Лила, Лила

16

Давиду пришлось ждать. Уже без малого полчаса он сидел в кресле-ракушке у стены, а сотрудники за стойкой упорно не обращали на него внимания.

Но он не нервничал. Со вчерашней ночи был совершенно невосприимчив к неприятностям.

До сих пор любовь для него всегда бывала односторонней. Либо он влюблялся, а она нет. Либо наоборот. Во взаимность любви он вообще уже не верил. А что найдет взаимность не у кого-нибудь, но именно у Мари, вообще граничило с чудом.

Сотрудники за стойкой по-прежнему в упор его не замечали, а он тем временем пытался представить себе Мари. И впервые понял, почему люди носят с собой фотографию любимой, после ночи любви с нею не хотят мыться и готовы сделать себе татуировку с ее именем. «Мари» в сердечке прекрасно разместилось бы на чувствительной внутренней стороне правого предплечья.

Давид даже слегка гордился собственной тактикой: оставить договор дома, убрать квартиру и иметь в холодильнике Мариину марку кавы.

За стойкой наконец появился мужчина, который молча ждал, когда Давид обратит на него внимание. Давид встал, подошел к нему. Мужчине было лет шестьдесят, вместо галстука у него на шее была кожаная лента, перехваченная серебряной брошью с бирюзой.

– По поводу квартир надо обращаться в понедельник и в среду с девяти до тринадцати часов, – сказал он.

– Я просто хотел бы получить справку насчет Бахбеттштрассе, двенадцать.

– Там будут конторские помещения.

– Я не ищу квартиру. Просто хочу узнать, кому принадлежит земельный участок.

– Нам. Компании «Хольдаг».

– А до вас?

Мужчина с подозрением посмотрел на него.

– Зачем вам эти сведения?

К такому вопросу Давид подготовился заранее.

– Мне нужно написать сочинение об этом квартале.

Он знал, что его обычно принимают за гимназиста.

Мужчина решил ему поверить.

– Минутку, – буркнул он и ушаркал к двери в глубине помещения. Немного погодя вернулся, положил на стойку папку-регистратор, открыл ее и начал листать бумаги. Давид заметил у него на пальце серебряный перстень с бирюзой, в пару броши. – Неразделенное наследство Фриды Ветц.

– Что это значит?

– Что недвижимость принадлежала некой Фриде Ветц, а после ее смерти наследники продали все нам.

– Адрес там есть?

Палец мужчины скользнул вниз по странице.

– Представителя наследников зовут Карл Ветц, та же Бахбеттштрассе, но девятнадцать.

Дом девятнадцать по Бахбеттштрассе располагался наискось и напротив стройплощадки. В первом этаже был электромагазин. У витрины стояли корзины с товаром, предлагаемым по акциям. Ночники, разноцветные лампочки, электрические хлеборезки, световые гирлянды, оставшиеся после Рождества. На вывеске значилось: «Электро – Ветц». Давид вошел. Звякнул колокольчик.

С потолка свисал целый лес светильников, переходящий на стене в заросли бра, продолжающийся дебрями настольных ламп и чащобой торшеров.

Из подсобки вышел пожилой мужчина в сером халате.

– Чего желаете? – спросил он.

– Я бы хотел поговорить с господином Карлом Ветцем.

– Вы уже с ним говорите, – улыбнулся мужчина. – Что же вас интересует?

– Я ищу некоего Альфреда Дустера, который когда-то жил на Бахбеттштрассе, двенадцать.

– Когда именно?

– В пятидесятые годы.

Ветц задумался.

– В пятидесятые годы я тоже там жил, дом принадлежал моим родителям. Как вы сказали? Дустер? – Он покачал головой.

– Может, жилец? – предположил Давид.

– Дустер? Нет, эта фамилия ничего мне не говорит.

– А Ландвай? Петер Ландвай?

– Вплоть до начала шестидесятых в доме двенадцать постоянно проживали одни и те же четыре семьи. Ни Дустеров, ни Ландваев среди них не было. В мансардах всегда жили итальянцы. За одним исключением. Но его звали не Ландвай, а Вайланд. Он насмерть разбился на мотоцикле.

По дороге домой Давид купил в тайском киоске зеленый и красный карри и сатай на двоих.

Потом он навел порядок в квартире, убрал постель, вымыл бокалы, поставил в музыкальный центр компакт-диск и сел в кресло.

Значит, «Софи, Софи» – история реальная. Петер Вайланд написал ее под псевдонимом Альфред Дустер и на всякий случай изменил фамилию героя. «А Петер Ландвай – это я» соответствовало действительности. «Софи, Софи» – длинное прощальное письмо, которого до недавнего времени никто не видел.

Хорошая ли это новость?

Успокаивало то, что автора нет в живых и вряд ли кто-то знает про «Софи, Софи». А тревожило то, что забавлялся он не просто забытой рукописью писателя-неудачника, но штукой куда более мрачной – затерявшимся прощальным посланием самоубийцы.

Снова и снова Давид представлял себе, как Мари воспримет такое признание, и каждый раз делал один и тот же вывод: она почувствует себя обманутой и никогда ему этого не простит. Он ее потеряет.

Пытаясь вообразить, что тогда будет делать, он вдруг отчетливо понял, почему Петер Вайланд не нашел иного выхода, кроме как не вписаться в туннель.

Давид встал с кресла, открыл платяной шкаф. Под стопкой футболок лежал оригинал «Софи, Софи». Он взял его, отнес на кухню и сунул в мешок с мусором.

Потом надел куртку, завязал мешок и отправился с ним на улицу.

Уже почти стемнело. На заднем дворе пахло едой. На многих балконах сушилось белье, и на всех без исключения красовались спутниковые тарелки.

Оба мусорных бака переполнены, крышки не захлопнуты. Давид откинул одну. В нос ударила вонь гнилых овощей и протухших объедков. Он вытащил из бака несколько мешков, запихал в образовавшееся углубление свой, прикрыл его вынутыми прежде мешками и кое-как захлопнул крышку.

Глянув на балконы, он заметил на одном какого-то мужчину; тот курил, облокотясь на парапет. Должно быть, стоял там уже некоторое время. Давид кивнул ему и вернулся в дом.

Едва он вошел в квартиру, зазвонил домофон. Давид нажал кнопку, отпирающую дверной замок, вышел на лестницу и стал ждать.

Мари слегка запыхалась. Он обнял ее, и они поцеловались. Их ничуть не смутило, когда г-жа Хааг открыла свою дверь, ойкнула и снова ее закрыла.

Когда он наконец провел Мари в квартиру, она спросила:

– Ну как, подписал?

– Нет.

– Почему?

– Хотел подписать в твоем присутствии.