 1368 г. московское правительство сумело обрести важных союзников в предстоявшем противоборстве с великим княжеством Литовским и великим княжеством Тверским.

В результате обращения митрополита «Киевского и всея Руси» Алексея константинопольский патриарх Филофей в июне 1370 г. издал два интердикта: одна отлучительная грамота была адресована смоленскому великому князю Святославу, другая — не названным поименно «благороднейшим князьям русским»[283]. Причина отлучения Святослава Смоленского от церкви излагалась в патриаршем послании следующим образом: «Мерность наша узнала, что ты согласился и заключил договор с великим князем всея Руси кир Дмитрием, обязавшись страшными клятвами и целованием честного и животворящего креста в том, чтобы тебе ополчиться на врагов нашей веры и креста, поклоняющихся огню и верующих в него. И великий князь, как условился и договорился с тобою, был готов и ожидал тебя; но ты не только не сделал, как обещался и клялся, но, преступив клятвы, договор, обещание и крестное целование, ополчился вместе с Ольгердом против христиан, и многие из них были убиты и разорены…»[284]. Те же обоснования церковной карательной меры были приведены и в отлучительной грамоте русским князьям[285]. Таким образом, выясняется, что до июня 1370 г. Святослав Смоленский и некоторые другие князья заключили с великим князем Дмитрием Ивановичем договоры против Литвы (врагом, «поклоняющимся огню и верующим в него», был Ольгерд), а затем не только не поддержали Дмитрия, уже собравшего полки, но и выступили против него вместе с Ольгердом. До июня 1370 г. имело место лишь одно столкновение литовского великого князя с владимирским: так называемая «первая литовщина» — поход Ольгерда на Москву в конце 1368 г., в котором приняла участие, как об этом прямо пишет летопись, «смоленьскаа сила»[286]. Следовательно, соглашения Дмитрия Ивановича со смоленским и другими русскими князьями, упоминаемые в интердиктах Филофея, состоялись до конца 1368 г., скорее всего в его начале после замирения Дмитрия с Михаилом Тверским. Какие же русские князья выступали тогда в союзе с Москвой?

Колебания этих союзников Москвы, переход их на сторону то Дмитрия, то Ольгерда подсказывают, что речь должна идти о тех князьях, чьи княжества лежали между Литовским государством и Северо-Восточной Русью. Одним из таких княжеств было Смоленское, князь которого прямо назван в процитированном послании константинопольского патриарха. В 50–60-х годах XIV в. Ольгерд, как уже отмечалось, сумел оттторгнуть от Смоленска ряд городов и волостей. «Все теснее надвигалась на Смоленское княжество, охватывая его крепким кольцом, литовская сила»[287], — резюмировал А. Е. Пресняков. И в этих обстоятельствах смоленский князь становился естественным союзником русской великокняжеской власти. Положение усугублялось еще и тем, что Смоленск, Брянск, приокские княжества в церковном отношении были подвластны митрополиту Алексею, плохо контактировавшему с язычником Ольгердом. К военному и дипломатическому противодействиям нажиму Литовского государства примешивалась и религиозная неприязнь, и все это взаимно питало друг друга.

Очевидно, что в такой же ситуации, в какой оказался смоленский князь, были и другие «благороднейшие князья русские», которых в 1370 г. осудил Константинополь. Речь, очевидно, должна идти об удельных смоленских князьях и князьях восточной Черниговщины, чьи владения лежали в бассейне верхней Оки. Такое предположение подтверждается указанием летописи на союзника великого князя Дмитрия Оболенского князя Константина Юрьевича, убитого в 1368 г.[288], а также жалобой патриарху Ольгерда Литовского на князей Ивана Вяземского и Ивана Козельского, принявших сторону Москвы[289]. Возможно, что на сторону Дмитрия встал крещеный сын Ольгерда полоцкий князь Андрей, который в начале 1368 г. совершил нападение на Хорвач и Родню, две тверские волости, относившиеся к отчинным владениям Михаила Тверского[290]. Во всяком случае, если поименное определение союзников великого князя Дмитрия несколько затруднительно, то общее заключение о соглашении между Москвой и пограничными с Литвой русскими княжествами в начале 1368 г., думается, не должно вызывать сомнений.

Заручившись такой поддержкой, московское правительство не только собрало войска, как это констатирует в своих отлучительных грамотах патриарх Филофей, но и приступило к военным действиям против Литвы. В первой половине 1368 г. удельный московский князь Владимир Андреевич «ходилъ ратию да взялъ Ржеву»[291]. Речь шла о захвате не только города Ржевы, а, как можно судить на основании жалобы Ольгерда константинопольскому патриарху, и всей относившейся к Ржеве территории, доходившей на западе до озер Волго, Вселуг и Селигер и равной по своим размерам территории среднего княжества Северо-Восточной Руси[292].

Нанеся чувствительный удар Литве, московское правительство решило не прибегать к силе в борьбе с другим своим противником — Михаилом Тверским. Тверскую проблему в Москве попытались разрешить «мирными средствами», но в типично средневековом духе. Князя Михаила пригласили на переговоры в Москву. Тот заколебался, опасаясь западни. Тогда ему были даны клятвенные гарантии его безопасности, и Михаил решился. Со своими боярами он отправился в Москву, но по прибытии был схвачен, бояре его арестованы и заключены под стражу. Грех за клятвопреступление снял с москвичей митрополит Алексей. Арестовав Михаила, московское правительство захватило у него удел князя Семена Константиновичами посадило там князя Еремея со своим наместником. Только приход в том же, 1368 г. в Москву посольства от Мамая спас Михаила Тверского от худшего. Опасаясь нежелательной ордынской реакции, московское правительство вынуждено было отпустить тверского князя[293].

Гнев чудом избежавшего «истомы» Михаила на великого князя Дмитрия и особенно на митрополита требовал выхода. Тверской князь вновь обратился к Ольгерду, долго и красноречиво «прося помощи собѣ и оборони, дабы сътворилъ мѣсть его въскорѣ»[294]. Теперь Ольгерд, сам понесший серьезный урон от великокняжеских полков, проявил и сговорчивость, и энергию. К осени 1368 г. он собрал большое войско и двинулся с ним на Москву. Появление в землях, соседивших с Северо-Восточной Русью, объединенной рати литовских князей (помимо самого Ольгерда, в походе участвовали его брат Кейстут, сын последнего Витовт, сыновья Ольгерда и «вси князи Литовьстии»), видимо, привело к тому, что смоленские и черниговские (верховские) князья отложились от Дмитрия Московского. Присоединив к себе тверскую и смоленскую силы, Ольгерд скрытно подошел к рубежам Московского княжества. В Москве противника не ожидали. «Въ заставу противу Олгерда» были посланы наспех собранные московская, коломенская и дмитровская рати. В другие города успели послать лишь грамоты с наказом выступить в поход. Настоящего отпора организовать не удалось. Продвигаясь к Москве со стороны р. Протвы, Ольгерд последовательно разбил заслон князя Семена Дмитриевича Стародубского, причем сам Семен пал в бою, затем занял Оболенск, где убил князя Константина Юрьевича, и на р. Тростне 21 ноября 1368 г. одержал победу над присланной из Москвы заставой[295]. Путь на саму Москву был свободен. Дмитрий Иванович, Владимир Андреевич и митрополит Алексей укрылись в городе. Тут-то и сыграли свою роль новые каменпые стены московского Кремля. Подошедший к крепости Ольгерд простоял под ними трое суток, выжег и разграбил все предместья, посек и попленил людей, но города взять пе смог и вынужден был вернуться восвояси[296]. Тем не менее моральный и материальный ущерб от «первой Литовщины» был настолько велик, что летописец сравнил его с бедствиями от нашествия ордынской Федорчуковой рати, затопившей в крови восстание тверичей в 1328 г. Военная неудача вынудила московское правительство пойти на дипломатические уступки. Тверскому великому князю был возвращен удел князя Семена Константиновича, а князь Еремей по сути дела выдан головою[297]. И на сей раз стремление москвичей «привести в свою волю» тверского князя было парализовано.

Однако своих намерений Дмитрий не оставил. Он укрепил союз с Новгородом и Псковом, отражавшими агрессию Тевтонского Ордена, послав во Псков своего представителя Никиту, а в Новгород — двоюродного брата Владимира, очевидно, с какой-то помощью[298]. Пользуясь тем, что немцы начали наступление и на Литву, Дмитрий сумел взять реванш за осадное «сидение» 1368 г. В 1369 г. московские и волоцкие полки повоевали союзное Литве Смоленское княжество[299], а в 1370 г. воеводы Дмитрия совершили поход на Брянск[300]. Результатом этих военных действий было то, что Дмитрий удержал за собой Ржеву и ржевские волости, захватил Мценск и Калугу, выбив оттуда сторонника Ольгерда его зятя Ивана Новосильского, укрепил союз с князьями Иваном Вяземским и Иваном Козельским и, по-видимому, установил контроль над Брянском или частью брянской территории, склонив на свою сторону нагубника Василия[301]. Одновременно Дмитрий предпринял и некоторые оборонительные меры. В 1368–1369 гг. он укрепил Переяславль, через который лежал путь из Твери во Владимир[302].

Но не бездействовал и Михаил Тверской. Осенью 1369 г. оп в две недели обнес Тверь новыми деревянными стенами, для большей прочности обмазав их глиной[303]. Примерно в это же время он, оценив ситуацию и понимая, что у его главного союзника — литовского великого князя руки связаны борьбой с Тевтонским Орденом, обратился за помощью к Мамаю, согласившись на ставший было уходить в прошлое старый порядок утверждения русских князей на их столах Ордой. Только так можно расценить скупое известие тверского летописного источника о приходе в Тверь в 1370 г. монгольских отрядов Каптагая и Тюзяка, которые «привезли ярлыкъ князю великому Михаилу на Тфѣрьское княжение»[304]. Очевидно, что Мамай, успевший к тому времени в очередной раз потерять захваченный было Сарай, весьма охотно пошел навстречу тверскому князю. Помощь ему укрепляла контроль Орды над русскими землями. Примечательно, что в том же, 1370 г. Мамай сумел отправить в поход против своих врагов полки нижегородского князя Дмитрия Константиновича и посадить с их помощью своего ставленника в Булгарском княжестве[305]. 1370 год стал началом активизации политики Мамая в отношении Северо-Восточной Руси.

Чувствуя поддержку всевластного темника, Михаил Тверской послал летом 1370 г. посольство в Москву «любви крѣпити». Но в Москве последовательно шли к своей цели. Переговоры с посольством были отвергнуты, прежнее крестоцелование было сложено, и Михаилу было объявлено о начале войны. Узнав об этом, тверской князь уехал в Литву[306]. С конца августа начались военные действия. Москвичи и волочане сначала повоевали тверское порубежье, а 1 сентября в кампанию вступил «самъ князь великии Дмитрии съ всею силою». В несколько дней был опустошен юг Тверского княжества, а г. Зубцов взят и сожжен[307]. Удар был нанесен по собственным волостям Михаила Александровича, являвшимся, видимо, основной базой экономической и военной силы этого князя.

В таких обстоятельствах, действуя, очевидно, по совету литовского великого князя, Михаил решил вновь обратиться за поддержкой к Мамаю. Но теперь он просил у него помощи не в удержании за собой тверского стола, а в получении ярлыка на все Владимирское великое княжение. Раздав большие дары ханским советникам и посулив им еще большие в будущем, Михаил Тверской сумел получить великокняжеский ярлык от мамаева хана-марионетки. Михаилу был также дан ордынский посол, видимо с вооруженным отрядом, который должен был сопровождать тверского князя на Русь и участвовать в его посажении на стол великого княжения. Смысл явно чрезмерных, особенно в его положении, претензий Михаила Тверского сводился, видимо, к тому, чтобы заставить заколебаться сторонников и союзников московского князя, поставленных перед вопросом: сторону какого из великих князей им принимать? Тем самым ослаблялось бы давление на его собственное княжество, а при благоприятной ситуации Михаил мог рассчитывать и на сохранение за собой владимирского стола. Подрыв могущества Москвы, возможные междоусобицы на Руси сулили благоприятные перспективы для распространения на русские земли литовского и ордынского влияний. Поэтому Михаила поддержали и Литва, и Орда. Намечались контуры весьма опасного для великого князя Дмитрия Ивановича союза. Но, пока Ольгерд был озабочен защитой своих северо-западных владений от Ордена, а Мамай еще не решился открыто враждовать с Москвой, был намечен пробный шаг, осуществить который должен был тверской великий князь.

Однако его попытка превратиться из номинального в фактического великого князя владимирского закончилась полнейшей неудачей. Сторонники и союзники Дмитрия Московского не только не проявили какого-либо колебания, но дружно выступили против Михаила. Его и его ордынского попечителя просто не пустили на Русь: «переимали его по заставамъ и многыми пути ганялися за нимъ»[308]. В итоге Михаил, так ничего и не добившись, вынужден был снова вернуться к Ольгерду.

Тот решил еще раз устрашить москвичей. Собрав полки вассальных литовских князей, присоединив к ним войска своих союзников Святослава Смоленского и Михаила Тверского, Ольгерд 26 ноября 1370 г. начал военные действия. На сей раз он решил напасть на Москву с запада. Видимо, прежний, южный вариант похода теперь не проходил, поскольку князья приокских княжеств держали сторону Дмитрия. Первый удар «другой Литовщины» пришелся на Волок Ламский. Ольгерд осаждал его два дня, выжег всю округу, но города взять так и не сумел. 6 декабря, на Николин день осенний, литовское войско подошло к Москве. Великий князь Дмитрий Иванович возглавил оборону города, а его двоюродный брат Владимир Андреевич расположился в Перемышле, одной из своих удельных волостей, лежавшей близ современного г. Подольска[309], «събрався силою… оплъчився»[310]. Отсюда можно было в один переход достигнуть Москвы или перехватить Ольгерда при его отступлении. Литовский великий князь в течение 8 дней упорно пытался взять Москву, сжег загородив и часть посада, повоевал и пожег волости, захватил людей, но главного так и не добился: Москва осталась для него неприступной. Узнав, что в Перемышль к Владимиру Андреевичу подоспела помощь в лице князя Владимира Пронского с рязанской силой, Ольгерд предложил сидевшему в осаде Дмитрию вечный мир. Но Дмитрий согласился пока на временное перемирие до середины 1371 г. Такое перемирие было заключено, и Ольгерд, удовлетворившись лишь частичным военным успехом, но ничем более существенным, увел войска. Как сообщает летописец, он возвращался в свою землю «съ многымъ опасениемъ, озираяся и бояся за собою погони»[311].

Скромные результаты второго похода на Москву побудили Михаила Тверского вновь обратиться за помощью к Мамаю. И снова помощь ему была оказана. 10 апреля 1371 г. Михаил Александрович с ордынским послом Сарыхожей и с новым ярлыком на великое княжение пришли в Тверь и оттуда направились было во Владимир. Однако Дмитрий Московский взял с бояр и горожан, вероятно, всего великого княжества клятвенное обещание в том, что они не будут признавать Михаила Тверского и не пустят его на владимирский стол. Сам Дмитрий Иванович вместе с Владимиром Андреевичем собрали рать и стали с нею в Переяславле, закрыв Михаилу дорогу на Владимир. И хотя посол потребовал от Дмитрия подчиниться ханскому решению, тот ответил твердо: «къ ярлыку не еду, а въ землю на княжение на великое не пущаю, а тебѣ послу путь чистъ»[312]. Правда, открытая борьба с Мамаем не входила в то время в расчеты московского правительства, и решительный отказ от подчинения распоряжению Орды был смягчен любезным приглашением самого посла в Москву. Тому ничего не оставалось, как сделать хорошую мину при плохой игре и, отдав ярлык формальному великому князю, отправиться к действительному. В Москве Сарыхожа был щедро одарен и с этими подарками убыл в Орду. Но для московского правительства стало ясно, что необходимо предпринимать решительные дипломатические действия, чтобы пресечь идущую извне помощь Михаилу Тверскому и парализовать его попытки занять владимирский великокняжеский стол. К тому же Михаил, видимо, при содействии ордынского посла сумел укрепиться в тех районах великого княжества, которые непосредственно примыкали к тверской территории или были расположены в сравнительной близости от нее. Его наместники были посажены в Бежецком Верхе и Торжке[313]; возможно, под контроль Михаила перешли некоторые углицкие и моложские волости. Во всяком случае в 1371 г. Михаил повоевал Углич и взял Мологу[314].

29 июня 1371 г. кончался срок перемирия с Ольгердом. В Москву должны были приехать его представители «покрепить мир». Но, не дожидаясь прибытия литовских послов, Дмитрий в начале второй декады июня отправился в Орду. Более 10 лет не ездил Дмитрий к ханам, но теперь обстоятельства вынуждали его к такой поездке. До р. Оки великого князя провожал митрополит Алексей, который, вероятно, и задумал эту важную дипломатическую миссию[315]. Вместе с Дмитрием в Орду отправился князь Андрей Федорович Ростовский[316] — признак, что Ростов в это время следовал московской политике. В Орде Дмитрий вынужден был золотом и серебром покупать себе расположение ордынских вельмож. В результате он добился желаемого. Мамай отдал ему ярлык на великое княжение, но обременил тяжелыми поборами. Готовясь к новому походу на Сарай, он, видимо, нуждался в средствах. Осенью 1371 г. Дмитрий вернулся на Русь «съ многыми длъжникы, и бышеть отъ него по городомъ тягость даннаа велика людемъ»[317]. Мамай извлек из распри русских князей не только немалую финансовую выгоду, но и ряд выгод политического характера. Михаилу Тверскому, хотя и было отказано в военной помощи против Дмитрия Московского, тем не менее был оставлен ярлык на великое княжение Владимирское. В Северо-Восточной Руси устанавливалось, таким образом, двоевластие, причем каждый из соперников оказывался теперь заинтересованным в Мамае. Кроме того, возрождался определенный ордынский надзор на местах (в лице монголо-татарских «должников», очевидно, с вооруженными отрядами) за финансовой политикой русских князей в отношении Орды, чего не случалось уже несколько десятков лет. Это было тяжелым испытанием и для рядового населения Руси, и для объединительной политики московского князя.

В отсутствие Дмитрия в Москве был заключен договор с Литвой. Мирные отношения должны были быть подкреплены брачным союзом: стороны договорились об обручении Владимира Андреевича с дочерью Ольгерда Еленой[318]. Их свадьба была сыграна уже в начале 1372 г.[319]

Замирение с литовским великим князем несколько развязало руки московскому правительству. Когда из Орды вернулся Дмитрий Иванович и стало ясно, что монголо-татарской подмоги тверскому князю не будет, началась новая война с Тверью. Москвичи заняли Бежецкий Верх и убили там тверского наместника Никифора Лыча. В ответ тверская рать взяла одну из бежецких волостей — Кистьму и увела в плен воевод Дмитрия. Но успехи последнего оказались весомее. Под нажимом Москвы кашинский князь Михаил Васильевич и его бояре перешли на ее сторону и разорвали договор с Михаилом Александровичем[320]. Последний опять оказался в трудной ситуации и, как всегда в таких случаях, обратился за помощью к Литве. Дмитрию же Московскому, кроме тверской, пришлось решать и иные проблемы. Летом 1371 г. в его отсутствие новгородские ушкуйники взяли Ярославль и Кострому[321]. Наказать новгородцев значило подтолкнуть их к союзу с Михаилом Тверским, а этого московское правительство допустить не могло. Пришлось нападение ушкуйников оставить без ответа, зато с Новгородом была достигнута договоренность о совместной борьбе против общих врагов.

Именно к концу 1371 г. должно относиться оформление того новгородско-московского соглашения, текст которого сохранился в списке конца XV в. и озаглавлен там «О одиначьствѣ»[322]. Договор этот был заключен от лица «великого князя… всея Руси» Дмитрия Ивановича и его двоюродного брата Владимира Андреевича, с одной стороны, и новгородского владыки Алексея, посадника Юрия и тысяцкого Елисея — с другой.

Последнее исследование о датировке докончания принадлежит В. Л. Янину, который пересмотрел все написанное об этом своих предшественников и пришел к мысли, что договор составлен не ранее весны 1374 г.[323] Такой вывод построен на определении времени, когда степенным посадником и степенным тысяцким были одновременно Юрий и Елисей. Вместе они упоминаются летописью под 9 марта 1376 г.[324], что могло означать исполнение ими своих должностей или с февраля 1375 г. по февраль — начало марта 1376 г., или с последней даты по февраль 1377 г. Янин допускает, что эти же лица занимали свои должности и с февраля 1374 по февраль 1375 г., и на основании этого допущения называет дату рассматриваемого договора. Однако эти же лица — «Юрьи Иванович посадникъ новгородчькыи… Олисѣи тысячный» — фигурируют вместе в летописи значительна раньше, при описании событий 1371 г., вероятно его конца[325]. Янин предполагает, что Елисей в летописном рассказе 1371 г. назван тысяцким не потому, что он исполнял тогда должность степенного тысяцкого, а потому, что был кончанским тысяцким. Должность же степенного тысяцкого занимал тогда Матфей Фалалеевич[326]. Такое заключение основывается на данных двух документов: проекте договора Новгорода с Любеком и Готским берегом, который был приведен в письме Дерпта Ревелю, датированном 22 августа 1371 г., и договорной грамоте Новгорода с немецким купечеством от 20 июля 1372 г.[327] В проекте упоминались новгородский посадник Юрий и тысяцкий Матфей, в договоре — посадник Михаил и тот же тысяцкий Матфей[328]. Поскольку смена новгородских должностных лиц происходила в конце мартовского года, Янин, учитывая также летописное упоминание посадника Юрия под 1371 г., сделал вывод, что Юрий посадничал с февраля 1371 по февраль 1372 г., а затем его сменил Михаил. Матфей же оставался тысяцким два годичных срока: с февраля 1371 по февраль 1373 г. Поэтому в 1371 г. (с марта по декабрь) Елисей не мог быть степенным тысяцким[329].

Однако подобная интерпретация данных о новгородских должностных лицах нуждается в уточнении. Упоминание тысяцкого Матфея в проекте договора вовсе не означает, что он был тысяцким в августе 1371 г. Проект мог быть составлен в конце февраля — начале марта 1371 г., когда Матфей заканчивал годичный срок своего пребывания в должности степенного тысяцкого. Затем он был сменен Елисеем, почему летопись и называет его тысяцким при описании переговоров с немцами, имевших место во второй половине 1371 г. Таким образом, сомнения Янина относительно возможности отнесения договора между Новгородом и Москвой к более раннему времени, чем весна 1374 г., не являются твердо обоснованными. Исходя из состава лиц, заключивших договор, и занимаемых ими должностей договор вполне мог быть заключен в 1371 г., а необходимость урегулирования новгородско-московского конфликта, связанного с нападением ушкуйников в 1371 г. на Кострому, делает такую возможность реальной. Сказанное позволяет оценить значение московско-новгородского соглашения в связи с политической ситуацией того времени.

Прежде всего договор представляет собой оформление московско-новгородского союза, направленного против Литвы и Твери, а также немцев, которые выступают в тексте соглашения как противники одного Новгорода. В случае столкновения со всеми ними стороны обязались воевать вместе. Ожиданием войны, причем войны внезапной, проникнуто все содержание договора. Поэтому московская сторона специально оговаривала: «а поидетъ на насъ рать, ѣхати ми от васъ, или брату моему, безъ хитрости, а то намъ не в ызмену»[330]. Для Дмитрия Ивановича очень важным было то, чтобы Новгород именно его, а не Михаила Тверского признавал великим князем. После получения ханского ярлыка он мог рассчитывать на это. Отсюда пышный титул Дмитрия в договоре: «великий князь всея Руси». Отсюда и включение в договор статьи, которая не имеет аналогий в текстах других докончаний великих князей с новгородцами: «А княженье вы великое мое держати честно и грозно, без обиды»[331]. Эта же статья должна была оградить в будущем земли Дмитрия от возможных «обид» новгородских ушкуйников. Договор 1371 г. достаточно ясно характеризует позицию московского правительства в тот период, его оценку сложившейся ситуации и планы на будущее. Главными противниками по-прежнему оставались Литва и Тверь[332]. К борьбе с ними велась подготовка в Москве. Но эти планы были нарушены в самом конце 1371 г.

Осложнения возникли на южных рубежах Московского княжества. Летопись сообщает, что в декабре 1371 г. Дмитрием была послана рать под командованием князя Дмитрия Михайловича Боброка Волынского, которая нанесла поражение на Скорнищеве рязанскому князю Олегу Ивановичу[333]. Речь идет не о порубежной стычке, а о специально организованном походе московских войск под стены Переяславля Рязанского[334]. Если о причинах или поводах конфликта приходится лишь гадать, строя более или менее вероятные допущения, поскольку этот факт плохо вписывается в общую картину московской политики тех лет [335], то конкретные результаты его известны: Олег Рязанский бежал, и Рязань занял союзный Москве Владимир Пронский[336]. Впрочем, в начале 1372 г.

Олег изгнал Владимира и вернул себе рязанский стол[337]. Дмитрий Иванович отказался от повторного вмешательства в рязанские дела, и между Москвой, Пронском и Рязанью были установлены мирные отношения[338].

Отказ московского правительства от поддержки Владимира Пронского в его конфронтации с Олегом Рязанским был вызван объективной причиной. Ранней весной 1372 г. Михаил Тверской возобновил военные действия. Хотя за несколько месяцев до этого Ольгерд Литовский заключил мир с Москвой, на стороне тверского князя вновь выступили литовские полки. Правда, сам Ольгерд в военных операциях участия не принял, но вместо него действовали его брат Кейстут, сын Андрей Полоцкий и другие литовские князья[339] 4 апреля Михаилу Тверскому неожиданным ударом удалось захватить г. Дмитров. Посад города и окрестные села были сожжены, население уведено в плен. 7 апреля литовские князья появились под стенами Переяславля. Самого города они взять не смогли, но сожгли посад и села, захватили много пленных и имущества, а, чтобы нанести больше убытка населению, «скоты ихъ исколота»[340]. Затем тверская и литовская рати соединились и пошли к Кашину. Кашинский князь вынужден был признать себя вассалом Михаила! Тверского[341]. В результате этих нападений Михаилу Александровичу, по-видимому, удалось в некоторых волостях великого княжества Владимирского вновь посадить своих наместников, о которых говорит летопись под 1374 г.[342] К наместнику Михаила перешло и управление новгородским Торжком.

В возникшей ситуации великий князь Дмитрий решил прежде всего скрепить родственный союз с Владимиром Андреевичем. Новый зять великого князя литовского Владимир до сих пор действовал вместе со старшим братом, но изменение обстановки могло повлечь за собой и изменение княжеских отношений, тем более что теперь на стороне Владимира мог оказаться Ольгерд. Дошедший, правда в дефектном виде, текст этого соглашения[343] свидетельствует, что между Дмитрием и Владимиром существовали некоторые трения. Так, великий князь посылал своих данщиков в удельные волости Владимира Перемышль и Ростовец, а также в отданный ему Козлов Брод без согласия удельного князя. Очевидно, необходимость выплаты большого выхода Мамаю заставляла Дмитрия действовать самоуправно на территориях, юридически ему не принадлежавших. Договор между братьями прекращал такую практику[344]. Владимир, как и прежде, считался вассалом Дмитрия, он обязался блюсти под ним его удел и великое княжение, которое они вместе должны были еще «найти», т. е. восстановить власть Дмитрия на всей его территории. Со своей стороны великий князь обязывался не вступаться в удел Владимира и соблюдать его права на него. Чтобы сделать двоюродного брата более заинтересованным в удержании за Москвой великого княжения, Дмитрий передал ему Дмитров и Галич. Передача именно этих центров Владимиру Андреевичу объясняется тем, что по материнской линии он был потомком дмитровско-галицких князей[345].

Между тем захват Торжка Михаилом Тверским вызвал ответные действия новгородцев. Их отряд выступил к Торжку, занял его, изгнал тверского наместника, а бывших тут тверичей пленил и ограбил. Тогда к Торжку подступил Михаил Тверской и предъявил ультиматум: выдать грабителей и вновь принять тверского наместника, иначе — война. Новгородцы и новоторжцы предпочли бой. Он закончился их полным поражением. Тверичи заняли Торжок и устроили там настоящую резню и погром. Срывали даже серебряные оклады с икон, а потом подожгли город[346]. «Ни от поганых не бывало такового зла», — записал новгородский летописец[347].

Напуганные разгромом Торжка, новгородцы не решились продолжить борьбу против Михаила. Они прислали к нему посольство, которое предлагало мир всего на двух условиях: возврат пленных и сведение с Торжка и его волостей тверских наместников[348]. Михаил Александрович пошел на мир не сразу[349]. По меньшей мере в течение нескольких месяцев он удерживал Торжок за собой.

Успехи Михаила Тверского активизировали его главного союзника Ольгерда. Летом 1372 г. тверичи и литовцы предприняли третий поход на Москву. Во второй половине июля их войска соединились на р. Оке под Любутском[350]. Новое объединенное выступление противников не застало врасплох московское правительство. Видимо, теперь оно заранее собирало информацию об их военных планах. Дмитрий успел собрать войска и двинулся с ними к Любутску. В стычке со сторожевым полком Ольгерда москвичи одержали верх и заставили полк отступить[351]. Затем московская и литовско-смоленско-тверская рати сошлись у глубокого оврага. Простояв у него несколько дней, не решившись первыми начать нападение, враждующие стороны заключили мир и увели свои полки[352].

Предварительные условия Любутского мира изложены в дошедшем до наших дней документе. Это перемирная грамота между Ольгердом, Кейстутом, смоленским князем Святославом, тверским князем Михаилом и Дмитрием Ольгердовичем Брянским, с одной стороны, и Дмитрием Ивановичем, Владимиром Андреевичем, Олегом Рязанским, Владимиром Пронским и Романом, очевидно Новосильским, — с другой. Перемирие заключалось на три месяца: с госпожина заговенья до Дмитриева дня, т. е. с 31 июля по 26 октября[353]. Уже сама дата начала перемирия наталкивает на мысль, что составление грамоты связано с «любутским стоянием». Оно приходится как раз на вторую половину июля: Михаил Тверской выступил из Твери на соединение с Ольгердом 12 июля[354], следовательно, через несколько дней он был под Любутском. Правда, последний исследователь этого докончания Л. В. Черепнин считал, что события под Любутском относятся к июню 1372 г., а сама грамота должна датироваться 1371 г.[355] Но июнь (вместо июля) стоит по описке в поздних летописных сводах[356], а заключение Черепнина о том, что первая из упоминаемых в Описи архива Посольского приказа 1626 г. двух копий с договорных грамот московского правительства с Ольгердом («докончалная грамота Олексея митрополита всеа Русии с послы великого князя Ольгерда, как они приходили к великому князю Дмитрею» и «грамота докончальная Ольгердова с великим князем Дмитреем Ивановичем под Любуцком») соответствует рассматриваемому документу, а вторая нет, является спорным[357]. Дело в том, что сохранившееся докончание прямо названо в Описи 1626 г.[358] и едва ли может быть сближено с одной из недошедших копий XV в.[359]

Если же обратиться к тексту докончания, то обращает на себя внимание одна из его статен: «Л что князь Михаиле на первомъ перемирье, на другомъ, и на третьемъ которая будетъ мѣста пограбил в нашей очинѣ, в великом княженьи, а то князю великому Олгѣрду мнѣ чистити, то князю Михаилу по исправѣ подавати назад, по докончанью князя великого Олгѣрда»[360]. Кусочек статьи о «перемириях» процитировал Черепнин, но, уклонившись от разбора того, что же следует понимать под «первым» перемирием грамоты, «другим» и «третьим», ограничился общим замечанием: «имеется в виду нарушение ряда договорных грамот о перемирии, начиная с 1368 г.»[361] Между тем проведенное выше рассмотрение московско-литовских отношений конца 60-х — начала 70-х годов показывает, что до стояния под Любутском московское правительство заключало соглашения с Ольгердом трижды: в конце 1368 г. после «первой Литовщины», в декабре 1370 г. и в июне 1371 г. Уже после этих соглашений Михаил Тверской совершал нападения на территорию великого княжения Дмитрия Ивановича: в «другую Литовщину», в апреле 1371 г. и в апреле 1372 г. Следовательно, сохранившаяся московско-литовская перемирная грамота, зафиксировавшая в процитированной статье все эти события, могла быть составлена только в 1372 г. после похода Ольгерда к Любутску.

Установив дату документа, можно извлечь из него ряд важных свидетельств, характеризующих обстановку лета 1372 г. Прежде всего обращает на себя внимание состав союзников противоборствовавших князей. На стороне Ольгерда по-прежнему выступают тверской и смоленский князья, а также брянский князь — его сын. Очевидно, что к лету 1372 г. Брянск находился под полным контролем Литвы. На стороне Дмитрия его брат Владимир, а также рязанский, пронский и новосильский князья. Последнее означает, что московской дипломатии удалось расширить крайне важную для себя союзно-вассальную коалицию князей, чьи владения прикрывали центральные русские области с юга. Видимо, уже в этот период московское правительство учитывало возможность обострения отношений не только с Литвой, но и с Ордой.

Впрочем, в 1372 г. Дмитрий вполне признавал Мамая и стремился использовать его в борьбе с Тверью. Об этом прямо свидетельствует статья докончания: «А что пошли в Орду ко царю люди жаловатися на князя на Михаила, а то есмы въ божьи воли и во царевѣ, как повелитъ, так ны дѣяти, а то от нас не вызмѣну»[362]. Ясно, что ожидались какие-то санкции Орды в отношении тверского князя. Согласно перемирной грамоте Михаил Александрович должен был свести с территории великого княжения всех своих наместников и волостелей, не «пакостить» и не «грабить» великого княжения, а захваченное ранее — вернуть. В противном случае великий князь Дмитрий и его союзники «ведались» с ним сами, литовские князья не должны были «вступаться» за Михаила.

Все требования к тверскому князю основывались на презумпции московской стороны, что великое княжение — «наша отчина», и, судя по тому, что такая терминология употреблена в тексте официального дипломатического акта, литовская сторона признавала (или вынуждена была признавать) это право московского князя.

Весьма интересна заключительная фраза грамоты, по сути дела приписка к договору: «А со Ржевы до неправы не сослати». Кто кому должен был уступать Ржеву? Следует напомнить, что по крайней мере во второй половине 1370 г. Ржева была в руках Дмитрия Ивановича. В 1376 г. Ржева уже литовская[363]. Следовательно, переход Ржевы под власть Ольгерда совершился между 1371 и 1376 гг. Как раз на этот хронологический промежуток и приходится московско-литовское соглашение со статьей о Ржеве. Становится очевидным, что речь в перемирной грамоте идет о московских наместниках, которые еще сидели в самой Ржеве и ее волостях и должны были уйти, когда произойдет «неправа», т. е. будут выполнены какие-то условия для заключения уже длительного мира[364]. Поскольку в тексте грамоты о Ржеве ничего не говорится, о ней упоминается только в приписке, делается также ясным, что Ржева была объектом внимания другого, более раннего московско-литовского докончания. Скорее всего, речь должна идти не о перемирии конца 1370 г., а о мирном договоре 1371 г., по которому Ржева возвращалась Ольгерду, а тот скреплял мирные отношения выдачей замуж своей дочери за князя Владимира. Как известно, их брак состоялся, а с передачей Ржевы Литве московское правительство не спешило.

Согласно летописи, вернувшись из-под Любутска в Москву, Дмитрий отправил посольство в Орду. Возможно, именно это посольство и имелось в виду в перемирной грамоте. Во всяком случае, если эта грамота и была составлена в связи с «любутским стоянием», то совсем необязательно, что она и оформлена была под Любутском. Это могло произойти и в Москве. Но где бы ни была написана грамота, если верно заключение о тождестве посольств в Орду, о которых говорят докончание и летопись, то введение в договор оговорки относительно будущих результатов переговоров людей Дмитрия Московского в Орде («то от нас не вызмѣну») весьма симптоматично. Дело в том, что, по сообщению летописи, Дмитрий направил к Мамаю своих киличеев «со многымъ сребромъ» с целью добиться выдачи за деньги Москве находившегося с лета 1371 г. в Орде старшего сына Михаила Тверского Ивана[365]. И этот маневр московской дипломатии имел полный успех. В середине ноября 1372 г. тверской княжич был привезен в Москву и брошен в темницу[366]. А примерно через полтора месяца кашинский князь Михаил Васильевич разорвал вассальный договор с Михаилом Тверским и ушел от него в Москву, а оттуда в Орду[367]. Московское правительство старалось различными средствами добиться политической изоляции и капитуляции тверского князя. Видимо, с целью укрепления московско-новгородского союза и изменения новгородско-тверских отношений, несколько стабилизированных переговорами новгородского посольства в Твери после взятия Торжка, в марте 1373 г. в Новгород приехал князь Владимир Андреевич[368]. Он оставался там в течение трех 6 половиной месяцев, когда вести о грядущей рати заставили его в соответствии с договором 1371 г. покинуть Новгород.

Вести эти касались Орды. Летом 1373 г. Мамай обрушился на Рязань. Причиной, видимо, послужило то обстоятельство, что Олег Рязанский захватил некоторые пограничные ордынские владения[369]. По летописи, монголо-татары «грады пожгоша, а людии многое множество нлѣниша и побита и сътворше много зла христианомъ»[370]. Это было первое военное нападение Мамая на русские земли. До сих пор, искусно играя на противоречиях между русскими князьями, Мамай старался упрочить свой контроль над ними дипломатическим путем. Ему удалось выкачать значительные денежные средства из русского «улуса», восстановить в известной мере практику выдачи ярлыков русским князьям. Теперь он перешел к жестокому военному подавлению князей, которые осмеливались хотя бы в какой-то степени затрагивать его интересы. Поход Мамая на Рязань приводил к смещению позиций многих русских князей. Олег Рязанский был союзником Москвы. Но московские князья вынуждены были считаться с Ордой. Конфликт с нею мог привести и к прямому вооруженному столкновению, и к вспышке тверской активности. С другой стороны, совершенно не отреагировать на эту акцию Мамая также было невозможно. При индифферентном отношении пламя подожженных монголо-татарами рязанских городов легко могло перекинуться на соседние русские княжества. Поэтому Дмитрий Иванович, собрав большое войско («всю силу княжениа великаго»), расположился на левом берегу р. Оки. Здесь его и застал Владимир[371]. Дмитрий не решился помочь Олегу, а Мамай не решился развить свой успех. Нападение Орды на Рязань показало русским князьям агрессивность намерений Мамая и пагубность разъединенных действий.

20 декабря 1373 г. умер кашинский князь Михаил Васильевич. Ему наследовал его сын Василий, вероятно еще совсем молодой[372]. Перемена на кашинском столе привела и к перемене отношений между кашинским и тверским князьями. Новый князь вместе с боярами «вдашеся въ… волю» Михаилу Александровичу.

Изменение международной ситуации и ситуации внутри Тверского княжества заставило Дмитрия пойти на соглашение с тверским великим князем. Дмитрий освободил из заточения сына Михаила Ивана, а Михаил свел своих наместников с великого княжения, полностью признав права на него московского князя. Летопись сообщает об этом после известия о кончине Михаила Кашинского[373]. Следовательно, мир между Москвой и Тверью был заключен после 20 декабря 1373 г. Его точная дата устанавливается на основании упоминания в московско-тверском докончании 1375 г. прежнего «первого нашего целованья от положенья веригъ святаго апостола Петра»[374]. Положение вериг апостола Петра отмечалось 16 января. Очевидно, что договор между Москвой и Тверью был оформлен 16 января 1374 г. Важно отметить, что, судя по репликам в акте 1375 г., в тексте соглашения 1374 г. имелись статьи, касавшиеся новгородско-тверских отношений. Михаил Тверской обязывался вернуть Новгороду имущество и пленных, захваченных им в Торжке в 1372 г.[375] Включение таких статей позволяло Дмитрию требовать от Новгорода ответной поддержки своей политики.

Примирившись с Тверью, укрепив связи с Новгородом, великий князь Дмитрий упрочил свои отношения и с союзным ему Нижегородским княжеством. 19 февраля 1374 г. в Москве митрополит Алексей поставил в епископы суздальские архимандрита нижегородского Печерского монастыря Дионисия и придал к его епархии Нижний Новгород и Городец, т. е. те территории, которые ранее были в заведовании самой русской митрополии[376]. Этот шаг московского правительства отражал его полное доверие к Дмитрию Нижегородскому и способствовал тому, что последний через своего епископа мог влиять на положение церковных дел во всем Нижегородском княжестве.

Обеспечив себе нейтралитет тверского князья, дружественную поддержку Новгорода и Нижнего Новгорода, а возможно, и других княжеств Северо-Восточной Руси, Дмитрий Иванович, воспользовавшись ослаблением Мамая, потерпевшего в то время поражение от Хаджи-Черкеса и потерявшего Сарай[377], разорвал с ним отношения. «А князю великому Дмитрию Московьскому бышеть розмирие съ Тотары и съ Мамаемъ», — записал летописец[378]. Одним из следствий этого «розмирия» было, несомненно, прекращение выплаты дани Орде, ложившейся тяжким бременем на трудовое население русских княжеств. Ликвидация «тягости данной великой», естественно, находила полное сочувствие простого люда и способствовала росту авторитета московского правительства.

Разрыв отношений с Мамаем вызвал его немедленную ответную реакцию. В Нижний Новгород был направлен посол Сарайка (возможно, тот самый Сарыхожа, который приходил на Русь в 1371 г. ставить на владимирский стол Михаила Тверского) с крупным военным отрядом. Видимо, Мамай не располагал еще достаточными силами, чтобы иметь дело с самим Дмитрием Ивановичем, и решил сначала оторвать от союза с Москвой путем ли переговоров, вооруженным ли путем самое восточное русское княжество. Однако в Нижнем Новгороде, видимо, подготовились к такому повороту событий. Нижегородцы разгромили посольство Сарайки («побита пословъ Мамаевыхъ, а съ ними татаръ с тысящу»), а самого его с ближайшим окружением захватили в плен[379]. Теперь надо было готовиться к отражению более решительного натиска Орды.

Не случайно поэтому, что именно в 1374 г. князь Владимир Андреевич возводит город Серпухов и сооружает близ него Высоцкий монастырь[380]. Дело вовсе не в том, что как раз в это время Владимир решил обстроить «свое вотчинное гнездо», как иногда трактуется факт основания Серпухова в исторической литературе[381]. Строительство новой крепости (Владимир «повелѣ его (т. е. Серпухов. — В. К.) нарядити и срубити дубовъ») близ левого берега р. Оки на р. Наре и монастыря, по сути дела крепостного предградия, укрепляло русскую линию обороны вдоль крупного естественного заслона — р. Оки — и препятствовало возможному проникновению ордынской конницы в глубь северо-восточных земель.

Эти военные мероприятия были дополнены дипломатическими. Как сообщает летопись, 26 ноября 1374 г. у великого князя Дмитрия родился сын Юрий. Родился он почему-то не в Москве, а в Переяславле. При его рождении присутствовали его дед с материнской стороны князь Дмитрий Нижегородский «съ своею братиею и со княгинею и съ дѣтми, и съ бояры, и съ слугами». А далее летопись добавляет: «И бѣаше съѣздъ великъ въ Переяславли, отъвсюду съехашася князи и бояре, и бысть радость велика въ градѣ въ Переяславлѣ и радовахуся о рожении отрочати»[382]. Истинная причина столь представительного съезда князей, бояр и духовенства (в Переяславле был Сергий Радонежский, крестивший маленького Юрия), несомненно, скрыта летописцем. Ничего подобного не было при рождении даже первенца Дмитрия — Василия[383]. Съезд в Переяславле в ноябре 1374 г. следует расценивать как важную политическую веху в истории Северо-Восточной Руси. Со времени великого княжения Дмитрия Ивановича это был первый случай созыва общекняжеского съезда. Редкий форум должен был решать и редкие по своей важности задачи. Надо полагать, что на нем русские князья договорились о борьбе с Ордой.

Однако среди участников съезда наверняка не было тверского князя. Незадолго до встречи в Переяславле вновь обострились взаимоотношения Твери с Кашином.

Кашинский «князь Васко ступилъ с Тфѣри на Москву ко князю къ великому Дмитрию»[384]. Тверской князь вновь превратился в потенциального врага Москвы.

Свои намерения Михаил Александрович обнаружил очень скоро. В начале марта 1375 г. в Тверь перебежали из Москвы сын последнего московского тысяцкого Иван и крупный гость, торговавший с Востоком и Крымом, Некомат[385]. Причина их измены Дмитрию Московскому заключалась, вероятно, в том, что после смерти 17 сентября 1374 г. московского тысяцкого Василия Васильевича Вельяминова[386] его сын не получил этой крупнейшей должности, наследственной в их роду[387]. Зная об обострившихся отношениях между Дмитрием и Мамаем, князь Михаил решил воспользоваться пособничеством переметчиков. Они были посланы в Орду для получения там тверскому князю ярлыка на великое княжение Владимирское. А некоторое время спустя после их отъезда сам Михаил отправился в Литву. Пробыв там «мало врѣмя», он вернулся в Тверь. Вскоре после этого он сумел заключить договор с Новгородом, который признавал его великим князем, если «вынесуть тобѣ изъ Орды княжение великое»[388]. Ярлык был получен Михаилом 13 июля. В тот же день тверской князь отправил на Москву посольство, которое известило москвичей о разрыве отношений. Одновременно Михаил послал «ратию» вооруженные отряды на Торжок и Углич, чтобы посадить там своих наместников[389].

Бегство из Москвы Ивана Вельяминова и Некомата, действия Михаила Тверского ставили под угрозу реализацию тех общекняжеских планов, которые были выработаны на съезде в Переяславле в ноябре 1374 г. В конце марта 1375 г., когда Вельяминов и Некомат уже направились в Орду, а Михаил Александрович был в Литве, собрался новый съезд русских князей[390]. Близость по времени действий тверского князя и заседаний съезда говорит за то, что на съезде вырабатывалась общая политика по отношению к Твери и ее союзникам.

Думается, что именно с точки зрения претворения общерусских замыслов следует рассматривать эпизод, случившийся в Нижнем Новгороде в марте 1375 г. Находившихся там в плену Сарайку и его окружение решили подвергнуть более строгой изоляции, но ордынцы взбунтовались и были перебиты[391]. Смерть пленников, конечно, не была заранее обдуманным шагом нижегородского князя (Нижним вместо отсутствовавшего отца тогда управлял князь Василий Дмитриевич), но стремление к ужесточению режима их содержания говорит за то, что мириться с Мамаем русские князья не собирались.

Когда летом 1375 г. Некомат вернулся от Мамая с великокняжеским ярлыком для Михаила и в сопровождении ордынского посла Ачихожи, уже бывавшего на Руси и руководившего в 1370 г. совместным русско-ордынским походом на Булгарию, стало ясно, что времени терять нельзя. На стороне Михаила могла выступить и более серьезная сила Мамая. Конфликт с Тверью необходимо было решать быстро.

В течение двух недель, прошедших с момента нападения тверичей на Торжок и Углич, великий князь Дмитрий сумел собрать огромное войско. Весьма показателен приводимый летописью перечень князей, принявших участие в тверской войне 1375 г. на стороне Москвы. В походе участвовали двоюродный брат Дмитрия Владимир Андреевич, Дмитрий Нижегородский с сыном Семеном и со своими братьями Борисом и Дмитрием Ногтем, представлявшими все уделы Нижегородского княжества; ростовский великий князь Андрей Федорович и его племянники удельные ростовские князья Василий и Александр Константиновичи; ярославский великий князь Василий Васильевич и его младший брат удельный ярославский князь Роман; моложский князь Федор Михайлович; старший из двух белозерских князей Федор Романович; стародубский князь Андрей Федорович; удельный тверской князь Василий Михайлович Кашинский (возможно, еще ребенок). Кроме князей Северо-Восточной Руси, вместе с Дмитрием Ивановичем выступили новосильский князь Роман Семенович, оболенский князь Семен Константинович, его брат тарусский князь Иван, один из смоленских удельных князей Иван Васильевич и князь Роман Михайлович Брянский, относительно которого неизвестно, владел ли он какими-то землями[392].

Если проанализировать приведенный в летописи список князей Северо-Восточной Руси, «всевших на конь» по призыву Дмитрия, то в нем не будет только князя Глеба Васильевича, владевшего вторым по значению уделом Ярославского княжества, князя Василия Романовича, управлявшего частью (неглавной) Белозерского княжества, и удельного ростовского князя Владимира Константиновича[393], которому принадлежала часть устюжских волостей. Даже если эти князья не разумеются под словами «и вси князи Русстии», которыми заканчивается в летописи княжеский список, и не входили в число той «силы», что прибывала к Дмитрию уже в ходе самой войны, становится очевидным по сути дела всеобщее участие северо-восточных князей в борьбе с Тверью.

Что касается других русских князей, то под рукой Дмитрия выступили князья оболенский и тарусский, владения которых непосредственно граничили с московскими землями, обладатель наиболее крупного из верховских княжеств — князь новосильский, Роман Брянский и, что особенно примечательно, один из смоленских князей. Последний факт говорит о том, что смоленско-литовский союз к лету 1375 г. дал трещину и смоленский князь стал ориентироваться на Москву.

Впрочем, не все южнорусские князья участвовали в походе на Тверь. Обращает на себя внимание отсутствие муромского, рязанского и пронского князей. Напрашивается вывод, что после учиненного Мамаем погрома Рязанского княжества в 1373 г., во время которого великий князь Дмитрий не решился помочь Олегу, отношения между ними стали натянутыми. Однако такое заключение будет преждевременным. В московско-тверском договоре 1375 г., несомненно продиктованном Дмитрием Михаилу, Олег Рязанский фигурирует в качестве третейского судьи между Москвой и Тверью и титулуется великим князем[394]. Ясно, что Москва и Рязань в 1375 г. поддерживали дружественные отношения. И если так, то отсутствие муромских и пронских полков в походе на Тверь можно объяснить только тем, что они прикрывали русские земли с юга от возможного удара Мамая.

Тверская война началась 29 июля выступлением соединившихся в Волоколамске полков всех русских князей[395]. Основным объектом нападения была выбрана сама Тверь. На пути к ней 1 августа был взят Микулин — центр бывшего удела Михаила Александровича. 5 августа войска подступили к Твери, а 8 августа начался штурм города, который продолжался до вечера. Однако Тверь, укрепленная Михаилом в 1369 и 1373 гг.[396], сумела выстоять. Тогда Дмитрий окружил столицу своего неприятеля и обнес ее острогом, чтобы под его защитой легче было вести осаду[397]. В то же время он послал за помощью к новгородцам. Через несколько дней под Тверью появились и новгородские войска. Осада Твери продолжалась почти месяц. За это время была захвачена вся территория Тверского княжества, тверичей даже до младенцев «въ вся страны развели въ полонъ». Осознав безвыходность своего положения, Михаил Александрович начал высылать из крепости «послы своя съ покорениемъ и съ поклонениемъ… прося мира»[398]. Это означало капитуляцию. 1 сентября 1375 г. Дмитрий Иванович «на всей своби воли» заключил мир с Михаилом Тверским, а 3 сентября распустил войска[399].

Сохранившийся список с этого соглашения действительно иллюстрирует «всю волю» победителей. Михаил Тверской признавал себя вассалом («молодшим братом») Дмитрия. Он обязывался ничего не замышлять против великого князя и его союзников, не претендовать до конца своих дней на Москву, великое княжение и Новгород, не принимать ярлыка на великое княжение от монголо-татар, не вступаться в Кашин. Кашинское княжество объявлялось самостоятельным. Михаил Александрович обязан был участвовать на стороне Дмитрия во всех войнах, которые тот будет вести, в том числе, что было особенно важно, с Ордой и Литвой. Он должен был вернуть все пограбленное у людей великого князя и у Новгорода, не вступаться в Торжок, в села перебежавших к нему Ивана Вельяминова и Некомата. Эти условия Михаилу надо было соблюдать до самой смерти: «а целованья не сложити и до живота»[400].

Текст московско-тверской докончальной грамоты 1375 г. содержит и ряд других важных свидетельств, характеризующих политическую обстановку того времени. В союзе с Дмитрием действуют «князи велиции крестьяньстии и ярославьстии», а также смоленский великий князь, которому грозит нападение Литвы[401]. Таким образом, договор прямо говорит о союзе с Москвой не какого-то одного смоленского удельного князя, принявшего участие в походе на Тверь, а самого Святослава Смоленского. «Князи велиции крестьяньстии» — быть может, верховские князья, как христиане противопоставлявшиеся язычнику Ольгерду. Известно, что некоторые из этих князей носили титулы великих.

Очень существенна для понимания состояния русско-ордынских отношений статья докончания о монголо-татарах: «А с татары, оже будет нам миръ, по думѣ. А будет нам дати выход, по думѣ же, а будет не дати, по думѣ же. А пойдут на нас татарове или на тебе, битися нам и тобѣ с одиного всѣмъ противу их. Или мы пойдем на них, и тобѣ с нами с одиного поити на них»[402]. Статья прямо подтверждает сделанный ранее вывод о разрыве мира с Ордой и прекращении выплаты ей дани. Поэтому на Руси ждали нападения Мамая. В то же время рассматривалась возможность и нанесения по Орде не только ответного, но и первого удара. Вполне допустимо, что данная статья попала в текст московско-тверского соглашения из общего договора всех русских князей, принятого в ноябре 1374 г., когда было решено «битися… с одиного всѣмъ противу их».

Ни Орда, ни Литва не могли оставить безответным разгром и капитуляцию Твери. В конце лета или начале осени 1375 г. Мамай напал на юго-восточную окраину Нижегородского княжества в районе рек Пьяны и Киши, уничтожил стоявшую здесь нижегородскую заставу, ограбил и пожег запьянские волости, захватил в плен многих их жителей[403]. В первых числах декабря 1375 г. монголо-татары Мамая взяли Новосиль[404]. Город был опустошен и, видимо, потерян для союзника Дмитрия Романа Новосильского[405]. Смоленское княжество пострадало от Ольгерда Литовского, захватившего ряд смоленских укрепленных пунктов[406]. Однако эти нападения уже не могли восстановить мощь обескровленного Тверского княжества, где в довершение всех бед начались эпидемия и падеж скота.

Как ни странно, но наибольший урон Северо-Восточной Руси нанесли в 1375 г. не ее главные противники — Орда и Литва, а новгородцы. В то время, когда одни новгородцы воевали вместе с великим князем Дмитрием под стенами Твери, другие, видимо, из Подвинья проникли на р. Кострому и, спустившись по ней к р. Волге, разгромили один из крупнейших, если не самый крупный, великокняжеских поволжских городов — Кострому. В течение недели ушкуйники бесчинствовали в Костроме, пограбив город «до конца». Множество жителей попало к ним в плен, а затем было продано в рабство в Булгаре. На пути туда новгородцы ограбили и Нижний Новгород, также «взяша мужъ и женъ и дѣвиць и градъ зажгоша». Пленные нижегородцы разделили судьбу костромичей[407]. И тем не менее московское правительство не решилось осложнить свое «единачество» с Новгородом. Когда в сентябре 1376 г. в Москву прибыло большое новгородское посольство во главе с архиепископом Алексеем, «приа митрополитъ сына своего владыку Алексея въ любовь, тако же и князь великии»[408].

Союзные отношения с Новгородом и Смоленском позволили Дмитрию Ивановичу приступить к активным действиям против Литвы. Поздней осенью 1376 г. он послал Владимира Андреевича в поход на Ржеву. Московские войска осадили Ржеву, простояли под нею три недели, но города взять так и не смогли[409].

Труднее поддается точному хронологическому приурочению другое событие 1376 г., следующим образом изложенное в Рогожском летописце: «Того же лѣта князь великии Дмитрии Московьскыи ходилъ за Оку ратию, стерегася рати Тотарьское»[410]. Окруженное известиями, касающимися дел русской митрополии, это сообщение, по-видимому, заимствовано из каких-то митрополичьих летописных записей. Ему предшествует известие о прибытии к митрополиту Алексею двух представителей константинопольского Патриарха, а последует известие о приезде в Киев митрополита Киприана. Приезд посольства Г. М. Прохоров относит к марту 1376 г.[411] Киприан прибыл в Киев 9 июня 1376 г.[412] Следовательно, поход Дмитрия за Оку имел место скорее всего летом 1376 г. Когда стало ясно, что Мамай воздержался от нападения на русские земли, Дмитрий Иванович начал войну с Литвой, а завершив ее, нанес сильный удар Мамаю.

В начале 1377 г. великий князь послал Дмитрия Михайловича Волынского ратью на г. Булгар. Вместе с Волынским в походе приняли участие нижегородские. полки во главе с сыновьями Дмитрия Нижегородского Василием и Иваном. Одним из булгарских князей, как уже говорилось, с 1370 г. был ставленник Мамая. В случае войны с Дмитрием Мамай мог использовать его для организации похода на восточные земли Руси. Поэтому нападение в 1377 г. на Булгарию, оторванную от основных владений Мамая, преследовало стратегическую цель обезопасить Нижегородское и соседние с ним княжества от возможного флангового удара в случае решительного столкновения с Ордой. 16 марта 1377 г. русская рать подошла к Булгару. Из города выступило монголо-татарское войско для встречи в открытом бою. Несмотря на то что в его составе были боевые верблюды, необычный вид которых пугал коней русских ратников, несмотря на военную новинку — огонь из крепостных пушек («изъ града громъ пущаху»), полки Дмитрия Волынского и нижегородских князей успешно атаковали защитников города, которые, потеряв 70 человек убитыми, бежали в крепость. Булгарские князья Асан и Мухаммед Султан (Махмат Солтан) запросили мира. Русские князья согласились. В результате переговоров монголо-татары уплатили 5 тыс. рублей контрибуции и вынуждены были принять у себя русских чиновников — даругу и таможенника[413].

По-видимому, именно от этих лиц летом 1377 г. было получено на Руси тревожное сообщение о том, что на правобережье нижней Волги появилась пришедшая из заволжских степей новая орда — хана Араб-шаха (Арапши) и что этот Араб-шах намеревается напасть на Нижний Новгород. На защиту Нижнего поспешил сам великий князь Дмитрий «въ силѣ тяжцѣ»[414]. Но, поскольку новых известий об Араб-шахе не поступало, он вернулся в Москву, оставив местным князьям «рать Володимерьскую, Переяславьскую, Юриевьскую, Муромьскую, Ярославьскую»[415]. Эти полки вместе с нижегородскими под командованием участника похода на Булгар князя Ивана Дмитриевича и князя Семена Михайловича[416] не спеша двинулись к юго-восточным рубежам Нижегородского княжества. Новые известия об Араб-шахе говорили о том, что он задержался где-то далеко у Волчьих вод, и ратники повели себя беспечно: оружия к бою не готовили, бражничали, упиваясь медом и пивом, отнятым у местного, скорее всего мордовского, населения, а князья и бояре развлекались охотой. О лагере русского войска у р. Пары, правого притока р. Пьяны, узнали в мамаевой Орде. Проведенные тайными тропами мордовскими князьями большие силы Мамая в воскресный день 2 августа 1377 г. внезапно ударили с тыла на оплошавшую русскую рать. Не ожидавшие нападения с этой стороны князья и воеводы вместе со своими полками обратились в бегство. Монголо-татары перебили множество бояр и простых воинов, ими был убит князь Семен Михайлович. Большое число русских утонуло при переправе через р. Пьяну, в том числе князь Иван Дмитриевич. Победа мамаевых темников была полной, и они тут же решили воспользоваться ею. Оставив на поле боя, вероятно под небольшой охраной, захваченных пленных и имущество, они быстро («изгоном») двинулись к Нижнему Новгороду. 5 августа они были под его стенами. В распоряжении князя Дмитрия Константиновича не оказалось достаточных военных сил, и он бежал в Суздаль. Горожане тоже покинули город, последовав примеру князя. Нижний Новгород стал легкой добычей монголо-татар. В течение двух дней они хозяйничали в нем, грабили и убивали оставшихся жителей, а перед уходом подожгли город. Уходя, они повоевали нижегородскую сельскую округу, людей предали смерти, а оставшихся в живых женщин и детей увели с собой в рабство. Через несколько дней на восточных границах Нижегородского княжества появился давно ожидавшийся Араб-шах. Его набег ограничился разграблением нижегородских земель по правому берегу р. Суры. А осмелевшие мордовские князья осенью 1377 г. вновь повоевали нижегородскую округу («уезд») и довершили разгром сел, уцелевших от ордынского августовского нападения. Правда, на сей раз городецкий князь Борис Константинович сумел настичь противника у р. Пьяны и разбить его[417]. Однако положение Нижегородского княжества оставалось трудным.

Политический урон, нанесенный Северо-Восточной Руси Ордой, был отчасти компенсирован успехом в конфронтации с Литовским государством. Там после смерти в 1377 г. великого князя Ольгерда начались распри между его братьями и сыновьями-наследниками, родившимися от разных браков[418]. Результатом этих распрей явился приезд поздней осенью 1377 г. в Псков старшего из Ольгердовичей Андрея Полоцкого[419]. Андрей Ольгердович предполагал остаться в Пскове и целовал крест псковичам в том, что будет служить им, но последние не решились принять литовского князя без санкции Дмитрия и отправили Андрея через Новгород в Москву. В Москве великий князь, по словам летописи, «прия его»[420], т. е., видимо, утвердил псковским наместником. Переход полоцкого князя под руку Дмитрия укреплял позиции последнего в отношении Литвы.

Великому князю необходимо было добиться реабилитации и своей восточной политики. Зимой 1377/78 г. он вновь прислал на помощь в Нижний Новгород свою рать под командованием боярина Федора Андреевича Свибла. Вместе с Борисом Городецким и сыном Дмитрия Нижегородского Семеном эта рать совершила нападение на примкнувших к Мамаю мордовских князей и учинила в их землях жестокую расправу. Это были ответные действия Москвы и Нижнего Новгорода главным образом на походы мамаевой Орды в августе 1377 г. В результате этой успешной совместной акции укрепился и московско-нижегородский союз. Поддержка Москвы обеспечивала Нижегородскому княжеству стабильность не только внешнеполитическую, но внутриполитическую. И если такая поддержка ослабевала, Нижегородское княжество вступало в полосу потрясений.

Летом 1378 г. монголо-татары вновь захватили Нижний[421]. В литературе высказано мнение, будто этот захват был предпринят Мамаем, который преследовал при этом исключительно политическую цель: «вывести из строя ближайшего союзника Москвы»[422]. Вполне правдоподобно, что после 1374 г. Мамай вынашивал такие планы и не только в отношении Нижегородского княжества. Однако источники не говорят о том, что нападавшие в 1378 г. на Нижний Новгород монголо-татары принадлежали к мамаевой Орде. Если сопоставить время этого нападения — «Боришь день», т. е. 24 июля[423], с датой битвы на р. Воже — И августа, то станет крайне сомнительным заключение о взятии Нижнего Новгорода в 1378 г. отрядом Мамая. Судя по деталям рассказов о разграблении Нижнего и о Вожском сражении (монголо-татары покинули Нижний Новгород 25 июля, затем они еще некоторое время потратили на разграбление Березового поля и Нижегородского «уезда», а перед битвой на р. Воже русские и монголо-татарские войска несколько дней простояли друг перед другом[424]) Мамай никак не мог накануне решительного столкновения с Дмитрием организовать еще и дальний поход на нижегородского князя. Становится очевидным, что захват Нижнего Новгорода — дело рук иной орды, возможно булгарской, что представляется более вероятным, а возможно и сарайской, где в 1378 г. сидел Араб-шах, в 1377 г. уже нападавший на Нижегородское княжество. Трудно также судить о том, существовала ли в 1378 г. какая-то координация действий между Мамаем и нападавшими на Нижний Новгород. Вполне допустимо, что здесь имело место простое совпадение событий, связанных внешним образом, подобно тому как были связаны походы Мамая и Араб-шаха на Дмитрия Нижегородского в августе 1377 г. Тем не менее ущерб Нижегородскому княжеству в 1378 г. был нанесен значительный. Объективно это было на руку Мамаю, организовавшему летом того же года большой поход на Русь.

По словам летописи, Мамай, собравший «воя многы», послал их во главе с Бегичем «на князя великаго Дмитрея Ивановича и на всю землю Русскую»[425]. Насколько точно изложил летописец цели и намерения Мамая и знал ли он реально эти цели и намерения, решить нелегко.

Но суть замыслов ордынского темника в русской летописи раскрыта верно: Орде действительно в то время противостояла вся Русская земля, сплотившаяся вокруг наиболее могущественного князя Северо-Восточной Руси Дмитрия Ивановича Московского, и, чтобы привести русских князей в свою волю, Мамаю необходимо было воевать с ними всеми и прежде всего с их главой — великим князем Дмитрием. Источники не сообщают о каких-либо военных действиях Бегича до решительного столкновения с русскими полками. Идя с юга, монголо-татары не нападали ни на лежавшие близ их пути верховские княжества, ни на рязанские земли. Основным объектом удара была, по-видимому, Москва, и Бегич не распылял своих сил.

Известия о выступлении Бегича были получены в Москве своевременно. Сконцентрировав значительные силы, Дмитрий решил не допускать монголо-татар на территорию Московского княжества и «поиде противу въ силѣ тяжцѣ» за р. Оку. Противники встретились у р. Вожи, недалеко от столицы Рязанского княжества Переяславля. Русские войска заняли позиции на левом берегу р. Вожи. Для Бегича появление полков Дмитрия в рязанских пределах было, по-видимому, неожиданным. Некоторое время он стоял у реки, не решаясь перейти ее, а когда «не по мнозѣхъ же днехъ» монголо-татарская конница форсировала Вожу, то оказалась в ловушке. Как свидетельствует летопись, «удари на нихъ с одину сторону Тимофѣи околничии, а с другую сторону князь Данилеи Проньскы, а князь великии удари въ лице». Из этого краткого описания делается очевидным, что полки Бегича попали в «мешок»: искусно расставленные силы русских нанесли им сначала удары по флангам, а затем довершили сражение лобовой атакой. «Въ томъ часѣ», как говорит летопись, монголо-татары обратились в бегство. Многие из них были перебиты, гонимые русскими полками, многие утонули в Воже. В Вожском сражении погибло пять монголо-татарских князей, что свидетельствует как о значительной величине войска Бегича[426], так и о масштабах нанесенного ему поражения. Разгром был настолько сильным, уцелевшие от разгрома монголо-татары были так напуганы происшедшим, что уходили от русских всю ночь с 11 на 12 августа, бросив на произвол судьбы свой прежний лагерь и все имевшееся там имущество, хотя русские начали их преследовать только через сутки после сражения[427]. С большими трофеями Дмитрий вернулся в Москву. Русские рати были распущены «съ многою корыстию»[428]. Некоторые данные позволяют судить о составе этих ратей. Так, среди убитых на р. Боже русских феодалов летопись называет Дмитрия Монастырева, белозерского вотчинника[429]. В Вожском сражении участвовал князь Даниил Пронский со своим полком. А известие о движении Бегича было послано в Москву скорее всего Олегом Рязанским или при его содействии[430]. Во всяком случае, этот князь явно был причастен к победе на р. Воже. Когда к Мамаю прибежали остатки войск Бегича, он «разгнѣвася зѣло и възъярися злобою», собрал новую рать и осенью 1378 г. «вборзѣ безъ вѣсти изгономъ» напал на Рязанское княжество. Не ожидавший этого Олег бросил на произвол судьбы свою столицу и укрылся где-то за р. Окой. Некоторые летописи сообщают даже, что он из монголо-татарских «рукъ убѣжа истрѣлянъ»[431]. Новая Рязань была захвачена монголо-татарами, которые сначала разграбили и подожгли город, а затем опустошили его волости[432]. Это нападение Мамая на Рязанское княжество можно объяснить только тем, что Олег, не участвуя прямо в сражении против Бегича, скрытно помогал Дмитрию Московскому.

Кровопролитные столкновения 1377–1378 гг. между Русью и Ордой несколько ослабили их силы. Для московского правительства было ясно, что его основным противником стал Мамай. Именно он нанес крупное поражение объединенной русской рати на р. Пьяне, а после того как сам потерпел жестокое поражение на р. Воже, постарался частично реабилитироваться, захватив Рязань. Последнее говорило о том, что Мамай вынашивает планы реванша и в удобное для себя время может приступить к их реализации. Мамай же прекрасно понимал, что для восстановления ордынской власти над русским «улусом» ему придется действовать против единого военно-политического союза русских княжеств и земель, возглавляемого великим князем Дмитрием. И та, и другая стороны нуждались в укреплении своих сил, нуждались в передышке. На протяжении 1379 г. Мамай не предпринимал никаких военных действий против Руси. Наоборот, скрывая истинные намерения, в конце лета 1379 г. он даже пропустил через свои владения ехавшего в Константинополь для поставления в русские митрополиты московского кандидата Михаила — Митяя[433]. Дмитрий же, стремясь укрепить свой авторитет в заокских княжествах, возможно поколебленный разорением Мамаем Рязани в 1378 г., и воспользовавшись благоприятной для себя ситуацией в Литовском государстве, в начале декабря 1379 г. послал свои полки под командованием князей Владимира Андреевича, Андрея Полоцкого и Дмитрия Волынского в поход на Брянское княжество. Ими были взяты города Трубчевск и Стародуб Северский, захвачены многие волости и села. Войска, до той поры никогда не ходившие столь далеко на юго-запад от границ Северо-Восточной Руси, вернулись назад с богатой добычей. Но основным результатом похода было то, что на сторону Москвы перешел родной брат Андрея Полоцкого брянский (трубчевский) князь Дмитрий Ольгердович. Вместе со своей семьей и двором этот князь приехал служить к великому князю Дмитрию, который дал ему в управление Переяславль[434].

Видимо, в ответ на эти действия московского правительства литовский великий. князь Ягайло прислал в Новгород своего двоюродного брата князя Юрия Наримантовича[435]. Отец Юрия уже княжил в Новгороде в 30-е годы XIV в.[436], и можно было надеяться, что новгородцы примут у себя и сына Нариманта. Это означало бы укрепление отношений между Литвой и Новгородом Великим и естественное ухудшение новгородско-московских взаимоотношений. Расчет Ягайло оказался верен. Новгородцы приняли у себя Юрия, но вскоре среди них началось брожение, поскольку осложнилось «единачество» с Москвой. В результате весь Новгород «биша чоломъ» архиепископу Алексею, чтобы тот ехал мириться с великим князем. 18 марта 1380 г. большое новгородское посольство во главе с владыкой выехало в Москву, и конфликтная ситуация была улажена. Новгород признал своим князем Дмитрия, а тот целовал крест на всей новгородской старине[437]. Московское правительство как нельзя кстати восстановило свой союз с Новгородской республикой. Политический горизонт стал заволакиваться тучей Мамаева похода. В конце лета 1380 г. в Москву стали поступать первые сведения о военных приготовлениях Орды. Наступал час испытаний прочности единства русских княжеств и земель, сплотившихся для отпора иноземным угнетателям.