«Планы сражающихся царств» (исследование и переводы)

Общая характеристика источников

При изучении вопроса об источниках «Планов Сражающихся царств» первостепенное значение имеют сведения, которые содержит предисловие к ним Лю Сяна. О сочинениях, использованных при его составлении, в этом предисловии сообщается следующее: «Что касается сличенных мною книг о планах Сражающихся царств из дворцовых книгохранилищ, то сохранившиеся там свитки пребывали в беспорядке, были взаимно перемешаны. Имелось еще восемь связок бамбуковых планок, в которых [повествование велось] по отдельным царствам, но они страдали неполнотой. Исходя из [повествований] об отдельных царствах, я в общих чертах расположил [все собранные материалы] во временной последовательности. Отделил друг от друга [тексты], которые не были приведены в порядок, чтобы [различные материалы] дополняли друг друга, устранил повторения и получил тридцать три связки бамбуковых планок... Среди использованных мною книг из дворцовых книгохранилищ были первоначально и "Го цэ", и "Го ши", и "Дуань чан", и "Ши юй", и "Чан шу", и "Сю шу"»

Из текста этой цитаты следует, что источники рассматриваемого памятника делились на две группы: с одной стороны, сочинения, о структуре которых Лю Сян отзывается весьма скептически, а с другой — восемь связок, «в которых [повествование велось] по отдельным царствам»[116]. Упоминаемые здесь «Го цэ» («Планы царств»)[117] и «Го ши» («События [из истории] царств»), судя по их названиям, относились к последней группе. Первая же, по-видимому, включала «Дуань чан» («Недостатки и достоинства»), «Ши юй» («Повествования о событиях»)[118], «Чан шу» и «Сю шу» (две «Книги о достоинствах»).

В замечаниях Сыма Чжэна на комментарий Пэй Иня (V в. н. э.) к «Записям историографа» сохранился следующий фрагмент предисловия Гао Ю, написанного к исследуемому памятнику: «[Книги, в которых были собраны] речи сторонников [междуцарских союзов] цзун[119] и хэн[120] из шести царств, иногда выступали под названием "Недостатки и достоинства", имелись еще именовавшиеся так: "События (из истории] царств". Лю Сян составил из них [сочинение], содержавшее 33 связки бамбуковых планок». Здесь Гао Ю, давая суммарную характеристику источникам «Планов Сражающихся царств», выделил среди них две группы, аналогичные вышеупомянутым, персонифицировав каждую в названии наиболее характерного для нее сочинения.

Впоследствии источники «Планов Сражающихся царств» были, по-видимому, утрачены. Известно, что позднейшая литература, за исключением только что упомянутого предисловия Гао Ю, сведений о них не содержит[121].

Сообщение Лю Сяна о том, что в процессе работы по составлению «Планов Сражающихся царств» им были использованы сочинения, «в которых [повествование] велось по отдельным царствам», представляет большой интерес, так как оно находит подтверждение при анализе современного текста этого памятника. При этом обнаруживаются достаточно характерные признаки зависимости от таких источников, в которых содержание располагалось в соответствии с особенностями политической географии V-III вв. до н. э. В текст «Планов Сражающихся царств» в ряде случаев введено по нескольку вариантов рассказа об одном и том же событии, каждым из которых носит сугубо локальный характер, т. е. освещает те аспекты события, которые представляли насущный интерес для одного из семи Сражающихся царств. Так, дважды сообщается о дипломатической борьбе явившейся следствием военного столкновения между царствами Янь и Ци в районе Цюаня, причем в каждом случае приводятся сведения об акциях одной из сторон, участвовавших в этой борьбе.

1. «Затруднения в Цюане. Между царствами Ци и Янь началась война. Цинь послало Вэй Жаня в Чжао, [чтобы побудить его] вывести войска для оказания помощи Янь в борьбе против Ци. Се-гун[122] послал Вэй Чу в Чжао. Тот сказал [чжаоскому] Ли Сяну: "Если ты, господин, нападешь на Ци, чтобы поддержать Янь, то Ци непременно попадет в трудное положение. В этом случае оно с помощью земельных уступок добьется мира с Янь, чтобы самому вести войну с Чжао. Если так, то ты, господин, самолично соберешь войска для Янь, чтобы оно приобретало [для себя] земли. Поэтому предлагаю тебе такой план: лучше прекрати военные приготовления, не посылай войск за пределы [страны], тогда Ци непременно начнет мешкать [с заключением мира], а это приведет к возобновлению военных действий между [Ци] и Янь. Если [Ци] одержит победу в войне, то его войска будут измотаны, и Чжао сможет приобрести Тан и Цюйни[123]. Если [Ци] потерпит поражение, то оно будет следовать распоряжениям из Чжао. Если так, то мы окажемся в положении арбитров и отторгнем земли как у истощенного [войной] Ци, так и у ослабевшего Янь. Власть над этими двумя царствами перейдет к тебе, господин"»[124].

2. «Затруднения в Цюане. Янь потерпело поражение еще в одной битве. Чжао отказалось ему помочь. Гуай-цзы сказал [яньскому] Вэнь-гуну: "Лучше с помощью земельных уступок добиваться соглашения с Ци. Чжао непременно поможет нам. Если оно откажется это сделать, то все равно придется договариваться [с Ци]". Вэнь-гун сказал: "Хорошо". Приказал Го Жэню, чтобы тот, обещая уступить земли, просил [циского вана] начать мирные переговоры. Как только Чжао услыхало об этом, оно послало войска на помощь Янь»[125].

Об этом циско-яньском конфликте известно лишь из «Планов Сражающихся царств». В приведенных эпизодах упомянуты яньский правитель Вэнь-гун (361-333 гг. до н. э.) и циньский сановник Вэй Жань. Поскольку Сыма Цянь относит начало служебной карьеры последнего ко времени циньского Хуйвень-вана (337-320 гг. до н. э.)[126], то столкновение под Цюанем должно было произойти примерно в 337-333 гг. до н. э. Местонахождение Цюаня-неясно.

В той же связи привлекают внимание четыре эпизода, начинающиеся с известия об осаде крупнейшего чжаоского города Ханьданя войсками царства Вэй (354 г. до н. э.)[127]. Они параллельно повествуют о влиянии вэйско-чжаоского конфликта на внешнеполитический курс царств Ци, Чу, Хань и Сун. Многократно повторяется в «Планах Сражающихся царств» лаконичное изложение истории военно-политического провала антициньской коалиции царств Ци, Чжао, Хань, Вэй и Чу, возглавлявшейся чжаоским сяном Ли Дуем (288 г, до н. э.)[128]. Связанные с этим эпизодом тексты[129] рассказывают о реакции правителей отдельных царств на поражение войск коалиции под Чэнгао[130].

Такого рода параллельные повествования чаще всего начинаются с лаконичного сообщения об определенном событии. Для этого обычно используются трафаретные выражения: «Затруднения близ Цюаня», «Затруднения в Ханьдане», «Затруднения в Чанша», «Затруднения в Наньляне», «Сражение близ Юнши», «Сражение под Ияном», «Сражение под Сюйчжоу», «Сражение под Чанпином», «Сражение под Сянлином», «Инцидент близ Синшаня», «Инцидент в верховьях реки Пу». В некоторых случаях сообщения об определенной исторической ситуации, предшествующие речам государственных деятелей заинтересованных царств, оказываются более пространными: «Циньские [войска] напали на армию вэйского военачальника Си У близ Ицюе» (293 г. до н. э.)[131], «Си У потерпел поражение близ Ицюе»[132], «Си У потерпел поражение»[133], «[Царство] Цинь нанесло поражение Восточному Чжоу, вступило в битву с [царством] Вэй близ Ицюе; убит Си У»[134].

Подобные вводные сообщения служили, по-видимому, своеобразным шифром, с помощью которого внутри сочинения отыскивались повествования с параллельным содержанием. Несомненно, что вводные сообщения могли выступать и в роли хронологических ориентиров: упоминая крупные события политической жизни, хорошо известные по хроникам отдельных царств, они должны были связывать данные повествования с определенным моментом в истории периода Чжаньго. Последнее обстоятельство представляет особый интерес в связи с утверждением Лю Сяна, что «[повествования] об отдельных царствах» служили для него путеводной нитью при распределении собранных материалов во временной, последовательности. Отсюда явствует, что в этой группе источников «Планов Сражающихся царств» были представлены сочинения, в композиции которых соблюдался не только географический, но и хронологический принцип. Сопоставление последнего утверждения с тем обстоятельством, что вводные сообщения дают определенную хронологическую ориентацию следующим за ними текстам, заставляет увидеть в них реликты хронологической канвы, существовавшей некогда в «Планах царств» и в «Событиях [из истории] царств». То же, по-видимому, можно сказать и о вводных сообщениях, начинающихся указанием на год правления местного вана[135].

Очевидно, использование Лю Сяном систематизированных исторических сочинений типа «Планов царств» и «Событий [из истории] царств» было также причиной того, что содержание важнейших разделов исследуемого памятника — «Планы царства Цинь», «Планы царства Ци», «Планы царства Чжао» — отличается последовательностью и полнотой при освещении важнейших исторических событий, определявших эволюцию отношении между Сражающимися царствами в V-III вв. до н. э.

Как отмечалось выше, в процессе компилирования текста рассматриваемого памятника кроме «[повествований] об отдельных царствах» был использован еще ряд сочинений, в частности «Недостатки и достоинства». У авторов эпохи Хань выражение «дуань чан» (или иногда — «чан дуань») встречается довольно часто: «Куай Тун любил рассуждать о чан дуань (достоинствах и недостатках)»[136]; «Бянь Тун изучал дуань чан (искусство рассуждать о недостатках и достоинствах)»[137]; «Чжуфу Янь — житель города Линьцзы в царстве Ци. Он изучал искусство [рассуждать] о достоинствах и недостатках, о союзах цзун и хэн»[138]. Приведенные отрывки заставляют предположить, что «дуань чан», или «чан дуань», — это специфический terminus technicus для особой разновидности практического красноречия.

Действительно, позднеханьский эрудит Фу Цянь (II в. н. э.) в комментарии к третьей из упомянутых цитат писал: «Искусство [рассуждать] о достоинствах и недостатках, о [союзах] цзун и хэн представлено в суждениях, которые содержатся в книгах различных авторов и построены по образцу [речей] Су Циня». Следовательно, система «рассуждений о достоинствах и недостатках» выросла из культивировавшегося в период Чжаньго искусства достигать намеченной цели в междуцарских сношениях с помощью речей и посланий, символом которого был Су Цинь. В этих речах были представлены образцы дипломатического обмана, изворотливости, для них была нормой практика фактических и логических искажений. Все это перекочевало в систему «рассуждений о достоинствах и недостатках», сторонники которой, по словам Сыма Чжэна, «если хотели заставить [других] увидеть в данном деле благо, то говорили о его выгодных сторонах; если хотели заставить [других] увидеть в данном деле зло, то говорили о его теневых сторонах»[139].

Уже на грани эпох Цинь и Хань были известны сочинения, в которых данная система разрабатывалась на материале, связанном по своей тематике с периодом Чжаньго. Об этом говорится, например, в трактате Лю Аня (ум. в 122 г. до н. э.) «Хуайнань-цзы»: «Во времена циского Хуань-гуна Сын неба был презираем и бессилен, местные владетели, пуская в ход силу, выступали против соседей, южные и северные ди друг за другом нападали на срединные государства, положение срединных государств было весьма опасным; земли царства Ци на востоке граничили с морем, а на севере ограждались рекой Хуанхэ, территория его была [весьма] стеснена, полей было мало, и народ постоянно предавался всяким ухищрениям; Хуань-гун думал о бедах срединных государств, печалился о беспорядках, приносимых варварами; он хотел спасти погибающих, продлить угасающие [фамилии], сделать почитаемым сан Сына неба, развить дело, начатое Вэнь-[ваном] и У-[ваном], поэтому и появилась книга "Гуань-цзы"... В более поздние времена владетели шести царств, отделенных друг от друга потоками и ущельями, реками и горами, самовластно правили внутри границ [своих государств], блюли доставшиеся на их долю земли, держали в своих руках кормило власти; [они] присвоили себе право издавать указы, в низших сферах не было [тогда] гегемонов, в высших — Сына неба; пуская в ход силу, они выступали [против соседей] и боролись за влияние; победитель [всегда] оказывался правым; для того чтобы защитить свою страну, чтобы сохранить свои алтари земли и злаков, они полагались на союзные отношения с другими государствами, стремились к укреплению договоров, разламывали верительные бирки, привлекали помощь издалека, поэтому и появилась [книга] о союзах цзун и хэн, о достоинствах и недостатках»[140]. Итак, рассуждения о достоинствах и недостатках, зародившиеся в период Чжаньго, во времена Лю Аня были уже сведены в отдельную книгу, в которой речь шла о взаимоотношениях Сражающихся царств, об их объединении в союзы цзун и хэн. Содержание этой книги, если судить по той характеристике, которую дал ему Лю Ань, во многом перекликалось с «Планами Сражающихся царств», что наводит на мысль об ее идентичности рассматриваемому здесь источнику Лю Сяна. Если взять за основу это предположение, а также другие данные, небесполезной, по-видимому, будет попытка выделить в современном тексте «Планов Сражающихся царств» те материалы, которые могли бы восходить к «Недостаткам и достоинствам».

Как известно, китайская историческая традиция считает Су Циня родоначальником идеи объединения царств по вертикали. Для упомянутых Фу Цянем сочинений, содержавших рассуждения о достоинствах и недостатках, дипломатия Су Циня служила образцом. Эти обстоятельства позволяют отнести к числу таких материалов автономный комплекс, объединяющий семь единых по стилю и композиции речей Су Циня, шесть из которых содержат развернутую проповедь объединения царств по вертикали, обращенную к шести различным правителям[141]. Еще Чжан Ци (1765-1833) обратил внимание на то, что описание в них пограничных земель царств Цинь и Чжао в ряде случаев оказывается в противоречии с политической географией древнего Китая в 30-х годах IV в. до н. э.[142]. Об этом писали и современные китайские историки[143]. Кроме того, текст речей Су Циня изобилует деталями, противоречащими подлинным историческим фактам. Достаточно характерен в этом отношении следующий пример: в речах Су Циня правителям царств Вэй и Хань приписывается намерение «объявить себя восточными вассалами [Цинь], выстроить императорский дворец [для приемов циньского вана], получить [от Цинь] пояс и шапку, весной и осенью участвовать в жертвоприношениях [предкам циньского вана]». Однако на фоне междуцарских отношений 30-х годов IV в. до н. э. эта формула признания вассальной зависимости выглядит явным анахронизмом. Первое достоверное упоминание о том, что Хань и Вэй признали себя восточными вассалами Цинь, связано с событиями 293 г. до н. э., когда объединенная ханьско-вэйская армия была наголову разбита циньцами под Ицюе[144].

Поразителен анахронизм, содержащийся в обращении Су Циня к чжаоскому государю Су-хоу (правил в 349-326 гг. до н. э.). Один из периодов этого обращения начинается словами: «Ныне Фэнъян-цзюнь покинул сей мир...»[145]. В действительности Фэнъян-цзюнь (Ли Дуй) был сяном царства Чжао в первой четверти III в. до н. э. Его имя появляется впервые на страницах других источников намного позднее 333 г. до н. э.[146]. Перечисленные особенности этих речей делают естественным вывод о том, что их содержание носит вымышленный характер и не отражает реально исторической деятельности самого Су Циня[147].

Антитезой речей Су Циня являются речи Чжан И[148], обращенные к правителям царств Вэй, Чу, Хань, Ци, Чжао и Янь. Тема их — борьба за создание проциньского объединения царств по горизонтали как военно-дипломатического союза, антагонистического «цзуну» Су Циня. Речи Чжан И — это, собственно, полемические параллели речей Су Циня. Они построены по такому же композиционному трафарету, а для создания «реального фона» в них использованы аналогичные факты. Однако все то, что в речах Су Циня имеет вид достоинств и прочных гарантий успеха, в речах Чжан И искусно превращено в недостатки и опасные просчеты. Оба комплекса объединяет еще одна весьма выразительная черта: тексты шести речей, связанных с именем Чжан И, изобилуют анахронизмами[149] и, по-видимому, столь же исторически недостоверны, как и тексты семи речей, приписываемых Су Циню. Достоин упоминания и тот факт, что и тем и другим свойственны общие ошибки. Отмеченные нами признаки очевидной внутренней близости этих комплексов дают основание полагать, что они были созданы одновременно и входили первоначально в состав единого сочинения[150], которое с течением времени оказалось, по-видимому, включенным в состав «Недостатков и достоинств».

Серия речей-антиподов Су Циня и Чжан И некогда была сцементирована повествовательной канвой, которая лучше всего сохранилась в соответствующих биографических главах труда Сыма Цяня. Ее фрагменты встречаются и в «Планах Сражающихся царств». В некоторых случаях эти отрывки весьма оригинальны и восходят к варианту сочинения о «странствующих ученых», отличному от того, который был использован Сыма Цянем. Весьма выразителен следующий пример: «[Су Цинь] обращался к циньскому вану, писал ему более десяти раз, но его увещевания не были приняты. [К тому времени] его халат, подбитый черным соболем, износился, сотня цзиней[151] золота была истрачена, его достояние истощилось, и он покинул [царство] Цинь, чтобы вернуться [домой]. Ноги его были оплетены завязками сандалий, за спиной подвешены книги, на плече он тащил короб [с пожитками]. Он исхудал, лицо и глаза его потемнели, вид у него был пристыженный. Когда он возвратился в свое семейство, то жена не встала из-за своего ткацкого станка, [чтобы встретить его], невестка не приготовила поесть, отец с матерью не побеседовали с ним. Су Цинь, тяжело вздыхая, сказал: "Жена отказывается признать меня своим мужем, невестка — свояком, отец и мать — сыном. Во всем этом виновато [царство] Цинь!" Тогда ночью достал он свои книги, разложил несколько десятков футляров [со свитками] и взялся за планы тайгуна[152], изложенные в [его сочинении] "Инь фу". Склонившись над ним, он заучивал его наизусть. Он отобрал в нем [наиболее существенное], усовершенствовался [в его истолковании], с тем чтобы достигнуть [умения] применяться к сложившейся обстановке... Через год, когда [метод] использования сложившийся обстановки был выработан, [Су Цинь] сказал: "Подлинно, это может убедить правителей наших дней". Тогда-то, миновав [заставу] Яньуцзицюе, он встретился для беседы с чжаоским ваном в прекрасном дворце. Он стал говорить, сопровождая свою речь ритмическими жестами. Чжаоский ван был весьма обрадован. Пожаловал ему титул Уань-цзюня (господина над Уанем), вручил ему печать сяна и сотню боевых колесниц; тысяча кусков парчи и узорной ткани, сто пар круглых дисков из белой яшмы и десять тысяч и[153] золота были посланы за ним. [Су Цинь] объединил царства по вертикали и рассеял объединение по горизонтали, чтобы привести в повиновение сильное [царство] Цинь. По той причине, что Су Цинь стал сяном в Чжао, заставы [шести царств] сделались непроходимыми [для циньских войск]. В те времена и обширность Поднебесной, и обилие ее бесчисленных жителей, и авторитет ванов и хоу, и влияние политических советников — все, казалось, слилось в едином стремлении осуществить планы Су Циня. Не было израсходовано ни одного доу провианта, не было хлопот ни с одним панцирем, ни один воин не участвовал в битве, не лопнула ни одна тетива, не изломалась ни одна стрела, а владетели стали близки между собой больше, чем братья...»[154], В этом отрывке механически объединены два структурных элемента повествовательного обрамления речей Су Циня, связанных с разными моментами в его вымышленной карьере. Первый, рассказывая о неудаче Су Циня в царстве Цинь и се ближайших последствиях, объясняет причину антициньской направленности всех дальнейших поступков героя, а также служит введением к его речи, обращенной к чжаоскому вану, которая приведена в другом разделе рассматриваемого памятника (в «Планах царств Чжао»). Второй же явно представляет собой похвальное слово в адрес героя, первоначально завершавшее весь комплекс его речей, с помощью которых правители шести Сражающихся царств будто бы были вовлечены в антициньский союз[155].

В «Планах Сражающихся царств» сохранился также текст, который, по-видимому, служил некогда связующим звеном между речами Су Циня и речами Чжан И: «Циньский Хуй-ван сказал Хань Цюань-цзы: "Су Цинь нанес мне обиду. Он хочет, рассчитывая на свои способности, изменить позиции правителей царств, расположенных к востоку от гор, и объединить их для того, чтобы унизить Цинь. Царство Чжао во всем полагается на многочисленность [своих поданных], поэтому оно первым послало Су Циня [в другие царства] для заключения союзов между владетелями с помощью денег и шелка. Однако владетели не смогут стать едиными, подобно тому как петухи не смогут [спокойно] оставаться рядом на одном насесте. Это тоже очевидно. Я давно уже исполнен негодования [на Су Циня]. Я хочу повелеть Уань-цзы Ци отправиться в [соседние царства] и объявить там, [что они не смогут стать едиными]". Хань Цюань-цзы сказал: "Нельзя [посылать Уань-цзы]. Вот когда потребуется атаковать стены, разрушать города, я стану просить, чтобы послали Уань-цзы. Это принесет нашей стране удачу. Послом же к другим владетелям я прошу назначить заезжего сановника Чжан И". Циньский Хуй-ван сказал: "С почтением принимаю приказ"»[156]. Таким образом, здесь сообщается, каковы были конкретные обстоятельства, побудившие Чжан И отправиться в те царства, где незадолго до того побывал Су Цинь, и произнести перед их правителями речи, представлявшие собой антитезу речей Су Циня.

Современный текст памятника содержит реликты еще одной композиции с вымышленным содержанием, построенной в виде серии речей «странствующего ученого», призывавшего правителей нескольких Сражающихся царств установить между собой союзные отношения. Мы имеем в виду обращение Чэнь Чжэня к цискому вану[157], анонимные речи, произнесенные в царствах Хань[158] и Чжао[159], и анонимное послание яньскому вану[160]. У Ши-дао первым обратил внимание на то обстоятельство, что между этими выступлениями, содержащими страстную и образную проповедь объединения центральнокитайских царств, существует несомненная взаимосвязь[161]. Действительно, анализ их содержания показывает, что во всех четырех случаях неизменно повторяются следующие основные положения: 1) нападение царства Цинь на Вэй и Хань представляет непосредственную угрозу для всех соседних владений; 2) единственная гарантия территориальной целостности и политической самостоятельности центральнокитайских царств — это консолидация сил и взаимная поддержка; в первую очередь необходимо предпринять совместные меры по охране западных границ Вэй и Хань; 3) создание прочного союза центральнокитайских царств заставит Цинь сосредоточить свою внешнеполитическую активность на юге, в чуских землях.

Установление реального внутреннего единства рассматриваемых текстов влечет за собой вывод о единстве их первоначальной атрибуции. Следовательно, весь комплекс условно может быть связан с именем Чэнь Чжэня[162]. Его хронологическая ориентация определяется первыми годами III в. до н. э., поскольку в одной из речей Чэнь Чжэня упоминается об аресте чуского Хуай-вана в царстве Цинь (299 г. до н. э.)[163]. Неаутентичность содержания данного комплекса становится очевидной, если сопоставить некоторые утверждения, характерные для речей Чэнь Чжэня, с подлинной картиной междуцарских отношений в тот период. Так, в чжаоской речи и в послании яньскому вану сообщается о том, что герою якобы удалось создать коалицию из трех Цзинь (т. е. Чжао. Вэй, Хань)[164]. В действительности на протяжении всей первой половины 90-х годов III в. до н. э. царство Чжао ни разу не объединяло свои силы с царствами Вэй и Хань, последовательно игнорируя все включавшие их военно-дипломатические группировки. Еще более неправдоподобен факт присоединения к коалиции трех Цзинь царств Янь и Ци, о чем в рассматриваемых речах сообщается дважды[165]. Как известно, при освещении событий, относящихся к периоду между 318 и 288 гг. до н. э.[166], другие источники не упоминают ни одного случая организации широкого антициньского союза с участием всех владений, расположенных к востоку от гор Тай хан. Несомненно, что первоначальные конкретные политические цели, преследовавшиеся составителями речей Чэнь Чжэня, несходны с теми, которые вложены в речи Су Циня и Чжан И, однако оба комплекса сближает не только внешнее композиционное сходство — и тот и другой представляют собой оригинальные образцы политической прозы, в которых обобщен опыт чжаньгоской дипломатической практики. Для содержания всех эти речей характерен синкретизм двух разнородных элементов, порожденных специфическими условиями периода Чжаньго: искусства дипломатической хитрости и достижений формальной логики.

Названия трех последних сочинений, упомянутых Лю Сяном среди источников «Планов Сражающихся царств», весьма невыразительны. Вряд ли можно надеяться на успех, попытавшись связать с этими сочинениями какие-либо элементы содержания рассматриваемого памятника. По типу своему они, вероятно, являлись разного рода тематическими сборниками исторической прозы, которые, судя по описаниям библиотеки, обнаруженной в 280 г. н. э. в погребении одного из вэйских сановников, были хорошо известны в период Чжаньго. Так, например, в состав этой библиотеки входило сочинение, называвшееся «Разные повествования» («Со юй»), в котором, по словам одного из первых исследователей знаменитой находки в Цзи, были собраны «записи о том, как в разных царствах гадали по странным и загадочным явлениям, снам, щитам черепах»[167]. Упоминаемые Лю Сяном «Повествования о событиях» могли представлять аналогичную по форме подборку текстов, заимствованных из исторических сочинений V-III вв. до н. э.

В «Планах Сражающихся царств» несомненно нашло отражение одно весьма заметное направление позднечжоуской исторической литературы. Есть ряд прямых и косвенных свидетельств того, что в позднечжоуское время получают распространение различные виды писаний биографического характера. Так, по словам Сюнь-цзы, во время погребальной церемонии наследники усопшего «вырезают [на камне или металле] эпитафию и родословную, чтобы с благоговением передать [потомкам] его имя»[168]. Такие краткие надгробные тексты, прославлявшие заслуги усопшего и рассказывавшие о его происхождении, очевидно, могли дать биографам знатных родов форму и материал для полуофициальных повествований о жизни их покровителей. Известно, что в «Происхождении поколений» («Ши бэнь»), сочинении, составленном в конце периода Чжаньго[169], уже имелся раздел индивидуальных жизнеописаний. Об этом свидетельствует следующая цитата, восходящая к утраченному разделу «Происхождения поколений», которая приведена в комментарии Сыма Чжэна к «Записям историографа»: «Согласно "Происхождению поколений", Хуань-цзы породил Вэнь-хоу по имени Сы. В посвященном ему повествовании сказано: "Жуцзы Ци — это сын Вэй Цзюя"». Один из современных авторов, анализировавший данный текст, писал: «Таким образом, в цитируемой Малым Сыма (т. е. Сыма Чжэном) книге "Происхождение поколений" действительно была представлена такая структурная единица, как повествование, при этом в нем описывались не события, а [жизнь] человека»[170].

Наряду с этими формами индивидуальных жизнеописаний, основанных на родовых преданиях и разного рода документальных данных, в конце эпохи Чжоу и в эпоху Цинь появились биографические сочинения, представлявшие собой серию самостоятельных апокрифических рассказов о деяниях героя, связанных лишь общей политической тенденцией. Такова, например, созданная в начале периода Чжаньго книга «Весны и осени мудреца Яня» («Янь-цзы чуньцю»)[171], рассказывающая о советах сановника VI в. до н. э. К сожалению, большая часть «неофициальных» биографий не дошла до наших дней и известна лишь по библиографическим описаниям и цитатам, сохранившимся в трудах комментаторов, средневековых энциклопедиях и т. д.

Современные исследователи считают, что реликты ряда утраченных текстов такого рода сохранены также на страницах биографических глав в труде Сыма Цяня[172]. Такое предположение будет вполне обоснованным и по отношению к «Планам Сражающихся царств». Действительно, дошедшие до наших дней фрагменты биографического повествования о Лу Чжун-ляне («Лу Чжун-лянь-цзы») находят близкие аналогии в современном тексте рассматриваемого памятника[173]. Коллекции речей и диалогов, связанных с именами чжаоского Улин-вана, циньского сяна Фань Суя (Ин-хоу), циского вельможи Тянь Вэня (Мэнчан-цзюня) и других, также, по-видимому, были заимствованы безымянными составителями источников памятника из соответствующих биографических повествований.

Таким образом, в книге, составленной Лю Сяном, получил отражение широкий круг произведений историко-повествовательного, теоретико-политического и историко-биографического направлений.

«Планы Сражающихся царств» и историческая литература эпохи Чжоу

Невозможно выяснить причины появления в конце Чжоу — начале Хань сочинений, представляющих собой цепь речей, бесед и посланий, в которых раскрываются те или иные политические либо стратегические ситуации, обрисовывается внутреннее состояние государства и борющиеся в нем политические силы, отмечаются основные черты характера государственных деятелей и полководцев, без детального ознакомления с развитием древнекитайской исторической литературы. Хотя ее образцы, дошедшие до нас, весьма немногочисленны, сохранилось достаточное число свидетельств, рассеянных по страницам произведений древних и средневековых авторов, которые позволяют судить об истоках и основных направлениях этой литературы.

Хорошо известно, что первые датированные записи были сделаны еще в эпоху Шан (начиная примерно с XV в. до н. э.) жрецами аньянского оракула. Регулярно составлявшиеся ими полные гадательные тексты[174] включали наряду с упоминанием предмета гадания и ответа на заданный вопрос также результативную часть, содержавшую сведения о том, как проявились сделанные жрецом предсказания.

В XII в. до н. э. составители гадательных текстов начинают применять в некоторых случаях точную хронологическую фиксацию гаданий и связанных с ними событий по годам правления шанских ванов[175].

К этому же периоду относятся надписи на костях, лишенные гадательных формул. Они носят чисто «светский» характер и обычно представляют собой весьма краткие рассказы о деяниях вана[176]. Очевидно, в подобных случаях шанский писец использовал готовую форму результативной части гадательного текста. На это, в частности, указывает способ датировки этих сообщений.

Интересно отметить, что некоторые современные исследователи видят в такого рода надписях не результат случайно возникшей потребности сохранить память о каком-либо событии, а свидетельство зарождения в конце Шан практики регулярного составления придворными писцами вана текстов историко-документального характера[177]. Это, по-видимому, соответствует действительности, ибо эпиграфические материалы, относящиеся к периоду, непосредственно следовавшему за падением государства Шан и установлением власти династии Чжоу, открывают картину необычайного роста общественно-политического значения документальных и исторических записей. Тексты, покрывающие поверхность сотен западночжоуских бронзовых ритуальных сосудов, содержат сведения о передаче территорий в управление представителям знати, о многообразных методах вознаграждения за службу, о походах против соседних «варварских» племен и захваченной при этом добыче, о границах между территориями, подвластными различным чжоуским кланам, и т. д. Бронза в этих случаях играла роль «вечного» материала, который должен был сохранить документ в течение многих поколений.

О том внимании, которое в период Западного Чжоу уделялось официальным документам, свидетельствует наличие при ванском дворе специальных архивов для их хранения[178]. (Интересно, что четыре наиболее ранних из числа западночжоуских документов на бронзовых сосудах еще сохраняют некоторые внешние особенности шанских надписей: датировочная формула помещена в них в конце текста. Позже дату стали проставлять в начале текста[179]. В дальнейшем эта особенность сохраняется на протяжении столетий, она становится характерной не только для документов, выданных от имени чжоуского вана, но и от имени многочисленных местных правителей VIII-III вв. до н. э., ее переносят в свои труды составители хроник).

На вопрос, в чьем ведении находились функции, связанные с составлением документальных и исторических записей (наблюдение за календарем и определение, на каком году правления, в каком месяце и в какой день свершилось событие, хранение государственных архивов, точное фиксирование фактов), отвечают свидетельства нарративных источников, относящиеся уже к восточночжоускому периоду, когда в древнем Китае произошло заметное ослабление политической власти чжоуских ванов, сопровождавшееся ростом самостоятельности местных правителей. Современными исследователями было установлено, что составление календаря, включавшего программу государственных богослужений, входило в обязанности ши, особой коллегии чиновников-жрецов[180]. Известно, что им принадлежал также высший надзор за государственными культами: при священнодействиях и церемониях они выступали как жрецы и священнослужители, они же гадали по костям животных и были астрологами[181].

Меньше внимания исследователи обращали на ту сторону деятельности представителей коллегии ши, которая с современной точки зрения носила чисто «светский» характер. Однако свидетельства источников и здесь достаточно выразительны. Начнем с наиболее ранних. В речи чжоуского Цзин-вана[182], приведенной в «Цзо чжуане», содержится следующий рассказ о том, каково было происхождение клановых прозваний нескольких ши, живших в царстве Цзинь в VIII в. до н. э.: «Сунь Бо-янь ведал в Цзинь законами (дянь) и списками (цзи), участвовал в делах управления [страной], поэтому ему дали родовое прозвище Цзи. Когда два сына Синь-ю[183], [происходившие из рода] Дун, прибыли в Цзинь, там появились [новые] ши, носившие фамилию Дун»[184]. В этом отрывке цзиньский ши Сунь Бо-янь выступает как хранитель архива, причем тот факт, что он активно участвовал в политической жизни страны, недвусмысленно указывает на то, что находившийся в его ведении архив был государственным, а не религиозным. Есть другие свидетельства, характеризующие представителей коллегии ши как чиновников, ведавших государственными документами. Так, согласно «Цзо чжуаню», чжоускому нэй ши Шу Син-фу было поручено участвовать в акте вручения указа вана цзиньскому государю (вторая половина VII в. до н. э.)[185]. В том же источнике сообщается, что некий цзиньский вай ши по просьбе одного из сановников дал справку о содержании начальных статей официальных договоров между правителем и главами сильных родов (середина VI в. до н. э.)[186].

Согласно «Планам Сражающихся царств», в Чжао имелась должность юй ши, на обязанности которого лежал прием дипломатических посланий, направлявшихся чжаоскому вану[187]. Как показывает история с луским да ши по имени Кэ (конец VII в. до н. э.), ши, выступая в сложных случаях, возникавших в ходе государственной жизни, в качестве советников, не только знакомили сановников с документальными записями, но и подыскивали подходящие к данной ситуации поучительные примеры как из недавнего прошлого своей страны, так и из общечжоуских исторических преданий и генеалогических легенд[188].

Последнее обстоятельство перекликается с сообщениями источников о том, что некоторые представители коллегии ши исполняли функции хронистов. Так, в «Основных записях царств Цинь» Сыма Цяня под 763 г. до н. э. сказано: «Впервые учредили [должность] ши, чтобы записывать события»[189]. Имеются аналогичные сообщения, относящиеся к периоду Чжаньго: «[Чжаоский ван] встретился с циньским ваном в Мяньчи. Выпив вина и захмелев, циньский ван сказал: "Я слыхал, что ты, чжаоский ван, хороший музыкант. Прошу тебя, сыграй на гуслях". Когда чжаоский ван коснулся струн, циньский юй ши вышел вперед и записал: "В такой-то год, в таком-то месяце, в такой-то день циньский ван и чжаоский ван пировали во время встречи и [циньский ван] приказал чжаоскому вану сыграть на гуслях"»[190]. Сведения о чжаньгоских юй ши были обобщены Ду Ю (735-812), который писал: «В период Чжаньго тоже имелись юй ши. На встрече Цинь и Чжао в Мяньчи каждая из сторон повелела [им] записывать свои поступки. Еще [известно, что] Шуньюй Кунь говорил цискому вану: "Когда юй ши выходят вперед, они выполняют обязанности регистраторов фактов"»[191].

Таким образом, среди многочисленных обязанностей членов коллегии ши выделяется весьма выразительный комплекс, имеющий непосредственное отношение к зарождению и развитию древнекитайской историографии: наблюдение за временем, выполнение функций архивариусов, регистрация фактов. Действительно, в позднечжоуских нарративных источниках имеются ссылки на несохранившиеся сочинения хроникального характера, которые назывались ши цзи (записи ши). В «Люй ши чуньцю» сказано: «Цзы Ся по дороге в [царство] Цзинь оказался проездом в [царстве] Вэй. Был там [один человек], который прочел [одну фразу] в ши цзи [следующим образом]: "Цзиньское войско, как три свиньи, переправилось через Хуанхэ". Цзы Ся сказал: "Это неверно. Здесь говорится, что [событие произошло] в день "ихай". Известно, что иероглиф "и" походит на "сань" (три), а "ши" (свинья) напоминает "хай"»[192]. Упоминает записи ши и Сыма Цянь: «Кун-цзы читал ши цзи. Дойдя до того места, где говорилось о восстановлении [владения] Чэнь [царством] Чу, он воскликнул: "Сколь мудр чуский Чжуан-ван"»[193]. Эти сообщения с несомненностью свидетельствуют, что к V в. до н. э. из отдельных хроникальных записей были уже составлены сводные тексты.

Материалы официальных хронистов служили иногда основой также и для исторических сочинений, обозначавшихся термином «чуньцю» (весны и осени)[194]. К началу периода Чжаньго такого рода сочинения были созданы в большинстве восточночжоуских царств. В одном из фрагментов утраченного ныне раздела из трактата Мо-цзы (ок. 468-376 гг. до н. э.) говорится: «Я видел происходящие из ста царств чуньцю и ши [цзи]»[195]. По кратким упоминаниям в памятниках древней и средневековой литературы, по отдельным дошедшим до нас цитатам сейчас известны чуньцю царств Лу[196], Цзинь[197] и др.

В нашем распоряжении имеется лишь один источник, по которому можно в достаточной мере судить о внутренней структуре и особенностях изложения исторического материала, присущих восточночжоуским хроникам. Это «Чуньцю», известный конфуцианский канон, для которого вышеупомянутый terminus technicus стал именем собственным. Согласно свидетельствам Мэн-цзы[198] и Сыма Цяня[199], Конфуций составил «Чуньцю» на основе различных ши цзи. Материал расположен в ней по годам правления луских царей, живших в период между 722 и 481 гг. до н. э. Внутри каждого годового комплекса записи распределяются по сезонам, иногда по месяцам и дням. Для собранных в «Чуньцю» хроникальных записей характерны крайняя лаконичность и нечеткость в описаниях, что, очевидно, отражает достаточно низкую потребность в фиксации исторических событий. К этому следует добавить, что круг фиксируемых хронистом событий в «Чуньцю» весьма узок, а связь, устанавливаемая между ними, чисто внешняя.

То обстоятельство, что авторство «Чуньцю» с глубокой древности приписывали Конфуцию, поддерживало постоянный интерес к вопросу об истинном характере содержания памятника. Уже в высказываниях столпов раннего конфуцианства были заложены основы ставшего впоследствии традиционным представления о том, что в «Чуньцю» таится концентрированное выражение этикополитической идеи Конфуция.

На протяжении двух тысячелетий «Чуньцю» обросла необозримой ортодоксальной экзегетической литературой, создатели которой неутомимо пытались истолковать ее хроникальные записи как зашифрованные моральные формулы. Это было особенно характерно для ученых направления «школы нового текста» (цзинь вэнь цзя), один из позднецинских реставраторов которой писал следующее: «Те, кто берется рассуждать о "Чуньцю", должны знать, что целью труда Конфуция было создание канона для всех последующих поколений, а не написание истории для одной эпохи. Различия по стилю и структуре между каноном и историей заключаются в том, что история содержит непосредственное изложение собранных [ее создателем] фактов, правда и ложь в ней очевидны, и нет нужды прибегать к восхвалениям и порицаниям, в то время как в каноне необходимо превозносить правду и порицать ложь, чтобы утвердить [неизменные] устои и законы»[200].

Обычно противоречие между крайней скудостью содержания «Чуньцю» и выспренными апологиями ее экзегетов пытались разрешить, истолковывая хроникальные записи этого сочинения как символы определенных этико-политических суждений, изустно передававшихся в кругу сторонников конфуцианской догмы: «"Чуньцю" состоит, таким образом, из двух частей — кратких писаных формул и связанного с ними устного тайного учения. Это тайное учение было сообщено некогда ученикам Конфуция»[201].

Как китайские экзегеты, так и некоторые западные ученые ищут доказательств таинственного «символизма» «Чуньцю» в фактической неполноте и терминологической непоследовательности ее хроникальных записей. Следует сказать, что в течение последних десятилетий проделана значительная работа по реабилитации «Чуньцю» как хроники. С помощью специального статистического анализа доказано, что в тексте «Чуньцю» не содержится никакой скрытой закономерности, свидетельствовавшей бы об его символической нарочитости, и все его особенности объясняются скорее несовершенством и ограниченностью информации, имевшейся в распоряжении составителя памятника[202]. Лапидарность и неустойчивость «формул» «Чуньцю» обусловлена еще и тем, что они восходят к весьма архаическим и несовершенным хроникам.

Имеются и другие доказательства того, что «Чуньцю» действительно была одной из древнейших хроник, а не зашифрованным конспектом этико-политических лекций Конфуция. Так, в ходе специальных исследований было установлено, что из 37 известий о солнечных затмениях, приведенных «Чуньцю», 30 соответствуют расчетам современных астрономов. Данное обстоятельство не только свидетельствует о подлинной историчности этих известий, но и в значительной мере подтверждает достоверность хронологии «Чуньцю»[203].

Как известно, VI-IV вв. до н. э. для древнекитайских царств были знаменательны ростом внутренних социально-экономических противоречий, сопровождавшимся необычайным усложнением и обострением общественно-политической жизни. В этих условиях, естественно, должен был наступить момент, когда рядом с хрониками, объединявшими официальные записи о событиях, стали появляться исторические сочинения, проникнутые разноликой и весьма агрессивной тенденциозностью. Одновременно с этим, как свидетельствуют высказывания тогдашних идеологов, происходила окончательная кристаллизация взгляда на историческое сочинение как на средство воспитания или политическое руководство. Так, один из сановников чуского Чжуан-вана (правил в 613-590 гг. до н. э.), комментируя перечень дисциплин, на основе которых было построено образование наследника, утверждал: «Преподавая ему (т. е. наследнику) чуньцю, побудишь его почитать добро и порицать зло»[204]. По-видимому, круг чуньцю, упоминаемых в данной цитате, не был ограничен официальными хрониками и включал нравоучительные повествования, подобные тем, которые использовал в своем трактате Мо-цзы. Ставшая известной благодаря последнему обстоятельству «Чжоуская чуньцю» («Чжоу-чжи чуньцю») содержала рассказ о безвинно казненном сановнике Сюань-вана, который имел совершенно определенную назидательную сущность, сформулированную Мо-цзы в следующих словах: «Государи поучают своих сановников, а отцы предостерегают своих сыновей: "Будь осторожен, будь осмотрителен! Всякого, кто казнит невиновного, постигает несчастье, ему мстят духи"».

Несомненно, что использованное Мо-цзы сочинение не было официальной чжоуской хроникой, а представляло собой серию моралистических памфлетов, созданных на основе устных полулегендарных сказаний о героях и событиях прошлого. Такого рода сказания, слагавшиеся во многих восточночжоуских царствах, постепенно складывались в своеобразную историческую традицию, параллельную той, которая фиксировалась хронистами. Чжаньгоские авторы обращались к ней как к источнику информации. Так, в трактате Мо-цзы мы читаем: «С древности до нынешнего времени, начиная с того момента, как появился человек, видывал ли кто-нибудь такое явление, как судьба, слыхивал ли кто-нибудь о ней? Конечно, нет... В таком случае, почему не справиться об этом в передающихся [из поколения в поколение] высказываниях правителей, в распространенных повсюду повествованиях?»[205].

Наряду с приведенным выше примером с «Чжоуской чуньцю», у чжаньгоских авторов можно найти достаточное число свидетельств того, что генеалогические легенды, полупоэтические предания и нравоучительные сказания собирались и записывались в достаточно широких масштабах. Так, объединявшие их сочинения[206] упоминаются в «Люй ши чуньцю» под названием гу цзи (записи о былом)[207] и шан гу цзи (записи о глубокой древности)[208]. Составители трактата «Хань Фэй-цзы», неоднократно цитировавшие такого рода тексты, именуют их просто цзи (записи)[209]. Имеются также упоминания особых тематических сборников с легендарно-мифологическим содержанием: «Когда возвысился [дом] Чжоу, феникс кричал в горах Цишань. [Когда дом Чжоу] стал приходить в упадок, Ду Бо поразил стрелой вана в Хао. Все это есть в записях о духах»[210].

Опыт развития исторической литературы в разных странах мира учит, что, когда изображение событий прошлого начинает служить целям преподнесения известного поучения, возникает потребность рассматривать поступки правителей и их приближенных, а также весь комплекс государственных дел вообще в связи с их причинами, сопровождающими обстоятельствами и следствиями. Для создания развернутых и внутренне мотивированных повествований как нельзя лучше подходили и форма и обширный материал зафиксированного в позднечжоуское время исторического предания.

Период Чжаньго был временем создания первой пространной летописи, соединившей краткие хроникальные записи с развернутыми историческими повествованиями, сложившимися под влиянием исторического фольклора.

Мы имеем в виду сочинение, известное со времен Лю Синя как «Цзо чжуань». В серии специальных исследований, посвященных анализу «Цзо чжуаня», время составления этого памятника определяется второй половиной IV в. до н. э.[211] или же концом IV — серединой III в. до н. э.[212]. Историческое повествование в «Цзо чжуане» охватывает период с 722 по 463 г. до н. э. Материал в нем распределен по годам правления луских царей. Однако собственно луская история занимает в памятнике довольно незначительное место. В центре внимания историографа оказываются важнейшие события, происходившие на территории всех владений того времени.

Следует отметить, что содержание памятника включает два разнородных элемента: большую общекитайскую летопись и весьма ограниченную по размерам серию комментаторских заметок к «Чуньцю». Пока еще точно не установлено, когда эти элементы были слиты в едином тексте. Характерно, однако, что в наиболее ранних сообщениях об этом памятнике он предстает прежде всего как историческое сочинение. Одно из таких сообщений принадлежит Сыма Цяню, предложившему свою версию истории его создания: «Цзо Цю-мин, благородный из царства Лу, испугался, что у учеников и последователей [Кун-цзы] основы [мировоззрения] станут несходными, что [каждый] будет следовать своим устремлениям, что исчезнет истинный смысл [учения Кун-цзы]. По этой причине он, следуя ши цзи, [собранным] Кун-цзы, подробно обсудил его высказывания и создал "Чуньцю господина Цзо" ("Цзо ши чуньцю")»[213]. Общепризнано, что за «Чуньцю господина Цзо» здесь скрывается то же сочинение, которое впоследствии стали именовать «Цзо чжуанем». Следовательно, первоначально в названии этого сочинения отсутствовали какие-либо указания на его зависимость от конфуциевой «Чуньцю».

К аналогичным выводам заставляет прийти содержание двух нижеприведенных фраз, заимствованных нами из других разделов труда Сыма Цяня: «В 26-й год [правления] чжоуского Сян-вана прибавили три дополнительных месяца, а чуньцю осудила это»[214]; «Прочитав древний текст чуньцю, я узнал, что [царство] Юй, расположенное между срединными владениями, и Гоу-у, расположенное среди цзиньских [варваров] мань, были связаны братскими узами»[215]. В обоих случаях Сыма Цянь, ссылаясь на безлично-обобщенную чуньцю, как бы символизировавшую восточночжоуский исторический источник вообще, имел в виду, как многократно уже отмечали и старые комментаторы и современные исследователи, факты и утверждения, представленные ныне в тексте «Цзо чжуаня»[216].

Одна из самых характерных особенностей «Цзо чжуаня», резко отделяющая его изложение от изложения хроники, положенной в основу «Чуньцю», — это обилие прямой речи. Если повествовательная часть «Цзо чжуаня» дает ясное описание внешнего хода событий, то в речах содержится ключ к уразумению их внутренней истории. Как правило, в «Цзо чжуане» через речи открывается субъективный мир действующих лиц летописи, в них они выражают свои намерения и побудительные причины своих поступков.

Каковы же истоки того пристрастия, которое историографы периода Чжаньго питали к прямой речи? Очевидно, не последнюю роль здесь играла зависимость от традиций и приемов исторического фольклора. Но был более важный, на наш взгляд, исток, о котором свидетельствуют весьма выразительные материалы древних эпиграфических и нарративных памятников. Мы имеем в виду то влияние, которое оказывали на историографов некоторые стилевые особенности ранней документальной прозы, а также высокая культура посольской, воинской и других типов устной речи, характерная для позднечжоуского времени.

Как известно, приказы и установления первых чжоуских правителей, нанесенные различными способами на поверхность бронзовых ритуальных сосудов, составлялись придворными писцами в форме речей, обращенных к владельцу сосуда и всем читателям надписи[217]. Распространенность подобных документальных текстов, содержание которых, по-видимому, имитировало речи, произносившиеся во время торжественного вручения инвеституры и в других официальных случаях, указывает на то, что речь издревле считалась важнейшим элементом государственного ритуала и политической жизни. В связи с этим особый интерес представляют сообщения источников о том, что в чжоуское время существовало обыкновение записывать содержание устных выступлений. Если верить дошедшим до нас преданиям, то этот обычай был известен уже во времена первых ванов из дома Чжоу.

В источниках периода Восточного Чжоу появляются уже вполне достоверные упоминания о практике письменной фиксации устных выступлений[218]. В составленной Сыма Цянем биографии Мэнчан-цзюня, циского сановника, жившего на грани IV-III вв. до н. э., сказано: «Когда Мэнчан-цзюнь (т. е. Тянь Вэнь. — К. В.) готовился принять гостя для беседы, то за ширмами обычно располагался сопровождавший его ши. [Он] записывал суть беседы между господином и гостем»[219]. В текстах памятников, сложившихся в V-III вв. до н. э., можно найти еще целый ряд упоминаний о том, как ученики записывали слова своих наставников[220], как придворные писцы записывали понравившиеся правителям высказывания советников[221].

К периоду Восточного Чжоу относятся сообщения источников о появлении при дворах ряда правителей особой категории высших сановников, которые, будучи знатоками государственного красноречия, подготавливали официальные выступления своих коллег. Весьма показательные сведения о том, каким важным моментом подготовки дипломатических акций в царстве Чжэн было составление посольских речей, содержатся в следующем отрывке из «Цзо чжуаня»: «[Одной из сторон] государственной деятельности Цзы-чаня был отбор и использование [людей], наделенных способностями. Фэн Цзянь-цзы мог принимать решения по поводу важнейших дел. Цзы-дашу был красив и образован. Гунсунь Хуй обладал способностью знать обо всем, что делалось в соседних владениях, а также мог определять родовые и фамильные прозвища тамошних сановников, последовательность занимаемых ими постов, степень их знатности, их способности и отрицательные свойства[222], кроме того, он был искусен в составлении речей и распоряжений. Би Чэнь был способным советником, он добивался успеха, когда не город, а открытое поле становилось ареной [осуществления] его замыслов. Когда в царстве Чжэн намеревались войти в какие-либо сношения с местными владетелями, Цзы-чань справлялся у Цзы-юя о том, что происходит в соседних царствах, и поручал ему составить речи и распоряжения. Би Чэня он посылал в колеснице в поле и повелевал ему поразмыслить, подходят или нет [эти речи и распоряжения для данного случая]. Сообщив об этом Фэн Цзянь-цзы, он поручал ему [подготовить] окончательное решение. После этого [все] передавалось Цзы-дашу, обязанностью которого было дать ход [делу] и ответствовать гостю (т. е. послу из другого царства)»[223]. Описываемые здесь специальная подготовка и обсуждение содержания речей, предварявшие произнесение их перед послами соседнего государства, свидетельствуют о том, что речи имели большое политическое значение и оказывали на события достаточно заметное влияние.

Таким образом, из вышеприведенных материалов с очевидностью следует, во-первых, что в позднечжоуское время произнесенные в официальной обстановке речи приравнивались к важным государственным документам, во-вторых, что для тогдашних историографов речи, как и события, должны были в равной мере иметь значение фактов, с которыми необходимо считаться. Данные обстоятельства, очевидно, и породили у позднечжоуских авторов стремление собирать нанесенные на бамбуковые дощечки записи содержания устных выступлений, а также разного рода сведения о них, передававшиеся в устной традиции. Они же, по-видимому, привели к тому, что описание внутренних факторов, определявших, по мнению создателей «Цзо чжуаня», эволюцию междуцарских отношений и развитие политической ситуации внутри царств, было осуществлено с помощью интерполирования речей в текст развернутых исторических повествований.

Если вспомнить приведенные выше слова Сыма Цяня о том, что ши фиксировали суть речей и бесед, то станет очевидным, что в распоряжении позднечжоуских авторов первоначально были лишь контуры устных выступлений. В то же время все сколько-нибудь значительные образцы государственного красноречия, представленные в «Цзо чжуане», обладают весьма богатым, многоплановым содержанием и часто напоминают скорее публицистические трактаты на политические темы, чем речи, предназначенные для произнесения.

Очевидно, литературная судьба речи в позднечжоуское время мало зависела от «произнесенного» оригинала, ибо контуры ее, сохраненные первоначальной записью, дополнялись через несколько десятилетий, а может быть, и столетий после того, как была сделана эта запись. Такая обработка первоначальной записи могла быть произведена официальным историографом, от которого потребовали идеологического обоснования каких-либо внешнеполитических акций или внутренних реформ правителя. Под его кистью запись оживала, заполнялась историческими уподоблениями, цитатами из древних од, извлечениями из преданий, образцами народной мудрости и т. д. Аналогичная операция могла быть проделана и кем-либо из литературно образованных людей позднечжоуского Китая, не связанных с официальной историографической школой, среди которых также было достаточно ценителей и знатоков государственного красноречия, коллекционировавших записи его лучших образцов. По-видимому, в результате усилий и тех и других были созданы многочисленные комплексы самостоятельных исторических рассказов, в которых в ткань повествовательно-летописного изложения введены передаваемые прямой речью устные наставления, увещевания и советы, произнесенные «добродетельными» сановниками и учеными при разнообразных обстоятельствах и перед различной аудиторией[224]. Собранные вместе, эти рассказы составили книгу под названием «Повествования о царствах».

Наиболее ранние исторические события, упоминаемые в «Повествованиях о царствах», относятся ко времени Западного Чжоу. Однако содержание основной массы исторических рассказов памятника связано с более поздним периодом — VIII-V вв. до н. э. В соответствии с особенностями политической географии этого времени текст памятника включает несколько больших разделов: «Повествования о царстве Чжоу», «Повествования о царстве Лу», «Повествования о царстве Ци». «Повествования о царстве Цзинь», «Повествования о царстве Чжэн», «Повествования о царстве Чу», «Повествования о царстве У» и «Повествования о царстве Юэ». Цепь исторических рассказов каждого раздела часто скреплена лишь хронологической последовательностью изложения и не имеет той логической связи, которая присуща сходным или же вытекающим одно из другого явлениям.

Поскольку вопрос о датировке «Повествований о царствах» не был еще предметом специального исследования, время составления дошедшего до наших дней текста памятника[225] может быть определено лишь приблизительно, на основании некоторых частных наблюдений. Так, установлено, что встречающиеся в тексте разделов «Повествования о царстве Чжоу»[226] и «Повествования о царстве Цзинь»[227] характеристики положения Юпитера были основаны на астрономических наблюдениях, выполненных в IV в. до н. э.[228]. Доказано также, что данная в описании административной реформы Гуань-чжуна («Повествования о царстве Ци»)[229] статистическая характеристика такой территориальной единицы, как сянь, соответствует стандартам, сложившимся лишь в период Чжаньго[230]. Следовательно, момент, когда «Повествования о царствах» появились на свет в форме, близкой к современной, должен был наступить где-то на протяжении IV-III вв. до н. э.

Как следует из изложенного выше, хронологические рамки «Повествований о царствах» и «Цзо чжуаня» совпадают. Поэтому вполне естественно, что в обоих памятниках весьма часто действуют одни и те же герои, упоминаются одни и те же события, приводятся одни и те же выступления. Видимо, последнее обстоятельство в свое время немало способствовало зарождению версии, считающей мифического Цзо Цю-мина автором и «Цзо чжуаня» и «Повествований о царствах».

Бань Гу, синтезировавший противоречивые сведения о Цзо Цю-мине, сообщаемые Сыма Цянем, первым коснулся вопроса о взаимоотношениях этих источников. По его мнению, в «Повествования о царствах» были включены материалы, оставшиеся у Цзо Цю-мина после завершения «Цзо чжуаня»[231].

Новая интерпретация этого вопроса была предложена почти два тысячелетия спустя, когда среди цинских ученых начали раздаваться голоса о неаутентичности «Цзо чжуаня». В трудах Кан Ю-вэя, одного из вождей реформаторского движения в Китае конца XIX в., окончательно выкристаллизовалась теория, согласно которой «Цзо чжуань» представлял собой искусную подделку Лю Синя[232]. По Кан Ю-вэю, основой для «Цзо чжуаня» послужила хронологическая схема «Чуньцю», которую Лю Синь заполнил историческими материалами, заимствованными из древнего текста «Повествований о царствах»[233]. В современном тексте памятника Кан Ю-вэй и его сторонники видели лишь «остатки расчлененного Лю Синем [древнего текста]»[234].

Как известно, в ходе возникшей в 20-х годах XX в. дискуссии большинство исследователей отвергли взгляды Кан Ю-вэя на «Цзо чжуань». В связи с этой дискуссией рядом филологов и историков был проделан параллельный анализ «Цзо чжуаня» и современного текста «Повествований о царствах». Результаты его весьма выразительны. Вот вывод одного из исследователей: «Грамматический строй, структура, [особенности] описания событий и имена, характерные для "Повествований о царствах", отличают их от "Цзо чжуаня", поэтому оба источника никоим образом не могли возникнуть в результате расчленения одной книги»[235].

Однако отказ от теорий Сыма Цяня — Бань Гу и Кан Ю-вэя вовсе не означал решения проблемы взаимоотношений текстов «Цзо чжуаня» и «Повествований о царствах». Наличие в них параллельных по теме исторических повествований, в которых изложение часто ведется в одних и тех же выражениях, естественно, требовало своего объяснения. Согласно мнению Хун Е, причина данного явления заключалась в том, что авторы «Цзо чжуаня» использовали в качестве одного из источников материалы «Повествований о царствах»[236]. Ценность этой гипотезы, как и всякой гипотезы вообще, определяется тем, охватывает ли она своим объяснением все подлежащие ей материалы или же только часть материалов. Здесь мы сталкиваемся с достаточно большим количеством случаев, когда взаимоотношения между текстами этих двух памятников не находят объяснения с позиций данной теории.

Прекрасной иллюстрацией служит рассказ о том, как по настоянию Цай Шэн-цзы чуский влиятельный сановник Цзы-му вернул из изгнания сановника Цзяо Цзюя. (Эти события происходили в 40-х годах VI в. до н. э.). В речи Цай Шэн-цзы, обращенной к Цзы-му, сообщается о том, какой вред внешнеполитическому положению царства Чу наносит бегство за границу его талантливейших сановников и военачальников, находящих приют и покровительство в царстве Цзинь. Цай Шэн-цзы перечисляет военные и дипломатические успехи Цзинь, достигнутые с помощью эмигрантов из Чу. В «Повествованиях о царствах» и в «Комментарии Цзо» перечень этот составляет большую часть рассказа, однако его конкретное содержание в каждом случае обладает рядом весьма характерных различий.

Из этого сопоставления явствует, что хотя в обоих случаях рассказ несомненно восходит к какой-то единой версии, однако его дальнейшая литературная обработка была произведена самостоятельно. Отсюда несходство многих исторических деталей и стилистические расхождения, характерные для двух вариантов речи Цай Шэн-цзы. Очевидно, что здесь зависимость между «Повествованиями о царствах» и «Цзо чжуанем» могла быть только опосредствованной: через устный или письменный рассказ-основу, который каждым автором был переработан в соответствии с его литературным вкусом, политическими задачами и исторической эрудицией.

К сходному заключению можно прийти в результате сопоставления двух версий рассказа о судьбе наследника цзиньского Сянь-гуна. Как известно, переломным моментом в судьбе царевича Шэнь-шэна было назначение его командующим второй армией царства Цзинь (661 г. до н. э.)[242]. По поводу этого назначения сановник Ши Вэй произнес речь, которая представлена в обоих памятниках, но в различных редакциях.

Характерные расхождения между двумя версиями речи Ши Вэя исключают возможность использования первой в качестве непосредственной основы для второй. Очевидно, что в распоряжении авторов обеих версий имелось зафиксированное письменно или дошедшее в устной передаче сообщение о том, что Ши Вэй предсказал наследнику приближение опасности и посоветовал ему бежать за границу. Воссоздавая на этом основании содержание речи Ши Вэя, каждый автор делал акцент на тех моментах, которые были конструктивно важны для его повествования: в первом случае много внимания уделено утверждению, что противоречащее государственным традициям царства Цзинь назначение наследника служит целям тех, кто добивается его устранения; во втором — содержание речи заполнено соображениями в пользу бегства наследника за пределы царства.

Кроме разобранных нами примеров в «Повествованиях о царствах» и в «Цзо чжуане» есть достаточно много других параллельных по теме исторических рассказов, содержание которых, как установили современные исследователи, расходится настолько, что возможность прямой зависимости между ними исключена. Объясняя причины этого явления, один из исследователей писал: «По нашему мнению, и создатель "Повествований о царствах" и создатель "Цзо чжуаня" видели одни и те же исторические материалы, но использовали их в различных целях»[243].

Наши наблюдения, а также данные других исследователей заставляют прийти к выводу, что, несмотря на распространение в период Восточного Чжоу практики фиксации устных высказываний, основное содержание речей, введенных в текст «Повествований о царствах» и «Цзо чжуаня», не представляет собой воспроизведения слов оратора. Те же различия, которые обнаруживаются при сопоставлении разных версии одних и тех же речей и касаются их общего характера, построения, аргументации и т. д., зависят, по-видимому, не от того, что одна речь является первичной записью, сохраняющей в целости действительно сказанное оратором, а другая — ее беллетризованным вариантом. Эти различия являются результатом тенденциозной переработки безымянными создателями обоих сочинений того материала, который был в их распоряжении.

Конкретные методы составления речей, к которым прибегали восточночжоуские историографы, были многообразны. Некоторые, очевидно, руководствовались при этом соображениями, сходными с теми, о которых писал Фукидид: «Что касается речей, произнесенных отдельными лицами в пору приготовления к войне или во время уже самой войны, то для меня трудно было запомнить сказанное в этих речах со всею точностью, как то, что я слышал сам, так и то, что передавали мне с разных сторон другие. Речи составлены у меня так, как, по моему мнению, каждый оратор, сообразуясь всегда с обстоятельствами данного момента, скорее всего мог говорить о настоящем положении дел...»[244]. Однако в «Повествованиях о царствах» нередки случаи, когда потребности проведения определенной политической тенденции в речах, вкладываемых историографом в уста известных исторических личностей, оказывались в противоречии с необходимостью согласовать их содержание «с обстоятельствами данного момента». В этом причина появления анахронизмов. Последние обнаружены, например, в обширном обращении чжоуского тай ши к Хуань-гуну, основателю царства Чжэн (IX в. до н. э.), составляющем основу текста «Повествований о царстве Чжэн»[245].

В «Повествованиях о царствах» использованы также высказывания, приписываемые знаменитым мудрецам и наставникам (например, Конфуцию), которые явно имеют апокрифический характер и заимствованы, очевидно, из устных рассказов-преданий, ходивших в народе[246].

«Цзо чжуань» и «Повествования о царствах» содержат синтез достижений восточночжоуской историографии. В них собрано все лучшее, что было выработано официальными хронистами в области упорядочения и обработки исторических материалов, использованы приемы развернутого и внутренне мотивированного повествования, зародившегося в недрах исторического фольклора, отражены успехи государственного красноречия и т. д.

В состав «Планов Сражающихся царств» вошли сочинения, унаследовавшие многие особенности «Повествований о царствах» и «Цзо чжуаня». Около половины исторических рассказов, составляющих текст сунской редакции исследуемого памятника, построено по структурно-стилистической схеме, характерной для «Повествований о царствах»: вначале в лаконичной повествовательной манере сообщается об определенной исторической ситуации, а далее следуют передаваемые прямой речью высказывания государственных деятелей заинтересованных царств по поводу этой ситуации. Процесс составления этих высказываний был, очевидно, связан с теми же закономерностями, которые отмечены нами на материале «Повествований о царствах» и «Цзо чжуаня».

Нельзя забывать еще об одном весьма важном обстоятельстве: безымянные авторы собранных Лю Сяном сочинений были хорошо знакомы с теми историческими повествованиями, которые нам сейчас известны по «Цзо чжуаню». Действительно, в «Планах Сражающихся царств» имеется несколько больших и малых цитат, заимствованных, как гласит текст памятника, из сочинений типа чуньцю[247]. В настоящее время исторические рассказы, сходные по стилю и содержанию с использованными в тексте «Планов Сражающихся царств», представлены в «Цзо чжуане»[248]. То обстоятельство, что «Планы Сражающихся царств» включают материалы сочинений, сформировавшихся в русле восточночжоуской историографической традиции, заставляет с большим уважением относиться к этому памятнику как к историческому источнику.

Пока еще не предпринималось попыток выделить в тексте памятника элементы, связанные с официальным летописанием периода Чжаньго. Препятствием на пути к этому служит широко распространенное среди исследователей убеждение, что летописные материалы царств Чу, Ци, Чжао, Хань, Вэй и Янь не были доступны ханьским историографам, ханьским редакторам и реставраторам позднечжоуской литературы. Убеждение это базируется на известном свидетельстве Сыма Цяня: «Когда Цинь достигло желаемого, были сожжены распространенные в Поднебесной [списки] "Ши-[цзина]" и "Шу-[цзина]", особенно [пострадали] ши цзи местных владетелей, ибо в них содержалось то, что давало повод для враждебных выпадов и насмешек [над Цинь]. "Ши-[цзин]" и "Шу-[цзин]" появились вновь, так как много их списков хранилось в частных домах, а ши цзи хранились лишь в [архиве] дома Чжоу, поэтому они погибли»[249].

Очевидно, однако, что в данном случае словам Сыма Цяня придают слишком расширенный и категорический, смысл. Действительно, Сыма Цянь говорит лишь о том. что в 213 г. до н. э. был уничтожен комплекс полных летописных сводов шести Сражающихся царств, собранных в архиве чжоуских ванов. Но его свидетельство никоим образом не распространяется на фрагменты и извлечения из ши цзи, которые могли попасть в частные собрания и, подобно «Ши-цзину» и «Шу-цзину», ускользнуть от литературной инквизиции Цинь Ши-хуана. Ведь приведенное выше сообщение Мо-цзы, а также аналогичные сведения, содержащиеся в других источниках периода Чжаньго, свидетельствуют о том, что круг читателей ши цзи был достаточно широк, в него входили не только высшие сановники царств, но и частные лица. Кроме того, в уцелевшем отрывке из утраченной книги Вэй Хуна (I в. н. э.) «Древние установления [дома] Хань» («Хань цзю и») прямо говорится, что Сыма Цянь начал свою многолетнюю научную деятельность с поездок в разные концы великой империи, чтобы собрать ши цзи древних правителей[250], которые, очевидно, содержали и летописные материалы периода Чжаньго.

Очевидно, его розыски не были безуспешными. Ученые давно уже обратили внимание на то обстоятельство, что в главах труда Сыма Цяня, посвященных наследственным домам конца эпохи Чжоу, обильно представлены исторические записи, сделанные от первого лица[251]. По словам одного из современных исследователей, в подобных случаях «Цзы-чан (т. е. Сыма Цянь. — К. В.) цитировал хроники [типа] чуньцю, происходящие из различных царств»[252].

Известно также, что составленная Сыма Цянем «[История] наследственного дома яньского Чжао-гуна» неоднократно именует последнего яньского правителя Си «нынешним ваном». Анализ этого своеобразного анахронизма показал, что в данном разделе труда Сыма Цяня «были использованы исторические материалы, [составленные в то время], когда царство Янь еще не было покорено [царством Цинь]»[253]. Следовательно, при создании своих «[Историй] наследственных домов» Сыма Цянь несомненно опирался на летописные тексты, восходящие к V-III вв. до н. э.[254], причем нередко воспроизводил их, сохраняя все стилистические особенности.

Последнее обстоятельство помогает установить наличие контактов между «Планами Сражающихся царств» и позднечжоуским летописанием. В некоторых случаях повествовательные введения к речам государственных деятелей, собранным в рассматриваемом памятнике, имеют прямые аналогии в летописных текстах, использованных в труде Сыма Цяня.

В левой колонке даны переводы повествовательных введений к речам дипломатического агента трех Цзинь, содержащим остроумный план расторжения циньско-чуского соглашения о взаимной поддержке, заключенного в 304 г. до н. э., и к заявлению чуского посла Хуан Се, пытавшегося доказать циньскому Чжао-вану (правил в 306-251 гг. до н. э.) целесообразность прекращения завоевательных походов на юг[255]. Простое сопоставление свидетельствует, что эти введения представляют собой краткие пересказы летописных статей утраченной чуской истории.

Кроме того, в сунской редакции «Планов Сражающихся царств» сохранилось несколько повествований, которые по содержанию резко отличаются от своих соседей. Ряд специфических особенностей, присущих им, позволяет, по нашему мнению, видеть в них фрагменты сочинений летописного характера. Одно из таких повествований представлено в разделе «Планы царства Чжао»: «[Царство] Вэй нанесло поражение [царству] Чу близ Синшаня, захватило [чуского военачальника] Тан Мина. Чуский ван испугался и приказал Чжао Ину вручить наследнику престола полномочия на заключение мира с владетелем области Се (Се-гуном). Отец-повелитель (Чжу-фу), стремившийся расстроить [их замыслы], договорился с Цинь, завязал отношения с Сун, приказав Чоу Хэ стать сяном в Сун, а Лоу Хуаню стать сяном в Цинь. Чуский ван заключил союз с Чжао. Мирные отношения между Сун и Вэй окончательно расстроились»[256].

Для данного повествования в первую очередь характерно то, что сведения, в нем содержащиеся, вплоть до частных деталей хорошо укладываются в рамки исторической реальности, восстанавливаемой на базе других источников. Действительно, что касается битвы близ Синшаня, то имя чуского военачальника, потерпевшего в ней поражение, позволяет идентифицировать ее с со бытием, описанным в «Люй ши чуньцю» и в «Основных записях царства Цинь».

1. «[Царство] Ци приказало военачальнику Чжан-цзы в союзе с [войсками] Хань и Вэй атаковать [царство] Цзин[257]. Цзин приказало военачальнику Тан Me дать им отпор... Люди из царства Цзин заняли боевую позицию на реке Бишуй»[258].

2. «Ци послало Чжан-цзы, Вэй послало Гунсунь Си, Хань послало Бао Юаня. Они совместно атаковали чуский Фанчэн, захватили Тан Мэя»[259].

В «Основных записях царства Цинь» это событие датировано 8-м годом правления циньского Чжао-вана, т. е. 299 г. до н. э. В соответствии с данными «[Историй] наследственных домов» Чу, Ци, Вэй и Хань эта дата должна быть исправлена на 301 г. до н. э. В «[Истории] наследственного дома Чу» под следующим годом (300 г. до н. э.) приведена запись, напоминающая краткий пересказ второй фразы из приведенного выше повествования: «Тогда [чуский] Хуай-ван испугался и послал наследника престола заложником в [царство] Ци, чтобы добиться заключения мира»[260]. Упоминаемый в повествовании Се-гун (Мэнчан-цзюнь) занимал в то время пост сяна царства Ци. Еще год спустя (299 г. до н. э.) в царстве Чжао произошли знаменательные события. Улин-ван формально отказался от престола в пользу сына, однако фактическое руководство внешней политикой царства продолжало находиться в его руках. Особый статус Улин-вана в царстве после передачи престола сыну отразился и в воспринятом им тогда титуле «отец-повелитель».

В источниках сохранились скупые известия, в которых обнаруживаются признаки энергичного политического сближения между царствами Ци и Цинь в конце IV-начале III в. до н. э.: в 302 г; до н. э. циньский сановник Цзинъян-цзюнь отправился с особой миссией в Ци[261], а к концу срока его пребывания там (299 г. до н. э.) циский Мэнчан-цзюнь был приглашен в Цинь, чтобы занять пост сяна[262]. Обессиленное серией военных поражений, царство Чу искало покровительства у этих могущественных союзников. Такой тройственный союз представлял непосредственную угрозу для Чжао, поэтому Улин-ван «договорился с Цинь, завязал отношения с Сун». Последняя акция имела явно антицискую направленность, ибо царство Ци предприняло в это время серию энергичных мер, стремясь прибрать к рукам владение Сун, которое оно считало сферой своего влияния. Проводившаяся Улин-ваном политика союза с Цинь и изоляции Ци нашла свое наиболее отчетливое выражение в том, что он «приказал Чоу Хэ стать сяном в Сун, а Лоу Хуаню стать сяном в Цинь». Эта фраза перекликается с хроникальной записью циньского историографа: «В результате вмешательства Цзинь Шоу был отставлен от должности Вэнь, [владетель] Се (т. е. Мэнчан-цзюнь), а Лоу Хуань стал чэнсяном»[263]. Сведения, содержащиеся в «Планах Сражающихся царств», дают возможность раскрыть смысл этой записи, ранее казавшейся некоторым комментаторам неясной. Если исходить из текста двух повествований раздела «Планы восточного Чжоу», Цзинь Шоу (в «Планах Сражающихся царств» — Цзинь Toy)являлся в то время чжаоским представителем в Цинь[264]. Одним из результатов его деятельности и было, по-видимому, то, что Лоу Хуань стал во главе административного аппарата данного царства, ибо анализируемое нами повествование прямо называет последнего ставленником Улин-вана.

К сожалению, содержание двух последних фраз этого повествования не находит пока что достоверных параллелей ни в труде Сыма Цяня, ни в иных источниках.

Другой причиной, побуждающей нас видеть в данном повествовании фрагмент одной из чжаньгоских летописей, служит то, что содержащееся в нем лапидарное описание исторических событий напоминает по стилю сохранившиеся в цитатах тексты из вэйских «Погодных записей на бамбуковых планках» («Чжу шу цзи нянь»).

Есть еще одно повествование, которое может представлять интерес в плане поставленного нами вопроса о летописных заимствованиях. Оно завершает раздел «Планы царства Чжао»: «Цинь послало Ван Цзяня против Чжао. Чжао послало Ли Му и Сыма Шана, чтобы дали отпор [Цинь]. Ли Му много раз наносил поражения циньской армии и обращал ее в бегство, убил циньского военачальника Хуань И. Разгневанный этим Ван Цзянь передал много золота Го Каю, фавориту чжаоского вана, и другим [сановникам], сделал их своими лазутчиками [при чжаоском дворе]. Те стали говорить: "Ли Му и Сыма Шан хотят изменить Чжао и перейти на сторону [государя] Цинь, чтобы получить от него многочисленные пожалования". У чжаоского вана возникли сомнения [в верности своих военачальников], и он послал Чжао Цуна и Янь Цзуя на их место. Ли Му был обезглавлен, а Сыма Шан отстранен [от должности]. Прошло три месяца, и Ван Цзянь, воспользовавшись этим, предпринял стремительное нападение, нанес большое поражение [царству] Чжао, уничтожил чжаоскую армию, взял в плен Цяня, чжаоского вана, и его военачальника Янь Цзуя. Так погибло [царство] Чжао»[265].

По стилю и конструктивной форме рассказ об обстоятельствах гибели царства Чжао близок к тому типу пространных летописных статей, которые представлены в «Основных записях о Цинь Ши-хуане» Сыма Цяня. Последний в своем труде дважды использовал этот рассказ: в одном случае он дал его в кратком переложении[266], в другом — процитировал почти полностью, опустив, однако, некоторые характерные детали (в частности, приведенное в «Планах Сражающихся царств» сообщение о том, что Ли Му убил известного циньского военачальника Хуань И)[267]. Оба параллельных текста, внесенные в «Записи историографа», начинаются со столь обычной для летописных статей датирующей формулы, гласящей, что события произошли на 7-м году правления чжаоского вана по имени Цянь. По-видимому, и анонимный составитель сочинения, материалы которого были введены Лю Сяном в «Планы Сражающихся царств», и Сыма Цянь заимствовали вышеприведенный рассказ из несохранившейся летописной повести о политических преступлениях чжаоского вана и его фаворитов, приведших к гибели царство Чжао.

Итак, зачатки исторической литературы в древнем Китае появились почти одновременно с возникновением письменности. На протяжении эпохи Чжоу древнекитайская историография прошла путь от архаических хроник, содержавших крайне лапидарные сообщения о больших и малых событиях в их формальной последовательности, до развернутых исторических повествований, проникнутых морализующей тенденцией и тесно связанных с историческим фольклором. Воздействие разнородных факторов привело к тому, что важнейшим конструктивным элементом этих исторических повествований стало литературное воспроизведение различных типов устной речи. Последняя особенность чжоуской историографии оказала несомненное влияние на авторов тех текстов, которые были собраны в источниках «Планов Сражающихся царств».

Проделанный нами анализ содержания памятника свидетельствует, что связи его источников с историографической традицией этим не ограничиваются. Как можно заключить из слов Лю Сяна, литературно-композиционным принципом «Планов царств» и «Событий [из истории] царств» была хронологическая последовательность изложения материала, что несомненно шло от официального летописания. Влияние этого принципа чувствуется в некоторых случаях и в современном тексте памятника. Кроме того, создатели источников «Планов Сражающихся царств», как мы установили выше, использовали отдельные фрагменты летописей периода Чжаньго в качестве повествовательных введений к речам государственных деятелей и военачальников. Были известны им и исторические повествования периода Чуньцю, заимствования из которых в виде небольших цитат рассеяны по страницам памятника.

О времени составления источников «Планов Сражающихся царств»

В западной востоковедной литературе уже было отмечено, что современный текст «Планов Сражающихся царств» обнаруживает характерные черты той грамматической системы, которая свойственна произведениям, написанным в течение III в. до н. э. («Хань Фэй-цзы», «Люй ши чуньцю» и др.)[268]. Поскольку рассматриваемый памятник представляет собой компиляцию и введенные в него материалы сохраняют свою первоначальную форму, отмеченная особенность свидетельствует, что процесс формирования его источников относится примерно к этому же периоду.

Дальнейшее уточнение и конкретизация этой общей датировки возможны, к сожалению, только в некоторых частных случаях. Здесь прежде всего обращают на себя внимание весьма характерные результаты сопоставления сведений, содержащихся в ряде повествований, включенных Лю Сяном в состав «Планов Сражающихся царств», с хронологической схемой «Погодовой таблицы шести царств» Сыма Цяня и реликтами хронологической схемы «Погодовых записей на бамбуковых планках». Они сводятся к следующему: в случае разногласий между «Погодовой таблицей» и «Погодовыми записями» по поводу датировки тех или иных событий «Планы Сражающихся царств» оказываются на стороне последнего источника. Так, «Погодовые записи» сообщают, что область Се была пожалована Тянь Ину (Цзинго-цзюню) в конце правления циского Вэй-вана[269]. Согласно же «Погодовой таблице», это событие имело место лишь при Минь-ване, внуке Вэй-вана[270]. В разделе «Планы царства Ци» имеется следующее повествование, содержание которого полностью гармонирует с утверждением «Погодовых записей»: «Цзинго-цзюнь был дружен с Ци Мао-бянем. Ци Мао-бянь был человеком, многократно порицавшим [других], что вызвало неудовольствие среди домашних [Цзинго-цзюня]. Ши Вэй осуждал за это Цзинго-цзюня. Цзинго-цзюнь не послушал его. Ши Вэй отказался [от места] и покинул [дом Цзинго-цзюня]. Мэнчан-цзюнь украдкой тоже стал было увещевать [отца]. Цзинго-цзюнь сильно разгневался. Выругав сына и всех домашних, он сказал: "Для того, кто будет с приязнью относиться к Ци Мао-бяню, я без рассуждений сделаю все, [что он пожелает]". Тогда-то поместил его в лучших покоях, приказал своему старшему сыну прислуживать ему, утром и вечером подавать еду. Прошли годы и Вэй-ван умер. На престол вступил Сюань-ван, с которым Цзинго-цзюнь был не в ладах. [Цзинго-цзюнь] отказался [от должности] и удалился в [область] Се. Здесь он жил вместе с Ци Мао-бянем. Прошло немного времени, и Ци Мао-бянь откланялся и собрался в путь, чтобы повидать Сюань-вана. Цзинго-цзюнь сказал: "Ван весьма недоволен мною. Если ты, господин, отправишься к нему, не миновать тебе смерти". Ци Мао-бянь сказал: "Поистине, никому нет дела до моей жизни, настоятельно прошу [разрешить мне] ехать [ко двору]". Цзинго-цзюнь не смог удержать его. Когда Ци Мао-бянь прибыл в Ци, Сюань-ван услыхал об этом и, затаив гнев, поджидал его. На аудиенции, данной Ци Мао-бяню, Сюань-ван сказал: "Ты тот, кого Цзинго-цзюнь любит и [чьи советы] он слушает". Ци Мао-бянь ответил: "Первое — справедливо, а второе — нет. В бытность твою, ван, наследником, я как-то сказал Цзинго-цзюню: "Лучше устранить наследника, а на его место поставить Цзяо-ши, ребенка, [родившегося] у Вэй-цзи". Цзинго-цзюнь заплакал и ответил мне: "Это невозможно. У меня рука не поднимется". Послушай он тогда меня, теперь бы не было у него печали. Это — одно. Когда же прибыл он в Се, то [чуский сановник] Чжао Ян предложил обменять Се на [чуские] земли, во много раз превосходившие [область Цзинго-цзюня]. Я опять советовал пойти на соглашение [с Чжао Яном]. Цзинго-цзюнь сказал: "Я получил Се от покойного вана[271]. Хоть я и в опале у его наследника, но как мне оправдаться перед ним самим? К тому же в Се находится храм покойного вана. Могу ли я отдать Чу храм покойного вана?" Здесь он тоже отказался послушать меня. Это — второе..."»[272].

Другой пример. По хронологической схеме «Погодовой таблицы» вэйский Вэнь-хоу начал править на следующий год после смерти чжаоского государя Сян-цзы, т. е. в 424 г. до н. э.[273]. В процессе критического пересмотра хронологии первых вэйских правителей, произведенного современными исследователями на базе известий «Погодовых записей», было установлено, что Вэнь-хоу занял вэйский престол не в 424 г. до н. э., а 22 годами ранее[274]. Это исправление находится в полном соответствии с тем обстоятельством, что в последней главе «Планов Сражающихся царств», посвященной истории карликовых и полусамостоятельных владений периода Чжаньго (Сун, Вэй, Чжуншань), Вэнь-хоу и Сян-цзы выступают в качестве соперников в борьбе за раздел земель Чжуншань: «Вэйский Вэнь-хоу пожелал уничтожить [владение] Чжуншань. Чан Чжуан-тань сказал чжаоскому Сян-цзы[275]. "Если Вэй приберет к рукам Чжуншань, то это приведет к исчезновению Чжао. Отчего бы тебе, господин, не попросить [отдать тебе] в главные жены дочь [Вэнь-хоу] по имени Цин? Благодаря [твоему сватовству] ей пожалуют земли Чжуншань. Так Чжуншань вновь утвердится"»[276].

Наиболее разительные противоречия между «Погодовыми записями» и «Погодовой таблицей» наблюдаются в области хронологии правителей царства Ци, живших в V-IV вв. до н. э. Как уже отмечалось в востоковедной литературе, здесь также имеются весьма характерные случаи совпадения данных «Планов Сражающихся царств» и вэйской хроники[277].

Очевидно, в ходе уничтожения летописей шести Сражающихся царств, осуществленного в 213 г. до н. э. по приказу Цинь Ши-хуанди[278], погибли и все доступные тогда списки вэйских «Погодовых записей на бамбуковых планках». Только в III в. н. э., когда это сочинение было найдено среди погребального инвентаря в гробнице одного из сановников царства Вэй, содержание его стало известно историографам. Сыма Цянь, который, по-видимому, был знаком с летописанием царств Янь, Чжао, Вэй, Хань, Ци и Чу лишь по разрозненным фрагментам, при воссоздании «Погодовой таблицы шести царств» вынужден был основываться на «Записях [царства] Цинь». Составители последних, несомненно, были хуже осведомлены о последовательности событий, имевших место в центральнокитайских царствах, чем составители «Погодовых записей на бамбуковых планках». Отсюда обилие расхождений между хронологическими выкладками Сыма Цяня и датировками, содержащимися в дошедших до нас отрывках из последнего сочинения. Все это свидетельствует, что рассмотренное здесь совпадение представленных в ряде повествований «Планов Сражающихся царств» исторических данных с хронологической схемой «Погодовых записей» могло возникнуть лишь в доциньское время. Значит, для этих повествований 213 год до н. э. должен быть принят за terminus post quern non.

Для других повествований, входящих в сунскую редакцию рассматриваемого памятника, время составления уточняет terminus ante quern non. Так, комплекс вымышленных речей Су Циня и Чжан И связывает короткий рассказ, в котором циньского вана убеждают направить Чжан И в соседние владения для борьбы с дипломатической доктриной Су Циня. По мысли автора (или авторов) этого комплекса, эпизод должен относиться к 20-м годам IV в. до н. э. Однако в качестве претендента на должность дипломатического агента в этом эпизоде упоминается также Уаньцзы Ци[279], т. е. Бо Ци, циньский полководец первой половины III в. до н. э., получивший в 278 г. до н. э. титул Уань-цзюнь. Очевидно, что такой анахронизм мог появиться лишь спустя несколько десятилетий после смерти Бо Ци в 257 г. до н. э., когда основные вехи его биографии исчезли из памяти современников.

К аналогичным выводам приводит и следующее место в речи Чжан И, обращенной к цискому вану: «Я слыхал, что в трех сражениях между [царствами] Ци и Лу последнее трижды одержало верх. Но вслед за тем как царство Лу попало в опасное положение, последовало его падение. Хоть оно и обладало именем победителя, но на деле погибло. В чем причина этого? Ци — большое [владение], а Лу — малое. Ныне отношения Чжао и Цинь напоминают отношения Ци и Лу. Цинь и Чжао сражались на реках Хуанхэ и Чжан. Дважды сражались они, и дважды Цинь было побеждено. Сражались они под Фаньу. В двух битвах Цинь дважды терпело поражения. После четырех битв оказалось, что Чжао потеряло несколько сот тысяч воинов, что [столичный город] Ханьдань едва держится. Хотя это царство пользуется славой победителя Цинь, но оно потерпело поражение. В чем причина этого? Цинь — могущественное [владение], а Чжао — слабое. Ныне Цинь и Чу породнились с помощью перекрестных браков, Хань преподнесло [царству Цинь] Иян, Вэй передало ему [область] Хэвай, Чжао приняло участие во встрече в Мяньчи и отдало область Хэцзянь, чтобы поладить с Цинь»[280]. Весьма интересно, что в данном отрывке упомянуты удачные для чжаосцев военные действия в районе Фаньу. В «[Истории] чжаоского наследственного дома» о сражении между чжаосцами и циньцами близ Фаньу сообщается только однажды: под 232 г. до н. э.[281]. По мнению Лян Юй-шэна, сведения об этом событии как раз были использованы создателями вымышленных речей Чжан И, произвольно перенесшими их в иную историческую среду. В такой характерной детали, как упоминаемая в этом отрывке передача царству Цинь чжаоской области Хэцзянь, также, по-видимому, отражены события, имевшие место в конце периода Чжаньго. Как известно, царство Цинь впервые приобрело ряд районов Хэцзяня лишь в 236 г. до н. э.[282]. Таким образом, комплекс вымышленных речей Су Циня и Чжан И вряд ли мог быть создан до 230 г. до н. э.

Как известно, историческое повествование в сунской редакции «Планов Сражающихся царств» завершается описанием событий, непосредственно предшествовавших окончательному установлению власти циньских ванов над всеми древнекитайскими царствами (в 221 г. до н. э.). За исключением одного случая, оно никогда не переступает через эту грань. Следовательно, вполне закономерно, что объединитель Поднебесной циньский правитель Чжэн, который, по свидетельству Сыма Цяня, принял в 221 г. до н. э. титул Ши-хуанди (т. е. Первый хуанди), в тексте исследуемого памятника обычно именуется просто «циньским ваном», (т. е. выступает под титулом, который он носил с 246 по 221 г. до н. э.). Однако в трех эпизодах, именно там, где речь заходит о событиях конца периода Чжаньго, циньский правитель назван своим вторым титулом.

1. «Через несколько месяцев после того, как Цай Цзэ стал сяном циньского вана, кто-то оговорил его. Страшась наказания, [Цай Цзэ] под предлогом болезни отказался от должности и возвратил печать сяна. Его стали именовать Ганчэн-цзюнь. Он жил в Цинь более десяти лет и служил Чжао-вану, Сяовэнь-вану, Чжуан-сян-вану. До смерти своей служил Ши-хуанди, был циньским послом в [царстве] Янь. Через три года после того, [как он занял эту должность]. Янь послало наследника заложником в Цинь»[283].

2. «После смерти Сян-вана, сын его по имени Цзянь стал циским ваном[284]. Мать [Цзяня] относилась к [царству] Цинь с почтением, доверяла правителям других царств, поэтому на протяжении сорока с лишним лет правления Цзяня [царство] Ци не вело войн. Циньский Ши-хуан как-то послал к ней гонца»[285].

3. «Что же касается сестры Ли Юаня, прежней любовницы Чуншэнь-цзюня, то она, будучи беременной, попала к [чускому] вану. Со временем родившийся у нее ребенок занял престол в Чу под именем Ю-вана[286]. Как раз в том году, 9-м от начала правления циньского Ши-хуана, было объявлено об истреблении всех родичей Лао Ая, который тоже устроил смуту в Цинь, и об отстранении Люй Бу-вэя»[287].

Было высказано предположение, что те исторические рассказы «Планов Сражающихся царств», которые в соответствии с действительным положением дел именуют будущего Ши-хуанди просто «циньским ваном», должны были быть написаны до 221 г. до н. э.[288]. Однако ввиду того что соображения, лежащие в основе данной гипотезы, весьма умозрительны, этот terminus ante quem non для вышеупомянутых рассказов не кажется нам достаточно надежным. Другое дело с датировкой материалов, в которых упомянут титул «Ши-хуанди» или «Ши-хуан». Их составление можно с несомненностью отнести ко времени после объединения Сражающихся царств под властью дома Цинь. К тому же существует весьма правдоподобное утверждение, что определение ши (первый) было введено в этот титул только после смерти его носителя[289]. Значит, составление этих материалов было начато, по-видимому, не ранее 210 г. до н. э.

В ходе специального изучения установлено сравнительно позднее происхождение и содержащегося в разделе «Планы царства Чжао» комплекса исторических рассказов, в которых описывается политическая борьба вокруг военной реформы Улин-вана. В этих рассказах упоминаются локализуемые на территории современного Вьетнама племена оуюэ[290] и государство Дау[291], которые, по мнению современных исследователей, стали известны китайцам не ранее чем в конце Цинь — начале Хань[292]. Таким образом, содержание данного раздела свидетельствует о достаточной длительности процесса сложения источников «Планов Сражающихся царств», протекавшего, по-видимому, на протяжении всего III и начала II в. до н. э.