Лидерство: Шесть исследований мировой стратегии

@importknig

Перевод этой книги подготовлен сообществом "Книжный импорт".

Каждые несколько дней в нём выходят любительские переводы новых зарубежных книг в жанре non-fiction, которые скорее всего никогда не будут официально изданы в России.

Все переводы распространяются бесплатно и в ознакомительных целях среди подписчиков сообщества.

Подпишитесь на нас в Telegram: https://t.me/importknig

Оглавление

Введение. Оси лидерства

Конрад Аденауэр: стратегия смирения

Шарль де Голль: Стратегия воли

Ричард Никсон: Стратегия равновесия

Анвар Садат: стратегия трансцендентности

Ли Куан Ю: Стратегия превосходства

Маргарет Тэтчер: Стратегия убеждения

Заключение: Эволюция лидерства

Введение.

Оси лидерства

Любое общество, независимо от его политической системы, находится в постоянном движении между прошлым, которое формирует его память, и видением будущего, которое вдохновляет его развитие. На этом пути без лидерства не обойтись: необходимо принимать решения, завоевывать доверие, выполнять обещания, предлагать пути продвижения вперед. В рамках человеческих институтов - государств, религий, армий, компаний, школ - лидерство необходимо для того, чтобы помочь людям добраться от того места, где они находятся, до того, где они никогда не были и, иногда, едва ли могут себе представить, что будут. Без лидерства институты дрейфуют, а страны становятся все более неактуальными и, в конечном счете, терпят бедствие.

Лидеры думают и действуют на пересечении двух осей: первая - между прошлым и будущим; вторая - между неизменными ценностями и стремлениями тех, кого они ведут за собой. Их первая задача - анализ, который начинается с реалистичной оценки своего общества на основе его истории, нравов и возможностей. Затем они должны сбалансировать то, что они знают, что обязательно взято из прошлого, с тем, что они интуитивно представляют себе о будущем, которое по своей природе является предположительным и неопределенным. Именно это интуитивное понимание направления позволяет лидерам ставить цели и разрабатывать стратегию.

Для того чтобы стратегии вдохновляли общество, лидеры должны выступать в роли воспитателей - доносить цели, развеивать сомнения и объединять поддержку. Хотя государство по определению обладает монополией на силу, опора на принуждение является симптомом неадекватного лидерства; хорошие лидеры вызывают у своих людей желание идти рядом с ними. Они также должны вдохновлять непосредственное окружение, чтобы воплощать свои мысли в жизнь и решать практические вопросы дня. Такая динамичная окружающая команда является видимым дополнением внутренней жизненной силы лидера; она обеспечивает поддержку на пути лидера и смягчает дилеммы, связанные с принятием решений. Лидеры могут усиливаться или ослабевать благодаря качествам тех, кто их окружает.

Жизненно важными качествами лидера в этих задачах и мостом между прошлым и будущим являются мужество и характер - мужество для выбора направления среди сложных и трудных вариантов, что требует готовности выйти за рамки рутины; и сила характера для поддержания курса действий, преимущества и опасности которых могут быть лишь неполноценно видны в момент выбора. Мужество призывает добродетель в момент принятия решения; характер укрепляет верность ценностям в течение длительного времени.

Лидерство наиболее важно в переходные периоды, когда ценности и институты теряют свою актуальность, а контуры достойного будущего вызывают споры. В такие времена лидеры призваны мыслить творчески и диагностически: каковы источники благополучия общества? Его упадка? Какое наследие прошлого следует сохранить, а какое адаптировать или отбросить? Какие цели заслуживают приверженности, а какие перспективы должны быть отвергнуты, какими бы заманчивыми они ни были? И, в крайнем случае, является ли общество достаточно жизнеспособным и уверенным, чтобы терпеть жертвы как путь к более насыщенному будущему?

Природа лидерских решений

Лидеры неизбежно скованы ограничениями. Они действуют в условиях дефицита, поскольку каждое общество сталкивается с ограничениями своих возможностей и сферы влияния, продиктованными демографией и экономикой. Они также действуют во времени, поскольку каждая эпоха и каждая культура отражает свои собственные преобладающие ценности, привычки и взгляды, которые в совокупности определяют желаемые результаты. Лидеры действуют в условиях конкуренции, поскольку им приходится противостоять другим игрокам - будь то союзники, потенциальные партнеры или противники, - которые не статичны, а адаптивны, со своими собственными возможностями и стремлениями. Более того, события часто развиваются слишком быстро, чтобы позволить точный расчет; лидерам приходится выносить суждения, основанные на интуиции и гипотезах, которые не могут быть доказаны в момент принятия решения. Управление рисками так же важно для лидера, как и аналитические навыки.

Стратегия описывает вывод, к которому приходит лидер в этих условиях нехватки, временности, конкуренции и текучести. В поиске пути вперед стратегическое лидерство можно сравнить с хождением по натянутому канату: как акробат может упасть, если будет либо слишком робким, либо слишком дерзким, так и лидер обязан перемещаться в узких рамках, зависнув между относительной определенностью прошлого и неопределенностью будущего. Наказанием за чрезмерные амбиции - то, что греки называли гордыней - является истощение, в то время как цена за почивание на лаврах - прогрессирующая незначительность и окончательный упадок. Шаг за шагом лидеры должны подбирать средства к целям и цели к обстоятельствам, если они хотят достичь своей цели.

Лидер как стратег сталкивается с присущим ему парадоксом: в обстоятельствах, требующих действий, возможности для принятия решений часто оказываются самыми широкими, когда соответствующая информация является самой скудной. К тому времени, когда появляется больше данных, поле для маневра, как правило, сужается. Например, на ранних стадиях наращивания стратегических вооружений соперничающей державой или при внезапном появлении нового респираторного вируса возникает соблазн рассматривать возникающее явление как преходящее или поддающееся управлению в соответствии с установленными стандартами. К тому времени, когда угрозу уже нельзя будет отрицать или минимизировать, возможности для действий сузятся или стоимость противостояния проблеме может стать непомерной. Злоупотребляйте временем, и ограничения начнут накладываться сами собой. Даже самый лучший из оставшихся вариантов будет сложным для выполнения, с меньшими наградами за успех и более серьезными рисками в случае неудачи.

Именно тогда инстинкт и суждения лидера становятся незаменимыми. Уинстон Черчилль хорошо понимал это, когда писал в книге "Нарастающая буря" (1948): "Государственные деятели призваны решать не только легкие вопросы. Они часто решаются сами собой. Именно там, где баланс дрожит, а пропорции окутаны туманом, появляется возможность для принятия спасительных для мира решений.

В мае 1953 года американский студент по обмену спросил Черчилля, как можно подготовиться к решению задач руководства. «Изучайте историю. Изучайте историю", - был категоричный ответ Черчилля. В истории кроются все секреты государственного управления». Черчилль сам был выдающимся студентом и писателем истории, который хорошо понимал, в каком континууме он работает.

Но знание истории, хотя и необходимо, но недостаточно. Некоторые вопросы навсегда остаются "окутанными туманом", запретными даже для эрудированных и опытных людей. История учит по аналогии, через способность распознавать сопоставимые ситуации. Однако ее "уроки", по сути, являются приближениями, которые лидеры должны распознать и адаптировать к обстоятельствам своего времени. Философ истории начала ХХ века Освальд Шпенглер (Oswald Spengler) описал эту задачу на сайте , назвав "прирожденного" лидера "прежде всего оценщиком - оценщиком людей, ситуаций и вещей... [со способностью] делать правильные вещи, не "зная" этого".

Стратегическим лидерам также необходимы качества художника, который чувствует, как лепить будущее, используя материалы, имеющиеся в настоящем. Как заметил Шарль де Голль в своей медитации о лидерстве "Острие меча" (1932), художник "не отказывается от использования своего интеллекта" - который, в конце концов, является источником "уроков, методов и знаний". Вместо этого художник добавляет к этим основам "определенную инстинктивную способность, которую мы называем вдохновением", которая одна может обеспечить "прямой контакт с природой, из которой должна выскочить жизненная искра".

Из-за сложности реальности истина в истории отличается от истины в науке. Ученый ищет поддающиеся проверке результаты; исторически информированный стратегический лидер стремится извлечь действенные идеи из присущей ему неоднозначности. Научные эксперименты подтверждают или ставят под сомнение предыдущие результаты, предоставляя ученым возможность изменить переменные и повторить испытания. Стратегам обычно разрешается только один тест; их решения, как правило, бесповоротны. Таким образом, ученый познает истину экспериментально или математически; стратег же рассуждает, по крайней мере, частично, по аналогии с прошлым - сначала устанавливая, какие события сопоставимы и какие предыдущие выводы остаются актуальными. Даже в этом случае стратег должен тщательно выбирать аналогии, поскольку никто не может в реальном смысле испытать прошлое; его можно только представить, как бы "в лунном свете памяти", по выражению голландского историка Йохана Хёйзинги.

Значимый политический выбор редко зависит от одной переменной; мудрые решения требуют сочетания политических, экономических, географических, технологических и психологических знаний, и все они пронизаны инстинктом истории. Исайя Берлин, писавший в конце двадцатого века, описал невозможность применения научного мышления за пределами его компетенции и, следовательно, непреходящий вызов ремеслу стратега. Он считал, что лидер, подобно романисту или художнику-пейзажисту, должен впитывать жизнь во всей ее ослепительной сложности:

то, что делает людей глупыми или мудрыми, понимающими или слепыми, в отличие от знающих или сведущих или хорошо информированных, - это восприятие [уникальных] вкусов каждой ситуации как она есть, в ее специфических отличиях - того, чем она отличается от всех других ситуаций, то есть тех ее аспектов, которые делают ее невосприимчивой к научному лечению.

Шесть лидеров в их контексте

Именно сочетание характера и обстоятельств создает историю, и шесть лидеров, о которых рассказывается на этих страницах - Конрад Аденауэр, Шарль де Голль, Ричард Никсон, Анвар Садат, Ли Куан Ю и Маргарет Тэтчер - все они были сформированы обстоятельствами своего драматического исторического периода. Все они затем стали архитекторами послевоенной эволюции своих обществ и международного порядка. Мне посчастливилось встретиться со всеми шестью на пике их влияния и тесно сотрудничать с Ричардом Никсоном. Унаследовав мир, чьи определенности были разрушены войной, они заново определили национальные цели, открыли новые горизонты и внесли новую структуру в мир, переживающий переходный период.

Каждый из этих шести лидеров по-своему прошел через огненное горнило "второй Тридцатилетней войны" - то есть серии разрушительных конфликтов, длившихся с начала Первой мировой войны в августе 1914 года до окончания Второй мировой войны в сентябре 1945 года. Как и первая Тридцатилетняя война, вторая началась в Европе, но перекинулась на весь мир. Первая превратила Европу из региона, где легитимность проистекала из религиозной веры и династического наследования, в порядок, основанный на суверенном равенстве светских государств и стремящийся распространить свои заповеди по всему миру. Три века спустя Вторая Тридцатилетняя война бросила вызов всей международной системе, чтобы преодолеть разочарование в Европе и бедность в большей части остального мира с помощью новых принципов порядка.

Европа вступила в двадцатый век на пике своего глобального влияния, проникнутая убеждением, что ее прогресс за предыдущие столетия был уверенным - если не обреченным - быть бесконечным. Население и экономика континента росли беспрецедентными темпами. Индустриализация и все более свободная торговля способствовали историческому процветанию. Демократические институты существовали почти в каждой европейской стране: доминирующие в Великобритании и Франции, слаборазвитые, но набирающие актуальность в имперской Германии и Австрии, зарождающиеся в дореволюционной России. Образованные классы Европы начала ХХ века разделяли с Лодовико Сеттембрини, либеральным гуманистом из романа Томаса Манна "Волшебная гора", веру в то, что "все идет по пути, благоприятному для цивилизации".

Этот утопический взгляд достиг своего апофеоза в бестселлере английского журналиста Нормана Энджелла 1910 года "Великая иллюзия", в котором утверждалось, что растущая экономическая взаимозависимость европейских держав сделала войну непомерно дорогой. Энджелл провозгласил "непреодолимый дрейф человека от конфликта к сотрудничеству". Это и многие другие аналогичные предсказания в скором времени были опровергнуты - возможно, наиболее примечательно утверждение Энджелла о том, что "ни одно правительство больше не сможет отдать приказ об уничтожении всего населения, женщин и детей, в старом библейском стиле".

Первая мировая война истощила казну, прервала династии и сломала жизни. Это была катастрофа, от которой Европа так и не смогла полностью оправиться. К моменту подписания соглашения о перемирии 11 ноября 1918 года погибло около 10 миллионов солдат и 7 миллионов гражданских лиц. Из каждых семи мобилизованных солдат один не вернулся. Два поколения молодежи Европы были уничтожены - молодые мужчины убиты, молодые женщины остались вдовами или одинокими, бесчисленные дети осиротели.

Хотя Франция и Британия вышли победителями, обе они были истощены и политически неустойчивы. Потерпевшая поражение Германия, лишенная своих колоний и имевшая большие долги, колебалась между недовольством победителей и внутренним конфликтом между соперничающими политическими партиями. Австро-Венгерская и Османская империи рухнули, а Россия пережила одну из самых радикальных революций в истории и теперь стояла вне всякой международной системы.

В межвоенные годы демократии пошатнулись, тоталитаризм наступал, а лишения преследовали континент. Военный энтузиазм 1914 года уже давно угас, и Европа встретила начало Второй мировой войны в сентябре 1939 года с предчувствием, оттененным смирением. И на этот раз весь мир разделил страдания Европы. Англо-американский поэт У. Х. Ауден писал из Нью-Йорка:

Волны гнева и страха

Циркулировать по ярким

И потемнели земли земные,

Наблюдение за нашей личной жизнью;

Непонятный запах смерти

Оскорбляет сентябрьская ночь.

Слова Одена оказались провидческими. В результате Второй мировой войны погибло не менее 60 миллионов человек, в основном в Советском Союзе, Китае, Германии и Польше. К августу 1945 года от Кельна и Ковентри до Нанкина и Нагасаки города были превращены в руины в результате обстрелов, бомбардировок с воздуха, пожаров и гражданских конфликтов. Разрушенная экономика, повсеместный голод и истощенное население, оставшееся после войны, были обескуражены дорогостоящими задачами по восстановлению страны. Национальный авторитет Германии, почти сама ее легитимность, были уничтожены Адольфом Гитлером. Во Франции Третья республика рухнула под ударом нацистского нападения 1940 года и к 1944 году только начала восстанавливаться после моральной пустоты. Из крупных европейских держав только Великобритания сохранила свои довоенные политические институты, но она была фактически банкротом и вскоре должна была столкнуться с постепенной утратой своей империи и постоянным экономическим кризисом.

На каждом из шести лидеров, о которых рассказывается в этой книге, эти потрясения оставили неизгладимый след. Политическая карьера Конрада Аденауэра (родился в 1876 году), занимавшего пост мэра Кельна с 1917 по 1933 год, включала межвоенный конфликт с Францией за Рейнскую область, а также приход к власти Гитлера; во время Второй мировой войны он дважды попадал в нацистскую тюрьму. Начиная с 1949 года, Аденауэр провел Германию через низшую точку ее истории, отказавшись от продолжавшегося десятилетиями стремления к господству в Европе, закрепив Германию в Атлантическом альянсе и восстановив ее на моральной основе, отражающей его собственные христианские ценности и демократические убеждения.

Шарль де Голль (родился в 1890 году) провел два с половиной года во время Первой мировой войны в качестве военнопленного в вильгельмовской Германии; во Второй он сначала командовал танковым полком. Затем, после распада Франции, он дважды перестраивал политическую структуру страны - первый раз в 1944 году, чтобы восстановить сущность Франции, и второй раз в 1958 году, чтобы оживить ее душу и предотвратить гражданскую войну. Де Голль руководил историческим переходом Франции от побежденной, разделенной и перенапряженной империи к стабильному, процветающему национальному государству с надежной конституцией. На этой основе он вернул Франции значительную и устойчивую роль в международных отношениях.

Ричард Никсон (родился в 1913 году) вынес из своего опыта Второй мировой войны урок, что его страна должна играть более активную роль в формирующемся мировом порядке. Несмотря на то, что он был единственным президентом США, ушедшим в отставку с поста, в период с 1969 по 1974 год он изменил напряженность между сверхдержавами в разгар холодной войны и вывел Соединенные Штаты из конфликта во Вьетнаме. В ходе этого процесса он поставил американскую внешнюю политику на конструктивную глобальную основу, открыв отношения с Китаем, начав мирный процесс, который должен был преобразовать Ближний Восток, и подчеркнув концепцию мирового порядка, основанного на равновесии.

Два лидера, о которых пойдет речь на этих страницах, пережили Вторую мировую войну как колониальные подданные. Анвар Садат (родился в 1918 году), будучи офицером египетской армии, был заключен в тюрьму на два года за попытку в 1942 году сотрудничать с немецким фельдмаршалом Эрвином Роммелем в изгнании британцев из Египта, а затем на три года, большую часть которых он провел в одиночной камере, после убийства пробританского бывшего министра финансов Амина Османа. Долгое время движимый революционными и панарабскими убеждениями, Садат в 1970 году после внезапной смерти Гамаля Абдель Насера стал президентом Египта, который был потрясен и деморализован поражением в войне с Израилем в 1967 году. Благодаря умелому сочетанию военной стратегии и дипломатии он попытался восстановить утраченные территории и уверенность Египта в себе, одновременно обеспечив долгожданный мир с Израилем с помощью трансцендентной философии.

Ли Куан Ю (родился в 1923 году) едва избежал казни оккупационными японцами в 1942 году. Ли определил эволюцию обедневшего многонационального портового города на краю Тихого океана, окруженного враждебными соседями. Под его руководством Сингапур превратился в безопасный, хорошо управляемый и процветающий город-государство с общей национальной идентичностью, обеспечивающей единство среди культурного разнообразия.

Маргарет Тэтчер (родилась в 1925 году) вместе со своей семьей сидела у радиоприемника и слушала передачи премьер-министра Уинстона Черчилля в военное время во время битвы за Британию. В 1979 году Тэтчер унаследовала в Великобритании бывшую имперскую державу, пронизанную атмосферой усталой покорности по поводу утраты глобального охвата и снижения международного значения. Она обновила свою страну с помощью экономических реформ и внешней политики, в которой смелость уравновешивалась благоразумием.

После Второй тридцатилетней войны все шесть лидеров сделали собственные выводы о том, что сбило мир с пути, наряду с ярким осознанием незаменимости смелого - и устремленного - политического лидерства. Историк Эндрю Робертс напоминает нам, что, хотя наиболее распространенное понимание "лидерства" подразумевает врожденную доброту, лидерство "на самом деле абсолютно нейтрально с моральной точки зрения, оно способно привести человечество как к пропасти, так и к освещенным солнцем возвышенностям. Это протеиновая сила ужасающей мощи", которую мы должны стремиться направить на достижение нравственных целей.

Эпитомы лидерства: Государственный деятель и пророк

Большинство лидеров - не провидцы, а управленцы. В любом обществе и на любом уровне ответственности необходимы повседневные управляющие, чтобы руководить институтами, вверенными их попечению. Но в периоды кризиса - будь то война, быстрые технологические изменения, резкие экономические потрясения или идеологические потрясения - управление статусом-кво может оказаться самым рискованным из всех возможных курсов. В удачливых обществах такие времена требуют лидеров-трансформаторов. Их можно разделить на два идеальных типа: государственный деятель и пророк.

Дальновидные государственные деятели понимают, что перед ними стоит пара важнейших задач. Первая - сохранить свое общество, манипулируя обстоятельствами, а не быть подавленным ими. Такие лидеры будут принимать перемены и прогресс, обеспечивая при этом, чтобы их общество сохраняло свое базовое самоощущение благодаря эволюции, которую они в нем поощряют. Второе - это умерить дальновидность с настороженностью, внушая себе чувство ограничений. Такие лидеры берут на себя ответственность не только за лучшие, но и за худшие результаты. Они склонны осознавать множество великих надежд, которые потерпели крах, бесчисленные благие намерения, которые не удалось реализовать, упрямое сохранение в человеческих делах эгоизма, жажды власти и насилия. При таком определении лидерства государственные деятели склонны возводить заслоны против возможности того, что даже самые хорошо продуманные планы могут оказаться неудачными, или что за самыми красноречивыми формулировками могут скрываться скрытые мотивы. Они с подозрением относятся к тем, кто персонализирует политику, поскольку история учит хрупкости структур, зависящих в основном от отдельных личностей. Амбициозные, но не революционные, они работают в рамках того, что они воспринимают как зерно истории, двигая свои общества вперед, рассматривая свои политические институты и фундаментальные ценности как наследство, которое должно быть передано будущим поколениям (хотя и с изменениями, сохраняющими их суть). Мудрые лидеры в режиме государственного деятеля признают, когда новые обстоятельства требуют преодоления существующих институтов и ценностей. Но они понимают, что для процветания их общества им придется следить за тем, чтобы изменения не выходили за рамки того, что оно может выдержать. К таким государственным деятелям относятся лидеры семнадцатого века, создавшие Вестфальскую государственную систему, а также европейские лидеры девятнадцатого века, такие как Пальмерстон, Гладстон, Дизраэли и Бисмарк. В двадцатом веке Теодор и Франклин Рузвельты, Мустафа Кемаль Ататюрк и Джавахарлал Неру были лидерами в режиме государственного деятеля.

Второй тип лидера - провидец, или пророк - рассматривает преобладающие институты не столько с точки зрения возможного, сколько с точки зрения императива. Пророческие лидеры ссылаются на свои трансцендентные видения как на доказательство своей праведности. Стремясь к пустому холсту, на котором можно изложить свои замыслы, они ставят главной задачей стирание прошлого - его сокровищ и его ловушек. Достоинство пророков в том, что они переосмысливают то, что кажется возможным; они - "неразумные люди", которым Джордж Бернард Шоу приписывает "весь прогресс". Веря в окончательные решения, пророческие лидеры склонны не доверять постепенности как ненужной уступке времени и обстоятельствам; их цель - превзойти, а не управлять статус-кво. Ахенатен, Жанна д'Арк, Робеспьер, Ленин и Ганди относятся к пророческим лидерам истории.

Разделительная линия между двумя режимами может казаться абсолютной, но вряд ли она непроницаема. Лидеры могут переходить из одного режима в другой - или заимствовать из одного, в то же время в значительной степени придерживаясь путей другого. Черчилль в его "дикие годы" и де Голль в качестве лидера Свободной Франции принадлежали в эти фазы своей жизни к пророческой категории, как и Садат после 1973 года. На практике каждый из шести лидеров, о которых рассказывается в этой книге, сумел синтезировать эти две тенденции, хотя и с уклоном в сторону государственничества.

Для древних оптимальное сочетание этих двух стилей было примером лидерства Фемистокла, афинского лидера, который спас греческие города-государства от поглощения Персидской империей. Фукидид описал Фемистокла как "одновременно лучшего судью в тех внезапных кризисах, которые почти не допускают размышлений, и лучшего пророка будущего, даже самых отдаленных его возможностей".

Столкновение между этими двумя способами часто бывает безрезультатным и разочаровывающим, что является следствием различий в мерах успеха: испытанием для государственных деятелей является прочность политических структур в условиях стресса, в то время как пророки оценивают свои достижения по абсолютным стандартам. Если государственный деятель оценивает возможные направления действий исходя из их полезности, а не "истинности", то пророк рассматривает такой подход как святотатство, торжество целесообразности над универсальным принципом. Для государственного деятеля переговоры - это механизм стабильности; для пророка они могут быть средством обращения или деморализации противников. И если для государственного деятеля сохранение международного порядка превосходит любые споры внутри него, то пророки руководствуются своей целью и готовы опрокинуть существующий порядок.

Оба способа руководства были преобразующими, особенно в периоды кризиса, хотя пророческий стиль, представляющий моменты возвышения, обычно связан с большими потрясениями и страданиями. У каждого подхода также есть свой враг. У государственного деятеля он заключается в том, что равновесие, хотя оно может быть условием стабильности и долгосрочного прогресса, не обеспечивает собственного импульса. Для пророка риск заключается в том, что экстатическое настроение может погрузить человечество в необъятность видения и свести человека к объекту.

Личность в истории

Какими бы ни были их личные качества или образ действий, лидеры неизбежно сталкиваются с неумолимой проблемой: не дать требованиям настоящего подавить будущее. Обычные лидеры стремятся управлять сиюминутным; великие лидеры пытаются поднять общество до своего видения. О том, как решить эту задачу, спорили до тех пор, пока человечество рассматривало отношения между желаемым и неизбежным. В западном мире, начиная с XIX века, решение этой проблемы все чаще приписывалось истории, как будто события захлестнули мужчин и женщин в результате огромного процесса, в котором они были инструментами, а не творцами. В двадцатом веке многие ученые, такие как выдающийся французский историк Фернан Бродель, настаивали на том, чтобы рассматривать отдельных людей и события, которые они формируют, как всего лишь "поверхностные волнения" и "гребни пены" в более широком море огромных и неизбежных приливов. Ведущие мыслители - как социальные историки, так и политические философы и теоретики международных отношений - наделяли зарождающиеся силы силой судьбы. Говорят, что перед "движениями", "структурами" и "распределением власти" человечество лишено всякого выбора - и, следовательно, не может не отказаться от всякой ответственности. Это, конечно, правильные концепции исторического анализа, и любой лидер должен осознавать их силу. Но они всегда применяются через человеческое агентство и фильтруются через человеческое восприятие. По иронии судьбы, не было более эффективного инструмента для злонамеренной консолидации власти отдельными людьми, чем теории о неизбежных законах истории.

В связи с этим возникает вопрос, являются ли эти силы эндемичными или зависят от социальных и политических действий. Физика учит, что реальность изменяется в процессе наблюдения. История также учит, что мужчины и женщины формируют свое окружение, интерпретируя его.

Имеют ли личности значение для истории? Современнику Цезаря или Мухаммеда, Лютера или Ганди, Черчилля или Рузвельта вряд ли пришло бы в голову задавать такой вопрос. На этих страницах речь идет о лидерах, которые в бесконечном состязании между волей и неизбежностью поняли, что то, что кажется неизбежным, становится таковым по воле человека. Они имели значение, потому что вышли за рамки унаследованных ими обстоятельств и тем самым вывели свои общества на рубежи возможного.

Конрад Аденауэр: стратегия смирения

Необходимость обновления

В январе 1943 года на Касабланской конференции союзники заявили, что они примут только "безоговорочную капитуляцию" держав Оси. Президент США Франклин Делано Рузвельт, который был движущей силой этого заявления, стремился лишить любое правительство преемника Гитлера возможности заявить, что оно было обмануто невыполненными обещаниями. Полное военное поражение Германии, а также полная потеря ею моральной и международной легитимности неумолимо привели к постепенному распаду немецкой гражданской структуры.

Я наблюдал этот процесс в составе 84-й пехотной дивизии армии США, когда она двигалась от границы Германии в районе промышленного Рура к реке Эльбе в районе Магдебурга - всего в 100 милях от бушевавшей тогда битвы за Берлин. Когда дивизия пересекала немецкую границу, меня перевели в подразделение, отвечавшее за безопасность и предотвращение партизанских действий, о которых приказал Гитлер.

Для такого человека, как я, чья семья шесть лет назад бежала из маленького баварского города Фюрт, спасаясь от расовых преследований, невозможно было представить большего контраста с Германией моей юности. Тогда Гитлер только что аннексировал Австрию и находился в процессе расчленения Чехословакии. Доминирующее отношение немецкого народа граничило с повелительным.

Теперь во многих окнах висели белые простыни в знак капитуляции населения. Немцы, которые еще несколько лет назад радовались перспективе господства в Европе от Ла-Манша до Волги, были подавлены и ошеломлены. Тысячи перемещенных лиц - депортированных из Восточной Европы в качестве принудительного труда во время войны - толпились на улицах в поисках пищи, крова и возможности вернуться домой.

Это был отчаянный период в истории Германии. Продовольствия не хватало. Многие голодали, а детская смертность была в два раза выше, чем в остальной Западной Европе. Установленный обмен товарами и услугами рухнул, его место заняли черные рынки. Почтовое сообщение варьировалось от ухудшенного до полного отсутствия. Железнодорожное сообщение было спорадическим, а автомобильный транспорт был крайне затруднен из-за разрушительных последствий войны и нехватки бензина.

Весной 1945 года задача оккупационных сил заключалась в установлении некоторого подобия гражданского порядка до тех пор, пока обученный военный правительственный персонал не сможет заменить боевые войска. Это произошло примерно во время Потсдамской конференции в июле и августе (Черчилль/Аттли, Трумэн и Сталин). На этом саммите союзники разделили Германию на четыре оккупационные зоны: для США - южная часть, включающая Баварию; для Великобритании - промышленный северный Рейнланд и Рурская долина; для Франции - южный Рейнланд и территория вдоль эльзасской границы; для Советов - зона от реки Эльбы до линии Одер-Нейсе, которая образовала новую польскую границу, сократив довоенную территорию Германии почти на четверть. Каждая из трех западных зон была передана под юрисдикцию высокопоставленного чиновника оккупационных держав с титулом верховного комиссара.

Немецкое гражданское управление, некогда очевидно эффективное и неоспоримое, подошло к концу. Высшая власть теперь осуществлялась оккупационными войсками на уровне округов (Kreis). Эти силы поддерживали порядок, но потребовалась большая часть восемнадцати месяцев, чтобы связь была восстановлена до предсказуемого уровня. Зимой 1945-6 годов нехватка топлива заставила даже Конрада Аденауэра, который четыре года спустя стал канцлером, спать в тяжелой шинели.

Оккупированная Германия несла на себе не только бремя своего ближайшего прошлого, но и всю сложность своей истории. За семьдесят четыре года после объединения Германия последовательно управлялась как монархия, республика и тоталитарное государство. К концу войны единственное воспоминание о стабильном управлении относилось к началу объединенной Германии, когда канцлером был Отто фон Бисмарк (1871-90). С тех пор и до начала Первой мировой войны в 1914 году Германскую империю преследовало то, что Бисмарк назвал бы "кошмаром" враждебных внешних коалиций, спровоцированных военным потенциалом Германии и ее непримиримой риторикой. Поскольку объединенная Германия была сильнее любого из множества окружающих ее государств и по численности населения превосходила любую страну, кроме России, ее растущая и потенциально доминирующая мощь превратилась в постоянный вызов безопасности Европы.

После Первой мировой войны вновь созданная Веймарская республика обнищала из-за инфляции и экономических кризисов и считала себя оскорбленной карательными положениями, включенными в послевоенный Версальский договор. При Гитлере после 1933 года Германия стремилась навязать свой тоталитаризм всей Европе. Короче говоря, на протяжении первой половины двадцатого века объединенная Германия попеременно оказывалась то слишком сильной, то слишком слабой для мира в Европе. К 1945 году она оказалась в наименее безопасном положении в Европе и мире с момента объединения.

Задача восстановления достоинства и легитимности этого разрушенного общества выпала на долю Конрада Аденауэра, который до увольнения Гитлером шестнадцать лет занимал пост обер-бургомистра Кельна. По своему происхождению Аденауэр был удачно выбран для роли, которая требовала одновременно смирения для преодоления последствий безоговорочной капитуляции и силы характера для восстановления международного авторитета своей страны среди демократических государств. Родившийся в 1876 году - всего через пять лет после объединения Германии при Бисмарке - Аденауэр до конца жизни был связан со своим родным городом Кельном, с его возвышающимся над Рейном готическим собором и его историей как важного центра в ганзейском созвездии торговых городов-государств.

Будучи взрослым, Аденауэр пережил три конфигурации объединенного немецкого государства после Бисмарка: разгул при кайзере, внутренние потрясения при Веймарской республике и авантюризм при Гитлере, завершившийся саморазрушением и распадом. Стремясь отвоевать для своей страны место в легитимном послевоенном порядке, он столкнулся с наследием мирового недовольства, а внутри страны - с дезориентацией общества, измученного длинной чередой революций, мировой войны, геноцида, поражений, разделов, экономического краха и утраты моральной целостности. Он выбрал курс одновременно скромный и смелый: признать немецкие беззакония; принять наказания за поражение и бессилие, включая раздел своей страны; позволить демонтаж своей промышленной базы в качестве военных репараций; и попытаться путем подчинения построить новую европейскую структуру, в рамках которой Германия могла бы стать надежным партнером. Германия, надеялся он, станет нормальной страной, хотя всегда, знал он, с ненормальной памятью.

От ранней жизни до внутреннего изгнания

Отец Аденауэра, Иоганн, некогда унтер-офицер прусской армии, в течение трех десятилетий был канцелярским государственным служащим в Кельне. Не имея образования выше обязательного начального, Иоганн был полон решимости предоставить своим детям возможности для образования и карьеры. Мать Аденауэра разделяла эту цель; дочь банковского клерка, она пополняла доходы Иоганна рукоделием. Вместе они усердно готовили юного Конрада к школе и старались передать ему свои католические ценности. Осознание греха и социальной ответственности проходило как подводное течение через все детство Аденауэра. Будучи студентом Боннского университета, он приобрел репутацию преданного делу человека благодаря своей привычке погружать ноги в ведро с ледяной водой, чтобы преодолеть усталость от поздних занятий. Юридическое образование и семейное происхождение Аденауэра побудили его поступить на государственную службу в Кельне в 1904 году. Он получил должность Beigeordneter, или помощника бургомистра, с особой ответственностью за налогообложение. В 1909 году он был повышен до старшего заместителя бургомистра, а в 1917 году стал бургомистром Кельна.

Мэрами Кельна, как правило, становились бывшие государственные служащие, которые стремились возвысить свое поведение над жестокой и крайне пристрастной политикой той эпохи. Репутация Аденауэра выросла до такой степени, что в 1926 году в Берлине даже обсуждался вопрос о том, не может ли он стать канцлером правительства национального единства. Эта попытка провалилась из-за трудностей с поиском беспартийного альянса, что было условием Аденауэра при принятии этой должности.

Первое заметное поведение Аденауэра на национальном уровне произошло в связи с назначением Гитлера канцлером 30 января 1933 года. Чтобы укрепить свое положение, Гитлер назначил всеобщие выборы и предложил немецкому парламенту так называемый Акт о полномочиях, приостанавливающий верховенство закона и независимость гражданских институтов. Аденауэр в течение месяца после назначения Гитлера канцлером предпринял три публичные демонстрации оппозиции. В верхней палате парламента Пруссии, в которую он входил по должности как бургомистр Кельна, он проголосовал против закона о разрешении. Он отклонил приглашение встретить Гитлера в аэропорту Кельна во время избирательной кампании. А за неделю до выборов он приказал снять нацистские флаги с мостов и других общественных памятников. Аденауэр был отстранен от должности через неделю после предрешенной победы Гитлера на выборах.

После увольнения Аденауэр обратился за убежищем к старому школьному другу, который стал настоятелем бенедиктинского монастыря. Убежище было предоставлено, и в апреле Аденауэр поселился в аббатстве Мария Лаах, расположенном в 50 милях к югу от Кельна на Лаахер-Зее. Там его основным занятием было погружение в изучение двух папских энциклик - обнародованных папами Львом XIII и Пием XI - которые применяли католическое учение к социальным и политическим событиям, особенно к меняющемуся положению современного рабочего класса. В этих энцикликах Аденауэр встретил доктрины, которые соответствовали его политическим убеждениям: подчеркивание христианской, а не политической идентичности, осуждение коммунизма и социализма, смягчение классовой борьбы через смирение и христианское милосердие, обеспечение свободной конкуренции вместо картельной практики.

Время пребывания Аденауэра в Мария Лаах не было долгим. Во время посещения рождественской мессы, на которую съехались люди из окрестностей, чтобы увидеть и поддержать его, нацистские чиновники оказали давление на настоятеля, чтобы тот выдворил своего восхищенного гостя. Аденауэр уехал в январе следующего года.

Следующее десятилетие его жизни принесло трудности и нестабильность. Были моменты серьезной опасности, особенно после неудачного заговора против Гитлера в июле 1944 года, организованного представителями прусской верхушки и включавшего остатки донацистской политической и военной жизни. Месть Гитлера стремилась уничтожить все эти элементы. Некоторое время Аденауэр избежал их участи, путешествуя перипатетически, никогда не задерживаясь на одном месте более двадцати четырех часов. Опасность не изменила его неприятия Гитлера за попрание верховенства закона, которое Аденауэр считал непременным условием современного государства. Хотя Аденауэр был известным инакомыслящим, он не хотел присоединяться к антиправительственным заговорам, гражданским или военным, в основном потому, что скептически относился к возможности их успеха. В целом, по словам одного исследователя, "он и его семья делали все возможное, чтобы жить как можно тише и незаметнее".

Несмотря на его уход из политики, нацисты в конце концов посадили его в тюрьму. Осенью 1944 года он провел два месяца в тюремной камере, из окна которой наблюдал казни, в том числе шестнадцатилетнего мальчика; над собой он слышал крики других заключенных, которых пытали.

В конце концов, его сын Макс, служивший в немецкой армии, сумел добиться его освобождения. Когда американские танки вошли в Рейнланд в феврале 1945 года, Аденауэр начал думать о том, сможет ли он найти роль в своей побежденной в военном отношении, морально опустошенной, экономически и политически развалившейся стране.

Путь к лидерству

Жестокая реакция Гитлера на июльский переворот в бешеном последнем году Второй мировой войны привела к сокращению рядов тех, кто мог бы попытаться стать его преемником. Некоторые высокопоставленные политики из Социал-демократической партии пережили концентрационные лагеря - в том числе и более поздний соперник Аденауэра Курт Шумахер - и обладали политическим авторитетом для должности канцлера. Но у них не было достаточно большого числа сторонников, чтобы завоевать общественную поддержку, необходимую для осуществления безоговорочной капитуляции страны и сопутствующих ей наказаний - предварительных условий для завоевания доверия западных союзников.

В мае 1945 года американские войска, впервые оккупировавшие Кельн, восстановили Аденауэра в должности мэра, но после передачи города под власть Великобритании в результате Потсдамского соглашения возникла напряженность, и британцы уволили его через несколько месяцев. Хотя оккупационные власти временно отстранили его от политической деятельности, Аденауэр спокойно сосредоточился на создании политической базы для подготовки к восстановлению немецкого самоуправления.

В декабре 1945 года Аденауэр принял участие в собрании по созданию новой партии под влиянием как католического, так и протестантского христианства. На собрании присутствовали бывшие члены католической партии Центра, с которой Аденауэр был связан, будучи мэром Кельна, а также консервативной Немецкой национальной народной партии и либеральной Немецкой демократической партии. Многие из них выступали против Гитлера, а некоторые за свое сопротивление были заключены в тюрьму. У группы не было четкого политического направления и доктрины; действительно, тон дискуссий на этой первой встрече был скорее социалистическим, чем классически либеральным. Отчасти из-за возражений Аденауэра вопрос о первых принципах был отложен в сторону, и группа просто остановилась на своем названии: Христианско-демократический союз.

В следующем месяце Аденауэр помог привить ХДС свою политическую философию как партии демократии, социального консерватизма и европейской интеграции, отвергающей недавнее прошлое Германии, а также тоталитаризм в любой форме. На съезде важных членов ХДС в британской оккупационной зоне в Херфорде (Вестфалия) в январе 1946 года Аденауэр подробно изложил эти принципы и укрепил свое лидерство в зарождающейся партии.

Первое публичное выступление Аденауэра после окончания войны 26 марта 1946 года стало преддверием его последующего политического лидерства. Критикуя поведение Германии при Гитлере, Аденауэр спросил многотысячную аудиторию в сильно поврежденном главном зале Кельнского университета, как стало возможным, что нацисты пришли к власти. По его словам, тогда они совершили "великие преступления", и немцы смогут найти путь к лучшему будущему, только примирившись со своим прошлым. Такие усилия необходимы для возрождения их страны. С этой точки зрения, отношение Германии после Второй мировой войны должно было быть противоположным ее реакции на Первую. Вместо того чтобы снова предаваться жалкому национализму, Германия должна была искать свое будущее в объединяющейся Европе. Аденауэр провозгласил стратегию смирения.

Высокий и внешне невозмутимый, Аденауэр имел тенденцию говорить кратко, хотя и смягченную лилейным тоном Рейнской области, более примирительным, чем прусская речь, в которой, по словам Марка Твена, предложения маршируют в разговоре, как военные формирования. (Рейнская область имела самостоятельную историю, пока не была приобретена Пруссией в 1814-15 годах). В то же время он излучал жизненную силу и уверенность в себе. Его стиль был противоположностью кричащей харизматичности эпохи Гитлера и стремился к спокойному авторитету поколения до Первой мировой войны, которое действовало, руководствуясь сдержанностью и общими ценностями.

Все эти качества, а также авторитет, приобретенный им за десятилетие демонстративного отстранения от Гитлера, сделали Аденауэра наиболее очевидным кандидатом на роль лидера новой демократической партии. Но он не гнушался практическими маневрами для достижения своей цели. Первое заседание ХДС было организовано так, что во главе стола стоял один стул. Аденауэр подошел к нему и объявил: "Я родился 5 января 1876 года, так что я, вероятно, самый старый человек здесь. Если никто не возражает, я буду считать себя президентом по старшинству". Это вызвало как смех , так и согласие; с этого момента он руководил партией более пятнадцати лет.

Программа ХДС, в разработке которой Аденауэр сыграл ключевую роль, призывала немцев отказаться от своего прошлого и принять дух обновления, основанный на христианских идеалах и демократических принципах:

Прочь лозунги ушедшего времени, прочь усталость от жизни и государства! Одни и те же трудности заставляют всех нас работать. Было бы предательством по отношению к собственной семье и немецкому народу погрузиться сейчас в нигилизм или безразличие. ХДС обращается ко всем тем силам, которые вновь готовы опираться на непоколебимую уверенность в добрых качествах немецкого народа и несгибаемую решимость сделать христианскую идею и высокий идеал истинной демократии основой обновления.

На протяжении всего времени Аденауэр постоянно осознавал - возможно, одержимый - возможность трагедии. Германия, по его мнению, не была достаточно сильна морально или материально, чтобы стоять самостоятельно, и любая попытка сделать это закончилась бы катастрофой. Находясь в центре континента, новая Германия должна была отказаться от многих своих прежних стратегий и взглядов - особенно от оппортунистического манипулирования своим географическим положением и прусской склонности к хорошим отношениям с Россией. (Пруссия - корень немецкого милитаризма - была официально упразднена как государство в составе Германии союзниками в 1947 году). Германия Аденауэра вместо этого укрепила бы свою демократию внутри страны в католических регионах и экуменических христианских ценностях, а на международном уровне - в федерации с Западом, особенно в связях с Соединенными Штатами в сфере безопасности.

Нетронутый воздушными атаками военного времени, буколический университетский городок Бонн был выбран в качестве временной столицы ФРГ до воссоединения, когда столицей вновь станет Берлин. Это было также личное предпочтение Аденауэра, расположенное недалеко от его родной деревни Роендорф и вдали от политической суматохи. Аденауэр смог повлиять на выбор Бонна в сентябре 1948 года - до того, как стал канцлером - благодаря своему влиянию как лидера ХДС и президента Парламентского совета, группы немецких политических деятелей, которым союзники поручили спланировать политическую эволюцию и разработать новую конституцию, или Основной закон. Позже он шутил, что убедил совет одобрить Бонн только потому, что Рёндорф был слишком мал (население менее 2000 человек), чтобы служить столицей. Он также, менее шутливо, отверг гораздо более космополитичный Мюнхен из-за репутации Баварии, склонной к импульсивной сентиментальности, и, как он с сожалением заметил, потому что столица не должна располагаться бок о бок с картофельными полями. Аденауэр также с презрением относился к таким крупным городам, как Франкфурт, где в 1848 году недолго просуществовал парламент, где перспективы демократии могли быть искажены общественными демонстрациями и беспорядками.

Восстановление гражданского порядка и инаугурация канцлера

В 1946 году началось медленное восстановление Германии. Выборы проводились на все более высоких уровнях управления, восстанавливая структуры и постепенно перекладывая политическую ответственность на самих немцев. В январе 1947 года США и Великобритания разработали общую экономическую политику для своих зон. В следующем году к ним присоединилась Франция, в результате чего образовалась "тризона". Экономист Людвиг Эрхард был назначен директором Экономического совета и руководил плавным переходом на новую валюту - дойчмарку. Вместе с этим он отменил контроль над ценами и рационирование. Смелая экономическая политика Эрхарда способствовала восстановлению экономики, что в конечном итоге позволило провести политическую реконструкцию на основе конституции, одобренной союзными державами.

23 мая 1949 года - через четыре года после безоговорочной капитуляции - вступила в силу новая конституция Германии (Основной закон), и была официально создана Федеративная Республика, включающая три западные зоны. Германская Демократическая Республика, заменившая советскую оккупационную зону, будет официально образована несколькими месяцами позже.

Раздел Германии теперь отражал разделительные линии в Европе. Кульминацией процесса стали выборы в парламент, Бундестаг, в августе. 15 сентября бундестаг проголосовал за канцлера, который, согласно конституции, должен был получить абсолютное большинство голосов и мог быть смещен только абсолютным большинством голосов за назначенного преемника - стабилизирующая мера. Хотя Аденауэр был избран с перевесом всего в один голос (предположительно, свой собственный) в этом парламенте развалившегося государства, ему удалось выиграть четверо выборов подряд и пробыть у власти четырнадцать лет.

Однако суверенитет Германии оставался сильно ограниченным. Союзники, осуществлявшие верховную власть над оккупированной Западной Германией через своих верховных комиссаров, официально заявили , что немецкий народ будет "пользоваться самоуправлением в максимально возможной степени". Однако они определили ряд вопросов - от иностранных дел до "использования средств, продовольствия и других поставок" - по которым три верховных комиссара и другие оккупационные власти будут иметь окончательное право голоса. Оккупационный статут, из которого взяты приведенные выше цитаты и который был принят за две недели до создания Федеративной Республики в мае, стоял выше Основного закона. Связанный с ним документ, Рурский статут, устанавливал контроль союзников над одноименным промышленным центром и определял критерии для демонтажа немецкой промышленности в счет репараций. Другая промышленная база - долина реки Саар - получила особый автономный статус на сравнительно ранней стадии.

Напряжение между сохранением власти союзников и восстановлением самоуправления Германии было особенно очевидно 21 сентября 1949 года, когда три верховных комиссара собрались в Бонне, чтобы приветствовать Аденауэра как нового канцлера Федеративной Республики и первого законного преемника Гитлера. Перед началом церемонии Аденауэр заявил, что не будет оспаривать раздел Германии и ущемление ее суверенитета различными договорами, навязанными союзниками в качестве цены за безоговорочную капитуляцию. Но он воспользовался случаем инаугурации, чтобы продемонстрировать, что сделает это с достоинством и самоуважением. За границей красной ковровой дорожки, где собрались высокие комиссары, для него было отведено место. С началом церемонии, в нарушение протокола, Аденауэр покинул свое место и переместился на ковер рядом с высокопоставленными комиссарами - это свидетельствовало о том, что новая Федеративная Республика будет настаивать на равном статусе в будущем, даже принимая последствия прошлых проступков Германии.

В краткой речи о принятии Аденауэр подчеркнул, что, будучи канцлером, он принял Оккупационный статут и другие ограничения суверенитета. Подчинение Германии его положениям, отметил он, сочеталось в статуте с ее разделом; в знак признания принятия этих жертв он призвал верховных комиссаров применять положения различных статутов "либерально и великодушно" и использовать пункты, допускающие изменения и развитие, которые могут позволить немецкому народу со временем достичь "полной свободы".

Стержнем его речи о принятии был не призыв победителей к великодушию, а беспрецедентное видение Аденауэром новой Европы , к которой он обязывал новую Германию. Отвергая любой возврат к национализму или мотивам довоенной Европы, Аденауэр изложил аргументы в пользу создания "позитивной и жизнеспособной европейской федерации", призванной преодолеть узконационалистическую концепцию государств, преобладавшую в XIX и начале XX века... Если мы сейчас обратимся к истокам нашей европейской цивилизации, рожденной христианством, то мы не сможем не преуспеть в восстановлении единства европейской жизни во всех областях деятельности. Это единственная эффективная гарантия сохранения мира.

Речь Аденауэра подразумевала глубокую трансформацию его страны. В контексте безоговорочной капитуляции это был также проницательный призыв к равенству с победителями - единственное подобное требование, доступное Германии.

Речь также открыла более фундаментальные перспективы. Новый канцлер одновременно признавал бессрочное (возможно, постоянное) разделение своей страны и провозглашал внешнюю политику в партнерстве с иностранными державами, которые теперь ее оккупировали. Признавая покорность Германии, он одновременно провозглашал национальные цели федерации с историческими противниками его страны в Европе и союза с Соединенными Штатами.

Аденауэр выдвигал эти дальновидные идеи без риторических изысков. Обязанности наций, как он их рассматривал, сами себя оправдывали; ораторское приукрашивание могло лишь отвлечь от этого базового понимания. Ненавязчивый стиль Аденауэра также указывал на роль, которую он предвидел для новой Германии в формировании новой Европы на основе консенсуса.

Более чем за столетие ни один европейский лидер не сталкивался с проблемой возвращения своей страны в международный порядок. Франция потерпела полное поражение в конце наполеоновских войн, а ее столица была оккупирована иностранными войсками, но национальное единство Франции не было нарушено, и послевоенный Венский конгресс принял Талейрана как старшего представителя Франции с равными правами исторического государства. Конрад Аденауэр решал сопоставимую задачу в гораздо более сложных условиях. Его соседи не принимали его страну как равную. Для них Германия все еще была "на испытательном сроке".

Для деморализованного, побежденного общества переход к восстановлению демократического суверенитета представляет собой один из самых трудных вызовов государственного управления. Победители неохотно предоставляют бывшему врагу законные полномочия, а тем более возможности для восстановления своей силы. Проигравший оценивает прогресс по степени и скорости, с которой он может восстановить контроль над своим будущим. Аденауэр обладал внутренними ресурсами, чтобы преодолеть эти противоречия. Его стратегия смирения состояла из четырех элементов: принятие последствий поражения, восстановление доверия победителей, построение демократического общества и создание европейской федерации, которая преодолела бы исторические разногласия в Европе.

Путь к новой национальной идентичности

Аденауэр считал укрепление связей с Западом и особенно с Соединенными Штатами ключом к восстановлению места Германии в мире. В своих мемуарах Дин Ачесон с энтузиазмом описывал свою первую встречу с Аденауэром в качестве государственного секретаря США в 1949 году:

Я был поражен воображением и мудростью его подхода. Его большой заботой была полная интеграция Германии в Западную Европу. Действительно, он отдавал этой цели приоритет перед воссоединением несчастной разделенной Германии и понимал, почему ее соседи могут рассматривать это как почти предварительное условие для воссоединения... Он хотел, чтобы немцы были гражданами Европы, сотрудничали, особенно с Францией, в развитии общих интересов и мировоззрения и в похоронении соперничества последних нескольких столетий... Они должны играть ведущую роль в возрождении Европы.

Соединенные Штаты сыграли важную роль в поддержке этих целей с помощью плана экономического возрождения. 5 июня 1947 года генерал Джордж К. Маршалл, предшественник Ачесона на посту государственного секретаря и бывший начальник штаба армии, сформулировал его в Гарвардском университете:

Наша политика направлена не против какой-либо страны или доктрины, а против голода, нищеты, отчаяния и хаоса. Ее целью должно быть возрождение работающей экономики в мире, чтобы позволить возникновение политических и социальных условий, в которых могут существовать свободные институты.

Аденауэр воспринял речь Маршалла и последующий официальный план как повод для согласия с Рурским соглашением 1949 года, одним из других средств, с помощью которых союзники сохранили контроль над немецкой промышленностью. Он интерпретировал план Маршалла как тормоз на вымогательство у Германии, но, что более важно, как первый шаг к федерализации Европы:

Если [Рурский статут] используется как инструмент для удержания немецкой экономики, то план Маршалла - это нонсенс.... Если же Рурский статут будет использоваться как инструмент в немецких и европейских интересах, если он будет означать начало нового экономического порядка в Западной Европе, то он может стать многообещающей отправной точкой для европейского сотрудничества.

Ирония судьбы заключалась в том, что Социал-демократическая партия Германии (СДПГ) под руководством Курта Шумахера теперь стала главным внутренним оппонентом Аденауэра. СДПГ имела глубокую историю приверженности демократии, восходящую к созданию немецкого государства; но в имперский период она была изолирована от руководящих групп, поскольку, будучи марксистской партией, она не считалась надежно националистической. Ее нынешний лидер Шумахер, страдающий нездоровьем в результате более чем десятилетнего заключения при Гитлере, убедил себя в том, что его партия никогда не выиграет послевоенные выборы, если не утвердит себя в качестве национальной по своим целям. Поэтому он выступил против аденауэровской стратегии реставрации с подачи: «Как народ мы должны делать немецкую политику, что означает политику, которая не определяется иностранной волей, а является продуктом воли нашего народа». Своеобразный популизм стал настойчивым требованием Шумахера. Однако, понятное с точки зрения истории СДПГ, оно было несовместимо ни с безоговорочной капитуляцией, ни с европейским опытом Германии при Гитлере.

Аденауэр разделял демократические принципы СДПГ, но его принятие демократии имело и стратегическое обоснование. Он был намерен превратить покорность в добродетель и считал, что временное неравенство условий является предпосылкой для равенства статуса. Во время парламентских дебатов в ноябре 1949 года он подчеркнул это, выкрикнув (что было для него крайне необычно): Как вы думаете, кто проиграл войну? Подчинение было единственным путем вперед: 'Союзники сказали мне, что демонтаж заводов будет остановлен только в том случае, если я удовлетворю желание союзников обеспечить безопасность', - объяснил он, прежде чем язвительно спросить: Неужели Социалистическая партия хочет, чтобы демонтаж продолжался до самого конца?

Другой основной целью Аденауэра было примирение с Францией. Аденауэр впервые встретился с Робертом Шуманом, тогдашним министром иностранных дел Франции, в 1948 году. В то время политика Франции была направлена на то, чтобы вывести из строя немецкое промышленное производство и передать Саарский регион под контроль Франции . Аденауэр переосмыслил проблему; конечная задача была не стратегической или финансовой, а политической и этической. В июле 1949 года, перед тем как стать канцлером, он продолжил эту тему в письме Шуману:

По моему мнению, любые экономические преимущества, полученные [другой] страной в результате выделения ей демонтированных заводов, ничтожно малы по сравнению с тем огромным ущербом, который наносится моральному состоянию немецкого народа... Я умоляю Вас, поскольку Вы так высоко цените вопрос примирения между Францией и Германией и принцип европейского сотрудничества, найти пути и средства для прекращения этих совершенно непонятных мер.

На родине Аденауэр подчеркивал, что сотрудничество с различными карательными мерами союзников является единственно разумным курсом. 3 ноября 1949 года он дал интервью немецкому еженедельнику Die Zeit:

Если мы просто покажем негативную реакцию на устав Рура и Рурское управление, Франция интерпретирует это как признак немецкого национализма, как акт неповиновения, отвергающий любую слежку. Такое отношение будет выглядеть как пассивное сопротивление против безопасности как таковой. А этого, прежде всего, следует избегать.

Подход Аденауэра оказался эффективным. Позже в том же месяце союзники предложили ему провести переговоры о новых отношениях с оккупационной администрацией, сократив число заводов, подлежащих демонтажу, и наметив путь к вступлению Германии в Совет Европы, который был основан в том же году. 24 ноября он представил новое соглашение бундестагу, в котором все еще бушевал национализм. Шумахер был настолько увлечен, что назвал Аденауэра "канцлером союзников". Шумахер был исключен из парламента за это оскорбление, но вскоре восстановлен в должности и тут же возобновил свои нападки. В ответ Аденауэр подчеркнул, что смирение - это путь к равенству:

Я считаю, что во всем, что мы делаем, мы должны четко понимать, что мы, в результате полного краха, остались без власти. Нужно четко понимать, что в переговорах, которые мы, немцы, должны вести с союзниками, чтобы постепенно все больше и больше овладевать властью, психологический момент играет очень большую роль. Нельзя с самого начала требовать и ожидать доверия. Мы не можем и не должны предполагать, что с другими внезапно произошла полная перемена в настроении по отношению к Германии, но что вместо этого доверие может быть восстановлено только медленно, шаг за шагом.

Подход Аденауэра был более тепло встречен соседями Германии, чем его внутренними критиками. В марте 1950 года Совет Европы пригласил Федеративную Республику вступить в него, хотя и только в качестве ассоциированного члена. В меморандуме своему кабинету Аденауэр призвал к вступлению, несмотря на дискриминационный статус: «Это пока единственный путь. Я должен предостеречь Германию от одиозного обвинения в том, что она свела европейские переговоры на нет».

Три месяца спустя Роберт Шуман, стремясь привязать Германию к Франции, выдвинул план, который должен был заменить Рурскую администрацию. Опубликованный 9 мая 1950 года, план Шумана должен был привести к созданию Европейского объединения угля и стали (ЕОУС), внешне представляющего собой общий рынок этих товаров, но его основная цель была политической. С таким соглашением, заявил Шуман, "война между Францией и Германией становится не просто немыслимой, а материально невозможной".

На пресс-конференции Аденауэр одобрил план в аналогичных выражениях, заявив, что он "создал подлинную основу для устранения всех будущих конфликтов между Францией и Германией". На встрече с Жаном Монне, генеральным комиссаром Национальной комиссии по планированию Франции, а затем первым президентом (1952-5 гг.) Высшего органа ЕКЦБ, Аденауэр подтвердил слова Шумана: «Различные правительства, участвующие в реализации плана, должны быть озабочены не столько своими техническими обязанностями, сколько своей моральной ответственностью перед лицом больших надежд, которые вызвало это предложение». В письме Шуману от 23 мая 1950 года Аденауэр вновь подчеркнул нематериальные цели: На самом деле, мы добьемся успеха только в том случае, если не позволим нашей работе руководствоваться исключительно техническими и экономическими соображениями, а поставим ее на этическую основу.

План Шумана ускорил вступление Германии в объединяющуюся Европу. Как сказал Аденауэр в своей речи в феврале 1951 года в Бонне:

План Шумана служит [цели] построения единой Европы. По этой причине с самого начала мы с одобрением восприняли идею, лежащую в основе плана Шумана. Мы остались верны этой идее, несмотря на то, что иногда нам приходилось очень трудно.

Устав ЕКСК был парафирован 19 марта 1951 года. В январе следующего года Бундестаг ратифицировал его 378 голосами против 143. Бундесрат (верхняя палата, представляющая десять земель Федеративной Республики) продемонстрировал затянувшиеся национальные чувства Германии, призвав Аденауэра "обеспечить, чтобы Верховная комиссия союзников отменила все ограничения на производство чугуна и стали в Германии и чтобы Западный Берлин был прямо включен в территорию, охватываемую ЕЧЭС". В итоге Западный Берлин был включен в территорию ЕЧСК, а производство стали и угля в Германии выросло под эгидой нового сообщества. Более того, как и предлагал Шуман, ЕКСК официально заменила непопулярную (по крайней мере, в Германии) Рурскую администрацию.

Всего за два года после того, как Аденауэр стал канцлером, он добился участия Германии в европейской интеграции - и сделал это с помощью политики, направленной на преодоление прошлого Германии. Его мотивация, несомненно, была отчасти тактической и национальной, а также этической. Но тактика слилась со стратегией, а стратегия превратилась в историю.

Советский вызов и перевооружение

Советский Союз рассматривал восстановление западногерманской экономики и постепенное становление немецких политических институтов как прямой вызов. Коммунистическая угроза начала затмевать страх западных демократий перед возрождающейся Германией, когда в июне 1948 года Советский Союз блокировал пути доступа в Берлин из окружающей советской оккупационной зоны. Это стало вызовом договоренности четырех держав по управлению Берлином, которая была создана на Потсдамском саммите в 1945 году. В конце концов, воздушный мост США в Западный Берлин преодолел советский шантаж. Америка ясно дала понять, что не допустит развала Берлина и при необходимости прибегнет к военной эскалации, чтобы открыть пути доступа. В мае 1949 года Сталин отменил блокаду. 7 октября 1949 года Советский Союз превратил свою оккупационную зону в суверенное (хотя и сателлитное) государство, завершив раздел Германии.

В ходе этого процесса эскалации обязательств Соединенные Штаты и их союзники создали то, что стало основой американской политики: Организацию Североатлантического договора. В 1949 году Федеративная Республика была взята под защиту НАТО, что было равносильно односторонней американской гарантии ее территории, хотя она по-прежнему оставалась безоружной и технически не являлась членом организации. Но год спустя, в 1600 1950 году, вторжение Северной Кореи в Южную Корею убедило союзников в том, что они столкнулись с непреодолимым коммунистическим вызовом. Президент Трумэн, в ответ на просьбы европейцев, назначил генерала Дуайта Д. Эйзенхауэра верховным главнокомандующим НАТО. Генерал настаивал, что для обороны Европы требуется тридцать дивизий (примерно 450 000 солдат), число, которое не может быть достигнуто без участия Германии.

Союзники Америки по понятным причинам неоднозначно отнеслись к перспективе того, что та самая страна, от агрессии которой они пострадали несколькими годами ранее, теперь должна внести значительный военный компонент в оборону Запада. Поначалу лидеры Западной Европы настаивали на том, что войска, предназначенные для обороны Германии, должны поставляться другими странами. Но после размышлений - и под давлением Америки - большинство европейских лидеров согласились с тем, что оборона Германии не может быть обеспечена без немецкого военного вклада.

В своих мемуарах Аденауэр будет размышлять о том, как война в Корее положила конец остаткам политики ослабления Германии:

Соединенные Штаты были заинтересованы в том, чтобы Германия вновь стала сильной. Поэтому многочисленные примеры дискриминации, такие как Рурский статут, Оккупационный статут и положения о перевооружении Германии, могли носить лишь временный характер.

Аденауэр считал, что перевооружение Германии необходимо как для Европы, так и для восстановления политической идентичности Германии. Сначала он препятствовал публичным дебатам на эту тему, чтобы не мешать прогрессу в деле членства Германии в европейских институтах, но вскоре изменил свое мнение. По его мнению, доверие союзников может быть поколеблено, если Западной Германии нельзя будет доверить собственную оборону или она сама не будет доверять себе.

Перевооружение Германии было официально предложено Великобританией и США в августе 1950 года и быстро одобрено Германией. Франция отреагировала полусерьезным "Планом Плевена", который в октябре 1950 года предложил создать европейскую армию смешанной национальности, включая немецкие части. Был разработан проект договора, предусматривающий создание Европейского оборонного сообщества (EDC), в состав которого должен был войти интегрированный немецкий контингент. После того как Аденауэр ознакомил ключевых депутатов немецкого парламента с содержанием проекта договора , последовали ожесточенные споры. Шумахер дошел до того, что назвал договор "триумфом союзническо-клерикальной коалиции против немецкого народа".

В марте 1952 года, чтобы предотвратить создание европейского оборонного сообщества и перевооружение Германии, Сталин официально предложил объединение Германии на пяти условиях: (а) все оккупационные войска, включая советские, будут выведены в течение одного года; (б) объединенная Германия будет иметь нейтральный статус и не будет вступать ни в какие союзы; (в) объединенная Германия примет границы 1945 года - то есть линию Одер-Нейсе, которая представляла собой спорную послевоенную границу с Польшей; (г) экономика Германии не будет ограничена условиями, навязанными посторонними - другими словами, отмена Рурского статута, ограничивающего экономику Германии; и (д) объединенная Германия будет иметь право развивать свои собственные вооруженные силы. Эти предложения были адресованы западным союзникам, подчеркивая второстепенное положение Германии.

Было ли предложение Сталина искренним, или он пытался поставить Аденауэра в неловкое положение, маневрируя им так, чтобы казалось, что он предпочитает разделенную Германию внутри Европы объединенной, национальной, нейтральной Германии? По сути, Сталин просил Аденауэра отказаться от всего прогресса, достигнутого им на пути европейской интеграции, в обмен на объединение.

По современным данным, Сталин сделал это предложение только после того, как получил неоднократные заверения от своего министра иностранных дел, что оно будет отклонено. Тем не менее, это предложение поставило Аденауэра в трудное положение. Впервые после безоговорочной капитуляции вопрос об объединении страны был официально поставлен перед союзными державами и немецким народом. В Германии Шумахер утверждал, что нельзя упускать возможность для переговоров и что немецкий Бундестаг должен отказаться ратифицировать Европейское оборонное сообщество до тех пор, пока не будет изучена записка Сталина. Тот, кто одобряет ЕОУС в этих [нынешних] обстоятельствах, - утверждал он, - не может больше называть себя немцем.

Аденауэр стоял на своем. Он понимал, что переговоры могут зайти в тупик и перевести объединение Германии на идеологическую почву, на которой она будет стоять одна, и ее будут бояться все стороны. Если она будет действовать в одностороннем порядке, переговоры превратятся в поле боя, на котором европейцы будут вести междоусобную борьбу.

Чтобы избежать такого выбора, Аденауэр уклонился от публичной позиции по предложению Сталина, отложив его обсуждение до тех пор, пока концепция свободных выборов не будет принята всеми оккупационными странами и включена в конституцию объединяющейся Германии. В то же время он выступал за ратификацию Договора о ЕДК во имя общей обороны союзников.

Такой подход положил начало тому, что министр иностранных дел Великобритании Энтони Иден назвал "битвой нот". Аденауэра поддержал Эйзенхауэр, который в то время был кандидатом в президенты Соединенных Штатов и до 30 мая 1952 года оставался верховным главнокомандующим НАТО. Великобритания и Франция, больше обеспокоенные перспективой нейтральной Германии, чем советским давлением, согласились на гамбит Аденауэра. Консенсус был выражен в нотах союзников, направленных в Кремль 25 марта и 13 мая, которые требовали проведения свободных выборов как в Западной, так и в Восточной Германии в качестве прелюдии к объединению. Советский ответ от 24 мая утверждал, что ноты союзников затормозили любую возможность объединения Германии "на неопределенный срок".

С новой настоятельной необходимостью продемонстрировать потенциал европейского проекта, теперь уже за счет очевидного объединения Германии, 26 мая 1952 года Аденауэр подписал договорные соглашения о Европейском оборонном сообществе. Но многие во Франции по-прежнему не желали примириться с тем, чтобы делить армию с нацией, с которой их страна вела войны в каждом поколении, начиная с XVI века, которая разрушила часть их страны в Первой мировой войне и оккупировала всю ее во Второй. Через два года после заключения соглашения, 30 августа 1954 года, Национальное собрание Франции отказалось ратифицировать EDC - и одновременно отбросило план Плевена.

Назвав это "черным днем для Европы", Аденауэр выразил свою озабоченность представителям Люксембурга и Бельгии:

Я твердо убежден, на 100 процентов убежден, что национальная армия, к которой нас принуждает [премьер-министр Франции Пьер] Мендес-Франс, будет представлять большую опасность для Германии и Европы. Когда меня уже не будет под рукой, я не знаю, что станет с Германией, если только нам еще удастся вовремя создать Европу.

Из-за этих предчувствий Аденауэр отказался от проекта EDC и лично вел секретные переговоры с союзниками о контурах немецкой национальной армии.

Американское лидерство оказалось решающим. Избранный президентом в ноябре 1952 года, Эйзенхауэр решил, что объединение Европы и ее совместная оборона, включая Федеративную Республику Германия, является, по словам одного историка, ключом, открывающий решение сразу нескольких проблем, и, что самое важное, обеспечивающий тип "двойного сдерживания". Советский Союз можно было не пускать в Европу, а Германию - удерживать в Европе, при этом ни одна из сторон не могла доминировать на континенте.

Вместе с министром иностранных дел Великобритании Иденом Эйзенхауэр добился внесения изменений в Договор об ОДК, которые позволили создать немецкую армию. Менее чем через десять лет после безоговорочной капитуляции НАТО будет состоять из объединенных национальных сил, включая силы Германии.

Поездка Аденауэра в Вашингтон в 1953 году стала кульминацией этих усилий. 8 апреля он посетил Могилу Неизвестного солдата. Над Арлингтонским национальным кладбищем был поднят немецкий флаг - черно-красно-золотой триколор Федеративной Республики, а не черный меченосный орел Пруссии или свастика Тысячелетнего рейха. Когда канцлер шел к могиле, прозвучал салют из двадцати одного орудия - сцена, которой Аденауэр закончит том своих мемуаров 1945-53 годов:

Американский оркестр исполнил национальный гимн Германии. Я видел, как по лицу одного из моих спутников текли слезы, и я тоже был глубоко тронут. Это был долгий и тяжелый путь от полной катастрофы 1945 года до этого момента 1953 года, когда на национальном кладбище США звучал немецкий гимн.

Аденауэр восстанавливал вооруженные силы Германии на протяжении всех оставшихся лет пребывания у власти, не воскрешая исторический прерывистый милитаризм Германии. К началу 1964 года общая численность Бундесвера достигла 415 000 офицеров и рядовых. Один историк описывает его как "острие копья" альянса НАТО и "стержень" обороны Западной Европы от обычного советского нападения. Более того, армия стала опорой для возвращения ФРГ в международную дипломатию - ощутимый знак того, что новая Германия пользовалась доверием Атлантического альянса и была ответственным участником общей обороны.

Аденауэр использовал политический капитал, накопленный во время создания НАТО, для достижения своей основной цели - положить конец оккупации Германии . Чтобы добиться полноправного членства в НАТО и приступить к демонтажу оккупационного статута, Аденауэр согласился в 1954 году отложить решение вопроса о территории Саар - которую Париж стремился сохранить в качестве нейтрального протектората под французской оккупацией - до 1957 года. Потребовались сложные парламентские маневры, чтобы склонить Бундестаг к ратификации обоих договоров в феврале 1955 г.

Когда 5 мая 1955 года договоры вступили в силу, Федеративная Республика вновь стала суверенным государством. Если шестью годами ранее избрание Аденауэра было ратифицировано верховными комиссарами союзников, то теперь они приняли свой собственный роспуск. Аденауэр стоял на ступенях своего офисного комплекса - дворца Шаумбург - и наблюдал, как над правительственными зданиями в Бонне поднимается немецкий флаг. Первая великая задача Аденауэра - обеспечить мирное, быстрое и дружественное завершение оккупационного статута - была выполнена.

Два дня спустя, чтобы символизировать приверженность своей страны полному партнерству в Европе и Атлантическом альянсе, Аденауэр возглавил делегацию в Париже, где Германия получила равный статус в НАТО. За шесть судьбоносных лет Аденауэр провел свою страну от послевоенного раздела, ограничений по Оккупационному статуту и репараций до участия в Европейском сообществе и полноправного членства в НАТО. Стратегия смирения достигла своей цели - равенства в новой структуре Европы, которую ознаменовала инаугурация Аденауэра.

Неразрывное прошлое: Возмещение ущерба еврейскому народу

Этическая основа внешней политики, на которую опирался Аденауэр в отношениях Германии с западными союзниками, была особенно сложной в отношении еврейского народа. Преступления нацистов против евреев были уникальными по своему размаху, жестокости и целеустремленности. Около шести миллионов человек, более трети еврейского населения мира, были убиты в ходе методично спланированной и осуществленной политики массового уничтожения.

Ближе к концу войны западные союзники отнесли нацистские преступления к категориям автоматического ареста, который должен был осуществляться сотрудниками разведки союзников и частично основываться на звании обвиняемого преступника в нацистской партии. К началу оккупации такая категоризация преступлений применялась к десяткам тысяч людей. По мере того, как правительство постепенно переходило под контроль Федеративной Республики, процесс денацификации становился внутриполитической проблемой Германии. Аденауэр считал репарации еврейскому народу моральным долгом, а также безоговорочно отвечал национальным интересам Германии; его приверженность процессу денацификации была более непрозрачной, поскольку он также возглавлял ХДС и в этом качестве прекрасно понимал, что жесткие меры повлияют на значительную часть избирателей.

Поэтому Аденауэр ограничил процесс денацификации политически управляемым числом и выступал не столько за возмездие, сколько за внутреннее примирение и компенсацию выжившим жертвам Холокоста. На практике это означало, что расследование военных преступлений было направлено в первую очередь на высокопоставленных бывших нацистов или на чиновников, чьи конкретные преступления могли быть доказаны в суде. Это, конечно, допускало широкий диапазон двусмысленности, иллюстрацией чему служит тот факт, что Ганс Глобке - разработчик Нюрнбергских расовых законов - стал начальником штаба Аденауэра. В то же время Аденауэр никогда не отступал от утверждения моральных обязательств, наложенных на Германию нацистским прошлым. Поэтому, как символ раскаяния и как мост к справедливости и примирению с еврейским народом, он обязал Федеративную Республику обсудить вопрос о репарациях с еврейскими лидерами, а также с Израилем, который он признавал как представителя всего еврейского народа.

В марте 1951 года правительство Израиля направило четырем оккупационным державам и двум правительствам Германии запрос о выплате репараций выжившим и наследникам на сумму 1,5 миллиарда долларов. Ни Советский Союз, ни Германская Демократическая Республика не ответили напрямую. Однако Аденауэр ответил от имени Федеративной Республики, выступив в Бундестаге 27 сентября 1951 года:

Во имя немецкого народа ... были совершены невыразимые преступления, которые требуют морального и материального возмещения [Wiedergutmachung]. Эти преступления касаются ущерба, нанесенного отдельным лицам, а также еврейской собственности, владельцев которой уже нет в живых... Первые шаги на этом уровне уже сделаны. Многое еще предстоит сделать. Правительство Федеративной Республики будет поддерживать скорейшее принятие закона о реституции и его справедливое исполнение. Часть идентифицируемой еврейской собственности должна быть возвращена. За этим последует дальнейшая реституция.

Теперь долг Германии, продолжал Аденауэр, решить этот вопрос, чтобы "облегчить путь к внутреннему очищению".

Закон о репарациях прошел Бундестаг 18 мая 1953 года. Четырнадцать членов Коммунистической партии отклонили его, апеллируя к немецкому национализму. Социал-демократическая партия поддержала репарации единогласно. Для правительства результат был более неоднозначным: 106 членов парламента от коалиции, возглавляемой ХДС, проголосовали "за"; 86, в основном от консервативного баварского крыла ХДС, воздержались.

Несмотря на эти парламентские оговорки, Аденауэр достиг своей цели. Историк Джеффри Херф подытожил выгоды, полученные Израилем от Германии:

Западногерманские поставки в Израиль судов, станков, поездов, автомобилей, медицинского оборудования и прочего составили от 10 до 15 процентов годового израильского импорта. Согласно отчетам Федеративной Республики, реституционные выплаты отдельным лицам, пережившим нацистские политические, расовые и религиозные преследования, большинство из которых были евреями, составили 40,4 млрд. марок к 1971 году, 77 млрд. марок к 1986 году, около 96 млрд. марок к 1995 году, и в целом составят около 124 млрд. марок.

Тем не менее, граждане Израиля были глубоко разделены по поводу перспективы принятия "кровавых денег" в качестве своего рода компенсации за геноцидную резню. Дебаты в Кнессете, израильском парламенте, проходили в ожесточенной борьбе и сопровождались уличными демонстрациями. На протяжении всего времени Аденауэр поддерживал личные контакты с Нахумом Гольдманом, основателем Всемирного еврейского конгресса.

Федеративная Республика установит полные дипломатические отношения с Израилем в 1965 году, через два года после ухода Аденауэра со своего поста. В следующем году Аденауэр посетил Израиль, где к тому времени проживало около 150 000 человек, переживших Холокост, в качестве частного лица. По прибытии он сказал: «Это один из самых торжественных и прекрасных моментов в моей жизни... Никогда не думал, когда стал канцлером, что однажды меня пригласят посетить Израиль».

Несмотря на это открытие, визит стал поводом для вспышки напряженности - возможно, неудивительной - между девяностолетним Аденауэром и премьер-министром Израиля Леви Эшколем. «Мы не забыли и никогда не забудем, - сказал Эшколь Аденауэру на ужине, который он давал в честь немецкого государственного деятеля, — ужасный Холокост, в котором мы потеряли 6 000 000 наших людей». Германо-израильские отношения не могут быть нормальными». Он добавил, что репарации Германии Израилю были "только символическими" и не могли "стереть произошедшую трагедию". Аденауэр ответил: "Я знаю, как трудно еврейскому народу забыть прошлое, но если вы не признаете нашу добрую волю, ничего хорошего из этого не выйдет".

Самые запоминающиеся кадры пребывания Аденауэра в Израиле были сделаны во время (для всех участников) трогательного визита в Яд Вашем, израильский мемориал и музей Холокоста, расположенный на западном склоне горы Герцля в Иерусалиме. Соблюдая достойное молчание, Аденауэра провели в Камеру памяти - пещерный, тускло освещенный зал с крышей, напоминающей полог палатки, - где его пригласили зажечь огонь и возложить венок к мемориалу неизвестным жертвам лагерей смерти. Неожиданно получив значок с надписью на иврите "помни", он ответил: «Даже без этого значка я никогда не смог бы забыть».

Два кризиса: Суэцкий и Берлинский

Для Аденауэра окончание оккупации и включение Германии в европейский и международный порядок стало кульминацией исторических усилий. Но история не дает передышки. Через год после восстановления суверенитета Германии в 1955 году ближневосточный конфликт бросил вызов предпосылкам, лежащим в основе Альянса НАТО.

В конце октября 1956 года Аденауэр был потрясен решением США выступить соавтором резолюции Генеральной Ассамблеи ООН, осуждающей франко-британскую военную операцию по отмене национализации Египтом Суэцкого канала. Аденауэр предполагал, что Альянс по определению будет защищать основные интересы каждого члена. Теперь же официальная оппозиция США Великобритании и Франции в ООН отделяла Америку от ее ключевых союзников, в то время как они участвовали в военных действиях в том, что они считали своими национальными интересами. Может быть, при каких-то будущих обстоятельствах другие страны - и особенно Германия - постигнет подобная участь?

Аденауэр выбрал случай рутинного визита в Париж в ноябре 1956 года для обсуждения Евратома (Европейского сообщества по атомной энергии), чтобы выразить это мнение - хотя и в очень узком кругу, включая премьер-министра Франции Ги Молле и министра иностранных дел Кристиана Пино. Поезд Аденауэра прибыл в Париж 6 ноября, через день после того, как премьер Булганин из Советского Союза, главный покровитель и поставщик оружия режиму Насера, пригрозил ракетными ударами по Великобритании и Франции, если они продолжат военные операции вдоль Суэцкого канала.

Французское правительство встретило Аденауэра с необычной теплотой. Рота Гражданской гвардии отдала салют. Прозвучали два национальных гимна. Один из членов свиты Аденауэра описал эту сцену:

Канцлер принял салют, как статуя, неподвижно. Я подумал о сцене на Национальном кладбище в Арлингтоне под Вашингтоном [в 1953 году]. Даже самый твердолобый должен был быть тронут значимостью момента и его символизмом. В самый серьезный час, который Франция пережила после окончания войны, два правительства стояли плечом к плечу.

Во время поездки в Париж Аденауэр узнал об отказе Америки остановить бегство фунта стерлингов, что стало серьезным ударом для его британского союзника. Он был встревожен, но не до такой степени, чтобы поставить под сомнение значение НАТО. Напротив, он считал, что для Европы крайне важно поддерживать связи с Америкой. Альянс НАТО, по его мнению, является важнейшим компонентом безопасности каждой европейской страны. Он предостерег своих хозяев от публичной полемики с Соединенными Штатами, и особенно от любого вида ответных действий, даже словесных. Напротив, европейские союзники Америки должны укреплять сотрудничество внутри Европы:

Франция и Англия никогда не будут державами, сравнимыми с Соединенными Штатами и Советским Союзом. Не будет и Германия. Для них остается только один способ играть решающую роль в мире: объединиться, чтобы сделать Европу... Мы не можем терять время: Европа будет вам мстить".

Именно во время Суэцкого кризиса Аденауэр начал рассматривать необходимость использования европейской интеграции - и особенно франко-германских отношений - в качестве защиты от колебаний Америки.

Франция в течение десятилетия после возвращения де Голля на пост президента в 1958 году следовала этому предписанию, хотя (как мы увидим в следующей главе) де Голль не нуждался в немецком поощрении, чтобы двигаться в направлении европейской автономии. Франко-германские отношения действительно стали более интенсивными во время президентства де Голля после ночного визита Аденауэра в дом де Голля в Коломбей-ле-Де-Эглиз в сентябре 1958 года - приглашение, которое никогда не распространялось ни на одного другого иностранного лидера.

Через два года после Суэца сомнения Аденауэра в надежности Америки вновь появились, когда в ноябре 1958 года советский лидер Никита Хрущев поставил под сомнение статус Берлина. Хотя оккупационная власть четырех держав формально продолжала функционировать, Западный Берлин с 1957 года де-факто управлялся по законам Федеративной Республики; его правовая структура основывалась на свободных выборах, проводимых основными партиями ФРГ в оккупированных союзниками частях города. В восточной части Берлина Германская Демократическая Республика управлялась советским навязыванием. Пережиток контроля четырех держав позволял чиновникам Запада и Востока перемещаться по городу.

Ультиматум Хрущева западным союзникам, требовавший нового статуса Берлина в течение шести месяцев, бросил прямой вызов основам внешней политики Аденауэра и Атлантического альянса. Любое значительное изменение статуса Берлина под советской угрозой означало бы окончательное коммунистическое господство в городе и поставило бы под угрозу его видение построения Федеративной Республики под ядерным зонтиком союзников, особенно американских. Однако, хотя Хрущев и угрожал силой, у него не было уверенности в том, что он сможет осуществить ее в сроки, установленные его ультиматумом.

Эйзенхауэр умело отложил конфронтацию, втянув Хрущева в длительный, в основном процедурный обмен мнениями по вопросам, которые подразумевал его ультиматум, кульминацией которого стало приглашение советского лидера совершить личное турне по США в сентябре 1959 года. Премьер-министр Великобритании Гарольд Макмиллан придерживался аналогичной стратегии, посетив Москву в феврале 1959 года. Среди главных союзников только де Голль остался в стороне от этой стратегии, настаивая на отзыве советского ультиматума до начала переговоров.

Хрущев, не зная, как осуществить свои угрозы - или, по крайней мере, не желая столкнуться с военными последствиями - отозвал свой крайний срок в мае 1959 года. Во время своего визита в США он и Эйзенхауэр согласовали совместное коммюнике, содержащее фразу "все нерешенные международные вопросы [такие как Берлин] должны решаться не путем применения силы , а мирными средствами путем переговоров", что вызвало кратковременное потепление в американо-советских отношениях.

Несмотря на это соглашение, Хрущев продолжал упорно стремиться к изоляции и деморализации Германии Аденауэра. В мае 1960 года усилиями Хрущева был подготовлен саммит по Берлину, который должен был состояться в Париже среди лидеров четырех оккупационных держав - без Федеративной Республики, что подразумевало возможность того, что результаты могут быть навязаны Германии.

Саммит собирался по расписанию, когда вмешалась судьба или случайность. Американский самолет-шпион U-2 был сбит над Россией 1 мая 1960 года, и Хрущев использовал этот инцидент, чтобы потребовать от Америки извинений, прежде чем приступить к обсуждению вопросов по существу. Когда Эйзенхауэр отказался, Хрущев прервал встречу на высшем уровне, не подтвердив, однако, свою угрозу. Вопросы Берлина - и американской надежности - Аденауэр оставил для обсуждения с преемником Эйзенхауэра Джоном Кеннеди.

Три разговора с Аденауэром

По иронии судьбы, более чем через двадцать лет после бегства с семьей из нацистской Германии мне довелось участвовать в формировании долгосрочной американской политики в отношении этой страны - ныне входящей в Альянс НАТО - в качестве консультанта Белого дома Кеннеди.

Сначала в качестве академика в конце 1950-х годов, изучавшего историю Европы, а затем в качестве консультанта Белого дома в начале 1960-х годов я начал встречаться с официальными представителями иностранных правительств. Несмотря на мое восхищение лидерством Аденауэра, в этот период меня по-прежнему беспокоило влияние бурной политической культуры Германии на решения, навязанные ей холодной войной. Как я писал в меморандуме для президента Кеннеди в апреле 1961 года:

Страна, которая проиграла две мировые войны, пережила три революции, совершила преступления нацистской эпохи и видела, как ее материальные богатства дважды за одно поколение были уничтожены, обязательно страдает от глубоких психологических шрамов. Здесь царит атмосфера истерии, склонность к неуравновешенным поступкам. Один немецкий друг, писатель, сказал мне, что только Германия из всех крупных стран Европы не испытала заметного психологического шока после войны. Она сублимировала свои проблемы в бешеных усилиях по экономическому восстановлению. Но она остается кандидатом на нервный срыв.

Этот отрывок отражает нестабильную атмосферу, в которой действовал Аденауэр, и психологические проблемы его политики.

Впервые я встретился с Аденауэром в 1957 году во время академической поездки в Германию, и наши встречи продолжались до его смерти десять лет спустя. Последние несколько из десяти или около того встреч состоялись после его отставки в 1963 году, когда я стал сочувствующим слушателем его иногда меланхоличных размышлений о своей жизни и будущем своего народа в стране, которая - несмотря на окончание оккупации - казалось, была обречена на неопределенное время принимать британские, французские и американские армии, теперь уже в качестве сдерживающего фактора против советской агрессии.

Офис канцлера располагался во дворце Шаумбург, который когда-то был резиденцией рейнского аристократа девятнадцатого века. Сложный по тем меркам, он был слишком мал, чтобы вместить механизм современного бюрократическо-технологического государства. В кабинете канцлера преобладали мягкие кресла и диваны с минимумом видимой технической атрибутики; он имел характер скорее гостиной, чем центра власти. За исключением нескольких ключевых советников, оперативный персонал располагался в других местах Бонна, города, по правде говоря, слишком скромного, чтобы служить столицей крупного государства.

Авторитет Аденауэра отчасти проистекал из его личности, в которой достоинство сочеталось с силой. Его лицо, частично застывшее из-за травм, полученных в автомобильной аварии в сорокалетнем возрасте, и манера поведения, одновременно любезная и отстраненная, недвусмысленно говорили о том, что человек вступает в мир, руководствующийся принципами и не поддающийся лозунгам и давлению. Он говорил спокойно, лишь изредка разводя руками для акцента. Всегда хорошо подготовленный по современным вопросам, он никогда не обсуждал свою личную жизнь в моем присутствии. Не интересовался он и моей личной жизнью, хотя - учитывая непреходящую эффективность немецкой бюрократии - наверняка знал историю моей семьи и понимал, какими путями судьба направила каждого из нас.

Аденауэр обладал острым взглядом на характер, и его замечания иногда были сформулированы с сардонизмом. Во время обсуждения качеств сильного лидера он предостерег меня: "Никогда не путайте энергию с силой". В другой раз он ввел меня в свой кабинет как раз тот момент, когда другой посетитель, который недавно привлек внимание СМИ своим нападением на него, уходил. Мое удивление, наверное, было заметно по тому, как сердечно они расстались. Аденауэр начал разговор со слов: "Мой дорогой господин профессор, в политике важно хладнокровно наносить ответный удар".

Октябрь 1957 года

Первая беседа началась с отношений Запада с Советским Союзом. Аденауэр настаивал на том, что конфликт является фундаментальным и постоянным, и предостерег от уступок Советам или восточным немцам. Он сказал, что нынешний разделенный статус Берлина, хотя и сложный, но вполне приемлемый, добавив, что любое предложение советской стороны "изменить" или "улучшить" его направлено на ослабление западного единства и автономии Берлина - так же, как и хитроумное предложение Сталина об объединении пятью годами ранее.

Советский Союз также не был единственной угрозой, стоящей перед мировым порядком, каким его видел Аденауэр. Знаю ли я, спросил Аденауэр, что, по мнению серьезных наблюдателей, раскол между Китаем и Россией неизбежен? Перед лицом таких меняющихся вызовов, продолжал он, Запад должен проявлять особую осторожность, чтобы не ослабить себя межсоюзническими спорами. Поскольку открытый китайско-советский раскол не был широко распространенным ожиданием в то время, я воздержался от комментариев. Аденауэр предпочел расценить молчание как согласие. В своей вступительной беседе с президентом Кеннеди в 1961 году он повторил свое предостережение, добавив "и профессор Киссинджер согласен со мной".

Главной целью первой беседы Аденауэра со мной было выяснение надежности американской ядерной гарантии. В то время ядерному оружию было немногим более десяти лет, и никакой сопоставимый опыт в истории не мог служить прецедентом для одной страны, рискующей своими разрушениями ради другой. На ранней стадии существования альянса НАТО, по собственному признанию, не имела достаточных сил для обороны от обычных вооружений. Поэтому главным вопросом стало: возьмут ли Соединенные Штаты на себя ядерные риски?

Когда я утверждал, что в формирующемся мировом порядке Америка не будет делать различий между интересами союзников и своими собственными, Аденауэр вежливо, но твердо заметил, что во время Суэцкого кризиса всего за год до этого Америка не смогла отнестись к интересам даже своих главных союзников (Великобритании и Франции) в таком духе.

После того, как Аденауэр заговорил об этом, его беспокойство по поводу надежности США в ядерном вопросе становилось все более явным, что привело его к разработке изобретательных гипотетических сценариев, которые могли бы проверить решимость американского президента. Может ли, например, американский лидер пойти на риск ядерного опустошения в последние месяцы своего президентства? Или в трехмесячный промежуток между выборами и инаугурацией? Или после взрыва водородной бомбы над крупным американским городом? На данном этапе отношений между США и Германией вопросы Аденауэра, какими бы грубыми они ни были, были направлены, прежде всего, на успокоение. Я повторил стандартный американский ответ - безоговорочное подтверждение обязательств США. Но озабоченность Аденауэра ядерной стратегией становилась все более масштабной и интенсивной во всех наших последующих беседах.

Май 1961 - Гибкая реакция

Мой следующий разговор с Аденауэром состоялся 18 мая 1961 года, в изменившихся политических рамках. Джон Ф. Кеннеди, новый американский президент, был лидером, к которому Аденауэр не был подготовлен своим предыдущим опытом. Красноречивый, молодой и динамичный, с выдающейся службой на Тихом океане во время Второй мировой войны, Кеннеди представлял собой разрыв поколений со своими предшественниками, все из которых родились до Первой мировой войны. Проникнутый уверенностью "Величайшего поколения", Кеннеди начал направлять энергию и веру этого поколения в страну в проект достижения глобальных целей Америки. Хотя он провел время в Европе во время службы своего отца послом в Великобритании (1937-40) и неоднократно посещал Германию в качестве студента и сенатора, Кеннеди только начинал думать о том, как успокоить побежденную Германию, занятую одновременно восстановлением Европы и защитой своей политической структуры от советских угроз.

Кеннеди был вынужден проводить политику перед лицом растущего запаса советского ядерного оружия. Советский Союз впервые испытал ядерное оружие в 1949 году. К инаугурации Эйзенхауэра в 1953 году они создали около 200 единиц ядерного оружия; когда Кеннеди стал президентом в 1961 году, они обладали примерно 1500 боеголовками и начали разрабатывать межконтинентальные системы доставки - таким образом, возникли преждевременные опасения по поводу так называемого ракетного разрыва. Опасения оказались преувеличенными, поскольку в начале 1960-х годов Соединенные Штаты все еще были в состоянии одержать верх, нанеся первый упреждающий удар.

Аденауэр, со своей стороны, продолжал рассматривать Атлантический альянс как ключ к стратегическому и политическому будущему Германии. Но в Альянсе шли внутренние споры как по общим политическим целям, так и по общей военной стратегии. Как Аденауэр сказал мне в нашей предыдущей беседе, разногласия по поводу ядерной стратегии заключались в том, сможет ли Альянс всегда полагаться на почти рефлексивную американскую самоидентификацию с целями Альянса, когда союзникам будет угрожать агрессия.

Кеннеди и его советники, в первую очередь министр обороны Роберт Макнамара, пытались смягчить последствия такой головоломки с помощью доктрины гибкого реагирования, которая предусматривала создание различных порогов в бою, чтобы противники могли рассмотреть другие варианты ответа, кроме массированного возмездия. Но оружие было настолько колоссально разрушительным, что технический дизайн этих гипотетических сценариев оказался более убедительным, чем дипломатия, выдвинутая от его имени.

Министр обороны Германии Франц Йозеф Штраус стал ярым противником американской ядерной стратегии. Квинтэссенция баварца, многоречивый и страстный, с объемом, свидетельствующим о его наслаждении напитками своего региона, Штраус в разговоре со мной 11 мая, во время того же визита в Бонн, поднял вопрос о применимости "гибкого ответа" к берлинскому кризису. Сколько территории будет потеряно, спросил он, прежде чем будет достигнут "порог" ответа? Какова будет продолжительность "паузы"? Кто будет принимать решения на каждом из предусмотренных этапов, особенно на этапе перехода от обычных вооружений к ядерным? Он сомневается, что Америка сможет или захочет проводить такую сложную и неоднозначную политику. Другие немецкие участники встречи поддержали Штрауса, особенно начальник штаба вновь созданных вооруженных сил.

Аденауэр продемонстрировал влияние мышления Штрауса, открыв наш разговор, снова в своем кабинете во дворце Шаумбург, прямолинейным предложением: Вы, американцы, сильно погрешили против НАТО". Аденауэра оттолкнуло предложение США о том, чтобы союзники по НАТО разработали систему контроля над независимыми ядерными силами Великобритании и Франции и связали их в единую стратегию с помощью многосторонних сил. Как, спрашивал Аденауэр, можно ожидать, что страны, не имеющие собственного ядерного оружия, будут вносить разумные предложения? Штат генерального секретаря НАТО слишком мал и не знаком с ядерными вопросами, чтобы взять на себя такое задание. По его мнению, если мы действительно стремимся к ядерной координации, необходимо укрепить полномочия генерального секретаря и увеличить его штат.

Предложение Белого дома, на которое ссылался Аденауэр, было составлено с расчетом на то, что он и его окружение в силу своего незнания ядерной стратегии придут к выводу, что ответственность за нее должна оставаться за Америкой. Но Аденауэр пришел к неожиданному выводу, что возможности Европы по созданию автономных ядерных сил должны быть расширены.

Именно поэтому Аденауэр перешел к теме де Голля. Де Голль предупредил его, что Америка, несмотря на свои обещания, бросила Францию в Организации Объединенных Наций из-за Алжира так же, как она сделала это в 1956 году из-за Суэца. По словам Аденауэра, де Голль утверждал, что дипломатии, проводимой союзниками в отношении Берлина, не хватало решительности и направленности. Вместо того чтобы откладывать дела на потом, Америка должна смело взять на себя инициативу и категорически отвергнуть советские требования. Де Голль проинформировал его о разговоре между Эйзенхауэром и Хрущевым, который, по мнению Аденауэра, мог склонить Советский Союз к продолжению наступления, особенно учитывая мягкую позицию британского премьер-министра Макмиллана. Твердость была тем более необходима, что Аденауэр также был убежден, что Советы никогда не пойдут на самоуничтожение из-за Берлина.

Я ответил, повторив то, что сказал в нашей первой беседе: что, насколько я знаю американское мышление, свобода Берлина и Европы в целом рассматривается как неотделимая от нашей собственной. Это привело Аденауэра к вопросу о независимых ядерных силах Франции. Укрепляли ли они Союз? Были ли они необходимы? Я выразил свой скептицизм по поводу того, что Кремль будет интерпретировать самостоятельные французские ядерные силы как замену американским ядерным обязательствам. При этом Аденауэр позвал к нам министра иностранных дел Генриха фон Брентано и попросил меня повторить ему свои соображения. Как такой профессиональный военный, как де Голль, мог прийти к столь нереальным амбициям? Аденауэр пообещал обсудить это с ним во время их следующей встречи.

В следующем месяце опасения Аденауэра по поводу будущего германо-американских отношений усилились, когда Хрущев подтвердил берлинский ультиматум. В ответ Кеннеди мобилизовал подразделения Национальной гвардии и назначил генерала Люциуса Клея "личным представителем в ранге посла", фактически сделав его ключевым американским чиновником в Берлине. Хрущев еще больше обострил кризис 13 августа, построив стену через весь город, жестоко разделив его. Статус четырех держав в Берлине был уничтожен.

Параллельно с мерами по обеспечению военной готовности администрация Кеннеди разработала ряд политических предложений по передаче доступа к Берлину под юрисдикцию международного органа вместо четырех держав; он должен был состоять из равного числа уполномоченных НАТО и Варшавского договора (по восемь на каждого) - плюс три от нейтральных европейских стран. В этой схеме окончательное определение того, от чего зависит мир и война, было бы изъято у Атлантического альянса и передано в руки стран, которые объявили себя нейтральными, главным образом, чтобы отстраниться от решения повседневных вопросов. Это предложение так и не было официально рассмотрено, поскольку Аденауэр отказался рассматривать перспективу обмена американского контроля над путями доступа на контроль трех европейских нейтралов.

Другой набор идей по выходу из берлинского тупика предполагал принятие Германией линии Одер-Нейсе, которая в конце Второй мировой войны сократила довоенную территорию Германии почти на четверть. Аденауэр отверг и этот вариант, хотя на самом деле он был бы готов принять его в соответствующих рамках - например, в рамках соглашения об объединении Германии. По его мнению, изменение процедур доступа в Берлин, которые, как он считал, уже функционировали адекватно, не претендовало на столь крупную уступку. Прежде всего, постоянный поиск отдельных формул для переговоров изолировал Германию. Стратегия Аденауэра опиралась на политику сдерживания, разработанную Джорджем Кеннаном и реализованную государственными секретарями США Дином Ачесоном и Джоном Фостером Даллесом. Она предполагала, что советский блок в конечном итоге ослабнет, если будет ограничен собственными ресурсами и будет вынужден решать свои внутренние дилеммы. Это, по мнению Аденауэра, будет моментом для переговоров об объединении.

Февраль 1962 года - Кеннеди и Аденауэр

Во встречах между Кеннеди и Аденауэром присутствовал элемент меланхолии. Оба преследовали важные цели, но их политика исходила из противоположных отправных точек и искалась разными методами - выносливость Аденауэра, дипломатическая гибкость Кеннеди. Аденауэр вступил в должность на закате истории Германии; Америка, когда Кеннеди стал президентом, находилась на пике своего могущества и уверенности в себе. Аденауэр видел свою задачу в восстановлении демократических ценностей на основе христианской морали среди хаоса безоговорочной капитуляции; масштабные цели Кеннеди отражали неоспоримую веру в провиденциальную миссию Америки, основанную на ее исторических демократических ценностях и доминирующей силе. Для Аденауэра восстановление Европы предполагало подтверждение традиционных ценностей и истин; для Кеннеди это было утверждение веры в научный, политический и моральный прогресс в современном мире. Для успеха Аденауэра было необходимо стабилизировать душу Германии; для американского президента, и особенно для Кеннеди, целью была мобилизация существующего идеализма. То, что началось как историческое партнерство, постепенно стало напряженным в исполнении, поскольку американский идеализм переоценил дипломатическую гибкость, доступную Германии.

На пути к созданию Атлантического сообщества американские и немецкие цели шли параллельно. Структуры, сформированные в период творчества в конце 1940-х - начале 1950-х годов, основывались на общем видении в политической сфере и фактической американской монополии на ядерной арене. Но как только путь был пройден, и особенно под давлением повторных берлинских ультиматумов Хрущева, история потребовала своего; национальные интересы и даже национальные стили, отражающие столетия различной внутренней эволюции, вновь заявили о себе. В результате к 1962 году Вашингтон получал сообщения о том, что Аденауэр ставит под сомнение надежность американских ядерных обязательств и политики в отношении Берлина.