Лекции и интервью

Беседы с Карлосом Кастанедой

Прошло уже более тридцати лет с тех пор, как молодой иммигрант из Южной Америки, которому было тогда двадцать пять лет, вместе со своим другом Биллом сел в автобус, который должен был доставить их в пустыню Аризоны. Он был студентом, изучавшим антропологию, и незадолго до этого стал американским гражданином. Никто не знал тогда его имени: Карлос Кастанеда.

В это же самое время — мы говорим о лете 1960 года — происходили сборы первых музыкальных групп в гаражах Калифорнии. Здесь, на Западном побережье Соединенных Штатов, они отметили своими ритмами новую эпоху, которая продолжается на Западе и по сей день. Стихами в духе поколения «Битлз» они объединялись для совместной борьбы против существующего порядка. Это было время, когда «black is beautiful» и «black power» становилось ощутимым и в повседневной жизни. Началась американская интервенция во Вьетнаме и превратила молодых людей, черных и белых, в «пушечное мясо». Первые хиппи украшали свои волосы цветами и выращивали марихуану — не только в коммунах, но и дома, на приусадебных участках. Их восточные наряды благоухали сандаловым деревом.

В те времена впервые были опубликованы на родине произведения Генри Миллера — после того, как почти четверть столетия они находились под запретом. Мрачная эра Маккартни подходила к концу. Юные, беспокойные члены американского общества, невзирая на все ограничения, начали поворачивать руль, определяющий нормальный ход вещей, в иное, экстремальное направление. Поэтому и водитель автобуса предупредил пассажиров, что внутри салона запрещено употребление спиртных напитков и «травки».

Карлос Кастанеда уже пробовал курить наркотики, но его совсем не интересовала «травка», которую можно было купить на любом углу. В этот жаркий день он ехал, как и прежде, в направлении мексиканской границы. У него была цель: после окончания учебы стать доцентом университета, и он собирал информацию для важной научной работы о некоторых лекарственных растениях, которые применяли индейцы данной области.

Цена, которую он в этот день заплатил за автобусный билет, без сомнения, окупилась с лихвой.

Вместе со своим другом, который помогал ему в работе и хорошо знал местность, он ожидал на остановке в Ногалисе автобус на Лос-Анджелес. Среди других пассажиров находился индеец, которого Билл знал как эксперта в использовании галлюциногенных растений вроде пейота и дурмана. Этот индеец яки, старый, худощавый и невозмутимый, произвел на Кастанеду неизгладимое впечатление. Ему захотелось заслужить доверие своего индейского собеседника, и он попытался представить себя с наилучшей стороны. Поэтому он начал разговор на тему о растениях, стараясь не подать виду, что его знания о предмете являются весьма поверхностными.

Но этот старик вовсе не был обычным индейцем, как не был он и обычным человеком. Одним-единственным взглядом он заставил Кастанеду почувствовать себя неловко и пошатнул с таким усердием воздвигаемое здание лжи.

Когда индеец исчез в направлении автобуса, незримая нить протянулась по пыльной земле и дрожащему воздуху и связала обоих навсегда.

Кастанеда разузнал, что индеец живет в Соноре. Он посетил его несколько раз, и между ними завязались дружеские отношения. Кастанеда усердно, однако безуспешно, пытался завести разговор о растениях-галлюциногенах. Однажды индеец яки, называвший себя доном Хуаном, сказал ему, что он действительно знает кое-что о лекарственных растениях и решил взять Кастанеду в ученики. Кастанеда согласился.

Первые годы своего ученичества он описал в книге «Учение дона Хуана». Оказалось очень трудно найти издательство, согласное опубликовать книгу. Но после издания книга, вопреки прогнозам, побила все рекорды и была встречена и читателями, и критиками с энтузиазмом. У книжных полок, где продавалась эта книга, можно было встретить самых прогрессивных людей. Невозможно и представить, чтобы нашлась хотя бы одна коммуна или университетская библиотека, где бы отсутствовало «Учение», в котором дон Хуан демонстрировал своему ученику совсем иной образ жизни и иную реальность. «Реальность», которая остается недоступной для неподготовленных, хотя она, как сказал бы Карл Густав Юнг, существует вместе с нашим миром явлений и подтверждается открытиями квантовой физики.

Страницы этой книги были как сказочные хлебные крошки, которые Кастанеда рассыпал для того, чтобы каждый смог найти свой путь с сердцем — даже те, кто его давно потеряли. Ее невероятные выводы звучали в унисон с десятилетием, в котором сердце и чувство играли более заметную роль, чем человеческий интеллект.

Своими действиями Кастанеда расчистил усыпанную колючками дорогу — дорогу, которая должна была привести к новой надежде. Многие считали его первопроходцем и мечтали о том, чтобы пережить и прочувствовать нечто подобное.

Но хотя индивидуальные устремления рано или поздно и приводили к определенным результатам, однако нельзя было не учитывать то обстоятельство, что мы рождаемся с разными способностями. Степень соответствия рождения с целью, которую ставит перед собой каждое человеческое существо, как раз и является тем, что делает результаты столь различными. Если мы считаем, что случайностей не бывает, то это означает, что определенные события — такие, как встреча духовного учителя со своим учеником, — предопределены и непременно произойдут.

Жизнь дона Хуана проходила, насколько нам известно, между Мексикой и Юго-Западом Соединенных Штатов. И Кастанеде приходилось пересекать полконтинента с севера на юг и обратно, чтобы встретиться со своим учителем и проводником на пути воина.

Сам Кастанеда родом из Бразилии, хотя многие и считают, что он родился в Перу. Как случилось, что для него освободили место в истории магии нашего столетия? Когда он в пятнадцать лет сошел с корабля на берег в Сан-Франциско, он еще не знал, что десять лет спустя автобус доставит его к месту встречи со странной судьбой: пронизывающим взглядом старого индейца, который видел намного больше, чем кто-либо мог бы предположить.

Это было началом неравной борьбы: Кастанеда настаивал на том, чтобы узнать о галлюциногенных растениях, использовавшихся индейцами еще в доколумбовские времена. Однако, чтобы удостоиться чести принимать их вместе с доном Хуаном и его друзьями, он должен был вначале вооружиться терпением и чуткостью — качествами, которых ему в те времена как раз и не хватало. Они без стеснения потешались над серьезным студентом-атропологом, его самомнением и связанным с ним преднамеренным выставлением напоказ собственного интеллекта. Оба указанных качества служили для Кастанеды средством скрыть свой комплекс неполноценности.

Архетипические элементы в его книгах привлекли самые различные читательские круги: здесь был путешественник, ищущий Святой Грааль, которым руководил учитель, попеременно превращавшийся то в охраняющего Мерлина, то в колдуна-злодея. Он посылал ученика в неизведанные области, чтобы тот победил там драконов, охраняющих обычную реальность. Был здесь и рыцарь в духе Дон Кихота, который вызывал нежную привязанность, потому что в своем стремлении достичь внутренних высот постоянно становился посмешищем. Тут был и выносливый корабельный юнга, который по своей воле бросался в опасные глубины, так как хотел отыскать утерянное сокровище. Он боролся за то, чтобы остаться на поверхности в море неожиданных, нарушающих его психическое равновесие восприятий. Описания пережитого им интересовали в равной степени предприимчивых антропологов, искателей приключений, мистиков, наркоманов, тех, кого привлекают с юмором написанные произведения, и тех, кто искали долгожданную истину. Всех их можно вписать в список читателей, потому что его книги были полны поэзии, философии и глубины.

Чтобы успешно завершить свою научную работу, Кастанеда настаивал на том, чтобы испытать на себе действие пейота. Большего он не хотел. Но и на меньшее был несогласен. Дон Хуан согласился дать ему попробовать растение, потому что он видел, что этот по-западному воспитанный студент, который к тому же был упрям и зациклен на своей идее-фикс, нуждается в своего рода шоковой терапии. Опыт, который противоречил бы его маленькому, усыпляющему, рациональному миру, должен был превратить его в наследника знаний дона Хуана. Раз за разом предпринимал Кастанеда путешествия из Лос-Анджелеса к городкам на мексиканской границе. Их точное расположение осталось столь же неизвестным, как и настоящее имя его учителя. Возможно, под именем дона Хуана скрывается личность, о которой мы никогда не узнаем. Но это не имеет никакого значения, если то, что ищут, — не анкетные данные, а ответы на загадки Универсума, в котором нам не приходится рассчитывать на абсолютную определенность.

Запад был в восторге от «Учения дона Хуана». Здесь сообщалось о необычных переживаниях, которые описывал понятным языком достойный доверия человек — не шарлатан, не визионер, не искатель приключений, не представитель подозрительных обществ. Кастанеда был целиком и полностью членом буржуазного общества, образцовый студент с претензией на блестящую карьеру. Для этого он даже принял американское гражданство.

Некоторые могли узнать в нем самих себя: если речь шла о том, чтобы достигнуть своей цели, он был, как и его учитель, целеустремленным, расчетливым и не боящимся лжи. И к тому же еще мужественным. Необходимое качество, если хотят войти в мистерию знаний.

Он был заслуживающим доверия — и как раз это превратилось для него в дилемму: мог ли он позволить себе открыто выступать с рассказами о своих опытах и предоставить свою личную жизнь суду жаждущих все знать читателей и средств массовой информации? Или последовать совету своего учителя и стереть личную историю — якорь, на котором прочно закрепилось эго?

Карлос Кастанеда выбрал свой путь: он скромно называл себя учеником индейского мага, он не давал никаких справок о своей личной жизни и избегал порывов тщеславия. Это было совершенно необычное поведение, которое, однако, делало его еще более привлекательным в глазах его приверженцев. Многие миллионы читателей безоговорочно записались в последователи кастанедизма. Его книг ожидали как Евангелия, их с уважением читали и горячо обсуждали. И это продолжается более тридцати лет. Кроме уже указанных достоинств, следует отметить, что они написаны хорошим языком. Они являются полной противоположностью педантизму постмодерна и элитарному герметизму, который обряжает себя бесконечной вереницей букв, чтобы скрыть то обстоятельство, что он не может предложить ничего нового, живого и оригинального.

В то время как большинство философов ограничиваются тем, что списывают мысли у других и пишут диссертации о том, что уже столетия известно, Кастанеда предлагает нам новую «Систему веры», которую он сам применяет в своей повседневной жизни. Он был лишь простым посредником одного из посвященных в знание Толтеков — того, кого все мы знаем под именем дона Хуана.

Если кто-то хочет взлететь, то вмиг сбегаются испытывающие страх и тянут его за ноги обратно на землю. Ведь если все вместе ползают по земле, то они чувствуют себя спокойно в своем убожестве. Но они вмиг ощущают себя униженными, если кто-то может смотреть на них из другой, недоступной для них области.

Есть одно хорошее выражение: «Закутанный в лохмотья презирает все, чего не знает». Есть люди, к которым это определение вполне подходит. Их собственная важность является тем балластом, который не дает им подняться. Но они скрывают ее, просто-напросто поворачиваясь в другую сторону, если кто-то прямо указывает им на их самомнение. Многие верят тому, что пережил Кастанеда и о чем он рассказал в своих книгах, но немало и тех, кто выступает против, защищая самих себя.

В ходе моих разговоров с ним, о которых пойдет речь на последующих страницах, мне стало ясно, что его уважение к памяти своего учителя намного больше, чем забота о том, верят ли ему. Он никогда не пытался дать доказательства существования дона Хуана.

Именно этого ему не могли простить. Достопримечательно, как ирония судьбы, что в конце концов многие ученые и представители средств массовой информации объявили его обманщиком. А ведь он отважился на свое приключение только потому, что хотел научной основательности как необходимого условия достойно занять место в аудиториях университета. Грубая непостижимая шутка судьбы, вполне в духе дона Хуана.

Почему Кастанеда полез в это осиное гнездо? Было бы намного проще отложить перо в сторону после написания «Учения дона Хуана»! Эта книга сделала его миллионером, принесла ему славу и открыла все двери. Но он решил вновь закрыть эти двери и одновременно настоял на том, чтобы тщательно и усердно продолжать свои полевые исследования и весь процесс посвящения, которые продолжались в общей сложности тринадцать лет.

Точно тринадцать лет, но Кастанеда не суеверен.

Дон Хуан ушел в 1973 году и оставил своему ученику тяжелый груз Традиции Толтеков, которая давала ему картину мира, совершенно противоположную его прежнему мировоззрению. С одной стороны, мы имеем дело со студентом антропологии, который с огромным энтузиазмом занимается своим делом, так что даже согласен подвергнуть себя неизвестным последствиям действия пейота: видеть светящийся внутренний поток энергии собаки, играть с ней, пить из одной миски, лаять... все, о чем он рассказывает в своей первой книге таким увлекательным и гениальным способом. Однако, с другой стороны, если этот студент вдруг поворачивается против тех, кто ему, как одному из «своих», громко аплодировал, и советует им освободиться от чувства «собственной важности», симптома жалости к самому себе, жить, как живут воины, и быть безупречными... И если он вдруг заявляет, что именно индейский маг открыл ему истину, а не те профессора, которые его поддерживали, потому что видели в нем авангард новой антропологии...

«Система взглядов, которую я хотел исследовать, поглотила меня».

Это признание в одной из его книг звучит слишком сильно для чувствительных желудков. Если этот молодой человек хочет стать магом, да еще и намеревается преподать моральный урок обществу, которое самодовольно и высокомерно, как немногие другие, — значит, совершенно закономерно, он должен быть предан забвению.

Кастанеда не рвал на себе волосы и не скрежетал зубами. Он продолжал плести новые книги из нитей своей собственной жизни. Сейчас уже опубликовано девять его книг. В ходе наших бесед в Лос-Анджелесе он сообщил мне, что история дона Хуана завершится еще двумя книгами.

Для тех читателей, которые могут считать себя экспертами по Кастанеде, будет ясно, что я не являюсь хорошим знатоком Толтекского учения. Я считаю себя читательницей, которая благодаря ее профессии получила возможность описать из собственной перспективы повседневной реальности этого в общем недостижимого человека.

Мой интерес к нему возник из очень обычного жизненного увлечения. Он начался с трех слов, которые встретились мне во введении к «Учению дона Хуана»: индейцы, Юго-Запад, Грейхунд. В конце шестидесятых годов я жила в Соединенных Штатах и часто ездила автобусом в живописные городки и местности, чтобы разузнать побольше об индейцах, которые так восхищали и так пугали меня в кинотеатрах моего детства.

В великолепии природы Аризоны и Новой Мексики я открывала для себя маленькие деревушки, вигвамы, деревенские площади, вкусную пищу, общества художников, хиппи, осеняющих себя и других знаком мира, и огромное количество индейцев — продающих произведения своего ремесленного искусства, пьющих, ищущих защиты в резервациях и поворачивающихся спиной как к белым, так и к своему прошлому.

Дон Хуан обладал силой подняться над этим, ежедневно видимым, но едва ли замечаемым геноцидом, о котором мы, испанцы, так хорошо знаем — или должны бы знать.

Америка — воображаемая гора, полная сокровищ; живая загадка прошлого. Но лишь немногие знают заветные слова: «Сезам, откройся»! Игнорирование и неуважение пяти столетий оставили по себе печальные следы. Подобную недооценку сразу почувствовал и Кастанеда, объявив себя магом.

На следующее Рождество Кастанеде исполнится 55 лет. Он будет продолжать свои ежедневные тренировки кунг-фу, смеяться над прошлым и будущим, и далее интенсивно жить в настоящем, в котором ему придется обойтись без дона Хуана, человека знания и высоко ценимого учителя.

Если бы они могли вновь встретиться!

Мадрид, 1990

Летом 1988 года во время путешествия в Калифорнию я решила разузнать, что же случилось с Карлосом Кастанедой. Слухи ходили самые разные. Некоторые утверждали, что он умер несколько лет назад, хотя новые книги о доне Хуане продолжали появляться под его именем. Его совершенно нетипичное для известного писателя поведение, когда он отказывался рекламировать свои книги и собственное имя периодическими пресс-конференциями, могло иметь для многих только два объяснения: нарциссизм или смерть.

И хотя ни Кастанеду, ни его произведения нельзя было отнести к обыкновенным, должно же все-таки существовать объяснение такому единственному в своем роде исчезновению. Возможно, он устал от скептицизма, с которым принимали его книги в определенных культурных кругах?

За несколько месяцев до этого я просмотрела статьи, написанные о нем, и обратила внимание на одну, в которой давалась биография Кастанеды и краткое описание первых четырех книг. Автор статьи откровенно потешался над Кастанедой и утверждал, что дон Хуан существует только в воображении последнего. Противоречивые сведения, которые он давал о себе, его постоянный отказ привести подробные данные о себе и о доне Хуане породили в конце концов неуверенность большого числа даже самых любознательных журналистов и ученых. Они отзывали назад свои восторженные рецензии на первые книги, которые внесли большой вклад как в литературу, так и в антропологию, и обвиняли автора в том, что вся его работа — не более чем фикция. Фикция, написанная от первого лица и выдаваемая за пережитое в действительности, немного приперченная этноантропологией.

Слишком поздно. Благодаря начальному благожелательному приему книги Кастанеды разошлись по всему миру и превратили личность автора в миф. По просьбе студентов Калифорнийского университета он прочел там в начале семидесятых годов цикл лекций, притушив этим мощный критический напор. Но со времени его последнего появления на публике прошли многие годы. Где же Кастанеда сейчас? Схоронился он в джунглях или в труднодоступных мексиканских горах?

Ответ оказался намного проще. Он занимался своими делами в круговерти десятимиллионного Лос-Анджелеса.

И именно здесь мне наконец удалось познакомиться с ним 25 августа 1988 года. Причиной тому были не мои особые способности, а его решение.

Мне посчастливилось познакомиться с человеком, лично знавшим Кастанеду. Руководительница Института иберийских и латиноамериканских исследований несколько месяцев назад завтракала с ним. Она оказала мне дружескую услугу, дав номер телефона его агента — женщины с испанской фамилией. Но когда я позвонила по этому телефону, мне ответили, что ее больше там нет и они не знают, кто занимается делами Кастанеды. После короткого периода разочарования я обратилась в союз писателей. Он не был его членом.

Наконец я связалась с издательством «Simon and Schuster» в Нью-Йорке, выпускающим его книги. Дженифер Кувел из отдела рекламы дала мне телефонный номер женщины, которую она знала как агента Кастанеды в Лос-Анджелесе. Когда я позвонила туда, секретарша попросила меня подождать, а затем ответила, что их фирма больше не представляет интересы господина Кастанеды.

Да, все оказалось куда сложнее, чем мне казалось вначале. Хорошо, во всяком случае, оставалось издательство. Я вновь позвонила Дженифер Кувел и сообщила обо всех предпринятых мною шагах. Она посочувствовала мне и сказала, что остается только один путь: написать письмо, которое она перешлет в Лос-Анджелес по адресу, который она не имеет права мне сообщить. Оставалось всего несколько недель моего пребывания в Соединенных Штатах, и я сильно сомневалась, что такая попытка принесет успех в столь короткий срок. Я хотела дать ей свой номер телефона, чтобы она сообщила его Кастанеде. Но и это было невозможно. Они посылают ему только письма, потому что сами не знают, где Кастанеда находится. Я должна была ей поверить. Я тоже читала, что иногда он звонит своему издателю из телефонной будки и говорит, что находится в определенном городе, пока разговор не прерывает телефонистка, утверждающая, что звонок был совсем из другого места.

Дженифер дружески пообещала мне, что отправит письмо в Лос-Анджелес со срочной почтой, если я пошлю его на ее имя. Неоценимая помощь! Так я и поступила. Но поскольку я не была убеждена, что письмо настигнет Кастанеду до моего отъезда, я указала кроме своего адреса в Лос-Анджелесе также мой постоянный адрес в Мадриде.

Я жила у родственников в Санта-Монике и нетерпеливо ожидала какого-нибудь известия от него. Однажды я еще раз позвонила Дженифер, и она уверила меня, что отправила письмо в Лос-Анджелес. Но дни проходили, и мне казалось все более невероятным взять интервью у Кастанеды во время нынешнего пребывания в Соединенных Штатах. Я примирилась с этой мыслью — как и многие другие — и перестала пытаться собрать о нем сведения.

В среду 24 августа в девять часов вечера зазвонил телефон; моя сестра встала и взяла трубку. Через несколько мгновений она повернулась ко мне и сказала: «Это Карлос Кастанеда!» Хотя я и боялась, что связь может прерваться, я ответила из своей спальни. Я взяла трубку и спросила: «Господин Кастанеда?» Мягкий голос ответил с латиноамериканским акцентом: «Да. Вы Кармина?»

Фантастика, это сработало!

Я поблагодарила его за звонок, и он подтвердил некоторые сведения из моего письма. Несколько минут мы говорили на испанском, единственном языке, который мы использовали и позже. Наконец он коснулся темы моего письма:

— Итак, вы хотите взять у меня интервью? — спросил он дружески.

— Да, если вы не возражаете, — осторожно ответила я.

Я все еще не верила своим ушам; все происходящее казалось мне мыльным пузырем, который каждую секунду может лопнуть.

— И когда мы сможем увидеться? — спросил он, беря инициативу в свои руки.

— Послезавтра?

— Нет, лучше завтра, — решил он. — В половине одиннадцатого утра у меня встреча с моим адвокатом. Можем мы встретиться в половине четвертого?

— До четырех я не смогу, — сказала я, — потому что приглашена на деловой обед.

За неделю до этого я уговорила Барбару Робинсон встретиться со мной, чтобы она рассказала мне о Кастанеде, — как раз в тот день, когда мне удалось самой с ним познакомиться. Мы согласовали с Кастанедой день и время, и он предупредил меня:

— Точность — английская, а не мексиканская.

В его голосе звучала ирония.

— Где мы встретимся? — спросила я.

— Я зайду за вами, — сказал он, разрушив тем самым мое представление, что он укажет мне такое место, где его никто не смог бы узнать.

Прежде чем мы попрощались, он поставил условие, по которому можно было узнать автора, избегающего общественности:

— Вы не будете пользоваться ни магнитофоном, ни фотоаппаратом.

На следующий день я встретилась с Барбарой Робинсон, очаровательной специалисткой по Испании, которая рассказывала о своем пребывании в Мадриде и о поездках в Мексику. О Кастанеде она сказала, что он говорит на превосходном английском, без какого бы то ни было акцента. Они разговаривали несколько часов. Он подписал ей на память свою последнюю книгу, которую она теперь ревниво оберегает в закрытом шкафу, и даже пообещал пожертвовать ей оставшиеся у него свободные экземпляры его произведений. Он, однако, отказался выступить с докладом в университете, поскольку такой доклад должен планироваться заранее.

— Если я буду в Лос-Анджелесе, я позвоню тебе, и на следующий день выступлю с докладом, — предложил он Барбаре.

— Я не могу организовать доклад за такое короткое время, придут только десять человек, — запротестовала она.

С тех пор прошло шесть месяцев, и она ничего не слышала о Кастанеде. Когда я ей сказала, что сегодня встречаюсь с ним, она попросила меня передать ему свою визитную карточку. Я хотела еще успеть купить последнюю книгу Кастанеды! и обошла несколько книжных магазинов. Все другие его произведения были на полках, кроме последнего тома. Издание было раскуплено, а следующее — в мягкой обложке — должно было появиться только в начале сентября. Так я и не купила книгу и, поскольку назначенное время приближалось, поспешила домой.

Без пяти четыре зазвонил телефон. Мне сразу пришла в голову мысль, что это он звонит, чтобы отменить встречу. Но нет, Кастанеда просто ошибся.

— Я перепутал Ocean Avenue с Ocean Park и нахожусь сейчас на Wilshire Boulevard. Как мне лучше проехать к вам?

К счастью, он находился совсем недалеко.

Было пять минут пятого, когда мне сообщили из приемной, что Кастанеда пришел. На экране монитора, связанного с вестибюлем, можно было видеть посетителей, но изображение было не совсем четким. Я ожидала его у двери, и, когда он подошел, мы приветствовали друг друга крепким рукопожатием. Я поблагодарила его за приход. Кастанеда широко улыбнулся. Я представила ему мою сестру, мою дочь и одну из племянниц. Каждый раз он легко кланялся и бормотал привычные формулы приветствия, пожимая им руку.

Мы прошли в гостиную. Он уселся на диване, положив возле себя свой дипломат из коричневой кожи. Казалось, он чувствует себя совершенно непринужденно, не скромничал, но и не демонстрировал своего превосходства. Он вновь взял инициативу в свои руки и спросил нас, чем мы занимаемся в Соединенных Штатах. Он стал рассказывать о своих поездках в Испанию, где бывал несколько раз. Через несколько минут девочки собрались уходить. Кастанеда поднялся, чтобы с ними попрощаться. Его поведение соответствовало всем обычным правилам приличия, но при этом он был полностью расслаблен, как если бы был у себя дома, и необычайно разговорчив.

Он казался не старше пятидесяти лет, и его рост был, по моим оценкам, немногим больше метра шестидесяти. Он был худощав, атлетического телосложения, его движения отличались проворством. Его густые седые волосы немного курчавились; одна прядь ниспадала на лоб. Кожа была немного желтоватой, глаза большие, карие, почти черные. Они становились влажными, когда он смеялся, а делал он это очень часто. Рот был большой, с красиво очерченными губами, нос средней величины, на конце немного сплющенный. Он говорил на прекрасном испанском, только в рокочущем «р» чувствовалось влияние английского. Он использовал много мексиканских выражений и некоторые аргентинские речевые обороты, но никакого определенного акцента не имел. На нем были темные брюки, светлая рубашка с короткими рукавами и спортивные туфли.

Он непринужденно откидывался на спинку дивана, чтобы в следующий момент вновь выпрямиться и придвинуться к самому краю сиденья, чтобы подчеркнуть смысл сказанного. Он много жестикулировал, особенно когда пародировал самого себя, показывая, как он старался показаться важным перед высмеивающим его доном Хуаном.

— Когда я упрекнул его, что он меня совсем не уважает, — рассказывал Карлос, — и попросил его вести себя со мною так же уважительно, как я веду себя с ним... — При этом он приподнялся и разыграл всю сценку: голос звучал на повышенных тонах, лоб нахмурен так, что брови почти сошлись в переносице, губы сжаты. Он принял выражение достойного, уверенного в своей правоте человека. Потом он повернулся в сторону, как если бы дон Хуан стоял рядом с ним и он высказывал ему свое требование.

— Дон Хуан упал на землю, и деревья вокруг содрогнулись от его смеха.

Видимо, ему действительно доставляло удовольствие вновь представлять себя объектом насмешек старого яки. Я установила также, что каждый раз, когда он цитировал дона Хуана — а делал он это каждые десять минут, — он всегда говорил о нем с необыкновенным уважением, огромной любовью и глубочайшей скромностью.

При этом он проявил недюжинные актерские способности, похожие на те, какими обладал дон Хуан в его книгах. Когда он вспоминал о своем пребывании в Испании, он начинал говорить с акцентом и, улыбаясь, представлял себя:

— Don Carlos del Valle y de la Herradura.

Да, очень общительный человек, этот Кастанеда. И полон неожиданностей. Даже без просьб с моей стороны он начал вдруг рассказывать о своей семье и группе, которой он руководит. Этот рассказ часто прерывался анекдотами, большинство из которых касались его учителя.

Я долго не отваживалась подступиться к теме, для которой мы, собственно, и встретились. Я боялась, что такой прямой подход с моей стороны прервет доверительные отношения, которые, казалось, установились. Он назвал место своего рождения, даже произнес его по буквам, и место рождения своей бабушки. Кроме того, он рассказал, как умер его дедушка с отцовской стороны, у которого он воспитывался, а потом начал с восхищением и любовью рассказывать об одной из женщин его группы. Мне хотелось проверить некоторые анкетные данные, и я спросила, действительно ли он родился в 1925 году, как об этом было написано в одном североамериканском журнале. Он засмеялся и спросил:

— Я действительно выгляжу так, как если бы родился в 1925 году?

— Нет, — призналась я.

Поскольку он не назвал точной даты рождения, я спросила его, в каком году и в каком возрасте он прибыл в Соединенные Штаты. Данные совпадали с теми, что были уже известны, и соответствовали его внешнему облику, несмотря на настойчивые попытки некоторых журналистов приписать ему лишние десять лет. Мы разговаривали почти два часа. Затем моя сестра извинилась и встала, так как она была приглашена к ужину. Тогда Кастанеда тоже поднялся и скромно сказал:

— Я, пожалуй, тоже пойду, я не хочу вам надоедать.

Мы заверили его, что он ни в коем случае нам не надоедает, и стали просить его побыть еще немного. Он согласился остаться до семи часов. И стал рассказывать о преследованиях поклонников. В основном это были забавные анекдоты, но иногда эта тема звучала драматически. Было так много наивных людей, которые непременно хотели с ним встретиться, прибегая даже к неприкрытому обману.

Мы все время обращались друг к другу на «вы», но как только моя сестра ушла, он предложил перейти на «ты». Я не заметила в нем никакой отчужденности и наконец отважилась попросить его пояснить мне один вопрос, который в его удивительных книгах наиболее привлекал мое внимание: роль, которую играет точка сборки. Он пояснил ее как некоторую точку, которая, по-видимому, есть у всех человеческих существ и позиция которой варьируется в зависимости от индивидуальных обстоятельств. Эта точка — ключ для связи с другими мирами, областями, или отдельной реальностью.

Кастанеда попросил меня дать ему бумагу и ручку и начертил простую схему, чтобы показать мне, в каком месте тела, вернее, ауры эта точка обычно находится.

Затем Кастанеда перешел от абстрактных объяснений к практике и показал мне упражнение для снятия усталости и восстановления энергии. Он встал в позицию со слегка согнутыми ногами, ступни на ширине плеч, корпус расслаблен, руки свободно висят вдоль туловища[29]; затем он несколько раз двигал руками от одной стороны тела к другой, не меняя положения корпуса. Он пояснил, что упражнение действует на околопочечную область и оказывает немедленный эффект. Он заставил меня тут же повторить упражнение, желая увериться, что я все делаю правильно.

Я встала и последовала его указаниям. Некоторое время мы занимались «подзарядкой батарей». Эти движения напоминали движения детей, которые они делают, когда им нечем заняться. Игра с собственным телом, из которой они, вероятно, извлекают пользу и о которой забывают, когда взрослеют.

В гостиной между тем стало сумрачно. Легкий ветер врывался сквозь полуоткрытое окно. Можно было видеть фиолетовую окраску Тихого океана и черные силуэты пальм. Как и в самом начале, я предложила ему что-нибудь выпить, но он вновь отказался. Не стал пить даже воду.

Я решила спросить у него, почему он согласился со мной встретиться, ведь я знала, что очень многие на протяжении нескольких лет безуспешно пытаются увидеть его.

— Был знак, — ответил он.

— Знак? — переспросила я.

— Да, знак Духа. Я находился в бюро моего адвоката и мне дали в руки твое письмо, которое пришло как раз в этот момент.

Я не видела ничего особенного, кроме случайности, если это можно так назвать, что письмо пришло именно в тот момент, когда он был там. Тогда он рассказал мне о судьбе, которая обычно ожидает всю его корреспонденцию, и я должна была согласиться, что шансы, что все произойдет так, как произошло, были действительно ничтожны.

— В бюро моего адвоката, — пояснил он, — мою почту собирают в мешки, как письма, так и пакеты. Обычно я не открываю и не читаю ни одного из них.

Он решил поступать так после того, как в течение многих лет получал от сумасшедших людей различные неприятные предметы: перья, чайные листья, фотографии голых женщин или интимные предметы туалета. Кроме того, на него произвело впечатление, что мое письмо было написано по-испански.

На случай, чтобы он не усомнился, что я действительно являюсь журналисткой, я упомянула, что могу предоставить в распоряжение его секретарши те мои статьи, которые я написала во время предыдущих пребываний в Соединенных Штатах. Речь шла об интервью, которое я сделала десять лет назад с Айзеком Азимовым и Генри Миллером. Я процитировала ему интервью с Миллером, не думая о том, что Кастанеда, конечно, лично знает его. Его подруга Анеис Нин пыталась помочь Кастанеде при публикации его первой книги. В последнем томе ее дневниковых заметок есть такие строчки: «UCLA[30] сообщил, что не станет публиковать «Учение дона Хуана», потому что это недостаточно «научная» книга. Тогда я принесла ее Гюнтеру (Гюнтер Сталмэн, издатель ее дневников). Он почти уже договорился с одним издательством, когда университет изменил вдруг свое решение».

То обстоятельство, что мой автоответчик был отключен, когда он позвонил мне, сыграло для него решающую роль. Он уверил меня:

— Я не разговариваю с автоматами. Если на другом конце провода автоответчик, я вешаю трубку.

В остальном он был столь же строг. Он рассказал, что однажды позвонил одной написавшей ему француженке. К несчастью, он не застал ее. У телефона была ее мать и попросила его позвонить ей по-другому номеру.

— Я не стал больше пытаться, — был его лаконичный комментарий.

Это значило, что, если попытка контакта, который он сам себе наметил, не удалась с первого раза, не было и встречи. Было и еще одно условие:

— Если даже я с кем-то встретился, но человек мне не понравился, я поворачиваюсь и ухожу, — подчеркнул он.

Примерно в половине девятого вернулись моя дочь и племянница. Они приветствовали нас, и мы встали, чтобы попрощаться. Время пролетело незаметно. Однако у меня еще было недостаточно материала, чтобы написать интервью, потому что у нас была в общем-то не беседа, а монолог. Я сожалела, что больше его не увижу, как вдруг совершенно неожиданно Кастанеда пригласил меня на следующий день вместе пообедать:

— Я знаю один ресторан, где прекрасно готовят свежую рыбу. Но мы должны прийти туда пораньше, иначе все места будут заняты.

Я не колеблясь приняла предложение, и мы договорились, что на следующий день он зайдет за мной в половине двенадцатого. В этот момент вернулась моя сестра с мужем и еще с одним коллегой по работе, который приехал в город погостить. Мы поговорили еще немного стоя, на английском. Мой зять, которого беспокоила его фигура, удивленно спросил Кастанеду, как он умудряется так хорошо держать форму. Кастанеда ответил скромно, причем применил множественное число:

— Видите ли, мы ведем очень простой образ жизни.

Мы попрощались, и я проводила Кастанеду до лифта. Прежде чем нажать кнопку, он с улыбкой напомнил мне о встрече на другой день.

Его привычка мгновенно принимать решения и действовать доставила ему немало неприятных минут. Люди, которые писали ему постоянно, слушали его выступления в университете или даже сумели пробраться до его рабочего кабинета, не могли простить ему ответа: «Я не могу. Через несколько минут я уезжаю в Мексику». Особенно если несколько часов спустя они встречали его в лифте. Когда эта непрекращающаяся охота стала ему невмоготу, он сбежал в анонимность, приняв чужое имя, — об этом он рассказал во время наших разговоров.

В половине двенадцатого мне позвонили из вестибюля и сообщили, что Кастанеда уже пришел. Как и в предыдущий день он объявился под своим именем, и я сразу сошла вниз. На нем был костюм типа «Принц Уэльский» с галстуком, в котором он производил впечатление человека, постоянно общающегося с людьми. Он приехал в бежевом автомобиле, который чаще используют в сельской местности и который был ему, конечно же, нужен, чтобы передвигаться по проселочным дорогам Мексики. Он открыл дверцу, чтобы я могла сесть. Прежде чем самому усесться, он снял пиджак, повесил его на спинку сиденья водителя и тоже самое сделал с галстуком. Его внешность сразу изменилась. Он был серьезным и казался чем-то рассерженным.

При той жаре, которая царила в Санта-Монике, было вполне логично, чтобы он снял пиджак. И все же оставалось впечатление, что он избавляется от маскарадного костюма.

Несколько мгновений он молчал, полностью сконцентрировавшись на маневрах автомобилей, едущих по другой стороне бульвара. И пока мы ехали на юг по Ocean Avenue, он начал спокойным голосом объяснять причину своего настроения.

В бюро его адвоката он встречался с продюсером, который хотел купить право на снятие фильмов по его книгам. Однако сценарий или места съемок вообще не были для Кастанеды предметом дебатов. Постановщик между тем настаивал на том, что Кастанеда должен точно указать те места, где происходили его встречи с доном Хуаном и его необычайные опыты.

— Я сказал ему, что в книгах есть все необходимое, но постановщик продолжал настаивать: «Уж если я вкладываю деньги»... — Он казался рассерженным, вспоминая этот разговор. — В конце концов я вообще замолчал, чтобы не наговорить этому человеку гадостей, и переговоры далее вел мой адвокат.

Я вспомнила, хотя и не стала ему об этом говорить, что пятнадцать лет назад он уверял в одном из журналов, что никогда не даст согласия на съемки фильмов по его книгам, и отклонял любые высокие гонорары со словами:

— Я не хочу видеть Энтони Куинна, играющего дона Хуана.

Мне было неясно, изменил ли он свою точку зрения, и я задала ему непрямой вопрос:

— Вам нужны деньги?

Он взглянул на меня ничего не говорящим взглядом и ответил:

— Нет. Нет.

Тема казалась исчерпанной.

Возможно, этот разговор произошел потому, что издательство, выпустившее в Соединенных Штатах все его книги, принадлежит компании, контролирующей огромную киностудию «Paramount».

Мы ехали дальше вдоль побережья. Через несколько минут он вновь стал таким же разговорчивым и веселым, как и накануне, и начал сравнивать людей, с которыми встретился утром, с теми прототипами, которых описывал ему дон Хуан:

— Те, кто воспринимают себя самого слишком серьезно и полагают, что все знают, — это пердуны. А те, кто все время смеются и со всем соглашаются (один такой тоже был при нашем разговоре), — это писюны.

— Ну а те, кто не подходит ни под одну из этих категорий? — спросила я, подумав.

— Те размышляют, в какую из двух им лучше вступить. Они вообще ничто.

— Но тогда вообще нет никакого спасения! — запротестовала я.

— Нет, — ответил он с некоторой долей удовольствия в голосе. Затем он объяснил, как использует данную модель: — Если я знакомлюсь с кем-то, кто слишком глуп, точный пердун, я стараюсь к нему вообще не приближаться.

— Никогда, даже для того, чтобы попытаться ему помочь? — спросила я, услышав эту безутешную перспективу.

— Нет, я ухожу с его дороги, — подтвердил он. — Я оставляю его в стороне и иду прочь.

Пока мы не прибыли в ресторан, он рассказывал разные забавные истории, в которых дон Хуан играл главную роль. Приехав на место, он поискал несколько монет, чтобы заплатить за стоянку, и мы вошли в ресторан. Он назывался «Fishing Co», был очень просторный, разделен на несколько частей; повсюду стояли растения, некоторые свешивались с потолка. Название ресторана и высокие потолки указывали на то, что раньше это помещение использовалось как склад. Сегодня это был, несомненно, популярный ресторан, и, хотя еще не наступило время обеда, многие столики были уже заняты. Нас провели к столу недалеко от входа, напротив кассы. Официантка принесла меню. Я едва успела взглянуть на него, как Кастанеда предложил определенный сорт поджаренной рыбы, которую здесь очень вкусно готовили. Для питья он заказал себе воду. Он сидел лицом ко входу и время от времени посматривал на входящих людей. Казалось, это он захотел познакомиться со мной поближе, потому что задавал мне множество вопросов. Со своей стороны он рассказывал кое-что из своей биографии, то отвечая на мои вопросы, то спонтанно.

Он сказал, что родился 25 декабря 1935 года в деревне Juquery (это также название дерева, как он пояснил) недалеко от Санта-Пауло в Бразилии. Его матери было тогда 15 лет, а отцу 17. Его воспитывала одна из сестер его матери (однажды он упомянул тетю Анжелу, но я не знаю, шла ли речь об этой персоне), которая умерла, когда ему было шесть лет.

— Я думаю, это она была для меня настоящей матерью, — пояснил он мне.

Так прояснился один его загадочный ответ на вопрос одного журналиста, который сомневался в верности полученных им данных, потому что он помнил о том, что мать Кастанеды умерла, когда ему было 25, а не шесть. Кастанеда продолжал далее:

— Чувства, которые испытывают к матери, не зависят ни от биологии, ни от времени. Родственные связи как система не имеют ничего общего с чувствами.

Он сам сказал, что никогда не любил свою мать. В отношении своего отца, которого он описал в книге как человека слабого характера, он испытывал смешанные чувства, которые изменялись от сострадания до неуважения. Некоторое время он жил со своими родителями, а потом с дедушкой и бабушкой по отцовской линии. Он вспомнил с некоторой привязанностью о «бабушке, которая была очень большая и страшно уродливая».

— Ее звали Ноха, — сказал он и проконтролировал, правильно ли я записала имя. — Она была турчанка из Салоник.

О личности своего дедушки он тоже поведал кое-что. Казалось, он до сих пор сердит на него, что тот побил его, когда ему было всего семь или восемь лет.

Если хотите, это была его месть — посмеяться над последними мгновениями жизни этого деда, когда тому было уже далеко за восемьдесят. Снисходительно описал он мне эту смерть:

— Он умер, думая, что трахается. Представь себе, он насиловал подушку и при этом помер!

Чтобы описать свою личность, Кастанеда привел слова деда, который был свидетелем его детства. Дедушка обрисовал усилия, которые предпринял бы каждый из его внуков для того, чтобы проникнуть в закрытую комнату. В соответствии с характером внука, он описал различные способы поведения. О Карлосе он сказал: «Он бы туда непременно проник, даже если бы ему прошлось влезть через окно». Казалось, Кастанеда был очень доволен такой оценкой своего нежного возраста.

Как можно понять по его книгам, он был агрессивным мальчиком, разбойником, который обращал свои собственные заблуждения против других.

— У меня была трудная жизнь, — заметил он без следа сочувствия к самому себе.

Его потребность преодолеть эти трудности и ранний разрыв со своей семьей и родиной дали ему силы. Его отправили в интернат в Буэнос-Айрес и позже в Соединенные Штаты. В 1951 году, в 15 лет, он прибыл в Сан-Франциско. Он жил в одной семье, пока не закончил учебу в школе (Hollywood High School). Там он и познакомился с Биллом, тем самым другом, который представил его дону Хуану на остановке в Грейхунде в Аризоне.

Между 1955 и 1959 годами он посещал различные курсы по литературе, журналистике и психологии в City College в Лос-Анджелесе. В это же время он работал помощником у одного психоаналитика, где его задачей было упорядочивание сотен магнитофонных записей, сделанных в ходе терапевтических процедур.

— Их было примерно четыре тысячи, — вспоминал он, — и при прослушивании жалоб и рыданий я обнаружил, что в них отражаются и все мои страхи и страдания.

Это был опыт, который, возможно, избавил его от длительного и болезненного процесса переживания своего переменчивого, жаркого прошлого, оставившего в нем глубокие раны. По-видимому, его собственная терапия заключалась в том, чтобы горячо взяться за учебу.

В 1959 году, когда он получил американское гражданство и принял фамилию матери — Кастанеда, а не отца — Арана, он записался в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе и через три года завершил обучение по специальности антропология. Некоторые из профессоров, которых спрашивали, какого они мнения о Кастанеде, отзывались о нем с величайшей похвалой: «Он гений от рождения» или «Карлос был одним из тех студентов, которых надеются увидеть профессором».

Он остался при университете, записавшись на учебу без перерывов до 1971 года. За свою первую книгу «Учение дона Хуана», опубликованную в 1968 году, он получил степень магистра. Степень доктора наук была ему присуждена в 1973 году за третью книгу — «Путешествие в Икстлан», вышедшую годом раньше. О своей интимной жизни он тоже немного рассказал, прибавив при этом:

— Это — только для тебя.

Среди различных эпизодов, пережитых им, он особо вспомнил об одном, сопроводив его непристойным жестом: однажды вечером он встретил в кафетерии университета своего друга, которого сопровождала прекрасная скандинавка. Он подсел к ним и, когда его приятель через некоторое время ушел, остался сидеть, разговаривая с девушкой. Она очень ему понравилась, и через несколько часов они оба решили стать любовниками. Только в квартире последней Кастанеда обнаружил, что его белокурая красавица на самом деле была... мужчиной.

— Я быстренько оделся и выскочил наружу, — рассказывал он, смеясь. — Когда я позвонил своему приятелю, чтобы высказать ему все, что я по этому поводу думаю, он так хохотал, что его пришлось отправить в больницу.

О его интимных отношениях в печать проникли некоторые, вероятно взятые из документов, сведения. Он не стал подтверждать эти сведения, но и не счел необходимым их опровергнуть. Например, писали, что в 1960 году он женился в Мексике на североамериканке, которая была на 14 лет старше его. Совместная жизнь продолжалась, по-видимому, только несколько месяцев, хотя они остались друзьями, и развод состоялся только в 1973 году.

Дон Хуан обвинял его, что он идет по жизни в поисках любви, подвергая себя при этом рабской зависимости от чужого мнения.

«Я тебе нравлюсь? Ты меня любишь?» — пародировал он своего ученика дрожащим голосом и умоляющими жестами.

Когда Кастанеда рассказывал об этом, он сделал отмахивающий жест рукой:

— У меня нет друзей. Дон Хуан хотел, чтобы мы сами знали, как себе помочь, в одиночестве; потому что все зависит только от тебя самого.

Позже он все же назвал Харольда Гарфинкеля, одного из основателей этнометодологии и профессора социологии Калифорнийского университета, одним из самых важных людей в своей жизни. Это знакомство продолжается уже более 25 лет и имеет для него, без сомнения, очень большое значение. Как раз этот профессор заставил его своими критическими замечаниями переработать «Учение дона Хуана». И именно благодаря безоговорочной верности этого человека все, кто хочет проникнуть в жизнь Карлоса Кастанеды, натыкаются на стену молчания. Другое белое пятно в биографии Кастанеды связано с учебой помимо антропологии. Он много раз заявлял, что изучал искусство в Милане. Многие исследователи его жизненного пути отрицают это обстоятельство и утверждают, что он изучал живопись и скульптуру в Лиме, поскольку сам он перуанского происхождения.

— Я не знаю, почему люди и прежде и сейчас утверждают, что я родился в Перу, — удивленно заметил он и пошутил: — Возможно, потому что хотят найти моих предков среди благородных индейцев.

Он уверил, что действительно был в Милане. Он назвал имя профессора и рассказал, как тот прохаживался среди студентов, произнося ничего не значащие слова похвалы. Дон Хуан уменьшил его переживания по поводу провала его амбиций художника. Тогда я вновь решила вернуться к его наполненному переменами детству и начала:

— Итак, твоя мама, Сюзанна Кастанеда... — и замолкла, увидев его отрицательный жест.

— Нет, нет, — быстро прервал он меня. — Это имя выдумал один журнал, когда ему понадобились дополнительные данные для статьи.

Мы перешли к другой, менее конфликтной теме: его славе как человека-тайны.

— Дон Хуан просил меня принести жертву, чтобы начать стирать личную историю: я должен отказаться от людей и окружения, которые меня хорошо знали. Я должен на некоторое время исчезнуть, не оставив никакого следа, и найти для себя какое-нибудь неприятное жилье, чем неприятнее, тем лучше.

Он позвонил своим друзьям, чтобы сообщить им, что уходит, но не сказал, куда или почему. Он снял жилье в разваливающемся здании в северной части Голливуда, том районе, в котором он жил, когда приехал в страну.

— Это было ужасно, — вспоминал он. — Ковер был весь в пятнах, обои ободраны.

Там он оставался два месяца, затем переехал в более приятное место, но по-прежнему вдали от привычных отношений и окружения.

— И что было с твоими друзьями? — спросила я.

— Когда я им снова позвонил, они мне заявили, что я их обманул, когда вот так просто исчез. Они обвинили меня в том, что я только тогда вернулся, когда уже стал популярным автором. Они оценили это как акт самомнения, — проговорил он немного удивленно.

— Дон Хуан предупреждал тебя, что обычные отношения между людьми в повседневном мире являются рутиной и что эта рутина имеет необычное влияние на все наше бытие.

— Открыть себя, например, упрекам или вообще неизвестному — вот то, что значительно снижает всепобеждающую важность нашего эго, — ответил он.

Он еще раз подчеркнул, что стирание личной истории является необходимостью, а не прихотью:

— Чтобы, как ласка, суметь проникать в другие миры и покидать их, ни малейшая часть нашего внимания не должна замыкаться на «я». Чем известнее или точнее идентифицируем человек, тем ограниченнее его собственная свобода. Если нам удастся шаг за шагом образовать вокруг себя нечто вроде завесы, нас никто не сможет пришпилить, и мы имеем больше свободы!, чтобы измениться. Это — одна из причин, почему я отклоняю интервью с магнитофоном и фотоаппаратом.

Молодой официант подошел к нашему столику, желая удостовериться, что все в порядке. Он спросил, хотим ли мы получить что-либо на десерт. Кастанеда заказал чай с медом, я взяла кофе. Я еще не знала, что кофе был одним из его контролируемых пороков. Позже он несколько раз поддавался искушению. Когда подали счет, он достал из кармана кредитную карточку. Счет лежал несколько минут на столе после того, как он его подписал, но я не присматривалась, чтобы установить, каким именем он подписался.

Мы покинули ресторан и сели в машину. Стало очень жарко. Пока мы ехали к моему дому, я упомянула, что нигде не могу достать его последнюю книгу, так как ее расхватали.

— Я дам тебе один из моих экземпляров, — предложил он в ответ.

Мы подъехали к моему дому. Пока он припарковывался, мы продолжали разговаривать.

— Ты еще помнишь, когда ты последний раз давал интервью? — спросила я.

— Я думаю, это было в 1982 году. Одна девушка попросила его для журнала «Clarin», а мне так нравится Буэнос-Айрес, что я согласился.

Он коротко рассказал о красоте этого города, но затем его лицо окаменело, когда он добавил:

— Позже интервью появилось в Соединенных Штатах на английском. И мне пришлось вынести немало от людей, которые мне писали: «Вы сказали в Вашем интервью...»

Кастанеду несколько раз обманывали. Так, писали, что один из его коллег по университету, сумевший достать копию рукописи «Путешествия в Икстлан», отправил ее вместе с рукописью одной семинарской работы Кастанеды о шаманизме в журнал. Но, несмотря на этот и некоторые другие неприятные жизненные уроки, его нельзя назвать недоверчивым. Наверное, он стал немного осторожнее. В этом отношении тоже чувствуется влияние дона Хуана:

— Воин — как пират, который не имеет угрызений совести, когда берет и использует все, в чем он нуждается, но он не скорбит и не сердится, если его хватают и используют.

Чем дольше мы были вместе, тем объемнее был поток информации, которую я от него получила, пока я не пришла к выводу, что описание этой встречи уже не поместится в одно интервью. И Кастанеда разрешил мне написать книгу. Но он ни разу не спросил меня, как она будет выглядеть или какие его выражения и данные я хочу в ней использовать. Его не интересовало то представление, которое имеют о нем другие и их мнения о нем.

— У меня нет эго, — сказал он как-то при случае. — Я действую безупречно, и меня не интересует, что обо мне будет рассказано.

Мы уже около часа сидели в машине на стоянке. Внутри салона стало жарко, как в сауне, и солнце жгло в полную силу. Через открытое окно не поступало ни глотка воздуха. Тропические цветы на обочине, казалось, были на грани обморока. Я предложила продолжить разговор на прибрежном бульваре, на другой стороне улицы, где были скамейки, пальмы и газоны. Улица, укрепленная дамбой, вилась на протяжении многих километров всего в нескольких метрах от океана. Кастанеда рассказал, что он раньше часто приходил в эти места и, глядя на океан, медитировал — конечно, в то время, когда жил поблизости.

— Но однажды, — добавил он с неохотой, — несколько индейцев, которых я знал по Мексике, уселись рядом со мной на скамейку, и с тех пор я больше не возвращался сюда.

Вдруг он, как показалось, о чем-то вспомнил и заявил, что ему нужно уйти. Но он пообещал позвонить мне, чтобы мы могли увидеться вечером, после ужина.

Я использовала свободное время и отправилась с моей дочерью Барбарой в плавательный бассейн гостиницы. Оттуда можно было видеть улицу, и только несколько стеклянных дверей отделяли нас от администрации. Через несколько минут я услышала голос Кастанеды. Я ошеломленно соскочила с лежанки, открыла дверь и пригласила его войти. Он поздоровался с Барбарой, которая была в воде, легким кивком головы и протянул мне свою последнюю книгу на английском.

Он сам подготовил перевод на испанский, и книга должна была выйти на днях. Он хотел дать мне один экземпляр рукописи, но не нашел его. Он сказал:

— Кроме того, у тебя же нет времени, чтобы ее прочесть.

Возможно, он был прав. Была уже пятница, и он знал, что в следующую среду я улетаю. Я не знаю, где он достал книгу. Не прошло еще и получаса, как мы расстались. У него было два дома, один в Малибу и другой в Вествуде, оба одинаково далеко от Санта-Моники.

— Но мы увидимся позже? — напомнила я.

— Нет, мы больше не можем встретиться сегодня, — сказал он, — потому что я должен поехать в Сонору. Мне надо встретиться с несколькими индейцами, которые тоже знали дона Хуана.

Казалось, он очень спешит, и в следующее мгновение он исчез. Но сначала он повторил, что позвонит мне, чтобы договориться о встрече. Но больше мы уже не разговаривали с ним по телефону. Одна женщина из его группы огранизовала наши последующие встречи.

На следующий день мне позвонила Флоринда Доннер. Кастанеда часто говорил о ней с огромной теплотой:

— Она совсем маленькая, очень некрасивая, но необыкновенно мужественная.

Когда я спросила его, является ли она его спутницей, он ответил утвердительным кивком. В тот момент я не подумала, что мы употребляем слово «спутница» в разных значениях.

У Флоринды был живой, располагающий к себе голос. Она сказала, что родом из Венесуэлы, но уже долгое время живет в Соединенных Штатах. Английский язык ее нового окружения совсем не повлиял на ее испанское произношение. Она ведет в Лос-Анджелесе очень замкнутый образ жизни, сообщила она, потому что у нее нет водительских прав.

Когда я спросила о путешествии, о котором Кастанеда объявил в предыдущий день, она пояснила причину своего звонка:

— Индейцы из Соноры сами прибыли в Лос-Анджелес, и мы не можем оставить их одних.

Она сообщила мне, что в понедельник они вместе с Кастанедой хотят пригласить меня пообедать. Ввиду такого изменения наших планов я не знала, следует ли мне брать с собой листы с вопросами, которые я как раз подготовила, и сообщила ей о своих сомнениях.

— Ну конечно же! Бери их с собой, таким образом тебе будет легче концентрироваться, — поддержала она меня.

Я не смогла удержать свое любопытство и спросила ее, когда мы уже попрощались:

— Ты тоже знаешь дона Хуана?

— Да, я познакомилась с ним двадцать лет назад, — коротко ответила она.

Итак, я получила привилегию встретиться одновременно с двумя людьми, знавшими дона Хуана. Ведь один из самых часто упоминаемых выпадов против Кастанеды заключался в том, что он является единственным чловеком, свидетельствующим о существовании мага-яки. Он защищался против таких выпадов, пока ему не стало скучно: «Мысль, что я мог выдумать такого человека, как дон Хуан, это абсурд. Он вряд ли является такой личностью, которую я смог бы выдумать с моим европейским интеллектуальным воспитанием. Истина намного необыкновеннее. Я не выдумал его, я просто сообщаю сведения о нем». Было бы совсем просто доказать существование дона Хуана, если бы он представил скептически настроенной публике Флоринду, но он этого не сделал.

В понедельник, ровно в час дня, в назначенный срок, мне сообщили из администрации, что пришла Флоринда Доннер. Она сидела в вестибюле на стуле. Ее внешность очень поразила меня. Я даже подумала автоматически:

— Переодетый и перекрашенный Кастанеда.

Флоринда выглядела хрупкой, немного двуполой и была не более метра пятидесяти ростом. У нее были короткие светло-желтые волосы и светло-голубые глаза, маленькие, но выразительные. Она притягивала к себе, хотя движения ее были беспокойными. Черты ее лица имели что-то общее с Биби Андерсоном, который играл в фильмах Бергмана. По виду ей было лет тридцать, однако вполне могло быть и сорок, если она познакомилась с доном Хуаном двадцать лет назад. Позже, приведя данные о своем рождении, она подтвердила мое предположение. На ней была спортивная одежда — белые брюки, желтая рубашка и сандалии. Она встала, и мы представились друг другу. Она поцеловала меня в щеку. Я оглядывалась в поисках Кастанеды, но Флоринда пояснила:

— Он ждет на улице.

Мы покинули здание и обнаружили снаружи Кастанеду, который шел к нам, широко улыбаясь, по только что подстриженному газону. Несколько минут мы стояли, решая, куда же нам лучше пойти. Кастанеда вежливо спросил меня, не голодна ли я, и я ответила, что не прочь съесть что-то легкое, например, салат...

Однако они уже выбрали подходящее место, удобное по своему расположению и славящееся хорошей кухней. Они были убеждены, что мне там понравится. Это был кубинский ресторан. Я последовала за ними к автомобилю, на этот раз это была не машина для сельской местности, а просторный «Форд». Флоринда уселась сзади, а мне предоставили сиденье рядом с водителем. Кастанеда двинулся в направлении Wilshire Boulevard. Оба стали спрашивать меня о моей работе, и снова всплыла тема «рутины» и необходимости избегать ее.

С ними было очень просто общаться. Флоринда неожиданно порадовала меня, протянув мне рукопись, которую он не мог найти. Перевод его последней книги на испанский, 354 страницы, пронумерованные начиная с четвертой, напечатанные на обычной пишущей машинке с двумя интервалами и перевязанные резиновым шнуром.

Я вспомнила комментарий Кастанеды и озабоченно сказала:

— Но у меня уже нет времени прочесть это до отъезда.

— Это мы знаем, — сказала Флоринда, — но ты можешь оставить перевод у себя.

Примерно через двадцать минут мы прибыли в кубинский ресторан, оборудованный в народном стиле. Там было очень шумно, хотя занятыми были только половина столиков. Мы решили усесться сзади, возле стеклянной стены. Там было почти пусто, и мы могли бы без помех разговаривать. Флоринда и я сели рядом, спиной к двери. Кастанеда уселся напротив. Молодой официант подошел к столику; казалось, он знал обоих, поскольку спросил по-испански: «Как поживаете?»

Кастанеда и Флоринда производили впечатление людей, которые чувствуют себя очень хорошо. Без сомнения, они бывали здесь и прежде. Меню находилось на доске, висевшей на стене. Как знатоки, они заказали всем троим жаркое с картошкой. Оно готовилось с фасолью в маленьких горшочках. Кастанеда заказал горячий чай. Когда официант извинился, что у них не подают чай, он настоял:

— Спросите на кухне! Мне всегда его здесь подавали.

И действительно, ему принесли чай. Казалось, он отлично знает это заведение. Флоринда заказала кока-колу. Когда ее принесли, она взглянула на меня и сказала несколько извиняющимся голосом:

— Это мой порок.

Несколько минут они с энтузиазмом наслаждались вкусной едой.

— Мы приехали в Лос-Анджелес только для того, чтобы вкусно есть, — пошутил Кастанеда, заказав себе еще и порцию поджаренных бананов на десерт, от которых мы с Флориндой отказались.

— Мы не любим готовить, — сказала Флоринда.

— И посуду моем неохотно, — добавил он.

Флоринда больше не хотела есть, а я заказала себе капуччино. Кастанеда колебался, но потом заказал и себе тоже. Затем они поведали мне о своих маленьких гастрономических пороках.

— У моего брата в Венесуэле кофейные плантации, — рассказывала Флоринда, — так что я привыкла пить хороший кофе. Но, когда я приехала в Соединенные Штаты, кофе здесь был так плох, что не составило никакого труда от него отказаться.

О причинах ее зависимости от кофе она промолчала. После того, что она в конце концов рассказала, и прежде всего по ее виду, как она это рассказывала, можно было заключить, что ей было вовсе не так просто отказаться от шоколада.

— Я ела его по три раза на дню, — вспоминала она. — Я клала шоколад между двумя тоненькими кусочками хлеба или просто так, на язык, запивая глоточком кофе.

Она описывала этот процесс так, будто вновь переживала его в это мгновение, сопровождая движениями руки и живописно изображая истинное наслаждение. Похоже, ей до сих пор приходится бороться с этой страстью.

Кастанеда подтверждающе кивнул:

— А мне приходится следить, чтобы она не ела шоколад тайно, иначе у нее на лице будут прыщики. — Потом он взглянул на нее с любовью: — Иначе эта бестия заболеет.

Флоринда, пойманная с поличным, плутовато улыбнулась и сообщила, что не только она подвергается искушению:

— Нам приходится следить, чтобы он не пил кофе, иначе ему будет плохо.

Кастанеда, смеясь, признался, что это действительно так. Казалось, их совсем не заботит эта борьба против собственных страстей. Напротив. Кастанеда заказал себе еще и булочку с маслом, которую подали еще горячей. Он отломил кусочек, раскрошил его и высыпал в капуччино. Он был полностью сконцентрирован на этом занятии.

— Каков был дон Хуан ? — спросила я Флоринду.

— Он был очень старый. Но с силой двадцатилетнего юноши.

При упоминании имени дона Хуана Кастанеда мгновенно поднял голову от капуччино и подтвердил:

— У него было тело молодого парня.

В течение нескольких минут они одновременно говорили, перебивая друг друга и восславляя способности дона Хуана, подчеркивая свою любовь к нему.

— Флоринда была его любимица, — заверил Кастанеда с удовольствием.

— Он носил меня вот так, под мышкой, — пояснила Флоринда и согнула свою правую руку так, будто она несет сноп соломы.

— Он носил ее с места на место, как ребенка, — прервал он, наслаждаясь.

— И ты познакомилась с ним двадцать лет назад? — продолжала я бить в одну точку, глядя при этом ей прямо в глаза и желая разузнать побольше мелочей о ее отношениях с учителем.

— Да, — ответила она. — Но больше я ничего не скажу, иначе ты узнаешь, какая я старая.

Я практически ничего не знала о ней, но решила уважить ее нежелание говорить о своем прошлом. Только шутки, отпускаемые Кастанедой, давали мне некоторые сведения.

— Это я обрезал ей волосы, — со смехом заговорщицки сообщил он мне и, чтобы взъерошить ей волосы, протянул над столом свою руку, которую она отбила шутливым жестом. — И волосы останутся короткими, потому что так лучше видны ее нацистские наклонности.

Она подтвердила, что ее семья родом из Германии, но я не спросила, сколь долго они уже живут в Венесуэле. Позже она дала мне написанную ею книгу. Читая ее, я поразилась, какой сильной личностью она была, каким мужеством обладала и насколько она похожа на Кастанеду. Она тоже была антропологом и получила докторскую степень за исследования в области индейского целительского искусства. Она имела американское гражданство и тоже училась в Калифорнийском университете, где и познакомилась с Кастанедой. Он представил ее в 1968 году дону Хуану, после того как было опубликовано «Учение»... Дата соответствовала двадцати годам, а еще прежде, как она сказала, она познакомилась с Кастанедой.

Вероятно, Флоринда была у мага-яки непродолжительное время. В ее захватывающей книге «Шабоно», где она описывает свое годичное пребывание у одного из индейских племен в дебрях Амазонки в конце семидесятых годов, она упоминает, что за десять лет до этого она познакомилась с настоящим шаманом. В книге она упоминает Хуана Каридада, от которого она ушла, так как ей было страшно: он вызывал у нее сновидения, в которых сам лично появлялся, а на следующий день рассказывал точное содержание сна. Она прожила два года в Венесуэле, продолжая свои полевые исследования, и вернулась затем в Соединенные Штаты с материалом для докторской диссертации и с описанным в книге опытом пережитого. Она, как и Кастанеда, писала на английском, и книга была опубликована с хвалебным комментарием Кастанеды в 1982 году. Она получила великолепную оценку критиков и была переведена на десяток языков.

Только очень немногие люди знают, что Флоринда и Кастанеда имеют общее прошлое, вместе живут в настоящем и, согласно оброненным ими замечаниям, не собираются расставаться и в будущем.

— Она — начало и конец всего, — заявил он с большой уверенностью. При этом замечании Флоринда скромно покачала головой. Она не противоречила, как делала это при всех других темах, которых мы касались. В ресторане он несколько раз обратился к ней, назвав ее Гина, — возможно, это было шуточное имя. Позже Кастанеда дал мне понять, что их отношения не имеют ничего общего с обычной связью между мужчиной и женщиной. Энергии обоих носят очевидно дополняющий характер и необходимы, чтобы достигнуть того, что он называл освобождением.

Несмотря на это, многие рассматривали их отношения на обычный манер.

— Мой зубной врач называет ее гопожа Кастанеда, — сказал он с удовлетворением, — и мы позволяем ему так думать. Нам все равно.

Я вновь вернулась к теме дружбы и спросила Флоринду:

— Карлос рассказал мне, что у него нет друзей. У тебя их тоже нет?

— Друзья желают посещать тебя в твоем доме, — ответила она, — и звонить тебе. Они сердятся, если узнают, что ты была в городе и не связалась с ними.

Наконец с едой было покончено. Кастанеда оплатил счет своей кредитной карточкой, и мы поднялись, чтобы уходить. Уже у дверей он спросил, не нужно ли нам в туалет.

— Почему тебе нужно это знать? — спросила Флоринда.

— Потому что мы сейчас пойдем в парк, а там будет трудно найти это место, — пояснил он.

Мы вернулись к автомобилю и заняли свои места. Кастанеда как водитель соблюдал все правила дорожного движения и не вел себя агрессивно по отношению к другим водителям. Его хорошие рефлексы позволяли ему концентрироваться на управлении и время от времени поглядывать на собеседника. Через некоторое время он остановился на парковочной площадке у деревянного щита с надписью «Ranch Park». Это было большое пространство с несимметрично разбросанными садами, подстриженными газонами и небольшим количеством деревьев. Там были грубые скамьи и столы и некоторые простые спортивные приспособления. Вдали находилась группа детей в разноцветных одеждах, повторяющих вслед за учителем гимнастические упражнения. Ветер доносил до нас их смех. Два молодых человека играли на площадке в теннис. Здесь было прохладно.

Кастанеда предупредил нас, чтобы мы ничего ценного не оставляли в автомобиле, так как это может быть украдено, и самолично убедился, что все дверцы машины закрыты. Едва мы прошли несколько шагов, как он остановился. Он начал оглядываться по сторонам и признался, что ему нужно в туалет. Флоринда засмеялась:

— Сначала спрашивает нас, а потом оказывается, что хочет сам. Ну, здесь ему придется поискать.

Кастанеда казался очень сосредоточенным, не отвечал, а направился к одной из кабинок для переодевания, однако сразу вернулся назад:

— Не вышло.

Он пошел вдоль здания и наконец обнаружил указатель. Мы с Флориндой ожидали. В ее присутствии я чувствовала себя очень хорошо. Она была мягкая, немного сдержанная, но не интровертна и казалась очень хорошим слушателем. В этом она была полной противоположностью Кастанеде, который едва ли умел молчать. Кастанеда вернулся назад с видимым облегчением. Теперь нам нужно было найти место для интервью. Между кабинками для переодевания и теннисной площадкой находилось возвышение вокруг павильона. Нужно было подняться вверх три-четыре степеньки. Мы уселись вокруг белого пластикового стола. Солнце светило мне прямо в лицо. Я не хотела надевать солнечные очки, потому что Кастанеда тоже был без очков и мне хотелось смотреть ему прямо в лицо. Через несколько минут солнечные лучи, которые отражались и от стола, и от листьев, вызвали слезы у меня на глазах. Мы пересели за другой столик, в тень. Но здесь дул ветерок и нам стало холодно. Надо было опять искать место. Кастанеда встал посередине, подхватил нас под руки, и мы зашагали по газону. Он предложил усесться прямо на траву. Но газоны незадолго до этого полили и трава была мокрая. Наконец мы нашли один грубо сколоченный стол, который, казалось, удовлетворял нашим требованиям. Он стоял под деревом, в полутени. Кастанеда заметил на поверхности стола остатки художественной росписи, краски которой лучились под солнцем, и воскликнул:

— Как красиво!

Они уселись рядом напротив меня. Скамьи были без спинок и крепко прикручены к столу. Прежде чем я начала свои расспросы, мне пришла в голову одна мысль.

Кастанеда писал, что Нагваль руководит другими магами. Дон Хуан пояснял, что маг — это просто человек знания, который знает космические энергии и умеет их использовать. Во все времена были посвященные, которые скрывали от посторонних свои знания, чтобы препятствовать их искажению или использованию в корыстных целях. Это были люди, которые могли вызывать в себе самих или в окружающем мире определенные необычные эффекты, и поэтому их называли по-разному и распределяли по разным категориям, в зависимости от общества и времени: маг, целитель, ясновидящий, волшебник, медиум, астролог, факир, алхимик... И, естественно, колдун, самое тяжкое обвинение, которое в течение нескольких столетий могло быть выдвинуто против человека. Но ведь не нужно так далеко ходить: разбитое зеркало или черная кошка для многих людей и в двадцатом столетии являются плохой приметой. Некоторые защищаются от нежелательных последствий трижды стуча по дереву, другие не могут перенести вида рассыпанной соли или раскрытых ножниц на столе, третьи — боятся воя собаки или встречи с рептилией. Тот, кто избегает мерить все одной мерой, «ведь никогда нельзя знать наверняка»...

возможно, спокойно садится в самолет, но не может столь же спокойным быть в пятницу, 13-го числа. Гадание по руке, на картах или на кофейной гуще превратилось в предпринимательство, и едва ли найдется какой-нибудь журнал или газета, где бы не печатали гороскопов, даже в таких, которые прежде всего считают себя научными. Есть и такие люди, которые не выйдут из дому, не подбросив прежде в воздух три монетки, чтобы прочесть ответ в Ицзине. Ношение различного рода амулетов для защиты от черной магии распространено более широко, чем об этом думают. Что это? Суеверие? Голос предков внутри нас?

Если магия — это «знание и правильное использование энергии» и мы сами, как и остальной космос, состоим из этой энергии, тогда мы все — потенциальные маги и люди знания. Возможно, именно поэтому Пифагор требовал: «Познай самого себя, и ты познаешь Универсум и богов».

И как раз это хотел внушить своим ученикам дон Хуан, ставший благодаря книгам Кастанеды самым известным магом Запада, начиная от братьев Аарона и Моисея. Я приступила к интервью и спросила Кастанеду:

— Ты теперь Нагваль, руководитель?

— Да, я Нагваль, — подтвердил он без колебаний.

— Можешь ли ты описать кратко качества и действия Нагваля?

— Нагваль не имеет права проявлять сострадание. Например, можно любить, не ожидая ответной любви, и одновременно быть полностью холодным, если просят о чем-то не имеющем значения. Мы обычно думаем, что мы очень любим, потому что мы молим, плачем... у нас создается впечатление, что мы любим, но это не так, это самое настоящее эгоистическое поведение.

— Когда маг применяет свою магическую силу на других, каких правил поведения он должен придерживаться?

— Правила безупречности.

— Но когда дон Хуан познакомился с тобой, он ведь, очевидно, ничего для этого не предпринимал?

— Меня привел к нему Дух. У него был знак, и он должен был меня убедить; он был вынужден действовать безупречно. Если Дух требует от мага действия, маг непременно это выполняет, — отвечал он убежденно.

Это означает, что в данном случае личная воля избранного не имеет значения. Учитель также не стремится достичь эгоистических целей, потому что передает свое знание, не получая ничего взамен... или получает, можно сказать, общую обратную связь в духовном смысле. Дон Хуан ничего не получил от Кастанеды и не нуждался ни в чем, кроме того, чтобы последний согласился стать продолжателем его традиции. Он ограничился тем, чтобы выполнить приказ Духа, — две спицы в одном колесе — сколько их еще будет?

Один древний ведический текст гласит: «Семь чакр, семь областей, семь путей и семь элементов показывают тебе, что обод колеса не знает оси, хотя он соединен с нею; что спица приносит смысл в пустоту, и ось не знает, где ее центр. Несмотря на это, колесо вращается вокруг нее. Точно так же жизнь не знает существования и мозг не знает духа. Поэтому есть только одна точка, в которой колесо узнает о существовании центра, — а именно та, где оно касается земли».

— Итак, у дона Хуана был знак, который указал на тебя как избранного? — продолжала я.

— У меня была подходящая энергия, чтобы начать это путешествие.

Я не знала, означает ли это выражение только метафору.

— Человеку нужна особенная структура энергии светящегося кокона, чтобы понимать и выполнять то, что знает маг.

— Может ли маг ошибиться и дать силу тому, кто позже применит ее совершенно неподходящим способом?

— Маг не ошибается, он обучает лишь того, кто подходит для этой задачи.

— Когда обучение завершено, что является тогда задачей мага?

— Она заключается в том, чтобы сделать понятным знание, которому многие тысячи лет. Это предполагает вхождение в безмолвное знание и перевод его в понятия разума. Но это предполагает и определенную предрасположенность со стороны того, кто воспринимает информацию, потому что в ином случае люди думают, что мы обманщики.

Я упомянула скептическим тоном заглавие статьи, опубликованной в «Time» 5 марта 1973 года, в которой речь шла о нем.

— С тех пор здесь, на Западе, больше не интересуются моими книгами, — подтвердил он иронически.

— Ты уже наказан за свои шутки с «Time», — прервала его Флоринда. — И если ты предполагал, что они могут тебе повредить, то почему ты согласился на интервью?

— Они приставали ко мне уже долгое время. Тогда дон Хуан сказал мне, что я должен уважить эту просьбу, чтобы раз и навсегда стереть мою личную историю.

Я воспользовалась поводом вернуться назад к теме, которая меня все еще волновала:

— А почему ты позволил им фотографировать тебя, а мне это запрещаешь?

— Потому что они были слишком настырными, — ответил он.

Во всяком случае, тогда он разрешил сделать только несколько фотографий в библиотеке университета. А репортаж содержал даже фотографию из его докторского диплома.

— Какие личные и общественные последствия имело то, что ты стал магом?

— С точки зрения личной жизни — это полная, непрекращающаяся отдача магии. В обычном обществе маг ведет себя так, что никто и не догадается, кто он и что собой представляет, разве что он сам об этом расскажет. У мага нет ни размышлений, ни желаний, и он действует в каждый момент так, как того требуют обстоятельства.

День клонился к вечеру, и стало довольно прохладно. На Кастанеде была только легкая матерчатая куртка. Он снял ее и стал настаивать на том, чтобы Флоринда ее надела, потому что она подтянула ноги на скамейку, прижалась к ним телом и обхватила колени руками. Она отказалась, и Кастанеда вновь надел куртку. Время от времени он потирал ее голени. Он был полон любви и заботы о ней. Флоринда и он обходились друг с другом как равные. Кастанеда упоминал в своих книгах женщину-Нагваль. Была ли это Флоринда? Я не отважилась спросить.

— Кто принадлежит к твоей группе, кроме Флоринды?

— Ана, Хуана, Муни и Нури, — перечислил он. Он говорил улыбаясь и с огромным восхищением об этих четырех женщинах. Описывая соответствующую личность, он употреблял выражения типа «внешне похожа на мужчину» или «очень мужественная». Рассказывая о неконтролируемом характере одной из женщин, он назвал ее «сумасшедшей». Все они молодые женщины, и лишь одна из них познакомилась с доном Хуаном, когда была совсем молоденькой.

— Если сравнить с твоими книгами, у тебя сравнительно маленькая группа, не так ли?

— В группе дона Хуана было 16 человек, включая его самого, — подтвердил Карлос. — Число должно быть больше четырех; четыре — это минумум, а группа из восьми человек самая эффективная.

— Почему именно восемь?

— Необходимы восемь человек, чтобы достичь согласия и выйти из области индивидуальности. Восемь — число, которое преодолевает индивидуальное, потому что представляет собой человечество в миниатюре, все возможные типы характеров.

В это мгновение я совершенно забыла, что уже слышала об этом числе, и упустила возможность указать на очень интересную параллель с Бхагавадгитой, четвертый стих седьмой главы «Йога различия». Кришна говорит там Арджуне: «Земля, вода, огонь, воздух, эфир, дух, разум и «я» — это восемь категорий моей упорядоченной природы».

— Твоя группа состоит из шести человек, это больше четырех, но меньше восьми, самого эффективного числа. Как это обстоятельство повлияло на результаты?

— Это одна из трудностей, перед которыми мы стоим в плане нашего стремления обрести свободу, — сказал он безнадежным тоном и добавил: — Нам нужны еще двое.

— Почему же ты их не ищешь?

— Потому что никто не заявляет о своей готовности выполнить такую задачу! — горячо воскликнул он.

Кастанеда в свое время заявил о своей готовности и полностью доверился своему учителю, дону Хуану, который уверял его, что он может видеть энергии; способность, которая помогала ему найти подходящего ученика.

— Можешь ли и ты, как дон Хуан, видеть энергии людей и вещей?

— Да, — подтвердил он, — я вижу энергию.

Хотя он описал это в своих книгах, я все же задала ему следующий вопрос:

— Как выглядит эта энергия?

— Как если бы она была образована длинными световыми нитями.

— Различаются ли энергии разных людей?

— Чем сильнее энергия индивидуума, тем толще, компактней и ярче эти нити.

— Находятся эти нити в определенной части тела?

— Они выходят из ступней, и чем выше они поднимаются, тем больше физические силы индивидуума и его способность к развитию.

— Это что-то похожее на Кундалини, энергию, которая находится внизу позвоночника?

— Этого я не знаю.

— У кого изо всех знакомых тебе людей эта энергия поднималась наиболее высоко?

— У дона Хуана, который мог поднять ее до затылка, — сказал он с восхищением.

Возможно, именно этой способностью видеть можно объяснить решение Кастанеды продолжать или нет знакомство с человеком, с которым он договаривался о встрече. Я вернулась к теме его группы. Если эти четыре женщины не были ученицами дона Хуана и, кроме одной, вообще его не знали, то, значит, сам Кастанеда ввел их в мир магии.

— Являешься ли ты учителем твоих спутниц?

— Нет, — честно признался он. — Я могу быть Нагвалем, но не могу быть учителем магии. У меня нет необходимых для этого способностей.

— Но ведь дон Хуан уверял, что Нагваль одновременно является учителем, — продолжала допытываться я.

— Даже если я проживу дольше, чем он, — пояснил он с убежденностью в голосе, — я никогда не стану таким, как дон Хуан.

Возможно, его уверенность основывалась на том, что двадцать лет назад объяснил ему его учитель: «Я знаю, что у меня недостаточно времени, чтобы показать тебе все то, что я хотел бы показать тебе. У меня хватит времени лишь указать тебе путь, и я надеюсь, что ты будешь так же усердно продолжать поиски, как это делал я».

— Когда умер дон Хуан?

— Он ушел в 1973 году.

— Ты возглавил группу после его ухода?

— Нет, донья Флоринда, одна из спутниц дона Хуана, руководила нами до тех пор, пока не ушла.

— Когда это случилось с доньей Флориндой?

— В 1985 году. Флоринда, — он указал на Флоринду Доннер, — приняла ее имя в знак памяти.

Теперь мне стало понятно, почему во время еды Кастанеда несколько раз назвал ее Гиной. Возможно, это и было ее настоящее имя, пока она не взяла себе другое. Флоринда Доннер опубликовала свою книгу, вышедшую через три года после ухода доньи Флоринды, под принятым в честь той именем. Принятие имени Флоринда еще во время жизни доньи Флоринды казалось мне скорее знаком, что Флоринда является ее последовательницей, чем просто данью памяти. Флоринда была у дона Хуана лишь непродолжительное время. Однако, судя по уважению и симпатии, с которыми обращался с ней Кастанеда, они оба обладали способностями к магии. Кастанеда не мог посвятить ее, поскольку, по его собственным словам, не был учителем. Возможно, нежная и хрупкая Флоринда была ученицей доньи Флоринды, передающей Кастанеде знания, полученные от учительницы. Итак, эта старая женщина 12 лет была руководительницей группы.

Было уже пять часов, и в парке не осталось ни одной живой души. Сырая местность способствовала прохладе. Мы мерзли.

— Будет лучше, если мы уйдем, — предложил Кастанеда.

— Собственно, и индейцы из Соноры до сих пор у нас, — пояснила Флоринда, — и было бы нехорошо оставлять их так долго одних.

Я сложила свои листки. Собранного материала было еще недостаточно для книги, но никто не предложил встретиться еще раз. По пути к машине я объяснила им, что у меня еще так много вопросов, которые мне хотелось бы им задать.

— Продолжим в автомобиле, — предложил Кастанеда.

Флоринда вдруг внесла совершенно неожиданное предложение:

— Мы оставим тебе наш адрес. Напиши все твои вопросы, и я пришлю тебе ответы, напечатанные на машинке.

Она не уточнила, будет ли Кастанеда диктовать ей ответы или она ответит сама. Возможно, они уже обсудили прежде, должны ли они оставить мне адрес. Скорее всего, так и было, потому что я ни на минуту не расставалась с ними.

Мы поехали в обратном направлении. Я посмотрела в свои записи, но прежде, чем задать очередной вопрос, искренне поблагодарила за предоставленную возможность познакомиться с ними и за согласие помочь мне в моей работе. Неожиданно Флоринда выдвинула совершенно другую версию происшедшего:

— В бюро нашего адвоката стоит много мешков с письмами на наше имя. Мы стояли перед ними и решили выбрать наугад одно-единственное письмо. Письмо, котрое мы вытащили, оказалось твоим.

Наступило неловкое молчание. Кастанеда смотрел вперед и не проронил ни слова. Я не знаю, следовало ли мне спросить, какая же из версий соответствует действительности. Мне удалось побороть свое любопытство. Больше мы не возвращались к этой теме.

Приезд индейцев ограничил свободу Кастанеды. Это были двое мужчин и одна женщина, которые, как и он, были учениками дона Хуана.

— И теперь вы должны о них заботиться? — спросила я.

— Да, это так, потому что они видят в нем Нагваля, — пояснила Флоринда, указав на Кастанеду.

— Я предложил им записаться в вечернюю школу, чтобы изучить английский и другие предметы и получить хоть какое-нибудь образование, — бросил Кастанеда упавшим голосом.

— Но они хотят сразу же приступить к практической стороне магии, — в унисон добавила Флоринда.

— Они предложили работать на меня: водить машину, варить, гладить мои брюки. Но я объяснил им, что мне не нужен ни шофер, ни прислуга. Глупые индейцы! — воскликнул он.

— Почему дон Хуан настаивал на академическом образовании своих учеников? — спросила я.

— Потому что интеллект — единственное, что дает защиту против неизбежных нападок неизвестного и против страха перед ним. Интеллект — единственное, что дает магу утешение. Страсти и чувства не могут успокоить мага. Только интеллект спасает его.

У Кастанеды и Флоринды это требование было воплощено в действительность. Еще одна женщина из их группы готовилась в настоящее время к защите докторской диссертации по истории в университете.

— Как повлиял дон Хуан на твои интересы и склонности? — спросила я Кастанеду.

— Мои отношения с доном Хуаном ни в коей степени не заставили меня забыть о том, что меня тогда интересовало. Я чувствую себя и сегодня точно так же привязанным к академическому миру, как и тогда, когда я делал в нем свои первые шаги, — убежденно ответил он.

Без сомнения, ему было больно, когда после вызванной его книгами полемики многие коллеги назвали его обманщиком и вычеркнули его из этого мира, к которому, по его словам, он и сегодня чувствует себя привязанным. Безусловно, Гарольд Гарфинкель был не только его ментором, но и дал ему защиту и утешение, когда университеты и публикации лишили его благословения официальной антропологии. Карлос ушел слишком далеко по своему неортодоксальному пути. Он вспомнил, что это было для него нелегкое время.

— В определенный момент моего обучения у дона Хуана у меня началась ужасная депрессия. Меня заполнили страх, печаль и мысли о самоубийстве. Тогда дон Хуан предупредил меня, что такие мысли — это уловки разума, чтобы таким путем удержать полный контроль. Воля, напротив, является голосом тела.

Без сомнения, ему понадобилось также немало времени, чтобы пережить отсутствие своего учителя, который родился в 1891 году и умер, по словам Кастанеды, в 1973. Вместо «умер» Кастанеда использовал другое слово, обозначающее исчезновение дона Хуана.

— Ты говоришь, что дон Хуан ушел в 1973 году. В каком месяце?

— В июне, — сообщил он.

— Ты знал о том, что это произойдет?

— Он совершенно точно назвал момент, когда он хотел уйти.

— Как это произошло?

— Окруженный своими магами, он вдруг превратился в свет и исчез, точно так же как и другие, — ответил он с выражением удивления и поднял вверх обе руки.

— А донья Флоринда?

— Точно так же! — воскликнул он. — Она так же исчезла со своей группой, они тоже превратились в свет. Но сначала она и ее маги отдали Флоринде все их украшения и предметы силы.

— Они отдали мне свои цепочки и браслеты, — живо перебила его Флоринда, — и иные предметы, которые они использовали.

Она поспешила уверить, что речь идет не о драгоценностях, а об объектах силы. Это особое наследство, казалось, подтверждает, что Флоринда Доннер была продолжательницей дела доньи Флоринды, спутницы дона Хуана.

Кастанеда ехал по району, застроенному виллами, по окаймленной деревьями улице, где дома были полускрыты растительностью. Потом он остановился на углу улицы. Мы находились в Вествуде. Флорида и я попрощались. Я не знала, увижу ли я ее еще когда-нибудь. Когда она уже открыла дверцу машины, ей что-то вспомнилось, и она сказала:

— Завтра мы дадим тебе книги. — Она имела в виду тома, которые обещал мне Кастанеда. — Сейчас мне некогда их искать, я должна позаботиться об индейцах, — извинилась она.

— Твою книгу мы тоже подарим? — спросил Кастанеда, ожидая ее согласия. Флоринда скромно кивнула. Затем она вышла и пошла по газону к дому. Она еще раз повернулась и помахала рукой. Прежде чем она скрылась, мы с Карлосом уехали.

Я должна была еще раз спросить его об обстоятельствах ухода дона Хуана.

— Таким образом, он просто исчез?

— Да, он поменял области и теперь более недостижим, — подтвердил он.

— Как повлиял на тебя его уход?

В одной из книг Кастанеда описывает чувство необыкновенной пустоты; и возможно, это чувство не прошло до сих пор.

— Единственным утешением для меня является то, что теперь дон Хуан свободен, — ответил он с оттенком тоски в голосе, — хотя он иной раз и выражал сомнение, что это ему удастся.

Я переменила тему и спросила его о времени, вспоминать которое ему, несомненно, было приятнее:

— Каково было твое отношение к нему?

— Дон Хуан даже приезжал в Лос-Анджелес.

— Говорил ли он по-английски?

— Его английский был безупречен. Он был индейцем из Аризоны, жил в племени юма, — пояснил он немного нетерпеливо, заметив мое сомнение. — Он владел многими языками, на которых говорят индейцы, и еще испанским.

— Как он выглядел?

— Он был очень элегантным, высоким и худым. Он носил шелковые рубашки и заказывал себе костюмы у мастера; часто потешался надо мной, что я покупаю себе одежду в магазине.

— В конце твоей первой книги ты пишешь, что в 1965 году по собственному желанию прервал учение. Почему?

— Я не отказался от учения, — поправил он меня. — Я просто сделал паузу. Дон Хуан дал мне много информации для левой стороны, и она должна была улечься.

Кастанеда пояснял в своих книгах, что обучение для правой стороны относится к повседневному сознанию, в то время как левостороннее требует состояния повышенного осознания. Дон Хуан вызывал это состояние у своего неподготовленного ученика, сильно ударяя его в область лопаток. Возможно, четыре года обучения привели Карлоса в 1965 году на грань физической перегрузки и послужили причиной прерывания учебы. В начале своей второй книги он извиняется перед доном Хуаном за преждевременное прерывание процесса обучения, который казался ему угрожающим. До того, а также позже, дон Хуан давал ему психоделики, чего он не делал с другими учениками.

— Почему ты единственный должен был принимать растения Силы?

— Я был столь ужасно конкретен... и ему не удавалось вывести меня из этого состояния. Вследствие этого он должен был предпринять попытку подойти с другой стороны, прибегнуть к помощи галлюцинаций, которые я был не в состоянии объяснить и которые поколебали мою рациональность.

Непосредственным следствием была паника. Но, как обычно, он полностью оправдывал дона Хуана и принимал всю ответственность на себя. Так сказал он в интервью Сэму Кину, которое было опубликовано в начале семидесятых годов в «Psychology Today».

— Дон Хуан применял психотропные растения только в середине моего ученичества, потому что я был столь упрям и глуп... Я настаивал на своей картине мира, как будто это была абсолютная истина. Психоделики расшатывали мою догматическую уверенность, но в отместку я должен был заплатить высокую цену: мое тело ослабело, и понадобилось четыре месяца, чтобы я пришел в норму. Я испытывал ужасный страх и бессилие. Если бы я вел себя как воин и принял всю ответственность на себя, это избавило бы меня от всего этого.

Кастанеда, чей интерес к шаманизму пробудил один из его профессоров, уже не раз заявлял, что в то время, когда он познакомился с доном Хуаном, он собирал информацию о применении лекарственных растений. Единственным его намерением было написать небольшую работу, которая должна была облегчить ему участие в одном из заключительных учебных мероприятий по антропологии. И его единственной целью было — стать профессором. В отношении других психоделиков, которые были широко распространены в шестидесятых годах, он заверил:

— Я никогда не принимал ЛСД.

Но в каком состоянии духа находился Кастанеда в то время?

«Когда я познакомился с доном Хуаном, — вспоминает он в вышеуказанном интервью Сэму Кину, — у меня было очень мало личной силы. Я вел очень эксцентричную жизнь, внешне был агрессивным и взбаломошным, но внутри — неуверенным и нерешительным. Как и большинство интеллектуалов, я чувствовал себя защищенным, хотя в действительности не был привязан ни к чему. Я постоянно думал о самом себе и вел бесконечные диалоги с самим собой. Этот внутренний диалог прекращался очень редко».

Я ухватилась за эту тему:

— Дон Хуан утверждал, что для того, чтобы действительно хорошо думать, надо прекратить думать?

— Да, нужно оставить мир привычных мыслей, потому что они предлагают только самоподтверждение. Маг-яки был уверен, что, только остановив внутренний диалог, ученик может надеяться на то, что на него снизойдет Дух. Одновременно он жаловался, что никто не хочет идти по пути свободы.

— Как ты считаешь, это страх потерять нормальное состояние сознания удерживает нас от остановки внутреннего диалога?

— Когда этот страх преодолен, открывается щель к свободе и прекращается концентрация на собственной важности и на самом себе.

Дон Хуан также позволил нам понять, как человек отказывается от безмолвного знания в пользу рационального мира. Космические силы и безмолвное знание открывают перед нами мир, полный демонов, в то время как рациональность успокаивает нас. Но в наше время повседневный мир уже не приносит нам успокоения. Дон Хуан уверял, что надо вернуться назад, к безмолвному знанию, и на этот раз без страха, потому что мы принесем из ада, в который мы опустились, очень важный трофей — разум.

— Если имеются иные аспекты реальности, то нужно быть совершенно особенным человеком, чтобы их воспринимать?

— У людей есть глубинная предрасположенность к магии, а разум означает гандикап, фору.

— Почему?

— Повседневный мир обладает столь необычной властью, что не дает нам никакого выхода. Нас обучают с раннего возраста вращаться вокруг собственного «я», личности, и даже не вокруг всего человеческого существа, а только вокруг социальной личности. Такая зависимость не оставляет иного выхода.

— Это справедливо для всех людей?

— Годы, которые мы проводим, занимаясь этой деятельностью, глушат в нас магическое, и тогда остается только личное «я» со всеми его глупостями.

— Дон Хуан упрекал тебя, что ты маскируешь свое самодовольство под независимость, и заметил, что чувство собственной важности представляет собой другую сторону жалости к самому себе.

— Это состояние можно еще обозначить как состояние необычайной лени, и оно, очевидно, присуще нам всем. Из него возникают наши идеи о личной свободе, потому что в действительности никто не может стать нам слишком близким. Таким образом, мы замыкаемся в нашей целостности, которая на самом деле является только плодом нашего воображения и представляет собой в действительности барьер, стоящий на нашем пути к свободе, — заключил он резким тоном.

Дон Хуан занимался не-деланием, которое известно также из даосизма, и Кастанеда коротко рассказал об этом.

— Интересуешься ли ты другими восточными философиями или дисциплинами? — спросила я.

— Я изучаю кунг-фу, — ответил он.

— А, так вот почему ты в такой хорошей форме!

— Естественно, я в хорошей форме! Я занимаюсь этим ежедневно, — подтвердил он.

От Флоринды я узнала, что Кастанеда не только делает кунг-фу, но и является Мастером в этом искусстве.

Несколько месяцев спустя я обнаружила посвящение в его седьмой книге «Огонь изнутри»: «Я хочу выразить мое удивление и мою благодарность необыкновенному учителю, Х. И. Ли, который помог мне вновь восстановить мою энергию и показал мне другой путь к полноте жизни и хорошему самочувствию». Был ли этот Ли тот Мастер, который обучал его кунг-фу?

От разговора о борьбе кунг-фу мы перешли к йоге, одной из самых распространенных и самых подверженных мистификациям дисциплин. Кастанеда рассказал, что однажды в Калифорнии он был приглашен в один из самых комфортабельных центров йоги.

— Меня усадили рядом с гуру. Я не знал, о чем я должен говорить. Время от времени он поглядывал на меня и выдавал комментарии примерно такого рода: «А вам нравится Калифорния?» — он захохотал и продолжал: — Когда я попрощался, он обрызгал меня некоторого рода святой водой, которая изготовлялась из мочи их религиозного вождя, потому что все, что выходило из его тела, тоже считалось святым.

— Уж если мы заговорили об этом, как ты относишься к теории реинкарнации?

Она ему не особенно нравилась, и он высказал свое недоверие очень жестко:

— Дон Хуан сосчитал, что только за последние две тысячи лет каждый из нас имел примерно 20 миллионов предков: четверо дедушек и бабушек, восемь прадедушек и прабабушек и т. д. Самомнение людей позволяет им думать, что они лучше животных. Недаром столь большое разочарование вызвало то, что у людей, точно так же как у обезьян, зародыш проходит во время беременности через все фазы развития животного мира. И что у обезьян эти фазы развиваются даже быстрее, чем у людей, — заключил он рассерженно, и я решила больше не говорить на эту тему.

Каждый ортодоксальный материалист охотно подпишется под тем, что только что сказал Кастанеда. Однако существовало все же одно противоречие, так как Кастанеда одновременно признавал, что индивидуум после своей смерти (или «ухода») может перемещаться в другое место («поменять области и стать недостижимым»). Кроме того, он все время говорил о доне Хуане в настоящем времени и желал ему счастья в его нынешнем состоянии («единственное, что меня утешает, — это то, что дон Хуан свободен»), хотя эта обнадеживающая возможность и не может быть достигнута каждым («хотя он иногда и сомневался в том, что сумеет ее достичь»). С этой точки зрения он верил в освобождение избранных, которое основывалось на сохранении уникальности индивидуума.

Ортодоксальный материалист вряд ли может даже представить, что после исчезновения физического тела остается энергия, которая несет в себе все сознание ушедшего индивидуума, и эта энергия исследует другие миры в поисках свободы. Согласно Толтекскому учению, представленному в книгах Кастанеды, Орел, символ Духа или космических сил, либо проглатывает кандидатов на достижение свободы, либо пропускает их.

Кастанеда сказал также:

— Дух безупречен, и маг стремится подражать этой безупречности.

Согласно его пояснениям, не каждый человек может превратиться в мага, а только тот, кто рожден с «особой морфологией светящегося кокона и имеет соответствующие интеллектуальные силы, которые делают возможным чистое понимание, что, в свою очередь, защищает от нападок неизвестного».

В таком случае, Дух подвержен сменам настроения и наделяет одних людей соответствующими способностями, необходимыми на пути к свободе, а других лишает? Есть одна хорошая цитата у Эйнштейна: «Бог не играет в кости». Было бы очень неуютно, если бы он делал это с людьми и предоставлял их судьбу воле случая: маг или «пустышка».

— Ты много раз говорил об энергии и пояснял, что мы плохо ее используем. Что ты имеешь в виду?

— Очень жаль, что энергию, которую можно было бы применить на Пути Воина, отдают страстям и таким образом теряют.

— Но, судя по анекдоту о белокуром гомике, ты тоже нередко впустую растрачивал свою энергию. Что заставило тебя изменить свое поведение?

— Дон Хуан говорил мне, что все мы приходим в мир с определенным количеством энергии, которое зависит от условий нашего зачатия и рождения. Если половой акт был скучным, без оргазма, тогда у ребенка совсем мало энергии. — В качестве примера он привел свой собственный случай: — Моей матери было пятнадцать лет. Половой акт с моим отцом они совершили за дверью. Она даже не успела возбудиться. Поэтому дон Хуан предупреждал меня не растрачивать мою сексуальную энергию. Сексуальный акт, — продолжал он поучающим тоном, — имеет необыкновенное значение. Он требует очень большого количества энергии, которая, собственно, предназначена для воспроизводства. Ее нельзя использовать столь банальным способом.

Он указал также на другой аспект, имеющий отношение к размножению:

— Ребенок существует за счет нашей энергии. В светящемся коконе можно видеть ровно столько темных пятен, сколько детей у человека. Если мы боимся, что с нашими детьми что-то случится, мы, собственно, беспокоимся об энергии, которую мы им дали. Нельзя обнимать своих детей спереди, потому что при этом мы их ослабляем, так как у нас есть неосознанное стремление вернуть назад энергию, чтобы снова стать полноценными.

— Передача энергии касается только женщин?

— Нет, действие одинаково как у женщин, так и у мужчин.

Когда Кастанеда спросил дона Хуана, могут ли женщины быть воинами, тот ответил:

«Конечно, могут, и они имеют даже лучшие, чем мужчины, предпосылки для Пути Воина. Возможно, мужчины менее способны к сопротивлению. Но я бы сказал, что женщины везде и во всем имеют небольшое преимущество».

Эта тема очень интересовала меня, поэтому я продолжала спрашивать дальше.

— Женщина более подвижна, — пояснил Кастанеда, — потому что ей с момента рождения приходится быть гибкой. Она является объектом на службе у мужчины и его прихотей. Когда она становится сексуальным объектом, она утрачивает подвижность. Положение рабыни делает ее необходимой, но препятствует тому, чтобы она ставила себе иные, далеко идущие цели, которые могут служить предметом настойчивого стремления мужчины.

Итак, Кастанеда приписывал женщинам меньшую решительность при достижении духовных целей, чем мужчинам, хотя в своих книгах он с огромным уважением и любовью писал о Кэрол, женщине-Нагваль, с которой он некоторое время делил руководство группой и которую описал как очень решительную и замечательную женщину. По его же словам, донья Флоринда не только завершила посвящение некоторых учеников дона Хуана, но имела также свою собственную группу и заботилась до своего ухода и о группе Кастанеды. С другой стороны, та необычная позиция, которую занимала в этом маленьком обществе Флоринда Доннер, доказывала, что дискриминации женщин в линии мага дона Хуана не было, а дон Хуан уверял, что эту линию можно проследить назад от сегодняшнего дня до древних видящих.

Между тем Кастанеда уже припарковался возле моего дома. Мы остались сидеть в автомобиле, продолжая разговор. Поскольку до сих пор речь шла в первую очередь о трансцендентальных способностях дона Хуана, Кастанеда решил, что настала подходящая минута рассказать мне пару анекдотов, в которых на первый план выступала хитрость его учителя.

— Когда я путешествовал с доном Хуаном по пустыне или в горах и из-за усилий выдержать его темп уже едва мог дышать, я просил его время от времени остановиться, чтобы я мог закурить сигарету. В то время как я делал пару затяжек и мог наконец вновь дышать, дон Хуан потешался надо мной. Я был в столь прочном плену у этого порока, что выкуривал по три пачки в день.

— Однажды он объявил мне, — весело продолжал Кастанеда, — что мы отправимся примерно на десять дней в пустыню, и посоветовал захватить достаточное количество сигарет, потому что мы пойдем в необитаемую местность. Он даже добавил, что я должен их хорошенько упаковать, чтобы койоты не погрызли их ночью. Итак, я тщательно завернул в фольгу тридцать или даже сорок пачек. Ночью мы спали под открытым небом, и когда я встал, то обнаружил, что мои сигареты исчезли. Дон Хуан высказал предположение, что койоты утащили сумку с пачками, но что мы, конечно же, скоро найдем ее под каким-нибудь кустом в окрестностях. Мы искали на протяжении нескольких часов, но так и не нашли. Я становился все более и более нервным и чувствовал ужасную потребность закурить. Когда дон Хуан заметил мое состояние, он решил пойти в деревню, которая должна была находиться неподалеку, чтобы посмотреть, можно ли там купить табак. Но там не было магазина. Мы оставили это местечко, и через некоторое время дон Хуан остановился, чтобы определить, где мы находимся.

«Если мы пройдем примерно 800 миль на Север, мы придем в Соединенные Штаты; если мы отправимся на Запад, то достигнем Тихого океана; на Востоке — Мексиканский залив и на Юге — город Мехико».

— Ох, как я разозлился, — вспоминал Кастанеда со смехом. — Дон Хуан снова двинулся, но каждые две минуты останавливался и осматривал окрестности. Я думал при этом: «Этот глупый индеец не знает, где мы находимся. Этот старикашка снова ошибся...» Так прошло немало дней, пока дон Хуан снова смог ориентироваться на местности и мы нашли дорогу к его дому. Но у меня уже не было потребности курить. Позже я установил, что мы все время бродили по кругу. С тех пор, — признался Кастанеда, — я ношу рубашки без карманов, чтобы не вспоминать о том, что у меня там всегда находилась пачка сигарет. На самом деле и сейчас «левая сторона» рубашки наполняет меня некоторой ностальгией.

Он расхохотался. Да, без сомнения, дон Хуан применял драконовские методы, что видно и из книг Кастанеды.

— Почему дон Хуан заявлял, что сегодня, более чем когда бы то ни было, человек должен учиться находить дорогу к самому себе, к внутренней сущности? Это потому, что человек достиг более высокой ступени в интеллектуальном развитии?

— Куда там! — воскликнул он. — Причина в том, что мы — банкроты. Мы находимся, — продолжал он озабоченно, — в центре борьбы сверхмощных сил, которые грозят покончить с человечеством. Они уже пробили отверстие в озоновом слое. Думаешь, они будут эту дыру штопать? Станут ли они использовать свои огромные защитные силы, чтобы вновь восстановить Землю? Да, — заключил он с убеждением, — сегодня более чем когда бы то ни было человек нуждается в помощи магии.

По прошествии нескольких минут он спросил, который час. Было шесть часов.

— Я должен идти. Я позвоню тебе позже, чтобы сказать, когда мы встретимся завтра.

— Ты знаешь, что я улетаю послезавтра, — напомнила я.

— Не беспокойся, мы встретимся до обеда, и я принесу тебе книги, — успокоил он меня.

Я просматривала свои записи, чтобы определить, каких вопросов мы еще не коснулись и какие аспекты требовали уточнения. Скоро мне стало ясно, что с Кастанедой было почти невозможно концентрироваться на какой-то одной теме долгое время. Можно сказать, что он постоянно смешивал грешное с праведным, потому что он прыгал с темы на тему, от самой настоящей серьезности мгновенно переходил к анекдотам. Поэтому я попыталась как-то упорядочить полученную от него информацию по темам.

Я полностью согласилась с характеристикой, которую давали ему другие: он был интеллигентным, симпатичным и очень живым. И однако после ухода дона Хуана эта уверенность и жажда жизни, которые он демонстрировал сегодня, пошатнулись. Из того, что он мне рассказал, я заключила, что последующие годы были для него трудными, и хотя он чувствовал облегчение от того, что его учитель достиг свободы, оставалось и чувство одиночества. Это чувство заставило его искать людей с похожими интересами, так как было невозможно найти замену дону Хуану и его группе.

— После того как дон Хуан ушел, — вспоминал он, не называя, однако, точной даты, — я решил совершить кругосветное путешествие. Я был повсюду, знакомился со всеми, кто объявляли себя посвященными, однако не нашел никого, с кем бы стоило познакомиться поближе.

— Ты не нашел никого? — спосила я, не веря своим ушам.

— По крайней мере, я не нашел никого, с кем бы я сам захотел поближе познакомиться, — повторил он.

— Но ведь есть, конечно, и другие люди, и не только в Азии, наследнице многих древних традиций, но даже и в Европе...

— Что есть в Испании? — пренебрежительно перебил он и сам ответил на свой вопрос: — Испанцы! Что есть в Италии? Итальянцы!

И Кастанеда возвратился назад в Америку, туда, где он, как латиноамериканец, познал, по-видимому, на собственном опыте и расовую дискриминацию, что следует из одного его комментария, сделанного во время еды, когда он рассматривал меня и Флоринду:

— Для вас все проще, ведь вы — европейцы.

Очень неожиданное заявление, ведь он всегда подчеркивал свое западное образование. Но это впечатление подтверждает и Анеис Нин, которая записала в своем дневнике: «Дина привела к обеду Кастанеду. Восхитительный человек, смесь примитивных и академических элементов. Он отрицает, что в нем течет индейская кровь. Чувствуется, что он шизофреничен и раздвоен».

Но он неравнодушен к Европе, несмотря ни на что.

— Флоринда и я часто ездим туда, особенно в Италию, — с довольной улыбкой признался он.

В конце концов, один из его дедушек был итальянцем.

— Вы ездите в какой-то определенный город?

— Нам очень нравится Рим. Приезжая туда, мы всегда навещаем Феллини, который является нашим другом. Я говорю ему: «В твоем возрасте тебе бы пора оставить страсти, не растрачивай свою энергию, интересуйся другими вопросами». Но он не воспринимает мои слова всерьез, говорит, что не сможет жить, если он не влюблен.

— Вы встречаетесь всегда только в Риме?

— Нет, мы видимся и в Лос-Анджелесе. Однажды он пришел ко мне с одним римским юношей, потому что путешествие было для него скучным, — как он выразился, он хотел наслаждаться во время путешествия красотой.

— Вы говорите с ним по-итальянски? — спросила я его, вспомнив его замечание о том, что он учился в Милане.

— Мой итальянский очень скуден, — признался он. — Я им недостаточно владею, чтобы чувствовать тонкости языка. С Феллини мы говорим по-английски.

Федерико Феллини заявил в 1989 году, что в 1985 он отправился в Лос-Анджелес, имея намерение снять фильм о доне Хуане. Кастанеда согласился сопровождать его в Мексику, но потом изменил свое решение. Феллини со всей своей съемочной группой отправился в Мексику, и из этой истории получилась комедия под названием «Путешествие в Тулум».

В 1980 году Кастанеда был в Испании и посетил Мадрид и другие города. Самые впечатляющие воспоминания остались у него от празднеств, во время которых он наблюдал поразившее его поведение людей.

— Вечером они все становились сумасшедшими! — вспоминал он с восхищением, имея в виду их совершенно неортодоксальное поведение и сексуальные наклонности. — Но, как уверяли меня хозяева, на следующий день они вновь становились вполне нормальными и превращались в серьезных служащих бюро в галстуке и с дипломатом.

Воспоминания об этих людях лежали в основе часто повторяемой им шутки, когда он с испанским акцентом и высокомерным видом пародировал свое собственное представление, причем наделяя себя благородным титулом:

— Дон Карлос дель Валле де ла Херрадура.

— Какое впечатление осталось у тебя от Испании?

— В Испании очень сложное общество, — сказал он, подумав немного. — Я заметил там большое социальное напряжение.

— Был ты там позже?

— Да, в 1985 году, когда ушла донья Флоринда, мы решили отправиться на некоторое время путешествовать. Мы не знали, куда. У нас была лишь потребность уехать.

Группа, которую возглавляла донья Флоринда, по его словам, исчезла. Те же, кто воспринимал его как Нагваля, поехали с ним в аэропорт.

— И у вас не было ни плана, ни цели?

— Нет! В аэропорту мы спросили, какой первый самолет летит за границу. Девушка в окошке информации спросила: «Куда?» Мы отвечали, что это не имеет значения. Она была поражена и сказала нам, что первый рейс идет в Южную Корею, но мы уже не успеем на него. Я спросил, куда отправляется следующий самолет, и она ответила, что в Хельсинки. Мы тут же купили билеты и сели в самолет.

— И вы полетели в Хельсинки?

— Да. Когда мы туда прибыли, там было ужасно холодно, — смеясь, вспоминал он.

— И вы оставались там продолжительное время?

— Мы объехали всю Скандинавию, пока нам не надоел холод и мы решили поискать теплые края. Наконец мы прибыли в Барселону.

Карлос рассказал, что в этом городе он впервые почувствовал колющие боли, которые оказались грыжей. Он считал, что повреждение было вызвано резким движением, которое он сделал в момент исчезновения доньи Флоринды. Состояние ухудшалось, и он решил согласиться на операцию.

— Хирург пояснил мне, что я, по всей вероятности, не перенесу операции. И он попросил меня проявить понимание к той сложной ситуации, в которой он окажется, если я умру во время операции: в случае моей смерти ему придется заполнять целый ряд бумажек, и каждую в шести экземплярах.

С ироническим смехом он пояснил, что те сложности, которые он мог бы доставить врачу, умри он в Испании, заставили его срочно вернуться в Соединенные Штаты и искать подходящую больницу.

Медбрат, негр, который стриг мне волосы на лобке, спросил меня: «Что у тебя?» Я ответил: «Грыжа». А он возразил: «Это больше похоже на рак».

Когда он это рассказал, он смеялся так, что слезы выступили у него на глазах. Он вытер глаза и досказал историю до конца.

— Когда я был уже в операционном зале, помощник хирурга, молодой гомик, успокаивающе сказал мне, подхватив меня сзади, чтобы уложить на операционный стол: «Не бойся, это вообще не больно».

То, как он рассказывал об этом случае, превращало все происшедшее в забавную комедию, даже если иногда он немного и переигрывал. Говоря об этом, он вспомнил слова дона Хуана:

— Болезнь — это проявление дисгармонии между телом и окружающим миром. Тело — это наше осознание, и его надо содержать в безупречности.

Я думаю, что ежедневные занятия кунг-фу имели своей целью достижение этой гармонии. Флоринда тоже занималась борьбой. В своей книге она пишет, что долгие годы занималась каратэ и даже показывала индейцам в джунглях свое умение.

Кастанеда и Флоринда частенько путешествовали, иногда просто ради удовольствия, а иногда в связи с публикацией их книг. Однако этой возможности менять место своего обитания способствует и весь их образ жизни. Как мне пришлось самой убедиться в начале моих поисков, они очень часто меняли своих агентов. Если другие проявляли слишком большое любопытство к его жизни, то вполне логично, что он предпочитал сам улаживать свои дела — особенность, которая требовала, чтобы он лично знал своих издателей. Помимо пребывания в Италии и других странах Европы, Кастанеда по неизвестным мне причинам не только долгое время жил в других странах, но и отказывался на это время от некоторых своих обычных занятий. Например, в связи с темой перевода его книг на испанский язык он три года жил в Гватемале и мог там лично контролировать качество переводов.

В начале октября, через пять недель после нашей встречи, Карлос и Флоринда собирались отправиться в Аргентину.

И они очень удивили меня, когда сказали, что, возможно, посетят меня в Испании. Естественно, они не назвали при этом никакого конкретного срока — в точном соответствии с их привычками. Они еще могут приехать. Однако очень сложно предсказать что-то в жизни Кастанеды заранее, во всяком случае, если верить его словам, сказанным Сэму Кину:

«Я живу в Лос-Анджелесе и открыл тут способ, как я могу использовать этот мир, чтобы удовлетворить мои потребности. Жизнь без привычек в мире привычек — это большой вызов, но это возможно. Я вспоминаю, что раньше был человеком привычек, но я начал в 1965 году бороться с рутиной. Я писал во время тихих ночных часов, и я спал и ел, только когда чувствовал в этом потребность. Я уже отказался от очень многих моих привычек и скоро стану непредсказуемым и ошеломляющим для самого себя».

Дать объяснения этой свободе передвижения, которой он хотел для себя и которую он воплотил на практике, он не считал необходимым — точно так же как и своим внезапным отказам от заблаговременно запланированных встреч. Эта особенность бросилась мне в глаза еще при разговоре с Барбарой Робинсон, когда он отказался выступить с докладом, если срок будет назначен более чем за один день. Поэтому не удивительно его высказывание об одном ученом, на чьем докладе в Соединенных Штатах он присутствовал:

— Ученый уверял, что он внес дату этого доклада в свою записную книжку еще в предыдущем октябре. Представь себе, какая важность!

Он произнес последнее слово голосом, полным сарказма. И потом продолжал, раздумывая, как бы обращаясь к самому себе:

— Планировать за целый год, даже не зная, будем ли мы через год живы! Какая глупость! — казалось, он поражен таким принуждением, которое притом еще и добровольно берут на себя.

Времена, когда Кастанеда был связан точными академическими учебными планами, давно прошли. Достаточные финансовые средства и интеллектуальная независимость позволяют ему воздерживаться от такой деятельности, которая не соответствует его собственным интересам. Казалось, только индейцы из Соноры своим поведением ограничивают его свободу действий. По его реакции можно было заключить, что это его сердит.

В понедельник Флоринда позвонила мне около девяти часов вечера.

— Мы не можем прийти завтра. Индейцы из Соноры хотят сновидеть, — сказала она упавшим голосом, которым она уже несколько раз говорила, подчеркивая настойчивость индейцев. Она спросила меня, знаю ли я, что значит сновидеть. Я подтвердила, поскольку читала об этом в книгах Кастанеды. Но я не хотела более говорить об этом, так как не владела темой. В этом отношении я была более осторожна с Флориндой, чем с Кастанедой. Несколькими часами позже Карлос рассказал мне о своей практике сновидения, которой в группе занимались ежедневно.

— Он заедет за тобой в три часа и привезет тебе книги, — объявила Флоринда.

В этот момент мне пришло в голову, что она ни по телефону, ни в его присутствии ни разу не назвала его ни Карлос, ни Кастанеда. Она употребляла только личные местоимения, в то время как Кастанеда очень часто использовал ее имя — разве что имя дона Хуана звучало чаще.

— А ты не придешь? — немного разочарованно спросила я.

— Нет, я не могу оставить индейцев.

— Если мы вдруг забудем об этом во время интервью и моих предотъездных хлопот, — я попыталась оправдать свой вопрос, — можешь ли ты дать мне сейчас твой адрес или я получу его завтра от него?

— Нет, записывай сейчас, потому что он, конечно же, забудет.

Таким заявлением Флоринда заметно развенчала Нагваля. Она продиктовала мне почтовый адрес, однако не была уверена, что правильно назвала номер почтового ящика, и попросила немного подождать, пока она удостоверится. Было похоже, что она очень редко пользуется этим адресом. Она вернулась, подтвердила номер, который я записала, и пояснила, что почтовый ящик снят на ее имя. Да, непросто было добраться до самого Кастанеды!

Мы попрощались. Я поблагодарила ее за все, и она пожелала мне счастливого пути. Мы сказали друг другу, что встретимся в Мадриде. Я вспомнила, что Кастанеда санкционировал намерение Флоринды дать мне их общий адрес словами «Ты мне напишешь, и я тебе позвоню». И, хотя Флоринда координировала наши встречи в эти дни, из чего я заключила, что он не любит звонить по телефону, все же именно он позвонил в первый раз, поэтому я не сомневалась, что он выполнит свое обещание. Но, с другой стороны, мое впечатление о нем было неоднозначным, и я не могла забыть его недвусмысленное предупреждение: «Скоро я стану непредсказуемым даже для себя самого...»

Позже я узнала, что некоторые из его издателей в Европе, получив его личный телфонный номер, часто звонили ему в Лос-Анджелес и вели с ним долгие переговоры. И вдруг все контакты оборвались, и никто не мог найти этому никакого объяснения. По тому номеру, что они получили от Кастанеды, их уверяли, что не знают тех, кто жили здесь раньше, и понятия не имеют, что делать с огромным количеством поступающих писем и телеграмм. В этот момент я чувствовала себя неспокойно. На следующий день у меня была назначена встреча с Карлосом, чтобы продолжить наш разговор.

Человек приспосабливает свои способности к окружению, в котором он существует. Для дона Хуана домом были пустыня и горы, он мог использовать по своему усмотрению флору и фауну и дурачиться, как ему вздумается. Кастанеда был горожанином и прекрасно знал западное общество. Он мог оставаться при своем мнении, удовлетворять свои потребности и заметать в конце концов следы. Но для этого ему пришлось потрудиться. Были времена, когда его очень ранили нападки толпы клеветников.

По его книгам можно понять, что Мексика была для него далеко не просто местом для туристических путешествий. Там чувствовалась связь с миром магии, который был надеждой для многих североамериканцев, желающих открыть нечто большее, чем удобства их общества потребления. Другие, напротив, видели ущемление их представлений о ценностях и даже основ религии, которые основывались на чувстве экономического и духовного превосходства над своим южным соседом. В центре этих устремлений находился Карлос Кастанеда, символизирующий другую культуру и вызвавший своими заявлениями широкий спектр реакций от возмущения до энтузиазма. Распри устилали его путь, и, даже не имея такого намерения, он принудил ученый мир занять по отношению к нему определенную позицию.

Существовал ли дон Хуан в действительности? Было ли все только выдумкой? Кто был и откуда родом этот человек, пошатнувший антропологию в самих ее основах и давший крылья силе воображения бесчисленного количества людей?

Точно в три часа Кастанеда позвонил из холла гостиницы, и я спустилась к нему. Он, улыбаясь, приветствовал меня. Когда мы вышли, я непроизвольно поискала глазами коричневый автомобиль, но вновь увидела автомобиль для сельской местности. Вероятно, он использовал большой автомобиль только в том случае, если пассажиров было много. Когда мы уселись, он несколько мгновений раздумывал, а потом спросил громким голосом, как будто разговаривал сам с собой:

— И куда же мы направимся?

Поскольку у него было совсем немного времени в связи с приездом индейцев, я предложила не ездить далеко, а просто пересечь улицу и продолжить интервью на набережной. В ответ он напомнил мне историю с тремя индейцами, которые когда-то подсели к нему там на скамью. Тронувшись с места, он предложил:

— Поедем в парк, где мы были вчера? Это очень приятное место. Там спокойно.

Поездка продолжалась долго, и, хотя я намеревалась сразу приступить к вопросам, он начал рассказывать мне анекдоты и случаи из жизни, которые не были мне известны ни по статьям о нем, ни по интервью, которые он давал. Возможно, все эти события произошли уже в то время, когда он «ушел в подполье» под чужим именем. Может быть, под впечатлением философии дона Хуана он решил удовольствоваться в общественной жизни самой скромной ролью и таким образом хотел защитить свою личную жизнь. Было не так-то просто стереть личную историю, если одновременно оставляешь следы, по которым она может быть реконструирована. Но теперь для него настало более спокойное время, и, казалось, он даже находил удовольствие в том, чтобы разделить эту радость с другими.

— Долгие годы, — вспоминал он, — я легально жил под именем Джой Кортес. На это имя у меня были водительские права, страховка — в общем, все документы.

Он не стал углубляться в причины такого изменения жизни, хотя можно предположить, что его популярность стала для него слишком тяжелым грузом. Он превратился в миф, преследуемый читателями, которым хотелось стать его учениками, и журналистами. Некоторые люди даже обвиняли его в том, что после прочтения его книг сделались наркоманами. Его исчезновение подкрепило слухи о его предположительной смерти. Лишь очень немногие знали о «рождении» Джоя Кортеса, личности, восстановившей демографическое равновесие и позволившей Кастанеде продолжать свой путь.

— Я расскажу тебе одну историю, — объявил он. — Очевидно, я должен был тогда выдержать очередной экзамен. Донья Флоринда сказала мне, что этого требует Дух. Я решил поработать поваром в Аризоне, в одном очень расистском городе, — добавил он. — Я представился в одном ресторане, и меня спросили, умею ли я eggcooking. Представь себе: варить яйца! — Он засмеялся над своим переводом. — Поскольку я не умел «варить яйца», я пошел на три месяца в ученики и в конце концов нашел работу в качестве шеф-повара в кафетерии. Там работала официанткой одна девушка, которая помешалась на том, чтобы познакомиться с Кастанедой. Я спрашивал ее: «Ну скажи мне, зачем тебе знакомиться с этим идиотом?» Девушка возмутилась, но терпеливо ответила: «Ты ничего не понимаешь, Джой. Ты слишком необразован».

Карлос расхохотался. Он еще и сегодня наслаждался этим перевоплощением.

— Однажды жарким летним днем возле кафетерия остановился очень дорогой белый автомобиль — лимузин или что-то подобное. В нем сидел мужчина и писал что-то в свою записную книжку. И девушка сразу решила: «Ну кто еще может сидеть при такой жаре в автомобиле и что-то писать? Только Кастанеда!» И она подошла к автомобилю и хотела заговорить с мужчиной.

— Знаешь, что сделал мужчина? — спросил он сконфуженно. — Он прогнал ее прочь и закричал вслед: «Fuck you!»

Он сказал это по-мексикански: «Vete al carajo!»

Как и при других историях, он хохотал, пока у него не выступили слезы на глазах. Он вытер глаза и продолжил рассказ:

— У девушки были на глазах слезы, когда она вернулась. Она разрыдалась, — вспоминал он наполовину нежно, наполовину садистски. — Она была убеждена, что он прогнал ее только потому, что она была толстая. И она обнимала меня и жаловалась на свою внешность, в то время как я пытался ее успокоить и сказал: «Он дурак, не принимай все это близко к сердцу».

— Сказал ли ты ей, кто ты был на самом деле? — спросила я.

— Я не мог, — ответил он.

— И как все это закончилось?

— Через некоторое время донья Флоринда решила, что Дух освобождает меня от этого экзамена. Я хотел было остаться еще на несколько дней, пока они не найдут мне замену, но донья Флоринда пояснила, что никто не ждал меня, когда я пришел, и поэтому нет ничего страшного, если я исчезну, не предупредив. И я ушел. И та девушка, — заключил он, — и не подозревала, что находилась в объятьях Кастанеды.

Он сказал это не так, как если бы он был донжуаном, но в том смысле, что девушка могла бы успокоить свою страсть, даже если она этого и не осознавала. Эта история показалась мне скорее разрывающей сердце, чем гротескной, и я подозреваю, что эта девушка — если она вдруг случайно прочитает эти строки — будет чувствовать себя удовлетворенной — или осмеянной, если у нее нет чувства юмора. В пограничных городах Аризоны искали Кастанеду-мага и не могли его обнаружить в личности простого повара. Однако Кастанеда, если верить другим версиям, использовал свою известность и мог быть истинным донжуаном.

— Однажды я вошел в здание, где размещалось бюро моего адвоката, и встретил молодую женщину, которая выходила с расстроенным выражением лица. В бюро адвокат спросил меня: «Видел ли ты женщину, что только что вышла?» «Да, — ответил я, — она прошла мимо меня и казалась очень расстроенной». «Она приходила, чтобы отыскать тебя, потому что, — говорит она, — ты переспал с ней, пообещав за это ввести ее в мир магии, и не сдержал свое обещание».

Кастанеда был серьезен, рассказывая об этом.

— Я пояснил моему адвокату, что видел эту женщину впервые в жизни. Вдруг она вернулась назад, и адвокат спросил ее, указывая на меня: «Вы знаете этого человека?» Женщина ответила, что никогда меня не видела, и тогда он сказал: «Позвольте представить: Карлос Кастанеда». Кто-то переспал с нею, выдав себя за меня.

Другие похожие истории только подтверждают подозрение, что этот случай был далеко не единственным. Во время нашей встречи он рассказал следующее:

— Мне и моим друзьям доставляло удовольствие немного попроказничать.

К тому времени он уже сказал мне, что у него нет друзей. Я предполагаю, что его отношения с друзьями изменились с тех пор, как он стал известным автором. Об этом говорит и следующий эпизод:

— Мы вели дневник, куда записывали, что больше всего злит наших знакомых. Однажды вечером мы посетили психиатра, который ненавидел, если его посещали без предупреждения. Хотя было уже одиннадцать часов вечера, нам не удалось рассердить его, потому что как раз в этот день он устроил праздник и дом был полон гостей. Когда он меня увидел, он потребовал: «Пойдем скорее, я хочу тебе кое-кого представить».

— Это был мужчина, — вспоминал далее Кастанеда, — высокий, с приятной внешностью, одетый в белый костюм. Он занимался тем, что подписывал в этот момент мои книги, как будто он был их автором. Психиатр представил нас друг другу — меня под чужим именем — и затем оставил нас одних. Мужчина начал спрашивать меня, читал ли я его книги? Я ответил, что читал все.

Кастанеда повторил вопрос представительным тоном, а ответ — весьма скромным.

«И вы поняли, о чем в них идет речь?» — продолжал этот мужчина. «Да, думаю, что понял», — отвечал Кастанеда, еще более впечатляюще представив этот разговор, когда он указал на меня пальцем. — Он вот так направил на меня палец, — пояснил он рассерженно.

Вероятно, чтобы представить все еще более драматически, он повторил все вопросы, щелкнув в конце языком, как будто производил выстрел, и сделал движение указательным пальцем, будто он нажал на курок пистолета. Однако у него хватило сил быть вежливым и сказать лжецу: «Был очень рад познакомиться с вами, господин Кастанеда». И этот мифоман поправил его: «Доктор Кастанеда».

Доктор Кастанеда не рассказал мне конца этой истории, но, похоже, он позволил обманщику и далее наслаждаться этой ночью славы.

Я представила, какие конфликты это могло означать для него, если кто угодно мог выдать себя за него — например, для того, чтобы соблазнить женщину, как в том случае, когда молодая женщина была бессовестно обманута; или чтобы представить себя в такой манере, которая была совершенно чужда Кастанеде, как тот мужчина, что высокомерно надписывал его книги. В этом случае риск был той ценой, которую ему приходилось платить за свою анонимность.

Долгие годы он скрывался под чужим именем. Он изменил не только свое имя, но и внешность. Сегодня он может вполне свободно передвигаться, потому что существует очень мало людей, которые могут его узнать. У других остались лишь воспоминания о том, как он выглядел много лет назад. Он читал доклады, выступал с лекциями, время от времени давал интервью. Он не хотел прятаться, но не хотел и быть узнаваемым повсюду, хотя он и не мог избежать того, что время от времени один из его студентов тайком вытаскивал фотоаппарат и делал пару снимков.

Когда Кастанеда ушел в подполье, он оставил свободным место для всевозможных наглых выходок той части общества, которая идентифицирует себя со знаменитостями вплоть до парадоксов. Как он мне рассказывал, другие выдавали себя за него не только для того, чтобы соблазнять женщин или купаться в лучах славы, подписывая его книги, но и для финансовых предприятий.

— Есть люди, которые присылают моему издательству гостиничные и ресторанные счета, утверждая, что это мои. Но мое издательство никогда не платит, потому что они знают, что я никогда так не поступаю.

Но, похоже, недоступность, которую обеспечивает ему анонимность, перевешивает все эти сложности.

Другой анекдот, который он рассказал мне днем ранее в парке, куда мы и сейчас направлялись, относился к прошлому и пояснял причины, по которым он столь часто менял своих агентов. Один агент, который некоторое время представлял его интересы, неожиданно преподнес ему сюрприз.

— Он получил предложение, что мне заплатят миллион долларов, если я выступлю на телевидении с рекламой кредитных карточек.

Это было бы для него совершенно несложно:

— Мне нужно было только сказать: «Хелло! Меня зовут Карлос Кастанеда, и я тоже использую эту карточку»...

Он назвал имя, известное всему миру, и при этом сделал движение рукой, будто он вытаскивает из внутреннего кармана пиджака кредитную карточку и держит ее, довольно улыбаясь, перед воображаемой камерой, роль которой в этот момент исполняла я.

— И что ты сделал? — спросила я.

— Договор был уже у него в бюро, все было готово к подписи. Когда я ему объяснил, что я не делаю таких вещей, он впал в отчаяние, — вспоминал он. — Он рвал на себе волосы.

Кастанеда произнес это не в переносном смысле, а действительно изобразил движения, как будто рвет на себе волосы.

— Но это же ясно, — бросила Флоринда, — представь себе, бедный парень потерял сто тысяч долларов своего гонорара за посредничество!

Имя агента, котрый стал в этот день беднее, чем рассчитывал, они мне не назвали. Конечно, он не забудет имя Кастанеды. Похоже, эти отношения не закончились добром. Разочарование агента в своем «не понимающем выгоды» клиенте с его отказом было, вероятно, столь же велико, как и разочарование Кастанеды непониманием агента: он потратил годы, чтобы стать незаметным, чтобы проникать в другие миры и оставлять их, как ласка... Он отказывался фотографироваться для прессы, даже изменил свое имя... а его агент хочет, чтобы он «всего лишь» появился на экране телевизора перед всей Америкой!

В иных случаях, о которых он тоже рассказывал в предыдущий день, ему удавалось вызвать разочарование одним только своим присутствием, ничего не предпринимая.

— Меня пригласили на одну вечеринку, — вспоминал он. — Еще у порога я услышал, что кто-то говорит обо мне в очень хвалебных выражениях. Этот человек заявил, что я посвятил свою жизнь тысячелетней культуре индейцев и их духовным практикам, и представлял меня как героя и защитника презираемых индейцев. Но, когда я вошел, этот человек был так разочарован моей внешностью, что перестал замечать меня и за весь вечер не сказал мне ни одного слова.

— Не принимай это слишком серьезно, — перебила его Флоринда, — это не соответствует действительности. Я думаю, что тот человек совсем по-другому рассказывает об этом случае.

— Нет, нет, — подчеркнул Кастанеда, — он не хотел со мной говорить, поскольку был разочарован. Возможно, они ожидают высокого, с благородной осанкой мужчину...

Но Флоринда осталась при своем мнении и отрицательно покачала головой. Чтобы еще более доказать свою точку зрения, Кастанеда рассказал следующий случай:

— Однажды я шел по территории Калифорнийского университета. Вдруг один студент, который знал меня в лицо, крикнул девушке, с которой он только что распрощался: «Эй, вон идет Карлос Кастанеда!» Девушка повернулась, смерила меня взглядом и ответила парню: «Ну и шуточки же у тебя!» — Кастанеда залился смехом.

Несомненно, тема его внешности имела для него некоторое значение. Не только потому, что он сам жаловался на свою внешность. Когда он говорил о Флоринде Доннер, он описал ее как маленькую и уродливую. Хотя он и шутил, но предметом шутки была внешность. Когда он говорил о другой женщине, с которой был тесно связан ранее и в некоторой степени и поныне, он прежде всего подчеркнул ее красоту. Несколько раз в разговоре он связывал высокий рост с достоинством и величием. Возможно, его внешность действительно является недостатком в мире стереотипов, где внешнее проявление ценится более, чем внутренняя сущность. Однако, судя по возражению Флоринды, на Кастанеду, похоже, влияет чужое мнение. Возможно, он до сих пор работает над задачей, поставленной перед ним доном Хуаном.

— Однажды, — рассказывал он в день нашего знакомства, — дон Хуан попросил меня записать все то, что мне не нравится во мне самом. После долгого размышления я составил длинный список моих недостатков, как, например, — при этом в его голосе зазвучали морализаторские нотки, — «Он не заботится о других», «Он очень упрям»... — Когда я показал написанное дону Хуану, он расхохотался и сказал: «Что за глупость! Тебе не нравится, что ты уродлив! Что ты маленького роста и некрасив!»

Возможно, он до сих пор продолжает бороться против маленькой части своего эго, которую дон Хуан оставил нетронутой, потому что его время было ограничено.

Джой Кортес был для Карлоса Кастанеды своего рода передышкой. Он использовал все полученные привилегии и одновременно избежал неприятного состояния быть знаменитостью. Ему не нужно было ни искать предлогов, чтобы удерживаться вдали от нежелаемых обязательств, ни беспокоиться о том, какое впечатление он производит на людей, ни защищать себя от нахальных и фанатичных личностей. И, если разобраться, он наслаждался анонимностью — позицией, имеющей множество преимуществ по отношению к остальным людям в мире.

— Однажды я отправился в гости к одному моему другу, — вспоминал он, — на юг Аризоны, почти на границу.

В пути он познакомился с мужчиной и женщиной, которые направлялись туда же, и они разговорились.

— Подойдя к дому, они вошли в него, а я остался в саду и стал сажать деревья. Через некоторое время они вышли наружу, и мой друг, увидев, чем я занимаюсь, закричал мне по-испански: «Я же тебе говорил, что ты не так должен делать!» Я отвечал, тоже на испанском, — он имитировал голос необразованного чернорабочего: «Но ведь я делаю точно так, как вы мне сказали!» «Я тебе приказал перенести эту землю в другое место», — ругался мой приятель, в то время как я на коленях, с испачканными руками и склоненной головой защищал мою работу перед предполагаемым хозяином. Сцена показалась гостям немного грубой, и они поспешно попрощались. «Знаешь, кто были эти люди?» — спросил он насмешливым тоном.

— Нет.

— Они представляли одну телевизионную компанию, — ответил он торжествующе, — и причиной их визита к моему другу были поиски Кастанеды.

Необходимость превратилась в игру. Ситуации, которых он мог избежать или устранить и без каких-нибудь трюков, служили ему возможностью проверить собственные способности и следовать избранной линии поведения — в одиночку или вместе с друзьями. Скрыть свою личность от тех, кто хотел его разыскать, было для него вершиной удовольствия. Я предполагаю, что сейчас он уже не играет в эти игры, потому что в качестве Нагваля имеет меньше времени и больше ответственности. Он сохраняет свое исключительное чувство юмора, но не для того, чтобы становиться участником «игр» других.

— Несколько дней назад, — рассказывал он, — одна организация прислала письмо моему адвокату, в котором они просили разрешения внести меня в список иностранцев, достигших успеха в Соединенных Штатах. Что бы ты сделала в таком случае? — спросил он серьезно и одновременно снисходительно, в то время как я ждала, чтобы он высказался сам.

Ему не понравилось, что его до сих пор считают иностранцем, хотя он прибыл в страну еще подростком, имеет американское гражданство и написал свои книги на английском языке.

Между тем мы прибыли в парк. Он плотно закрыл окна и оставил в автомобиле коричневый пакет из универмага. Я не знала, что в нем лежит. Во всяком случае, мы не собирались уходить далеко. Буквально через несколько шагов мы нашли скамейку, стоявшую под высокой сосной. Хотя она и находилась в тени и дул достаточно прохладный ветер, мы уселись на нее, потому что времени для поисков у нас не было. Я подготовила мои бумаги, чтобы продолжить интервью. Он сделался знаменитым благодаря его литературным произведениям, и это должно было стать темой нашей сегодняшней беседы. Я хотела полностью сконцентрироваться на этой теме, оставив все иные вопросы в стороне.

Во время своей учебы Кастанеда постоянно делал записи, часто даже при самых невообразимых обстоятельствах. Он писал свои заметки на испанском, а затем ночью переводил их на английский. Вначале он писал тайно, даже не вынимая тетради из кармана куртки, что позволило дону Хуану высказаться, что тот занимается совсем иной, менее интеллектуальной деятельностью. Когда старый индеец позволил ему открыто делать записи, Кастанеде пришлось выслушать немало шуток о себе, причем не только от дона Хуана, но и от дона Хенаро и других, которые не понимали, какую цель он преследует.

Но дон Хуан знал совершенно точно, что делает: он делал из Кастанеды будущего Нагваля, которого он должен был поддержать в его деятельности. Со своей стороны, Карлитос надеялся, что он выудит у этих индейцев неоценимую информацию для своей работы о лекарственных растениях. Так каждый вел свою собственную игру. Но в определенный момент, когда дон Хуан заметил, что страсть Кастанеды делать записи не стихает, он посоветовал ему написать книгу, использовав всю полученную до сих пор информацию, чтобы освободиться от этой зависимости, так же как он избавился от курения. Он тогда еще не знал, что написание книг превратится в страсть, от которой он не сможет избавиться. Это было началом его прославленной литературной деятельности.

Однако Кастанеда отказывался на первых порах: он не писатель, его устремления направлены только на академическую карьеру и научные исследования. Дон Хуан успокоил и заверил его, что ему не нужно ничего придумывать, он должен только вспоминать пережитое, видеть его в своих сновидениях. Это будет вовсе не литературный, а магический опыт. Хотя он был хорошо подготовлен, задание оказалось не из легких. Профессор Гарфинкель не соглашался снизить свои требования. Он продемонстрировал свою поддержку тем, что не скупился на критику и замечания, чтобы улучшить рукопись. Кастанеда трижды переписывал «Учение дона Хуана», прежде чем Гарфинкель был удовлетворен. Книга была опубликована в 1968 году, очень мифическом году как для Америки, так и для Европы. Психоделики и поиски общественных и индивидуальных альтернатив образовали краеугольные камни тогдашней контркультуры. «Уч ение...» стало вскоре символом этого молодежного движения и неожиданным бестселлером. Кастанеда написал книгу в нужное время, в нужной стране и на нужную тему.

Когда он после трехлетнего перерыва вновь посетил дона Хуана, он привез ему книгу. Дон Хуан перелистал ее и нежно погладил в знак признания, однако отказался оставить ее у себя. Большое уважение, испытываемое Кастанедой к учителю, понуждало его к честности. Поэтому он описал в начале «Сказок о силе» реакцию дона Хуана, когда он посетил его в 1971 году и хотел рассказать ему о своей второй книге «Отдельная реальность», которая была опубликована за несколько месяцев до того:

«"Я закончил работу над книгой", — сообщил я. Он пристально посмотрел на меня, так что у меня заныло под ложечкой, словно он чем-то мягким толкал меня в живот... Я хотел поговорить о своей новой книге, но он сделал знак, что ему это не интересно...»

Хотел ли дон Хуан показать этим движением, что он больше не поддерживает то, что он предложил как средство, а не как цель? Во всяком случае, Кастанеда опубликовал при жизни дона Хуана еще одну книгу — «Путешествие в Икстлан».

Когда я спросила Кастанеду, почему название его восьмой книги «Сила безмолвия», вышедшей на английском языке, отличается от названия мексиканского издания, он пояснил мне саркастическим тоном:

— Потому что издатель решил назвать книгу «Сила безмолвия», по его мнению, это звучит более впечатляюще и выгодно с точки зрения коммерции.

Собственно говоря, коммерческие соображения были излишни для книг Кастанеды. Автор имеет прочный круг своих почитателей, некоторые из них принадлежат к этому кругу уже двадцать лет и, как и автор, имеют седые волосы. Они вновь и вновь страстно перечитывают его переживания, в надежде однажды суметь повторить их. Однако книги почти никогда не могут заменить учителя, который, как описал Кастанеда, не только хотел изменить его поведение в повседневном мире, но руководил им и направлял его во время переходов в иные состояния сознания.

Дон Хуан утверждал, что никто не нуждается в том, чтобы его учили магии, потому что тут нечему учить. Дословно он говорил: «Единственное, в чем мы нуждаемся, — это в учителе, который убедит нас, что в нашем распоряжении имеются неисчерпаемые силы».

Кастанеда пришел к этому убеждению не посредством чтения книг и даже не на основании учения, о котором он узнал, но в процессе собственного опыта под четким руководством дона Хуана. Только он получил эту привилегию. Его сторонники хотели бы точно так же пройти путь воина, но у них нет учителя, в их распоряжении только несколько сотен книжных страниц. Возможно, это знание и может оказать помощь некоторым читателям, тем, кто находятся на пути исследования неизмеримых возможностей человека и кто открыли свой разум воздействию интуиции. Одна мистическая заповедь гласит: «Когда ученик готов, является учитель».

Мы знаем впечатление, которое книги Кастанеды произвели на общество. Но как повлиял успех на самого Кастанеду?

— Я стал менее общительным, — ответил он без колебаний.

Он написал некоторые книги спустя годы после своего обучения, но прошедшее время не уменьшило их свежести, точности и интенсивности. Перерабатывал он только свою первую книгу — так, по крайней мере, он говорил, другие были написаны на одном дыхании. Хотя дон Хуан предложил наиболее подходящую технику написания, он не мог ее вначале правильно применить и должен был посвятить длительное время переработке первой книги вместо того, чтобы писать новые. Он подтвердил это мое мнение, и я спросила его:

— Как тебе удавалось реконструировать и систематизировать твои разговоры с учителем?

— Чем больше силы имеет текст, тем больше соответствует он тому, что ты сам видел. Этого достигают, передвигая точку сборки точно в ту позицию, которую она занимала во время описываемого события.

Возможно, объяснение показалось ему чересчур абстрактным, потому что он подскочил, прошел три-четыре шага и сказал:

— Иди сюда, я покажу тебе кое-что.

Я оставила свои бумаги на скамейке, подошла к нему и стала следить, как он рисует носком своих спортивных ботинок овальную фигуру на сырой земле. Это была точно такая же фигура, какую он нарисовал в моей записной книжке в первый день знакомства. Неожиданно прибежала белочка и стала спокойно искать себе корм, как будто нас тут и не было. Кастанеда поднял с земли маленькую зеленую пуговицу, которую, должно быть, потерял кто-то из игравших в парке детей, положил ее на правый край фигуры и пояснил:

— Представь себе, что это точка сборки. — Он взглянул на меня, чтобы удостовериться, что я понимаю объяснение.

— Понятно, — заинтересованно ответила я.

Потом он взял полную горсть сухих сосновых иголок, часть их положил на пуговицу, а другие рассыпал внутри фигуры.

— Предположим, что это энергетические нити, — объяснял он, присев на корточки и дотронувшись пальцами до сосновых иголок. — Если точка сборки сдвигается внутрь светящегося кокона, — при этом он передвинул пуговицу внутрь фигуры, — то появляется возможность проникнуть в другие миры, к другим энергетическим полям. Эти поля изменяются в той степени, в какой точка сборки проникает в глубину и задействует их. Так получают необычные восприятия.

Мы знаем круг Леонардо да Винчи с нарисованной внутри фигурой человека; полуовальные формы в церквах ордена тамплиеров; мифы о первородном яйце; сказание о Леде, зачавшей ребенка от Зевса-лебедя... В одном восторженном эссе под названием «Энергия сознания» французская кардиолог Тереза Броссе пишет, что «...в Советском Союзе разработан электрический прибор, позволяющий локализовать каналы акупунктуры, а также особые точки, активизация которых вызывает парапсихологические феномены, — точки, имеющие отношение к ментальной активности и ее энергетическому потенциалу». Это открытие имеет отношение еще к одному феномену, известному как «Кирлиан-эффект»: если фотографируют организм в высокочастотном электрическом поле, то можно увидеть на фотографии «биоплазматическое энергетическое тело», которое можно далее исследовать под электронным микроскопом. Это силовое поле поляризовано и имеет структурированный вид. Оно воспроизводит весь организм (например, лист) и сохраняет свою форму, если даже отрезать часть листа. Это поле чувствительно к краскам и метеорологическим влияниям; похоже, что оно имеет связь с Универсумом и лежит в основе телепатии и других парапсихологических эффектов. При психосоматических нарушениях это биоплазматическое тело имеет патологические отклонения в своем внешнем виде. Следовательно, подобные нарушения могут быть определены еще до наступления соматического заболевания.

Итак, мы, люди, представляем собой не что иное, как эту энергию осознания, и она является также причиной и источником нашего существования. Согласно эзотерической традиции, эта энергия является также и сознанием; не существует такой энергии, которая не обладала бы сознанием. Поэтому внешняя граница человеческого существа, а также животных, растений и минералов, проходит не по поверхности физического тела, а по границе ауры. Известны случаи, когда люди ощущали боль в той части тела, которая была ампутирована. Эксперименты с движениями тела, с другой стороны, позволяют сделать выводы, что определенные, едва заметные движения человека, находящегося в непосредственной близости от нас, вызывают ответные жесты с нашей стороны. Кастанеда говорит, что у каждого человека есть точка сборки, или точка связи с космической энергией. Он пытался повлиять на эту точку, чтобы вызвать те состояния, о которых он писал в своих произведениях.

В «Силе безмолвия» читатель узнает, что Кастанеда не всегда мог применить этот метод. Вероятно, некоторым переживаниям нужно время, чтобы укрепиться и потом выплыть наружу. К этому относился мой следующий вопрос:

— Во введении к «Силе безмолвия» ты утверждал, что до сих пор не описал искусство сталкинга и овладение намерением, потому что ты до этого времени не мог размышлять об этом корректным способом.

— Об этом будут две следующие книги, — быстро ответил он, — и этим я плачу мой долг дону Хуану.

Я не знала, что ему нужно было оплачивать долг дону Хуану. Таким образом, книг будет десять. Однако в данном случае нельзя ничего знать наверняка, ведь в свое время после опубликования «Путешествия в Икстлан» он объявил, что это последнее сообщение на тему магии. Возможно, тогда он был деморализован исчезновением дона Хуана. В то время он резко отклонял предложения снять фильмы по его книгам.

После того как он доверительно сообщил мне, что выйдут еще только две книги, он вдруг ошеломил меня заявлением:

— А потом я буду писать о других опытах...

Его читатели могут быть спокойны: Кастанеда их не оставит. Пока что не похоже, чтобы он собирался поменять области. Если даже за день до того он и сделал странное заявление. Мы были вместе с Флориндой в этом парке, когда я передала ему визитную карточку Барбары Робинсон и сообщила о ее просьбе.

— Она надеется, что ты ей позвонишь, как ты это предложил, и передашь книги для ее института.

Кастанеда сунул карточку в карман, взглянул на Флоринду с понимающей усмешкой и сказал:

— Мы отдадим ей книги, когда будем уходить, правда?

Это «уходить», сказанное веселым тоном, как мне показалось, не означало, что они планируют путешествие. Тогда куда же они собрались уходить? Кастанеда долго жил в других странах, однако никогда не отдавал оставшиеся у него свободные экземпляры, которые, как я поняла, имели для него большую ценность. Если он подумывал о том, чтобы их подарить, и уже указал на такую возможность, тогда, вероятно, это могло означать, что он не собирается возвращаться назад. Как можно заключить из его ответа, они уже раньше обсудили этот вопрос с Флориндой, потому что она склонила голову и кивнула. Но что бы ни было целью, они тщательно заранее планировали это путешествие. Я решила больше не спрашивать об этом.

— Сколько еще свободных экземпляров твоих книг есть у тебя? — спросила я.

— 257, — с поразительной точностью ответил он.

Я хотела округлить число и предложила:

— Я напишу для простоты, что у тебя еще более 250 книг.

— 257, — настойчиво повторил он. Очевидно, ему было бы приятнее, если бы я указала точное количество экземпляров.

— Сколько экземпляров твоих книг уже продано? — поинтересовалась я.

— Восемь миллионов только в Соединенных Штатах, не считая последнего тома.

Однако указать точное количество книг было невозможно.

— Несколько лет назад я узнал, что мои книги тайно распространяются в Китае в виде фотокопий, — улыбаясь сообщил он. В данном случае было бессмысленно спрашивать, нарушены ли его авторские права. Видимо, он был очень доволен, что его философия проникла даже на родину Лао-цзы. Я представила себе опасности, которым подвергались жаждущие знаний китайцы, чтобы тайком следить за переживаниями, описываемыми учеником дона Хуана, — китайцы, над которыми угрожающе нависала «банда четырех», стремящаяся выкорчевать контрреволюционные мысли. Собрание опытов Кастанеды было для многих людей во всем мире подобно новой «Красной Книге», которая состояла из многих томов и была по крайней мере более проникновенной, чем книга Мао. С фанатичной страстью тысячи молодых североамериканцев пересекали границу Мексики и исследовали там различные области в надежде выследить дона Хуана. Эта лавина из Соединенных Штатов заставила правительство Мексики на долгие годы запретить перевод книг Кастанеды на испанский, потому что оно боялось, что эти книги точно так же повлияют и на их граждан. До 1974 года книги Кастанеды не были опубликованы в Мексике, а в это время дон Хуан уже исчез. Только тогда «Учение...» вышло с благоприятным предисловием. Мы беззаботно сидели на скамейке в парке, и ответственный за весь этот бум дружески отвечал на мои вопросы. Как всегда, он использовал любую возможность, чтобы перевести разговор на тему, которая в это мгновение его интересовала. Время от времени я бросала отчаянные взляды на подготовленные листы с вопросами. Он заметил мое внутреннее состояние и пошел мне навстречу:

— Ну, продолжай дальше.

Прежде чем вернуться к теме его книг, я хотела еще спросить его о другом аспекте энергии.

— Если верить тому, что ты написал, люди в далеком прошлом определили, что Земля может чувствовать и что есть определенные места на поверхности, пригодные для посвящения.

— В некоторых местах, — отвечал он, — пучок энергии гуще, необычный феномен, в то время как в других местах он более рассеян. Маги, которые ощущают свое тело как расширяющийся организм, чувствуют, что заряжаются в таких местах энергией, и используют это для своих действий. — Он привел один пример: — Дон Хуан искал по привычке такие места, как кошка, которая никогда не уляжется на отрицательно заряженном месте.

Способность, которую Кастанеда приписывает кошкам, объясняет, почему эти животные считались в Древнем Египте священными. Их мумифицированные тела укладывали в гробницу рядом с телами значительных личностей, полагая, что они являются надежными проводниками на полном опасностей пути в иной мир.

После разговора о влиянии Земли мы перешли к небу:

— Какое влияние оказывают на человека звезды?

— Притягивающая сила, исходящая от огромных небесных тел, оказывает влияние на магов. Они притягивают сознание и могут переносить магов в иные, необычные миры.

— Как ты относишься к толкованиям знаков Зодиака?

— В общем-то знаки Зодиака — это совсем слабые и случайные образы, которые мы не можем уверенно классифицировать.

Он спонтанно добавил:

— Я очень хорошо знаю звездное небо северного полушария, но практически ничего не знаю о южном.

Казалось, эта тема очень его интересует. Он привел названия некоторых созвездий и точное время, когда они видны. Я очень скоро поняла, что его знания имеют своим источником не пустое любопытство, а настоятельную потребность.

В тенистой части парка стало к этому времени прохладно. Кроме пяти-десяти минут, которые мы провели у светящегося кокона, мы вообще не двигались с места. Ветер усилился и стал неприятным, белочек больше не было видно. Кастанеда стал беспокоиться, что уже поздно, и предложил:

— Поехали?

Мне оставалось только согласиться. Мы поднялись, и, пока я складывала свои листки, Кастанеда с наслаждением потянулся. Чтобы избежать того, что сейчас он отвезет меня прямо домой, я предложила:

— Выпьем где-нибудь капуччино, чтобы согреться?

Он согласился без колебаний и добавил:

— Охотно. Мы поедем сейчас в одно местечко, которое я знаю.

Когда мы шли к автомобилю, он вдруг схватил мою руку и, смеясь, заявил:

— Ты и я, мы прекрасно понимаем друг друга!

Да, мне было легко с ним, было только очень трудно на него выйти. Когда я садилась в машину, я нечаянно наступила на пакет. Мне стало страшно, что я раздавила что-нибудь, но Кастанеда пояснил:

— Открой, это для тебя.

Я наклонилась, открыла пакет и увидела, что в нем находятся английские издания всех его книг.

— Ты заберешь этот пакет с собой, — добавил он.

Я всегда обращала внимание, что дону Хуану нравились стихи. Поэтому я спросила Кастанеду:

— Дон Хуан думал, что поэты интуитивно ближе к Духу, чем простые люди?

— Поэты хотят идти по пути воина, — коротко пояснил он, — хотя и не понимают этого.

В одной из своих книг он рассказал, как они попеременно с женщиной-Нагваль Кэрол читали дону Хуану стихи испанских поэтов. Кастанеда говорил мне, что благодаря своему североамериканскому происхождению дон Хуан прекрасно говорил по-английски. Поэтому меня поразил его следующий комментарий:

— Дон Хуан хотел, чтобы я переводил для него стихи. Это была очень трудная, но полезная работа.

Прежде чем я успела спросить, с какого же языка он переводил стихи, он пояснил, что каждый язык имеет определенные свойства и не все языки могут выразить определенные чувства или состояния. Потом он решительно добавил:

— Например, французский язык не подходит для стихов.

— Тут я не могу согласиться, — возразила я.

Мы прекратили разговор, потому что он как раз остановился на заправке. Пока он заполнял бак бензином, он снял свой пиджак и повесил его на спинку сиденья. Затем он поехал по одной из улиц, пересекающих главную улицу. Я вновь вернулась к прерванному разговору, при этом пригрозила, что сейчас начну читать стихи на французском.

— Ты знаешь французский? — удивленно спросил он, из чего я заключила, что он совсем не знал этого языка. Я пояснила, что хотела бы жить в Париже, и напомнила ему строки из стихотворения Сесара Вальехо, которые он цитирует в «Сказках о силе»:

Он молчал, а я не знала, понял ли он французские слова, если считал, что французский язык не подходит для стихосложения. Поэтому я решила рассказать одно стихотворение на испанском.

— Это стихотворение Жака Превера, оно очень короткое, — успокоила я его. — Оно называется «Аликанте»:

И, хотя содержание стихотворения, по-видимому, означало лишь банальное растранжиривание сексуальной энергии, Кастанеда сразу сказал:

— Дону Хуану оно бы понравилось.

Да, это могло соответствовать действительности, потому что спустя несколько месяцев я прочитала в одной из его книг, какие стихотворения нравились дону Хуану: компактные, короткие, точные, с яркими образами. Но его ученик не признался, нравятся ли ему самому стихи. Как и в других случаях, он ограничивался лишь мнением своего учителя. Такая непрерывная связь с доном Хуаном и сегодня была поистине поразительна. Было нелегко верить в существование столь необычного человека, как дон Хуан. Однако после нескольких часов разговора с Кастанедой в это стало еще более сложно поверить. Именно этот упрек всегда бросали ему: он выдумал дона Хуана, потому что для индейца последний слишком умен и поэтичен. В самом начале энтузиазм побеждал любой скепсис.

— Как это произошло, что после стольких похвал твоей первой книге вдруг началась жесткая критика и полное неприятие?

— Вначале, — пояснил он с серьезным выражением на лице, — те, кто читали и анализировали мои книги, думали, что я обращаюсь к ним как ученый к ученым. — Он продолжал описывать свой крестный ход: — Я выступал с докладами в университетах и библиотеках, однако то, к чему я призывал, вызвало враждебную реакцию. Я говорил о том, что мы должны преодолеть наше чувство собственной важности.

Как только он начал в своей личной и общественной жизни вести совсем другой образ жизни, который нарушал правила игры в обществе, к которому он принадлежал, он не мог более оставаться сообщником большинства. В конце пояснения он заговорил о себе в третьем лице:

— Кастанеда сделался опасным, потому что он требовал разрушения существующих способов поведения.

Они не могли отнять у него титул доктора, но поставили под сомнение достоверность сообщаемых им сведений. Похоже, сегодня его это уже не волнует. Во время рассказа у него был серьезный тон, однако сразу после этого он вновь заулыбался и отбросил грустные воспоминания, как бабочка оставляет ставший бесполезным кокон.

Мне хотелось также узнать причину, по которой он впервые сам занялся переводом одной из своих книг — занятие, очевидно бесполезное и необъяснимое для того, у кого не так много времени и кто собирается написать еще две новые книги о доне Хуане и, возможно, еще несколько по другим темам. Когда я спросила Кастанеду днем раньше, получив от него рукопись, о причинах этого, он пояснил мне следующее.

— Это было очень трудно, — подчеркнул он и указал на Флоринду. — Мы сделали это вместе.

Флоринда покачала головой и возразила:

— Нет, нет, я высказала ему только мое мнение по некоторым вопросам. Он переводил сам.

Я поверила Флоринде. Я все больше убеждалась, что она молчит лишь тогда, когда полностью согласна с его словами. Иначе она горячо возражала. И на этот раз она не потерпела, чтобы Кастанеда в своем великодушии погрешил против истины. Я была почти уверена, что Флоринда лучше промолчит, чем скажет неправду, в то время как Кастанеда не был столь скрупулезным и действовал согласно представлениям дона Хуана: «Если у человека нет личной истории, ничто из того, что он говорит, не может быть ложью».

Я вновь вспомнила противоречивые пояснения, почему они решили ответить мне, и склонилась к объяснению Флоринды, будто они решили вытащить одно письмо изо всей почты, что у них собралась. Возможно, Кастанеде показалось неудобным рассказать, что наша встреча была следствием игры случая... хотя случай всегда направляется Духом. Мне, напротив, это казалось очень приятным. Собственно говоря, такая система больше подходила к их образу жизни, чем рациональный выбор, при котором журналистка имела бы совсем немного шансов.

Кастанеда припарковался на обочине и, как всегда, убедился, что все дверцы закрыты. Затем он сказал:

— Мы пойдем во французскую кондитерскую. Она очень хорошая.

Мы находились на Montana Avenue. После нескольких домов, мимо которых мы прошли в западном направлении, мы оказались у входа в кондитерскую. Почти все помещение занимали витрины со сластями. Перед нами ожидали еще несколько посетителей, и, пока их обслуживали, Кастанеда спросил меня:

— Что ты хочешь?

Я осмотрелась и решила взять ореховый торт; он уже знал, что он возьмет, потому что, когда подошла наша очередь, он сразу заказал бриоши — четыре штуки! Продавщица пошла взять товар, и Кастанеда, вероятно знаток, сказал:

— Вот эти. Здесь самые лучшие.

Нагруженные сластями, мы пошли в кафетерий самообслуживания, где три или четыре столика стояли у большой стеклянной витрины. Здесь было приятно и спокойно. Мы заказали у стойки капуччино, и пока его готовили, заняли место. Я очень хотела узнать, почему же он решил самостоятельно перевести свою последнюю книгу.

— Я всегда оставлял за собой право контролировать переводы моих книг на испанский язык, — пояснил он. — Когда я вернулся назад из Гватемалы, я прочел переводы, сделанные в мое отсутствие, и некоторыми был недоволен.

— В каком отношении?

— Ну, например, я писал «у него была мускулистая спина», а перевели «у него была прекрасная задница», — возмущенно пояснил он.

Возможно, он будет и в дальнейшем сам переводить свои книги. Было ясно, что ему хочется, чтобы перевод был абсолютно точен. В этом отношении он был столь чувствителен, что даже не колебался сам взять на себя эту работу, хотя и признавался, что она трудная.

Капучино так и не принесли. Мужчина, принявший у нас заказ, казалось, имел не особенно большой опыт в деле. Кастанеда встал, чтобы пожаловаться, и вскоре вернулся назад с горячим напитком и парой салфеток. Он взял бриош и начал макать его в капуччино. И хотя я и захватила с собой записную книжку и листки с вопросами, чтобы продолжить интервью, я не решилась его прервать, когда увидела, с каким наслаждением он ест. Несколько минут мы молчали, сконцентрировавшись на еде и питье. Время от времени он внимательно разглядывал людей, которые входили и выходили или просто проходили мимо окна. Это был очень тонкий наблюдатель, как будто он хотел запомнить все происходящее вокруг.

Его поведение напомнило мне один из аспектов философии дона Хуана, реализованный Кастанедой в жизни: «Мой способ жизни — путь с сердцем — это не интроспекция или мистическая трансценденция, но бытие в мире. Этот мир — поле охоты для воина». Воин, который выжидает, — возможно, в поисках будущей добычи. И некоторые становились жертвами его ядовитого языка.

— Видишь эту женщину, которая стоит к нам спиной? — Движением головы он указал на женщину, стоящую в этот момент у стойки. Она была примерно метр восемьдесят ростом, очень худая и не имела истинно женских форм. На ней были брюки, а волосы коротко подстрижены. — Она выглядит внешне точно как мужчина. Но посмотри ей в лицо — ей уже больше пятидесяти!

Кастанеда съел два бриоша. Затем он приступил к третьему, но осилил только половину, а вторую половину сунул обратно в пакет. Довольный, он снова обратил свой взгляд к стойке и заметил:

— Эта женщина красит волосы.

Я осторожно повернулась и увидела женщину с рыжей гривой волос.

— Естественные волосы не имеют столь равномерной окраски, — убежденно заявил он.

Вряд ли Кастанеда похож на типичного воина. Я спросила себя, как реагируют на такую критику женщины из его группы: если все такие острые на язык, как Флоринда, Кастанеде приходится нелегко.

— Управилась? — спросил он.

Я кивнула. Мы встали, Кастанеда взял пакет с бриошами, и мы покинули кафетерий. Возможно, он хотел отнести бриоши Флоринде или съесть позже. Его экономность бросалась в глаза. Возможно, он помнил о плохих временах, поэтому прихватил даже половинку?

Пока мы ожидали у светофора, чтобы пересечь улицу, он элегантно поддерживал меня за локоть. Его изысканная манера поведения противоречила часто употребляемым неприличным выражениям, которые явно доставляли ему удовольствие. Он не удерживался от грубостей, когда дело шло о сексуальной теме. К тому же он постоянно критиковал женщин. Нам навстречу шла женщина, которой было, наверное, семьдесят лет, но на ней была мини-юбка. Когда она проходила мимо, я заметила, как Кастанеда внимательно оглядел ее с головы до ног. Возможно, он рассматривал ее энергию. Но он пояснил:

— Одежда явно не соответствует возрасту.

Мы поехали в направлении к океану. Хотя мне и не хотелось быть навязчивой, я все же решила продолжить задавать вопросы, поскольку в течение дня убедилась, что он очень хорошо умеет избегать дотошного расследования.

— Ты живешь вместе с твоей группой?

— В Центральной Мексике, высоко в горах, — ответил он.

Что касалось совместной жизни: когда мы были в кубинском ресторане, он упомянул, что члены группы приезжают в Лос-Анджелес только для того, чтобы покушать. Я поняла, что все они живут отдельно и посещают друг друга. Если каждый из них имеет собственный дом, то эти дома не могут находиться далеко друг от друга, потому что у Флоринды нет машины. Такое дистанцирование могло обусловливаться их представлением об энергии. Кастанеда и Флоринда утверждали, что, если люди живут вместе в маленьком помещении, энергии их светящихся коконов смешиваются. Это заставляет людей действовать вместе. Ведущим становится тот, чья энергия оказывается большей. Кастанеда дополнил это объяснение шуткой:

— Поэтому очень неудобно спать вместе с кем-нибудь.

— Чем ты занимаешься с твоей группой?

— Мы встречаемся ежедневно, чтобы сновидеть.

— И о чем вы сновидите?

— Мы отправляемся в одно место, некоторое подобие астрономической обсерватории с открытым куполом. Мы укладываемся на спину и позволяем какой-нибудь планете притянуть нас. Планета должна быть достаточно большой, чтобы суметь притягивать, — живо сообщил он.

Именно поэтому он изучал североамериканское небо: чтобы удостовериться, что планеты и звездные системы, которые они сновидят, существуют в нашей реальности.

Поскольку члены группы встречаются ежедневно, я предположила, что в настоящее время они постоянно ездят из Мексики в Лос-Анджелес и обратно, по крайней мере до тех пор, пока молодая женщина, которая готовится к защите докторской диссертации, не завершит своей работы. Я представила себе Кастанеду у него в доме, с картой звездного неба в одной руке и телескопом в другой, исследующим небо. Приверженцы Кастанеды не могут себе даже представить, какого рода развлечения он предпочитает.

Некоторое время он вновь рассказывал мне анекдоты на любимую тему: о людях кино.

— Одна моя соседка, молодая женщина, — актриса. Мы хорошие приятели, и она рассказывает мне постоянно о своих любовных проблемах. Она постоянно испытывает сомнения, должна ли она спать с этим или с другим. Время от времени ей приходит в голову мысль, что мы могли бы быть любовниками, и я отвечаю ей, что согласен, но при условии, что больше у нее уже не будет ни одной связи ни с кем другим в течение всей жизни. Тогда она просит меня: «Я должна подумать», — и я говорю ей, — продолжал он, сделав иронический жест, — что у нее только десять минут на размышления. Она протестует: «Я не могу принять за десять минут такое важное решение!» — но я настаиваю на том, что она имеет только эти десять минут, и, конечно, она не может решиться. Иногда мы разговариваем до пяти часов утра, — рассказывал он, не называя, однако, имени актрисы.

Он мог получить удовольствие от любой ситуации: за свой счет или за счет других, в данный момент или позже, когда перестанет сердиться. Такое поведение, без сомнения, совпадает с наблюдениями, которые сделал о человеческом поведении дон Хуан за много лет до этого дня:

«Поскольку мы никогда не можем знать наверняка, будем ли живы в следующую минуту, мы должны переживать каждое мгновение так, как если бы оно было последним. Каждое действие — это последняя битва воина на Земле. Поэтому нужно всегда действовать безупречно. Ни одно дело не должно оставаться неулаженным. Эта концепция принесла мне большое облегчение. Если я трачу свое время на бесплодные сожаления о моих неправильних действиях вчера, я не могу принимать решения, которые должны быть приняты в настоящую минуту».

Уже чувствовалась близость океана, и я вспомнила, что скоро ему надо будет вернуться к его индейцам. Я так и не расспросила его, как он относится к политике, хотя, в принципе, его отношение было мне ясно из предыдущих разговоров: он стриг все супервласти под одну гребенку. Для него всякая супервласть была милитаристской, представляющей опасность для человечества и несущей ответственность за существование озоновой дыры со всеми разрушительными последствиями для планеты. Много лет назад, когда озоновая дыра еще не существовала или мы не знали о ее существовании, Кастанеда сказал:

— Я родился в Южной Америке, где интеллектуалы постоянно говорят о политических или социальных революциях и где постоянно рвутся бомбы. Однако революции приносят лишь незначительные изменения. В противоположность этому, человеку следует, например, просто прекратить курить, или достичь внутреннего спокойствия, или прекратить внутренний диалог и переделать самого себя, создать себя заново. Это направление, где начинаются настоящие реформы. Наши заботы должны быть направлены прежде всего на самого себя. Я могу действительно помочь своим близким, только если я обладаю достаточной личной силой и не индульгирую. Каждая революция должна начинаться здесь, в нашем теле. Можно действительно изменить многие вещи, но только изнутри безупречного тела, соласованного с этим таинственным миром. Для меня наивысшее искусство состоит в том, чтобы превратить себя самого в безупречного воина, потому что это, как говорит дон Хуан, единственный путь, чтобы привести в равновесие трудность быть человеком с чудом быть человеком.

Кастанеда припарковался у моего дома. Мы поболтали еще несколько минут, и я уверена, что он почувствовал мое состояние, потому что сказал:

— Мне пора ехать, но я еще позвоню тебе вечером и отвечу на твои последние вопросы.

Возможно, он вспомнил самого себя и свои усилия, когда он пытался, постоянно вооруженный записной кижкой, записать все возможное о доне Хуане и его техниках.

— Не забудь твои книги, — напомнил он.

Я открыла свой рюкзак и стала перекладывать книги.

— Эту книгу ты мне уже подарил, — сказала я и положила его девятую книгу в отделение для перчаток. Среди книг была и книга Флоринды. Я раскрыла ее и прочла странное посвящение: — «Пятиногому пауку, несущему меня на своей спине».

— Это шуточки Флоринды, — скромно сказал он. — Моя первая фамилия Арана, что в переводе означает «паук».

У них были свои секреты, но они также владели ключом, чтобы решать эти загадки. Совершенно непроизвольно я вдруг взяла также книгу, которую только что отложила. Смутившись, я уже хотела положить ее назад, когда он сказал:

— Бери ее тоже.

— Охотно. Можешь ли ты надписать ее мне?

— Я не очень силен в посвящениях, — пояснил он, но взял книгу. Черной шариковой ручкой он написал несколько английских слов и поставил дату — 30 августа 1988. В девять вечера мне позвонила Флоринда.

— Я уезжаю и больше не смогу тебе позвонить. Во сколько ты завтра улетаешь?

— Я уезжаю из дому в одиннадцать утра, и мне еще надо укладываться.

Она повторила их предложение:

— Напиши нам вопросы, которые у тебя еще имеются, и я пришлю ответы, напечатанные на машинке.

Мы еще раз попрощались, и она пожелала мне счастливого пути. Мне оставалось только упорядочить мои заметки и записать то, что я нацарапала в автомобиле или просто сохранила в памяти. Например, тот способ, каким мы распрощались с Кастанедой. После того как мы обменялись прощальными поцелуями и пожелали друг другу всего наилучшего, он закрыл дверцу машины и я наклонилась, чтобы в последний раз взглянуть на него. Вдруг он что-то вспомнил и спросил:

— Который час? — Я не видела у него часов, и он часто задавал мне этот вопрос.

— Полшестого, — ответила я. Я не могла удержаться, чтобы не пошутить на эту тему: — Что же это такое: волшебник спрашивает, который час?

Он засмеялся в ответ. Послав мне на прощание воздушный поцелуй, он уехал. Я была совершенно уверена, что мы вскоре снова встретимся и поговорим обо всем, о чем не успели поговорить или чего лишь мимоходом коснулись.

Я совсем забыла, что дон Хуан неоднократно напоминал своему ученику:

«Будущее — это всего лишь слово. Для мага существует только Здесь и Сейчас».