«Лимонка» в тюрьму

Отрывок из книги «Тюрьма»

Сравнительно долго в Крестах палачествовали трое прапорщиков, которые сами дьявольски гадко ушли из жизни. Говорят, что равнодушно-благодушный хлопотун-бормотун Якубович испустил дух в жутких раковых муках; безудержно-скотское хамло и рукосуй Александр Невзоров (не тот) благополучно повесился с первого же захода; ну а третий без возвратно-пьяным махом выпал из окна своей же девятиэтажки. В общем, как тут не поверить в кару Всевышнего за подённые убийства беззащитных, пусть хоть даже и законно приговорённых. Может, поэтому-то и помалкивали палачи, незримо предчувствуя гнев Владыки.

Однако от любого более-менее внимательного взора не могло ускользнуть, как обычно накануне расстрела расхлябанный тюремный телетайп бодренько отстукивал кратенькое сообщение из столицы, что чьё-то обязательное по закону ходатайство о помиловании равнодушно отклонено, а после его перепроверки наступала готовность приведения приговора в исполнение. То бишь осуждённому оставалось дышать не более суток, пока все участники этого «мероприятия» (именно так строго предписывалось именовать казнь при внутритюремном общении) не исполнят свои приготовительные обязанности: два аттестованных острожных шофёра проверяли автофургон для перевозки трупа, искали лопаты, получали со склада брезент и на хоздворе заместо могильного креста приваривали к куску уголка металлическую пластинку, на которой писали учётный номер подрасстрельного; хозяйственник звонил директору «Северного» кладбища и сообщал ему, что завтра в Крестах планируется «мероприятие», поэтому нужно будет успеть вдоль задворков кладбищенской ограды откопать трактором «Беларусь» небольшую траншейку, в продолжение уже длиннющего частокола предыдущих захоронений.

Утром следующего дня дежурный палач (один из троих) получал в оружейке табельный «макар» и два патрона (по инструкции: первый – в голову, контрольный – в сердце), а также большую бутылку водки. На складе всегда хранилось несколько ящиков «Пшеничной», коя полагалась экзекуторам для нервной расслабухи, но только после расстрела, а не до него. Обычно на сие правило особого внимания не обращали, поэтому «расстрельщики» заблаговременно бывали уже навеселе. А у Невзорова и полстакана «пшенички» воспламеняло внутри детонатор жгучего желания враз пострелять всех подряд, и без всякого суда, для чего имеющейся парочки патронов было явно в обрез, поэтому собутыльники-подельники обычно тихонько увещевали его унять прыть, спуститься в подвал и убить там уже загодя приготовленного.

Действительно, в небольшом безоконном подвальном склепе, отгороженном глухой стеной от соседнего склада узилищной канцелярии, нервно томился в тесной клетке приговорённый. Его туда доставил усиленный наряд тюремных стражников, которые сразу после обеда вломились к нему в камеру на отделение ВМН (высшая мера наказания), что находится прямёхонько над этим подвалом, и как ни в чём не бывало, даже не дав ему допить чай, спровадили по внутренней лестнице этажом ниже, якобы «для беседы», где наглухо заперли в стальную клетку из толстых арматурных прутьев и вышли вон.

Оглядевшись в мрачноватом подвале, обречённый мог заметить посреди него небольшой стол, три стула да ещё один угловой выход, похоже, во двор, а также резиновый шланг, из которого по бетонному полу тихо струилась под крышку люка вода.

Вероятно, не всем суждено было догадаться, что это за послеобеденная «беседа» их тут ожидает, потому как на перемычке клетки лишь только один успел нацарапать: «До встречи на Северном». Остальных же финишное в их жизни озарение, наверное, настигло лишь за миг до выстрела. Человек, каким бы он ни был, так уж устроен: надежда последней покидает даже уже хладный труп.

По расстрельным правилам при казни, наряду с палачом, обязаны были присутствовать: начальник Крестов, соответствующий помощник городского прокурора да тюремный врач, основная задача которого заключалась в констатации смерти после контрольного выстрела. Именно для этой компашки и предназначались стол со стульями, восседая на коих «комиссионеры» сперва доподлинно устанавливали, кого конкретно они тут собираются казнить и тот ли заключённый находится в клетке, а затем должны были огласить меру наказания с отказом в удовлетворении ходатайства о помиловании и объявить приведение приговора суда в исполнение, разумеется, без всякого пресловутого «последнего желания». Далее наступал черёд палача с его двумя патронами, первый из коих каждый «расстрельщик» использовал по-своему. Например, улыбчивый Якубович наловчился убивать сразу и, надо полагать, безболезненно. А после невзоровского угрюмо-злобного выстрела в упор человек-де жутко орал, пока он его добивал…

Всё это с завидной регулярностью происходило буквально в нескольких шагах от тюремной ограды, за которой во дворе жилого дома на улице Михайлова плескалась размеренная человеческая жизнь, резвились дети, мужики играли в домино, соседи выгуливали собак и белой черёмухой трепыхалось на верёвках сохнущее бельё.

Вслед за совместным подписанием акта о смерти к подвалу со стороны 9-го корпуса подгоняли автофургон. Двое шофёров заворачивали казнённого в брезент, грузили в машину и водой смывали из шланга кровь. Ну а после выезжали в ворота прямо на улицу Комсомола и катили в сторону Парголова, сопровождаемые «Волгой» с обычно довольно уже пьяненькими «комиссионерами», успевшими добавить к положняковой водке свои личные припасы.

На кладбище, а точнее подле него, брезент с казнённым сбрасывали в приготовленную могилями траншейку и в две лопаты шустро засыпали землёй. Напоследок втыкали штырь с нумерованной табличкой, которая могла подсказать сведущему, что кто-то когда-то был жив…

Бельгоп[2]

По молодости я, как многие пацаны, в поисках «романтики» тусовался в одной из известных криминальных группировок Сыктывкара. Ничего «страшного» не делал. Мы с приятелем тогда занимались частным извозом по ночам. В машине на всякий случай лежал газовый револьвер. Однажды нас остановили менты и нашли явно подброшенный боевой ствол. Нам инкриминировали попытку покушения на жизнь одного из ведущих политиков республики. Об этом деле писали почти все местные газеты. Кстати, я в то время состоял в ЛДПР, которую в те времена правительство очень сильно не любило. Меня осудили за незаконное приобретение и хранение огнестрельного оружия. Я получил три года и отправился в Бельгоп.

Начинается всё с карантина. Там администрация старается выделить людей, склонных к стукачеству, и настолько активно их поощряет, что они бегут закладывать сотоварищей, буквально ставя друг другу подножки, кто быстрее успеет! Большинство из них потом имеют от администрации поблажки. Они могут получать дополнительные посылки, в первую очередь попадают под амнистию, переходят на условно-досрочное освобождение или поселение. Для меня всегда в жизни существовало понятие «честь», поэтому таких я за людей не считаю. Именно такие становились во время войны полицаями. В лагерях их уже давно называют «суками».

В карантине с самого начала стараются «сломать» человека. Избиения – обычное дело. Находятся несколько бугаёв-«активистов». С ведома и при поощрении администрации они избивают зэков, отказывающихся, например, выходить с метёлкой на уборку территории. Одному парню в первый же день выбили зубы.

Внутри любой зоны существуют свои законы, которых никогда не истребит даже самая жестокая администрация. О каждом из вновь прибывших мгновенно становится известно абсолютно всё: есть «внутреннее радио», сообщающее и о его «послужном списке», и об образе жизни, и даже сведения о семье. Поэтому, какие бы «песни» ни пел новосёл, обмануть сидящий народ невозможно.

Раньше насильников на зоне «опускали», переводя в разряд «обиженных» («опущенных», «петухов» и пр.). А сейчас многие из тех, кто попадает на зону по этой статье, абсолютно невиновны. Просто мамаши разгульных малолеток, узнав о «грехах» дочек, подают в суд. Немало и настоящих насильников, большинство из которых стремится попасть в актив и с которыми администрация поддерживает тёплые отношения. Но не об этом речь.

Закон не делит осуждённых на «опущенных», мужиков, воров и т. д. Но внутренние законы существуют давным-давно, и с ними нельзя не считаться. Заместитель начальника колонии сознательно дважды провоцировал нас, назначая на должность «баландёра», раздающего пайку, именно «опущенного». Любой на зоне знает, что взять хлеб из таких рук – «в падлу». По этому поводу у нас с администрацией и случился главный конфликт. Мы просто объявили голодовку, которая, правда, достаточно быстро закончилась, потому что в первый раз «хозяин» распорядился снять «опущенного» с раздачи.

Зато во второй раз конфликт затянулся. Мы не раз предупреждали администрацию, что новый «баландёр» постоянно «крысятничает», то есть ворует у нас и без того скудную пайку. Поскольку замначальника никак на это не отреагировал, мы пошли на крайние меры: опять объявили голодовку.

Этот шаг повлёк за собой жёсткие репрессии со стороны администрации. Ко всем взбунтовавшимся был применён приём «маски-шоу». Человек 50 из охраны и контролёров, работающих в зоне, в полной амуниции и при собаках, выстроились по двум сторонам в коридор, по которому прогоняли из барака «голодающих». При этом постоянно кричали: «Бегом!» Бежал ты или нет, всё равно били всех и всем – дубинами и ногами. После избиения посадили всю группу на плацу на корточки, «руки за голову, смотреть вниз», и избиение продолжалось.

Собаки тоже без работы не остались: тебя толкают ногой и дают псу команду «фас!», по которой он начинает рвать на тебе одежду и всё, что попадётся «под зубы». Я лично видел у одного сотоварища прокушенную руку. Впрочем, и толкать-то особой нужды не было, потому что через 20 минут сидения, да ещё на морозе, многие падают сами. А нас продержали так полтора часа! Обратно в барак заводили таким же способом – через дубинки. Когда я потом снял рубашку, увидел в зеркале вместо спины два синих горба. Но я ещё получил по-божески, многим досталось покруче. Несколько человек перед побоищем, не видя другой возможности обратить внимание властей на беспредел, «вскрылись», то есть перерезали себе вены. Мой лучший друг в знак протеста порезал себе горло. Вызванный врач тут же при нас в полутёмном бараке без всякого обезболивания принялся зашивать рану. Делал это так, как будто он зашивает штаны. Мы воспротивились такому отношению к человеку, и он свою «штопку» не завершил. Только через час друга отвели в санчасть, где поставили на горло железные скобы. После этих событий любой зэк, пришедший на медосмотр к начальнику медсанчасти со следами побоев или с собачьими укусами, получал ответ типа: «Да у тебя же просто бытовой синяк».

Санчасть в Бельгопе – отдельный разговор. Где вы в медицинском учреждении встретите на дверях такую табличку: «Заходи тихо, проси мало, уходи быстро»?

В Бельгопе создан специальный шестой отряд, где содержатся только больные туберкулёзом, причём многие из них харкают кровью, то есть имеют открытую форму. По документам они числятся больными на начальной стадии. Но после того, как кто-нибудь из них посидит в спецкамере для туберкулёзников, в то же помещение селят здоровых людей, не проведя даже элементарной дезинфекции. Да и этапников, только что прибывших в зону, частенько помещают в туберкулёзные камеры.

Ещё один момент. Человек хочет курить. Он курит уже двадцать лет, но ни денег, ни сигарет у него в данный момент нет. Обыкновенное человеческое сочувствие – дать ему хотя бы пачку в долг – расценивается администрацией как «отчуждение собственности», что автоматически влечёт за собой наказание.

Кроме этого, на зоне официально и откровенно грабят людей (вернее, их родственников, обычно престарелых родителей). Делается это на вполне законных основаниях. Всё просто: если человек сидит в «строгом бараке», он не имеет права на общение с внешним миром, а деньги, которые ему присылает семья, поступают на его «личный счёт». С этого счёта и берётся некий «штраф», которому подвергается нарушивший правила содержания. Зато отовариться в ларьке он на эти деньги права не имеет – только на те, что он заработал именно в зоне.

Когда при задержании человека составляется акт об изъятии личных вещей, часто делается хитрость. О золотой цепочке пишут: «Цепочка из жёлтого металла». То же происходит с одеждой. Кожаная куртка, обувь, записанные в акт, пропадают, а вместо них дают старьё, которое надеть стыдно. Мотивируется это тем, что вещи потеряли вид во время хранения, например, «их крысы прогрызли». Часто выдаётся акт об уничтожении «попорченных вещей».

Контролёрами в зоне работают в основном контрактники. Многие из них, побывав в шкуре безработного, приходят в обносках, но уже через пару дней щеголяют в кожанках, джинсах и стильных башмаках. Нетрудно догадаться, откуда это. Администрация им таких подъёмных не даёт.

Человек, попавший в зону, если видит, что есть на свете и закон, и порядок, если чувствует человеческое к себе отношение, он сам начинает относиться к государству, в котором живёт, с уважением. Но такая зона, как в Бельгопе, начисто лишит чувства патриотизма любого «радикала»! Я понял одно: в этом «исправительном» учреждении администрация имеет одну конкретную цель: унизить и растоптать человека . Бельгоп – это школа для преступников.

Подготовил М. ЭЙР