Ленинградский коверкот

В ЛАДОНЯХ ДЕТСТВА

Мальчик брел рядом с дорогой. На нем были вельветовые короткие штаны с лямками, которые переплетались на груди крест-накрест. Вылинявшая майка с динамовской эмблемой была явно велика ему, и буква Д постоянно сползала с груди куда-то вбок, под мышку, и мальчик временами, как бы спохватываясь, поправлял майку.

Он шел, и песок шуршал под новыми сандалетами. Дорогу недавно асфальтировали, и в воздухе пахло битумом. Мальчик был здесь в первый раз, ему все было интересно, и он очень хотел попасть на реку, а потому удерживался от соблазна свернуть в сторону какой-нибудь дачи.

Еще ему хотелось вырезать красную бузиновую тросточку в кустах. Сегодня они ездили в город и долго ходили по нему, а дедушка все показывал и показывал, а на рынке купил внуку ножичек: два лезвия и круглое колечко на вишневой ручке — это, пояснил дедушка, чтобы не потерять. И теперь ножик лежал у мальчика в кармане. Бечевка накрепко связывала одну из лямок штанцов с колечком, и мальчик то и дело тянул за нее, и новый ножичек тяжело ощущался рукой, словно пескарь на удочке, а мальчик думал: как хорошо, что придумали колечко.

Утром они ехали на автобусе. Они ехали там, где дорогу еще только покрывали асфальтом и кусочки гравия липли к колесам, а потом отрывались и с шелестом стучали по крыльям автобуса. Солнце взошло недавно, и в автобусе было прохладно. Мост появился неожиданно — ровный, с двусторонним движением. Перила бросали четкую тень на утреннюю реку. Дед, обняв мальчика, сказал: «А вот и Москва-река!» И тогда мальчик прижался к еще не запыленному стеклу автобуса, он прижался лицом так, что нос его расползся, стал еще курносей. Мальчик захотел на реку к тем дядькам в длинных резиновых сапогах, которые бродили в воде около берега и махали удочками и почти все были в шляпах. Но дед сказал, что сейчас некогда, и, увидев кривящегося мальчика, пояснил, что автобус здесь не останавливается, и пообещал, что обратно они пойдут пешком. Вволю побродят по песку, где есть маленькие ракушки. И что он попросит у рыбаков удочку и они поймают пескарика. Мальчик сказал: «Ладно», — и еще раз оглянулся на реку.

Это про нее так много говорила мама и про то, как здесь росла. Когда они ссорились с папой, она всегда говорила, что уедет сюда и возьмет с собой Васю, а папа пусть остается там, в тайге, и зимой ходит на реку за водой и долбит эту проклятую прорубь. Та речка была маленькая, зимой вся в наледи. Вася катался по ней на одном коньке — на двух еще не научился, и ничего плохого в речке не находил. Но Москва-река была для него как сказка. И Маргарита Яковлевна в школе про нее рассказывала, про князя Юрия Долгорукого, про печенегов, про хана Батыя и славянских богатырей. Она им показывала картинки, где бородатые люди в кольчугах и шлемах рубились на деревянных стенах крепости.

— Дед… А дед? — спросил утром мальчик. — А где мама в теннис играла? — И мальчик посмотрел в окно, будто мог увидеть там теннисный корт, где его мама начинала когда-то играть. Как она говорит, в его возрасте.

Мама была мастером спорта, и он этим очень гордился, всем говорил: «Моя мама — мастер спорта!» Однажды Димка сказал, что все это он придумал, что он хвастун. Он ударил тогда Димку ледышкой. Тому было больно, но он не кричал, и они долго дрались на реке. Конечно, он побил Димку, который слабее его. Помирились они не сразу. А когда через несколько дней пожали все-таки друг другу руки, то Вася объяснил Димке про большой теннис, что играют в него большими ракетками и на кортах. Он рассказывал это уверенно и правдиво, хотя сам в глаза не видел никогда теннисного корта. У них там играли только в настольный теннис. Впервые он увидел его в школе и вначале никак не мог поверить, что это тоже теннис. Мама рассказывала не про такой. И здесь девочки были безо всяких юбочек, а ракетки были легкие и без сеток. Еще называли его «пинг-понг». Дома в шкафу стояла зачехленная ракетка, и часто, когда в квартире никого не было, Вася брал ее обеими руками и представлял себя на корте под Москвой, и в ушах стоял стук мяча. Мама, когда у нее болела голова, жаловалась, что в голове будто стучит теннисный мяч, глухо и методично. Васе этот стук казался очень страшным и неожиданным, как гром. Наверное, оттого, что мама была обычно раздраженной и злой, когда болела.

И вот сегодня утром он смотрел в окно, а дед ответил:

— Нет. Его уже нет. Корт снесли, Васюня… Там ребята играют в баскетбол.

Река как будто исчезла. Мальчик жалел сейчас, что показал себя слабаком утром. Когда они находились вдоволь по городу и дед спросил, не устал ли он, Вася ответил утвердительно. И они не пошли обратно пешком. Правда, ему тотчас хотелось сесть где-нибудь и пооткрывать ножичек, повертеть его, а потом приехать домой и похвастаться. Уж очень ему не терпелось похвастаться…

Ну где же река?

Асфальт уже старый и пропыленный. Теплый душный запах битума исчез. Теперь мальчик шел устало и неуверенно. И совсем неуверенно он подошел к старому розовому дому, у которого дорога круто сворачивала влево, и там, за поворотом, моста через реку тоже не было. Напротив дома, на пригорке, росло большое тенистое дерево. К нему поднималась тропинка и утыкалась в скамеечку.

Мальчик уже отчаялся. Он потоптался и пересек шоссе. Взобрался на пригорок и, поправив букву Д на груди, уселся на скамью…

Лучик солнца, проткнув листву, играл на лезвии ножа. Скамья была старая, высохшая, вся в трещинах, и мальчик, вырезав букву В, здорово намучился… Листва нашептывала что-то, иногда, шурша, проносились машины. И он совсем не заметил, как подошел мужчина, остановился, посмотрел на него и сказал:

— Ну зачем же ты, Вася?..

Мальчик испуганно обернулся, закрывая спиной яркие, непристойно белые буквы. Мальчик потупился. Мужчина прямо смотрел на него. Но смотрел не грозно, и по его лицу мальчик понял, что кричать он не будет, топать ногами тоже, и от этого мальчику стало еще хуже. Молчание затянулось. «Уж лучше бы уши надрал, — подумал он, — я бы все равно не заплакал. Я бы убежал, и все. Меня, наверно, дома потеряли».

Мужчина сел рядом. Мальчик засопел и заболтал ногами.

— Нехорошо. И молчишь вот.

Мальчик и сам понимал это. В школе у них за такое еще ставят в угол. И чтобы как-то сгладить неловкость, а заодно и вывернуться из столь щекотливого положения, спросил:

— А вы кто, дяденька? И откуда вы знаете, что меня звать Вася?

— А еще знаю, что ты уже учишься, раз умеешь писать свое имя. Верно же?.. Вот только в каком классе?

— Во второй пойду, — с готовностью доложил мальчик.

— Уже большой! А мы с тобой тезки.

И мальчик еще раз убедился, что криков не будет.

— А что ты тут делаешь? — спросил мужчина. Он стал снова серьезным, и мальчик опять почувствовал себя так, как и в самом начале разговора.

— Я… я гуляю, — ответил он. — Мы приехали вчера. А сегодня я гуляю. Дядь Вась, а где здесь река? — схитрил он.

Услышав вопрос, мужчина улыбнулся:

— А откуда вы приехали, Вася?

Мальчик немного помолчал, выжидая положенное время, чтобы с гордостью произнести:

— Мы с Дальнего Востока, — и посмотрел, как будет реагировать на это собеседник, и тот, заметив это, со значением протянул:

— О-о…

— Нужно лететь до Благовещенска, — продолжал мальчик, — потом на север, в Экимчан, а уж потом на автобусе в наш поселок, где много оленей и где у меня друг Димка. Он эвенк, у него самые красивые торбаса в школе… А папа у меня врач и мама врач, а еще она мастер спорта! — не удержался и похвастался мальчик.

— И ты, я вижу… — мужчина кивнул на футболку.

Мальчик, смутившись, в очередной раз поправил ее.

— Ну что, Вася, нравится наш город?

— Да… И у меня мама здесь родилась. А мы еще поедем смотреть Москву. Будем кататься под землей на… ну этом… как его?

— В метро? — подсказал мужчина.

— Да… Экс… экс… на нем, в общем.

— А-а… — снова протянул мужчина. Он задумчиво барабанил пальцами по скамейке, как раз в том самом изрезанном месте. — А следы о себе, Вася, нужно по-другому оставлять. — Мужчина покосился на буквы.

— Простите меня, — сказал мальчик.

— Знаешь, кто там жил? — и мужчина показал через дорогу.

Мальчик покачал головой.

— Давно, когда мой дед был таким, как ты, Вася, в том розовом доме жил один человек. Он много работал, лечил людей, а вообще-то он стал великим писателем. Он работал здесь год, но и позже иногда приезжал сюда: он любил Подмосковье. Вечерами, когда солнце садилось, а плотва играла на реке, выходил из дома и шел сюда, под липу. Он отдыхал здесь, Вася. Вот под этой липой. А если спуститься в овраг и пойти по песку к реке, то справа, на вершине холма, стоит церковь: белая-белая, с луковичками-куполами. Он поднимался к стенам церкви. Оттуда, с высоты, видна далеко Москва-река, в верховьях которой построен монастырь с галереями и кельями, дозорными вышками и просторным монастырским двором. Там сейчас музей. Тихое место, когда кино не снимают. И если хочешь — мы туда сходим… Только не сегодня! — поспешил опередить мальчика мужчина.

— Хочу! — крикнул мальчик. Ему почудились кирпичные с зелеными щербинами стены, серые подвалы и камеры пыток, дозорная вышка, откуда издали замечали приближение кочевников, и колокольный звон, поднимавшийся при этом, черный дым над чанами с закипающей смолой, бряцанье оружия… Мальчик перевел дух и снова повторил: — Очень хочу! А когда?

— Ух ты! — улыбнулся мужчина. — Может, завтра… Да, о чем я говорил?.. А… У этого человека была аккуратная бородка, добрые глаза, очки на шнурочке…

— Пенсне, — вставил мальчик.

— Верно, — подтвердил мужчина. — Видал?

— На картинке.

— И это был в будущем знаменитый писатель Антон Павлович Чехов.

— Вспомнил! Вспомнил! — закричал мальчик. — Мне мама рассказывала. Мама говорила, что он был замечательный человек, а еще большущий интеллигент. Дядь Вась, а что такое интеллигент?.. И он умер от чахотки. Так раньше туберкулез называли, это когда кровью кашляют, — выпалил мальчик.

— Постой, постой!.. Откуда ты знаешь? — спросил мужчина.

— У мамы в больнице висит портрет на стенке. Я ее еще маленький спрашивал.

— Да, Вася, болел. Однажды он собрался и уехал на Сахалин. На поезде, лошадях, пароходе, пешком… Он смотрел, как живут люди, лечил их, делал перепись населения на острове, а вот сам не уберегся… Вот здесь на скамье он, возможно, и составил план этой поездки, размышлял, писал письма, писал рассказы…

Мальчику опять стало стыдно. Он представил, как резал скамью, и покраснел. «Еще старался, как дурак. Наверно, язык высунул». Он знал, что в школе на уроке рисования всегда высовывает язык, когда рисует, о чем регулярно напоминает Маргарита Яковлевна. «Отчего это? Может, от удовольствия: я люблю рисовать. Ну а здесь? Здесь совсем другое дело, здесь не только язык. Здесь…»

— Пойдем? — спросил мужчина.

Они спустились в овраг.

— Я хочу к реке, — вдруг вспомнил мальчик.

Шли по оврагу. Потом по тропинке, которая, если проходила у подножия сосен, то была вся переплетена жгутами корневищ, и, чтобы не спотыкаться, мужчина и мальчик взялись за руки. Стволы сосен были смолистые и желтые в лучах заходящего солнца, как отваренная кукуруза. Навстречу то и дело попадались загорелые парни и девушки с турбазы. Все в шортах и босиком. Мальчик снял сандалеты и тоже пошел босиком. Так они вышли к шоссе, которое еще не остыло после жаркого дня.

— Приятное… Оно теплое, постоим немного? — предложил мальчик.

— Хорошо, — согласился мужчина. Здесь было красиво, и он понял, что мальчик хочет посмотреть кругом, и, не дожидаясь вопроса, сказал: — Во-он туда мы завтра пойдем… Видишь? — И он повел рукой в сторону далеких куполов, едва тлеющих в вечерней синеве.

Река была внизу — шоссе шло по самому берегу. На той стороне тянулся узкий пляж. Он был пуст, лишь несколько ребят играли в футбол на песке. На них никто не кричал, игра получалась, и мальчику, само собой, захотелось туда, но он подумал, что уже поздно, да его бы, пожалуй, и не приняли. И, поправив майку, сказал:

— На ту сторону не пойдем.

И они двинулись по краю шоссе. Опять дядьки махали удочками. Некоторые сидели, смотрели на поблескивающие колокольчики, подвешенные к леске, а в клеенчатых пакетах, еще живая, билась пойманная рыба.

— Зайдем ко мне? — спросил мужчина. — А потом я посажу тебя на автобус, и поедешь домой.

— Зайдем, — взросло ответил мальчик.

Свернули с шоссе, поднялись по узкой улочке.

— Вот сюда…

По бокам дорожки до самого крыльца росли цветы, и они сильно пахли.

— Как много цветов! Это розы, да, дядь Вась?.. Я никогда не видел, как они растут!

— Хозяйка любит цветы. Ну а мы?.. Мы… — мужчина вдруг задумался. — А мы в ладонях заскорузлых все держим нежные цветы… — чуть хрипловато прочитал он. — Хорошо сказано, а, Вась?

— Да. А кто это сказал, Чехов, да?

— Нет, один поэт…

Они сидели за столом и ели грецкие орехи. Мужчина сдавливал орех в кулаке, пока не раздавался глухой хруст.

— Ого! — восхищался мальчик.

— Вот подрастешь, — ответил мужчина.

Наступали сумерки. Мальчик чувствовал себя свободно и просто. Они о многом друг друга расспрашивали, обсуждали завтрашнюю прогулку. Между ними возникло то мгновенное, беспричинное, но крепкое и дружественное влечение, которое так понятно и естественно лишь между взрослым и ребенком.

— Спасибо, — поблагодарил мальчик и поднялся. — Мне пора.

Они вышли.

— Дай-ка ножик. — Мужчина наклонился и осторожно срезал розу. — Держи!..

Цветок был холодный с капельками вечерней росы. Мальчик поднес его к лицу, потом ближе, и нос стал холодным и тоже мокрым.

— Хорошая и колючая… — сказал мальчик. — Правильно же, дядь Вась, хорошая и колючая…

— Остановку знаешь?

— Ага, больница.

— Третья отсюда, — уточнил мужчина. — Завтра у той же липы, часов в десять… А мама отпустит?

— Я ей все расскажу, и она отпустит.

— Ну ладно. Вот и автобус.

Двери задвинулись, и мальчик помахал рукой. В автобусе уже горел свет. Пассажиров почти не было, и от пустоты казалось как-то особенно чисто и светло. Мальчик вдыхал запах цветка, по временам дул на розу, и лепестки едва-едва шевелились.

…Вася через силу пил кипяченое молоко. Нужно было выпить все: полную кружку. Мама сидела рядом и смотрела, как Вася жевал поджаренный с яичком хлеб и запивал молоком. С трудом проглотив пенку, он сказал:

— Вкусно, — и подумал: «Вот сейчас я и спрошу». Он открыл было рот, но мама поднялась и стала убирать со стола. На террасу влетел мотылек и кружился у настольной лампы. Мальчик смотрел, как он тыкается и, точно слепой замерзший щенок, упрямо жмется к абажуру, часто махая крылышками. «Вот сейчас я ей расскажу, и она отпустит».

— Мама!

— Ты что-то хочешь сказать, Вася? — спросила мама и подошла к столу. Она улыбалась, у нее, видимо, было хорошее настроение. И мальчик вдруг представил себе, как ему придется объяснять сейчас, а мама сначала не поймет никак, о чем он просит, а поняв, перестанет улыбаться и примется отчитывать Васю, будет говорить о том, что Вася… Вот этого-то ему и не хотелось, и вообще, ведь они были у дедушки, были там, где родилась мама, а сейчас такой чудесный вечер. Пусть все сегодня таким же и останется. Он взглянул на мотылька и сказал:

— Мам, я хочу почитать книжку. Любую, которую написал Чехов. Помнишь, ты про него рассказывала?..

Стояла августовская ночь. Он лежал на террасе, где постелила ему мама. Лампу поставил на старый табурет в изголовье дивана. Желтоватый свет падал на постель и плечи мальчика, на голову, бросая тень, как бы отползавшую от подушки. На террасе чуть пахло керосином, жареным хлебом. А еще ранними яблоками, этот тонкий душистый запах всегда вызывал слюну у него, даже когда он и не был голоден. Из неплотно прикрытых окон тянуло свежестью и садом; было слышно, как где-то попискивала летучая мышь.

Вася ничего этого не замечал. Он читал про собаку, которая потеряла хозяина. Она бежала по улице, а кругом толкались все незнакомые ботинки и галоши. Шел снег, собака была мокрая, усталая и голодная. Она скулила, и она была без хозяина… Мальчик перенесся в мыслях туда, на сырую холодную улицу. Он не заметил сползшего одеяла и дрожал. Казалось, что снег засыпает и его. И когда голодная Каштанка, прижавшись к подъезду, стала горько плакать, он тоже ощутил сильный голод. Мальчик машинально нашарил под подушкой яблоко и сочно захрустел.

Было слишком поздно, один раз приходила мама, и он еле-еле уговорил. И уже немного резало глаза…

Он уснул за полночь, когда дочитал до конца. Это была его первая книга после «Родной речи». И засыпая, он еще раз представил себе светлый круг арены и собаку. И как она услышала свое настоящее имя. Вначале не поверила, а потом услышала снова и ринулась на знакомые, родные голоса. Она прыгала через кресла, плечи и радостно повизгивала от счастья. От хозяев привычно пахло столярным клеем. «Здорово!» — подумал мальчик и стал засыпать, мечтая о завтрашней прогулке. Она стала для него такой явной и определенной, что он на миг испугался: «А вдруг просплю?» Но вспомнил, что мама утром будет готовить завтрак здесь, на террасе, и он-то уж обязательно услышит! И, вздохнув с облегчением, он уснул под сонно-далекое бряцанье алебард и щитов, копий и мечей.

Солнечным звонким утром, приготовив завтрак, мама подошла к Васе.

Мальчик спал. На табурете лежала книга. Мать взяла ее. Она была раскрыта на последней странице. И там детским почерком написано: «Книга очень хорошая. Вася».

Мать улыбнулась и тронула сына за плечо…