Лиловый рассвет

Глава 1

2486 год. Планета Земля.

Мир жесток. И от того ли, что не раз уже приходилось испытывать жестокость на себе — за двадцать два года он испытал многое — Ян Погорельский сидел в подавленном настроении. Жизнь казалась бессмысленной штукой, и от этого само её существование тяготило настолько, что Ян сам себе казался куском вакуума, выдернутого из космоса. В причудливых формах переплетались неурядицы его жизни, да так, что вспоминать их казалось пыткой. Но воспоминания, как назло, лезли в голову, постоянно всплывая комками мутной грязи.

Всё чужое… Воздух, вода, почва. Чужое всё — без прикрас. Только планета родная. Планета родная, а всё на ней — чужое. Земля изменилась неузнаваемо за какие-то двадцать три года. Хотя Ян был почти ровесником этого срока, он знал, он чувствовал это. Он знал, каким должен быть воздух, как должна сверкать на солнце вода, как должна плодоносить почва. Он мог без труда мог отличить пришельцев от землян, даже если внешне они были ничем не различимы. Он чувствовал их. Он ненавидел их.

Ян не знал своего отца. Он умер ещё до рождения. Мать говорила — погиб. Она и сама редко видела сына. По законам Азура родители отдавали своих детей в интернаты и там они воспитывались в соответствии с моральными принципами и законами. Но то, что Азур — враг, чуждая земной жизни система, Ян знал не только от неё. Старшие — без пяти минут выпускники интернатов — рассказывали младшим, чего на самом деле стоит Азур, раскрывали истинную цену азурской любви, свободы и межпланетной демократии. Когда Яну исполнилось двенадцать лет, он престал видеть маму вообще. На околоземной орбите потерпел крушение корабль с переселенцами из Азура. Мать каким-то образом была причастна к этой катастрофе, и она была выслана на одну из производственных планет — тюрем в земном варианте не существовало, вместо них использовались закрытые планеты-колонии, используемые как сырьевые придатки обширной коммунистической империи под названием «Азур».

И Ян отчаянно не понимал, почему, при всей похожести одних людей на других, одни могут считать себя более развитыми нравственно, политически и духовно, чем другие, и относиться к землянам снисходительно, так, словно их стоит учить. Многие азурцы называли себя «прогрессорами» — людьми, чьё призвание сводилось к переезду на Землю и «продвижению социального прогресса».

Они устанавливали свои порядки. Уничтожали культуру землян и навязывали свою. Увозили людей на закрытые планеты, и привозили своих. Чем больше Ян жил на этом свете, тем больше он пропитывался ненавистью к ним, как губка — водой.

Само слово «Азур», похожее на земное название геральдического синего цвета, пришло из общего языка головной азурской планеты. Оно не означало ничего конкретного, и было разработано искусственно. По мнению азурских лингвистов, людей, разговаривающих, а главное — думающих, на головном азурском языке, именно это слово, на подсознательном уровне должно было внушать каждому из собеседников некое чувство патетики и симпатии к произносимому. Но земляне между собой не разговаривали на стандарте Азура — в их памяти жили их коренные языки.

Несмотря на то, что Ян воспитывался в соответствии новыми моральными установками, он не впитал ни один из них. Они казались ему бредовыми и настолько противными, что их стоило выжигать каленым железом. Ни одно из зёрен коммунистических идей не смогло найти себе почву для роста. Однако Ян считался одним из самых лучших воспитанников. По сути, он вёл двойную игру. В каждом интернате существовали ячейки секретной организации, которая боролась против ига непрошеных гостей. И Ян был членом одной из таких ячеек.

С шестнадцати лет он принимал участие в различных акциях и диверсиях. Но благодаря своему уму, изворотливости, авторитету одного из самых лучших воспитанников, а главное — телепатическим возможностям — он не был даже заподозрен. Он довольно быстро пробился «наверх» и сблизился с руководителем подполья Джоном Га́рвичем, прозванного серди своих Карельски. К своим двадцати двум годам Ян, несмотря на возраст, имел кре-какой авторитет в организации и состоял в боевой группе организации сопротивления землян.

По началу у организации не было названия. Земляне называли его просто и бесхитростно — «сопротивление», но никогда не писали это слово с большой буквы. Главной целью организации было выживание азурцев с планеты при помощи страха и террора, и обретение для землян свободы от «прогрессоров», от руководства со стороны пришельцев, от уничтожения культурного наследия. И последнее было немаловажно, ведь одним из пунктов «прогрессорства» в «Кодексе развития новых территорий» значилось «уничтожение и разрушение объектов псевдокультуры, направленной своим воздействием на сознание путём гибельной агрессивности». Правда, что такое «гибельная агрессивность» каждый прибывший на Землю азурец мог понимать по-своему. И, что самое обидное для землян, — объекты культуры Земли должны были быть заменены на азурские: азурские книги, фильмы, картины, компьютерные игры… Члены сопротивления желали для Земли своей собственной судьбы, возможности для землян самим вершить свою историю. До определённого времени «страх и террор» не были тотальными — сопротивление занималось лишь разрушением азурской инфраструктуры, саботажем технических объектов, «сопутствующие жертвы» сопротивление позволяло лишь в отношении СБА. Но лишь до того момента, пока на одной из закрытых планет, куда вывозили землян, не произошла техногенная катастрофа, и тысяча землян погибла на захолустной планете Ксе́нто. Тот день для землян стал днём траура, и с тех пор он стал называться «Лиловым Днём» — словно обозначая цвета выработанной породы на Ксенто. В годовщину трагедии каждый землянин носил лиловый цвет.

И это не добавило взаимопонимания с Азуром. Ответной мерой СБА стало запрещение лилового цвета одежды в любой день, кроме Лилового Дня, ставшем некоей азурской поблажкой. Лиловый стал выражением ненависти к оккупантам и симпатии к сопротивлению. Недолго думая, сопротивление подхватило его в качестве знамени. И теперь везде, где это было возможным: после акции устрашения, террористического акта или на месте преступления оставлялся маленький лиловый флажок или кусочек лиловой ткани. И тогда сопротивление получило собственное имя: они стали Лиловыми.

В ответ на борьбу Азур усилил контингент СБА на планете, присвоил ей статус закрытой, и тем самым вовсе запретил землянам вылет с планеты без получения специального разрешения — но получали его единицы.

И всё это происходило у Яна на глазах: борьба, взрывы, теракты… Неудачная пропаганда СБА, высылки, аресты, патрули, казавшиеся страшными в своих тактических шлемах. В шестнадцать лет он вступил в ряды Лиловых.

В интернате Ян подружился с Мишелем Россини. Мишель был моложе Яна на два года, но полностью разделял его идеи и действовал точно так же, как Ян. Ян помог Мишелю попасть в подполье и протащил его «наверх» за собой. Их объединяло одно — ненависть к врагам, а в остальном это были настолько разные люди, что окружающие удивлялись — как они сошлись. Мишель был импульсивен и горяч, Ян — спокоен и рассудителен.

После интерната Ян получил специальность и по разнарядке устроился на работу — соблюдая видимость примерного гражданина и образцового воспитанника. И в тоже время Ян сполна погрузился в дела Лиловых: саботаж, террористические акты, диверсии и погромы были его прямой задачей. Диверсия на космодроме «Идальгер» стала его последней задачей — но фактически была провалена с треском. Цель хоть и была достигнута, но на половину: группу обнаружили, с задания вернулись не все, хорошо ещё, что их так и не вычислили. Всем участникам той операции пришлось «залечь на дно». Прошёл почти год, прежде чем центр сопротивления с помощью шифрованной записки, вызвал Яна на явку в пассажирский космопорт «Нотре́к».

Шифровальный блокнот менялся каждые два месяца, и до сих пор единственные шифровки, которые получал Ян — это сообщение о том, в каком потайном месте лежит новый блокнот. Вызов на явку был для него неожиданностью — он рассчитывал, что центр вскоре откажется от его услуг и перестанет выходить на связь. Но разве бывают бывшие партизаны? И вот сейчас он стоял у входа в космопорт, ожидая явки.

Живая зелень вокруг космопорта — разве такое может быть? Совершенно не смотрится она на фоне космических кораблей, здания гостиницы и ресторана. Ян стоял на самом краю бетонной тропинки и смотрел на снующих в траве букашек. Ему вдруг показалось это милым и трогательным. В какой-то момент ему захотелось забыть всё и стоять вот вечность — и лишь смотреть на траву, насекомых, на природу… А что, если бросить всё — всю эту борьбу, Лиловых, СБА, всё забыть и отрешиться от всего? Может быть — вот сейчас, прислушавшись ко внутреннему порыву, он кардинально изменит судьбу и обретёт счастье? Которое, как кажется, вовсе не в борьбе?

Он сам не мог понять, откуда в нём вдруг взялась эта душевность? Почему он вдруг стал таким? Где его былая холодность, где расчетливый ум?

Идиллию нарушил диктор космопорта:

— Пассажирский рейс ноль-ноль-четыре «Планета Тахи́к — планета Земля» прибывает через четыре минуты.

Сентиментальность как рукой сняло. Он развернулся и пошёл к зданию ресторана. Сверху безжалостно палило Солнце, жарило загривок и шею. «Быстрее внутрь, к кондиционеру!» — думал он. Внутри было прохладно. Ян с удовольствием расстегнул ворот рубашки и подставился под струю живительной прохлады. Воздух задувало под одежду, стало намного лучше, чем на бетонной жаре. «Простужусь — и пусть! — подумал Ян, — Так даже лучше. Что-то мне не хочется чем-нибудь заниматься. К дьяволу все обязанности, всех врагов! Надоело всё!»

Есть не хотелось — от жары томила жажда, Ян заказал себе сок. Хотя заказал — это не совсем точно сказано. Вдоль стены стояли терминалы, сильно похожие на железные шкафы — через них принимались заказы. Он подошёл к терминалу, вслух заказал себе сок и возвратился к своему столу. Через некоторое время робот-официант должен был привезти ему заказанный напиток.

Ожидая своего заказа, он осмотрелся. В ресторане был только один землянин — он сам. Сзади перекусывали какие-то пилоты, невдалеке от щебетала стайка неземной молодежи, похожей на землян: светловолосая девушка и два высоких парня.

Ян обратил на них внимание и подумал: «И всегда-то им весело, сволочам! Почему они так счастливы: все и всегда? У них вообще бывают какие-нибудь несчастья? Может они находят счастье в своей работе? Вот эти, например, зачем сюда прилетели? Чтоб нашу агрессивность разбавлять? Не выйдет!». Ян пристально посмотрел на девушку. Она была красива: короткие пшеничные волосы, стройная фигурка. Он рефлекторно закрыл глаза и голове опять возник образ: пшеничные волосы, только не эти, другие, бездонные и такие красивые глаза… Никак, никак не избавиться от этого наваждения. Как бы он не хотел вытравить из головы этит воспоминания — ничего не выходило. Даже ненависть не могла заглушить это чувство — чувство, которое он боялся называть даже мысленно.

— Я запомню тебя такой на всю жизнь! — долетел до него восторженный голос от их стола.

Он открыл глаза.

«Неужели у них тоже есть это чувство? Наверное, они счастливы потому, что среди них больше его, чем среди нас… Среди нас — ненависть. Ну, так они и посеяли её… Ничего, мы ещё попьём вашей кровушки!»

— Прощай, красавица! — донеслось до него.

Девушка с пшеничными волосами встала и с лёгкостью бабочки, вышла, словно вылетела, из ресторана. Она помахала рукой своим спутникам, смотревшим на неё через прозрачную стену, и отправилась по своим делам.

«Жалко, что у них не бывает семей. Нет, девушка, Земля не место для тебя! Земля слишком жестокая планета!» — Ян поймал себя на том, что ему впервые стало жалко азурца, и мысленно усмехнулся: ему стало жалко кровного врага. В какой-то момент ему вдруг отчаянно захотелось, чтоб эта девушка никогда не попала в мясорубку Лиловых — и уж тем более, если ему самому придётся её крутить. Он погнал от себя эти мысли — это всего лишь триггеры, психологические крючки… Впрочем, прямо сейчас можно встать и уйти — у него ещё есть такая возможность. Никто даже не узнает, что он приходил на явку. Но впервые за всю жизнь ему не захотелось губить жизнь пришельцев. А как он радовался, когда умер его воспитатель, отравленный им собственноручно — никто даже не заподозрил в этом происшествии деятельность сопротивления! Для него это был праздник.

Воспоминания неприятной волной вновь прокатились в голове, когда у двери ресторана он увидел Сюзанну Гвидиче, штатного связного центра. По установленному порядку, связной устно, в зашифрованной форме, передавал некое задание бойцу боевой группы или место тайного брифинга. Бывало и такое, что связные могли использовать различные элементы одежды, или даже прийти с заранее обговоренным ароматом духов, причём каждый из таких элементов тоже мог нести в себе зашифрованное послание. Со стороны казалось, что двое обычных людей ведут обычную беседу.

— Янчик! — она весело помахала рукой. В этот же момент к столику подкатил робот-официант, привёз заказанный Яном стакан сока, — Привет, Солнце, как дела?

Казалось, она никогда не могла вызвать подозрений ни у кого вокруг. Все её приветствия и слова всегда были искренни. Как можно было заподозрить в ней связного? Есть люди, от которых всегда веет душевным теплом. Сюзанна была такой. С ней рядом всегда можно было излить душу, высказать всё наболевшее — она была из тех людей, которые выслушают и поймут. Ян часто испытывал желание откровенничать с ней, но ни разу не сделал этого. Даже с Мишелем он порой не мог так поговорить по душам, как хотелось это делать с ней. И теперь, после его гибели, он горько сожалел об этом.

Ян всегда удивлялся, почему Сюзанна звала его Солнцем. Скорее всего, из-за его светлых волос. Ян стригся коротко, чуть длиннее «ёжика». В сочетании со средним ростом и хорошо развитой мускулатурой эта внешность делала его брутальным до невероятности. Пожалуй, для завершения образа, ему не хватало только солнцезащитных очков. Мужественный образ дополнялся джинсовой рубашкой, сидевшей строго по фигуре, длинные рукава которой Ян подвернул дважды, узкими джинсами, и лёгкими брогами[1]. По инструкции Ян применял такой образ для сигнала «Готов к выполнению задания». Прямо сейчас — и в бой. Он готов, он ждёт уже год…

— Лучше всех! — он улыбнулся ей в ответ, продолжая соблюдать конспирацию. Да и потом: как он мог не улыбаться такому позитивному человеку? Зачем строить кислую мину и потом объяснять, что происходит у него на душе — ей не зачем об этом знать, это не её проблемы.

Сюзанна откинула свои роскошные чёрные волосы, и только сейчас Ян увидел бирюзовые серьги — сигнал о том, что центр передаёт данные прямым текстом, без шифра. У Яна в груди возникла пустота, сердце забилось учащённо.

— Прямой текст?! — воскликнул он. Для него это было впервые.

Сидящие рядом оглянулись.

Сюзанне пришлось перейти на шёпот:

— Да.

Ян тяжко вздохнул. Видимо, дела совсем плохи, раз центр не успел выработать условных знаков и зашифрованных фраз. В своей практике Ян не встречался с таким ни разу, и никогда не слышал, чтобы кто-то работал в таких условиях.

Он посмотрел по сторонам. Ян решил проверить свои первые впечатления, и убедился в этом ещё раз: кроме них в зале не было не единого землянина.

— Карельски готовит отлёт.

Ян изобразил гримасу недоумения: поднял одну бровь, скривил губы. Если это был незашифрованный текст, он всё равно ничего не понимал.

— Какой такой отлёт? — спросил он.

— Цели и задачи поставит Карельски при непосредственной встрече. Главное условие: ты отправляешься прямо сейчас.

Глаза Яна округлились.

«Час от часу не легче» — подумал он.

— Но вещи, документы, легенда… И подожди, он имеет ввиду вылет за пределы стратосферы? Полёт на другую планету? А разрешение, а пилоты? Я никогда не…

— Он сказал, что это — не проблемы. И у него всё улажено. И ему нужен ты, если согласишься.

Похоже, время удивляться должно было кончиться ещё не скоро.

— Что значит «если согласишься»? Разве центр хоть раз спрашивал согласия?

— Я тоже удивилась этой фразе. Он ответил, дословно: «У каждого из нас всегда была возможность отказаться…»

Ян вспомнил своё последнее дело, «Идальгер»… Отказаться? Интересно, а у Мишеля была возможность отказаться? Мишель хоть что-нибудь, подсознательно, чувствовал перед бойней в ангаре? Знал, что не вернётся? А он сам? Ведь его тоже чуть не «забыли» в том решётчатом коробе, у злосчастных вилок и розеток. Какого дьявола он тогда не надел перчатки? В той группе все были в тактических перчатках, кроме него. И эти штепселя, почему «корпусили»?.. Будто кто-то внушил ему, кто-то телепатически заставил забыть перчатки дома. Ян мысленно усмехнулся: кто ему мог такое внушить? Он и сам мог внушить кому угодно и что угодно. Какая-то нелепая череда случайностей, едва не подставившая всех…

Отказаться? Вряд ли, будучи подпольщиком, можно отказаться без всяческих последствий для себя.

Сюзанна выдержала паузу:

— Карельски сказал, что если память Мишеля тебе дорога…

— Что?!

Ян почувствовал, как горят глаза и будто сами пытаются вырваться из орбит. Сдерживаясь, он сказал:

— Он, вообще, что знает о Мишеле? Он не терял друга согласно инструкции. Он, знаешь ли, эту инструкцию издавал. Если не может мотивировать к работе своих подчинённых по-другому, то пусть… — и осёкся. Он понял, что нарушил субординацию колоссально, да ещё с такой крамолой.

— Он терял в этой жизни столько, сколько я терял? — спросил Ян тихо.

Сюзанна не отвечала. Ей тоже трудно давался этот разговор: Ян понял это по её потупленному взгляду, по тому, как она теребила бумажную салфетку.

— Сюзи, всю свою сознательную жизнь я убивал людей, и вот теперь расплачиваюсь за это. И, как мне кажется, не сполна. А он взывает ко мне памятью близких. Ему самому-то не смешно?

— Не печалься, Солнце, всё будет нормально.

— Нормально?! Жить и ощущать, что твоя жизнь нужна лишь потому, что умеет творить смерть среди других людей, пусть не землян, но тоже любящих жить — это, по-твоему, нормально? — он покрутил соломинку, выдернул её и залпом осушил стакан, — Не обращай внимания, это всё бредни глупого эгоиста.

Они помолчали немного, обдумывая сказанное. Чёрт его дёрнул за язык, не сам он решился на такие резкие откровения. Потом он изрёк ещё одну фразу:

— Всё это, — он обвёл пальцем вокруг своей головы, — перестаёт быть нужным человечеству.

— Ян, не говори такого никогда! Ты мн… — она запнулась, — нам нужен, поверь мне.

— Тебе я верю.

— Солнце, что с тобой происходит?

Да чёрт возьми, это шпионская явка или дружеская беседа?

«Солнце»… Да, на первый взгляд Ян просто светился. Но стоило кому-то познакомиться с ним поближе, человеку становилось не по себе: Ян непринуждённо отторгал всех от себя своей ненавистью, порою он отпугивал даже землян. Ян и сам чувствовал этот страх, исходящий от людей.

— Случилось то, что мне надоела такая жизнь.

— Ян, когда ты говоришь такие вещи, мне становится страшно…

— Я вот тут недавно понял, что во мне слишком много ненависти. И мне стало душевно плохо. Она… убивает меня.

— Ян, я думаю, тебе стоит влюбиться… — сказала Сюзанна и осеклась.

«Хорошая мысль, — подумал Ян, — Самое главное: вовремя».

— Бесполезно. Я не смогу любить должным образом. Я просто не умею этого делать…

Он замолчал. Что-то опять триггернуло внутри, в груди снова почувствовалась пустота… В голове который раз пронёсся этот образ с пшеничными волосами — тот, идущий из глубин сознания, из давних лет…

Ян наконец-то сообразил: Сюзанне даны были инструкции подействовать на него психологически, и похоже, ей это удавалось — хоть и приходилось крайне трудно. Но пшеничные волосы… В центре не могли знать, не могли…

Он помолчал немного и ответил, чеканя слова:

— Все чувства, которые когда-либо у меня были, лишь укрепили мою ненависть.

Ян произнёс эти слова вытянувшись, глядя Сюзанне прямо в глаза. Его подбородок был напряжён, губы поджаты — словно ненависть изливалась через его лицо.

А потом, ещё раз посмотрев по сторонам, и сделав более мягкое выражение лица, добавил:

— Я смотрю на девушек просто как на людей. Нет, я понимаю, что они другого пола, но у меня к ним не возникает интереса.

— Так, наверное, сложно жить.

— Так можно жить. Я же живу… Весь вопрос в том, как я живу. Влюбиться!.. Было бы слишком просто влюбиться. Я смогу полюбить лишь ту, которая беззаветно полюбит меня. В этом вся загвоздка — вот такой я эгоист. А!.. — Ян махнул рукой, — Всё это я передумал тысячи и тысячи раз. Я прихожу к выводу, что жить мне теперь совсем не интересно. Я несу лишь смерть, сею ненависть, и выясняется, опять же, что всё это ни к чему…

Рука Сюзанны лежала на столе. Ян случайно положил на её руку свою. Сюзанна в ответ резко выдернула ладонь. Она посмотрела ему в глаза, прищурилась

— О чём ты думаешь? — Спросила Сюзанна, отклоняясь от темы разговора.

Ян промолчал.

«Да когда же закончится это полоскание души…» — подумал он.

Он не ответил, отвернулся, посмотрел в окно, что раскинулось во всю стену.

— Ян, с тобой всё в порядке? — забывшись, она положила свою ладонь на его руку и снова отдернула.

Он повернулся, снова поймал её взгляд и спросил:

— Что там Карельски задумал? Попьём кровушки?

Сюзанна ничего не ответила. Похоже, она исчерпала все возможные вариации развития разговора, которые могли быть предусмотрены инструкциями.

— Я сейчас, — Ян встал из-за стола и отправился в туалет. Обдав голову холодной водой из-под крана и напившись оттуда же, он посмотрел в зеркало. Ему показалось, что на него смотрит не Ян Погорельский, не он сам, а кто-то другой, очень похожий на него.

«Спокойно, спокойно, — успокаивал Ян мысленно самого себя, — Всё отлично. Только не нервничать, не нервничать. Надо лететь».

Последняя фраза всплыла сама собой. Он вышел из туалета, подошёл к Сюзанне. Она было открыла рот, хотела что-то сказать, но Ян опередил:

— Где Каре́льски сейчас?

— Он в отеле и ждёт тебя.

Ян повторил предыдущий вопрос:

— Что он задумал?

— Я не знаю, — Сюзанна пожала плечами и округлила глаза.

Ян решил, что она и вправду могла не знать. С Гарвича станется снабдить её только одной фразой «Карельски готовит отлёт» — которая ещё и могла оказаться неправдой.

Ну что ж… Если у каждого из Лиловых в любой момент была возможность отказаться…

— Ладно, что бы там ни было, запомни: это последнее дело, на которое я иду. Если то, что задумал Джон — действительно стоящее действо, тогда я согласен. Но это, я подчеркиваю, это дело — последнее. Может быть. А там посмотрим… Пошли, Сюзи, — он редко называл её «Сюзи», почти всегда Сюзанной.

Его звало дело, которое он выбрал шесть лет назад. Дело, которому он отдал лучшие, как он считал, годы. И вот сейчас, он чувствовал это, шли последние минуты его свободной жизни.

Он смотрел на Сюзанну, такую красивую в летних лучах предзакатного Солнца. Она шла по бетонной тропинке впереди него. На ней был полупрозрачный вязаный свитер с широкими рукавами — в нём она напоминала птицу с красивыми крыльями. Птицу… Чайку? Пускай будет чайка. Зато так лучше…

2486 год. Планета Земля. Отель при космопорте «Нотрек»

…Камин потрескивал дровами. Хотя, камином это можно было назвать с большой натяжкой. От самого камина остались лишь кирпичи. Остальное — иллюзорный треск несуществующих дров. Конечно, технологии «каминозаменителей» существовали на Земле уже давно. Но азурцы подошли к этому вопросу с мастерством, достойным лучшего применения. Внешне это устройство было сложно отличить от настоящего камина: дрова и огонь выглядели настолько настоящими, что, казалось, приложи руку — и сгоришь, таким натуральным было изображение. Звук поленьев, лопающихся в костре, тоже был настоящим, и не повторялся от раза к разу. Иногда, когда в «камине» появлялось новое полено, от «камина» даже пахло дымом.

Антураж комнаты был под стать камину: интерьер был выдержан в стиле модерн: ажурная люстра, резной деревянный стол, кресла причудливой формы, кремовые шторы. Всё это больше напоминало злую иронию пришельцев, раз они, таким образом, постарались напомнить о счастливом времени, когда про них и думать не могли.

Ян сидел в кресле рядом с камином. Удовольствия это не принесло. Скорее наоборот: пришлось убавить звук, чтобы он раздражал, кресла переставлять не хотелось. Ян сидел строго, в отличие от Сюзанны: та, сидя на диване, подложила ноги под себя. Если бы Яну позволяла субординация, он бы тоже сел как-то поудобнее. Наверное, женщинам Гарвич позволял больше, чем мужчинам. Или за год Гарвич с Сюзанной сблизились несколько больше, чем связной и руководитель сопротивления? До Яна ещё перед «Идальгером» донходили слухи, что Гарвич не равнодушен к этой женщине. Но он на сто процентов знал, что Сюзанна не хотела мешать работу у Лиловых и личную жизнь. Хотя… Он и к Яну относился не совсем как к подчинённому: Яну это больше напоминало отношение к сыну, которого любят, но с которым не могут быть вместе. Да и по возрасту они друг другу не подходили: Гарвич был почти на тридцать лет её старше. Возможно раньше — год назад или полтора, он бы и развалился в кресле. А теперь… Они не виделись уже год — год, подумать только! Но Гарвич не был приветлив с теплотой, как раньше. Он всего лишь пожал руку и попросил Яна выбрать кресло. Ранее они бы обнялись, похлопали друг друга по плечу, обменялись бы парой шуток — может, даже скабрезных… А теперь… Гарвчи стал каким-то чужим. Может что-то испытывал, какие-то противоречивые чувства? Винил Яна за гибель Мишеля?.. Впрочем, Ян и сам винил себя за это… Подумать только — уже год как нет Мишеля, уже год, как Ян не убивал никого из СБА, уже год как… В памяти снова всплыли пшеничные волосы — и Ян усилием воли прогнал их из головы…

Может, он просто чувствовал, как изменилось к нему отношение Яна за последний час?

Гарвич стоял посередине комнаты, опершись задом на стол, с хрустом ел яблоко. Это был высокий белый мужчина с короткими и жёстким волосами черного цвета. Его причёска лоснилась под светом ламп. Его кожа была немного смугла. Образ дополнял вертикальный шрам правой стороне лбу, и имевший продолжение на щеке — след от ранения и отметины от швов, которыми стягивали кожу. Как ему удалось, получив эту рану, не остаться без глаза — оставалось загадкой для всех. Но никто и никогда не рисковал спрашивать, откуда у него оказались такие убедительные доказательства мужественности. Ян, глядя на Гарвича, понимал: он ведёт себя, как всегда, обладая тем редким обаянием, которому женщины не могли противостоять, однозначно признавая за ним главенство. Ему стоило лишь появиться где-то — и все женщины, вне зависимости от статуса, были его, пусть даже он занимал всего лишь их мысли, а не тела. Окружающие мужчины, при этом испытывали какую-то бессильную злобу, никто не мог противостоять этому фонтану сексуальной энергии, который он источал. Ни одна женщина не могла ему отказать, просил ли он её о близости, либо это была просьба иного характера. Гарвич внешне походил на высокомерного мачо, буквально преисполненного чувства собственного превосходства, но в тоже время — с удивительной простой в общении и нежностью во взгляде.

Наконец, прожевав кусок, Гарвич сказал:

— Итак, друзья, я затеял одну грандиозную кампанию…

Он замолк, осмотрелся вокруг себя: посмотрел, назад, на стены, вперёд себя, на потолок. Искал явные признаки шпионской аппаратуры. Да разве их отыщешь простым взглядом. Гарвич скорее успокаивал себя этим ритуалом.

— Может, по яблочку? — он показал на пакет с яблоками, стоявший сзади него на столе.

— Не, кушай один, — Ян отмахнулся.

— Ты? — Гарвич обратился к Сюзанне.

Она закачала головой.

— К сожалению, я ничего не могу сказать здесь и сейчас, — он показал на свои уши и провёл пальцами вокруг себя, намекая, что, у стен могут быть уши. — Единственное, что я могу сказать: вы понадобитесь мне оба.

Гарвич вынул из кармана ключ с брелоком и протянул его Яну:

— Это ключ от твоей комнаты.

На белом пластмассовом брелоке, выполненным в виде овала, была единственная надпись: «2-17».

Ян поднял бровь:

— Комнаты?

— Да, здесь в гостинице. Номер на этом этаже. Домой тебе не стоит возвращаться, я боюсь за твою сохранность.

Ян помолчал немного. Потом сказал:

— Ты зовёшь меня на дело, Джон, но даже не говоришь, что нужно делать. Из твоих слов я понимаю, что это нечто грандиозное, но, в тоже время, столь… — он замолчал, подыскивая слова, такие, чтоб его поняли люди, но вражеская техника не приняла за условную фразу, — …столь загадочное, — он сделал пальцами жест, символизирующий кавычки, — что согласиться очень трудно. Практически невозможно.

Ян взглянул на Сюзанну, спросил:

— Сюзанна, ты в курсе происходящего?

Она лишь покачала головой в ответ. Ян развёл руками, делая молчаливый жест для Гарвича: «Вот видишь!»

— И ты согласна? — настаивал Ян.

Сюзанна была в замешательстве — Ян это чувствовал. Шестое чувство, данное ему от рождения, никогда не подводило. Возможно, ей казалось, что заговори она сейчас — и Ян откажется, а Гарвич воспримет его отказ как предательство. Да Ян и сам боялся, что его вопрос к Сюзанне будет расценен Гарвичем как попытка нарушения их отношений, если они есть, конечно. Пытаясь как-то снять напряжение, Ян сказал:

— Ну, Сюзанна… Это не повлияет на моё решение…

— Да, Ян, я согласилась.

Желая внести ясности, она добавила:

— Но ты должен понимать, что все мы, когда пришли… — она сделала паузу, — в организацию, не руководствовались личными мотивами… Точнее даже не так: личный мотив был один — один на всех. Одинаковый у всех. Разве я могла отказаться сейчас?

Сюзанна высказалась на одном дыхании, без всякой опаски — даже не вспомнила про потенциальных «жучков».

Тогда Ян вновь обратился к Гарвичу:

— Понимаешь… Я никогда не слышал, что можно отказаться, Джон. Все послания, которые передавались… — опять пауза, — я всегда расценивал как приказ. И тут, мне заявляют, что я могу согласиться, могу отказаться. И ты при этом мотивируешь меня слишком лично для того, чтобы я расценивал это как работу, необходимую всем, а не лично тебе.

Ян встал, походил по комнате, заложив руки за спину. Потом встал у кресла, положив локоть на подголовник, уперевшись подбородком в кулак. Взгляд упал на ножки дивана. Гарвич всё это время молчал. Через некоторое время он всё же сказал Яну:

— Возможности отказаться, находясь в отлёте, не будет, потому что не будет возможности вернуться. Я гарантирую тебе, что задание направленно на общие цели и моих личных мотивов тут нет. Можешь расценивать это как приказ.

Они помолчали. Ян задумался над фразой «не будет возможности вернуться…» Она вообще могла любого испугать. Наверняка, возможность была, но уже после окончания дела.

Потом Гарвчи продолжил:

— Я собираюсь сделать то, что напрямую будет влиять на нашу независимость. До этого не было ни таких целей, ни задуманных мною масштабов. Возможно, на кон сейчас поставлено существование землян как таковых.

Ян взглянул на Гарвича. Последняя фраза звучала крайне тревожно.

Он решил, что стоит принять авантюрное предложение — и отправиться вместе с ним в неизведанное. В принципе, ему ничего не стоило переночевать здесь: его никто не будет искать: кроме Мишеля у него и друзей-то не было, домашних животных он тоже не держал — при его образе жизни и работе было бы большой безответственностью заводить питомцев. Женщины у него тоже не было — впрочем последнее было очень больным вопросом…

Ян прислушался к себе: он почувствовал, что здесь Гарвич не врёт и не блефует. Ему можно доверять. Он действительно затевал что-то грандиозное ради общего блага. В голове словно тумблер переключился в положение «да».

— Хорошо, я согласен. — Ответил Ян.

— Тогда утром я жду тебя.

— А как же легальная работа? Надо легенду, все дела…

Гарвич молча задумался, взглянув в потолок, потом спросил:

— Ну, насколько я знаю, на работу тебе через два дня, так?

Ян кивнул.

— Что могу сказать… Тебя хватятся… Но вряд ли к тому моменту тебе захочется вернуться. Да и вернуться ты не сможешь. Вылет завтра. Заходи ко мне утром — и мы сразу в бой.

Ян помолчал ещё немного, и сказал:

— Думаю, нам предстоит ещё много потрудиться…

Он подошёл к нему вплотную, буквально встав лицом к лицу, улыбнулся, глядя в глаза, наощупь запустил руку в пакет с яблоками, достал одно и, отодвинувшись на какую-то треть шага, с громким хрустом откусил чуть меньше половины. Он чувствовал горячее дыхание Гарвича, ощутил его волнение будто вибрацию воздуха. Он смотрел Гарвичу в глаза и смеялся взглядом. А тот недоумевал, для чего весь этот цирк? Да не для чего, Ян просто резвился — ему даже нравилось, что застал такого альфа-самца врасплох.

Они так и стояли молча, пока Ян яблоко. А доев, он развернулся, и не дёрнувшись с места, запустил огрызок в урну — и попал.

Ян подошёл к двери, открыл её и уже собирался уходить, но замер на пороге. Он повернулся к Гарвичу и спросил:

— Что, Джон, попьём кровушки?

Гарвич лишь неторопливо моргнул, кивок если и был, то едва заметный.

Ян усмехнулся и закрыл за собой дверь.

[1]Броги — вид мужских туфлей с W-образным мыском и перфорацией.