Ларин Петр и волшебное зеркало

ГЛАВА 25

Маргариты не было долго — почти целый час. Пётр провёл это время, откапывая занесённый песком железный плот. Он понимал, что это пустые хлопоты, но сидеть сложа руки было выше его сил. Издалека, со стороны фиорда, доносились отголоски издаваемых Кривошипом диких воплей. Гнусный карлик, вероломно заманивший их в ловушку, торжествовал победу.

— Попались, голубчики! — кричал он. — Теперь-то вам оттуда не выбраться! Я получу свою награду, уж будьте уверены! Ну что же вы? Наколдуйте себе лодку, вы, волшебники с Островов! Не можете? То-то же! Грош цена вашей магии!

Он кричал и вопил, издевательски хохотал и снова принимался выкрикивать насмешки и оскорбления. Пётр старался не вслушиваться в эти вопли. Ничего нового Кривошип ему сообщить не мог, всё было ясно без слов. Вероломный карлик задумал это предательство с самой первой минуты знакомства. Очевидно, весть о том, что Её Величество разыскивает мальчишку-чужеземца, каким-то образом дошла до острова Ссыльный, и, увидев Петра, Кривошип сразу сообразил, что это его единственный шанс вернуться на Материк, к привычной жизни. Улучив момент, он спустился в грот и куда-то увёл лодку. Если бы не жадность, толкнувшая его на отчаянную попытку завладеть часами, его план мог бы осуществиться: обнаружив исчезновение шлюпки, Пётр решил бы, что её унесло приливом. Наверное, он попытался бы построить плот, чтобы на нём добраться до Материка. На это ушли бы дни, а может, и недели. Тем временем Кривошип дождался бы прибытия патруля морской гвардии и подал железноголовым какой-нибудь сигнал. Впрочем, ночная драка мало что изменила: теперь Пётр был надёжно заперт в ловушке, которую сам же и захлопнул, завалив единственный ход на поверхность. Теперь Кривошип мог не торопиться и спокойно ждать гвардейцев, потому что бежать его пленникам было некуда.

Пётр ещё немного покопался в сыром песке и бросил это бесполезное занятие. Все четыре железные бочки, некогда державшие на плаву плот Кривошипа, проржавели насквозь. Изъеденное ржавчиной железо крошилось под пальцами, рассыпаясь в рыжую труху, и было ясно, то этот плот отплавал своё уже много десятилетий назад.

Потом вернулась Маргарита. Она выплыла из темноты, как маленький белый кораблик, и, переваливаясь, вышла на берег.

— Я нашла ёё, — сообщила она. — Коротышка спрятал шлюпку в соседней протоке. У него там что-то вроде причала. Надо торопиться, Пётр, пока этот чокнутый карлик не одумался и не увёл шлюпку в какое-нибудь другое место. Тебе придётся плыть. Ты к этому готов?

Пётр пожал плечами.

— Выбора нет, — сказал он. — Правда, плаваю я не очень хорошо, особенно в темноте…

— Снаружи светает, — сказала чайка. — Не бойся, я рядом.

Пётр промолчал. Маргарита была достаточно крупной птицей, чтобы в самом крайнем случае не дать ему утонуть, но лезть в тёмную, непрозрачную воду, где было полным-полно затонувших деревьев, водорослей, камней и бог знает какой ещё дряни, всё равно не хотелось. Кроме того, плыть нужно было довольно далеко и, насколько мог припомнить Пётр, по пути не было ни одного места, где он мог бы выбраться на берег и немного отдохнуть. Это была очень опасная прогулка, но оставаться в гроте он тоже не мог. Наверное, Маргарита могла бы долго кормить его сырой рыбой, спасая от голодной смерти, но ведь были ещё и морские гвардейцы! Да и Кривошип, пожалуй, рано или поздно нашёл бы способ подстрелить так насолившую ему чайку… И потом Петру вовсе не улыбалось провести в тёмном гроте остаток жизни!

— Полезай в карман и держись хорошенько, — сказал он Свистку и вошёл в спокойную тёмную воду.

Вода была тепловатая и казалась чёрной, как сырая нефть. Слабый огонёк оставшейся на берегу керосиновой лампы красноватыми бликами отражался в поднятых Петром мелких волнах. Волны с тихими шлепками ударялись о каменные стены грота, эхо множило и усиливало эти звуки. Под ногу Петру подвернулся скользкий камень. Пётр покачнулся, но удержал равновесие и продолжал идти, пока вода не поднялась до подбородка. Тогда он оттолкнулся от покрытого илом каменного дна и поплыл. Маргарита плыла впереди на расстоянии вытянутой руки и всё время оглядывалась, проверяя, всё ли в порядке.

Солёная вода держала хорошо, и Пётр плыл, не прилагая к этому особенных усилий. Вскоре впереди, в полукруглой каменной арке, блеснул сумеречный свет занимающегося утра, а через минуту Пётр выплыл в узкую протоку, по которой накануне попал на остров. Здесь плыть стало труднее, потому что руки и ноги пловца то и дело задевали стволы затопленных деревьев — скользкие, как спины громадных рыб, норовившие вцепиться в одежду кривыми пальцами корней и сучьев, ещё более отвратительные и страшные оттого, что их было невозможно разглядеть. С каждым таким прикосновением в груди у Петра что-то болезненно обрывалось. Его страх рос с каждой минутой, с каждым мгновением, и вскоре Пётр понял, что если не сумеет совладать с собой, то непременно запаникует и пойдёт ко дну.

— Нет здесь никаких чудищ, — громко сказал он и выплюнул попавшую в рот горько-солёную воду. — Это просто старые гнилые коряги, они не кусаются.

— Конечно, — сказала, обернувшись, Маргарита.

Её тон Петру не понравился — он показался ему слишком беспечным, наигранным, как будто чайка вовсе не была уверена в собственных словах, но не хотела раньше времени пугать своего и без того напуганного спутника.

Неожиданно позади раздался тяжёлый всплеск, от которого у Петра душа ушла в пятки. На голову посыпались брызги, поднявшаяся волна плеснула в затылок, и скрипучий голос Кривошипа гулко прокричал в узкую каменную щель протоки:

— Куда это вы собрались?! Вернись, глупый мальчишка! Ты утонешь вместе с моими часами! Немедленно поворачивай назад, или я за себя не отвечаю! Вернись сейчас же!!!

Эхо многократно повторило его крик. Ещё один камень, больше и тяжелее предыдущего, с шумом плюхнулся в воду чуть ли не перед носом у Маргариты. Чайка ответила на эту выходку возмущённым воплем.

— Ну и пропадай! — кричал сверху Кривошип, один за другим швыряя вниз камни. — Ни дна тебе ни покрышки! Чтоб ты заржавел, проклятый сопляк! Ты ещё не знаешь, какая ужасная смерть тебя ждёт! Эй, мамадзавы! Просыпайтесь, сони, ваш завтрак плывёт! Вкусный завтрак! Ха! Ха-ха-ха!!!

Камни сыпались сверху частым градом, как будто Кривошип годами собирал и складывал их на берегу протоки специально для такого случая. Фонтаны грязно-коричневых брызг взлетали со всех сторон, вода хлестала по лицу, заливала глаза. Пётр поплыл саженками, больше не обращая внимания на коряги, которые по-прежнему цеплялись за его одежду.

— Мамадзавы! — завывал наверху Кривошип. — Эй, мамадзавы, где вы, чтоб вам заржаветь!

«Какие ещё мамадзавы?» — подумал Пётр и вдруг увидел глаза.

Глаза смотрели на него сквозь завесу брызг. Они были большие, по кулаку, ярко-жёлтые, с горизонтальными щелями зрачков и сидели рядышком на макушке плоской, как перевёрнутая суповая миска, коричнево-зелёной головы с широким, до ушей, ртом. Этот рот достигал почти полуметра в ширину и был густо утыкан острыми треугольными зубами. Существо, пристально смотревшее на Петра из воды, сильно напоминало лягушку, если бы на свете водились лягушки размером с большую собаку. Очевидно, это и была одна из тех мамадзав, к которым взывал Кривошип. Судя по зубам, гигантская лягушка питалась отнюдь не комарами, и Пётр понял, что угрозы Кривошипа не были пустыми.

Град камней прекратился так же неожиданно, как начался, и Пётр увидел, что мамадзавы окружили его со всех сторон. Спереди, сзади, справа и слева — повсюду из воды торчали плоские головы и внимательные глаза, которые, не мигая, смотрели на Петра. Маргарита с испуганным воплем взлетела в воздух, спасаясь от зубастой пасти, которая едва не схватила её за лапу. Треугольные зубы сомкнулись со щелчком, как медвежий капкан; поймав воздух, разочарованная мамадзава нырнула, на миг выставив из воды покрытую костяными пластинками спину, и неторопливо всплыла в каком-нибудь полуметре от Петра.

Пётр остановился, слабо шевеля руками и ногами, чтобы оставаться на плаву. Жуткие хищники окружили его плотным кольцом, но почему-то медлили, не торопясь нападать.

— Ешьте его! Кусайте! Рвите на куски! — бесновался наверху Кривошип. — Оставьте от него рожки да ножки!

Пётр беспомощно озирался по сторонам. Выхода не было, и нечем было защититься от мерзких земноводных тварей, кроме короткого детского кинжальчика с украшенной драгоценными камнями рукояткой, больше похожего на красивую игрушку, чем на настоящее оружие. Впрочем, от такого количества хищников его не спасло бы никакое оружие, кроме разве что глубинной бомбы…

«Вот тебе и предначертание, — подумал Пётр, сдерживаясь из последних сил, чтобы не закричать от страха. — Неужели мне предначертано закончить свой путь в желудке у лягушки-переростка? Вот так предначертание! Думай хоть сто лет, всё равно не придумаешь ничего противнее…»

Одна из гигантских лягушек осторожно двинулась в его сторону, отталкиваясь от воды бледными лапами с кривыми острыми когтями. Пётр закричал на неё страшным голосом и взмахнул кинжалом. Мамадзава испуганно отпрянула, издав какой-то странный звук, похожий на бульканье горячего масла в сковороде.

— Ага! — закричал Пётр дрожащим от страха голосом. — Боитесь, жабы! А ну, брысь отсюда!

И он бросился вперёд, отчаянно колотя по воде руками и ногами, уверенный, что в него вот-вот вопьются сотни острых как бритвы зубов. Сердце билось у него в груди, как пойманная птица, глаза вытаращились от нестерпимого ужаса, но он плыл навстречу хищникам, решив дорого продать свою жизнь. Он понимал, что иного выхода нет: договориться с мамадзавами было нельзя, кричать и звать на помощь — бесполезно. И потом это ведь всё-таки были не крокодилы, а всего-навсего лягушки, пусть даже очень большие и зубастые. Ещё чего не хватало — лягушек бояться!

Как ни странно, мамадзавы поспешно расступились, давая ему дорогу, и тут же сомкнулись у него за спиной. Пётр плыл в сопровождении почётного эскорта зубастых лягушек, подковой окруживших его с трёх сторон. Время от времени то одна, то другая пыталась приблизиться, угрожающе щёлкая клыкастой пастью, но тут же испуганно шарахалась в сторону, стоило только Петру повернуться к ней лицом. Они булькали, скрежетали, шипели и квакали, но не нападали. Пётр чувствовал, что ещё немного, и он умрёт если не от лягушечьих зубов, то от нервного напряжения. Странное поведение мамадзав казалось ему необъяснимым и угрожающим. Они как будто гнали его куда-то, и Пётр не удивился бы, увидев, как посреди протоки прямо перед ним всплывает лягушка размером со взрослого бегемота. Но путь по-прежнему был свободен, и Пётр плыл изо всех сил, сопровождаемый сотнями жутких созданий, таращивших на него полные холодной трусливой ненависти глаза.

Он выплыл из протоки на широкую гладь фиорда, как будто выбрался из тёмного переулка на проспект. Мамадзавы последовали за ним, по-прежнему сохраняя дистанцию в полметра. Они тоже нервничали: производимые ими звуки сделались громче, и в гуще стаи то и дело вспыхивали и гасли короткие яростные стычки — раздражённые мамадзавы щёлкали челюстями, хватая друг друга за что попало, и тут же расплывались в разные стороны, сердито шипя и квакая.

Откуда-то сверху спикировала Маргарита и забила крыльями, пытаясь удержаться на одном месте.

— Всё в порядке! — прокричала она. — Они тебя боятся! На тебе акулья кожа, и они думают, что ты — детёныш белого кита! Плыви вперёд и ничего не бойся!

— Конечно, — отфыркиваясь, проворчал Пётр, — тебе хорошо советовать. А мне…

Он не успел договорить. Одна из мамадзав неожиданно разинула пасть и буквально выстрелила в Маргариту длинным липким языком, как это делают обыкновенные лягушки, охотясь на комаров. Клейкое серое щупальце обвилось вокруг лап чайки, и в следующее мгновение Маргарита уже была в воде. Она отчаянно била крыльями, пытаясь освободиться, но ничего не могла поделать: мамад-зава держала её крепко.

Не рассуждая, Пётр бросился вперёд и ударил лягушку кинжалом. Брызнула тёмная кровь, когтистая задняя лапа лягнула его в бок, едва не распоров прочную куртку, мамад-зава издала протяжный скрипучий вопль и выпустила добычу. Хлопая крыльями и поднимая тучи брызг, Маргарита неловко, боком оторвалась от воды, выровняла полёт и поднялась на недосягаемую высоту.

Вода вокруг Петра буквально вскипела, когда десятки мамадзав набросились на свою раненую товарку, мгновенно разодрав её в клочья. Пока они утоляли голод, вздымая розовые от крови брызги и оглашая фиорд своими скрипучими воплями, Пётр успел отплыть от них на приличное расстояние.

— Первая протока налево! — прокричала сверху Маргарита. — Это недалеко!

Несмотря на своё отчаянное положение, Пётр нашёл в себе силы усмехнуться: то, что было недалеко для парившей над фиордом чайки, для него могло оказаться попросту недостижимо. Когда твои глаза находятся на уровне воды, расстояния оцениваются совсем иначе, чем с палубы корабля или даже с борта шлюпки. Отяжелевший от воды костюм из акульей кожи стеснял движения, тянул на дно, но Петру даже не приходило в голову избавиться от одежды, которая служила ему защитой от глупых хищников. Бросать кинжал тоже было нельзя, и он продолжал плыть, выбиваясь из сил и время от времени пугая ножом самых отчаянных мамадзав, пытавшихся подобраться к нему поближе.

Этот заплыв показался ему бесконечным. Особенно тяжёлым оказался последний отрезок пути, пролегавший по протоке, ещё более узкой и мрачной, чем та, что вела к гроту. Мамадзав становилось всё больше с каждой минутой, они смелели на глазах, подплывая к Петру всё ближе и ближе. Наконец он ухватился обеими руками за планшир шлюпки и с огромным облегчением перевалился через борт, напоследок услышав, как щёлкнули позади челюсти самой отчаянной или просто самой голодной лягушки.

С минуту он лежал на дне лодки, отдыхая после своего отчаянного заплыва и всё ещё не веря, что уцелел. Коричневатая, настоянная на древесной коре вода стекала с его волос и одежды, собираясь в лужицу на дне лодки. Шлюпка тихонько вздрагивала и покачивалась, мамадзавы скребли когтистыми лапами борта, и Пётр подумал, что отдыхать ему некогда.

— Стой! — донёсся откуда-то сверху скрипучий голос Кривошипа. — Стой, чтоб ты заржавел! Вылезай оттуда, это моя лодка!

Пётр поднял глаза и увидел шаткую, связанную из жердей лестницу, лепившуюся к отвесной стене фиорда. Должно быть, Кривошип потратил массу времени и труда, сооружая ее; казалось, неимоверно сложная конструкция только чудом до сих пор не рассыпалась. Бело-голубая шлюпка с «Каракатицы» была привязана коротким фалом к нижней площадке лестницы, по которой, размахивая руками и вопя во всё горло, торопливо спускался Кривошип. В правой руке он сжимал какую-то ржавую железку, подозрительно похожую на арбалет, которой отмахивался от атаковавшей его со всех сторон Маргариты.

— Пошла прочь, глупая курица! — скрежетал коротышка. — Прочь, чтоб тебя заклинило! Погоди, я с тобой ещё разберусь!

Маргарита не оставалась в долгу, осыпая его отборной руганью вперемежку с ударами крепкого клюва. Пётр понял, что настало самое время покинуть этот гостеприимный остров, встал и одним ударом остро отточенного кинжала перерубил фал.

Шлюпка начала медленно отплывать от причала. В это время одна из мамадзав, вскарабкавшись по скользким камням на нижнюю площадку лестницы, одним точным прыжком перемахнула в шлюпку. От неожиданности Пётр растерялся и не придумал ничего лучшего, как метнуть в гигантскую лягушку кинжал. Стальное лезвие со скрежетом скользнуло по костяному панцирю на спине мамадзавы, кинжал отскочил и, булькнув, упал в воду. Мамадзава подобралась для очередного прыжка; Пётр вырвал из уключины тяжёлое весло, размахнулся изо всех сил и встретил хищную тварь в воздухе. Весло вырвалось из его рук от страшного удара. Пётр упал и услышал за бортом тяжёлый всплеск. Его окатило брызгами; ещё одна мамадзава попыталась вскочить в шлюпку, но та отошла уже слишком далеко от причала, и зверюга не допрыгнула. Пётр налёг на весла и повёл шлюпку прочь из протоки по кишевшей выпученными глазами и зубастыми пастями воде. Маргарита, оставив в покое Кривошипа, спикировала в шлюпку и сразу же забилась под банку, где её не могли достать длинные языки ма-мадзав.

— Стойте! — вопил Яйцеголовый, торопливо перебирая короткими кривыми ногами. — Стой, мальчишка, или ты пожалеешь о том, что судьба занесла тебя в эти края!

— Я уже об этом жалею, — гребя изо всех сил, пробормотал Пётр.

Кривошип добежал до нижней площадки лестницы и поднял арбалет. До него было десять, от силы пятнадцать метров, и Пётр понял, что Яйцеголовый не промахнётся. Но тут на шаткий дощатый настил прямо перед Кривошипом запрыгнули сразу две мамадзавы, очень довольные тем, что вместо ускользнувшей добычи к ним на завтрак пожаловала другая. Карлик страшно завизжал, опустил арбалет и выстрелил. Одна из мамадзав шлёпнулась в воду, насквозь пробитая короткой стальной стрелой. Вода забурлила, вспенилась и порозовела, когда голодная стая в мгновение ока растерзала убитую лягушку.

Вторая мамадзава прыгнула на Кривошипа, но коротышка не растерялся: стукнув прожорливую тварь по голове разряженным арбалетом, он птичкой взлетел по лестнице, остановившись только на следующей площадке.

Мамадзавы, теснясь, толкаясь и поминутно срываясь в воду, полезли следом. Лестница скрипела и раскачивалась под их весом. Дико вереща, Кривошип выхватил из-за пояса ржавый топор и принялся рубить верёвки, скреплявшие шаткое сооружение. Вот лопнула одна, за ней вторая и, наконец, весь нижний пролёт лестницы, разваливаясь в падении на куски, с шумом рухнул в воду вместе с мамадзавами. Кривошип торжествующе расхохотался и принялся заряжать арбалет, но хохот быстро сменился испуганным воплем: лестница, из-под которой выбили опору, начала оседать с отвратительным протяжным скрипом.

Карлик бросил арбалет и, не переставая испуганно вопить, бросился наверх. Ступеньки обрывались и падали в воду у него за спиной; лестница рушилась на глазах, чёрная вода протоки кипела под градом деревянных обломков, но карлик успел добраться до верхнего края обрыва прежде, чем всё сооружение рухнуло с протяжным тошнотворным треском.

— Моя лестница! — донёсся сверху отчаянный вопль. — Моя лодка! Мои часы! Моя награда! Моя лампа! Будьте вы прокляты, гнусные воришки! Да пожрёт вас ржавчина! О, мой арбалет! Чтоб вы сгорели! Радуйтесь, радуйтесь! Меня вы обманули, но от Королевы вам не уйти! Вы покойники! Покойники, ясно?!

Пётр не отвечал. Он молча, ожесточённо грёб и бросил вёсла только после того, как лодка преодолела полосу прибоя и вышла в открытое море. Пётр установил мачту, поднял парус и в полном изнеможении опустился на банку. За кормой, медленно удаляясь, маячили подёрнутые синей туманной дымкой лесистые горбы острова Ссыльный.

— Что за шум? — осведомился Свисток, выползая из кармана Петровых штанов и демонстративно выплёвывая струйку коричневатой воды, которой он наглотался в протоке.

Вид у него был заспанный и недовольный. Медный трусишка никогда не спал, потому что не нуждался в отдыхе, но любил иногда сделать вид, что спит или только что проснулся, чтобы избежать упрёков в трусости и бездействии. Так было и на этот раз. Пётр ничего не ответил, у него просто не осталось сил на споры и объяснения, а Маргарита сказала:

— Нам здорово повезло. Голые мамадза-вы — хищники подлые и очень опасные. На Островах их почти не осталось. Я думала, они давно вымерли, а они, оказывается, просто нашли укромный уголок, где их никто не беспокоит. Бр-р-р, до чего мерзкие твари! Если бы не твой костюм, Пётр, мы бы ни за что оттуда не выбрались.

Неожиданно Пётр начал хохотать. Он схватился за живот и сполз с банки на дно шлюпки, изнемогая от неудержимого смеха.

— Ой, не могу! — стонал он, катаясь по дну шлюпки. — Ой, спасите, умираю!

— Что это с ним? — встревоженно спросил Свисток. Маргарита в ответ лишь пожала плечами. — Эй, приятель, что случилось? Ты, часом, не сошёл с ума?

— Не… со-шёл, — с трудом выдавил Пётр, продолжая смеяться. — Но скоро… сойду. Вода… Мы хотели набрать воды! Ой, не могу! Знаете, ребята, — резко оборвав смех, сказал он задумчивым тоном, — а ведь мне уже хочется пить.

Все трое оглянулись на удаляющийся остров, где, помимо всего прочего, остался дубовый бочонок, в который они так и не успели набрать пресной воды.