Ликвидатор

Глава тринадцатая

Между тем Будулая уже давно не было в том помещении, куда так стремительно направлялся Вадим. Буквально спустя три минуты после того, как вслед за Прохоровым ушла Наташа, он покинул компьютерный центр «Пеликана» и решил немедленно разбудить профессора и рассказать ему о неожиданном завершении работ по созданию рабочей схемы психотропного излучателя.

Ожогин вышел на палубу, осмотрелся и, к своему удивлению, не обнаружил ни Прохорова, ещё пять минут назад так сильно рвавшегося на свежий воздух, ни ушедшую вслед за ним Рудакову. Следуя логике, в данный момент они могли находиться либо здесь, либо в своей каюте, либо в каюте Славгородского, если Наташе удалось убедить своего друга в мальчишестве его поступка.

И бородатый компьютерный спец по прозвищу Будулай направился к жилому отсеку. Но случайно наткнулся на совершенно незаметный в темноте, торчащий из палубы прямо возле носовой части надстройки красный пожарный кран. Впрочем, если принять во внимание практически полностью сгустившиеся сумерки, ещё не тронутые заревом рассвета на востоке, а также отсутствие на небе луны и звезд ввиду сильной облачности, то не имело особого значения, каким именно цветом выкрасили любую из множества находящихся на палубе научно-исследовательского судна деталей и механизмов, будь то пожарный кран или лебедка для намотки каната.

Ожогин получил сильный ушиб голени, упал, затем поднялся, сел, прислонившись спиной к надстройке возле входной двери на камбуз, и несколько минут растирал ногу. Когда же он все-таки смог подняться и, ковыляя, направиться к лестнице, ведущей вниз, драма в каюте номер пять уже завершилась, и агент, мафии Прохоров разговаривал со своим шефом по спутниковому телефону из радиорубки и получал указания о немедленном захвате корабля.

Но Будулай не знал этого. Он спустился вниз, на секунду задумался, стоя перед каютой Славгородского и Гончарова, а потом несколько раз настойчиво постучал в дверь. Изнутри послышалось недовольное бурчание, шевеление постельного белья, как будто кто-то вставал с кровати, потом в замке повернулся ключ и на пороге появился Славгородский. Его глаза еще не привыкли к свету, ворвавшемуся из коридора в погруженную во мрак каюту, и профессор прикрывался от него прижатой ко лбу ладонью. На нём были белая майка и смешные, почти до колен, цветные трусы. Случайно взгляд Ожогина упал на ноги стоящего перед ним полусонного мужчины, и он с ужасом заметил на них множество розовых отвратительных шрамов. Вот почему профессор не загорал вместе со всеми по дороге до Бермудов, а постоянно носил белые хлопчатобумажные брюки. «Интересно, что повлекло за собой столь отвратительные для постороннего глаза последствия?» – машинально подумал Будулай.

– Какого чёрта вы ломитесь ко мне среди ночи?! – рявкнул профессор достаточно громко, чтобы разбудить полкорабля. – Вы, Ожогин, выглядите как фарш, дважды пропущенный через мясорубку! Почему морщитесь?

– Ударился ногой, на палубе. Григорий Романович, здесь такое дело…

Будулай торопливо рассказал профессору о неожиданном завершении работ, а также об очень странном поведении Прохорова. Едва Славгородский услышал о факте копирования секретного файла, лицо его сразу же приобрело землистый оттенок, а губы крепко сжались в идеально ровную линию.

– Так, значит? Пошутить решил, идиот? Где он?!

– Не знаю, – растерянно развел руки Геннадий. – На палубе его нет. Наверно, в каюте.

Славгородский, не мешкая, подошёл к соседней двери, облицованной, как и все прочие, «под дерево» красивым коричневым шпоном, и постучал. Ответа не последовало. Профессор нахмурился, вопросительно взглянул на Ожогина. И тут из-за двери послышался тихий стон. Мужчины непонимающе переглянулись, а затем Григорий Романович еще раз сильно дернул за ручку. Дверь .загудела, но не поддалась. Профессор прислонился к ней ухом и поднял вверх руку.

– Тихо! Там, по-моему… кто-то стонет… Женщина… Боже, это же Наташа!

Славгородский резко повернулся к Ожогину:

– Иди к боцману, пусть даст запасной ключ! Скорее… Чёрт, опять начинается старая история. – Руководитель экспедиции проводил взглядом хромающего Геннадия и непроизвольно вспомнил о покойном генерале Крамском, сбитом вертолете и пропавшем начальнике охраны «Золотого ручья» майоре Боброве. Славгородский слишком долго работал в секретном ведомстве, чтобы верить в случайности. Как же, сюрприз он решил сделать, поганец!.. А ведь даже не подумал бы на него никогда в жизни… Бедная Наташа, она, наверно, вычислила Прохорова, а этот… Сволочь. Интересно, где он сейчас?.. Михаил!.. Надо разбудить Михаила!..

Профессор бросился в свою каюту, лихорадочно нащупал на стене выключатель, зажёг свет и, подойдя к кровати, на которой, укрывшись с головой, спал Гончаров, сильно тряхнул того за плечо.

– Миша, вставай! Скорее! На борту корабля ЧП! – И тут глаза Славгородского вылезли из орбит, как у больного базедовой болезнью, во рту пересохло, а сердце сжалось до размеров выжатого лимона.

Григорий Романович судорожно схватился за грудь и, охнув, повалился в мягкое кресло, чудом оказавшееся как раз сзади него. Он продолжал находиться в сознании, только сильно морщился, с огромным трудом хватая воздух посиневшими губами, и неотрывно, словно завороженный, смотрел на кровать, где по-прежнему лежал Михаил Гончаров.

На лице Михаила навечно застыла радостная улыбка. Видимо, в момент смерти двадцатидевятилетний Миша, у которого дома оставались жена и четырехлетний сын, видел во сне что-то очень хорошее, что заставило его улыбнуться. Навсегда… Точно посередине его груди зияла дыра с развороченными наизнанку краями и запекшейся вокруг кровью, оставленная застрявшей где-то внутри тела пулей сорок пятого калибра. У Гончарова оказалась на редкость крепкая кость. Она-то и стала последней преградой, погасившей убойную силу пули. Славгород-ский почти сразу, как только осознал, что Михаил мертв, обнаружил едва заметную дырочку на висящем на стене ковре. Стрелять могли только из каюты, откуда сейчас доносились сдавленные стоны Наташи Рудаковой. Сделать это мог только один человек… Прохоров!

Профессор услышал, как к открытой двери его каюты быстро приблизились торопливые, чуть приглушенные тонкой ковровой дорожкой шаги. В проеме появился боцман.

– Мёртв? – не вдаваясь в лишние подробности, спросил он профессора.

Славгородский кивнул, взгляд его несколько оживился, он протер глаза, будто прогоняя остатки внезапно навалившегося кошмара, и направился к выходу.

– Там Наташа, её заперли, – сказал Григорий Романович, заметив в руке Евгения запасной ключ от пятой каюты. – Она стонет. Гад какой, что он с ней сделал?!

– Прохоров? Где он? – спросил боцман, уже поворачивая ключ в замке.

– Во всяком случае в каюте мы его вряд ли найдем, – покачал головой Славгородский.

Дверь каюты распахнулась, боцман нащупал выключатель, и под потолком вспыхнул светильник. Наташа лежала на кровати со связанными руками и ногами и заклеенным толстой полоской клейкой ленты ртом. Глаза её были широко открыты, в них появилась надежда. Профессор обратил внимание на испачканное кровью полотенце, лежащее у женщины под головой. Очевидно, она была ранена.

– Наташенька, девочка моя! – Славгородский бросился к ней, принялся лихорадочно развязывать тугие капроновые узлы, но боцман только покачал головой и отстранил профессора.

– Так вы, Григорий Романович, будете до завтрашнего вечера ковыряться. Не проще ли… – И Евгений тремя движениями острого выкидного ножа перерезал связывающие Наташу капроновые чулки.

Она попробовала встать, но тут же застонала и снова опустилась на подушку. Славгородский содрал с ее побелевших губ пластырь. Женщина с трудом открыла глаза, обвела взглядом стоящего рядом с кроватью боцмана и склонившегося над ней профессора, а потом, едва шевеля отказывающимися слушаться губами, прошептала:

– Вадим… Он… шпион. – Она поморщилась от боли, и из её глаз покатились слёзы. – Радист тоже… У него дискета… И пистолет… Скорее! – Наташа громко застонала и потеряла сознание.

Лицо профессора налилось кровью.

– Гад, мразь!.. – Он лихорадочно искал, какое бы ещё слово бросить в адрес Прохорова, но мысли его спутались, и изо рта вырвалось только змеиное шипение. Кулаки сжались, и Славгородский тяжёлым взглядом посмотрел сначала на боцмана, потом на стоящего позади него Ожогина. – Надо найти его и раздавить, как таракана, как гниду ползучую!

– Григорий Романович, быстро идите к капитану и сообщите ему о Прохорове. Пусть свяжется со Службой безопасности. У него есть рация и оружие. Закройтесь в каюте и никуда из нее не выходите, что бы ни случилось. – Евгений обернулся к Будулаю: – Ты останешься с Наташей. Дверь закрыть изнутри. Я иду в радиорубку. Быстрее, профессор! – Боцман неожиданно сунул руку за пояс и вытащил пистолет. Поймав на себе удивлённые взгляды Славгородского и Ожогина, пояснил: – Я работаю на наших друзей, профессор. Теперь вы знаете…

Он снял с предохранителя «стечкин» и быстро вышел из каюты. Славгородский последовал за ним. Будулай проводил их испуганным взглядом, запер дверь и уселся на кровать рядом с Наташей, которая начинала понемногу приходить в сознание. Совсем неожиданно для самого себя высокий бородатый мужчина зарыдал, словно ребенок. Слезы градом лились из его больших карих глаз, он неуклюже растирал их по лицу и тщетно пытался вспомнить, когда последний раз в жизни ему приходилось плакать.

Поднявшись по лестнице, выходящей на палубу со стороны левого борта, Славгородский поспешил в каюту капитана, а боцман, оглядываясь по сторонам и прижимаясь к переборке, направился в носовую часть судна, откуда начиналась лестница, ведущая на третий уровень надстройки, туда, где рядом друг с другом находились капитанский мостик и радиорубка.

Евгений посмотрел вверх – в обоих помещениях, как и следовало ожидать, горел свет. Он на секунду остановился, перевел дыхание, провел ладонью левой руки по гладкой вороненой стали пистолета и тут краем глаза уловил едва заметное шевеление у надстройки, как будто кто-то вышел со стороны правого борта и тоже направился к ведущей наверх лестнице. Так оно и оказалось. В четырех шагах от боцмана стоял Борис, моторист из машинного отделения. Он оцепенело смотрел то на Евгения, то на направленное ему точно в переносицу дуло пистолета и молчал. Первым заговорил Боцман. Он узнал моториста, опустил «стечкин» и тихо сказал:

– Не бойся, я просто принял тебя за другого.

– За кого другого? – настороженно спросил Борис, наконец справившись с оцепенением и подойдя почти вплотную к Евгению. – За куропатку? Или медведя? Ты что, решил поохотиться здесь, на палубе, в половине четвертого ночи? – Борис демонстративно покрутил указательным пальцем у виска. – Псих…

– Помолчи! – резко перебил его боцман. – Только что Прохоров избил и связал в пятой каюте Наташу, застрелил своего помощника Гончарова, а сам пропал. Ты его не видел?

– Чего он сделал?! – Брови моториста удивлённо взметнулись. – Убил?

– Да, убил. Он шпион. И радист, – Евгений кивнул в сторону светящегося над головой окна радиорубки, – с ним заодно. Теперь ты понял? Быстро иди к своему старшему и предупреди его. За машину вы отвечаете, все должно быть очень оперативно. Не исключено, что у них есть сообщники на каком-нибудь судне, которое тащится за нами с самого начала экспедиции. Ты меня хорошо понял?.. Тогда бегом в машинное отделение. – И, не дожидаясь ответа, боцман стал подниматься по круто идущей вверх железной лестнице.

Он уже сделал не менее восьми шагов, когда его слух вдруг уловил странный звук, как будто кто-то тихо чихнул, прикрываясь ладонью. В следящую секунду что-то тяжёлое ударило Евгения под левую лопатку, раскаленная молния пронзила тело, в ушах с неимоверной скоростью стал нарастать пронзительный свист, руки отчаянно вцепились в металлические поручни лестницы, а потом все внезапно исчезло, словно киномеханик нажал на кнопку и остановил фильм. Какое-то время Евгений ещё стоял, глядя невидящими глазами в бездну спустившейся на Атлантический океан ночи, а потом плавно, словно в замедленной съемке, повалился назад. Ноги его отделились от ступеней, руки неестественно поднялись вверх, пальцы правой руки разжались, выпуская оружие, и боцман тяжело обрушился на палубу рядом с молча стоящим Борисом.

Моторист подошел, направил ствол своего пистолета в голову распластавшегося мужчины и еще раз нажал на спуск. Затем поднял выроненный Евгением «стечкин», засунул за пояс, второй пистолет положил в карман, схватил боцмана за ноги, отволок к борту, одной рукой взялся за воротник рубашки, второй за ремень и без видимого труда приподнял восьмидесятикилограммовый труп и перекинул через борт. Несмотря на то, что на эту сторону выходили окна трех кают, никто не придал значения глухому, словно накатившаяся на борт волна, всплеску.

Покинув рубку радиста, Прохоров сразу же направился в компьютерный центр, но Ожогина там не было. Вадим Витальевич быстро развернулся и побежал в сторону носовой части судна, где размещались каюты, не заметив стоящего около борта и провожающего его взглядом Бориса. Там он тихо прокрался по коридору, остановился перед каютой номер семь и медленно надавил на ручку.

Дверь открылась, и Прохоров увидел лежащего на спине Гончарова с дыркой посередине груди, оставленной «браунингом» сорок пятого калибра. Значит, все-таки Михаил, а не профессор!.. Это было просто подарком судьбы.

Прохоров вышел, закрыв за собой дверь, хотел было сразу же зайти в соседнюю каюту и проверить, как там Наташа, но счел это лишним и со всех ног побежал в каюту капитана Дорофеева. По расчету Вадима, именно там должны были находиться сейчас Ожогин и Славгородский.

Дверь в каюту кэпа оказалась запертой, но за ней Прохоров отчетливо различил тихий голос профессора. Медлить было нельзя. Вадим Витальевич направил пистолет на замок, отошел за дверной косяк и выстрелил. Путь был свободен. Он рывком распахнул дверь и увидел застывшего посередине просторной каюты Славгородского и сидящего перед рацией кэпа. Тот еще не успел связаться с людьми из СБ, это было очевидно даже при беглом взгляде. Нечасто приходилось капитану второго ранга Дорофееву прибегать к помощи стоящей в его каюте запасной рации, предназначенной для экстренной связи…

– Ты?!! – увидев ворвавшегося Прохорова, прорычал Славгородский. Он крепко сжал кулаки и бросился на ненавистного ему человека. Перед глазами у профессора все еще стояли лицо Наташи и окровавленное полотенце под её головой. К тому же он был уверен, что именно Прохоров убил Мишу Гончарова. Капитан тоже не мешкал, а схватил лежащий перед ним на столе табельный пистолет.

Но Вадим Витальевич, с некоторых пор вообще потерявший чувство опасности, опередил обоих. Он молниеносно вскинул руку с «браунингом» и всадил пулю прямо между глаз капитану, а потом быстро повернулся к бросившемуся на него профессору и изо всех сил ударил его рукояткой пистолета по голове. Удар получился не совсем точный, рука соскользнула, оставив на щеке Славгородского рваную рану. Профессор по инерции подался вперёд, вскрикнув и обезумевшим взглядом посмотрев на Прохорова. Вадим Витальевич сделал шаг вправо, примерился, в доли секунды успел сообразить, что не стоит бить по голове человека, которому еще предстоит поработать мозгами, быстро переложил пистолет в левую руку и ударил Славгородского кулаком в живот. Тот охнул, грузно повалился на колени, содрогаясь в конвульсиях и пытаясь схватить посиневшими губами хоть один глоток воздуха.

Вадим Витальевич подошел к лежащему навзничь Дорофееву, посмотрел в его стекленеющие глаза, в которых навсегда застыло выражение отчаяния, поднял с ковра пистолет, засунул в карман, взял со стола тонкий электрический провод-удлинитель, оторвал вилку на одном конце и розетку на другом, вернулся к Славгородскому, пинком под зад опрокинул его на пол, сел сверху и принялся связывать сначала руки, а потом – ноги.

Связав профессора, Прохоров порылся в карманах висящего на стуле форменного кителя капитана, нашел там носовой платок, но тот оказался слишком маленьким, чтобы пригодиться на роль кляпа. Пришлось прибегнуть к помощи небольшого махрового полотенца, которое обнаружилось возле умывальника. Оглядев лежащего Славгородского и придя к выводу, что тот очень смешно выглядит с торчащим из приоткрытого рта оранжевым уголком полотенца длиной в пятнадцать сантиметров, Вадим усмехнулся и пнул его ногой в живот.

– Просто красавец! Видел бы ты сейчас свою рожу. Что? Не слышу!

Славгородский мычал и вертелся, насколько это ему позволяли скрученные за спиной руки и привязанные к ним ноги.

– Понимаю, тебе не до смеха. Но ты сильно не расстраивайся, я ещё навещу тебя в самое ближайшее время, и тогда ты мне расскажешь интересную сказку. А сейчас, извини, некогда, у меня дама одна в запертой каюте. Ты ведь не хочешь, чтобы с ней что-нибудь случилось? Кстати, а может быть, вы уже навещали её? Говори!

Жестокий удар носком ботинка в почку заставил профессора взвыть, а затем лихорадочно закивать головой, дескать, да, навещали.

– А где Ожогин? В каюте, с Наташей?

Славгородский снова кивнул. Ему, наверно, не очень нравилось, когда его бьют ногами.

Прохоров схватил профессора за шиворот и потащил к находящейся в нескольких метрах от каюты боцманской подсобке. Там затолкал его в кучу всякого хлама, приказал сидеть тихо, пообещал скоро вернуться, на всякий случай повесил на дверь ржавый висячий замок, который нашел на одном из стеллажей вместе со связкой ключей, и, не теряя времени, направился к каюте номер пять. По дороге Вадим Витальевич поймал себя на мысли, что он вполне освоился с ролью боевика и даже начал получать от этого определенное удовольствие. Хватило лишь тридцати минут, двух трупов и трех выстрелов из «браунинга» сорок пятого калибра…

Ожогин и Наташа находились в каюте. Дверь была заперта, запасной ключ, принесённый боцманом, торчал в замке с внутренней стороны. Открыть ее снаружи не представлялось возможным. Но угроза незамедлительно применить оружие, если дверь не откроется через пять секунд, заставила Будулая впустить самого нежеланного гостя. Вероятно, окажись на месте Прохорова сам рогатый дьявол, Гена воспринял бы его визит гораздо более дружелюбно. Сейчас он стоял возле кровати, на которой лежала Наташа, и с ужасом смотрел на ехидно ухмыляющегося Вадима, закуривающего сигарету и не сводящего глаз с еще не так давно горячо обожаемой женщины.

– Как себя чувствуешь, дорогая? – спросил Прохоров. – Ты сама виновата во всем. Я знаю, что ты сейчас обо мне думаешь, но это уже не важно. Тебе следовало не наводить на меня сразу этот дурацкий пистолет, а сесть и обстоятельно поговорить на, не скрою, очень важную для нас обоих тему. И когда я рассказал бы тебе несколько существенных деталей из моей жизни, ты, уверен, восприняла бы все совсем иначе. Но ты предпочла псевдопатриотизм своему личному, такому близкому и такому реальному счастью…

– Да замолчи же, придурок! – Ожогин поморщился и сплюнул прямо на ковер – Противно даже слушать тебя. Что ты еще хочешь от нее?! Не видишь, человеку нужен врач!

– Если кое-кто в эту же секунду не замолчит, то, боюсь, придется незамедлительно устроить сквозняк в его большой, бородатой и очень умной голове. Достаточно умной, чтобы в ней еще остался врождённый инстинкт самосохранения.

Вадим Витальевич бросил в лицо Будулаю сгоревшую спичку и вдруг неожиданно опустил пистолет вниз и нажал на курок. Еще один глухой хлопок, похожий на звук открывающейся бутылки с шампанским, и Ожогин, словно подкошенный, повалился на пол, схватившись за простреленную голень. Прохоров уже вошел во вкус и не хотел так скоро выходить из образа грозного вершителя человеческих судеб – судьи, прокурора, адвоката и палача в одном лице. Когда пришвартуется яхта с боевиками, тогда он снова станет обычным учёным, тихим и несколько тормознутым, каким его и представляли себе раньше все окружающие. Но до тех пор ещё есть время и патроны. Ему ведь теперь очень, очень нравится стрелять!

– И не вздумай орать, людей разбудишь, – предупредил Вадим Витальевич Будулая, у которого глаза уже вылезли из орбит, а рот открылся на всю ширину в беззвучном вопле.

Прохоров мысленно похвалил себя за то, что еще в Москве положил в чемодан с вещами несколько упаковок широкого бактерицидного пластыря. Одну он использовал по назначению, когда натер пятку, вторая пригодилась для «обеззвучивания» Наташи, последнюю он намеревался использовать точно таким же образом, но уже для Гены Ожогина. И делать это нужно было как можно быстрее, пока Будулай не вышел из состояния первоначального шока и не завопил на весь корабль.

– Покорнейше прошу меня извинить, но это просто необходимо, – с этими словами Прохоров ударил ногой в живот и без того скрючившегося на полу каюты Ожогина, отчего компьютерщик вообще потерял человеческий облик, стал гнусаво шипеть, прямо на глазах покрываясь пурпурными пятнами.

Прохоров уже привычным движением разорвал упаковку и налепил ему на рот здоровенный кусок широкого пластыря, а затем связал ему руки за спиной его же собственным брючным ремнем, после чего проделал точно такую же процедуру с Наташей, но уже при помощи еще одной пары извлеченных из ее чемодана капроновых чулок. При малейшей попытке приподнять голову с подушки у Наташи сразу темнело в глазах, но стонать и говорить она могла, хоть и тихо, поэтому Вадиму Витальевичу пришлось скомкать два чистых носовых платка и использовать их вместо кляпа.

– Вот и славненько. – Прохоров оценил проделанную работу, повернулся к входной двери, достал из замка ключ, вышел в коридор и запер её за собой. Теперь оба ключа находились у него в кармане.

На палубе он встретил моториста Бориса. Судя по его виду, тот уже сделал все возможное, чтобы шеф не смог придраться ни к единой мелочи. Тем же мог похвастать и Прохоров. Совместными усилиями они ликвидировали обоих сотрудников СБ (боцмана и капитана), изолировали Ожогина, Славгородского и Рудакову, единственных, кто знал о существовании на «Пеликане» агентов мафии, а также установили полный контроль над машиной, ликвидировав оказавшегося чересчур прытким стармеха. Итак, убиты были уже трое из команды «Пеликана» – капитан, боцман и стармех. Остальные члены команды и ученые либо спали, либо, как Константин Константинович Лещинский, пьянствовали в одиночестве в кают-компании. Оставалось лишь завершить захват судна, взяв под контроль стоящего на капитанском мостике вахтенного и, созвав всех остальных'по внутренней общей связи в кают-компанию якобы для срочного сообщения, просто-напросто задраить снаружи единственный выход.

Прохоров и Борис поднялись наверх, на третий ярус надстройки, где спустя тридцать секунд моторист при помощи «стечкина» без проблем смог убедить вахтенного матроса в целесообразности исполнения приказов «нового капитана», а Вадим Витальевич направился в радиорубку, где сообщил радисту хорошие новости насчет успешной изоляции и ликвидации неугодных и любопытных, а потом попросил объявить на корабле общий сбор через три минуты, после чего направился вниз, в кают-компанию.

Лещинский сидел в мягком кресле и стеклянными глазами наблюдал за развратом, творящимся на экране телевизора. На столе перед ним стояли пустая бутылка «Арарата», тарелка с измятыми фантиками из-под конфет и пятидесятиграммовая стопка, где еще покоились остатки благородного напитка. Лещинский сфокусировал зрение на появившемся в проходе Прохорове, сделал кислую мину, пробурчал себе под нос что-то нечленораздельное и снова уставился в телевизор, держа в левой руке пульт дистанционного управления видеомагнитофоном. Старому мастеру показалась слишком пресноватой картина выполняемого перед видеокамерой секса, и он решил «добавить перчика», включив ускоренное воспроизведение… Оказалось гораздо смешнее. Актёры занимались сексом со скоростью сто двадцать толчков в минуту;

Лицо Лещинского медленно расплылось в ехидной улыбке.

– Как кролики, мать их так… – хмыкнул он и закрыл глаза, явно намереваясь отойти ко сну прямо в кресле. Но это у него не получилось, так как в динамиках общей связи по кораблю загремел голос радиста, трижды подряд повторивший приказание капитана всем без исключения, кроме мотористов и вахтенного, срочно собраться в кают-компании.

Полусонные «лунатики» появились на лестнице, спускающейся в каюту, уже через две минуты. Продирая слипающиеся глаза, они спрашивали друг друга о причине ночного аврала. Прохоров вежливо кивал каждому вновь приходящему, сообщая, что после сбора всей команды и ученых должен доложить капитану. Причина ночного «сейшена» ему, как и всем, пока еще не известна.

Когда через шесть минут приполз последний сонный «пассажир», старший группы ихтиологов, Прохоров поднялся по ступенькам железной лестницы, сел возле единственного выхода из кают-компании и сказал:

– Внимание. Слушайте меня и не задавайте лишних вопросов! Сейчас все вы останетесь здесь, я вас закрою и уйду…

– Да ты что, охренел, дружок?! – рявкнул самый здоровый мужик на корабле, кок Володя, и вскочил с дивана, – В чём дело, почему капитан собрал людей здесь, а сам где-то шастает?! Что за шуточки?..

– Может быть, помолчишь, а? – поморщился Прохоров, вытаскивая из-за пояса пистолет. – Ко всем остальным это тоже относится!

В кают-компании мгновенно воцарилась гробовая тишина. Все без исключения присутствовавшие уставились на крепко зажатый в руке Прохорова «браунинг». Аргумент был достаточно веским, чтобы принимать его во внимание.

– Вот так-то гораздо лучше, – усмехнулся Вадим Витальевич. – Ставлю всех в известность, что корабль захвачен. Капитан, боцман и стармех попытались оказать сопротивление… И знаете, где они сейчас?.. Гуляют по райскому саду. Если кто желает последовать их примеру, милости просим. Немедленное исполнение гарантирую! Нет желающих? Как хотите… – Вадим резко развернулся, вышел из кают-компании и закрыл за собой дверь. Несколько раз гулко скрипнула наружная задрайка, а потом раздался громкий смех, больше напоминающий карканье вороны. Кому именно он принадлежал, было не трудно догадаться… И означал этот смех то, что в процедуре захвата «Пеликана» поставлена большая жирная точка.

Покончив с этим, Прохоров быстро забежал на третий ярус надстройки, сообщил Борису и Игорю об успешном завершении операции, а потом спустился обратно на палубу и не спеша пошел в боцманскую подсобку, на ходу обдумывая во всех деталях предстоящую ему роль римского инквизитора. Славгородскому предстояло рассказать очень многое и к тому же успеть уложиться за шесть минут, так как по истечении именно этого срока введенный внутримышечно скополамин, который гораздо чаще называют «сывороткой правды», у девяносто семи человек из ста вызывает Необратимые изменения психики, делая их по сути полными идиотами до конца жизни. О таком прискорбном факте Прохорова предупредили еще в Москве, когда в одном из частных зубоврачебных кабинетов вместо правого верхнего резца вставили ничем не отличающуюся от него по виду капсулу с дозой этого концентрированного препарата. Верховные деятели мафии решили, что добиться от профессора исчерпывающей информации будет достаточно трудно, если на всё про всё отпущено только несколько минут. И с тех самых пор Вадим Витальевич Прохоров постоянно имел при себе один из самых совершенных контейнеров стоимостью в несколько тысяч долларов. А перед самым «круизом» он специально прихватил с собой одноразовый шприц.

Славгородский лежал там же, где и пятнадцать минут назад. Едва появился Прохоров, Григорий Романович отчаянно замычал, испепеляя своего мучителя взглядом сверкающих глаз. В руке у Вадима профессор с ужасом увидел пластмассовый шприц с небольшим количеством какой-то мутной жидкости. Славгородскому не потребовалось много времени, чтобы догадаться о цели очередного визита «доктора Прохорова». Он, подобно призраку ада Люциферу, пришел за его душой.

Осознав полную невозможность изменить что-либо в свою пользу, профессор сразу осунулся, лицо его приобрело мертвенно-бледный оттенок.

– Что-то вы неважно выглядите, больной! – прогнусавил облизывающийся и возбужденный Вадим Витальевич. – Надо сделать вам маленький укольчик для бодрости.

Он наклонился, разорвал одну из брючин Славгородского в районе бедра, на мгновение задержал в воздухе готовую к внедрению иглу, с интересом свихнувшегося патологоанатома посмотрел в затуманенные зрачки Григория Романовича и тихо спросил:

– А почему не интересуетесь, какое именно лекарство прописал вам доктор? Вам все равно? И правильно, голубчик, очень правильно! Пациент должен быть послушным, ведь доктор всегда желает ему только добра! – с этими словами Прохоров вонзил шприц в исполосованную отвратительными шрамами ногу профессора.

Медленно, с наслаждением, надавил на поршень. Выдернул иглу и отшвырнул шприц в кучу сваленного в углу боцманской подсобки хлама. Не отрывая взгляда, наблюдал, как через три секунды глаза Славгородского увлажнились, заблестели. Осторожно, чтобы не вырвать скомканный в глотке язык, вытащил изо рта профессора оранжевое махровое полотенце. Славгородский закашлялся, пустил обильную слюну, затем вдруг зарычал, словно в него вселился дух бенгальского тигра, и взглядом преданного животного посмотрел на сидящего на мотке капронового каната Прохорова.

– Как себя чувствуете, Григорий Романович? – спросил Прохоров, доставая из кармана небольшой блокнот в кожаном переплете и шариковую авторучку. – Можете говорить?

– Да, могу, – покорно кивнул Славгородский. Его безумные зрачки, как привязанные, уставились прямо перед собой. Они смотрели на Прохорова, но не видели его.

– Хорошо. Для начала ответьте, где сейчас находится дискета с программой кодировки на самоликвидацию?

– Она… Она… в сейфе. – Славгородский говорил настолько тихо, что Вадиму приходилось напрягать слух.

– Конкретней, пожалуйста. В каком сейфе? Где? – Прохоров открыл блокнот и приготовился записывать.

– В каюте капитана. Здесь.

– Шифр знаете?

– GWS, поворот ручки направо до щелчка, SXM, поворот налево до щелчка, затем цифры – 997034. Ключ не нужен.

– Хорошо, очень хорошо. Дальше. Как активизировать самоликвидатор бункера в «Золотом ручье».

– Работает от пейджингового сигнала. Нужно позвонить на станцию, сказать номер абонента и комбинацию из восемнадцати цифр и букв. Через пять минут после активации взрывного устройства оно срабатывает. Отключить его можно сигналом-блокиратором, тоже от пейджинговой связи.

– Вы знаете обе комбинации? Кто ещё их знает?

– Знают двое, я и начальник четвертого отдела СБ. Абонент 47033. Комбинация на активацию следующая – DD 455 001 WJ 832 FG 999. На блокировку – то же самое, но в обратном порядке.

– Отлично! – Прохоров торопливо записывал в блокнот строку за строкой. – Едем дальше… Кодовые сигналы, которые должны получить ваши бывшие пациенты, чтобы покончить жизнь самоубийством. Назовите фамилии. Начнем с Горбатого…

И Вадим Витальевич снова взялся за ручку. Ровные ряды строчек медленно, но верно покрывали одну за другой чистые страницы блокнота. Прохоров то и дело поглядывал на наручные электронные часы, на которых включил секундомер сразу же после извлечения иглы из бедра Славгородского. До отметки критического времени оставалось три с половиной минуты…

Вадим закончил писать, когда импровизированная стрелка из жидких кристаллов завершала шестой круг по циферблату. Профессор заметно сдал, речь его становилась все медлительнее, слова – бессвязнее, глаза – тусклее. Прохоров положил блокнот в карман, облокотился о колено, подперев щеку ладонью, и с любопытством наблюдал за превращением разумного человеческого существа в глупое бестолковое создание, способное только есть, спать и нести всякую околесицу. По крайней мере, именно о таких последствиях применения скополамина его предупреждал связник.

Неожиданно взгляд новоявленного инквизитора снова упал на исчерченную шрамами ногу Славгородского.

– Профессор, что у вас с ногами? Откуда такие отвратительные рубцы?

Григорий Романович медленно поднял взгляд на Прохорова, несколько долгих секунд вникал в смысл вопроса, а потом противным гортанным голосом ответил, с трудом соединяя слова в логическую цепочку.

– Ноги… Они всё ещё болят… Дети… мёртвые дети…

– Что вы такое несете, какие мертвые?! – раздражённо спросил Вадим Витальевич. – Говорите яснее! Что у вас с ногами?

– Это авария… автомобиль… Тридцать лет назад… Я был пьян… Мёртвые дети… Я убил их… Они стояли у стены дома, в которую я врезался… Ужас…

– Вы их раздавили?! Да как же вас не расстреляли сразу после этого?! В те-то годы!..

Но Славгородский уже не слышал Вадима Витальевича. Изо рта у него снова хлынула слюна, тело задрожало, связанные руки несколько раз дернулись, а потом ослабли. Григорий Романович потерял сознание. Очнувшись, профессор не сможет вспомнить, кто он, как его зовут и что он здесь делает.

Прохоров переложил пистолет в правую руку и направил ствол прямо в затылок сжавшемуся в позе эмбриона Славгородскому.

– Так ты, голубчик, убийца! – процедил он сквозь зубы. – Удивил меня, честное слово! Интересно было бы узнать, кто тебя от «вышки» отмазал. Да, видно, не судьба… И хоть ты не заслужил, я тебе помогу. Пусть твоя душа скажет мне спасибо, что освобождаю её из тела психически больного старика.

Глухого звука выстрела никто не услышал. Серое вещество, брызнувшее во все стороны, медленно стекало по грязным стенкам боцманской подсобки, оставляя на них мокрый водянистый след. Прохоров смачно выругался, отряхнул с одежды капли профессорских мозгов и быстро вышел в коридор.

Когда он поднялся на капитанский мостик, на горизонте уже показался силуэт роскошной океанской яхты, носившей красивое имя «Орион». Захваченный тремя бандитами «Пеликан» со скоростью пятнадцать узлов шёл ей навстречу. Спустя тридцать минут суда пришвартовались друг к другу, перекинули через борта трап, и восемь вооруженных боевиков тотчас оказались на палубе военного научно-исследовательского корабля. Кроме установки взрывчатки в трюме и спешного демонтажа дорогостоящего оборудования работы у них не нашлось. Через четверть часа боевики вернулись на яхту вместе с тремя людьми из команды «Пеликана», отдали концы, убрали трап и отчалили.

Прохоров стоял у кормовых лееров «Ориона», нервно курил, стряхивая в воду пепел, и ежесекундно поглядывал на отдаляющийся «Пеликан». Там оставалась не только некогда любимая им Наташа, но и все его тридцать с лишним лет, прожитые на грешной земле. Прежний Вадим Витальевич Прохоров остался где-то далеко в прошлом. Новый, с неясной судьбой и тягостными душевными терзаниями, стоял сейчас, оперевшись на борт дорогой белоснежной яхты, стремительно летящей по голубой поверхности океана, и не знал, радоваться ему или плакать.

Из такого состояния Прохорова вырвал лишь последовавший через несколько минут взрыв, адским пламенем взметнувшийся около самой линии горизонта, а потом, когда звуковая волна преодолела отделяющие яхту от «Пеликана» две с половиной мили, Вадиму даже показалось, что он отчетливо услышал донесшийся до него сквозь грохот разорвавшихся десятков пластиковых мин последний предсмертный крик Наташи…

У Прохорова помутилось в глазах, он пошатнулся, выронил из правой руки сигарету, другой крепко схватился за левую сторону груди, занывшую от внезапной боли, на какое-то время застыл, все еще продолжая глядеть на место гибели «Пеликана», а потом медленно опустился на до блеска вымытую палубу. Тридцатисемилетний учёный Прохоров умер от обширного инфаркта всего на несколько секунд позже погибшей при взрыве «Пеликана» Наташи. Бермудский же треугольник в этот роковой день пополнил свой черный список еще двадцатью пятью человеческими жизнями и одним кораблем. Как знать, может, и все прочие смерти не имели никакого отношения к сверхъестественным силам, находящимся за чертой здравого смысла и установившегося за века привычного порядка вещей… По крайней мере про лежащий на дне океана бомбардировщик французских ВВС это можно сказать с полной уверенностью.