Леонтоподиум. Книга I-II

Алик

У меня смешанные чувства по поводу охоты. С одной стороны, я не люблю ловить беглецов. Что бы обо мне ни говорили, чужие страдания не доставляют мне удовольствия. Конечно, мои собственные страдания доставляют мне еще меньше радости, поэтому я не склонен проявлять к беглецам сочувствия. Но не проявлять сострадания не значит не чувствовать его.

Это с одной стороны.

С другой стороны, охота дает возможность для многочисленных мелких удовольствий. Можно, например, купить пару новых книг и журналов. Всем настолько плевать на меня, что я практически беспрепятственно могу пронести в Леонтоподиум несколько запрещенных товаров. Я собрал дома довольно-таки внушительную библиотеку. Если бы ее кто-нибудь обнаружил, у меня были бы проблемы. Но ко мне отродясь никто не заходит в гости. Я не слишком популярен в родном городе.

Еще можно съесть мороженое. Обычно за охоту я съедаю десять-двенадцать стаканчиков. Мороженое на палочке мне не нравится — его приходится есть слишком быстро, иначе оно течет и пачкает одежду. Не то что бы это сильно ухудшало вид моего плаща — его вообще трудно чем-нибудь еще испортить, просто я не люблю тающее мороженое. А еще можно послушать уличных музыкантов. Музыку я люблю, а дома, по понятной причине, можно послушать только Вадика с Павликом. Ничего не хочу сказать о них плохого, их бряцанье на оголенных нервах таланта очень спасает от серого гула, я кручу их записи постоянно, но любить творчество моих братьев сложно. К удовольствию музыка «Кристы» не имеет никакого отношения.

В последнее время побеги из города участились, я выбираюсь на охоту регулярно и преимущественно по одному и тому же маршруту, так что даже выработал определенный ритуал. Выхожу из метро и сразу иду слушать двух девчонок в переходе. Одна играет на скрипке, вторая — на гитаре. Иногда та, которая с гитарой, еще и поет, но поет она не особенно хорошо, я предпочитаю чистую музыку. Они это уже поняли и, когда я появляюсь, просто играют. Поначалу с ними было сложно — после того, как я впервые отобрал у них деньги, они даже пытались убегать и кричать, но потом привыкли. Теперь, когда я прихожу, они всегда начинают с моей любимой песни — лав-стори. После трех-четырех мелодий я забираю деньги из их шляпы и иду покупать первый стаканчик мороженого с орехами и изюмом.

В метро мало книг и много журналов. Я предпочел бы, чтобы было наоборот, но тут ничего не поделаешь, такова жизнь. Зато в подземных киосках продаются альбомы. Я купил Куинджи и Ге. Бабуля-продавщица всегда очень недовольно смотрит на меня, но не гонит. И на том спасибо. Вот в книжных магазинах меня, например, вообще не замечают. Я для охранников и продавцов пустое место, а воровать книги запрещено. Принцесса Рада запретила нарушать законы Федерации.

Запугать девчонок, нелегально играющих в метро, которые к тому же явные кандидатки на эмиграцию в Леонтоподиум, — это одно. Они вроде как вне закона, почти наши. А вот нарушить законы Федерации в отношении ее добропорядочных граждан — это совсем другая история. Если я хоть раз выкину что-нибудь подобное, то до конца своих дней буду подметать улицы Леонтоподиума. В том смысле, что я, конечно, и так буду их подметать, но если разочаровать Раду, то это станет моим единственным и беспрерывным занятием. Поэтому я довольствуюсь книжным ларьком в метро.

Поезд замедлил ход. Я пропустил всех выходящих пассажиров и тоже вышел на платформу. День обещал быть очень приятным. Мои девчонки, как обычно, играли. Та, что со скрипкой, заметила меня первой и толкнула локтем подругу. В меня впились две пары ненавидящих испуганных глаз. Те, кто меня вообще замечает, обычно смотрят именно так. Я прислонился к стене, поглубже натянул капюшон и стал слушать.

Я люблю лав-стори. Мне не нужны слова, я и так знаю, о чем песня. Это один из моих немногочисленных талантов — понимать, о чем мелодия, даже если в ней нет слов. С книгами то же самое. Строго говоря, я не умею читать, но, если долго листать книгу, я способен вполне сносно уловить сюжет, иногда даже кое-какие особенно яркие подробности. Я вот недавно купил книгу про трех друзей и их собаку, так она просто стала моим самым большим сокровищем. Я к ней, даже можно сказать, пристрастился. Когда бывает совсем тошно, я ее листаю. Там про путешествие по красивой реке и беззлобный смех, и все в солнечных светлых тонах. Таких книг в метро больше нет. Я перещупал все книги в киоске бабули, но ничего похожего так и не нашел. В основной массе метрошные книги бесцветные и по вкусу как пережеванная вареная капуста. В смысле, если капусту сначала сварить, потом пожевать, выплюнуть, а затем снова попытаться пожевать. Ну, вот только не надо спрашивать, откуда я знаю про вкус такой капусты. Просто я иногда бываю в соответствующем состоянии.

Мои музыкантши доиграли лав-стори, переглянулись и заиграли Моцарта. Тоже хорошо. Это была мелодия про небо, такое, которое обычным людям не видно даже из Федерации, не то что из Леонтоподиума. Над Леонтоподиумом вообще нет неба. Мне бы очень хотелось забрать диск с такой музыкой в свой город, но там, как я уже говорил, и музыки тоже нет. Только то, что играют наши принцы. Потом была песня про отель, в который, случайно попав, хрен выберешься. Я не очень уверен, что с отелем все обстоит именно так, ведь слов этой песни я никогда не слышал, а прикол с билетом только на вход очень уж напоминает Леонтоподиум, так что тут, возможно, я немного изменил смысл мелодии в угоду своему мироощущению. От этой песни у меня всегда мурашки.

А потом такой многообещающий день стал портиться. Эти две идиотки вдруг заиграли песню Вадика и Павлика «Закрой свое сердце». Я даже вздрогнул от неожиданности. Как будто мне этого в Леонтоподиуме мало! Слушать музыку сразу расхотелось.

Я присел и потянулся к зеленой шляпе с красным бантом. И тут день стал еще хуже. Гитаристка дернулась ко мне.

— Оставь, ублюдок! Нам нужны эти деньги! — взвизгнула она.

Идиотка хотела схватить меня за руку, но у нее, конечно, не получилось. Если бы у меня было время подумать, я, скорее всего, поступил бы иначе. Но думаю я медленно. А нож выхватываю быстро. Два пальца упали в шляпу, на чьем зеленом брюхе, как опухоль, быстро разрасталось бурое пятно. Девушка закричала. Вторая бросилась к ней. Я вытащил из шляпы купюры, пока их не залило кровью, и облизал лезвие ножа. Надо уходить. На девушек стали оборачиваться прохожие.

— Забирай все! Ты псих сумасшедший! — закричала на меня скрипачка.

Она пнула шляпу, и монеты со звоном рассыпались по полу. Я не стал их собирать, зато подобрал отрезанные пальцы и сунул в карман. Девушки затихли, в ужасе глядя на меня.

— Ты же сказала, что я могу забрать все, — пожал я плечами.

— Мы же ничего тебе не сделали, — простонала гитаристка.

Она прижимала окровавленную руку к груди, и по ее светлому свитеру ползла причудливая клякса.

— Из-за каких-то денег, урод! Ради тысячи рублей! — всхлипывала ее подруга.

Я не ответил и поспешил по переходу, расталкивая остановившихся зевак. К девушкам уже спешил полицейский.

— Я порезалась порвавшейся струной! — услышал я голос гитаристки.

Можно было, конечно, объяснить этим двум дурам, что это не из-за денег. Я просто очень не люблю, когда ко мне тянут руки. Ничем хорошим, по моему опыту, это не заканчивается. Можно было бы даже сказать, что мне жаль, но толку-то? Меня никто никогда не слушает.

Я пересчитал деньги. Одна сотня и пять пятидесяток. Да, маловато. Надо было, конечно, собрать монеты. Даже на десяток стаканчиков не хватит, не говоря уже о книге.

Я направился к лотку с мороженым. Настроение у меня было поганое, но аппетит я не потерял. Если бы каждый раз, когда кому-то отрубают пальцы или другие части тела, у меня пропадал аппетит, я бы уже умер от истощения. Есть я хочу всегда.

Мороженое у метро я всегда покупаю у немолодой женщины в платке и длинном платье. Ее зовут Дилсуз. Она всегда чего-то боится, я каждый раз неизменно вижу в ее глазах страх. Мне кажется, она боится людей, особенно полицейских. Я же ее практически не пугаю. Наверное, она чувствует, что я не из Федерации. Мы даже однажды поговорили.

— Ты как зовут? — спросила она, когда я пришел покупать мороженое в третий раз.

Дилсуз так и не нашла в себе силы справиться с чужим языком, и слова, пользуясь ее бесхребетностью, в каждом предложении доказывали свое превосходство.

— Веселый Алик, — представился я. — А тебя?

— Дилсуз.

Ее имя значило что-то вроде «милосердная». Я не знаю ее родного языка, но это не мешает мне чувствовать значения слов.

— Твое имя тебе подходит, — сказал я.

— А твое тебе — нет.

— Много ты понимаешь, — фыркнул я.

Она хотела еще о чем-то спросить, но так и не решилась. Смелости в этой женщине не было ни на грош. Одно смирение и страх. В общем, мне повезло с Дилсуз: она никогда не отказывалась продавать мне мороженое и никогда больше не задавала вопросов.

— Стаканчик с орехами и изюмом, — я протянул Дилсуз полтинник.

— Нету. Нет такой мороженый сегодня, — виновато сказала она, безуспешно борясь со словами.

Я поморщился. Ну что за день такой сегодня? А так хорошо все начиналось.

— Вот, клубничный возьми! — предложила Дилсуз.

— Давай.

Тут выяснилось, что клубничный рожок стоит семьдесят рублей, а за свой обычный стаканчик я всегда отдавал сорок. Значит, сегодня и с мороженым подстава. Медленно у меня в груди появилось очень неприятное предчувствие. Как будто меня по голове ударили небольшие камешки, предвещающие лавину. Я даже не распробовал толком вкус своего нового мороженого — проглотил, и все.

А камешки колотили меня по голове все чаще. Ощущение опасности с каждой секундой росло. Я бросил оставшиеся деньги в урну. Все, хватит развлекаться. Сегодня явно неподходящий день. Впереди охота, и, несмотря на кажущуюся простоту и беспомощность жертвы, что-то наверняка пойдет не так. Интуиция меня никогда не подводит.

Я пошел по следу вдоль оживленных улиц города. Способность найти и выследить любого жителя Леонтоподиума — еще один из моих скудных талантов. Думаю, королева Элеонора позволяет мне существовать как раз из-за этого дара. Конечно, быть пугалом и палачом для жителей родного города — не самая приятная работа, но в моем случае могло быть и хуже. И то, что мне сложно представить, как именно это могло бы быть, всего лишь последствие моей небогатой фантазии. Королева Элеонора и принцесса Рада обладают куда более изощренным воображением. Предоставь я им повод, они легко бы меня в этом убедили. Я поежился. Проклятый климат Федерации. У них тут полгода то зима, то осень. Прохладный ветер забрался под плащ и щипал голую грудь. Снег уже почти сошел, но босые ноги все равно мерзли.

Я размышлял, что такого страшного может поджидать меня на этой охоте. Сбежал Карл — сын Магнуса, владельца бара «Королева Элеонора». Они зажиточная семья, приехали вместе, уж не знаю, кто кого подбил на эмиграцию. Теперь я думаю, что инициатором переезда был Магнус, а Карл попал к нам случайно. Я заметил, что бегут именно такие — случайные. У них постоянно возникает желание поднять глаза к небу и погоревать, что его там не оказалось. Это я фигурально выражаюсь. Я сам, к слову сказать, тоже частенько пялюсь вверх, когда на меня нападает очередной приступ депрессии.

И на что только рассчитывал этот идиот? Что я его не найду? Я всегда всех нахожу. И убиваю. Королева Элеонора никогда не бывает милосердна. И ведь все равно бегут.

Я больше двух часов протаскался по городу, прежде чем почувствовал, что присутствие Карла стало более ощутимым. Не очень-то хорошо он спрятался. Странно, обычно перспектива встречи со мной вдохновляет моих сограждан на куда большую прыть и изобретательность. Хотелось покончить с этим поскорее, я замерз как собака. Побродив еще с полчаса, я понял, что Карл уже совсем близко. В одном из домов двора, куда я свернул. Где-то достаточно высоко, этаже на седьмом-восьмом. Я внимательно оглядел окна, запрокинув голову. Второй подъезд или третий? Скорее второй. Да, точно. Вот окна гостиной и кухни нужной квартиры.

— Дядя, вам не холодно? — услышал я.

Рядом стоял мальчишка лет пяти и с удивлением рассматривал мои босые ноги. Его мать читала книгу на скамейке.

— А ты как думаешь, мелкий тролль? — огрызнулся я.

— Я думаю, что холодно, — простодушно ответил он.

— Умный мальчик. Твоя мама может тобой гордиться.

— Она гордится. Она всегда так говорит. Хотите мой шарф? — мальчуган попытался развязать шарф, но его руки в перчатках не справились с этой затеей.

Я присел так, чтобы мои глаза оказались на уровне глаз мелкого идиота.

— Слушай, пацан, я сейчас дам тебе очень важный совет.

— Дядя, а почему у вас глаза разные?

Я мысленно выругался. Дети вообще выше моего понимания, у нас в Леонтоподиуме их практически нет. Малец видит мое лицо с фигурными шрамами в виде жирафов, а все, что его интересует, — это почему у меня один глаз зеленый, а другой синий. Хотя меня это, честно говоря, тоже интересует.

— Жизнь полна загадок и тайн. Но на твоем месте я бы не отвлекался на мелочи. Ты внимательно меня слушаешь?

Мальчишка кивнул. Он настойчиво дергал узел своего шарфа, и тот начал потихоньку поддаваться.

— Так вот, — как можно внушительнее заговорил я, — если ты когда-нибудь еще раз заметишь кого-нибудь похожего на меня, не смей с ним даже заговаривать. Вообще сделай вид, что ничего не видишь.

— Ладно, — мальчишке удалось наконец развязать свой шарф, и он гордо протянул его мне, — вот, держите.

В моих руках оказался бело-синий кусок ткани. Ну что за день такой сегодня?! Я порылся в карманах. Готов поспорить, что отрезанные пальцы — это очень занятно, но даже я не настолько, и в прямом и в переносном смысле, отмороженный, чтобы отдавать их ребенку. Что-то укололо меня. Я достал из кармана головку чертополоха. Вечно эти репейники везде цепляются.

— Держи, — я прилепил репейник к воротнику куртки мальца. — Спасибо за шарф, я тронут.

— Ух ты! Никогда не видел таких красных чертополохов! — удивился мальчишка.

— И если тебе хоть чуть-чуть повезет в жизни, то больше и не увидишь, — заверил его я, — такой красный чертополох растет только в приграничье нашего города.

— Виталик, что ты там делаешь? — услышали мы женский голос. Женщина на лавочке наконец-то оторвалась от своей книги. — Быстро иди сюда!

Очнулась наконец. Если бы я захотел, то ее сын уже давно был бы Леонтоподиуме. Хотя, появись у меня такое желание, женщина все равно не смогла бы меня остановить, даже приковав сына к себе цепями.

— Иду, мам! — отозвался Виталик.

— Не ходи босиком, простудишься! — авторитетно заявил он мне, убегая.

Я с трудом сдержался, чтобы не улыбнуться: моя улыбка из тех, что потом долго снятся в кошмарах. Быстрым шагом я направился к дому, и так кучу времени потерял.

Подъезд был заперт, пришлось сломать электронный замок. Я не доверяю лифтам, они напоминают гробы. Не то чтобы я очень боялся гробов, но принцесса Рида как-то заперла меня в одном на несколько дней, с тех пор я их недолюбливаю. Зато, поднимаясь по лестнице, я немного согрелся.

Вот оно. Квартира слева от лифта, дверь приоткрыта. Чувство приближающейся опасности переросло в твердую уверенность. Я замер и прислушался, не зная, что мне делать. Мои инстинкты подсказывали мне, что идти в квартиру опасно. При этом они же кричали, что возвращаться в Леонтоподиум без головы Карла — затея еще более рискованная. Мои тетушки меня, может быть, и не убьют, но, учитывая их фантазию, я наверняка об этом пожалею.

В квартире было тихо. Бились три сердца. Кто-то боялся, кто-то ждал с благодушным нетерпением, кто-то… прислушивался, как и я. По большому счету выбора у меня не было. Жаль, что из оружия у меня был только нож, и тот я прихватил по привычке. Я никак не ожидал, что при охоте на Карла мне вообще что-то может понадобиться.

Я сжал рукоять и тихо вошел в квартиру. Я не крался — тот, третий, за дверью давно меня слышит, просто бесшумность — единственное известное мне преимущество хождения босиком.

Коридор пуст. На вешалке добротное черное мужское пальто. Обуви нет. Похоже, никто из присутствующих в квартире не разувался, а верхнюю одежду снял только один из них. Все три сердца бились в гостиной.

— Входи, Алик, мы тебя ждем! — услышал я спокойный насмешливый голос.

Вход в гостиную был сбоку, и, хотя дверь и была открыта, я не мог видеть комнату.

Зато как только я вошел, то сразу понял, что даже и нож мне не пригодится. Мой брат Глеб стоял у стены рядом с дверью, так что он сразу оказался у меня за спиной, перекрыв путь к бегству. Я поднял руки и застыл, безуспешно пытаясь поймать его взгляд.

Внешне Глеб почти не изменился, только успел полностью поседеть, но в остальном я помню его таким же — вызывающе красивый ангел в агрессивном армейском прикиде. Думаю, он специально одевается как можно брутальнее, иначе его внешность будет уж слишком слащавой. Картинку, правда, сильно портили глубокие тени под яркими синими глазами, как будто Глеб не спал несколько суток. Может, так оно и было. Его меч остался в ножнах за спиной, но и так ясно, что он не собирался нападать. Если бы Глеб хотел убить меня, я был бы уже мертв. Тут все понятно и нет ничего интересного.

Я перевел взгляд на двух других мужчин в комнате. Карл, перепуганный до смерти, сидел на полу в углу у окна и кусал губы, из которых уже давно сочилась кровь. Его даже не стали связывать. Глеб действует на обитателей Леонтоподиума как удав на кроликов. Мальчишка тоже избегал моего взгляда, в отличие от третьего человека в комнате.

На кресле у окна, закинув ногу на ногу, сидел худощавый мужнина в черном костюме и бирюзовом платке-бандане, концы которого свисали ниже плеч. Пальто в коридоре, вероятно, принадлежало ему. Я, конечно, узнал и его — это был Тритрети, наш заклятый враг, с которым мы пару десятков лет назад заключили перемирие. Тритрети рассматривал меня с любопытством и брезгливостью. Ни того ни другого он даже не пытался скрыть.

— Мы заждались, Алик, — сказал он, — неужели тебе понадобилось так много времени, чтобы разыскать этого беглеца?

— Я не торопился, — ответил я, гадая, к чему все это. — Я что-то нарушил?

— Насколько мне известно, нет, — отозвался Тритрети.

— А перемирие с Федерацией все еще в силе? — сделал я вторую попытку.

Тритрети театрально закатил глаза.

— Ну конечно. Мы очень ценим договоренности, которые стоили нам таких усилий. Да и подписи Бессмертного и королевы я, надеюсь, чего-нибудь еще значат.

Я покосился на Глеба. Его лицо ничего не выражало. Карл в углу и вовсе спрятал голову в ладони. Подсказок я не получу.

— Тогда что вам от меня нужно? — не стал я ходить вокруг да около.

Тритрети помедлил, рассматривая меня. От нечего делать я рассматривал его. Невысокий субтильный мужчина, на вид лет тридцати пяти — сорока. На самом деле я знал, что ему гораздо больше. Что еще? Цепкие голубые глаза, резкие скулы, тонкие губы, всегда готовые изогнуться в насмешливой улыбке. Мерзкий тип. Зато всегда подчеркнуто элегантный: дорогой добротный костюм и один из его любимых ярких платков, которыми он прикрывает свою лысую голову.

— Я хочу сделать тебе предложение, от которого ты не сможешь отказаться, — прервал мои размышления Тритрети, — можно сказать, сегодня я подарю тебе счастливый билет, за который ты будешь благодарить судьбу до конца своей жизни.

— А в случае отказа я этот конец, вероятно, прямо сейчас встречу? — уточнил я, покосившись на Глеба.

Тот никак не отреагировал. А вот Тритрети улыбнулся.

— Отнюдь. Я же сказал, что у нас с Леонтоподиумом перемирие. Боюсь, убийство подданного королевы Элеоноры, законно поедающего мороженое на территории Федерации, несколько расходится с нашей доктриной мирного сосуществования.

— То есть Глеб убьет меня не здесь, а в Леонтоподиуме? — предположил я.

Тритрети улыбнулся еще шире.

— А он забавный малый, — обратился он к Глебу, — и вовсе не такой тупой, как о нем говорят.

— Это обманчивое впечатление. Я очень глуп, — возразил я. — Так что? Если я откажусь от вашего предложения, Глеб выследит меня в Леонтоподиуме?

— Нет. Ты же прекрасно знаешь, что в Леонтоподиум нашему дорогому Глебу не попасть. Но, раз уж мы разоткровенничались, да, ты почти угадал с первого раза — он убьет тебя прямо здесь и сейчас, а потом прогуляется в метро и выбросит твой труп поближе к Кардусу. Таков наш запасной план.

Я заметил в этом плане одну огромную брешь, но не стал ничего говорить Тритрети. При упоминании о Кардусе сердце Глеба дважды стукнуло сильнее, я это слышал и с огромным удивлением понял, что у меня есть шанс. Видя, что я не реагирую, Тритрети продолжил.

— Но я очень надеюсь, что до этого не дойдет. Ты гораздо ценнее живым. Уверен, мы можем быть полезны друг другу.

— У вас есть Глеб. Ничего более полезного в Леонтоподиуме никогда не рождалось, — покачал я головой.

— Согласен, — не стал спорить Тритрети, — но Глеб, к сожалению, всего один, а ты со временем можешь стать ничуть не хуже. Конечно, если получишь шанс развить свои таланты.

— Вы хотите, чтобы я служил вам? — не поверил я своим ушам. — Меня и в Леонтоподиуме-то еле терпят.

— Ну, вот видишь. Дома тебя не ценят. А я готов предложить тебе достойную жизнь. И я говорю не только о деньгах, я могу дать тебе нечто гораздо более ценное.

— Что именно? — осторожно спросил я.

— Самоуважение. Отличная штука, — сказал Тритрети, пристально глядя на меня.

В груди у меня что-то екнуло. Вот уж не думал, что Федерация может меня хоть чем-то заинтересовать.

Тритрети самодовольно улыбнулся.

— Ты ведь не хочешь всю жизнь ходить босиком и мести улицы? Ведь где-то глубоко в душе ты же чувствуешь, что достоин большего?

— Да.

Я знал, что вру, и Тритрети это тотчас почувствовал. Он нахмурился, и уже в следующее мгновение Глеб сбил меня с ног. Я упал и получил удар под ребра, дыхание перехватило.

— Я так не люблю, когда мне лгут, — объяснил Тритрети. — Ты ведь не будешь больше этого делать?

Глеб еще раз пнул меня. Не особо сильно, но я почувствовал, как треснули два ребра.

— Не буду! — пообещал я.

— Тогда давай попробуем еще раз. Встань.

Я поднялся, морщась от боли сильнее и выразительнее, чем стал бы делать в отсутствие зрителей.

— Мое предложение тебя заинтересовало? Ты хочешь мне служить? Только правду, я все равно увижу ложь, — предупредил Тритрети.

— Нет, — честно ответил я.

Карл заткнул рот кулаком, в отчаянии глядя на меня. Вот уж не думал, что хоть один житель Леонтоподиума станет обо мне сожалеть. Как иногда забавно складываются обстоятельства.

— Жаль, — вздохнул Тритрети, — ты мог бы быть мне полезен.

«Ты сейчас умрешь, идиот проклятый!» — услышал я в голове голос принцессы.

Тритрети подал знак Глебу, и тот достал меч.

«Перехвати инициативу!» — приказала Рида.

— Стойте! — выкрикнул я. — Есть кое-что, чего я действительно хочу!

— Правда? — поднял бровь Тритрети. — Удиви меня. Чего в твоем положении можно хотеть больше, чем престать жить твоей жизнью?

Я ничего не мог придумать. Ну что мне ему сказать? Может, свободы? Классный вариант, но не пойдет. Этого Тритрети мне давать не собирался ни при каких условиях. Он лишь предлагал сменить один ошейник на другой. Секунды бежали, а я все молчал. Тритрети начал терять терпение.

«Мести, тупица!» — зашипела принцесса Рида.

— Мести! — послушно повторил я, чувствуя, как лезвие меча уже несется к моей грязной шее.

А я действительно могу этого хотеть? Поквитаться за все эти годы? Раньше мне это в голову не приходило. Наверное, да. Это правда. Я представил себя на руинах Леонтоподиума, залитого кровью моих родственников, и с удивлением понял, как я этого хочу.

— Вот как!

Лицо Тритрети расплылось в улыбке. Он расслабился.

— Ну конечно! Как же я сам это упустил? Конечно, ты хочешь мести.

— Ты можешь мне это дать? — следуя совету Риды, я попытался перехватить инициативу в разговоре.

Тритрети откинулся на спинку кресла, размышляя.

— Возможно. Не всех и не сразу, но возможно, — сказал он. — Чьей крови ты жаждешь больше всего?

Тут даже особо задумываться не пришлось, воспоминания пришли сами: топи Риды, ее владения. И я, полностью в ее власти, в ее болотах, тону в вечно голодной трясине, хватаюсь руками за растущий по краю чертополох, оставляя на его острых, как бритва, листьях кровавые следы. Цветы чертополоха на болотах Риды недаром имеют такой уникальный кроваво-красный оттенок. Я погружаюсь все глубже.

«Не стой как колода!» — услышал я голос Риды, и какая-то сила бросила меня вперед. Я упал на колени, оказавшись у самого кресла Тритрети, вернувшись в реальность, но все еще хватая ртом воздух.

— Рида! — прохрипел я, тщетно пытаясь выбросить ведьму из своей головы.

— Сколько эмоций, — одобрительно улыбнулся Тритрети, глядя на меня сверху вниз. — Эту принцессу, пожалуй, я могу тебе обещать.

Я заскрипел зубами. Рида разыграла сцену, дергая меня за ниточки. Как же мне надоело быть марионеткой.

«Я твой!» — подсказал мне голос принцессы.

— Я твой! — послушно повторил я.

Тритрети кивнул. Я его убедил. Надо же. Вероятно, он считывает эмоции, а не мысли. Можно сколько угодно злиться на Риду, но сейчас она спасла мне жизнь.

— Принеси нашему новому другу стул, — приказал Тритрети Глебу.

Я не поверил своим ушам. В гостиной не было стульев! Глебу придется выйти на кухню. Между нами окажутся два метра коридора. Неужели они действительно настолько мне поверили? Я заставил все свои чувства замолчать, чтобы не насторожить Тритрети.

И Глеб действительно вышел из комнаты!

Тритрети почувствовал перемену моего настроения, но не успел среагировать. Дождавшись, когда Глеб окажется на максимальном расстоянии от меня, я призвал на помощь всю свою удачу и прыгнул в окно. Оттолкнулся я достаточно сильно, чтобы вылететь вместе с разбитым стеклом и частью рамы.

Я помнил, что там, во дворе, было дерево. Но седьмой этаж — это плохо. Это высоковато даже для меня. Даже с учетом дерева. Мне удалось ухватиться за ветку, которая сломалась под моим весом, но немного смягчила падение. Ошалев от боли, я все-таки заставил себя вскочить на ноги. Из глаз посыпались искры, но в целом мне это удалось, значит, ноги я не сломал, отделался ушибами.

И все же я потратил впустую слишком много времени. Вопреки моим надеждам, Глеб не стал спускаться по лестнице, а повторил мой прыжок. Точнее, сделал то, что не удалось мне, — повис на ветви дерева и с кошачьей грацией мягко спрыгнул на землю. Я метнулся со двора, прекрасно понимая, что шансов у меня нет. Глеб легко догнал меня уже за углом дома и броском повалил на землю. Я откатился, выхватывая нож, но моментально получил ботинком по кисти. Несколько пальцев сломалось, и я, завыв от боли, разжал руку. Затем последовал удар по почкам, еще раз по и так сломанным ребрам. Я сжался в комок, ожидая, что он меня добьет, но удары прекратились.

Я откатился, не пытаясь встать, и поднял голову. Глеб смотрел куда-то за меня. Я проследил за его взглядом. В нескольких метрах на дорожке валялся красный чертополох. Я даже не сразу понял, откуда он здесь. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, что это та самая веточка, которую я отдал общительному мальчишке Виталику. Видимо, пацан бросил мой сувенир, чтобы не тащить домой всякий мусор.

Глеб подошел к цветку, присел рядом и накрыл его ладонью. Даже не пытаясь понять происходящее, я отполз на несколько метров, со второй попытки встал на ноги и припустил изо всех сил по улице, все время ожидая, что Глеб меня настигнет, но ни разу не набравшись смелости оглянуться.

Поставив собственный рекорд скорости, я добежал до метро, перепрыгнул через турникет, прошел по переходу, где утром играли мои музыкантши, а теперь царила тишина, и ухватился за последний вагон уходящего поезда. Пальцы правой руки были сломаны, держаться левой было неудобно, но такие мелочи меня не волновали. Я на каждой станции ждал, что Глеб вот-вот появится на платформе. Или свесится ко мне с крыши вагона на каком-нибудь перегоне. Пятая станция. Шестая. Еще одна. Я не мог поверить, что выкрутился из этой передряги. Поезд тронулся. Еще минута десять секунд.

Я приготовился, считая удары своего сердца. Конечно, я делал это уже тысячи раз, но сегодня был явно не мой день. Не хватало еще промахнуться мимо платформы «Кардус». Три, два — прыг. В темноте тоннеля я соскочил на платформу, о которой знали только жители Леонтоподиума. Станция «Кардус» никогда не освещалась, и, хотя я никогда и не видел знака, стоящего на узкой платформе, я знал, что там написано «Кардус. Переход в Леонтоподиум. Осторожно: топи».

— Еще раз объясни мне, потому что я не понимаю, как это — ты не знаешь, где он? — Бездонные, как черные дыры, глаза принцессы Рады прожигали меня насквозь.

Железный набалдашник ее трости впился мне в подбородок, так что опустить голову я не мог. Говорить тоже было не особо удобно, но на фоне других моих неприятностей этого даже и замечать-то не стоило.

— Я не знаю, где Карл, — твердил я, второй раз за этот проклятущий день тщательно подбирая слова, которые будут правдой, — скорее всего, он мертв. И где его труп, я тоже не знаю.

Я решил молчать о Глебе и Тритрети. Конечно, если моя ложь когда-нибудь всплывет, мне будет очень и очень плохо, но, если принцессы узнают, что мной интересуется Тритрети, я обречен, без вариантов.

— Ты что, не смог его учуять?

— Смог. Но потом упустил шанс вернуть Карла в Леонтоподиум, — признался я, выбирая как можно более обтекаемые формулировки.

— Как именно ты его упустил?

— Я отвлекся на соблазны Федерации, — в какой-то мере это было правдой — Тритрети ведь пытался меня соблазнить, а уж он-то точно часть Федерации.

К моему удивлению, Рада приняла мою версию и даже не стала настаивать на подробностях.

— Элла права — ты бесполезный мусор! — вздохнула она, ощутимо двинув мне в висок тростью.

В глазах потемнело, по щеке побежала струйка крови. Я поспешно вытер ее рукавом, меня бросало в дрожь от одной мысли о том, что я заляпаю белоснежные ковры Рады. В лилейном доме все, начиная от мебели и заканчивая шторами, стерильно-белого цвета. У Рады какая-то просто маниакальная тяга к чистоте.

— Я готов понести любое наказание, — пробормотал я.

Рада направилась к белому столику у окна, где оставила свой бокал с коньяком. Ее хромота была почти незаметна, и единственным по-настоящему тяжелым последствием наших демократических выборов для Рады стала потеря возможности танцевать. Танец был ее страстью, и, конечно, Рида знала об этом, целясь в колено. Никакие лекарства Леонтоподиума не смогли помочь Раде, об этом Рида тоже позаботилась. Печальная история, хотя, по сравнению с другими сестрами, Рада легко отделалась.

В ее движениях все еще угадывалась грация балерины, но при этом в Раде не было ни грамма шарма, она была слишком жесткой: всегда идеально уложенные черные волосы — из всех принцесс она одна носила короткую стрижку, безупречно белая кожа, минимум макияжа, накрахмаленная белая блуза и строгая черная юбка в пол. Ничего никогда в ее облике не менялось. Всегда только два цвета — черный и белый. В этом была вся Рада — железный страж Леонтоподиума.

В королевстве Элеоноры Рада, ее правая рука, отвечала за нашу безопасность как от внешних, так и от внутренних врагов. Еще она занималась логистикой и вопросами продовольствия, но это уже не по призванию, а из-за необходимости.

Я, со все нарастающим страхом, ждал ее решения, но Рада не торопилась. В отличие от большинства принцесс Леонтоподиума, Рада не имела склонности к садизму, и я был уверен, что она медлит не из желания помучить меня, а просто взвешивает все варианты.

— Ты меня разочаровал, — сказала она наконец, — мне придется самой заниматься этим мелким говнюком.

Я молча кивнул, сказать тут было нечего. Надеюсь, Глеб спрячет труп Карла так, что Рада его не найдет.

— Если тебе нельзя доверить даже такую простую задачу, ты мне не нужен.

Мое сердце остановилось, когда я понял, что сейчас услышу.

— С сегодняшнего дня ты исключен из моей свиты.

— Рада, я прошу тебя! — я упал на колени.

На ее лице не отразилось никаких эмоций.

— Не разочаровывай меня еще больше. Ты знаешь правила — если к концу следующего дня ты не примкнешь ни к чьей свите, Леонтоподиум тебя пожрет. И имей в виду — к Каролине Элеонора тебя не допустит.

— Мне не к кому идти, — озвучил я, в общем-то, и так очевидный факт.

— Это и есть наказание, — пожала плечами Рада, — убирайся.

Я брел по улицам Леонтоподиума, топча вездесущие эдельвейсы и пепел. Способность мыслить вернулась ко мне далеко не сразу, несколько часов я просто бесцельно шатался по городу. Я не включил плеер, и вечный гул завывал у меня в ушах, но сейчас мне это казалось сущей ерундой, как, впрочем, и сломанные ребра.

Я размышлял над своим положением. Конечно, идя к Раде, я допускал, что она может выгнать меня, но все-таки до конца в это не верил. По правде говоря, я рассчитывал, что меня на какое-то время посадят на цепь на площади, может, еще добавят пару сотен ударов плетью или заставят чистить озеро Вероники — все это уже со мной случалось. Но оставить меня на съедение эдельвейсам?

Теперь я по-другому взглянул на предложение Тритрети, но самое забавное, что воспользоваться им уже не мог. Леонтоподиум меня не выпустит. Город почувствовал, что я потерял покровительство Рады, и вцепился в меня мертвой хваткой. Если до завтрашнего вечера ни одна из принцесс не сжалится надо мной, Леонтоподиум высосет из меня все силы, а потом проглотит и будет каждую ночь сжигать мое сердце, согреваясь, как топливом. Так происходит со всеми, кто не нужен принцессам. Поэтому город и утопает в белом пепле. Бесполезные эмигранты, попадающие в город королевы Элеоноры, превращаются в пищу для этого ненасытного монстра, полезные получают покровительство одной из принцесс и становятся гражданами.

Самой Элеоноре я не нужен. Она и жить-то мне позволяла только потому, что принцесса Рада взяла меня в свою свиту. Конечно, Ева помогла бы мне, но эта принцесса сама сидит на цепи в яме. К Каролине мне запретили приближаться, она потеряла рассудок в той же битве, в которой Рада стала хромой, а Ева получила ошейник и цепь. В свиту Каролины претендентов отбирает сама Элеонора. Остается только принцесса Мирослава, но она меня терпеть не может.

И тем не менее я поплелся к Мирославе. Миновал почти опустевший торговый пассаж и вышел в Вишневый тупик. Пока Мирослава не сказала нет, у меня оставалась хоть какая-то надежда.

Мирослава, хотя это и может показаться не совсем подходящим занятием для принцессы, содержит единственный в Леонтоподиуме бордель — «Дом под вишнями». Говорят, это весьма прибыльный бизнес.

Мне строго-настрого запрещено соваться в «Дом…», но сегодня выбора у меня не было. О том, что я приближаюсь к владениям Мирославы, свидетельствовали редкие белые цветы вишни, летящие мне в лицо. Эдельвейсов тут уже почти не было, а вскоре стали появляться одинокие вишневые деревца. К самому «Дому под вишнями» вела вишневая аллея, освещаемая красными фонарями.

Мои босые ноги утопали в мягком ковре из опавших цветов, которые в свете фонарей казались розовыми. Здесь вечный гул был практически неслышен.

Вишни Мирославы постоянно цвели, но никогда не плодоносили, что дало повод ее недоброжелателям дать ей прозвище Пустоцвет. Вскоре аллея привела меня к крыльцу богатого двухэтажного особняка с большими окнами и гостеприимно распахнутыми дверями.

Я решительно поднялся по ступенькам и вошел в ярко совещенный холл. Шива был там, где и должен быть вышибала, — у двери в салон. Увидев меня, он вытаращил свои красные глаза.

— Алик! Ты еще куда собрался? Совсем спятил? — пробасил он. — Наши девочки не для таких, как ты! Давай вали отсюда!

В случае необходимости я смогу довольно быстро справиться с Шивой, но сейчас затевать с ним драку мне было не с руки, все-таки он сын Мирославы.

— Я знаю свое место, Шива, — примирительно сказал я, демонстрируя все дружелюбие, на которое только был способен, — я и не думал про ваших девочек. Хотя нет — каюсь, думал разок. Ну, или два-три раза. Но дюжины раз за ночь мне точно хватает, я ведь иногда еще и сплю.

Шива ухмыльнулся.

— Алик, вали подобру-поздорову. Можешь влезть на дерево во дворе и посмотреть на девочек в окно.

В детстве мы с Шивой были приятелями. После того как Мирослава выкопала его на Поле чудес и он стал таким, как сейчас, — с шестью руками, красными глазами и мозгами вечного ребенка, он начал позволять себе иногда по-дружески поболтать со мной. Думаю, это произошло потому, что я остался тем из немногих, на кого он по-прежнему мог смотреть свысока. Но в целом Шива был добрым малым.

— Мне нужно поговорить с твоей матерью, — сказал я.

— Даже не мечтай. Если я скажу ей, что ты здесь, она рассердится, и мне тоже влетит, — покачал головой здоровяк.

— Шива, пожалуйста, у меня большие неприятности.

— Тоже мне новость, — хихикнул он, — ты одна сплошная ходячая неприятность.

— Рада меня прогнала, — признался я.

Шива присвистнул.

— Зря надеешься, мать тебя не примет, — сказал он после некоторого размышления, которое далось ему с явным трудом.

— Позволь мне хотя бы попытаться.

Он колебался. В дом вошел мужчина лет сорока, в дорогом костюме и с выражением бесконечной скуки на лице. Он уверенно прошел мимо поклонившегося ему Шивы и лишь на секунду удостоил беглым брезгливым взглядом мою персону. Это наверняка был один из завсегдатаев «Дома под вишнями», снабжающих казну Леонтоподиума деньгами, на которые мы потом проворачивали наши дела в Федерации. Он явно еще был не в курсе, что, насытившись, Леонтоподиум всегда требует оплату и в другой валюте.

— Ладно, — решился Шива, — я ей скажу, что ты просишь аудиенции, но предупреждаю: ничего хорошего из этого не выйдет.

— Спасибо! — искренне поблагодарил я.

Шива мрачно кивнул.

— Сиди где-нибудь подальше от крыльца, чтобы клиенты на тебя не натыкались, — буркнул он. — Эй, Митро, постой тут за меня!

Откуда-то возник белобрысый паренек лет семнадцати. Он был явно новенький, таращился на меня, как на оживший кошмар. Ничего, скоро попривыкнет. Как он к нам попал? Хотя какая мне разница?!

Я спустился на улицу, выбрал место под деревом, где меня было практически не видно, и стал смотреть в окна. В широком окне салуна я видел Лейлу и Диану. Несколько раз мимо окна прошла Саша в образе Сарит. Самой Сарит не было. Должно быть, она ушла с гостем, которого я только что видел, значит, тот щеголь был очень небедным, ночь с Сарит стоила целого состояния. Майю я тоже разглядеть не мог — она либо сидела в глубине комнаты, либо была у себя наверху с другим клиентом. У Мирославы не так уж много девушек, но каждая из них уникальна.

Самая красивая, бесспорно, Сарит. Она не просто поражает красотой, она излучает такую сексуальность, что мужчины в радиусе десяти метров не могут думать ни о чем, кроме ее манящего тела. Лейла — это примерно то же, что и Сарит, но попроще. Нет, она тоже прекрасна и притягательна, просто это как если бы они обе были магнитами, то поле Сарит было бы на порядок мощнее.

Саша могла быть любой. Не думаю, что кто-нибудь, кроме Мирославы, вообще знал, как она выглядит на самом деле. У этой девушки совершенно не было никакой индивидуальности, она легко становилось такой, какой хотел ее видеть очередной мужчина. Постоянными клиентами Саши были в основном те, кто готов платить любые деньги за возможность на несколько часов вернуть потерянную возлюбленную. Сейчас Саша расхаживала, скопировав внешность Сарит, но даже беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, что она ненастоящая. Скопировать магнетизм Сарит Саше было не под силу.

О Диане ходили легенды. Эта полукровка была наполовину ангелом. Говорят, что за ее любовь можно полжизни отдать. Не знаю, в ангельской любви я вообще ничего не смыслю.

Еще у Мирославы была Майя. Она умела сниться. Майя обслуживала богатых мужчин Федерации, которые были либо слишком стары, либо слишком больны для настоящей любви. Большую часть жизни она проводила в полусне.

Я подумал о девушке, которая снится мне. Ее зовут Марго, и она из Федерации. Почему вдруг я стал ее видеть? Знает ли она обо мне? Может, я ей тоже снюсь? Хотя вряд ли. В моих снах она никогда не упоминала, что ее мучают кошмары.

На крыльце показался Шива, прервав мои размышления. Я поднялся, чтобы он меня заметил.

— Пошли, она тебя ждет, — буркнул он, — ноги только вытри.

Я походил туда-сюда по придверному коврику и последовал за Шивой на второй этаж, который полностью занимали покои Мирославы. Стены коридора украшали картины, по большей части принадлежащие кисти самой Мирославы и изображающие бесконечные вишни, но изредка попадались и работы мастеров Федерации. Пол был застелен пушистым ковром, щекотавшим мне ноги. Шива довел меня до двери практически в самом конце левого крыла.

— Удачи, — бесшумно, одними губами произнес он и поторопился прочь.

Я постучал.

— Входи!

Осторожно открыв дверь, я вошел в комнату. Это был кабинет. Как и во всем доме, тут было полно роскошной деревянной мебели, массивной бронзы, тяжелых портьер и натуральных ковров. Мирослава сидела в кресле у незажженного камина, идеально вписываясь в интерьер. Она, пожалуй, самая красивая из наших принцесс. У нее светлые волосы жемчужного оттенка и фиалковые глаза. С ее фарфоровой кожей, тяжелыми локонами и алыми губами Мирослава казалась куклой. Сегодня на ней было синее бархатное платье, а темные сапфиры в серьгах и колье подчеркивали необычный цвет глаз.

Я поклонился.

— Значит, Рада тебя выгнала? — начала разговор Мирослава.

Я кивнул. Ее насмешливый тон не сулил ничего хорошего.

— И так как идти тебе некуда, ты пришел ко мне.

— Да, госпожа, — я поднял взгляд и посмотрел ей в глаза, — я умоляю вас спасти меня и принять в свою свиту.

Уж не знаю почему, но Мирославе это не понравилось. Возможно, она решила, что это слишком большая дерзость с моей стороны. Ее прекрасное лицо вдруг исказилось гримасой гнева. Я даже испугался. Обычно Мирослава демонстрировала ледяное спокойствие, да и сейчас переход от насмешливой брезгливости к бешеной ярости оказался слишком быстрым. По правде говоря, такая бурная реакция Мирославы меня обескуражила.

— Да как ты посмел! — прошипела она.

— Если хотите, я могу делать самую грязную работу…

Я услышал, как зазвенела хрустальная люстра под потолком. Гнев Мирославы начал обретать энергетическую форму.

— Я хочу только одного! Чтобы ты, наконец, сдох!

Дрова в камине вспыхнули сами по себе. Я непроизвольно попятился к двери. И чего она так на меня взъелась?

— Хочу пройтись по пеплу, который оставит от тебя Леонтоподиум! Хочу, чтоб ты горел!

Мирослава выбросила в мою сторону правую руку, и огонь из камина, повинуясь ее движению, метнулся ко мне. Я был готов. Этот фокус я уже видел, когда однажды пугала дядюшки Якова перепились в баре и попытались попасть к девушкам «Дома под вишнями». В ту ночь дядюшка Яков лишился четверых из шести своих людей.

Конечно, я быстрее любого пугала, да и пиромагия далеко не самая сильная сторона Мирославы. Я упал гораздо раньше, чем огненный шар пронесся надо мной. Я даже успел оценить красоту этого зрелища. Шар ударился о стену за моей спиной и испепелил картину, изображающую очередной вишневый сад в цвету.

В этот момент в комнату ворвался Шива.

— Мама! Все в порядке? — испуганно прокричал он.

Мирослава уже взяла себя в руки. Она поморщилась, взглянув на обгоревшую раму картины, и коротко бросила, кивнув на меня:

— Немедленно убери это!

Шива схватил меня несколькими руками. Я чуть не завыл, когда он сжал сломанные ребра, но не стал сопротивляться. В другой ситуации я, может быть, и не позволил бы себя схватить: шесть рук Шивы — самая опасная его часть. Попав в его захват, выбраться весьма проблематично, другой вопрос, что Шива медлителен, и уйти от него обычно не составляет труда. Но сейчас я не рискнул еще больше злить Мирославу и сдался на милость этого безмозглого таракана.

Шива сбросил меня с крыльца.

— Я же говорил, ничего хорошего не выйдет! — проворчал он мне вслед.

Покачиваясь, я поплелся по вишневой аллее. Как это так вышло? Я всегда знал, что принцесса Мирослава меня не любит, но чтобы так? Что вообще на нее нашло? Как бы то ни было, она похоронила мои и без того хрупкие надежды на спасение.

Не зная, куда теперь еще податься, я побрел домой. Уже было далеко за полночь, и хотелось поспать. Закрыть глаза, заткнуть уши и забыться. Чтобы весь этот кошмар вокруг пропал хоть на несколько часов.

Мой дом совсем недалеко от Вишневого тупика — в соседнем переулке. Мир со своей скрипкой куда-то запропастился, и серый гул свирепствовал, но я не стал искать наушники сломанными пальцами. Рука болела, и я обвязал ее шарфом, который мне сегодня подарил мальчишка. Некогда сине-белый шарф уже полинял и стал грязно-серым. Леонтоподиум не терпел никаких вещей из Федерации, тем более несущих позитивные эмоции. У меня полно книг с пустыми страницами. Боюсь, к утру от шарфа останутся одни лохмотья, но сейчас он пришелся как нельзя кстати — исходящее от него тепло успокаивало боль.

Скатившись по ступенькам в подвал, я перебрался через хлам в коридоре и, плюхнувшись на матрас, завернулся в плащ. Закрыл глаза.

Хотелось есть, но сил искать еду тоже уже не было. Я засыпал. И мне снилась красивая девушка из Федерации.

А ей не спалось.

Марго

Марго повернулась на другой бок, недовольно натянув подушку на голову. Это не сильно помогло — звуки музыки стали чуть тише, но уснуть все равно было нереально.

«Ну какого черта?» — проворчала она про себя. Неужели не хватает дня на эти глупости?»

Хотя раньше такого за Розой не водилось. Затюканная провинциалка с выдающимися музыкальными способностями, которую родители «продали» в элитную школу, обычно вела себя тише воды ниже травы. Даже глаза боялась на других девочек поднимать, и вот тебе раз — ночной концерт. Одна и та же повторяющаяся раз за разом мелодия.

«Сколько она уже дудит? Часа три-четыре? Хорошо хоть, она на барабанах не играет, — раздраженно подумала Марго. — Хотя и флейта в три часа ночи — удовольствие ниже среднего. Что на нее нашло? И почему никто из воспитателей до сих пор ничего не предпринял? Не слышат, что ли? Неужели тут такая замечательная звукоизоляция?

Если подумать, то, может быть, и не слышат — во-первых, здание старинное, с толстенными стенами, а во-вторых, напичканное всякими новомодными апгрейдами. А если воспитатели Розкиного концерта не засекли, помощи ждать неоткуда. Не похоже, чтобы юное дарование закруглялось — так и до утра можно проворочаться, наслаждаясь искусством».

Марго села на кровати и включила свет.

«Но ведь Кира и Нина тоже должны это слышать? Особенно Кира — ее комната соседствует с комнатой Розы».

Марго еще несколько минут посидела, прослушав надоевшую мелодию от начала до конца и безрезультатно надеясь, что музыка утихнет, а затем накинула халат и вышла в коридор. Блок состоял из четырех комнат: Роза и Кира жили справа, Марго и Нина — слева.

Решительно подойдя к двери напротив, Марго постучала.

— Роза! Ты там совсем охренела? Три часа ночи!

Музыка ни на секунду не умолкла, даже не потеряла своей плавности. Марго постучала еще раз.

— Розка! Ты меня слышишь?

Открылась соседняя дверь, и в блок вышла Кира. На ней была пижама без рукавов — утруждать себя поисками халата девушка не стала.

— Что с ней? — спросила Кира Марго.

Марго сделала над собой усилие, чтобы не ответить подобающей резкостью. Кира тоже была из «подкидышей», которых школа принимала бесплатно, чтобы создать остальным воспитанницам благоприятную среду. Этот бред придумал новый прогрессивный директор школы, и уже несколько лет пансионат обогащался талантливыми представительницами пролетариата. Марго до сих пор не понимала, как директору удалось убедить родителей, принадлежащих к политической и финансовой элите, что их дочери только выиграют, если будут учиться совместно с юными гениями «из народа». Никакой пользы, например, от флейтистки Розы из маленького поволжского городка Марго не видела. Училась Роза плохо, и во всем, кроме своей музыки, была абсолютным аутсайдером.

Киру же, как подозревала Марго, взяли в пансионат специально, чтобы обеспечить Нине Лавриной достойного спарринг-партнера. Ниночка, дочь премьер-министра и местная принцессочка, увлекалась фехтованием, вот ей и предоставили персонального болванчика для отработки ударов. Во всем, что касалось спорта, Кира доминировала безусловно, но, как и Роза, вливаться в чуждый ей коллектив не стремилась. Видимо, из-за совместных тренировок Кира считалась подругой Нины и везде таскалась за той, как огромная блондинистая тень.

«Интересно, чем она занималась дома, где-то на просторах Приморья? Наверное, целыми днями торчала в спортзале, — ответила себе Марго, с неприязнью глядя на бицепсы соседки. — Лучше бы мозги прокачивала. "Что с ней?" — мысленно передразнила Марго вопрос Киры. — Как будто я могу это знать!» — Но вслух язвить не стала: союзники в решении вопроса с Розой не помешают.

— Розка уже четыре часа дудит и дверь не открывает. Я стучала, — объяснила она.

— Три часа двадцать минут она играет, — поправила ее Кира, — я засекла время. Стала играть сразу же, как вернулась со своего концерта.

«Ах да! Концерт!» — вспомнила Марго.

Розу, как молодой талантище, пригласили выступить на торжественном вечере в президентском дворце.

— Может, они там выпили? — предположила Марго.

— Вряд ли. Не думаю, что несовершеннолетним наливают на официальном мероприятии у президента.

Кира с силой попробовала снова толкнуть дверь, лишний раз убедившись, что та заперта.

— Роза, открой! — потребовала она, перекрикивая музыку.

— Что случилось? — в холл вышла Нина.

«Ее высочество снизошли», — отметила Марго.

— Небольшая проблема с Розой, — кивнула на дверь Кира.

— Да, я тоже слышу, — Нина, шаркая эксклюзивными тапками и подметая пол шелковым пеньюаром, присоединилась к компании у Розкиной комнаты.

Хотя они с Кирой были почти одинакового роста, из-за разницы в телосложении Нина казалась почти вдвое меньше.

— Это «Спрячь свое сердце», — добавила она.

Кира и Марго непонимающе уставились на соседку.

— Ну, мелодия, которую она играет, — объяснила Нина, — песня «Кристы» «Спрячь свое сердце», правда в аранжировке. Роза очень любит эту группу и часто аранжирует их песни.

— Классно, — буркнула Марго, — отечественный рок на дудочке среди ночи. Сюрреализм какой-то.

— Она заперлась изнутри. Нужно позвать дежурного воспитателя, пусть даст мастер-карту от электронного замка, — предложила Кира, обращаясь к Нине.

— Не надо! У Розы будут неприятности! — возразила та.

— И что? Ты предлагаешь слушать этот концерт до утра? — возмутилась Марго.

— Нельзя же сдавать своих, — нахмурила идеальные брови Нина.

— У меня среди присутствующих своих нет. И я хочу спать, — терпение Марго было на исходе.

Не хватало еще из-за каких-то дурацких понтов загубить всю ночь.

— Я могу попробовать выбить дверь, — предложила Кира.

— Вот взломанную дверь воспитатели, конечно, не заметят, — прокомментировала Марго, — блестящая идея!

— Нет, дверь не надо, давай я попробую. — Нина подошла к двери и, отбросив тяжелые черные косы, прислонилась к ней щекой.

— Роза, это Нина! Открой, пожалуйста! Мы за тебя беспокоимся!

«Ну щас, как же!» — подумала Марго и ошиблась — музыка внезапно смолкла, и послышался звук отодвигаемой мебели.

— Она что там, забаррикадировалась? — на лице Киры впервые за всю ночь появилось удивление.

— Роза, что с тобой? Ты… — начала было Нина, но тут дверь открылась, и Роза молниеносно втащила опешившую Нину в свою комнату.

Роза также попыталась захлопнуть дверь, но Кира оказалась быстрее — она успела вставить ногу в проем, а затем, без особых усилий двинув плечом, легко выиграла у Розы блиц-поединок. Флейтистка отлетела на пол, а Кира оказалась в комнате.

«Правду говорят, что фехтование развивает реакцию, — подумала Марго, — хотя идиотке Нине фехтование не помогло. Наверное, дело не только в этом».

Движимая любопытством, Марго тоже прошмыгнула в комнату Розы.

— Дверь! Закрой дверь, закрой! — закричала Роза.

На заплаканном лице девушки отразился такой ужас, что даже непробиваемая Кира растерялась.

— Нельзя открывать дверь! — Роза захлопнула дверь и придвинула к ней стол, видимо, ранее уже там стоявший.

— Он найдет меня! — Роза потянулась было к валяющейся на полу флейте, но потом передумала и бросилась к пианино.

Школа обеспечивала своим воспитанницам идеальные условия, и тем, у кого были выдающиеся музыкальные способности или выдающиеся родители, верящие в такие способности своих дочерей, предоставлялись великолепные инструменты. Роза откинула лакированную крышку и, заливаясь слезами, снова заиграла все ту же мелодию.

Девушки ошарашенно переглянулись. Кира сделала шаг в сторону Розы, но Нина жестом остановила ее. Она сама осторожно приблизилась к плачущей девушке.

— Роза, почему ты играешь? Уже ведь ночь, ты мешаешь всем спать. — Нина присела на стул рядом с пианино.

— Если я перестану играть, он придет за мной! — Видимо, Роза вполне могла играть, разговаривая. Несмотря на плач и панику, ее руки легко летали над клавишами, порождая все ту же тревожную мелодию.

— Кто придет?

— Вы не поверите! — помотала головой Нина.

— Роза, успокойся, — Нина погладила Розу по спине, — что случилось? Тебя кто-то напугал?

Роза кивнула.

— Кто-то на вечере? Во дворце? — вмешалась Кира.

Кире Роза не ответила. Похоже, Нине она доверяла больше.

«Возможно, Нина из жалости поддерживала с Розой дружеские отношения, может быть, даже пару раз заходила в гости», — подумала Марго. В сущности, она очень мало интересовалась своими соседками и их взаимоотношениями.

— Тебя кто-то напугал в президентском дворце? — повторила Нина вопрос Киры.

Роза снова кивнула.

— Кто это был?

— Вы не поверите! — Роза снова замотала головой, и слезы закапали из ее глаз еще быстрее.

— Поверим-поверим, ты же и врать-то не умеешь! — Марго старалась сохранить спокойный и насмешливый вид, но от происходящего ей было не по себе. — Тебе и фантазии для вранья не хватит, так что говори давай!

— Кто тебя так напугал? — терпеливо повторила Нина.

Роза поджала губы, обвела всех девушек испуганными глазами, а потом прошептала:

— Это был динозавр.

От неожиданности Нина и Марго рассмеялись. Кира нахмурилась еще больше.

— Беру свои слова обратно, фантазии у тебя хоть отбавляй, — Марго слегка расслабилась.

После такого драматичного вступления она ожидала чего угодно — от воспитателя-педофила до поклонника-маньяка, но никак не динозавра.

— Я знала, что вы не поверите! — взвизгнула Роза. — Никто мне не поверит! И если я перестану играть, он придет за мной.

— Ты увидела на концерте динозавра и играешь, чтобы он тебя не нашел? — переспросила Кира.

— Да!

— Настоящего живого динозавра?

— Да!

— И он хочет тебя съесть?

— Не знаю, — заколебалась Роза, — может быть, просто убить. Он был опасный.

— Ясно. Нина, иди со мной, Марго, останься с Розой, — скомандовала Кира.

Она выглядела настолько спокойной и уверенной, что Нина и Марго беспрекословно подчинились.

— И не оставляй ее одну в комнате, следи, чтобы она снова не заперлась. Мы вызовем бригаду. Тут все понятно, в психбольницу звонить надо, — тихо, чтобы не услышала Роза, объяснила Кира Марго.

Марго кивнула. Ей не очень-то хотелось оставаться наедине со свихнувшейся Розой, но признаваться в этом она не собиралась.

— Без проблем, — небрежно кивнула она.

Кира вытолкнула совсем растерявшуюся Нину в коридор и прикрыла дверь. Марго ободряюще улыбнулась Розе. Та продолжала играть.

— Вы думаете, что я сошла с ума? — спросила она, неожиданно взглянув Марго прямо в глаза.

От такого ясного и, казалось, совершенно разумного взгляда огромных, почти на пол-лица черных глаз, Марго стало еще больше не по себе.

— Мы думаем, что тебе нужна помощь, — уклончиво ответила она.

— Я тоже думаю, что свихнулась, — сказала Роза, — знаешь, мне так страшно.

Марго с удивлением поймала себя на том, что ей жаль Розу, но она подавила в себе желание подойти и обнять девушку.

— Роза, может быть, ты что-то пила? Или съела? — предположила она. В конце концов, наркотики — это лучше шизофрении; может быть, тебя кто-то угостил, ну там, например, маленькими белыми таблетками? Или дал сигарету покурить?

Роза помотала головой.

— Я и сама раньше была дурой, попробовала марихуану пару раз, — Марго попыталась вызвать Розу на откровенность. — Может, ты и не специально? Ну, по глупости?

— Нет, я никогда не принимала наркотики. Я и так все вижу.

— Что видишь?

— Ну, всякое. Когда играю. Или слушаю их музыку, — Роза кивнула на постер на стене.

«Ах да — "Криста", — вспомнила Марго, — "герои отечественного рока"». Автоматически проследив за кивком Розы, она наткнулась взглядом на фотографию двух мужчин.

— У Павла я, например, вижу крылья, — продолжала Роза, — и он гораздо больше, чем кажется.

«Все-таки шизофрения», — подумала Марго.

— А над тобой я вижу венец.

— Какой еще венец? Венец безбрачия, что ли? — Марго стало совсем неуютно.

— Не знаю, — пожала плечами Роза, — я ничего не знаю, просто вижу — и все. Когда играю или слушаю «Кристу». Но на концерте я играла классику.

Роза помотала головой, как будто отгоняя неприятное видение. Ее черные тонкие кудряшки печально затряслись.

— Играла и увидела динозавра. Он был в зале, в черном смокинге. И он понял, что я его вижу. И теперь он придет за мной. Но пока я играю эту песню, он меня не видит, потому что я закрыла свое сердце, а он ищет сердца.

«"Спрячь свое сердце", — вспомнила Марго, — кажется, так Нина назвала эту песню».

— Я устала, — пожаловалась Роза.

Марго снова почувствовала укол жалости.

— Может быть, в этом все и дело. Ты переутомилась, поволновалась на выступлении, вот тебе и мерещится всякая жуть.

— Может быть, — согласилась Роза.

— Давай, хватит уже гонять без конца эту песню, — Марго подошла к Розе со спины и, обняв, осторожно взяла ее руки в свои.

Роза дрожала всем телом, но ее пальцы продолжали двигаться плавно и уверенно. Они как будто жили своей жизнью, отдельно от Розы с ее страхами и слезами, создавая безупречную музыку.

— Ну, хватит, хватит уже, — Марго мягко отвела руки девушки от клавиш.

Музыка прекратилась. Роза тихо всхлипнула и потеряла сознание, мягко осев на пол. Марго растерянно села рядом.

Следующие несколько минут до прихода Киры с дежурным воспитателем показались ей часами.

Марго попыталась полностью выбросить из головы ночную историю, и к началу следующей недели ей это почти удалось. После того как заплаканная мать Розы приехала, чтобы забрать вещи дочери, стало ясно, что Роза не вернется. Марго отметила про себя, что до конца учебного года в четвертую комнату никого не поселят, и на этом ее рефлексия по поводу произошедшего завершилась. Школьный психолог провела с Марго две профилактические беседы и подтвердила, что «ситуация не отразилась на ее психическом состоянии».

Директор лично побеседовал с Марго, Ниной и Кирой, попросив их не распространяться о произошедшем. По большому счету в этом не было необходимости — Марго не общалась ни с кем из этих тупых клуш, которыми она считала всех своих одноклассниц, небожительница Нина, хотя и всячески демонстрировала свою близость к народу, на самом деле сохраняла со всеми огромную дистанцию, а Кира за два года пребывания в школе ни разу не была замечена за болтовней с кем-либо, включая даже «подругу» Нину.

«Если подумать, директору очень повело, что ЧП случилось именно в нашем блоке, — размышляла Марго, — никто из нас ничего не растреплет».

По официальной версии, Роза переутомилась и решила оставить школу, чтобы иметь возможность полностью посвятить себя музыке и проводить больше времени с семьей. Так как Роза никого по-настоящему не интересовала, такое объяснение оказалось исчерпывающим, а сама Роза была быстро забыта. Несколько дней у Марго при взгляде на дверь соседки появлялось неприятное ощущение в груди, но к понедельнику следующей недели и это прошло.

А во вторник к ней заявилась Нина. Незваный визит состоялся вечером после ужина. Марго уже больше часа безрезультатно пыталась начать писать статью, то и дело отвлекаясь на новости и прочую ерунду в интернете.

«Кто это может быть?» — удивилась она, услышав стук в свою дверь.

За три года в пансионате такое случилось впервые. На пороге обнаружилась Нина, уже сменившая форму на миленькое бирюзовое платье.

«И кто носит платья в качестве домашней одежды? Только безмозглые куклы, — ответила себе Марго, — как, например, моя мать».

Хотя назвать Нину однозначно безмозглой все-таки было нельзя, ведь та без особых усилий и безо всякого блата удерживалась в пятерке лучших учениц школы. Вот странной — пожалуйста. Особенная болезненная неадекватность проявлялась у Нины во всем, что касалось нравственности и нарочитой «правильности». Сначала Марго казалось, что это у принцессочки показное, но потом она пришла к выводу, что скорее от недостатка ума.

«То есть, — как решила для себя Марго, — интеллект у Ниночки есть, а вот ума Бог не дал».

— Привет, можно войти? — спросила Нина.

Марго секунду помедлила, пытаясь придумать благовидный повод для отказа. Любую другую идиотку, сунувшуюся к ней, Марго отшила бы мгновенно, но Нина все-таки была дочерью премьер-министра. Поймав себя на этой мысли, Марго разозлилась и мысленно обругала себя трусихой и конформисткой.

— Извини, я занята. Пишу статью, — ответила она менее резко, чем хотелось бы.

«Все-таки благоговение перед сильным мира сего во мне есть», — недовольно отметила Марго, заодно пообещав себе в ближайшее время выкорчевать эту заразу.

— Адью, — Марго захлопнула дверь, но успела услышать фразу, которая помешала ей вернуться к убийству времени перед пустым листом на мониторе.

— Марго, мне нужна твоя помощь!

«Интересно, что всесильной Нине Лавриной могло от меня понадобиться?»

Любопытство пересилило принципиальность. Марго снова открыла дверь.

— Ты тоже видишь динозавра? — съязвила она.

— Нет, а ты? — прошептала Нина, очень правдоподобно изобразив испуг.

Марго рассмеялась.

— И не спрашивай, одни пресмыкающиеся вокруг!

Нина натянуто улыбнулась.

— Можно мне войти?

— Ну, проходи.

Как и все «комнаты» в этом блоке, жилище Марго состояло из спальни, санузла и гостиной. В отличие от Розы, которая ограничилась украшением своей комнаты постерами, в остальном оставив традиционный школьный коричнево-золотой интерьер с деревянной мебелью, Марго полностью сменила обстановку, обустроив гостиную в контрастном черно-белом стиле. Единственным украшением комнаты служила также черно-белая гравюра Тенниела, та, на которой черная королева тащит за собой Алису, убеждая последнюю бежать изо всех сил для того, чтобы остаться на месте.

— У тебя тут мило, — улыбнулась Нина.

— Ты находишь? Очень жаль. Такая цель не ставилась. Присаживайся, — кивнула Марго на двухместный черный диванчик, взобравшись с ногами на такой же белый. — Так чего ты хотела?

Нина присела, сохраняя идеальную осанку.

«Просто статуэтка, — подумала Марго. — И как им это удается? Таким, как Нина и моя мать. Как могут длинные распущенные волосы так идеально выглядеть, не торча во все стороны? А платье не мяться и нигде не топорщиться? И это она не на светском приеме, а просто зашла в гости к соседке».

— Я хочу навестить Розу.

«Фу, как банально, — разочарованно подумала Марго, — можно было бы догадаться».

— А я тут при чем?

— Понимаешь, мой отец против. Он считает, что это плохая идея.

— И что? — хмыкнула Марго. — Хотя он прав — идея плохая, но тебе уже семнадцать, так что не вижу проблемы.

Нина намотала на палец черную прядь длинных волос, и Марго с удивлением поняла, что та нервничает, хотя голос девушки и оставался совершенно спокойным.

— Видишь ли, мой отец контролирует мою жизнь. Мне нужно сделать так, чтобы он ничего не узнал.

«Уже интереснее».

— А я тут при чем?

— Не могла бы ты как будто пригласить меня в гости на выходные?

— Ну что за детский сад?! — Марго скорчила презрительную гримасу. — А можно как-нибудь без меня? Пусть тебя Кира пригласит.

— Не выйдет. Родители Киры живут на Дальнем Востоке. Но она пойдет с нами, если мне удастся все устроить.

— Ну, тогда осчастливь своим вниманием кого-нибудь из местных овец. Любая будет рада оказать тебе услугу.

— Не совсем, — Нина откинулась на спинку дивана и несколько секунд помолчала, раздумывая, стоит ли быть откровенной, — видишь ли, во-первых, мало кто из местных овец рискнет помогать мне обманывать отца.

Нина вздохнула.

— Отец злопамятен. И если обман раскроется, думаю, отец как минимум позаботится о том, чтобы моей сообщницы больше не было в школе.

— Мне плевать. И на школу, и на злопамятность твоего отца. Я сюда не рвалась.

— Вот именно поэтому я и обратилась к тебе. Это первая причина. Ну и, во-вторых, — Нина снова ненадолго замолчала, подбирая слова, — отец тебя одобрил, а значит, не будет против поездки к тебе.

— В каком смысле одобрил? — не поняла Марго.

— Ты из подходящей семьи — твой отец один из богатейших бизнесменов страны, мать — известная светская львица и общественный деятель, из школы отцу на тебя дали хорошую рекомендацию, твои статьи получают престижные награды.

— Мои награды проплачивает моя мать, — огрызнулась Марго, — ей важно, чтобы ее доча слыла вундеркиндом.

— Статьи и правда неплохие. Отец недавно цитировал одну из них — ту, что про Врубелевский зал в Третьяковке.

У Марго округлились глаза.

— Твой отец читает мои статьи? И зачем ему вообще понадобились рекомендации на меня?

— Я же говорю: отец контролирует мою жизнь. Одобряет или не одобряет моих потенциальных друзей, их статьи и другие достижения, решает, что мне делать, а что — нет. Ему составляют досье на каждую из моих подруг.

«Ни хрена себе, приплыли».

— То есть твой отец изучил всех, кого поселили рядом с тобой?

Нина грустно улыбнулась.

— Ну как тебе сказать… Отец сам выбрал, кого поселят рядом со мной. Ты же не думаешь, что тебя переселили в мой блок случайно?

Глаза Марго стали еще круглее.

— Я, конечно, тоже принимала кое-какое участие, — продолжала Нина, — ты мне понравилась тем, что держишься сама по себе и не лезешь к другим, вот я два года назад и сказала отцу, что мы подружились. Он требует, чтобы у меня были друзья.

— Очаровательно, — буркнула Марго.

— Тогда отец изучил и одобрил твою кандидатуру. Поэтому вряд ли он будет протестовать, если ты пригласишь меня в гости на выходные. Конечно, он позвонит твоим родителям. Это будет проблемой?

— Я еще не согласилась. Как ты собралась навещать Розу? Она что, еще не отбыла в свой Мухосранск?

— Нет. Она в центральной психбольнице. И вероятно, пробудет там еще долго. Так сказала ее мать, — объяснила Нина, — и она дала разрешение на посещение Розы.

Марго задумалась.

— Ладно, — решила она, — сделаем так: приедешь ко мне в субботу, пусть твой отец звонит моей матери, если хочет. Она будет счастлива, что я заполучила такую подруженцию. Но тебе придется вытерпеть несколько часов в ее обществе — маман не сможет упустить такую возможность позвездить.

— Без проблем, — кивнула Нина, — с удовольствием пообщаюсь с твоей мамой, хотя, похоже, ты с ней не очень ладишь.

— Не твое собачье дело. Потом переночуешь у нас, а в воскресенье мы отправимся в дурдом.

— Ты пойдешь со мной? — удивилась Нина. — Я думала, что Роза тебя не интересует.

— Не интересует, — согласилась Марго, — но именно в центральной психушке когда-то лечился Врубель. Раз уж все так совпало, пожалуй, съезжу туда. У меня творческий кризис, надо бы раздобыть каких-нибудь новых впечатлений.

К большому разочарованию матери Марго, Нина приехала на обычном BMW безо всякой мигалки и всего-навсего с одним водителем — даже без охраны. Зато небольшой презент от Нининого отца — приглашение в клуб «Лесной» — привел ее в неописуемый восторг. Членство в этом закрытом клубе, куда мать Марго безуспешно стремилась уже не первый год, невозможно было купить ни за какие деньги. Единственной возможностью войти туда было получить приглашение от кого-нибудь из его членов.

— Нина, дорогая, передай мою искреннюю благодарность Сергею Константиновичу!

— Да, конечно, но, думаю, вы и сами сможете поблагодарить его при встрече в клубе. Он бывает там каждую вторую пятницу месяца.

— Марго столько рассказывала о тебе. Я так рада, что вы подружились, у Марго совсем мало подруг.

— О, мы прекрасно поладили! Я так давно хотела познакомиться с вами, Наталья Владимировна, меня всегда восхищали люди, посвятившие свою жизнь помощи другим. То, что делает ваш фонд, бесценно.

Марго с тоской слушала насквозь фальшивое чириканье Нины и матери, даже не пытаясь в нем участвовать. Как выяснилось, искусством светской беседы Нина владеет в совершенстве. Нестерпимо скучный вечер, включавший осмотр сада («Я сама принимала участие в разработке ландшафтного плана», «О, тут учтено даже движение солнца!», «Знаю, что это дурной тон, но я не смогла отказать мужу в желании поставить тут эту небольшую статую», «Это же вы, Наталья Владимировна», «Просто Наташа», «Застрелите меня кто-нибудь»), продолжившийся демонстрацией отцовской коллекции гравюр («Муж в молодости и сам увлекался гравюрой», «А потом решил, что штамповать деньги интереснее», «Марго, твой юмор порой вульгарен», «Пардон, маман») и завершившийся изысканным диетическим ужином («У нас прекрасный повар, хотя я время от времени готовлю сама», «Упаси боже», «Обожаю фруктовое мороженое»).

— Нам пора спасть, я покажу Нине ее комнату, — объявила Марго, с трудом дождавшись девяти вечера. — Завтра у нас большие планы: встанем пораньше — и в Пушкинский музей. Проведем там несколько часов.

— Сергей отвезет вас. Может быть, возьмете с собой кого-нибудь из охраны?

— Мам, это музей. Что там может с нами случиться средь белого дня? Можно я хоть один день обойдусь без нянек? Мне уже семнадцать!

— Если тебе плевать на себя, подумай о безопасности Ниночки!

— Наталья, большое спасибо, но я тоже предпочла бы пойти в музей без сопровождения. Отец считает, что нам нужно быть ближе к народу.

— Ох, как же быстро растут дети — еще вчера крошка Марго бегала в бантиках, а сегодня подавай ей самостоятельность! — фальшиво умилилась мать. — Я порой даже и не знаю, что сказать, чтобы не вызвать бурю негодования.

«Ага. Наверное, поэтому я за сегодняшний вечер наслушалась тебя больше, чем за весь предыдущий год», — подумала Марго, но вслух говорить этого не стала.

В конце концов, главное было завтра спокойно уехать в город.

Алик

Я проснулся поздно. Хотелось есть, болели ребра, ныла рука. Я осмотрел кисть с остатками шарфа. Подарок мальчишки сделал свое дело — кости срослись, но от самого шарфа остались лишь серые лохмотья. К вечеру и они пропадут.

Еще хотелось оглохнуть — мое жилье плохо защищает от вечного гула. Те, кому вообще негде спрятаться, примерно на третьи-четвертые сутки пребывания в Леонтоподиуме прокалывают себе чем-нибудь уши. Правда, это мало помогает. К концу недели такие бедолаги обычно все равно сходят с ума.

Вечный гул — это подарок Леонтоподиуму от покойной принцессы Вероники. Ну как покойной — сравнительно покойной, если быть точным. Этот гул мешает жить всем, но принцессы научились справляться с ним в своих владениях. Элеонора, Мирослава, Рада и Каролина подавляют гул, Ева ничего с ним не делает, потому что сидит в яме во владениях Элеоноры, а вот Рида сотворила что-то, от чего в ее топях гул то усиливается в разы, то совсем пропадает. Пару часов на болотах в неудачное время — и твоему рассудку конец.

Я помотал головой, отгоняя нахлынувшие воспоминания, и потянулся к музыкальному центру. Музыка Вадика и Павлика — это единственное, что глушит вечный гул за пределами владений принцесс. Терпеть не могу эту депрессивную мутоту, но выбирать не приходится.

Я тянул время. Нужно было срочно выбираться из моего подвала и что-то делать. Куда-то идти, кого-то о чем-то просить. А я вместо этого не торопясь подошел к ведрам с водой, потер зубной щеткой стену, чтобы наскрести немного побелки, почистил зубы. Хотел даже побриться, но вспомнил, что оставил свой нож в Федерации. Съел припасенную на черный день банку кильки в томате, вместе с глазами.

Зачем я себя обманываю? На самом-то деле торопиться мне некуда — Мирослава была моей единственной надеждой. Больше идти не к кому. Ева могла бы принять меня в свою свиту, эта принцесса всегда мне помогала, но теперь у нее не было свиты.

Так что я позволил себе несколько часов полистать свою книгу про речное путешествие, там было что-то про покупку подушки и поцелуй красивой девушки, поулыбался. Захотелось сделать несколько надрезов на руке. Я всегда так делаю, либо когда нервничаю, либо когда происходит что-нибудь хорошее, чтобы вернуться в реальность. Я снова машинально потянулся за ножом и выругался, вспомнив, что его у меня больше нет.

Нужно найти какое-нибудь другое оружие. Хотя нужно ли? Жить мне осталось недолго. Ночью Леонтоподиум примется за меня. Я надрезал ладонь консервной банкой от кильки, потом, подумав, дотянул разрез до локтевого сгиба. Я слишком увлекся, надавив сильнее, чем следовало, и залил кровью весь рукав. Чертыхаясь, поискал в карманах платок, которого у меня, конечно же, не было, и замазал вообще все.

К вечеру я все-таки выбрался из подвала и, прихватив метлу, бесцельно поплелся по городу, залитому янтарным светом фонарей. В Леонтоподиуме всегда сумерки. Дневной свет — один из тех ресурсов, которых в нашем городе нет, просто потому, что тут нет солнца. Такова уж особенность возникновения Леонтоподиума. По большому счету в Леонтоподиуме вообще нет ничего своего — ни энергии, ни света, ни даже времени. Все это мы воруем у Федерации.

Я сторонился оживленных улиц, мне не хотелось сегодня ни с кем сталкиваться. По привычке подметал белый пепел, думая о том, что скоро сам им стану. Забавно. Рада найдет нового дворника, и меня тоже будут сметать с тротуаров. Мне стало казаться, что растущие повсюду эдельвейсы Элеоноры поворачивают свои остроконечные головы мне вслед. Вроде как принюхиваются. Наверное, поняли, что через пару часов я стану их добычей.

Я лениво махал метлой, пока не заметил, что ноги привели меня к железной кованой ограде Поля чудес. Ворота были наполовину приоткрыты, но над ними все же болталась проржавевшая табличка «Осторожно! Гиблое место!».

Наше Поле чудес обладает свойством обменивать вещи, которые в него закапываешь, на равноценные им предметы, но с другим набором особых характеристик. Правда, как почти все в Леонтоподиуме, Поле имеет побочный эффект — оно вызывает привыкание. Вся территория за оградой усеяна костями тех, кто, пытаясь выкопать нужный предмет, умер на Поле от истощения. На Поле нет эдельвейсов, и прибрать останки некому.

Руки у всех скелетов остаются в земле, потому что даже в последние секунды жизни жертвы Поля продолжают копать, надеясь на счастливый случай. Но, вопреки своему названию, чудес Поле не совершает. Любой обмен всегда происходит в его пользу. Я вспомнил, что у меня в кармане валяются пальцы музыкантши. Это очень подходящие предметы для обмена, для этого я их взял. Конечно, теперь мне уже ничего не нужно, но ведь, с другой стороны, и терять мне тоже уже нечего.

Я прошел сквозь открытую дверцу ворот. На Поле кто-то был: в дальнем углу у единственного за оградой дерева я заметил движение. Я не стал присматриваться: в конце концов, не мое дело, кому и что понадобилось от Поля. Каждый сам роет себе могилу.

Отбросив метлу, я присел и стал копать. Достав из кармана пальцы, я обнаружил, что испачкал их кровью, когда сегодня искал платок.

Ладно, и так сойдет. Я забросал пальцы землей и досчитал до трех. Интересно, что подсунет мне Поле? Осторожно поковырявшись в мягкой почве, я извлек что-то небольшое, круглое и мягкое. Я догадался, что это, за секунду до того, как голос у меня за спиной произнес:

— Это глаз!

От неожиданности я выронил откопанный глаз и отпрыгнул на несколько метров, припав к земле. Во-первых, мало кому удается незаметно подкрасться ко мне, а во-вторых, я узнал голос.

Принцесса Рида подняла запачканный землей глаз и с интересом рассматривала его. Что ей понадобилось на Поле чудес? А вообще, кто-нибудь в курсе, что она покидает свои владения и шляется по городу? Вряд ли, иначе все сидели бы по домам. Инстинкты подсказывали мне, что нужно бежать — быстро и не оглядываясь, пока болотная ведьма занята глазом. По Леонтоподиуму ходили байки о том, что кому-то когда-то все-таки удавалось сбежать от Риды с топей.

Но я остался. Потому что бежать мне было некуда. Ночь вот-вот настанет, и Леонтоподиум предъявит на меня свои права.

Прижавшись к мягкой земле Поля, я рассматривал Риду, которую не видел уже много лет. Зрелище это по-своему завораживающее. Женщина была одета в длинное, до земли, синее платье, сплошь покрытое большими красными репейниками и бурыми пятнами крови. Поговаривают, что она носит это платье с того самого дня, когда они с сестрами устроили небольшую потасовку за трон города, и вся кровь на платье Риды принадлежит ее сестрам. Волос у Риды не было. Носа тоже. Ухо, насколько мне было видно, имелось только одно — справа, приблизительно там, где и полагалось быть правому уху. Зато глаз я насчитал около десятка. В основном на голове, но были еще и на плечах, и сзади на втором шейном позвонке. Большинство глаз Риды сейчас рассматривали ее находку, но несколько внимательно следили за обстановкой вокруг. За мной наблюдал тот, который располагался над правым и единственным ухом. Я очень медленно поднялся и сделал несколько шагов назад.

— Очень-очень хороший глаз, — произнесла Рида. — На что ты его выменял? — обратилась она ко мне, и теперь на меня смотрели уже шесть ее глаз.

Принцессам Леонтоподиума принято отвечать быстро и правдиво — это один из основных принципов выживания в нашем городе. Хотя при общении именно с этой принцессой ничего не являлось гарантией безопасности.

— На пальцы музыканта из Федерации, госпожа, — быстро отозвался я.

— Ты что, мне врешь? — в голосе Риды прозвучало неподдельное удивление.

— Я ни за что не осмелился бы лгать вам, госпожа, — пролепетал я.

— Это так, — согласилась Рида, — тебе не хватило бы смелости.

Она задумчиво покрутила глаз.

— Очень хороший глаз, просто поразительно хороший. Может быть, это был очень талантливый музыкант? Гений-виртуоз? — Рида вопросительно посмотрела на меня всеми своими глазами.

Мне показалось, что и глаз в ее руке тоже на меня покосился.

— Ну, я бы не сказал, что та девчонка прям очень уж хорошо играла, — неуверенно ответил я, — поет она, например, и вовсе слабо. Так, ничего особенного в ее музыке нет.

— Значит, ты просто закопал пальцы какой-то обычной девчонки, а получил ясновидящий глаз? — уточнила принцесса. — Точно больше ничего? Только пальцы?

— Да, — кивнул я, — к тому же выпачканные кровью.

— Чьей кровью? — быстро спросила Рида.

— Моей.

— Аха…

Рот Риды расплылся в улыбке, обнажив белоснежные острые зубы. Это «аха» я не понял, но Рида, похоже, осталась вполне довольна.

— Так что ты хочешь за этот глаз? — спросила она. — Я люблю глаза и не отказалась бы от такого отличного экземпляра.

«Интересно, а что со мной будет, если я вдруг откажусь?» — подумал я, но искать ответ на этот вопрос не стал. В конце концов, мне глаз был без надобности.

— Я буду счастлив подарить вам этот замечательный ясновидящий глаз, принцесса, — вздохнул я, — в благодарность за вашу вчерашнюю помощь.

— У меня с Тритрети старые счеты, — ответила Рида, — когда-нибудь я до него доберусь. Когда-нибудь я до всех доберусь.

Произнося эти слова, Рида нащупала у себя на голове свободное место, надрезала ногтем кожу и впихнула туда полученный глаз. Глаз ожил и поводил зрачком туда-сюда.

Я всю жизнь живу в Леонтоподиуме, но такое видел впервые.

— Класс, — вырвалось у меня, — никогда такого не видел!

Рида неожиданно весело улыбнулась. Не оскалилась, как обычно, а именно улыбнулась. Ее острые зубы почему-то светились в темноте.

— Много ты видел, мальчишка! — хмыкнула она. — Хочешь, покажу настоящий класс?

Я кивнул. Рида подняла мою метлу.

— Давай, закапывай! — скомандовала она.

Я подчинился. К моему удивлению, Рида присоединилась ко мне, выкидывая комья земли, как какой-то гигантский крот. По всей видимости, происходящее ее забавляло. Вместе мы быстро выкопали яму нужной формы, и Рида бросила туда метлу.

— А теперь главный фокус! Абра-кадабра! — торжественно произнесла она и молниеносно, так, что я опять не успел среагировать, ударила меня ножом в шею.

Мог бы и догадаться, что ничем хорошим затея Риды для меня не кончится. Кровь хлынула на землю.

— Давай-давай, не жадничай! — прикрикнула Рида. — Ты же видел, как несколько капель твоей крови влияют на обмен!

Я зажал шею руками, пытаясь остановить кровь.

— Что, правда? Моя кровь представляет такую ценность? — прохрипел я.

— Аха.

Рида забрасывала ногами землю в яму с метлой. Она, как и я, тоже ходит босиком.

Попрыгав вокруг, ведьма скомандовала:

— Раскапывай!

Мои пальцы наткнулись на что-то металлическое. Ну надо же — меч! Я осторожно достал оружие из земли. Меч был старым, с узором на рукоятке и гравировкой на лезвии. Читать я не умею, но понял, что надпись — это имя меча. Что-то про битву и разрушение. От меча исходила огромная сила.

— Обалдеть можно, — я ошарашенно посмотрел на Риду, — а кто-нибудь еще знает про этот фокус с кровью?

— Рада, Элла, может, Мира, — пожала плечами Рида, — какая разница? Дай сюда!

Она вырвала у меня меч.

— Хорошая вещь, но не для наших мест и уж точно не для твоих рук, — констатировала ведьма, — рылом не вышел. Давай закапывай.

Мне стало обидно — я никогда в жизни не держал в руках ничего подобного, но спорить с Ридой благоразумно не стал.

— Фокус номер два! — провозгласила Рида, когда меч оказался в яме, и, надрезав руку, полила его на этот раз своей кровью. — Сейчас ты увидишь, что значит королевская кровь! — ведьма снова сплясала вокруг.

Я с любопытством разгреб землю. Странно.

— Это моя метла, — я был разочарован, — Поле вернуло мне мою метлу.

— Дай сюда, тупица.

Рида осмотрела метлу и резко взмахнула ею. Из прутьев со свистом выскочило лезвие. Метла трансформировалась в косу. Такой типа складной набор дворника-косаря.

— Аха!

Я так понял, что «аха» все-таки означает удовлетворение. Рида взвилась в воздух и, подлетев к ограде, взмахнула косой. Довольно большая секция железного забора шлепнулась на землю.

— Аха!

Следующей жертвой стало дерево в углу поля. Листья на отрубленной ветке съежились и превратились в труху раньше, чем та долетела до земли. Мне очень хотелось верить, что Рида не захочет тестировать косу на живых людях, единственным представителем которых, в пределах моментальной досягаемости, был я.

— Классная штука, — прокомментировала Рида.

Я кивнул. Действительно неплохо.

— Это как раз для тебя. Меч тебе по статусу не положен, а вот коса, спрятанная в метле, — это то, что надо, — продолжала ведьма, — и по архетипу, и по функционалу.

— Что? — переспросил я.

Смысл последней фразы мне не покорился.

— И в кого ты такой тупой? — вздохнула ведьма. — На, держи.

Она бросила мне метлу, которую я без труда поймал.

— Бывай, — Рида направилась к воротам.

Под ее ногами из земли поднимались ростки чертополоха.

— Передашь Раде, пусть задает вопросы мне, если не побоится сунуться в топи, — бросила она на прощанье, даже не оборачиваясь.

— Какие вопросы? — я безуспешно пытался уследить за хаотичным полетом мыслей болотной ведьмы.

Рида не удостоила меня ответом.

Я остался на Поле один. Ночь уже наступила. Я прислушался к своим ощущениям — по правилам, Леонтоподиум получил право вытягивать из меня жизнь, но пока ничего особенного не ощущалось. Я осмотрел косу и спрятал ее лезвие в прутьях метлы. Забавная штука. Жаль, что я получил ее так поздно, не получится даже опробовать новое оружие. Все так глупо — пережить встречу с Ридой с топей и умереть от эдельвейсов. Я направился в город. До самых ворот, там, где прошла Рида, тянулась дорожка репейников, уже поднявших красные головы.

За воротами тоже краснели цветы Риды, но тут их душили гербовые эдельвейсы Элеоноры. Может быть, эдельвейсы отвлеклись на чертополох, вот пока и не принялись за меня? Я шел в бар. Мне пришло в голову, что, если поторопиться, я еще успею напиться напоследок.

Бар в Леонтоподиуме один — «Королева Элеонора». Как и в «Доме под вишнями», мне там не рады, но сегодня мне было все равно. Настолько все равно, что я не стал, как обычно, стоять у входа, дожидаясь, когда Магнус меня заметит и кивком позволит войти. Я прошел прямо к стойке, не обращая внимания на косые взгляды многочисленных посетителей, и присел на высокий стул. Старик Магнус мгновенно возник рядом со мной. Что это с ним? Я не видел его неделю, но он выглядел постаревшим лет на десять. И таким разгневанным я его тоже никогда не видел.

— Магнус, мне нечем платить, но за полбутылки водки я вымету пепел со всего твоего двора, — быстро сказал я.

Магнус шумно втянул воздух. Он как будто задыхался.

— Убирайся! — прошипел он. — Убирайся вон, мерзкая тварь!

Да что это с ним? Обычно он обращался со мной как с мусором, но всегда позволял заработать на рюмку-другую, а Карл даже мог подкинуть сигарет. Ах да! Со всеми своими проблемами я совсем забыл про Карла.

— Как ты вообще осмелился тут показаться? Ты, ты…

Ему снова не хватало воздуха. Магнус ударил меня в лицо. Похоже, сломал мне нос. Двигался он медленно, настолько медленно, что я успел бы не только увернуться, но и пару раз обежать вокруг его бара. Я не стал защищаться. В конце концов, Магнус был одним из немногих обитателей Леонтоподиума, кто хорошо ко мне относился, а сейчас он имел право на гнев. Сил у старика было немного, и я упал только после шестого удара, и то только потому, что не хотел больше видеть его лицо и слышать, как он задыхается. Интересно, что ему сказали про сына? И сказали ли что-нибудь вообще? В любом случае Карл уже наверняка мертв. Не думаю, чтобы Тритрети дал Раде шанс найти и допросить мальчишку. Я сгруппировался и закрыл голову руками.

— Хватит, Магнус. Он просто делал, что ему приказали. Ты же знаешь, — услышал я.

Удары прекратились, послышалась возня. Я поднялся.

Павел, тот самый, из «Кристы», оттащил Магнуса и теперь крепко держал, что-то говоря. Я даже и не знал, что Павел в Леонтоподиуме. Подхватив свою метлу, я выскочил из бара. Да, глупо получилось, но умом я никогда не отличался.

Я скатился с крыльца, стер с лица кровь рукавом своего многострадального плаща и присел на скамейку напротив бара. Приближалась полночь. Когда уже Леонтоподиум начнет меня есть? Ничего особенно неприятного я не чувствовал. Даже гул сегодня не особо докучал.

Через пару минут на крыльце бара показалась огромная фигура. Похоже, что борьба Павла с лишним весом шла не очень успешно. Он сейчас весил, пожалуй, килограмм под двести. Я всегда ему завидовал. Павел единственный из нас, родившихся в Леонтоподиуме, сумел не стать монстром и не превратить свою жизнь в дерьмо. Как-то удержался, назло всему и всем. Большой сильный добрый брат. Не торопясь, Павел подошел ко мне.

— Алик, ты идиот, — укоризненно сказал он.

— Я в курсе. Мне неоднократно говорили, — не стал спорить я.

— Ну и зачем ты пришел к человеку, сына которого вчера убил?

— Я забыл про Карла, — честно ответил я.

— Ты чертов придурок, — покачал головой Павел, плюнув рядом со мной, и развернулся, чтобы уйти.

Мне стало неприятно.

— Да не убивал я его. Вот и не вспомнил, — пробормотал я, пряча глаза.

Павел остановился.

— Как так не убивал? Тебя ведь послали за Карлом.

— А я его упустил. И Рада за это лишила меня своего покровительства.

Павел тяжело вздохнул.

— Ходил к Мирославе? — спросил он после недолгого раздумья.

— Да.

— Ясно. Попробуешь сбежать?

Я рассмеялся.

— Куда мне бежать? Попробую сдохнуть.

— Мне жаль, братишка, — тихо сказал он.

— А мне не особо, — пожал я плечами.

— Сиди здесь.

Павел зашел в бар и вернулся через несколько минут с бутылкой портвейна. Не говоря ни слова, он поставил бутылку рядом со мной, прибавил к ней почти целую пачку сигарет и также молча взмыл вверх, к самым крышам домов, над которыми не было неба. На скамейку упало белое перо. Крыльям Павла я тоже всегда завидовал. Но впрочем, какая сейчас разница? Я надел наушники и включил на полную громкость «Кристу».

Вот так я и сидел на скамейке, пил в одиночестве портвейн и курил сигарету за сигаретой. Опять захотелось есть, но я не смог заставить себя встать и пойти искать еду. В целом ночь была очень даже приятной. И через несколько часов я с удивлением понял, что пережил ее безо всяких последствий, не считая похмелья от дешевого пойла.

Хотя голова и стала ватной, я изо всех сил боролся со сном. Мне казалось, что стоит закрыть глаза, и Леонтоподиум примется за меня. Может, именно так все и происходит? Может, эдельвейсы нападают во сне? Когда сон стал прижимать мою голову к скамейке, я поднялся и побрел по городу.

Я все пытался убедить себя, что вот-вот сейчас все начнется. Ну, может быть, через пару шагов. Или когда я дойду до угла улицы. Город почувствует, что на мне больше нет защиты, потянется ко мне и начнет жадно пить мою жизнь. Я чувствую апатию? Черта с два. Наоборот, меня душил гнев. Ну и подташнивало с похмелья. Я прошел еще сотню шагов, уже понимая, куда именно я иду. Глупо обманывать себя. В глубине души я прекрасно знал, что город меня не тронет. Даже Леонтоподиум не захочет связываться с болотной ведьмой, а по всему похоже, что она дала мне свою протекцию. Как же я так влип?

Покачиваясь, я дошагал до окраины Леонтоподиума. Передо мной стоял пограничный столб с проржавевшей табличкой «Топи Риды», а дальше начиналось то, что звалось Кардусом. Межа была засыпана солью, а прямо за столбом эдельвейсы Элеоноры сменялись кровавыми чертополохами болотной ведьмы. В топях всегда была ночь. Я переступил межу, сделал несколько шагов по землям Кардуса и упал. Сон одержал победу нокаутом.

Проснулся я от того, что почувствовал чей-то взгляд — равнодушный, но колючий. Рядом сидела девочка лет семи с ангельским личиком и пушистыми заячьими ушами и хмуро меня рассматривала. Жесткие старушечьи глаза никак не вязались с ее невинной внешностью.

— Вставай, тебе пора работать, — сообщила она мне.

— Ты еще кто такая? — спросил я.

Мне казалось, что уж я-то, коренной житель Леонтоподиума, знаю в нашем городе всех. Такую своеобразную штучку я бы точно заметил. Хотя бы потому, что дети в Леонтоподиуме — большая редкость. Невинные сюда не попадают, а последним родившимся в Леонтоподиуме ребенком был Шива.

— Что, ослеп с похмелья? Я Зайка. — Девчонка пошевелила ушами, демонстрируя, что они настоящие. — Пошевеливайся, госпожа Рида велела взять тебя на работу.

Зайка отпрыгнула на несколько метров.

— Гоу-гоу! Госпожа Рида не любит ждать!

Я поднялся, подобрал косу и последовал за ней, а вернее, за ее ушами, мелькающими среди чертополоха. Получается, что у Риды есть помощница? А я думал, ей, как и Еве, нельзя иметь свиту. Похоже, я многого не знаю о Кардусе. Например, я понятия не имел, что в Кардусе есть луна. В Леонтоподиуме, за неимением неба, нет и светил, а вот над топями сейчас висел громадный желтый блин. И это притом, что никогда раньше, пробегая через топи к Леонтоподиуму, я ничего подобного не замечал. Похоже, Рида обзавелась собственным светилом, работающим только для ее приближенных. Интересно, а тут всегда полнолуние? Что характерно, и гула тоже нет.

Я почувствовал присутствие еще одного человека. Метрах в сорока справа кто-то двигался. Я на всякий случай пригнулся и прислушался. Человек умирал, его сердце билось нечетко, дыхание было слабым. Движимый любопытством, я подошел поближе. У корней одного из деревьев лежала женщина, почти полностью покрытая репейниками. По всей видимости, она провела на болоте не меньше недели — ее одежда были измазана и изорвана. Явных ран на ней не было, умирала она, скорее всего, от истощения. У меня во рту появился неприятный привкус — чертополох что-то вытягивал из несчастной. Нет, не энергию, это не было похоже на то, что делают эдельвейсы. Не энергия, что-то другое.

— Ну и чего ты тут корни пустил? — услышал я недовольный голос Зайки. — Зацвести планируешь?

— Кто это? — спросил я.

— Просто какая-то дуреха, которая последовала за белым кроликом, — неприятно усмехнулась Зайка, — мне-то откуда знать? Я с ними со всеми не знакомлюсь.

— За белым кроликом? Так это ты ее сюда заманила?

— Конечно.

— А зачем? — спросил я.

— А ты думаешь, где Леонтоподиум берет время?

Время! Вот оно что. Я ведь и раньше слышал, что Рида снабжает город временем. Вот, значит, как именно это происходит.

— Шевелись! Рида не любит ждать!

Зайка снова исчезла в чертополохе. Я поплелся за ней, и через некоторое время мы вышли к каким-то развалинам.

— Давай к колоннам, — скомандовала Зайка. — А мне пора на работу, а то и так из-за тебя опаздываю!

Недовольно глянув на циферблат карманных часов, девчонка проворно юркнула в заросли. Хорошо, что она ушла. Зайка мне не понравилась.

Я никогда не забирался так глубоко в болота и даже и не предполагал, что тут когда-то были строения. Подойдя поближе, я оглядел живописные руины. Судя по всему, раньше это был храм — сохранилась дальняя стена и две колонны: черная почти полностью, белая — примерно на две трети. Между ними стоял куб, заросший мхом. На колоннах мох не рос. Кто-то снова приближался ко мне. Очень тихо: я услышал его, когда он был всего метрах в двадцати. Высокий, тощий мужчина в широкополой шляпе, из-под которой торчал длинный нос, в поношенном пальто и с желтым зонтом под мышкой. Этого персонажа я у нас тоже никогда не видел, но, как и Зайка, он был насквозь местным, на это я был готов поставить свой единственный плащ. Неужели он тоже из свиты Риды?

— Приветствую, друг! — выдал он, приблизившись.

Неожиданное заявление для Леонтоподиума.

— Ага, — отозвался я.

Мужчина дружелюбно улыбнулся. Это ненормально. Такая улыбка в Леонтоподиуме признак либо слабости, либо безумия, не говоря уже о том, что дружелюбие в целом — социально неодобряемое поведение.

— Меня зовут Грун, — представился он, приподняв шляпу.

— А меня нет, — буркнул я, на всякий случай незаметно качнув метлу-косу.

Лезвие бесшумно выдвинулось. Для того чтобы справиться с большинством жителей Леонтоподиума, мне не нужно оружия, но вот Кардус с его обитателями я, как выяснилось, совершенно не знаю. Слабаки в Городе эдельвейсов надолго не задерживаются, а этот тип явно провел тут не один десяток лет.

Грун неодобрительно покосился на мою метлу.

— Да ладно тебе ерепениться. Не напрягайся. Ты — Веселый Алик, тебя в Леонтоподиуме все знают.

— А вот о тебе такого не скажешь, хотя ты в городе не новичок, — заметил я.

— Это точно, — не стал отпираться Грун, — Рида запрещает мне и дочери покидать болота, а местные жители не слишком жалуют топи. Вот и получилось, что мы с Зайкой не особо популярны.

Прозвучало это объяснение вполне правдоподобно.

— Значит, вас в свите Риды двое? — спросил я.

— Теперь трое, — снова улыбнулся Грун, — надеюсь, тебе у нас понравится.

«Точно псих», — понял я. Я вчера достаточно насмотрелся на Риду, чтобы понять, что безумие из нее так и прет, а теперь выяснилось, что она страдает еще и заразной формой.

— Ага, — неопределенно буркнул я.

— Приятно было с тобой поболтать, но мне пора. Работа, брат, работа! — Грун помахал мне зонтиком и, как до этого Зайка, исчез в чертополохе.

Я остался один.

«Значит, воруем время».

— Конечно воруем! — прокаркала Рида совсем рядом.

И как этой карге удается подкрадываться ко мне? Рида проскрипела неприятным смешком, демонстрируя, что продолжает читать мои мысли. Выглядела она так же, как и вчера, хотя нет — кое-что все-таки изменилось: сегодня на Риде было пять ушей.

— Мог бы и поблагодарить за помощь, — заметила она, приблизившись, — если бы не я, ты был бы уже частью города.

— Я благодарю, госпожа, — я опустился на одно колено.

Да, я, конечно, жив благодаря прихоти Риды, но вот сколько я проживу в топях?

— Рассказы об ужасах Кардуса сильно преувеличены, — ведьма беззастенчиво продолжала читать мои мысли.

«Оно что теперь, всегда так будет?»

— Ну вот еще! Стану я круглые сутки слушать ту чушь, что творится у тебя в мозгах! По поводу топей не переживай — не хочешь тут жить, можешь проводить свободное время в Леонтоподиуме.

— А у меня будет свободное время? — раз Рида все равно топчется в моих мыслях, я решил говорить все, что приходит в голову.

— Будет. Терпеть твою рожу весь день даже я не смогу. Принимайся за работу! — приказала ведьма. — Вон там, под деревом!

Рида указала на дерево за колоннами, проросшее сквозь пол бывшего храма.

— Там у меня ларец, достань!

Я подошел к дереву. Странное дерево — я не смог опознать его листву. Само дерево наполовину высохло, а все листья были какими-то скрученными. Кора во многих местах была повреждена — весь ствол был в глубоких порезах. Похоже, растение поразил недуг, и причиной недуга был нож, по рукоятку загнанный в ствол. От этого ножа по стволу расползалось темное болезненное пятно.

— Кинжал не тронь! — крикнула мне Рида. — Ларец в корнях.

Я присел и разгреб опавшие листья. Там действительно был небольшой сундук. Я достал его. «И что случилось с деревом?»

— Я пыталась его убить, — сообщила на мой невысказанный вопрос Рида, — потом передумала, но кинжал уже не достать. Если его вынуть, дерево истечет соком и уже точно помрет.

— Ясно.

«Она пыталась убить дерево кинжалом!» — я очень надеялся, что моя мысль не покажется ведьме оскорбительной.

— Тащи сюда мою шкатулку, агроном-любитель! Много ты понимаешь в деревьях!

Рида расположилась на кубе между колоннами. Я так и не понял, что это за куб, — может, трон, а может, алтарь, а может, просто мебель. Я передал ей ларец.

— Аха! — на этот раз любимое слово Риды прозвучало с явным оттенком удовольствия.

Ведьма распахнула шкатулку. Там обнаружились драгоценности.

— Мы сегодня пойдем в Федерацию, мне нужно хорошо выглядеть, — сообщила мне Рида.

Мне совсем не хотелось сердить Риду, и я изо всех сил старался не думать о том, что хорошо выглядеть с дюжиной глаз и пятью ушами просто не получится.

— Ты и в красоте ни черта не понимаешь, — отозвалась принцесса.

Я молча наблюдал, как она украсила себя десятью кольцами с камнями всех цветов радуги, рубиновым колье, ниткой крупного жемчуга, массивной цепью с кулоном в виде полной луны, двумя узкими браслетами и одним широким, пятью (ах вот зачем ей понадобились дополнительные уши!) серьгами и поясом из золотых монет. Рида с сожалением закрыла шкатулку. Было видно, что ей хочется надеть еще что-нибудь из своих сокровищ. Лучше бы она надела нос. Тогда могла бы и туда всунуть кольцо.

— Кольцо в носу — это безвкусно! — заметила Рида. — Неси ларец на место!

Нечеловеческим усилием воли я заставил себя думать только об окружающем пейзаже, не хватало еще рассердить ведьму мыслями о ее внешности. «Чертополох. Кровавые репейники».

— Да говорю же тебе — слухи об ужасах болота сильно преувеличены! — сказала ведьма. — Здесь абсолютно безопасно. Я даже могу оставить свои драгоценности прямо на камне, и никто на них не позарится.

«Чертополох! Заросли чертополоха!» — повторял я про себя.

— Вот все рассказывают о кровожадном монстре, обитающем в топях, а я живу тут уже тысячу лет и ни разу не встречала никакого чудовища, — продолжила ведьма, и я наконец понял, что она надо мной издевается.

Рида захохотала.

— Ты очень тупой, ты знаешь об этом?

— Да, госпожа, — не стал спорить я.

Рида раскинула руки и закружилась, позвякивая своими украшениями и сверкая, как новогодняя елка. Видимо, она была очень довольна собой, потому что я имел счастье снова увидеть ее бесподобную улыбку.

— Я готова! — возвестила она. — Мы идем в Федерацию.

— Как прикажете, госпожа.

— Я, как ты наверняка знаешь, снабжаю Леонтоподиум временем. Моя свита — Грун и Зайка — заманивают на болота по нескольку человек за ночь, но, сам понимаешь, городу этого не хватит и на час. Кое-что приносят со своих концертов наши Траляля и Труляля, но основную массу времени добываю я, — благодушно рассказывала Рида, пока мы пробирались к границе Федерации.

Кардус, приграничная территория, болота, отделяющие Леонтоподиум от Федерации, — владения Риды. Все желающие попасть в Леонтоподиум проходят через топи, но добирается до Города эдельвейсов гораздо меньше людей, чем уходит из Федерации. Уходить же в обратном направлении Рида не мешает никому, видимо, назло принцессам, находящимся у власти.

— Я ворую время в Федерации, — буднично сообщила ведьма.

— А разве это не противоречит нашему соглашению с Бессмертным? — осторожно спросил я.

— Конечно противоречит. Поэтому Рада с Эллой и поручили времяснабжение мне, — раздраженно прокаркала Рида, — если меня поймают, они скажут, что я выжила из ума. И предложат Федерации самостоятельно со мной разбираться.

— Неприятная ситуация, — еще осторожнее заметил я.

— Да, — согласилась Рида, — я не могу объявить войну Федерации, Рада все предусмотрела. Вот и приходится воровать по-тихому. Поймать меня, конечно, не поймают, но и удовольствия никакого.

— А если все-таки поймают?

— Тогда они об этом пожалеют.

Я даже со спины увидел, как Рида оскалилась.

— Но не поймают. Я беру время в одном сумасшедшем доме. Кто поверит психам, что у них воруют время? Тем более когда они красочно описывают вора? — ведьма хихикнула.

Я по-другому взглянул на ее внешний вид, но меня гораздо сильнее взволновала другая часть ее сообщения.

— А как же свойства времени? Разве время сумасшедших людей не несет их отпечатка? — озадаченно спросил я.

— Еще как несет! Ты что, не видишь, что в Леонтоподиуме уже давно сумасшедшие времена? — Рида, не оборачиваясь, подмигнула мне тем глазом, что располагался на затылке.

У меня аж дыхание перехватило от такого откровения. Она травит город временем!

— Аха, — подтвердила мои опасения Рида.

— А Рада знает? — выдавил я.

— Нет, конечно! — расхохоталась ведьма. — Она верит, что город живет за счет того, что добывают Зайка и Грун. Для этого я их и держу.

— И даже не догадывается? — не поверил я.

Мы уже вышли из топей, впереди показались сфинксы, украшающие платформу Кардус.

— Догадывается, — согласилась Рида, поднимаясь по ступенькам, — вот для этого ты мне и понадобился.

— Ясно.

Мы остановились под нечитаемой вывеской.

— Ты будешь заметать следы, — сообщила мне Рида.

— Как именно?

Вдалеке послышался поезд.

— Просто будешь мести, где я скажу.

— И это поможет? — усомнился я.

— Аха. Силы в тебе хоть отбавляй, вот и будешь ее тратить. А техническую часть я беру на себя.

— Понятно.

Ну что ж. Работа, похоже, предстоит пыльная только в прямом смысле. Рида произнесет заклинание, а я буду махать метлой и обеспечивать ее чары энергией. Плохо то, что, если Рада когда-нибудь обо всем узнает…

— Вот и сделай так, чтобы не узнала, — посоветовала на мои опасения Рида.

Выбора у меня особо не было. Поезд приближался. Я прыгнул вслед за Ридой.

Марго

— Твоя мать очень мила, — попыталась завязать разговор Нина по пути в город.

— Ну-ну. Изображает из себя мать Терезу со своим фондом, а на самом деле ей плевать на этих больных и сирых, — откликнулась Марго, глядя на мелькающие за окном машины коттеджи.

— Но ведь эти больные и сирые все равно получают от нее помощь. Так ли важно, что она при этом думает? Может быть, важнее все-таки то, что она делает?

Марго нахмурилась.

— Мне абсолютно неинтересно твое мнение, так что давай лучше помолчим.

— Извини.

Марго уткнулась в электронную карту. Ей не часто приходилось пользоваться метро, но у Нины в этом плане опыта было еще меньше. Было решено ехать от Боровицкой до Дмитровской, а дальше идти пешком. По яндекс-картам получалось, что добираться из точки А в точку Б не больше часа, но в реальности маршрут занял у девушек почти полтора. Когда они подошли к воротам больницы, Кира уже ждала их там.

Марго даже не сразу узнала ее — непривычно было видеть одноклассниц не в школьной форме. Как и сама Марго, Кира выбрала для вылазки джинсы и короткую куртку. Из-за кепки, широких плеч и коротких волос ее легко было принять за парня.

— Привет, как добрались? — спросила Кира Нину.

— Отлично. Нам что, сюда? — Нина удивленно посмотрела на ворота: теремок с двумя полукруглыми арками — для ворот и для калитки.

Марго, которая заранее прочла информацию о больнице в интернете, такой сказочный портал не удивил. Кира же, похоже, вообще никогда не удивлялась.

— Сюда, — Кира кивнула на синюю табличку на воротах, — в третий корпус, я уже поговорила с вахтером.

Нина и Марго последовали за Кирой мимо кивнувшего им из будки охранника по асфальтовой дорожке, покрытой паутиной трещин. Территория больницы, состоящей из нескольких корпусов, была обнесена забором, но сама больница оказалась совсем не такой, как Марго ее себе представляла. Здесь было очень-очень тихо, и все вокруг, от неподвижных голых деревьев и потрепанных построек до старых, заросших мхом статуй, казалось каким-то нереальным. Марго повела плечами, пытаясь стряхнуть неизвестно откуда навалившуюся на них тяжесть. Кира и Нина тоже притихли и как-то сжались, казалось, что нарушать местную тишину — кощунство. Девушки быстро и молча дошагали до старенького трехэтажного здания из красного кирпича. Кира открыла тяжелую скрипучую дверь и пропустила своих спутниц вперед. В на удивление светлой приемной комнате оказался еще один вахтер — усатый потрепанный мужчина лет шестидесяти.

— К кому? — спросил он.

Переговоры снова взяла на себя Кира.

— К Нурсаетовой Розе.

— Паспорт.

Кира протянула ему документ. Мужчина не торопясь открыл его, достал из-под журнала потрепанную амбарную тетрадь, поискал в ней что-то, видимо, нашел, потому что удовлетворенно кивнул, вернул тетрадь на место и также медленно переписал данные Киры в журнал.

— Несете с собой что-нибудь? Еду? — спросил он.

— Еду, — кивнула Кира, — пирожки.

Марго вскинула брови, Нина тоже выглядела удивленной. Никому из них и в голову не пришло взять с собой еду. А то, что об этом подумала железобетонная Кира, казалось и вовсе из области фантастики.

— Никаких вилок и ножей, ложки только пластиковые, — предупредил ее охранник, — в палату ничего с собой не отдавать, пусть ест при вас. Но все это вам еще раз повторит дежурный санитар. На третий этаж направо по коридору.

Кира отошла, пропуская к окошку Нину.

— Думаешь, их тут плохо кормят? — спросила ее Марго.

— Думаю, в таких местах всегда хочется есть.

— Почему?

— Откуда мне знать? — равнодушно пожала плечами Кира. — В больницах всегда так.

Тем временем у окошка повторялся тот же диалог.

— К кому?

— К Нурсаетовой Розе.

— Паспорт, — автоматически отозвался охранник, а потом, как будто впервые заметил, взглянул на девушек.

— Вы что, все вместе к Нурсаетовой?

— Да.

— Больше двух посетителей одновременно нельзя! — категорично заявил он.

— Но мы не знали, — попыталась протестовать Нина, — может быть, все-таки как-то можно пройти втроем? Других посетителей вроде бы нет.

— Нет, нельзя! Это правило!

— Ну пожалуйста, — Нина протянула вахтеру паспорт, — нам очень нужно попасть к подруге.

Вахтер открыл паспорт, но эффекта, на который рассчитывала Нина, это не произвело. Скорее всего, вахтер даже и предположить не мог, какая птица залетела к нему на проходную.

— Девушка, я же сказал — нельзя!

В душе Марго позлорадствовала, нечасто можно увидеть, что фамилия Лаврина не производит никакого впечатления. Хотя…. Старик внимательно уставился в паспорт, явно о чем-то усиленно размышляя.

— Так можно? — обаятельно улыбнулась Нина.

Вахтер насупил кустистые брови и грозно глянул на Нину.

— Вы еще и несовершеннолетняя! — громыхнул он.

«Возраст высчитывал», — поняла Марго, внутренне расхохотавшись: вид у Ниночки был совершенно ошарашенный — на нее, вероятно, никогда в жизни никто не кричал, тем более какой-то вахтер в пиджаке с лоснящимися рукавами.

— Да, но… — пролепетала Нина, — нам очень нужно к Розе.

— Девочки, нас не пустят втроем, — растерянно обратилась она к Марго и Кире.

— Ну и ладно, идите с Кирой, мне все равно не очень-то и хотелось, — сказала Марго, — я пока похожу по их парку.

— Если захочешь, ты сможешь подняться к Розе после нас, — предложила Кира.

— Это как решит врач, — вмешался в разговор вахтер, — если пациентка сильно устанет, вас не пустят!

— Ладно, посмотрим. В общем — топайте, я буду неподалеку.

Марго вышла на улицу. По правде говоря, она даже была рада, что так получилось: ей совсем не хотелось смотреть на Розу в таком состоянии — того вечера у пианино вполне хватило.