«Академик Мстислав Келдыш»

They died, we filed their fetters, and we heaved them to the shark

Дипломата поручили Стеше Ивановне — нашему корабельному доктору. В её возрасте другие нянчат внуков или, на худой конец, заведуют гидропоникой на каком-нибудь терраформере. Но наша бодрая старушка, сменив шесть кораблей и пережив не менее дюжины первых контактов, считала себя слишком юной, чтобы спускаться в колодец.

Возможно, она ещё отойдёт от дел — но не раньше, чем переживёт всех нас.

Выслушав историю неудавшегося мятежа, она немедленно заподозрила у дипломата и его подручных непонятные симптомы неизвестной болезни и закрыла их в изоляторе судового лазарета вплоть до возможности провести полноценное обследование.

То есть, не раньше базы подскока «Раммштайн-Франкфурт», до которой лететь предстояло полтора года.

Таким образом, проблема осталась одна, и от неё предстояло избавиться любыми подручными способами. И если бы Сайлонский куб грузили на борт в штатном порядке, то решилось бы всё банальной декомпрессией. Но его телепортировали в отсек, чисто физически не предназначенный для хранения предметов такого размера. И это не считая того факта, что куб был явно шире, чем самый широкий шлюзовой люк. Более того, буквально рядом с отсеком, оккупированным Сайлонским послом, крепилась решётка сверхсветового привода, терять которую нам не хотелось.

Земля не уставала интересоваться ситуацией на борту. Принявший вахту Алмаз немедленно отправил им что-то из творчества великого азербайджанского поэта Джафара Кафар оглы Джаббарлы, в подлиннике, обработав предварительно скремблером. Не знаю, как мы будем объясняться, если эту передачу всё-таки расшифруют.

Зато у механиков возникла идея — в итоге, всех способных держать в руках хоть что-нибудь, направили на демонтаж переборок трюма. Идея заключалась в том, что в центральном трюме есть участок примерно по размеру куба, не отягощённый никакими дополнительными шпангоутами. Оставалось лишь освободить дорогу и, затем, вращая корабль маневровыми двигателями, заставить куб перекатиться по стенке к этому участку.

Реализовать решение оказалось не в пример сложнее — несколько часов пилоты заставляли корабль вертеться волчком, а в это время в трюме, упираясь в балки ногами, мы пытались сместить куб, неизменно тяготеющий к светилу.

Наконец, в чью-то голову в рубке пришла гениальная мысль: уравнять скорость корабля со скоростью куба, развернуть корабль кормой к солнцу, и, чуть притормаживая, подвести куб к намеченной части обшивки. Стоит ли говорить, что в трюме, атмосфера которого превратилась в густую взвесь из матерщины и пота, это решение приняли на «ура».

И вот, куб на месте, Лена выкладывает взрывчатку по периметру будущего отверстия, задраивает за собой люк, выпускает из шлюзов воздух, чтобы уменьшить повреждения и, наконец, щёлкает кнопкой детонатора.

Экипаж через иллюминаторы наблюдает, как несостоявшийся Сайлонский посол, всё ускоряясь, летит к звезде, навстречу неизбежной развязке.

Мы молчим, каждый думает о своём.

Капитан, скорее всего, думает о том, что лунный паром — не худший способ закончить карьеру.

Лена — о том, что все мужики — козлы.

Стармех тихо радуется заработавшему приводу Казимира.

Я пытаюсь вспомнить, какая же строчка идёт за «She will need no half-mast signal, minute-gun, or rocket-flare».

Алмаз думает о бабах в целом и француженке с «Мистраля-34» — в частности.

Жорик Гольдман вспоминает маму.