Лелька и ключ-камень

Глава 6

Эфирное масло апельсина Лелька отнесла в баню следующим же утром. Она уже успела понять, что нелюди относятся к любым обязательствам намного внимательнее людей, и не хотела лишиться взаимопонимания с банником, налаженного с таким трудом. Неприятности поджидали в школе. Как и следовало ожидать, неудачливые гадалки не стали молчать о своем приключении. История, передаваемая «из уст в уста» обрастала такими подробностями, что Лелька сама бы себя упокоила как нежить, будь правдой хотя бы половина. Очевидным было одно — не то что дружить, даже общаться с колдовкой никто не хотел. Девочка снова осталась в одиночестве. Отнеслась она к этому философски, но иногда было непросто, так что Лелька с нетерпением ждала первой листвы, чтобы встретиться с лесавками.

Ранняя весна в Сибири — редкость, так что в первый день марта еще лежал снег. День, правда был солнечный и выходной. Администрация села решила организовать небольшое гулянье: сожжение соломенного чучела Зимы, столы с блинами, выступление местного хора. Лелька тоже радовалась предстоящему развлечению, пока накануне ночью ее не разбудил Кондратьич.

— Ты, дева, завтра на гулянку собираешься?

— Да, — Лелька потерла глаза, не понимая, зачем было ее будить ради такого вопроса.

— Гляди завтра в оба. Это для прочих гулянки, а для тебя — последний день, когда по земле спокойно ходят слуги Мораны. Она тебя не особо жалует, так что аккуратней будь, веда. Слабая ты для таких гостей. Да полыни с собой возьми, мало ли как повернется.

Утром, собираясь с тетей и дядей на праздник, Лелька положила в рюкзачок и соль, и полынь, добавила сухой рябины и можжевельника, оставшихся с осени, и, подумав, положила еще Старичка-Огневичка. На площади было людно, шумно, весело. Под аккомпанемент баяна пел хор из сельского клуба, неподалеку плясали, упоительно пахло свежей выпечкой. Лелька задержалась у лотка с булочками, не заметив, что родственники ушли вперед. Она доедала плюшку с каким-то соком, когда к ней подошла Наталья.

— Пойдем давай, что ты здесь застряла.

Девочка немного удивилась, обычно тетя разговаривала с ней намного мягче, а вспомнив наказ Кондратьича, насторожилась. Пробираясь сквозь столпившихся односельчан, она аккуратно достала из кармашка рюкзака пакет с полынной солью и проглотила щепотку. Картина мгновенно поменялась — Лелька поняла, что она совсем не на площади, а на полдороге к сельскому кладбищу. Девочка попыталась повернуть назад, когда вместо Натальи на нее глянули мертвые глаза Лениной бабки.

— Не уйдешь, колдовкино семя! — зашипела старуха. — За все заплатишь!

— Я ничего вам не делала!

— Все вы, ведьмы-колдовки одинаковы! Так что со мной пойдешь, госпожа тебя быстро к делу пристроит.

Покойница шипела, пыталась схватить Лельку за куртку, но посиневшие пальца соскальзывали. Девочка схватила горсть соли и швырнула в посланницу Нави. Раздался истошный вой, такой громкий, что Лелька испугалась. Мертвая старуха отпрянула, и из-за ее спины вышла девочка с льняными кудряшками, в русском сарафанчике. На Лельку глянули знакомые глаза, полные серого тумана.

— Не уйдеш-ш-ш-ь, — зашипела потусторонняя Аленушка. — Не спасеш-ш-шься.

Лельке было страшно, как никогда в жизни, но сдаваться она не собиралась. Конечно, если бы не беседы с домовыми, не некоторая уверенность в своих силах, ставшая следствием историй с шишигой и банником, она вряд ли бы даже посмела сопротивляться. Но сейчас, очертив солью круг, девочка достала осенние травы и прямо на тетради по географии развела небольшой костерок, быстро нашептывая защитный заговор: «В Велесовом чертоге на туманном пороге к Велесу взываю о помощи умоляю. Защити последнюю из рода!»

Заговор этот был в маминой тетрадке, а на полях стояла пометка: читать только при неминуемой смертельной угрозе, если нет другого выхода и читающий не имеет живых детей. Выхода Лелька не видела. Неожиданно в рюкзаке что-то засветилось, девочка расстегнула клапан и увидела своего игрушечного защитника. Сейчас он игрушкой не выглядел. От Старичка-Огневичка шел жар, будто внутри у него был настоящий огонь. Мара зашипела как-то особенно злобно и исчезла, а неугомонная покойница рухнула в снег. Лелька же, схватив в охапку рюкзак и игрушку, рванула домой на такой скорости, что, наверное, побила мировой рекорд по бегу. Немного отдышаться она смогла только дома, оттуда же позвонила тете, сказала, что плохо себя почувствовала и вернулась домой. Вечером Наталья проверила девочку, но та была в порядке, а на утро все село обсуждало каких-то поганцев, разрывших могилу почтенной старушки и зачем-то вытащивших труп.

Через пару дней после гулянья классный руководитель Лельки отправила ее и Лену отнести домашнее задание приболевшей однокласснице. Девочкам было неловко в обществе друг друга, порушенная дружба давала себя знать, но спорить с Марией Николаевной было бессмысленно, так что они отправились к Тане вместе. Их встретила Танина мама.

— Девчата, как хорошо, что вы зашли! Танюшка совсем разболелась, а мне надо на работу. Посидите немного с ней, пожалуйста, я ненадолго, через пару часов вернусь. Чайник на кухне, я знаю, вы сразу из школы, попейте чайку, там еще булка есть.

Таня удивилась, но услышав о поручении Марии Николаевны понимающе кивнула. Она тоже знала, что с классухой лучше не спорить. Чувствовала себя больная неважно: болела голова, ныли мышцы, мутилось в глазах, но ни насморка, ни температуры не было. Лена осталась развлекать болящую, а Лелька отправилась ставить чайник. Она ужасно удивилась, когда из угла возле плиты ее кто-то позвал.

— Дева, а дева… Ты ведающая, я знаю, мне Кондратьич сказал.

— Погодите, уважаемый, — Лелька поняла, что ей на голову сейчас свалятся очередные проблемы, решать которые абсолютно не хотелось. — Вы разве общаетесь друг с другом? Да и не положено вам днем показываться, зачем порядок нарушаете?

— Так беда у меня, веда. Вишь, малая болеет? Она ж не просто так мается, может и помереть, а помочь-то я не могу. Какой я буду домовик, если главную задачу не исполню? Не сберегу дом да род?

— Что у вас случилось?

— Да вот, он случился! И домовик вытолкнул из угла забавное маленькое существо. Существо робко похрюкивало, почесывало пузиков пушистой черной шерсти и застенчиво ковыряло копытцем пол.

Лелька чуть не села, где стояла.

— Это кто же такой?

Странный гость снова хрюкнул и представился:

— Анчутка я…

— Погоди, погоди. Если ты здесь давно, то почему никто раньше не болел? А если недавно, то как сюда попал?

Мохнатое создание чесало пузо и молчало. Домовой из угла быстро зашептал:

— Он полевой анчутка. Так-то они не вредные, этот вот за картошкой приглядывал. Картошку-то уже по холоду убирали, он в ней заснул, а хозяйка в дом принесла. В погребе холодно, проспал всю зиму, а сейчас проснулся голодный, да и потянул из малой жизненной силы чуток. А много ль дитю человеческому надо… Вот и болеет девка, не помочь — помрет. А выгнать я его не могу, не уходит, еж плешивый! Холодно, говорит, голодно, до тепла не уйду. А у меня дите того гляди помрет.

— Так от меня-то что хотите? Сразу говорю — хозяйке я ничего объяснять не буду, на меня и так косо смотрят.

— Веда, забери его, а? Недельки на три всего, он потом сам уйдет, как снег сходить начнет.

— Здрасьте-приехали! Я ж не старше Татьяны. Она значит пусть живет, а меня не жалко? Нет, уважаемый, так дело не пойдет. Ты дом не укараулил, гостя незваного пропустил, а платить мне? Хорошо придумал. Ох, скажу я Кондратьичу все что думаю. То он мертвячку гонять меня отправлял, то анчутку пасти.

— Погоди, дева, не серчай. Ты ведающая, он у тебя много силы взять не сможет, сгорит. Будет брать по капельке, ты и не почувствуешь.

— Не почувствую, говоришь? Тогда повторяй за мной: «Клянусь луной и поконом, что отданный мной анчутка не причинит вреда Вольге-ведунье и через три недели уйдет от нее своей волей на картофельные поля».

Домовик крутился и кривился, но клятву дал. Лелька посмотрела на ехидную поросячью морду неожиданного подарка и предупредила:

— Будешь шкодить — выгоню на мороз. А не уйдешь добром — всех домовых обойду, но найду заговор, и станешь ты обычной картошкой.

Анчутка грустно хрюкнул и укоризненно посмотрел на злобную ведунью, но быстро понял, что это не сработает.

— Так, Чур тебя, лезь в рюкзак и чтоб мне ни звука!

— Вот спасибо, веда! Теперь Танюша поправится скоро. Давайте, попейте чайку. Я и булочки подогрел.

Забегая вперед, мохнатый жилец прожил у Лельки три недели, вел себя смирно, только один раз укусил Ирину за палец, когда она попробовала влезть в Лелькин ящик с вещами. С наступлением тепла нежданный гость вежливо шаркнул копытцем, и отбыл на картофельное поле дяди Андрея.

Май наступал апрелю на пятки, по опушкам и лугам полыхнуло зеленой травой с желтыми солнышками одуванчиков. Березовые почки дразнились нежно-зелеными язычками первых листочков. Лелька честно собрала веточки и сделала баннику маленький веник. Положенный на полок подарок мгновенно исчез под довольное уханье из-за печки. Главная радость — проснулись лесавки. Уля и Дана не забыли прошлогоднее знакомство за время зимнего сна. С круглыми от восторга и ужаса глазами слушали они Лелькины рассказы о Велесовой ночи, о встрече с Зюзей. Особенно их впечатлила история с Сергеем Геннадьевичем.

— Ты, Леля, даже не сомневайся, ты тогда во сне точно слышала Велеса. Это он хранит Грань. Когда-то давным-давно владыка Велес создал себе из старых пней помощников — леших. С тех пор они присматривают за лесом и самой разной живностью, оберегают и подкармливают всех, от комара до медведя. Ну а мы на подхвате. — рассказывала Уля. — Ой, а хочешь забавную историю расскажу?

Историю Лельке хотелось. Было приятно с кем-то просто поговорить, с тем, кто не косится на тебя, ожидая гадостей, не пытается обидеть или использовать.

— Это перед самым первым листом было — начала Уля. — я уже почти проснулась, но выйти еще не могла. И вот слышу как-то, Лесной хозяин что-то приговаривает. Прислушалась, а он волка отчитывает! Волк — зверь серьезный, а этот видимо молодой был еще, вот и попался. Так что услышала я такие речи:

— Э-эх серый… Ну куда ты полез! Куда полез…Михалыч же за своих коз медведя порвет, а ты к нему, незваный-нежданный. Хорошо ишо, что нежданный, да на крайний выпас. Свезло тебе, серый, что Сашка дежурил, а не Сам. Сашка-то всего лишь головешкой кинул, Михалыч ему ружжо-то не дает. А стерег бы он сам, стало бы у меня в лесу на одного волка меньше.

Болит? Знаю, что больно, повернись-тка бочком, пошепчу тебе, все полегче будет. Травок бы нужных, да откуда они в апреле, рано им. Эх, серый, в былые времена вы зимой-от не голодали бы. Бывалоча кажну зиму Карачун со своими вьюгами-поползухами хоть пару охотничков, да приберет. Души на службу определит, а тела — вам, все вам. Ему-то они без надобности.

А сейчас не, шалишь. Хучь один заплутает, сразу поиски, народ, а то и вертолеты. В бывалое время я за лето хоть пяток грибников-дровосеков да уведу. Закружу по лесу, кто-то откупится, а самых охальников — в овраг! Да, в тот самый, где ты народился. Подкармливал волчков-то, подкармливал.

А сейчас… Вон, о прошлом годе. Всего-то одну бабку увел, и ить в своем праве был! В лес поперлась не ко времени, брусничник потоптала, березки молоденькие, я их из семечек ростил, а она — ломать! От комаров, вишь, отмахиваться! А комару тоже есть надо, какой ни есть, а живая тварь. И у себя дома!

Так, о чем я… Значится, закружил я ее, увел, а через сутки они и приехали — Лиза Алерт называются. Всю живность мне распугали, сосны поломали, ладно хоть костры не жгли. Словом, пришлось отпустить бабку-то, даже самому на нее вывести, а то был бы вместо моего леса асвальт, как дорога на южной стороне — серая, гладкая и не растет ничего.

Что говоришь? Прошел бок-то? Ну ладно, беги. Да не шастай больше к Михалычу, бери своих, идите на южный край, там какой-то новик овец завел. Тоже тварь бессмысленная, а жрет — как косой косит. Ладно-ладно, я вам пяток барашков отведу, тот сразу-то не заметит. А пастуха у него нету, жадный он, думает загородку поставил и ладно… Жадный, не то что Михалыч… Беги, серенький. Беги к своим.

Девчонки посмеялись над такой заботой, а Лелька задумалась: «Как же леший людей-то терпит? Ведь мы его подопечным совсем житья не даем…». Неожиданно ей стало зябко на теплом весеннем солнышке. Холодной тенью накрыло понимание, что ее подружки-лесавки по приказу того же лешего моментально переработают ее на удобрение, а освободившуюся душу лесной хозяин приставит к делу: белок пасти или сосну какую караулить. Лелька тряхнула косичками, отгоняя тяжелые мысли и постановила себе быть с нелюдями осторожнее.

В конце мая, когда впереди уже виднелся хвостик летних каникул, Лелька забрела совсем уж в сторону от привычных прогулочных маршрутов. Устав, она присела на свежую травку будущего покоса и задумалась. От несвязных мыслей ее отвлек тонкий плач. Покрутив головой, девочка никого не увидела, но плач был совершенно реальным.

— Кто здесь?

— Я-а-а-а…

— Кто я?

Из травы выбралась прехорошенькая, маленькая, но совершенно зеленая девчушка.

— Я луговичка, присматриваю за этим лугом.

— А плачешь почему?

— Коса запуталась.

Девчушка повернулась к Лельке спиной, и та увидела, что роскошная зеленовато-золотистая грива спутана тонкой веревкой. Веревку в руки брать не хотелось, даже смотреть на нее было неприятно.

— Как это ты так смогла?

— Оно само-о-о — зарыдала в тридцать три ручья луговица.

— Ну иди сюда, дай посмотрю.

Зеленая красотка подвинулась к Лельке, та глянула на гриву поближе и присвистнула:

— Слушай, здесь только стричь… Не распутаешь.

Луговица заплакала еще горше.

— Нельзя мне волосы стричь, я силу потеряю и в траву превращусь. А я не хочу-у-у-у!

— Так, ладно. Или сюда. Садись спиной, будем разбираться. Если несколько волосков порву или вырву, ты переживешь?

— Несколько можно, я послабее стану, но потом все наладится.

С множеством коварных узлов Лелька провозилась почти до темноты, но волосы освободила.

— Уф-ф-ф… Ну вот и все, вроде справились.

— Спасибо-спасибо! — Пискнула девчушка-зеленушка и растворилась в траве.

«Ого, какая шустрая», — подумала Лелька, — «Ладно, пора мне домой, наверное, тетя Наташа меня совсем потеряла».

Синевато-серые сумерки были готовы перейти в ночь, но дорогу Лелька знала неплохо, темноты не боялась. Однако до мелочей изученные места с уходом солнца пугающе изменились. Где-то завыл волк. «Уж не тот ли, что пострадал от Михалыча?» — задумалась девочка. Неожиданно от растущей в стороне осины отделилась белесая тень. Дерево это Лелька не любила, да и не только она. Было оно кривоватое, с узловатой, несвойственной осинкам корой, с множеством сухих веток. Лелька хотела обойти его стороной, но ноги сами понесли ее навстречу тени. Тело слушалось все хуже, хотелось встать у осины, прислониться к стволу, остаться здесь насовсем.

Тень колыхнулась и обернулась молодым парнем. «Какой красивый!» — отметила девочка. Парень и впрямь был хорош: темные кудри, темные глаза. Чем-то он напоминал Сашку, но Сашке было до него далеко.

— Побудь со мной, моя хорошая, — попросил он Лельку. — Останешься? Нам будет хорошо вместе. Я знаю, тебя никто не ждет, им будет проще, если ты уйдешь, а тебе со мной — лучше. Скажи: хочу остаться. И мы всегда будем вместе.

Лелька уже готова была согласиться, как услышала истошный визг:

— Уходи! Лелька, молчи, не смотри ему в глаза и уходи!

Кричала Дана, молчаливая и тихая лесавка. Лелька никогда бы не подумала, что она может так голосить.

— Уходи!

Крик словно разбудил девочку, и она увидела, как черноглазый красавец пошел гнусными пятнами, вместо жарких очей на нее глянули темные провалы, а протянутая рука обернулась полуразложившейся мерзкой лапой. Лелька с трудом отвела от этой жути взгляд и, почувствовав, что вся вялость куда-то делась, рванула прочь от осины.

Домой она бежала, будто за ней гналась вся местная нежить скопом. Тетя, увидев в каком состоянии девчонка, перепугалась сама. Пришлось Лельке ускоренно отдышаться, чему очень способствовала Лапатундель, и наскоро придумать каких-то парней, которые ее напугали.

— Они тебя не тронули? Не обидели? — допытывалась Наталья.

— Нет-нет. Я просто сильно испугалась. Они за мной даже не гнались.

Ночью, когда все угомонились, вылез из своего угла Кондратьич.

— На-ко вот, выпей. Сам травки заваривал. Пей, а то не уснешь или кошмар приснится. Кто тебя туда понес? Все наши знают, что место это плохое.

— А я не знала. Я ваша недавно, да и все еще не совсем ваша. А почему плохое?

— Это старая история. Ты ведь Сашку знаешь? О котором Ирина все время говорит? Еще в позатом веке его пра-пра-прадед увел из табора цыганку. Красавица она была, глаз не отвести. А пела как! Была цыганочка молоденькая, но уже вдовая, и сынок у нее был. Так-то кочевое племя дорогу не бросает, но уж больно худо ей в таборе жилось. Муж-то ее, первый, ее, вишь, из другого табора скрал, да ее-то и не спросил. А у цыган строго — дите еще водной рубашонке скачет, а уже известно, кто у него жених али невеста. Была невеста и у этого бедового. Да не какая-нибудь, а дочка тамошнего главнюка, баро, значится. Краденой красавице и так несладко жилось с нелюбым, а тут еще вокруг все шипят да шпыняют. А как мужа евойного поймали, да как конокрада повесили, и вовсе жизни не стало. И назад, к родне, вернуться она не могла. Во-первых, пойди, найди тот табор, а во-вторых, ведь и у нее суженный был. Так что по ихним законам опозорила она семью-то свою. А там с этим строго, за такой позор и убить могли.

Вот и согласилась черноокая красавица на предложение сибирского медведя и сыночка годовалого с собой забрала. Жили они хорошо, ладно жили. Очень сибиряк свою черноглазку любил. На охоту сходит — лучший мех ей, на ярманку съездит — самый яркий плат ей. Да и она к нему с добром тоже. Деток у них много было, но только как ни любила их матушка, старший все одно был для нее наособицу. Нет, она его и работать заставляла, и баловаться не давала, но все равно отличала. Языку своему обучила, с лошадками, опять же, ладить, даже карты на судьбу бросать, хоть и не мужское это дело.

Парень вырос — красавец. Сашка-то вон как хорош, а ведь кровь-то почти выдохлась. Только был этот красавец с гнильцой. Видел и знал только свои желания и радости. Погуляет с девкой, да и бросит, той горе, а ему смешки да хаханьки. Работать опять же умел, но не любил, все искал, где полегче, да помягче. Ну и нашел, конечно. Огулял дочку богатого купца, в городе, на ярманке встретил. Ему-то что, уехал и в ус не дует, а девке-то позор! Да и семейству ее тоже несладко.

Купец-то поорал да погрозился, а дочь все одно жалко. Любимая она была, последышек. Так что заплатил он знающим людям, нашли они охальника, скрутили, да к купцу доставили. Так, сказывают, связанным и венчали. Цыганенок-то сперва обрадовался: семья богатая, молодая жена влюблена без ума и памяти, да только ненамного той радости хватило. Кормить его кормили, одежу справили, а в остальном стал он из вольного парня нелюбимым зятем: подай, принеси, не мешай, пошел вон. А гордость-то цыганская играет, кровь горит. Тут еще жена его затяжелела, пошли капризы да болячки. От любимой мужик много чего стерпит, только у него любви-то не было. Так что вскоре поймала его жена с блудной девкой, и, конечно, к папеньке со слезами кинулась. Купец тоже терпеть не стал. Как это, зять ненадобный, да еще его позорит, доченьку расстраивает. Приказал приказчикам, те парня скрутили, разложили, да так высекли, что почти месяц отлеживался.

Как встал, все по новой началось, да еще и женушка силу почуяла. Она ума была невеликого, вот и давай его чуть что папенькиным неудовольствием тыкать: не так сидишь, не так свистишь. Однажды худое и случилось. Никто не узнал, что у них было, чего не было, а только в один из дней нашли беременную купеческую дочь на полу с пробитой головой. Не выжили ни она, ни дите. А зятек пропал, как не бывало.

Долго купец горевал, дочку он любил крепко. А поубивавшись, нанял опять лихих людей, да велел им найти парня да притащить к нему, а коли не выйдет — убить зятька-цыгана, а в доказательство принести его мизинец с перстнем. Перстень тот цыганенку жена подарила, редкий он был, с камнем дорогим и с руки не снимался.

Искали беглеца долго. Ему бы бежать, а он в родные места подался. Мать его прогнать не смогла, помогла она ему. Дала еды, ружьишко, лыжи, да показала охотничью избушку далеко в лесах. Зимой его и выследили, по дымку из трубы да лыжным следам. Поймали, связали, потащили к тестю на суд. Уж почти из леса вышли, как освободился цыганенок и бежать. Поняли мужики, что не поймают его, уйдет, схватились за ружья. Здесь в Сибири, каждый охотником тогда был. Подстрелили парня, палец с кольцом отрубили, а тело сбросили в овраг между лесом и лугом.

Прошло сколько-то времени, стали в деревнях девки пропадать. Да как пропадать-то! Вечером спать пошла, а утром ее и нету. Шума нет, собака не лаяла, а девицы и след простыл. Забеспокоилось общество, пошли к батюшке. Тот девичьи горницы освятил, молебен отслужил, вроде потише стало, а через пару месяцев опять. Позвали мужики тогда местного колдуна. Он не с нашего села был, жил в маленькой деревушке, вовсе на отшибе и людей сильно не любил. Однако помочь согласился.

Походил по избам, покрутил носом:

— Ишь, завоняли все своим ладаном. Сразу меня звать надо было!

Мужики его упрашивают, мол, скажи, милостивец, что за напасть у нас?

— Упырь у вас ходит.

— Да откуда ж ему взяться-то?

— Это вы сами думайте, а мне надо от вас пару серебряных монет, соли четверговой, да полыни сухой. Да и сами готовы будьте — не спите, кол осиновый приготовьте. Ночью пойдем гостя этого ловить. Самое ему время будет за новой девкой идти.

— Да как же узнаем, куда он придет? Девок-то в окрестностях немало.

— Это не ваша забота. Главное — принесите что сказал, да готовы будьте.

И ведь все у него получилось! Пришел ночью упырь к кузнецовой дочке, да на колдуна и наткнулся. А как получил в морду соли с полынью, да в пузо серебряной картечью, так и дергаться прекратил.

— Ну все, мужики, я свое дело сделал. Вон какой у вас цыган бродил. Девок не столько портил, сколько жрал.

— Так как же нам быть-то, чтобы он снова не встал?

— Руки-ноги закуйте в железа, да захороните лицом вниз в освященной земле. А перед тем сердце осиновым колом пробейте.

Как сказано, так и сделали, и похоронили возле маленькой церквушки. Только слишком велика была злоба бывшего цыгана. Когда при советской власти церковь разрушили, а на ее фундаменте хлев построили, перестала земля упыря давить. Хлев скоро убрали, не жила в нем скотина, дохла. А на том месте из кола, которым сердце упырю пробивали, выросла осина. Много лет прошло, набрал упырь силенки, стал тенью выползать, ловить запоздавших путников. Вот и тебя чуть не поймал. Надо тебе, дева, какой-то оберег для себя делать, уж больно много желающих до тебя добраться.

— И зачем я им всем нужна?

— Того не ведаю, не положено домовым лишнего знать.

«Ага-ага, — подумала про себя Лелька. — Говорить вам не положено. Да ладно, все равно не скажешь».

— Почему же то плохое место никто не убрал за столько лет?

— Чтобы убрать, надо сперва понять, что оно плохое, да разобраться почему. Этот упырь-то, бывый, кровь пить не может — туман, он туман и есть. Да и люди его не видят. Прошел человек мимо, а то и присел от усталости под деревом и все. А что он потом болеет годами, а то и умирает вскоре, никто с деревом и не свяжет.

— Да его же видно! Он же из тумана человеком делался!

— Э-э-э, веда, это тебе видно. Во-первых, у тебя сила есть. Ты видишь много того, что от простого человека скрыто. Меня, например, никто не видит, а с тобой вот беседуем. А во-вторых, твоя душа для упыря слаще. Смоги он тебя сегодня поймать, глядишь бы и хватило ему сил тело себе построить, начал бы снова кровушку девичью пить. Удержать тебя он не мог, вот и попробовал заморочить, красотой взять. И ведь будь ты постарше, все бы у него получилось. Только ты еще дите дитем. Первую кровь не роняла, на красивых парней пока как на картинку смотришь. Вот и не вышло у него. А будь ты простой девчонкой, он бы тебе и не показался. Посидела бы ты под деревом, попил бы он из тебя жизни. Он бы осильнел, а ты бы может и померла бы, и сама бы не поняла, отчего.

— И что, за столько лет никто ничего не узнал?

— Ну почему, узнавали бывало. Даже срубить ту проклятую осину пытались. Только не вышло ничего. Кто-то с топором не дошел, ногу поломал, кто-то промахнулся, да себе же по ноге попал, али по товарищу. Один ведун сжечь пытался, да только не хватило ему силы, а вот его избушка погорела.

— А священника звали?

— Было и такое, да тоже не помогло. Этот цыганенок, вишь, некрещенным был. В младенчестве матушка его не окрестила — где в таборе попа взять, а потом видать, забылось за новой жизнью. Да так забылось, что и не помнил никто об этом, в церковь-то он исправно ходил, пока живым был. Так что не было власти креста над ним.

— А старые боги или их помощники?

— Старые боги ныне по земле не ходят, сама знаешь. А помощникам до людской беды дела нет. Сам-то упырь им не мешает. В лес не лезет, к воде не ходит, отойти от дерева не может, так что даже траву не топчет. Вот и вышло, что никому он не нужен. Так что, дева, ты пока оберег сильный не сделаешь, мимо осинки по темноте не ходи. Это ж как тебе повезло-то сегодня!

— Мне лесавка помогла.

— Эва как! Видать зачем-то ты лесному хозяину нужна, раз он помощь прислал. Без его-то приказа она бы не сунулась. Ты знаешь, веда, возьми-ка завтра хлебушка, лучше ржаного, да с солью, и сходи в лес, поблагодари лешего-то. От тебя кусок не отвалится, а ему приятственно будет.

— Где же я его найду-то?

— Эх, всему тебя учить надо. Свалилась же намою голову такая непутевая. Пройдешь в лес до первого хорошего пенька, там и оставь хлеб с солью. Потом поклонись, скажи слова благодарности, и уходи, не оглядываясь.

— Спасибо, Кондратьич, за науку.

— Ладно уж, чего там. Сочтемся как-нибудь.

Лелька запомнила слова домового. Она давно поняла, что из этой братии никто просто так ничего не делает. На следующий день, купив в сельпо большой кругляш суворовского, она отнесла его в знакомый лесок. Пень нашелся быстро, хотя раньше его, вроде бы, не было. Положив хлеб, Лелька поклонилась на все четыре стороны и от всей души поблагодарила Лесного хозяина за помощь в трудную минуту. Уходя из леса, девочка почувствовала легкое прикосновение ветерка, будто кто-то снисходительно потрепал ее по волосам.