Ленинградский коверкот

УШЛА ЖЕНА ОТ БОЦМАНА

Разбудило Бориса Клавдиевича что-то необычное. Вначале он подумал, что кто-то из машинной команды — судно лежало в дрейфе, и дизели не работали, — увлекшись ловлей кальмаров, разорался на палубе. Но за открытым иллюминатором чувствовалась лишь вялая, с редкими всхлипами дремота сонного океана. Легкий ветерок, два часа тому назад пошевеливавший занавески, изменил, видимо, направление и зашел с другого борта. В каюте стало душно. Привычно постукивал давно забывший смазку вентилятор. С досадой Борис Клавдиевич взглянул на часы: до вахты можно было еще поспать, а он вот проснулся, и тут вдруг слабо донеслось беспорядочно-надрывное пиликанье гармошки.

Он поднялся и подошел к иллюминатору, осторожно просунул голову и прислушался. Играли на корме. Внизу, на палубе, моторист лениво дергал кальмаров. «Значит, кальмар еще есть, — отметил Борис Клавдиевич. — Авось кашалоты и не уйдут от своей кормежки. Побили их за день крепко». Он хотел окликнуть моториста и спросить: кто это там развеселился, но спохватился, что разбудит гарпунера, и решил сам спуститься.

Одна рука у моториста, словно шатун, механически ходила вверх-вниз, вверх-вниз… Это он потягивал леску и отпускал, снова потягивал и отпускал, а на конце лески, где-то там, в глубине, был фосфоресцирующий шарик, опоясанный обоймой острых крючков. Другой рукой он опирался на фальшборт, терпеливый взгляд рыбака был направлен в зеленовато-серую воду у борта; на этой ряби китобоец легонько покачивался. Порой рука-шатун как бы спотыкалась, и он быстро-быстро выбирал леску обеими руками, а на конце ее, топорщась хвостом и крутясь, как пропеллер, появлялся, брызгая окрест чернильной жидкостью и ежесекундно меняясь каким-то переливчатым цветом, красавец кальмар. Он теребил щупальцами леску и прыгал по палубе, молочно-розово-фиолетово сверкая, а его собратья по-прежнему мощными толчками выходили из глубины и то и дело мелькали вдоль борта, привлеченные светом прожектора.

— Боцман это, Клавдич, — хмуро ответил моторист и как-то озлобленно потащил попавшегося кальмара. — Жена от него ушла.

— Как?!

— «Маркони» в полночь депешу принес… Я как раз на вахту заступал, — все так же глядя за фальшборт, без особой охоты разговаривать, пояснил он и, будто спохватившись, вновь ожесточенно замахал рукой.

«Мальчишка!..» — обругал радиста про себя Борис Клавдиевич и двинулся вдоль надстройки.

Боцман сидел на кормовом шпиле спиной к судну. На коленях у него была гармошка, на которой, как на плахе, покоилась его склоненная голова. Иногда он поднимал ее, некоторое время вглядывался в ночной океан, словно выискивая что-то, и вот — нашел — начинал терзать гармонь. Играл он плохо, и, может, от этого становилось особенно жутко. Борис Клавдиевич дернул плечом, как от нервного тика, и шагнул в коридор.

Боцман жил в двухместной каюте с помощником гарпунера. Тот не спал.

— Ну что, Дмитрий?.. — спросил Борис Клавдиевич.

— А ничего… Взял гармонику и теперь со звездою говорит, — задумчиво съерничал Митя, лежавший на нижней койке в одежде, с заломленными за голову руками.

— Вы уж тут присматривайте за ним, — зачем-то сказал Борис Клавдиевич.

Сашка Броцман дремал в радиорубке на диване, карауля вполуха эфир. Сашка был из обрусевших немцев с Алтая, минувшей зимой закончил мореходку и делал первый самостоятельный рейс.

— Ты что натворил?! — с шумом открыв дверь, трескуче начал Борис Клавдиевич. — Ты мог посоветоваться, а?! Зайти к капитану или ко мне? Через час рассвет, охота — а полкоманды не спали! За ночь же ничего не изменится, а он бы выспался… Ведь она ушла! Ушла, и все: ничего ж не поделаешь… Или ты думаешь — она завтра пришлет, мол, извините, я погорячилась… — съязвил Борис Клавдиевич.

— Этого я не думаю, — поправил одеяло на диване аккуратный Сашка. — Предупреждение срочно передавали: циклон идет, ну и радиограмму заодно…

— Циклон? — сразу забеспокоился Борис Клавдиевич. — А почему до сих пор в дрейфе?

— Внеочередной капчас проводили… Решили ждать рассвета, вроде стороной пока идет, а тут работа, зачем бежать-то от нее, — Сашка убавил громкость приемника.

— Тем более надо было повременить с радиограммой…

— Это нечестно, — прервал Сашка и сел в кресло, давая понять, что он здесь хозяин и ему нужно работать.

«Какие они все гонористо-несмышленые, эти молодые специалисты», — уязвленно и в то же время с какой-то сладостной болью непонимания спускался Борис Клавдиевич к себе в каюту выпить кофе перед вахтой.

С рассветом, который наступал запоздало из-за появившейся мороси и редких пока еще полос тумана, океан заперекатывался уже крупной зыбью, а настойчиво тяжелеющий ветер задул нарастающе ровно, без порывов, сдергивая с волнистых верхушек пенные лохмотья. Наблюдатели надели плащи с капюшонами и поминутно протирали бинокли. С марсовой бочки на мачте не доносилось ни звука. Стало ясно, что кашалоты, конечно же, почуяли непогоду и давным-давно ушли. К капитанскому часу — в восемь утра — ветер завернул еще сильнее и переходил в штормовой. Посовещавшись, решили удирать. Долго спорили при выборе курса: ветер все еще менял направление.

Отдохнуть к себе в каюту Сашка Броцман зашел лишь после запоздалого завтрака и, приятно расслабившись, повернул к зеркалу одурело-бессонное лицо. Настроение у него испортилось пять часов назад, когда на вахту заступил старпом, с усердием принявшийся безостановочно гонять локатор. Видимость была еще средняя, кругом чистый океан, до соседних китобойцев по десять миль с одного борта и с другого, но этот перестраховщик так за все четыре часа его и не выключил ни разу — циклон идет! Бегал беспрестанно с верхнего мостика в рубку наблюдать соседей, все ему чудилось что-то по курсу.

Локатор был старый, отслуживший свое, из тех, что моряки со стажем называют привычно «радар». Особенно Сашка боялся за мотор на антенне. В тихую погоду было слышно, как он натужно скрежещет. И сердце обливалось кровью за обглоданные подшипники. Но Клавдича Сашка изучил уже достаточно и знал, что если выключит радар, то Клавдич тут же включит, и снова включит, и десять раз, и пятнадцать… Пусть уж в одном режиме лучше трудится старичок. Только бы хватило — тьфу-тьфу-тьфу — до конца рейса… И он всю старпомовскую вахту просидел в радиорубке, вслушиваясь в ровный шум работающей аппаратуры, словно своим присутствием предупреждая возможную поломку.

Неспешно умываясь и чуть кренясь из стороны в сторону от все усиливающейся качки, Сашка прикинул, что штормовать придется суток двое, боцман за два дня перебесится, и работа не пострадает. И с легким сердцем лег поспать до обеда, предварительно проверив, наглухо ли задраены иллюминаторы…

А Борис Клавдиевич уходить в каюту не спешил. После завтрака он вновь поднялся в штурманскую рубку и бодро продолжил разговор с капитаном о выбранном курсе. Борис Клавдиевич вспоминал похожие циклоны, соответствующие времена года, широты, места из своей обширной морской практики. Капитан Васильев, бывший значительно моложе старпома, вежливо слушал, кое-где поддакивал, но тем не менее давал понять старпому, что ему хочется побыть одному. Борис Клавдиевич это знал, он привык к тому, что в последние полдесятка лет у него с капитанами были однообразно похожие отношения: они все были моложе. Да и с другими членами команды тоже. Он заметил, что живет привычками, выработанными годами. Так, обсуждать распоряжения начальства он любил и в молодости. Он сидел на диване, прикидывая, как бы прободрствовать до обеда, а потом уж лечь спать, говорил, что нужно было пойти навстречу циклону, а не бежать от него, но тут Васильев подошел к переговорной трубе и крикнул третьего помощника с мостика.

Привычно обиженный, Борис Клавдиевич смотрел, как штурман скинул мокрый дождевик и присоединился к капитану, навалившемуся грудью на стол с картой. Тот стал коротко, вполголоса что-то пояснять третьему… «Понял… понял», — закивал головой штурман, затем набросил дождевик и застучал сапогами по трапу.

— А боцман всю ночь на гармошке играл, — сменил тему разговора Борис Клавдиевич.

— Да, да… Слышал, — озабоченно ответил Васильев и включил локатор на прогрев. — Шли бы вы отдыхать, Борис Клавдиевич, — добавил он.

К обеду столы застелили мокрыми скатертями, но все равно тарелки приходилось держать в руках. Лица у всех были в поту: внутри судна зависла недвижная липкая духота, как ртуть, заполнившая пустоту. В столовой и кают-компании было людно: наблюдателей с мостика уже давно сняли. Флотилия развернулась носом на все еще меняющийся ветер, готовясь штормовать. Снаружи беспорядочная круговерть смешивала черные тучи с пенно посверкивающими валами. Задраенные иллюминаторы осоловело тускнели, сочась пока тихими струйками. Как сквозь вату прослушивалось вялое музыкальное попискивание, заглушаемое взвыванием дизелей, когда большая волна, подняв корму, оголяла винт. Обедали молча.

Борис Клавдиевич никак не мог заснуть. И в каюте ничего не гремело, не перекатывалось, не звякало… Все было закреплено. Лишь привычно захлебывался вентилятор при сильных ударах волны, но тут же убыстренно спохватывался и вновь шелестел со стуком. Борис Клавдиевич приставил к переборке вторую подушку, прижался к ней теменем, как всегда это делал в сильную качку, а ноги по диагонали упер в бортовину кровати, руки сложил на сытом животе, но сон к нему не шел. В шторм Борис Клавдиевич делил людей на три категории: одни травят, других тянет в сон, а третьи любят покушать. Пообедал он сейчас с аппетитом, но в голову все равно лезли всякие мысли. Ему чудились звуки гармошки, казалось, боцман ходит по коридору. Вдруг зашипел динамик: это радист включил передачу «Тихий океан». Слышимость из-за циклона была плохой, и Борис Клавдиевич соскочил с кровати и щелкнул регулятором. Откровенно говоря, он и не любил эту передачу. Поздравления и пожелания, приветы там всякие ему было не от кого принимать. Заодно закрыв и дверь на ключ, он снова улегся. Слава богу, что так и не женился. От него уходить некому. В полудреме он стал припоминать женщин, с которыми встречался в молодости и с кем можно было бы связать судьбу. Но получалось так, что либо они были старше намного, как та банщица в училище, подкармливавшая и обстирывавшая его и от которой он удрал наутро после выпускного, либо уже с ребенком, как медсестра Вера, два года надеявшаяся на что-то. Были еще случайные женщины из ресторанов, но те сразу же обращали внимание на его скупую практичность и с легкостью расставались с ним. К чему-то вспомнил школьный случай, когда один десятиклассник из-за любви бросился под поезд. Кажется, он полюбил учительницу. Но это было так давно. Тогда и обучение было раздельным… Уже засыпая, он подумал о соседке по лестничной площадке: вернулся к ней муж или нет?

Полдничали при электрическом свете. Китобоец ритмично сотрясался, зарываясь носом в очередной вал. От духоты казалось, что судно движется в нескончаемо-рычащей темной утробе.

Васильев, полустоя-полусидя, наспех выпил кружку чая и вышел из кают-компании. Проходя мимо столовой, услышал музыку боцмана, теперь сопровождаемую еще и тяжкой песней. Наполовину поднялся по трапу, намереваясь идти в ходовую рубку, постоял подумал — и вернулся в столовую.

— Пойдем! — Он мягко высвободил гармонь из боцманских объятий и сунул ее буфетчику. Показал глазами: «Спрячь!»

Боцман сидел в капитанской каюте на диване и так же безучастно смотрел в одну точку, мурлыкая какую-то тягомотину себе под нос. Он даже не старался противиться качке, и его болтало, как ваньку-встаньку.

— Боцман Быков, чтобы я больше твоего нытья не слышал… Ты же мужик! — И, встряхнув его за плечи, выпроводил из каюты.

Потом Васильев вспомнил, что из-за неурочного капчаса не делал сегодня зарядку. Взял в шкафу гантели, расставил пошире ноги, но на одном месте невозможно было устоять. Тогда он сел на кровать и, сообразно болтанке, стал выполнять плечевые упражнения.

Жена у Васильева находилась на курорте в Алупке. У них не было детей, и последние годы она моталась по лечебницам и докторам. Размахивая гантелями, он как-то отстраненно подумал, что боцманское состояние он никогда не испытает. Наоборот, жена постоянно в страхе, что он уйдет к другой.

Ночью Сашка Броцман колдовал над гирокомпасом в навигационной шахте: от жары поднялась температура жидкости, и сработала сигнализация, когда в люк просунул свою пего-лохматую голову Гиляз.

— Сашка… — почему-то шепотом окликнул он. — Отправишь седни, а?.. — Выпученными от наклона глазами он смотрел сверху и протягивал писульку. Усы у него выжидающе шевелились.

— Попробуем.

Из команды Гиляз был, пожалуй, старше всех. Сашке нравилось, с какой непосредственностью он подавал радиограммы, передавая в каждой несколько приветов своим бесчисленным родственникам в Казани, делая трогательные ошибки в ласковых и нежных словах, обращенных к жене: «ПАЧЕМУ МОЛЧИШ ПИШИ СВОЕЙ ЖИЗНИ КАК УЧАЦА ДОЧЬКИ ЦЫЛУЮ = ГИЛЯЗ», — прочитал Сашка и положил бумажку в карман рубашки, где за день накопилось десятка полтора подобных листочков.

…Уперевшись ногой в основание передатчика, свободной рукой держась за край стола, Сашка сидел за ключом и тщетно, переходя с одной рабочей частоты на другую, выстукивал позывной центра: УКА… УКА… УКА… Тут тихо отодвинулась дверь, и заглянул сутки не спавший Васильев:

— Саша, — он виновато улыбнулся. — Радар скис…

Сашка Броцман смотрел на экран. Развертка локатора стояла на одном месте — слева по корме судна. Он снял высокое напряжение.

— Мотор на антенне полетел, — сказал он Васильеву. — Я предупреждал вас… Сейчас слазаю проверю. Если не заклинило — наше счастье. Вручную можно разворачивать и периодически, по секторам, просматривать…

— Броцман, здесь контейнеровозы японские ходят, танкера! — с жестяным оттенком заговорил Борис Клавдиевич. Он стоял у рычага сирены, давая гудки через равные промежутки времени.

— Погодите, старпом, — прервал его Васильев. — Сходите за боцманом, — обратился он к рулевому. — Пусть захватит монтажный пояс, а вы, Клавдич, возьмите руль.

Через минуту в рубку поднялся почерневший и осунувшийся боцман. Цепь монтажного пояса тихо позванивала.

— Быков, — обратился капитан. — Тут такое дело… Объясни все, Саша.

— Значит, Боря, так, — заговорил Сашка. — Попробуешь провернуть антенну у радара. Если крутится, то привяжи кончик и осторожно повращаешь вокруг оси. Только под рупор сам не лезь! Хоть и маленькое, но все же облучение… А если мертво стоит — то сразу назад. Понял?

Боцман уже надел дождевик и стал отдраивать дверь на крыло рубки.

— Пояс!.. Пояс не забывай пристегивать! — крикнул Васильев вслед.

Сашка подошел к локатору, выждал минуты три-четыре, которые понадобятся боцману, чтобы добраться и освоиться, и включил высокое.

Линия развертки уже натужно ползла по кругу, высвечивая мелкие крапинки вспененных валов. Милях в пяти справа крупно сверкнула большая точка.

— Это тринадцатый приблизился, — пояснил Сашке Васильев. — Клавдич, сообщите соседу, что у нас радар дохлый. Пусть корректируют.

В рубку ввалился мокрый боцман.

— Молодец, боцман, — поблагодарил Васильев. — Через полчаса сможешь проделать то же самое?

Быков угрюмо кивнул и спустился к себе.

— И говорить человеку не хочется. Видишь, Броцман, что с ним баба сделала? — нарушил молчание Борис Клавдиевич. Он почувствовал облегчение от того, что выход найден, что капитан взял бразды правления и остаток вахты пройдет без нервотрепки. — Ты жениться не думаешь?..

Сашка направился в радиорубку.

— Не задевайте вы молодежь, Борис Клавдиевич, — теперь нарушил молчание Васильев. — Вы подчеркнуто выхолощенно живете, Борис Клавдиевич. От и до. Пресноватенько-с, знаете?.. — от усталости прорвался он. — Лет до ста проживете. И даже проплаваете, — снова не сдержался он.

Борис Клавдиевич обиженно направился к рации и стал вызывать на связь тринадцатый.

К утреннему капчасу поутихло. Появилась видимость кабельтова в два-три, но по флангам флотилию трепало по-прежнему. Стало ясно, что китобоец в середине циклона и передний фронт они миновали. Все вздохнули облегченно: задний фронт — это уже начало конца.

В эти-то притихшие полчаса Сашка и зацепился за центр. Быстро, торопясь, отбулькал все радиограммы про любовь, продублировав на всякий случай Гилязову с его татарскими именами и отчествами. А перед тем как распрощаться, все-таки решил заодно дать и маме в Бийск… «Жив, здоров, чувствую себя отлично, не скучай, береги себя, я люблю тебя, мама».