Ликвидатор

Волкодав

Конец рабочего дня в зоне отличается тем, что не хочется покидать цех и возвращаться в кошару[7].

Если на свободе тебя ждет семья, или кружка пива с косушкой в близлежащем пивном гадючнике, или, на худой конец, опостылевшая общага, где все же иногда случаются маленькие примитивные праздники, нередко с мордобоем и пьяными зареванными шалавами, то в "местах, не столь отдаленных" возвращение к обтруханным нарам или койкам событие безрадостное, а для некоторых и ужасное.

Почерневший от времени барак, приземистый и подслеповатый, раздулся словно дозревающий нарыв. Его жадная вонючая пасть – обитая войлоком входная дверь, смахивающая на ворота в свинарник, – глотает, не пережевывая, несчастных и промокших насквозь от паскудной въедливой мороси зеков, и кажется, что едва они переступают порог, как внутри начинается процесс пищеварения, сопровождаемый конвульсиями жертв и утробными омерзительными звуками из разряда тех, о коих неприлично не только говорить, но и думать.

Естественно, в нормальном мире, а не в так называемом "исправительном учреждении", где человек хуже быдла и где его "исправляют" только в одном направлении – в умении выжить любой ценой, за счет любой подлости и любого грехопадения, вплоть до приобретения самых низменных, животных повадок и инстинктов.

Барак – это то, что осталось от великой мечты первых (а может, и новых?) коммунаров: общие цели, скромный быт, сплошная уравниловка и жесткий государственный контроль. Барак по своей сути, особенно в колонии усиленного режима на севере страны, мини-республика с выборным парламентом. Где у власти стоят не менее отвратительные негодяи, чем в любом демократическом или коммунистическом обществе, что, впрочем, однохренственно – лучшие представители рода человеческого, как ни странно, почему-то очень редко идут во властные структуры.

Наверное, потому, что не хотят попадать в клан зомби, в которых помимо своей воли превращается почти каждый нормальный человек, надевая на себя личину государственного мужа…

В цехе деревообработки восхитительно пахло опилками, свежей стружкой и живицей. Станки уже не работали, и добросовестные мужики занимались уборкой, таская носилки с высокими фанерными бортиками.

Вертухай[8], худосочный малый с гнилыми зубами, из местных, продукт многолетнего пьянства предков до седьмого колена, сидел у входа на покосившейся скамье и задумчиво ковырялся в носу, выгребая оттуда накопившиеся за смену залежи древесной пыли. В его тупых оловянных глазках застыло выражение обреченности и какая-то неземная печаль, будто он, наконец, осознал, что жизнь дала трещину и ничто не ново под луной.

Впрочем, причина его тоски мне была известна – персоналу ИТК уже четвертый месяц не выплачивали содержание, а в этой тьмутаракани его скромный заработок для семьи значил больше, чем манна небесная для библейских евреев, поканавших в турпоход по пустыне…

– Гренадер![9] Ты что, спишь? Пора на выход.

– Отвали, пехота… – лениво огрызнулся я на невысокого зека с впалой грудью и хриплым дыханием заядлого курильщика, одетого в невообразимое рванье. – Куда спешить?

– Пора на шконки[10]. А там и вечерняк[11]. Курнешь? – Он достал из кармана мятую пачку "Примы".

– Курить – здоровью вредить, – ответил я назидательно, но сигарету взял.

– Здоровье… гы-гы-гы… какое в хрена здоровье? Посидишь тут с мое – чахотка насморком покажется. Так что кури, Гренадер, все там будем. И чем раньше, тем лучше. Для воли ты уже человек конченый, здесь – никому на хрен не нужный, вот и маракуй, что почем.

– Закрой поддувало, Жорик[12]. Пила почти девять часов зудела, теперь ты вякаешь.

– Гы-гы-гы… все, глохну… гы-гы…

Жорик, ах, Жорик… Стукачок, сука… Знал бы ты, что я тебя раскусил давнымдавно… В кореша набиваешься? Лады, я согласен. Мне ведь и нужно, чтобы ты докладывал кому надо о житье-бытье Гренадера – это такую кликуху мне вмайстрячили "деловые" зоны.

По легенде я проходил под собственной фамилией. В деле значилось и воинское звание, и то, что я воевал в Афгане диверсантом-разведчиком.

Так мы решили с Кончаком во избежание прокола – по нынешним временам никто не мог дать гарантий, что криминальные структуры не доберутся до моего послужного списка в Министерстве обороны, где я до сих пор числился в штате 173-го отдельного разведбата войск специального назначения. И посадили меня в общем-то за типичное для нынешнего офицерского корпуса преступление – торговлю неучтенным оружием.

По легенде я толкнул ни много, ни мало – двадцать подствольных гранатометов "ПГ", двадцать шесть автоматов "АСК-74У" и еще хрен его знает сколько прочего военного имущества. Короче, схлопотал червонец по полной программе.

Естественно, о том, что я работаю на ГРУ, раскопать не мог никто – по части охраны собственных секретов наша контора, несмотря на абсолютный бардак в стране, была по-прежнему на должной высоте. – Так ты идешь или как? – спросил Жорик.

Он, как и я, курил украдкой, в рукав – в цехе курение категорически воспрещалось, и наказанием за такой проступок мог быть даже карцер. Но русский человек, благодаря своему противоречивому менталитету, на все эти правила и распоряжения как на свободе, так и здесь плевал с высокой колокольни. – Куда денешься… – вздохнул я тяжело.

И натянул на голову некое подобие старорежимной арестантской шапки – за крохотным запыленным оконцем низкое серое небо с натугой выжимало из своих неприветливых глубин занудную морось, уже неделю с завидным постоянством сеющуюся и на окруженную болотами зону, и на чахлые деревеньки в окрестностях, и на унылую тайгу, изрядно подрастерявшую свой летний наряд в преддверии осенних холодов.

В бараке шумно и душно. Бессмысленно мыкающиеся по проходам зеки галдят, бранятся – не по злобе, по привычке, – кое-кто жует заначенные с обеда куски черняшки, некоторые валяются на койках, по старинке называющихся нарами.

В дальнем конце, где места получше и почище, кучкуются хмырьки, на которых негде клеймо ставить, – "деловые", имеющие по две-три, а иногда и больше ходок в зону. Неподалеку от них разместились и "отморозки", чудом отмазавшиеся от "вышака" – расстрельной статьи.

Они болтаются, как дерьмо в проруби, между "деловыми" и "мужиками": первые терпеть их не могут изза того, что "подвиги" этих ублюдков не вписываются в своеобразный воровской кодекс, а вторые просто боятся.

– Хочешь? – сует мне Жорик в руку небольшую шоколадку.

– Отдай Маньке, – скалю зубы в ответ, – мой "приятель" без мыла лезет в…

В общем, понятно куда; очень хочется съездить по его морщинистой роже, чтобы выплевал в парашу остатки гнилых зубов, и только огромным усилием воли я отворачиваюсь и начинаю стаскивать бушлат.

Краем глаза я слежу за Жориком; его холодные, глубоко упрятанные моргалы загораются недобрым огнем, руки непроизвольно сжимаются в кулаки, но тут же, опомнившись, он льстиво хихикает и чапает к своей шконке.

Я знаю, что он, не задумываясь, всадил бы мне в бок заточку, и сдерживают его постоянную на все и вся злобу, хорошо скрытую под маской доходяги, вовсе не мои физические данные, а чья-то сильная и жестокая воля.

Манька – это опущенный. Из новеньких. Он прибыл по этапу спустя неделю после моего появления в колонии, и я мог, так сказать, воочию убедиться, что наставники, натаскивавшие меня по части нравов и обычаев, царивших среди уголовников зоны, знали свое дело туго.

Манька – довольно смазливый парень двадцати двух лет из так называемой "порядочной" семьи – попал на скамью подсудимых по статье, пользовавшейся особым неприятием в обществе отверженных.

Он насиловал в лифтах малолеток. Уж не знаю, как он добрался в эти края целеньким, – в следственных изоляторах таких тоже не щадят, – наверное, родители денег на "смазку" не жалели.

Но в бараке, едва стало известно, что он за гусь, на какое-то мгновение стало тихо как в могиле. У меня даже озноб по коже пошел. Глядя на мрачно застывшие лица вокруг бледного как мел подонка, я мысленно ему посочувствовал.

Его оприходовали ночью все, кто хотел. Утром Маньку – он так и остался безымянным – забрали в лазарет.

Через десять дней он получил обязательные для опущенных атрибуты – алюминиевую миску и ложку с дырками – и шконку за занавеской, где обретались его новые "подружки", изгои всех возрастов, своеобразная каста неприкасаемых зоны. Среди этого "гарема" Манька пользовался повышенным спросом.

Лежа на кровати, я из-под неплотно прикрытых век наблюдал за дальним концом барака, где находился и человек, из-за кого меня сунули в этот ад. И вспоминал…

"Вараксин Михаил Алексеевич, 1952 года рождения… статьи… кличка Муха, рецидивист, вор в законе… Грабежи, наркотики, рэкет… Два побега… Последний срок – двенадцать лет…"

– Не мало ли? – спросил я, отодвигая пухлый том с описанием деяний Мухи.

– Кто-то подсуетился. – Кончак пьет чай, смеху мало, по старосветскому обычаю – из блюдечка. – Статья на вышку тянула, но в наше время, сам знаешь, большие деньги творят и не такие чудеса. По предварительным данным, за него заплатили триста тысяч долларов.

– Чтобы только он не попал в спецблок будущих жмуриков…

– Догадливый. Именно.

– Значит, ему готовят побег?

– Опять в яблочко.

– Он имеет какое-то отношение к Толоконнику?

– Самое непосредственное. Друг и соратник. Доверенное лицо. Вараксин – единственный человек, кому известно, где скрывается Малыш.

– Так, значит, я…

– Да. Ты должен любыми путями и средствами завоевать расположение Мухи, уйти с ним в побег и достать Толоконника. Задание, как я тебе уже говорил, особой секретности и важности.

– Виктор Егорыч, какими средствами?! Я что, должен ему зад лизать или как?

– А это уже твои профессиональные проблемы, – жестко отчеканил Кончак. – Тебя что, зря столько лет натаскивали?

– Я Волкодав, "борзой", а не шестерка, – ответил я с достоинством, но мой голос почему-то дрогнул.

– Вот-вот, и докажи, что ты кое-чего стоишь. И хватит выпендриваться, и без твоих штучек тошно. У нас просто нет иного выхода. И другой кандидатуры.

"Может, слинять куда подальше?" – бухнула мне в голову подленькая мыслишка, и я воровато опустил глаза.

А что, денег у меня теперь куры не клюют, документы соответствующие тоже имеются в наличии, языкам обучен… рвану за бугор, хрен кто достанет. Тем более, что я не буду, как этот Малыш, права качать.

Прилягу где-нибудь на донышко, найду задушевную телку – и трава не расти. Вечный кайф. Не думаю, что ГРУ спустит по моему следу всех собак, не такая уж большая ценность ликвидатор предпенсионного возраста.

А уж как хочется дожить до пенсии… Пусть мне ее и платить не будут, перебьюсь, но отправиться вперед ногами за здорово живешь желания у меня почему-то нет. Наверное, с годами стал мудрее.

Но поди вдолби в башку моему начальству, что я не робот, а вполне обычный человек с самыми естественными инстинктами и желаниями… Может, и впрямь… того?

– Проснись, черт бы тебя побрал! – рявкнул полковник, багровея.

– А, что? Да, да, конечно… извините, задумался…

– Начальник колонии – наш человек. И один из воспитателей – тоже. Пришлось для надежного обеспечения операции пойти на засветку наших кадров из оперативного резерва. Вот и смекай, какой важности задание и какое доверие тебе оказано.

– Манал бы я такое доверие… – не сдержавшись, пробормотал я себе под нос.

– Что ты сказал?

– Спросил, где старый начальник зоны.

– Зачем тебе это знать?

– Так, на всякий случай.

– Любопытным мудакам отмеряют по мордам, – желчно отпарировал полковник нашей диверсантской присказкой.

– Ладно, считайте, что я ничего не говорил.

– Почему же? Я отвечу. По бывшему начальнику давно веревка плакала. Он стал некоронованным князьком. И ясное дело, не без поддержки из самых больших высот. В общем, продажная шкура. Чтобы избежать лишнего риска, пришлось его устроить в санаторий, пусть подлечится. Что-то с головой у человека…

– Психотропные?.. – поинтересовался я невинно, стараясь не смотреть в глаза Кончаку.

– Может, тебе еще раз присказку повторить? – В голосе полковника зазвучал металл.

– А что я такого сказал? – прикинулся я дурачком.

– Ну-ну… – Кончак пожевал губами, а затем на мгновение оскалился, как старый волк, сбивающий неразумных переярков в стаю.

И зачем я спрашивал? Не первый раз замужем… Можно подумать, что мне неизвестен "джентльменский" набор различных химпрепаратов, используемый при проведении спецопераций.

От этих пилюлек и капелек не только крыша поедет, а может случиться кое-что и похуже, например, человек сгниет заживо.

– А Муха не сбежит до того момента, пока я не войду к нему в доверие?

– Не беспокойся, все под контролем. Потому и пришлось убрать старого начальника колонии – он играл главную скрипку в обеспечении предстоящего побега.

– Интересно, сколько ему отвалили?

– Узнаем, – угрюмо покривился Кончак. – После окончания операции. Кстати, она уже получила кодовое название – "Брут".

Я мысленно посочувствовал незадачливому клиенту психоневрологического санатория. Крючок ГРУ держит покрепче крюка в живодерне. А что касается названия операции, то я всегда восхищался эрудицией полковника…

Когда началось построение на ужин, я спал. Точнее, это был не сон, а полудрема – издержки привычки. И хотя до сих пор я не ощущал какого-либо дискомфорта, присущего при работе "на холоде", подсознание помимо воли само регулировало и поддерживало надлежащий уровень боеготовности.

Я ни на долю секунды не забывал, где нахожусь и кто меня окружает. И я снова был прежним Волкодавом, вышедшим на кровавую охоту.