Линии (Lignes)

X — ЮКО

Норико сделала глоток и посмотрела на часы. Третий час. Она заметила, что стеклышко ее часов слегка потускнело. «Наверно, из-за перепада температур. Вошла в тепло, вот и запотело», — подумала Норико. Она достала бумажную салфетку и попыталась протереть помутневшее место. Сначала ей казалось, что влага выступила снаружи стекла, но, сколько она ни терла его, тонкая белесая пленка не исчезала. Тогда она смочила краешек салфетки водой из стакана, поданного вместе с кофе, и повторила попытку. «Бесполезно, — сказала она сама себе. — Чем сильнее буду тереть, тем больше оно станет. И вообще, что-то мне нехорошо. Цифры словно затягивают меня…» Эти часы марки «Омега» были куплены лет десять назад в магазине дьюти фри, когда она летала с тем мужчиной на Гуам. А может быть, на Сайпан, она точно не помнила. Норико старалась не вспоминать того человека. Иногда ей это удавалось.

— Могу ли я вам чем-нибудь помочь?

Норико подняла голову. Перед ней стоял этот тощий официант.

— У вас часы сломались?

Она сразу не поняла, о чем он. «Нет, так не пойдет. Будь повнимательней. Должно быть, он подошел, пока я возилась с часами», — подумала Норико.

— Нет, все в порядке. Да и с чего бы им ломаться? — ответила она официанту. — Просто там, на стеклышке, образовалось пятно, и я хотела его стереть.

— Понятно. Просто я неплохо разбираюсь… впрочем, я вмешиваюсь не в свое дело. Извините меня.

С этими словами молодой человек ушел обратно за стойку. Норико захотелось сказать ему что-то хорошее, теплое, но она никак не могла придумать — что. Глядя ему в спину, она вспомнила того человека, с которым летала на Гуам или Сайпан. Мысли ее смешались. Норико чувствовала, как в ней поднимается боль, страшная, невыносимая боль. «Так и есть, опять», — вздохнула она. Именно эта боль выгнала ее на улицу и привела сюда, в это кафе… Официант стоял слишком далеко, чтобы с ним можно было заговорить. Во всяком случае, это показалось бы неестественным.

Она ощутила первый позыв еще дома. Норико тридцать два года, работает в банке в квартале Отемачи. Она поступила туда сразу после окончания университета и проработала там больше десяти лет, за исключением длительных периодов госпитализации. Поскольку она прекрасно владела английским, ее взяли в отдел валютных операций. На такие должности брали только специалистов, окончивших полный университетский курс. Но в конце концов все это не имело никакого значения.

Когда же она почувствовала первый приступ? Ей казалось, что это случилось сразу после ужина. Норико вдруг осознала, что даже не помнит, что она ела этим вечером. Перехватила кое-что на скорую руку по дороге из банка. Итальянская кухня? Но она помнила, правда, не очень отчетливо, внутреннее убранство какого-то известного и дорогого японского ресторана, где пила пиво и долго смаковала что-то восхитительное… Когда же именно это было, она не могла вспомнить. Было время, когда Норико приучала себя, сидя в баре или в дешевой забегаловке, не показывать другим, как ей плохо. «Когда же? Сразу после разрыва с тем мужчиной или до него? — мучила себя Норико. — Нет, мужчина не в счет. Правильно. Как сказал психолог, он всего лишь замещение моего отца». «Замещение» было не совсем верным обозначением, психолог употребил более точное выражение, но она забыла какое.

Чем дольше она силилась вспомнить, где ужинала, тем больше запутывалась. Во всяком случае, в баре какого-то отеля, где подавали вино и сыр… что, впрочем, не так уж и плохо. Она уже года два посещала такие бары одна. Один — в Ниси-Синдзюку, другой — в Акасаке, третий — в Гиндзе. На самом деле во всем Токио не было почти ни одного места, куда могла бы пойти одинокая женщина, да еще без выражения грусти в глазах. А в провинции таких еще меньше… Норико прекратила свои попытки и стала собираться.

Она решила пойти на улицу, как только почувствовала боль. Первым делом она переоделась и накрасилась. Она не помнила, что она сделала сперва: переоделась или накрасилась. Макияж и переодевание стали для нее обязательным ритуалом. Она не пренебрегла ими и сейчас. Как только появлялась такая возможность, Норико посвящала этим двум действиям все свободное время и поистине титанические усилия. В прошлом году она купила лампу для загара, полагая, что с этим приспособлением ей удастся убивать время гораздо эффективнее. Потом Норико положила глаз на сауну, но квартира оказалась слишком мала для такого чуда техники, а иные, «сауноподобные», модели не могли удовлетворить в полной мере ее потребность.

«Ладно, не важно… Значит, я переоделась и накрасилась, — размышляла Норико. — А может, на мне был тот же костюм, что и в банке, а накраситься я забыла? Зазвонил телефон. Когда он зазвонил, я еще подумала, что, должно быть, это кто-то из знакомых… а еще что мне придется сейчас болтать о всяких пустяках… впрочем, не помню. Нет, телефон звонил, это точно. Кто-то из лицейских подружек. Рёко? Нацуми? Либо та, либо другая. Кроме них, никто не стал бы звонить так поздно… В лицее мы не были такими уж подругами, и я что-то не припомню, чтобы я с ними даже разговаривала. Как же они выглядят?.. Рёко будет покрупнее… а Нацуми — это та, которая слишком рано созрела…»

— Как дела?

Значит, Рёко или Нацуми.

— Замечательно, — ответила Норико. Вообще-то радоваться ей было нечему, но в тот момент захотелось сказать именно так. Ей казалось, что говоря «замечательно», она будет более естественной. Норико подумала — если бы не боль, стала бы она обманывать Рёко или Нацуми? Это «замечательно» вырвалось у нее совершенно случайно. Странное слово. «Никогда бы не поверила, что подобные слова запрограммированы в моей голове». Размышляя таким образом, она заметила, что боль слегка отпустила, и тотчас же приказала себе не думать о ней.

— Правда? О-о! как же я тебе завидую, Норико! — пропищала восхищенная Рёко или Нацуми.

Вот такого Норико уж никак не ожидала. По всему ее телу сразу же стало распространяться чувство удовольствия. Ей даже захотелось сказать Рёко или Нацуми что-нибудь приятное.

— А вот у меня ничего хорошего. Помнишь, о чем я рассказывала тебе в прошлый раз?

Не помнившая ничего Норико ответила:

— Разумеется! А потом-то что случилось?

— Ну конечно! Я могу сейчас поговорить с тобой? Ты свободна, у тебя никого нет?

— Вообще-то собиралась выйти, но теперь что уж…

— Так поздно?! Бедняжка! Что, работа? Да нет, какая работа! У тебя свидание, угадала? Ну, извини, пожалуйста. Значит, все в порядке? Ах, мне так тяжело об этом говорить! Я настоящая идиотка. Не то что ты! Ты-то всегда была такой умницей. Светлая голова! Так я говорила тебе, что мой приятель нашел работу? Фирма занимается видеоиграми. Получает вроде неплохо. А я говорила, что он младше меня? Он переехал ко мне, когда я еще училась… Это называется «сожительство», так вроде бы. А года три назад я предложила ему снова жить со мной, но он отказался. И знаешь, что он сказал? Что-то типа: «У меня своя жизнь!..»

Норико никак не могла взять в толк, как могло так получиться, что этот разговор запомнился ей до последнего слова, а имя девушки просто вылетело из головы. Не крылась ли причина в ней самой? Когда это началось, она училась в начальной школе. Все проявилось очень спокойно, естественно. Она родилась в префектуре Нагано, в прелестной деревеньке на берегу озера, которое зимой покрывалось льдом. Ее отец работал в магазине электротоваров, а мать служила на почте. У нее был еще и брат, но он почти не говорил. Ее дед выращивал овощи на высокогорье, и Норико очень нравился запах капусты и салата-латука, когда на заходе солнца она и дед усаживались на веранде, опоясывающей их дом. Отец был человек скорее мягкий, мать страдала приступами истерии: «Я просто уверена, что тут не обошлось без женщины. Знаешь, в клубах, что в Гиндзе, можно найти себе какую-нибудь поблядушку, и достаточно было мне заговорить с ним об этом, как он прямо сатанел! Ну не странно ли? Если речь заходила о танцовщицах в барах, он сразу же заявлял, что это просто замечательная работа! Нет, все это решительно мне не нравится…»

Поначалу она не придавала этому большого значения. Как-то раз, сидя на веранде, она услышала голос, который произнес: «Добро пожаловать». Норико посмотрела кругом, но никого не обнаружила. Ее это ничуть не напугало, наоборот, показалось забавным, что она слышит чей-то голос, когда рядом никого нет. Это «добро пожаловать» было сказано так, как говорят обычно продавцы, зазывая покупателей. Ходя с матерью по магазинам, Норико все время прислушивалась, но ни разу не услышала ничего подобного.

Норико стала ждать каждой новой «встречи» с удивительным голосом, но когда она начала ему отвечать, родители забеспокоились и отвезли ее в больницу. Доктор сказал, что причина происходящего неясна, хотя такие вещи случаются с детьми, и по мере их взросления все проходит, так что особых причин для волнения нет. Однако Норико так и не выздоровела. Потом, уже будучи студенткой, она обращалась к психотерапевтам. Ей приходилось много раз рассказывать про свое детство. Сначала она рассказала, как отец в состоянии опьянения иногда ласкал ее половые органы… Затем про женщину, которая в ее присутствии говорила всякие гадости о своем муже… Психотерапевт объяснил, что это нельзя назвать сексуальными домогательствами или развратными действиями. Норико и сама думала, что все это не имеет ни малейшего значения. Но, разговаривая с психотерапевтом, она не могла удержаться от слез, и это приводило ее в отчаяние.

— Вообще слуховые галлюцинации имеют место, когда пациент переживает сильное потрясение или что-нибудь подобное. Но этот случай не такой простой.

Психологи говорили приблизительно то же самое:

— Не могли бы вы подробнее обрисовать ваш случай?

Норико описала свой случай подробнее. В детстве она любила слушать этот голос.

— Когда голос говорил «добро пожаловать», у меня складывалось впечатление, будто бы передо мной раскрывается целый мир. И этот мир был куда лучше реальности… я начинала ощущать сильный запах, и мне казалось, что я что-то вижу. То, что мне представлялось, было мягким, словно внутренние органы животных или мантия моллюска. Но увидеть все целиком мне не удавалось. Только самый вход, начало. Как я ни пыталась что-нибудь различить, это всегда был лишь вход. И пока училась в начальной школе, я видела только двери в этот маленький мирок, только эту мягкую штуку… А вот уже в лицее… как бы это сказать… там появилось что-то сексуальное, а я сама была внутри, как подарок. Я не знаю, кто это точно был, но они вели там куда более приятную жизнь, чем я или мои родители… А я была там в качестве подарка, который эти… люди передаривали друг другу. Нет, ничего до конца там было не разобрать, все голоса и разговоры были такие туманные. Я понимала лишь обрывки… Да, это было похоже на какое-то внушение. Когда смотришь телевизор, то, что говорит диктор, воспринимается как внушение, поэтому телик я больше не смотрю. Радио я не слушаю по той же причине. И музыку, если там есть слова, тоже. Но я совсем не хочу сказать, что этот бубнеж по телевизору или по радио напоминает мне вход в тот мир, что я видела на веранде. Это скорее переход, проход ко входу в тот мир. Не могу сказать, что меня все это очень пугало. Ничего плохого не происходило. Для меня не существовало смысла, я и не пыталась найти там какой-то смысл. Была боль, и только войдя в этот мир, я могла от нее избавиться. Боль… это боль. Я не могу объяснить ее лучше. Боль мешает мне дышать, я мучаюсь. У меня болит живот, я мастурбирую, чтобы смягчить эту боль. Я мастурбирую так, что мое влагалище начинает кровоточить. Это случалось много раз.

— Думаю, если бы вы встретили мужчину, который бы вас полюбил, то все бы устроилось.

Это было все, что смог посоветовать ей психолог. Норико искала такого мужчину, но безуспешно. Правда, пока она искала его тут, ее мир предложил ей своего. Сей муж возник перед нею, отчаянно благоухая одеколоном, и предложил отправиться в путешествие. Часто, заполняя гостиничную карточку, а иногда и в других случаях, Норико готова была поклясться, что сию секунду видела этого мужчину собственными глазами…

Три месяца она провела в больнице. Книгу, которую она там читала, ей посоветовал тот мужчина. Причина ее болей так и осталась невыясненной. В этой больнице содержалась еще одна женщина, страдавшая странной патологией. Она умела читать электрические сигналы прямо по проводу. Звали ее Юко. Да, именно так… Норико неоднократно беседовала с ней, гуляя по больничному саду. Норико казалось, что эта странная девушка понимает природу ее боли. «Боль — это боль», — так она сказала.

— Все считают, что я лгу, когда рассказываю, что могу видеть и слышать то, что передается по проводам или шнурам электропитания, что я таким образом пытаюсь заглушить какие-то свои тягостные воспоминания. А что я могу поделать, если я действительно вижу! Да и вижу-то всякое дерьмо… Но не это заставляет меня страдать. А боль, о которой ты говоришь, так я тоже чувствую нечто похожее. Впечатление такое, будто бы эта боль существует отдельно от тебя, совершенно независимо. Нет, ее не найдешь ни в теле, ни в нервах — она существует вне всего этого. И она приходит. Не знаю откуда, но она приходит. А у тебя так же или как?

Норико захотелось позвонить. Существовал единственный человек, которому она могла позвонить в полтретьего утра.

— Алло, это Норико…

Она звонила из телефона-автомата, установленного в кафе.

— Ты что, не спишь всю ночь, а, Норико? — раздалось на том конце провода.

— Что ты сейчас делаешь? — спросила Норико.

— Трахаюсь, — ответила Юко.