Куликовская битва. Сборник статей

Л. Н. Пушкарев К вопросу об отражении Куликовской битвы в русском фольклоре

Куликовская битва 1380 г. оставила глубокий след в народном сознании. Это вполне понятно: битва имела решающее значение в консолидации народных сил для борьбы с иноземными захватчиками. Народное сознание в период формирования великорусской народности особенно чутко реагировало на те события, которые имели общегосударственное значение.

Мы находим различные следы влияния Куликовской битвы на народное восприятие исторического процесса. Главным источником для характеристики взглядов народа в этот период является устное поэтическое творчество. Возникшие за много веков до Куликовской битвы, еще в родовом обществе, многие фольклорные жанры (такие, как, например, пословица) пополнились новыми произведениями, в образной форме выразившими отношение народа к горьким событиям золотоордынского ига[842]. Показательно в этом плане возникновение пословицы «Пусто, словно Мамай прошел», в краткой, но образной форме отобразившей всю тяжесть похода Мамая на Русскую землю. С золотоордынским игом связаны и многие другие пословицы. Среди них можно назвать такие зафиксированные во многих сборниках пословицы, как «Бей сполох, татарин идет», «Злее зла татарская честь», «Каков хан, такова и орда», «В татарских очах нету проку», и многие другие.

Своеобразие отображения монголо-татарского ига в русском народном творчестве заключается в том, что эта тема звучала не только в пословицах, но и в других произведениях, которые были созданы русским народом задолго до нашествия монголо-татар. Наиболее ярко это можно проследить на примере русских былин. «Эпоха татарского ига нашла отражение в ряде скорбных, а часто и гневных эпизодов эпических песен. Разорение городов, гибель семьи, тяжесть плена, обременительные подати — таковы мотивы песен о татарском иге», — писал С. А. Богуславский[843]. Но главным в былине было не описание тяжести чужеземного ига, а призыв к борьбе с монголо-татарами, ставший ведущей темой эпоса во время монголо-татарского ига. Былины были для народа и его устной историей, сохранившей память о былом единстве, и выражением народной идеологии с ее стремлением опоэтизировать борьбу народного героя с иноземным поработителем. Былины были в то время и агитационно-художественным средством мобилизации народных масс на борьбу с иноверцами-захватчиками, формой воспитания в народе воли к борьбе и веры в победу над врагом.

Именно в это время усилился процесс циклизации богатырей вокруг князя Владимира и Киева, а борьба с монголо-татарским игом стала тем стержнем, вокруг которого начали группироваться изменившиеся сюжеты старых былин. В эпоху монголо-татарского ига окончательно сложились и образы богатырей — идеальных героев-воинов, наделенных лучшими чертами русского национального характера. В образах богатырей в высокохудожественной форме отразились мечты и чаяния народа, его патриотизм, осознание своей силы, которую нельзя было сломить даже в тех тягчайших испытаниях, какие выпали на долю русского народа. В. Я. Пропп так пишет об этом: «Былины о разгроме татар содержат правдивое я реалистическое изображение татарского нашествия и его разгрома от момента вторжения врага в пределы Руси до его окончательного изгнания. Правдивость изображения определяется выделением в искусстве народа наиболее типических и характерных черт этой борьбы»[844].

Для нас очень важно подчеркнуть, что в былинах встречается отображение всех этапов борьбы русского народа с монголо-татарами — и сетования по поводу нежданного наступления золотоордынцев на Русскую землю, и описание горестей и невзгод, постигших Родину, и призывы к борьбе с захватчиками. Одной из центральных идей эпоса становится идея несовместимости угнетенного положения русского народа с его национальным достоинством. Заносчивости и непомерному высокомерию захватчиков в былинах противопоставляется «вежество» русского богатыря как воплощение культурного и морального превосходства русского народа, беззаветной храбрости богатырей, противостоящей коварству и хитростям нечестных захватчиков, побеждающих не силой, а обманом.

Весьма существенна мысль Б. Н. Путилова, что «былина не пассивно отражает историю, а художественно отражает историческую волю народа, его вековые идеалы»[845]. В былине нет изображения конкретных исторических событий, описаний реально существовавших сражений. Но для нас крайне важно то, что в русском эпосе в это время меняется сама художественная структура эпического произведения. Борьба с иноземным игом, с этим действительно общенациональным бедствием, централизация государства, рост экономического и политического единства не только выдвигают конкретного общерусского героя, дела которого имеют общерусское значение, но, что особенно важно, делают возможным самое его осмысление как героя общенационального[846].

Эпоха золотоордынского ига причудливо отразилась в русских былинах. В них оказались смещенными и хронологические и географические представления, и исследователям приходится проводить сложную работу по выявлению различных и разновременных напластований. Былины отражали историческую действительность на всем протяжении их существования, что и привело к многоплановости содержания эпоса. Это отражение Путилов верно назвал эпическим[847]. Добавим, что эпос и не мог сделать этого: вовсе не случайно мы не знаем ни одной былины, посвященной какому-либо одному реальному историческому событию.

Но в то же время творцы-сказители былин не могли не откликнуться на такое крупное событие в жизни страны, как Куликовская битва, выходящая далеко за пределы собственно русской истории. И действительно, отражение Куликовской битвы в эпосе заключается в том, что и Куликово поле, и хан Мамай стали общими типическими местами в былине[848]. Они стали включаться сказителями в живую ткань возникших ранее былин, описывавших совсем иные эпические ситуации. Исследователь, специально занимавшийся этой проблемой[849], пишет: «Мы не знаем произведений фольклора, прямо посвященных Куликовской битве 1380 года, однако уже редкие упоминания Куликова поля и Мамая в былинах и исторических песнях XVI века говорят о том, что в народной поэтической памяти события 1380 года запечатлелись определенным образом»[850]. Относительно «редких упоминаний» автор ошибается. При более подробном анализе оказалось, что упоминания Куликова поля в былинах довольно часты и, что важно подчеркнуть, разноплановы. Действительно, в ряде былин Куликово поле — это обычное эпическое обозначение некоего географического места, где совершаются героические подвиги богатырей, и не случайно именно в запеве былины упоминается об этом:

Куликово поле в былине, как отметил и Путилов, — это и былинное место казни, и окраинная земля, и просто «чисто поле», где спасается от татар Марья Юрьевна, где стоит «бел горюч камень» с предупредительными надписями — тот самый, который изобразил на своей картине «Витязь на распутье» В. М. Васнецов. Фольклористы давно уже заметили, как часто упоминается в былинах Куликово поле просто как место совершения событий: «Довольно часто упоминается в былинах поле Куликово… порой без большой связи с сюжетом и, таким образом, является общим эпическим местом. Однако возникновение такого эпического места в былинах, — это не требует доказательств, — объясняется исключительно великим событием 1380 г.»[852] Однако не во всех былинах Куликово поле стало общим, внегеографическим «эпическим местом», таким, как Пучай-река, речка Смородина, Сорочинское поле, Брынские леса, Леванидов крест, камень Алатырь и пр. Путилов выделил в ряде былин те упоминания Куликова поля, которые описывают его как поле битвы, поле боевого поединка. Так, Алеша Попович, собираясь сражаться с Тугарином Змеевичем, говорит:

В былине о Хотене Блудовиче герой вызывает на бой Чусову вдову с ее девятью сыновьями, причем желает, чтобы ехала она

Еще более выразительно описание Куликова поля в печерской былине «Маево побоище» из сборника Ончукова:

Эти чисто эпические легендарные цифры численности войска противника[856] должны были показать неслыханную доселе силу монголо-татарского войска и тем самым оттенить величие подвига богатырей, сражающихся за Родину. В былине «Илья, Ермак и Калин царь» мы также встречаем сходную ситуацию: Калин царь

Те же мифические цифры численности монголо-татарского войска встречаются и в летописях, и в «Сказании о Мамаевом побоище», и т. д. Вне всякого сомнения и идейная, и художественная близость этого эпизода в былине к литературным произведениям на тему о Куликовской битве. Эта близость бесспорна, но она, увы, ничего не объясняет: Куликовская битва не смогла изменить сюжетно уже сложившийся к этому времени Киевский цикл былин об отбитом вражеском нашествии и отразилась лишь в отдельных деталях и образах.

Итак, самостоятельная былина о Куликовской битве не могла возникнуть в силу специфики эпического отображения действительности. Эпосу чуждо описание конкретного исторического события, он тяготеет к обобщенному образу, выражающему вековые чаяния и ожидания народа. Куликовская битва и хан Мамай отобразились лишь в отдельных мотивах и образах былевого эпоса. Русский эпос, служившийся задолго до 1380 г., в сюжетном отношении после Куликовской битвы не изменился, да и не мог измениться.

Помимо былин в русском народном творчестве этого времени бытовали и духовные стихи. Не отразилась ли эта битва в них? Исследователи давно уже обратили внимание на стих о Дмитрии Солунском — небесном патроне Дмитрия Ивановича Донского. Этот стих рассказывает о победе Дмитрия Солунского (с помощью небесной силы, разумеется!) над Мамаем и освобождении девушек-полонянок. Стих о Дмитрии Солунском — греческого происхождения. Об этом великомученике, пострадавшем во время императора Диоклетиана, давно уже было известно на Руси: Повесть временных лет под 907 г. упоминает о нем при рассказе о взятии Константинополя Олегом: «Hecib се Олег, но святый Дмитрей, послан на ны». Житие Дмитрия Солунского помещено в Минее и в месяцеслове архимандрита Сергия. Икона с изображением Дмитрия Солунского (писанная, по преданию, на гробовой доске великомученика) была в 1380 г. перенесена из Владимира в Москву и поставлена в Успенском соборе. В роду Рюриковичей существовала традиция называть первенца в семье Дмитрием, так было у Ярослава Мудрого, Юрия Долгорукого, Александра Невского, Ивана I, Ивана II, Ивана IV Грозного, Алексея Михайловича.

В русском духовном стихе место сарацин, с которыми сражался греческий великомученик, заняли золотоордынцы во главе с Мамаем, а воин-святой, защитник родного города от неверных сарацин, превратился в героя, защищающего Русь от вражеских полчищ и одновременно выручающего из плена девушек-полонянок[858]. Известна также икона «Святый Дмитрий победи царя Мамая и всю силу его вражью»[859].

Духовные стихи, как известно, создавались и бытовали в специфической среде, испытывавшей сильнейшее влияние со стороны христианства[860]. Путилов, заново обследовавший духовные стихи, отразившие в сдоем содержании Куликовскую битву, подчеркивает несомненное влияние устной фольклорной традиции на духовный стих. Однако говорить о коренной переделке духовного стиха под воздействием Куликовской битвы нельзя. Да, в народном сознании сближались образы Дмитрия Донского и Дмитрия Солунского, но Путилов прав: вытеснения образа греческого святого русским национальным героем не произошло. Духовный стих, правда, приобрел героико-патриотический характер, но не пошел дальше прославления божественной силы как единственной причины победы над нечестивыми монголо-татарами. И в этом смысле духовный стих стоял, конечно, неизмеримо ниже русских героических былин, в которых победа русских над монголо-татарами достигалась мужеством и отвагой богатырей[861].

Обратимся теперь к исторической песне, к тому жанру, истоки которого уходят как раз в это время — в период формирования русской народности и единого централизованного государства. Их своеобразие верно оценено Э. С. Литвиным[862]. Таким преобладающим типом в исторической песне стало описание конкретных, реально существовавших в истории событий с конкретным, реально существовавшим историческим героем. Продолжая традиции былевого эпоса и во многом используя традиционные художественные приемы былин, исторические песни брали за основу своего сюжета действительно происходившие события, важные для той эпохи социальные и внешнеполитические конфликты.

Естественно, монголо-татарское иго породило ряд откликов в фольклорных произведениях того времени, посвященных полону, борьбе русского народа с иноземными захватчиками. В этих произведениях выражалась тревога за судьбы родины, ненависть к иноверцам-поработителям.

В центре начавших возникать в это время исторических песен стоят народные герои, борцы за свободу своего народа. Глубоко прав Путилов, писавший, что «исторические песни — это песни не столько о событиях, сколько о людях»[863]: При этом необходимо подчеркнуть, что герои исторических песен существенно отличаются от героев былин, от богатырей. Герой исторической песни — живой человек, выделяющийся среди других людей не сверхчеловеческой силой, «богатырством», а умом, храбростью, сметкой, уменьем, ловкостью, т. е. обычными человеческими чертами.

Для исторических песен характерна идея общерусского единства, особенно для тех, которые возникли после Куликовской битвы, укрепившей веру в возможность освобождения от иноземного ига. В том, что какие-то фольклорные произведения на эту тему существовали, сомневаться не приходится. Исследователи пытались (и довольно убедительно) выделить в составе древнерусских повестей следы этих начавших создаваться лиро-эпических песен (например, С. К. Шамбинаго выделяет песню о походе новгородцев на помощь Москве[864]). С этим согласны и фольклористы: «Следы исторических песен, в частности связанных с Куликовской битвой 1380 г., обнаруживаются в «Задонщине» и в «Сказании о Мамаевом побоище»[865]. Однако это только следы. Выше была уже сделана попытка объяснить, почему эта битва не нашла своего сюжетного воплощения в русской былине. Но почему же эта битва (равно как и другие крупные столкновения с монголо-татарами — нашествие Тохтамыша 1382 г., стояние на Угре 1480 г. и др.) не послужила поводом к созданию самостоятельной исторической песни?

Полагаю, что причина этого лежит в том, что историческая песня как жанр сложилась только в XVI в. Попытки исследователей «удревнить» этот жанр, отнести время его возникновения к XIII в., к так называемому «рязанскому песенному циклу» (песни о Евпатии Коловрате, об Авдотье Рязаночке и т. д.) подверглись весьма аргументированной и убедительной критике[866]. А. А. Зимин совершенно справедливо сопоставляет возникновение жанра исторической песни с такими явлениями, как «смена актового материала документами приказного делопроизводства, летописного повествования — исторической повестью (и хронографом, добавим от себя! — Л. П.), былин — исторической песнью, иконописания — изображением реального человека»[867]. Конечно, все эти явления не были единовременными. Наоборот, все они были процессами, длившимися во времени. Их корни, безусловно, уходили в предшествовавшие столетия.

Что же касается исторических песен, то хотя они и начали возникать как жанр еще в годы монголо-татарского ига (и произведения на историческую тематику в это время, безусловно, в русском фольклоре существовали), но в самостоятельный жанр в то время они, по-видимому, еще не оформились.