Лекции и интервью

Вы живете лишь дважды

Способность Карлоса Кастанеды видеть отдельную реальность потрясла целое поколение. В одном из своих редких интервью ставший легендой маг рассказывает Брюсу Вагнеру о доне Хуане, свободе, сновидении, о смерти и массе забавных вещей, которые случаются на пути в бесконечность.

То, что Карлос Кастанеда делает здесь, больше нельзя назвать жизнью. Карлос Кастанеда больше не живет здесь. После многих лет суровой практики, связанной с путем воина, он избегает мелочной суеты повседневной жизни. Он больше не является тем, что обычно называют человеком, он достиг состояния пустоты, теперь он лишь канал, пропускающий через себя то, что люди называют жизнью, он просто рассказывает разные истории, которые приходят ему в голову, но он больше не привязан к этому миру как мы это обычно понимаем. Теперь он последний Нагваль, осколок идущего из глубины столетий рода магов, сумевших сломать «соглашение», которое навязывает нам обычная реальность. С выходом в свет его девятой книги, «Искусства сновидения», он просто появился на мгновение на поверхности жизни, и мы смогли увидеть его на его пути.

Меня зовут Карлос Кастанеда. Я хочу, чтобы вы занялись кое-чем сегодня. Я хочу, чтобы вы оставили в стороне способность рассуждать. Будьте добры, когда приходите сюда, не пользуйтесь своим обычным оружием — «здравым смыслом». Люди находят, что я собираюсь поговорить о том о сем, поскольку они способны слышать, и они приходят к «этому» Кастанеде, чтобы задеть меня. Они говорят что-то вроде: «Я читал ваши книжки, и все они сплошное ребячество» или «Все ваши более поздние книги откровенно скучны. Оставьте это. Это все ни к чему».

Сегодня я хочу попросить вас, чтобы вы всего лишь на час сделали себя доступными тому, что я буду говорить. Только не ведите себя как студенты-зануды. Мне приходилось разговаривать с такими раньше — они отличаются высокомерием и дух их мертв. То, что убивает нас, — это здравый смысл и навязчивые мысли. Мы цепляемся за них мертвой хваткой, и в этом мы похожи на обезьян.

Именно так называл нас Хуан Матус — слабоумные обезьяны.

Я не был способен на это в течение долгих тридцати лет. Я не мог выйти и поговорить с людьми. А сейчас я здесь. Возможно, я буду здесь месяц, может быть — два... потом я исчезну. Мы не существуем сами по себе, даже теперь. Мы не можем так. Остаются моральные обязательства перед теми, кто взял на себя труд показать нам определенные вещи. Мы приняли от них знание как наследство. Дон Хуан говорил нам, что мы не должны чувствовать себя связанными обязательствами. Мы хотим, чтобы вы поняли, что существует роковой практический выбор, который вы способны сделать. Меня охватывает странное чувство, когда приходится видеть, что эзотерика используется для того, чтобы убежать от действительности. Но это относится только к моим глазам. Сам я ни в чем не нуждаюсь, мне ничего не нужно. Вы мне нужны не больше, чем дырка в голове. Я просто путник, прохожий. Я просто навигатор, я просто перемещаюсь по иным мирам, и мне хотелось бы, чтобы и другие имели такую возможность.

Наш навигатор выступал перед группами в Сан-Франциско и Лос-Анджелесе, а его соратники — Флоринда Доннер, Тайша Абеляр и Кэрол Тиггс — читали лекции («Техника сновидения Толтеков», «Наследство дона Хуана») в Аризоне, Мауи, Исалене. В последние два года книги Флоринды Доннер и Тайши Абеляр, в которых они обсуждают проблемы, поставленные Кастанедой, и их обучение у дона Хуана, появились в продаже. Это, соответственно, «Жизнь-в-сновидении» и «Магический переход». То, о чем рассказали эти две женщины, — настоящая золотая жила, добросовестнейший отчет об их тренинге и посвящении. Для почитателей Кастанеды, никогда не имевших прямого доступа к такому замечательному подтверждению его опыта, это было как шквал ветра. Кастанеда всегда говорил, что это дело женщин, пусть они занимаются этим, а он всего лишь водитель автомобиля.

В своих работах Флоринда описывает коллективное сознание как «наличие общей субъективной области у магов», где каждый из них похож на глубоко индивидуальную карту дорог одной и той же местности. Они представляют собой своеобразный энергетический соблазн, ощутимый призыв к свободе, заключенный в простой, но захватывающей дух предпосылке, связанной с тем, что мы должны принять ответственность перед лицом не подлежащего обсуждению факта — все мы существа, которые должны умереть. Для каждого в отдельности это весьма убедительно. Все эти профессора антропологии из УКЛА со всей их потрясающей дотошностью просто не понимают, что их науки странным образом приспособлены для описания волшебного мира, представленного энергетическими конфигурациями, называемыми «вторым вниманием». Здесь не место для робких представителей Нового Века.

Я не веду двойную жизнь. Я живу той жизнью, которая у меня есть. Между тем, что я говорю и что я делаю, нет разрыва. Я здесь не для того, чтобы вместе с вами тянуть вашу лямку, и не для того, чтобы развлекаться. То, о чем я собираюсь говорить сегодня, не является моим мнением, это принадлежит дону Хуану Матусу, мексиканскому индейцу, который показал мне этот другой мир. Поэтому не обижайтесь! Хуан Матус поставил меня лицом к лицу с работающей системой, за которой стоят двадцать семь поколений магов. Без него я рано или поздно просто бы превратился в старого профессора, который с книгой под мышкой ходит туда-сюда со своими студентами. Видите, у нас всегда есть что-то в запасе. Вот почему мы не решаемся идти до конца. «Если ничего не получится, я буду учить студентов антропологии». Мы заранее обречены на неудачу, это записано в нашем жизненном сценарии. «Я профессор Кастанеда... это моя книга... это насчет «Учения дона Хуана»... возможно, вы читали ее в мягкой обложке?»

Я мог бы стать гением одной книги, «сгоревшим дотла» ради ее написания. «Вы знаете, что это уже двенадцатое издание? Ее буквально недавно перевели на русский». Или, возможно, припарковывая ваш автомобиль, я бы изрекал какие-нибудь банальности вроде: «Как жарко... Погода прекрасная, но уж очень жарко» или «Как холодно... погода прекрасная, но уж очень холодно. Я собираюсь отправиться в тропики...»

В 1960 году Кастанеда окончил факультет антропологии Калифорнийского университета. Затем, когда он в Аризоне занимался исследованием медицинских свойств растений, он встретил индейца яки, согласившегося помогать ему. Молодой натуралист предложил своему живописному проводнику дону Хуану Матусу пять долларов в час за услуги, но индеец, находившийся на положении слуги, отказался. Кастанеда не знал, что старый житель сельской местности был бесстрашным магом, Нагвалем, который искусно втянул его в игру, рассказав ему Миф об Энергии (Тайша называет это Магическим Театром). В качестве оплаты за свои услуги дон Хуан потребовал что-то совершенно другое, а именно, «полного внимания» со стороны Кастанеды.

Из отчета обо всем этом родилась удивительная книга — «Учение Дона Хуана: Путь знания индейцев яки». Она мгновенно стала классической, начисто срывая петли с затворов восприятия и электризуя целое поколение. После этого он продолжил «снимать шелуху с лука», добавляя все новые и новые сведения из своих полевых записей, содержавших убедительные разъяснения, относящиеся к неординарной реальности, в которой теряется самость. Если эту работу назвать «Исчезновение Карлоса Кастанеды», все может быть неправильно понято. Кастанеда говорил: «Нужно найти другое слово вместо магии — оно слишком темное. В нашем сознании оно ассоциируется со средневековой нелепостью — ритуалами, злом и т. п. Мне больше нравится название «путь воина» или «мореплавание», поскольку то, что делает маг, похоже на путешествие».

Он писал, что рабочим определением магии является «способность получать и воспринимать энергию напрямую». Маг говорит, что в своей основе мир похож на материнскую матку, где рождается энергия, которая раскаленными жгутами прорывается наружу, превращаясь в осознание — практическую осведомленность. Эти жгуты образуют сплетения, содержащие в себе все возможные миры, каждый из которых так же реален, как тот, в котором находимся мы и который вовсе не является единственным в бесконечности. Маги называют известный нам мир «человеческой связкой» или областью «первого внимания».

Маги также «видят» сущность человеческой формы. И она не сводится лишь к соединению плоти и костей на некоей «обезьяньей основе», но там присутствует яйцеобразный светящийся шар, способный перемещаться вдоль упомянутых выше раскаленных жгутов в другие миры. Но что же удерживает их от этого? Маги думают по этому поводу, что мы скованы социально-ориентированным воспитанием, которое хитростью принуждает нас воспринимать мир как место, заполненное твердыми и ограниченными предметами. Мы проходим наш путь до могилы, не признавая своей магической сущности. Мы запрограммированы обслуживать свое эго вместо того, чтобы служить духу. Прежде чем мы узнаем эту тайну, битва оказывается проигранной, и мы умираем, жестко прикованные к своему «Я».

Однажды дон Хуан Матус сделал интригующее предположение. Он спросил, что произошло бы, если бы Кастанеда распустил свой отряд? Если бы он высвободил энергию, обычно занятую ухаживанием и идущую на взаимодействие полов? Если бы он уменьшил важность самого себя и отказался от защиты, поддержания и демонстрации своего эго? Если бы он перестал беспокоиться насчет того, любят его или нет, признают ли и восхищаются ли им? Хватило бы тогда ему энергии, чтобы увидеть трещину между мирами? А если бы хватило, то смог бы он пройти сквозь нее? Старый индеец поймал его на понятии «намерения», связанного с миром магов.

Так чем же занимается Кастанеда в течение дня? Разговаривает с сумасшедшими обезьянами. В настоящее время — где придется: на частных квартирах, в балетных студиях, книжных магазинах. К нему стекаются люди со всего мира: представители Нового Сознания из прошлого, настоящего и будущего, члены групп, занимающихся энергетикой, пытающиеся быть вне общества, и шаманы, коммивояжеры, разоблачители, просветленные мечтатели, кабинетные ученые, люди из высших слоев и растлители, созерцатели и важные шишки, бешеные собиратели автографов, молодые Нагвали в процессе становления и многие другие.

Некоторые из них хотели бы написать о нем книгу, наиболее ленивые — хотя бы главу. Другие хотели проводить семинары, ну, те, которые за деньги. «Они приходили и слушали часами, — говорил он, — а на следующей неделе они уже читали лекции о Кастанеде. Ну что тут поделаешь — таковы обезьяны». Он часами стоял перед ними, одновременно возбуждая и устрашая их энергетические тела. В результате они оказывались в состоянии, когда одновременно горячо и холодно, что-то вроде сухого льда. С изощренностью родового бога он выдавал им странноватые сказки о свободе и силе, которые появлялись из него, как из пустой ходячей трубы. Они получались изящными, непристойными, вызывающими оживление среди слушателей, от них стыла кровь в жилах, и они были точны, как будто выполнялись скальпелем хирурга. Спросите меня что угодно! Что вы хотите знать еще? Он обращался к ним чуть ли не с мольбой. Почему Кастанеда и компания делали себя доступными? Почему теперь? Что было в этом для них?

Существует некая женщина, которая входит в меня так, что я об этом не знаю, и ждет, когда мы присоединимся к ней. Ее зовут Кэрол Тиггс — это мой двойник. Она была с нами, но потом пропала. Ее не было десять лет. Куда она делась, остается непостижимым. Рациональный подход здесь ничего не дает. Поэтому, пожалуйста, оставьте в стороне любые рассуждения на эту тему. Вот мы и вернулись к нашей наклейке — ЗДРАВЫЙ СМЫСЛ УБИВАЕТ.

Кэрол Тиггс ушла. Ее не было в горах Нью-Мехико, уж в этом-то я уверен. Как-то я читал лекцию в книжном магазине в Фениксе, и вдруг она материализовалась. Мое сердце чуть не выскочило из груди — бум, бум, бум. Я продолжал говорить. Я продолжал говорить, потеряв контроль над содержанием своей речи. Я вывел ее наружу и спросил ее, где она была в течение десяти лет! Она почувствовала себя захваченной врасплох и начала потеть. У нее были очень смутные воспоминания по этому поводу. Она начала отшучиваться.

Неожиданное появление Кэрол Тиггс открыло громадную энергетическую дверь, через которую мы приходим и уходим. Здесь имеется прекрасная возможность подцепить вас на магическое намерение. Ее возвращение дало нам в руки новое кольцо силы. Она принесла с собой громадное количество энергии, которая позволила нам уходить отсюда. Вот почему в настоящий момент с нами все в порядке. Парень, которого я представил Кэрол Тиггс на лекции, воскликнул: «Но вы же выглядите вполне нормально!» На что она ответила: «А вы чего ожидали? Может быть, чтобы из моих сисек выскакивали молнии?»

Кто такой Карлос Кастанеда? Есть ли такой среди живых? Вот уже 1994 год — почему он сразу не покончил со всем этим? Задайте вопрос о его возрасте и сфотографируйте его. Говорил ли кто-нибудь ему, что с тайнами покончено? Что раскрытие подробностей не уменьшается? В обмен на наше полное внимание он должен направлять нас. Есть вещи, которые хочется знать, — светские сплетни, что-то личное... Вроде того, где он живет? Что он думает по поводу дуэта Синатры? Что он сделал с солидными доходами от своих книг? Водит ли он «турбо-бентли», как все великие старые наставники человечества? Действительно ли это был он вместе с Майклом Джорданом и Эдмундом Уайтом в Барни?

Они не переставали делать попытки наколоть его, как жука на булавку, чтобы было удобно рассматривать годами. Они даже реконструировали черты его лица по воспоминаниям старых коллег и сомнительных знакомых. Нелепость результата здесь столь же очевидна, как и в случае, когда полицейский статист пытается изобразить верноподданного индейца из племени ольмеков для «Ридерс Дайджест». А когда в семидесятых годах в журнале «Тайм» вместе со статьей появилось его фото (на нем можно было рассмотреть только глаза) и стало известно, что это подделка, ему этого простить не смогли.

Когда было объявлено о смерти Пола Маккартни, слухи вокруг этого события приобретали характер достоверных фактов. Карлос Кастанеда превратился в Маргарет Мид.

Его агенты и адвокаты все свое рабочее время тратят на то, чтобы оградить его от яростных атак журналистов и фанатиков, ошивающихся вокруг различных духовных объединений, сторонников движения Нью-Эйдж, а также всевозможных проходимцев и просто ищущих людей, пожелавших приспособить его работы, и знаменитые, и малоизвестные, получив на это разрешение или без него; были тут и устроители фальшивых семинаров с поддельными Карлосами. Но вот и после тридцати лет за его голову все еще не назначена премия. Ему как-то ни к чему становиться гуру и весь этот гуризм. Так что не будет никаких турбо-бентлей, ни ранчо с поклонниками с тюрбанами на головах, ни специальных изданий в парижском «Вог» по случаю прибытия почетного гостя.

Не будет и Института имени Кастанеды, и Центра по изучению проблем Индейской Магии тоже не будет, никаких Сновидческих Академий и тому подобного. Кроме того, не будет биографий, а вместе с ними и сопровождающих их скандалов. Когда Кастанеду приглашают прочитать лекцию, он не получает оплаты и никто не предлагает ему оплатить его путевые расходы. Вход обычно стоит несколько долларов — только чтобы покрыть расходы на аренду зала. Все, что требуется от посетителей, — это их полное внимание.

«Свобода свободна, — говорит он, — она не может быть куплена или понята. С помощью своих книг я пытался показать возможность выбора, связанного с тем, что знание может помочь двигаться и овладеть переходом. Я не был слишком убедительным, многие думали, что я пишу романы. Если бы я был высоким и красивым, все могло бы обстоять по-другому — они могли бы послушать важную шишку. Есть такие, что говорят: «Все вы врете». Но для чего мне врать? Врут, когда хотят что-то заполучить или обвести кого-нибудь. Мне ни от кого ничего не нужно — только консенсус, только прийти к согласию, что кроме нашего мира есть и другие миры. Если мы придем к согласию относительно выращивания крыльев, то закончится это полетом. Если мы придем к согласию, то у нас будет много сторонников, а вместе с ними возникнет мощное движение.

Кастанеда и его отряд радикально относятся к использованию энергетики — только на ее основе может быть достигнут действительно значительный прогресс в наше время — это самый короткий путь преобразования биологической заданности в заданность эволюционную. Если господствующий социальный строй управляет рождением, то ничего не страшащийся порядок магов (они все энергетические пираты) стремится к чему-то меньшему, здоровому, земному. Их поражающее, широкомасштабное намерение состоит в том, чтобы покинуть землю способом, который использовал дон Хуан двадцатью годами раньше и который связан с тонкой энергией и безупречным знанием. Прыжок, который он совершил, маги называют абстрактным полетом.

Я встречался с Кастанедой и «ведьмами» где-то с неделю назад в ресторане, в гостиничных номерах и парковых аллеях. Все они были очень привлекательны и лучились молодостью. На женщинах были скромные платья, впрочем, не лишенные вызова. В толпе вы бы их не заметили, и в этом все дело. Я познакомился с нью-йоркцем возле кафе на Риджент-стрит в Беверли. Заявление, которое я сделал, Драмбуи показалось особенно диким: не важно, сколько мы боремся, но неизбежно, так или иначе, мы становимся родителями самим себе. Вместо того чтобы сопротивляться такого рода высказываниям, лучше примите вместе с нами участие в этом ритуале перехода, здесь у нас есть что выпить...

Дон Хуан хохотал в своей могиле — или вне ее, а это вызывает в уме целый вихрь вопросов: где же он все-таки находится? Кэрол Тиггс вернулась оттуда же? И если это так, должно ли это означать, что старый Нагваль был способен на такое восстановление? В «Огне изнутри» Кастанеда писал, что дон Хуан и его отряд исчезли где-то в 1973 году, когда четырнадцать воинов отправились в область «второго внимания». Что же это все-таки такое, второе внимание? Когда я читал его книги, мне все казалось ясным. Я порылся в моих записях. Там на полях не очень разборчиво было написано: «второе внимание = повышенное осознание», но это мало помогло. Нетерпеливо я начал рыскать по страницам «Силы безмолвия», «Дара Орла» и «Путешествия в Икстлан». Хотя там по этому поводу было полно всего, но я ничего не понимал, а ведь все основные понятия там были описаны старательно и к месту. Но почему же тогда ничего из этого не задержалось в моей голове? Я пролетел с заклинанием № 101.

Я заказал капуччино и стал ждать. Я позволил своим мыслям свободно блуждать в воспоминаниях. В голову пришла мысль о Флоринде и японских обезьянках. Когда-то я с ней договаривался по телефону, чтобы она устроила одно интервью, а она упомянула Имо. Любой студент, занимавшийся антропологией, знал Имо, знаменитого макаку. Однажды Имо случайно помыл батат в воде, прежде чем съесть его. Через некоторое время все макаки острова последовали его примеру. Антрополог мог бы назвать такое поведение «культурным», но Флоринда сказала, что это был замечательный пример проявления критической массы — в данном случае относящегося к взаимодействиям обезьян.

Появился Кастанеда. Он широко улыбнулся, пожал мне руку и сел. Я как раз собирался заняться обезьянкой, как он начал плакать. Лоб его покрылся морщинами, а все тело сотрясалось от рыданий. Вскоре он начал задыхаться, как морской окунь, выпрыгнувший из водоема. Его нижняя губа, мокрая и возбужденная, тряслась. Одна его рука развернулась ко мне, ладонь тряслась и казалась парализованной, потом она раскрылась, как ночной цветок из лавки ужасов, как будто прося милостыню.

«Пожалуйста!» — выговорил он, когда его лицевые мышцы на мгновение успокоились, казалось, лишь для того, чтобы он мог проговорить сквозь зубы. Он оперся на меня, слезно умоляя: «Пожалуйста, люби меня!» — Кастанеда начал всхлипывать снова, наподобие большого поломанного пожарного крана. Он полностью потерял самообладание, будто превратившись в непристойно плачущее механическое приспособление. «Вот что мы есть — обезьяны с консервными банками. Погрязшие в суете, слабые, ищущие примитивных удовольствий. В нас есть возвышенное, но сумасшедшим обезьянам не хватает энергии, чтобы видеть это, и животные инстинкты преобладают. Мы не способны ухватиться за предоставляющуюся возможность и использовать наш «кубический сантиметр шанса». Как можно? Мы слишком заняты, держась за мамочкину руку. Мы воображаем, какие мы чудесные, какие чувствительные, какие неповторимые. Но это не так! Сценарий нашей жизни написан заранее, — сказал он с угрожающей гримасой. — Он написан другими. Мы знаем это, но... не придаем этому значения. Плевать, говорим мы. Здесь мы достигли пределов цинизма. Вперед! Смелее! Вот так мы живем! В куче теплого дерьма. Что они могут сделать для нас? Это то, что не раз повторял дон Хуан. Он говорил мне: «Как насчет морковки?» — «Что ты имеешь в виду?» — «Морковку, которую показывают твоему ослу». Это меня страшно оскорбило, ведь он действительно мог делать это со мной. Например, когда он сказал: "Будь доволен, теперь они не приделывают к ней рукоятку"».

«Но если у нас есть выбор, почему мы все же продолжаем оставаться в дерьме?» — «Потому что там тепло. Не хочется с ним расставаться, и мы не любим говорить «прощай». И мы такие озабоченные-озабоченные. По двадцать шесть часов в сутки! И как ты думаешь, чем мы так озабочены? — он снова улыбнулся, прямо как Чеширский Кот. — Собой! Как обстоят дела со мной? Что со мной происходит? Что со мной случится? Прямо свихнулись на себе! Кошмар какой-то, но ведь так захватывающе!»

Я сказал ему, что его точка зрения выглядит грубовато. Он усмехнулся, а потом потешно категорическим тоном академика, страдающего запором, произнес: «Да, Кастанеда — это несчастный и выживший из ума старик (здесь он скорчил соответствующую гримасу). Жадная обезьяна пытается через решетку дотянуться до косточки плода и вся сосредоточена на этом. Это проверено в экспериментах. Нет такой силы, которая могла бы заставить ее оставить эту косточку. Ее рука будет дергаться в хватательном движении, даже если вы отрубите ее.

Мы умираем, вцепившись мертвой хваткой в наши игрушки. Но почему? Из-за чего, как говорила мисс Пегги Ли? Это же ужасно, этого не может быть. Нам надо учиться тому, как позволить себе уйти. Мы собираем воспоминания и наклеиваем их в альбом, разные там корешки от билетов на какое-то шоу на Бродвее, которое мы смотрели там десять лет назад. Мы умираем, вцепившись в воспоминания. Быть магом — значит обладать энергией, стремиться узнать новое и иметь силу воли, чтобы позволить себе уйти, сделать прыжок в неведомое. Все, что здесь необходимо, — это некоторая перестройка и переопределение. Мы должны смотреть на себя как на существа, которые вот-вот умрут. Как только вы примете это, мир раскроется перед вами. Но для того, чтобы вы могли воспринять эту идею, у вас внутри должен быть стальной стержень».

К. К.: Когда вы говорите «гора», или «дерево», или «Белый Дом», вы включаете целый универсум подробностей, имеющих единое выражение. Это магия. Мы существа, ориентированные на видение. Вы можете облизывать Белый Дом, обонять его, прикасаться к нему, но это мало что вам скажет. Но достаточно одного взгляда, и вы сразу будете знать все, что здесь нужно знать: как-никак «колыбель демократии». Вам даже не нужно смотреть на него, вы уже видите Клинтона, сидящего внутри, или Никсона, молящегося на коленях.

Наш мир — это множество деталей, склеенных между собой, целая лавина значений и смыслов. Мы не воспринимаем, мы только истолковываем, и наша система истолкований делает нас ленивыми и циничными. Мы предпочитаем говорить «Кастанеда лжец» или «Эти дела с выбором способа восприятия не для меня».

А что для вас? Что для вас «реально»? Этот закостеневший и бессмысленный физический мир? Может быть, вы считаете реальностью безнадежность и старческий маразм? То, что мир «задан» и «закончен», — это ошибочная теория. С раннего возраста мы являемся соучастниками в этом мире, и однажды, когда мы в совершенстве овладеем искусством истолкования, мир скажет нам «добро пожаловать». Добро пожаловать куда? В тюрьму. Добро пожаловать в пекло. А если окажется, что Кастанеда предлагает нам пустышку? Если это так, то вам не позавидуешь.

Систему интерпретаций следует прервать. Она не имеет конца. Внутри одних миров имеются другие миры, и все они так же реальны, как и мир, в котором живем мы. Вон в той стене имеется целый мир, а эта комната представляет собой вселенную мелочей. Центрированный на себе человек оказывается пойманным деталями, вмороженным в них. Мы оказываемся захваченными узким пространством повседневной жизни. Существует выбор мест, где мы можем жить и умереть, отличных от нашего мира и таких же реальных, как комната, в которой мы сейчас находимся. Такой выбор способны делать маги, и это вдохновляющая возможность!

Считать, что нашим миром исчерпывается все, просто верх невежества. Почему бы не открыть дверь в другую комнату? Ведь это естественное наследие чувствующих существ. Пора заняться истолкованием и созданием новых смыслов и словарей. Отправляйтесь в такие места, где нет заранее известного. Конечно, не нужно выбрасывать вашу старую систему объяснений, — используйте ее с девяти утра до пяти вечера. А после пяти? А после пяти — время магов.

Но что он имел в виду, когда говорил «время магов»? Книги магов испещрены многочисленными, с большим количеством подробностей и деталей, заклинаниями, обращенными к неведомому. Так что здесь остается место для иронии. Но это не настоящий словарь их опыта. Время магов — это не просто слова, связанную с этим сверхэнергию нужно переживать в своем теле.

Когда Кастанеда, возвращаясь в Лос-Анджелес, оставлял дона Хуана, старый Нагваль любил говорить, что он всегда знает намерения своего ученика. Он мог бы составить список, как говорил он, может быть, даже очень длинный список, но все равно это список, в котором можно было бы найти все мысли и дела Кастанеды. Но было бы совершенно невозможным, чтобы такой список Кастанеда составил для своего учителя. Так что между этими двумя людьми не было ничего общего. Что бы старый индеец ни делал в области второго внимания, это можно было только пережить, но не передать словами.

Но обезьяна имеет в своем владении слова и грамматику. Ей нужно понимать во что бы то ни стало. А стало быть, должна существовать система, обеспечивающая это понимание. «Мы одномерные существа — ужасные создания привычек и многократных повторений. Мы должны точно знать, где чье место, — тут место для кур, здесь должны лежать шнурки от ботинок, тут моют автомобили! И если однажды что-то оказывается не там, мы лезем на стенку».

Он настоял на том, чтобы заплатить за завтрак. Когда официант вернулся со счетом, у меня вдруг возникла острая потребность схватить кредитную карточку и посмотреть, действительно ли она была на его имя. Он перехватил мой взгляд и сказал: «Тут один менеджер пытался приспособить для рекламирования старого американского журнала: КАРЛОС КАСТАНЕДА, входит в состав РЕДАКЦИИ с 1968 года». Он весело засмеялся и вернулся к теме разговора. «Мы неповоротливы, неповоротливые обезьяны, приверженные ритуалам. Мой друг Ральф имел обыкновение посещать свою мать вечером в понедельник. Когда она умерла, он сказал: «Эй, Джо — это я был тогда Джо, — эй, Джо, теперь мы сможем встречаться вечером по понедельникам. Как, ты по вечерам в понедельник свободен, Джо?» — «Ты имеешь в виду каждый понедельник, Ральф?» — «Да, да! Каждый. Правда, будет замечательно?» — «Что, каждый понедельник? Навсегда?» — «Да, Джо! Ты и я по понедельникам! Навсегда!»

К. К.: Как-то на вечеринке я встретил ученого, очень известного человека. Выдающегося. Светило. «Профессор Икс». Ему очень хотелось быть важным в разговоре со мной. «Я читал вашу первую книгу. Остальные оказались очень скучными. Видите ли, меня мало интересуют анекдоты, меня привлекают доказательства». Профессор Икс наступал на меня. Он, должно быть, думал, что я цепляюсь за собственную важность так же, как и он. Я ответил: «Если бы мне пришлось доказывать закон всемирного тяготения, не пришлось бы вам тогда обзавестись соответствующей ученой степенью, чтобы следить за ходом моих рассуждений? Вы нуждаетесь в членстве и, возможно, в соответствующем оборудовании. Вам было бы необходимо изучить Физику № 1, Физику № 2, Физику № 16, и может быть, вы бы дошли даже до Физики № 23. Ради обучения вы принесли громадные жертвы — вы много лет ходили в школу, помногу часов просиживали над уроками. Вы, возможно, даже потеряли счет всему этому». Потом я сказал ему, что, если он желает иметь доказательства в моей области, ему придется изучить магию № 101, но вряд ли он захочет это сделать, так как это потребует массы приготовлений. Здесь он разозлился и вышел из комнаты. Магия — это поток, процесс. Точно так же как в физике, где приходится следить за математическими выкладками, за потоком рассуждений, профессору Икс пришлось бы проделать некоторые совсем простые вещи, чтобы быть в состоянии добыть достаточное количество энергии, которая даст ему возможность следить за магическим потоком. В общем, ему пришлось бы основательно пересмотреть свою жизнь.

Подводя итог, можно сказать, что ученый требует доказательств, но не желает произвести необходимые для этого приготовления. Вот какие мы. Нам не хочется выполнять черную работу, нам хочется, чтобы к вершинам осознания нас доставили на вертолете и так, чтобы и ботинки не испачкать. Ну а если нам не понравится то, что придется увидеть там, то пусть нас на вертолете доставят назад.

Быть с этим человеком утомительно. Его присутствие носит надменный и безжалостный характер. Полнота его внимания утомляет чрезмерно. Кажется, что на мои расспросы он выкладывает все, что у него есть. Он красноречив, и его мелодичная мечтательно-грустная речь отличается элегантностью, убедительностью, упорством и окончательностью. Кастанеда говорит, что время «накатывается» на него. Вы чувствуете его вес. В нем есть что-то иностранное, но что именно, никак не удается установить. Какой-то расплывчатый, даже ленивый, тягуче-инертный, как пробка или поплавок, тяжело покоящийся на волнах.

Мы прогуливались по Бойл-Хейтсу. Он остановился, чтобы показать, как выполняется одна из позиций военного искусства, имеющая название «вы на лошади, ноги слегка согнутые», ну как если бы вы были в седле. «Вот так они стояли в Буэнос-Айресе в дни моей молодости. Все было стилизовано в высшей мере. Они принимали позы давно ушедших людей. Так стоял мой дедушка. Мускулы в этом месте, — он указал на заднюю сторону бедра, — напряжены. Это место, в котором мы накапливаем ностальгию. Жалость к себе — одна из наиболее ужасных вещей». — «Что вы имеете в виду, когда говорите, что время накатывается на вас?» — «Это у дона Хуана была такая метафора. Как-то мы стояли на камбузе, наблюдая за траекториями отступающего времени. "Вот мне пять лет! Вот я ухожу..."» — «Нам нужно только повернуться вокруг и позволить времени надвинуться на нас. Вот так, там нет известного заранее. Ничто не предусматривается, ничто не предполагается, нет ничего аккуратно упакованного».

Мы сидели на автобусной остановке. На другой стороне улицы какой-то нищий пытался остановить попутную машину. Кастанеда смотрел куда-то за него на горизонт. «У меня нет никаких предположений относительно завтрашнего дня и ничего от прошлого. Факультет антропологии для меня больше не существует. Дон Хуан имел обыкновение говорить, что первая часть его жизни была растрачена напрасно — это он был в чистилище. Вторая часть его жизни была поглощена будущим, третья связана с прошлым, с ностальгией. И только последняя часть его жизни была здесь и теперь».

Я решил спросить его о чем-то личном и приготовился получить отпор. Биографическая достоверность гипнотизирует людей с той же силой, что и трещина в стене, — тут все готовы разодрать в кровь свои пальцы. «Когда вы были ребенком, кто из мужчин играл наиболее важную роль в вашей жизни?» «Мой дедушка — он воспитывал меня». Его взгляд был жестким, а глаза сверкали. «У него был породистый боров по имени Руди. Они делали на нем большие деньги. Рыльце у Руди было великолепное — маленькая и светлая мордочка. Они развлекались тем, что надевали на него шляпу и куртку. Мой дед построил переход из свинарника прямо в гостиную, где устраивалось шоу. Туда-то и приходил Руди со своей милой рожицей, за которой тащилось его грузное тело. Ну и конечно, его пятачок... Мы развлекались, наблюдая, как эта свинья вытворяла разные штучки».

«Каким был ваш дед?» — «Я восхищался им. Он составлял программу. Я собирался подхватить его знамя. Это была моя судьба, но не мое предназначение. Мой дед был влюбчивым человеком. С раннего возраста для меня было соблазном учиться у него. Когда мне было двенадцать, я подражал его походке, говорил его глуховатым голосом. Это он научил меня «лазить через окно». Он говорил, что женщины будут разбегаться при моем приближении, настолько я был некрасив. Он заставлял меня подходить к девочкам и говорить им: «Вы такие красивые!», после чего я должен был поворачиваться и уходить. Или сказать: «Ты самая красивая из всех девочек, которых я когда-либо видел», и быстро уйти. После трех-четырех раз они говорили: «Эй, как тебя зовут?»

Вот так я и научился «влезать через окно». Он встал и начал ходить. Нищий на той стороне направлялся к поросшей кустами зоне возле объезда. Мы подошли к машине Кастанеды, он открыл дверцу и на мгновение остановился. «Очень давно один маг спросил меня: «Какое лицо у домового, как ты думаешь?» Это меня заинтриговало. Я подумал, что оно должно быть темным, мрачноватым, и если напоминало бы человеческое, то оно чаще всего напоминало бы кого-нибудь из тех, кого вы любите, как вам кажется. Для меня это был мой дед, мой обожаемый дед». Я сел в машину, и мы поехали. Я еще успел заметить, как нищий исчез за покосившимся забором. «Это я сам был своим собственным дедом. Опасный, корыстный, потворствующий собственным слабостям, ограниченный, мстительный, раздираемый сомнениями и внутренне застывший. Дон Хуан знал это».

И в семьдесят пять мы все еще продолжаем гоняться за «любовью» и «приятной компанией». Мой дед, бывало, просыпался среди ночи с криком: «Как ты думаешь, она любит меня?» Когда он умирал, его последними словами было: «Ну, вот я и ухожу, мой мальчик, я ухожу!» Но прежде, чем умереть, он в последний раз испытал оргазм и его всего передернуло. Потом я многие годы думал, что это была одна из замечательнейших вещей. Потом мне как-то дон Хуан сказал: «Твой дед умер как свинья. Его жизнь и его смерть не имели значения». Дон Хуан говорил, что смерть сама по себе не является чем-то существенным. Существенна только победа над собой. Я спросил его, что он понимает под этим, и он ответил — свобода: тогда вы пробиваетесь сквозь завесу и забираете свою жизненную силу с собой. «Но ведь имеется так много вещей, которые мне еще нужно сделать!» — сказал я. «Ты, видимо, имеешь в виду, что имеется еще много женщин, с которыми тебе хотелось бы переспать». Он был прав. Вот такие мы, увы, примитивные. Обезьяна готова считаться с неизвестным, но прежде, чем шагнуть в него, она хочет точно знать:

«А что я буду с этого иметь?»

Мы деловые люди, мы привыкли вкладывать свои средства, привыкли уменьшать свои потери, мы ведем себя в этом мире как на базаре. А если мы «вкладываем во что-то средства», мы желаем иметь гарантии. Мы готовы влюбиться, но только если это будет взаимно. Если мы разлюбили, мы обрываем одну связь и заменяем ее другой. То, что мы называем любовью, — это всего лишь истерика. Нас нельзя назвать страстными существами, бессердечными — да. Я-то думал, что я знаю, как любить, но дон Хуан как-то сказал мне: «Ну откуда ты мог бы знать это? Тебя ведь никогда не учили тому, что такое любовь. Тебя учили как соблазнять, как завидовать, как ненавидеть, а любить тебя не учили. Ты даже не умеешь любить самого себя — иначе ты бы не обращался так по-варварски со своим телом. У тебя кишка тонка, чтобы любить так, как это могут делать маги. Мог бы ты полюбить навсегда, так, чтобы эта любовь осталась и за границами смерти? Просто так, без всякого вознаграждения? Мог бы ты любить без всяких «вложений»? Ты никогда не знал, что значит любить вот так, без всякой жалости к себе. И ты действительно хочешь умереть, так и не узнав этого?» Нет, я этого не хочу. Я должен узнать, что это такое — любить вот так. Вот так он и подцепил меня на крючок. Когда я открыл глаза, я уже катился вниз по склону холма. Я все еще продолжаю катиться.