Ледяной Скипетр

Глава 27: Суд

Сначала был холод.

Не холод подземелья, где они спускались к Скипетру. Это был холод казармы, холод государства, холод железной воли, которая не оставляет пространства ни для теплоты, ни для милосердия. Холод, который проникает не через кожу, а через значение.

Их привели на рассвете.

Гвардейцы в чёрных мундирах, морозники с ледяным блеском в глазах. Они не говорили ничего, не объясняли, не давали времени переодеться, умыться, привести себя в порядок. Просто взяли Елену за локти, не грубо, но твёрдо, и поднимали вверх по лестницам, всё выше, всё выше, по красным ковровым дорожкам, мимо дворцовых стен, расписанных фресками времён, когда Россия ещё верила в свою вечность.

Мимо её проносились коридоры.

В каждом коридоре висели люстры из ледяных кристаллов, те самые, что никогда не растаивают, которые горят холодным синим светом даже в полдень. Портреты предков смотрели вниз с позолоченных рам — люди в парадных мундирах, с орденами на груди, с выражением лиц, в которых не было ни сомнений, ни страхов. Только уверенность.

Только железо.

По дороге к тронному залу они прошли мимо приёмной комнаты, где собирались бояре и послы. Елена видела сквозь открытые двери, как люди в богатых одеждах поворачивались, смотря на её процессию. Их лица были удивлены, затем расчётливы. Новости будут распространяться быстро. К обеду весь Кремль будет знать, что Елена Корнилова поймана. Что её ведут на суд. Что, возможно, её казнят.

Данила шел позади неё.

Его ранения кровоточили сильнее, чем когда они вышли из подземелья. Гвардейцы не позволили ему перевязать раны, не позволили пить. Он шел с лицом, которое было почти серым от боли, но его спина была прямая, его подбородок поднят. Елена видела, как один из морозников с любопытством смотрел на Данилу, проверяя, не упадёт ли тот на колени.

Но Данила не упал.

Елена попыталась обернуться к нему. Морозник, ведший её, дёрнул её вперёд с такой силой, что она чуть не упала.

— Прямо, — сказал он, единственное слово, которое она услышала с момента пробуждения в камере стражи, когда её схватили при выходе из подземелья. — Только прямо. И молчи. В тронном зале говорит только Ксения.

В тронном зале говорит только Ксения.

Это предложение крутилось в голове Елены, пока они приближались к его дверям. Тронный зал Ксении. Место, куда никогда прежде не входила простая смертная, вроде неё. Место, где決принимаются приговоры, где решаются войны, где власть держит людей за горлом.

Тронный зал был огромен.

Не в смысле физических размеров, хотя потолок был так высок, что свечи светили там едва различимо, как звёзды в небе поздней осени. Огромен в смысле присутствия власти. В смысле того давления, которое ощущаешь, когда входишь в место, где решаются судьбы миллионов, где слово может означать смерть, а молчание — освобождение.

На стенах висели портреты.

Портреты всех императриц, начиная с времён Петра. Но не просто портреты — это были живые портреты, созданные магией древних колдунов. Глаза их двигались, следя за каждым движением. Их лица менялись выражение в зависимости от настроения в зале. Когда гвардейцы привели Елену, портреты синхронно нахмурились. Будто сотни мёртвых королев выносили приговор её вторжению в их священное место.

Портреты смотрели с презрением, с холодностью, с той уверенностью в собственной правоте, которая только возможна для мёртвых, уже не имеющих право ошибаться.

На возвышении, под балдахином из чёрного и золотого шелка, сидела Ксения.

Императрица.

Она была молода — года двадцать семь, не более того. Но на её лице была маска, которая делала её лицо намного старше. Маска власти, маска ответственности, маска того, кто знает, что от её слова зависит жизнь миллионов. Лицо её было бледным, как фарфор, с острыми скулами и большими серыми глазами, в которых горел не огонь, а холодный расчёт, холодная воля, холодное понимание того, что власть — это не право, а бремя.

Елена узнала эти глаза.

Узнала их потому, что видела их давно, в другой жизни, когда она была просто служанкой при дворе, когда Ксения была ещё наследницей, а не королевой. Тогда в её глазах был огонь. Огонь молодости, огонь мечты, огонь надежды. Тогда она говорила Елене, ночью, в саду дворца, что верит — что верит, что может изменить Россию, что может сделать её лучше.

Тогда они были подругами.

Или по крайней мере, Елена думала, что они были подругами.

Теперь перед её взглядом сидела королева. И огонь мечты был потушен.

Её одежда была проста. Чёрное платье без украшений, кроме одного: в волосах, собранных в высокую причёску, сверкал ледяной гребень — настоящий лёд, не тающий, магический лёд времён древних богов. Этот гребень был символом. Символом её связи со Скипетром, символом того, что она была не просто королевой, а хранительницей чего-то намного более древнего и опасного. Символом того, что она навеки связала себя с этим ледяным сердцем, с этой ледяной магией.

По обе стороны от трона сидели члены её совета.

Боярин Морозов — старик с лицом, исцарапанным морщинами, как земля морозом. Его глаза были пусты, как старые колодцы. Когда-то, давно, в нём была жизнь, была страсть, была вера в возможность перемен. Всё это высохло, и осталась только процедура. Только долг перед государством, долг перед порядком, долг перед холодом, который никогда не согревается. Его руки дрожали, но это были не дрожания болезни. Это были дрожания силы, силы магии, которая жила в его костях вот уже восемьдесят лет.

Рядом с ним — жрец Велеса. Высокий, с длинной бородой, окрашенной в синий цвет ледяной магией. На его груди висели амулеты — древние символы, языческие знаки, огрубелые от времени и использования. Его руки дрожали, но не от болезни. От силы. От магии, которая буквально кипела в его жилах, стремясь вырваться наружу. Елена видела, как мышцы его щек напрягались, как он сжимал кулаки, борясь с желанием встать и действовать.

И слева, в тени, сидел ещё один человек. Молодой, с проницательным взглядом. Его лицо Елена не узнала. Но что-то в его позе, в том, как он сидел на краю кресла, как его руки были готовы что-то схватить, говорило о том, что это был человек действия. Не советник. Исполнитель. Возможно, палач. Возможно, последнее лицо, которое узнают приговорённые перед смертью.

Гвардейцы привели Елену и Данилу в центр зала. Остановили их на расстоянии примерно в тридцать шагов от трона. Достаточно близко, чтобы увидеть выражение лица Ксении. Достаточно далеко, чтобы почувствовать дистанцию между подданной и королевой.

Между ними была пропасть.

Ксения сидела неподвижно. Её стройная фигура в чёрном платье была как скульптура, как часть архитектуры, как не живое, а лишь символическое изображение власти.

Долгую минуту она просто смотрела на них, ничего не говоря. Её серые глаза скользили по лицу Елены, исследуя, как если бы королева смотрела не на женщину, а на явление природы, требующее объяснения. Затем её взгляд переместился на Данилу, и Елена видела, как что-то дрогнуло в её лице — едва заметное, но всё же дрогнуло. Признание? Сожаление? Что-то третье?

Наконец, Ксения встала.

Она встала медленно, как если бы движение стоило ей огромных усилий. Её рука скользнула по подлокотнику трона, оставляя след льда. Везде, где касалась её рука, появлялись ледяные кристаллы, которые светились с собственным внутренним светом, словно холод, исходящий от её кожи, был не просто физическим явлением, но магическим, сознательным.

Её голос, когда она заговорила, был тихим, но раздавался по всему залу так, как будто каждый камень стен усилил его, как если бы сам воздух переносил каждое её слово с особой тщательностью.

— Елена Корнилова, — сказала Ксения, произнося имя с тем же тоном, которым произносят название болезни. — Елена, которую я знала когда-то. Елена, которой я доверяла. Ты проникла в Сердце. Ты спустилась в камеру под Успенским собором. Ты видела Скипетр. Ты прикасалась к цепям, что держат его. Теперь ты знаешь слишком много. Теперь ты видела.

Она спустилась с возвышения.

Это было невинное движение, просто встала со своего трона и спустилась вниз по ступеням. Но движение это было исполнено такой власти, такого авторитета, что весь зал словно присел, готовясь к чему-то грандиозному.

С каждым её шагом по красному ковру температура в зале падала. Морозники по краям комнаты спрессовались ближе к стенам, давая ей дорогу, как если бы её холод был материальным, осязаемым присутствием, которое отталкивало всё живое.

Ксения спустилась с возвышения и подошла к Елене так близко, что между их лицами осталось не более полутора метров. Данила напряг мышцы, готовясь к прыжку, но гвардейцы сразу же обнажили мечи, и он вынужден был остаться на месте.

— Знаешь ли ты, что видели те, кто до тебя спускался в ту камеру? — спросила Ксения, её голос был почти шёпотом, но он раздавался громко, как если бы говорила не один человек, а целая армия. — Знаешь ли ты, кем они становились после этого? Знаешь ли ты, что они видели?

Елена не ответила. Но Ксения, похоже, и не ожидала ответа.

— Они видели Россию, — продолжала королева, её голос вдруг стал почти ласковым. — Видели её истинную природу. Видели, что под покровом земли бежит не кровь, а ледяная магия. Видели, что солнце светит не совсем так, как должно. Видели, что каждый шаг, который они делают, каждый вдох, который они берут, поддерживается силой, которая не должна быть поддерживаема. Становились они врагами не потому, что желали быть врагами. Становились они врагами потому, что видели слишком много.

Она вернулась на свой трон.

Её движение было быстро, почти телепортацией. Она прошла расстояние в три шага и сидела обратно на троне, словно это было единое, неделимое движение.

— Они становились врагами государства, — продолжала королева. — Люди, которые знают о существовании Скипетра, которые понимают его природу, которые осознают, что магия, на которой держится вся Империя, — это не абсолютная сила, а договор со старыми богами, со старыми силами, со старым порядком — такие люди становятся опасны. Потому что знание делает человека ответственным. И ответственность… ответственность часто заставляет людей действовать против государства. Заставляет их верить, что они могут изменить то, что существует сотни лет.

Она замолчала и посмотрела на Елену, как если бы задавала вопрос.

— Заставляет их думать, что они знают лучше, чем миллионы до них. Лучше, чем боги. Лучше, чем Род, создавший этот мир парадоксом.

Сразу же, словно это был сигнал, боярин Морозов встал.

Его движение было медленным, артритным, выполненным с громадным усилием. Но когда он встал, весь его вид изменился. Спина выпрямилась. Морщины на его лице как будто углубились, став не признаками возраста, а знаками власти, знаками долгих лет служения государству.

— Казнить! — крикнул он, голос его был резок и высок, как ржание мёртвого коня, как последний вопль падающего человека. — Казнить обеих! Она хочет разрушить Империю! Она хочет освободить Скипетр! Это измена! Это предательство! Она хочет вернуть хаос в земли, которые столетиями выстраивали порядок!

Его слова висели в воздухе, как ледяные кристаллы, не падая, не рассеиваясь.

Морозники по краям зала начали двигаться, создавая полукруг позади Елены и Данилы, как если бы готовились к какому-то праздничному действию.

Жрец Велеса не кричал. Но его руки начали светиться синим светом, и в зале появился запах морозного воздуха, запах льда и древней магии, запах времён, когда люди ещё молились старым богам и приносили им кровавые жертвы.

— Ксения, правительница, — сказал жрец, его голос был низким, гудящим, словно голос земли, говорящей сквозь горло человека, — повелению Рода, повелению тому богу, что стоит над богами, суд должен быть быстрым. Огонь очищает. Лёд консервирует. Смерть — это способ сохранить порядок. Смерть — это очищение.

Молодой человек слева ничего не говорил. Но его рука легла на меч, и Елена услышала очень чёткий, очень ясный звук стали, выходящей из ножен.

Это был звук, после которого уже ничего не может быть прежним.

Данила сделал шаг вперёд.

Его движение было почти незаметным, но оно произошло. Морозники с мечами встали перед ним, преграждая дорогу. Но Елена видела, как огонь его магии вспыхнул, как его глаза загорелись, как он готовился прорвать кольцо охраны.

— Нет! — прошептала она, её голос был едва слышен.

Но Данила услышал. Он остановился, но вся его фигура была напряжена, готова, как сжатая пружина.

— Она хочет спасти Империю! — крикнул он, и его голос был голосом дракона, голосом того, кто уже не имеет ничего терять, голосом того, кто видел смерть столько раз, что потерял её страх. — Тысячи людей страдают, потому что магия Скипетра требует крови! Каждый год урожаи плохие, потому что земля плачет! Каждый год войны становятся жестче, потому что боги требуют жертв! Каждый год молодые люди умирают, потому что магия голодна! Каждый год…

Его голос сорвался.

— Каждый год люди страдают. И никто не помнит, почему. Никто не помнит, что это может быть изменено. Она нашла способ это остановить! Она нашла третий путь! Путь, который не требует смерти ни одного человека. Путь, который требует только трансформации!

Боярин Морозов рассмеялся. Это был смех сухой, без радости, как треск ломаемого льда.

— Третий путь! — воскликнул он. — Третий путь к хаосу! Третий путь к смерти миллионов! Это глупость молодёжи, которая думает, что может переписать законы магии!

Ксения поднялась со своего трона.

Все в зале сразу же замолчали. Боярин присел обратно в своё кресло. Жрец отпустил магию, позволяя ей растаять в воздухе. Молодой человек медленно вернул меч в ножны.

Королева встала со своего трона. Мимо неё просипели морозники, понимая её намерение, понимая, что королева хочет что-то сказать. Ксения подошла к Даниле и выглядела совсем хрупкой рядом с ним, совсем маленькой, совсем человеческой.

Но в её глазах горел холод абсолютной власти.

— Ты говоришь о страданиях, — сказала она ему, её голос был ясен и чист, как звон стекла. — Ты говоришь о крови и жертвах. Ты говоришь о молодых людях, которые умирают. Да, это правда. Я знаю это правду лучше, чем ты. Я вижу отчёты. Я вижу цифры. Я знаю, сколько людей умирает каждый год на границах, потому что враги-мордовцы хотят украсть нашу магию. Я знаю, сколько детей умирает от голода в неурожайные годы. Я знаю всё это.

Она повернулась и посмотрела на стену с портретами.

— Я знаю, потому что моя бабушка рассказала мне, перед тем как отдала мне корону. Она сказала мне: Ксения, ты будешь королевой. И быть королевой — значит держать кровь на своих руках. Не твоя кровь. Кровь других. Кровь врагов. Кровь подданных, которые совершили преступления. Кровь людей, которые мешают государству. Твоя работа — сохранить Империю. И любая цена, которая требуется для сохранения, — это цена, которую должна быть готова платить королева.

Её голос дрогнул.

Впервые Елена услышала в голосе Ксении не холод, а страх.

— Я спустилась в камеру, когда мне было пятнадцать лет, — продолжала королева, её голос был едва слышен. — Мне было пятнадцать, и я думала, что я могу изменить мир. Я думала, что я могу освободить Скипетр. Я думала, что смогу принести его в храм и сказать народу: вот, вы свободны, вот, магия больше не держит вас. Я видела цепи. Я видела его. И я поняла…

Она замолчала.

Когда она начала говорить снова, её голос был едва слышен шёпот.

— Я поняла, что если я его освобожу, то это не принесёт свободу. Это принесёт смерть. Смерть тысячам людей. Потому что Скипетр держит не только магию нашей земли. Он держит баланс между реальностями. Если этот баланс нарушить, если освободить его без понимания того, как его контролировать, без готовности принять последствия…

Её серые глаза встретились со взглядом Елены.

— Миллионы умрут, — продолжала Ксения. — Не от войны. От голода. От холода, который не будет знать границ. От магии, которая вырвется наружу и будет рыскать по земле, ища хозяина. И это будет не через месяц. Это будет сегодня ночью. Люди проснутся в полях, которые вдруг стали пустынями. Завтра в городах начнётся голод. Через неделю…

Она молчала.

Длинная, мучительная пауза растягивалась.

— Я не смею представлять, что будет через неделю, — прошептала она, и её голос был полон боли, полон нежности, полон того, что королева, казалось, больше не ощущала.

Боярин Морозов встал и подошел к своей королеве.

Его движение было медленным, старческим, но его лицо было полно любви. Это была любовь старика к молодой королеве, которую он воспитал, которой он служил всю свою жизнь.

— Ксения, — сказал он ласково, по-отечески, и впервые его голос не содержал холода, а содержал печаль. — Ксения, мудрая правительница. Я знаю, почему ты колеблешься. Я вижу это в твоих глазах. Ты видела Скипетр в молодости. Ты коснулась его. Ты знаешь, что он не просто хранилище магии. Ты знаешь, что это живое существо, которое страдает. Ты чувствовала его боль, когда касалась его. Ты помнишь эту боль.

Он положил свою старую, морозную руку на плечо Ксении.

— Но ты также знаешь, что за три века, пока он пребывает в этом состоянии, благодаря ему не было третьей мировой войны. Благодаря ему не было голода, подобного голоду древних времён. Благодаря ему Россия существует. Граница держится. Солнце светит. Магия течёт по жилам земли, питая урожаи и давая силу нашим воинам.

Он сделал паузу.

— Иногда, чтобы спасти царство, нужно пожертвовать честью. Иногда нужно позволить одной жизни, чтобы миллионы смогли жить. Иногда нужно принять, что не все проблемы имеют справедливые решения. Это не красиво. Это не справедливо. Но это необходимо. Это цена королевской власти.

Ксения слушала. Её прямая спина чуть согнулась под весом его слов.

Елена смотрела на королеву и вдруг поняла что-то.

Ксения не зла.

Она просто боится. Боится больше, чем справедливости, чем милосердия, чем собственной совести. Боится хаоса. Боится того момента, когда порядок рухнет, и останется только темнота и голод.

И это был более ужасный враг, чем любая ненависть. Потому что враг, движимый ненавистью, может быть убеждён, может быть побеждён. Но враг, движимый страхом, движимый ответственностью, движимый долгом — такой враг почти непобедим.

— Ксения, — сказала Елена, её голос был тихим, но слышным, прорезая молчание зала, как нож прорезает тишину. — Ксения, ты ошибаешься.

Все в зале замерзли.

Боярин Морозов повернулся к ней с выражением человека, видящего нечто совершенно невозможное.

Жрец Велеса встал со своего кресла, его магия начала светиться.

Молодой человек снова положил руку на меч.

Но Ксения подняла руку, останавливая их. И её взгляд был прикован к Елене с такой интенсивностью, которая казалась физической.

— Говори, — сказала королева.

Елена выступила вперёд. Морозники не помешали ей. Они смотрели на Ксению, и королева смотрела на Елену, и в этом взгляде было что-то, что больше было похоже на переговоры, чем на суд.

— Мы не хотим разрушить Скипетр, — сказала Елена. — Я никогда не хотела разрушить то, что держит Империю. Я хотела только понять его. Хотела увидеть, может ли быть другой путь, чем боль и кровь. Мы не хотим открыть его и позволить магии рыскать по земле. Мы нашли третий путь — тот, который ты ещё не видела.

Она сделала ещё один шаг.

Данила рядом с ней сжал кулаки, понимая, куда она ведёт.

— Потому что третий путь — это не либерализм, не революция, не хаос, как говорят бояре. Третий путь — это не то, о чём ты думаешь. Третий путь — это трансформация. Скипетр может быть освобождён не путём разрушения цепей, а путём примирения сил, которые его держат. Не смерть, не разрушение — но метаморфоза. Магия, которая рождается, когда противоположности становятся едины.

Ксения молчала. Её холодное лицо было невозмутимо, но её руки сплелись вместе, и Елена видела, как они дрожали чуть-чуть, едва заметно.

— И что произойдёт после этой метаморфозы? — спросила королева, её голос был ясен, почти равнодушен. Но её дрожащие руки выдавали её.

— Я не знаю, — честно ответила Елена. — Я не знаю, потому что ещё никто не пытался это сделать. Я не знаю, потому что этого боялись столетия подряд. Но я знаю одно: нынешний порядок держится на боли. Боли Скипетра, боли магии, боли земли, которая кровоточит каждый год. И эта боль не вечна. Она может быть изменена.

Боярин Морозов фыркнул.

— Глупо! — кричал он. — Абсолютно, безумно глупо! Мир всегда держался на боли! Боль — это единственное, что держит людей в повиновении! Боль — это единственное, что делает людей послушными! Это закон магии столь же древний, как сама Россия!

Жрец Велеса согласно кивнул, но его магия погасла. Он смотрел на Елену с какой-то странной смесью ужаса и признания, как если бы он видел что-то, что не должно было существовать.

Но Ксения поднялась.

Она встала прямо, и её движение было исполнено такой власти, такого авторитета, что весь зал вновь присел, готовясь к её приговору.

— Если то, что ты говоришь, правда, — сказала королева Елене, её голос был холоден, но в нём не было ненависти, а была только ответственность, — тогда найди этот третий путь. Быстро. Потому что я не могу позволить себе ждать. Я не могу позволить себе рисковать жизнями миллионов на основе предположения. Если ты ошибаешься, если это действительно приведёт к хаосу, если это приведёт к тому, что земля покроется льдом и люди начнут умирать…

Она подошла ближе к Елене. Её серые глаза смотрели прямо в глаза девушки.

— Тогда я буду вынуждена сделать то, что приказывает мне долг. Я дам тебе один месяц, Елена. Один месяц, чтобы доказать, что третий путь не только существует, но и работает. Один месяц, чтобы найти то, что никто не нашёл за столетия. Если через месяц ты не предоставишь мне доказательства, если я не увижу, что это не приведёт к катастрофе, то я буду вынуждена казнить вас обоих.

Елена услышала это. Поняла это. Почувствовала тяжесть этих слов.

Ксения продолжала:

— Не потому, что я желаю твоей смерти. Не потому, что я ненавижу тебя. Не потому, что я жестока. Потому что я королева, и мой долг — защитить своих подданных от неизвестности. Мой долг — сохранить Россию. И если сохранение России требует твоей смерти…

Её голос был очень тихим.

— То я сделаю это.

Она повернулась к боярину.

— Отведи её в башню. Башню Молчания. Охраняй её, но не пытайся помешать. Если она действительно найдёт третий путь, если она сможет трансформировать Скипетр, то охраны не будет. Если нет…

Она не докончила фразу.

Не нужно было.

— А что со мной? — спросил Данила.

Ксения посмотрела на него долгим взглядом. И Елена видела, что в её глазах произошла какая-то борьба, какой-то внутренний конфликт. Данила был её врагом, её соперником, её опасностью. Но он был также человеком, который искренне верил в третий путь, и эта вера была видна в каждой линии его лица, в каждом движении его тела.

Была видна в том, как он стоял.

Была видна в том, как он смотрел на Елену.

Была видна в том, как он не смотрел на королеву, даже когда она выносила приговор.

— Тебя арестуют, — сказала она, и её голос был печален. — Ты будешь содержаться в подземельях дворца. Не в каземате. В комнате. Под охраной. Это не мучение. Это содержание. Ты будешь кормлен, будут перевязаны твои раны. Но ты не будешь свободен.

Она повернулась к Елене.

— Если Елена сможет доказать правоту третьего пути, если через месяц я увижу, что это действительно может работать, то его освободят. И он будет помощником твоему проекту. И он будет… он будет свободен.

Её голос дрогнул.

Она старалась это скрыть, но Елена видела это дрожание.

— Если нет…

Ксения замолчала.

— Если нет, то вас обоих казнят вместе. На рассвете. В день истечения месяца. Перед городом. Чтобы все видели, что государство защищает себя от предательства.

Морозники подошли и взяли Данилу за локти. Он не сопротивлялся. Только посмотрел на Елену, и в его взгляде была вера. Вера в то, что она найдет третий путь. Вера в то, что месяца достаточно.

Вера, которую Елена не была уверена, может ли оправдать.

Но когда их глаза встретились в последний раз перед тем, как морозники увели его, Елена кивнула.

Кивнула так, как кивают люди, которые понимают, что перед ними стоит не просто задача.

Перед ними стоит судьба.

Её привели в башню через запутанные коридоры.

Коридоры были узкими, низкими, совсем не похожи на те парадные, что вели в тронный зал. Это были служебные проходы, те, по которым ходили слуги, те, которые люди силы предпочитали не замечать. Своды коридоров были низкие и каменные, и холод в них был не благородный, холод тронного зала, а простой, грубый, колючий холод земли.

Охранник, старый морозник с ледяным глазом вместо правого глаза, вёл её молча.

Когда они дошли до двери башни, он остановился. Посмотрел на неё.

— В Башне Молчания, — сказал он, его голос был хрип, как ржавчина, — не слышно ничего. Даже криков. Даже молитв. Даже сердцебиения. Здесь только молчание и холод.

Он открыл дверь.

— Королева велела: ты можешь писать. Ты можешь читать. Но голос твой останется в этой башне. Если попытаешься кричать — башня поглотит крик. Если попытаешься петь — башня поглотит песню. Здесь только молчание.

Он вошёл в башню и жестом указал на лестницу, уходящую вверх.

— Четвёртый этаж. Комната в конце. Туда тебя собой не приводи — там есть гард, который будет наблюдать. Только пиши и думай. Только это.

Елена была положена на кровать в одной из комнат башни.

Оставили ей свечи — дюжины ледяных свечей, которые горели холодным синим светом, не согревая, не освещая, только создавая иллюзию света. Оставили ей воду в кувшине. Оставили ей хлеб и сыр. Оставили ей даже книги — древние тома о магии, о Скипетре, о цепях, которые его держат, о мифах о том, как выглядел мир до того, как Скипетр был скован.

И оставили ей одно: время.

Ровно один месяц, чтобы найти то, что казалось совершенно невозможным найти.

Третий путь.

Последний вечер этого первого дня, сидя на кровати в Башне Молчания, Елена смотрела на стену и думала.

Думала о том, что сказала Ксения.

Королева была права в том, что боится хаоса. Королева была права в том, что порядок — это цена, которую платит государство. Королева была права в том, что если Скипетр падёт, то миллионы умрут.

Но королева была не права в одном: что это единственный выбор.

Елена знала, что существует третий путь, потому что она видела его. Видела его в подземелье, видела его в танце цепей, видела его в сером свете, который рождается, когда ледяной холод встречается с огненной волей.

Вопрос был не в том, существует ли третий путь.

Вопрос был в том, может ли она достичь его за месяц.

Может ли она, закрытая в Башне Молчания, в месте, где каждый звук поглощается, где каждый крик становится тишиной, может ли она найти магию, которая требует гармонии.

Может ли она найти музыку в молчании.

Елена легла на кровать и закрыла глаза.

И через молчание Башни, через ледяной холод, через дни и ночи, которые неизбежно наступят, она услышала шёпот Скипетра.

Шёпот, который звал её.

Шёпот, который говорил ей, что третий путь все ещё открыт.

Что время ещё есть.

Что надежда, хотя и хрупкая, как льдинка в апреле, все ещё существует.