Линии (Lignes)

XIV — ЙОСИКИ

По дороге Тосихико снова заглянул на помойку, где подобрал выброшенную им же клюшку для гольфа номер два фирмы «Пинт». На ее головке еще были заметны следы крови Йосики. «Она должна уже вернуться», — подумал Тосихико и опять посмотрел на окно, где скрылась девушка. Она показалась ему еще более худой, чем Йосики. И он заметил также, что она была очень красивой. Тосихико постарался хорошенько запомнить ее лицо, чтобы представить ее себе, когда он будет заниматься любовью с Йосики.

Для Тосихико не было ничего приятнее, чем думать о других женщинах во время своих любовных игр. Его научила этому одна замужняя дама, которая работала в какой-то транспортной фирме. В то время он имел обыкновение пить энергетические коктейли прямо за рулем своего грузовика. Его подруга кололась героином. У нее были исколоты не только руки и ноги, но даже язык и десны. Тосихико поначалу тоже пристрастился к героину, но из-за слабого здоровья быстро завязал. Когда действие наркотика оканчивалось, ему начинало казаться, что еда в его кишках потихоньку загнивает, постепенно отравляя весь организм. Стоило им снять номер в «лав-отеле», как женщина набрасывалась на него в порыве страсти. Пока они находились вместе, она была постоянно возбуждена и не переставала сосать его член даже тогда, когда накручивала себе бигуди или сушила волосы феном. Это дело ей сильно нравилось.

Поэтому Тосихико был убежден, что все остальные женщины тоже любят сосать, но потом понял, как жестоко ошибается. До Йосики у него была девушка из богатого семейства, учившаяся, кажется, на Гавайях. Она терпеть не могла брать в рот без презерватива, и однажды Тосихико, разозленный отказом, ударил ее так, что серьезно повредил глаз. Его указательный палец попал ей в глазное яблоко, причем Тосихико испытал ни с чем не сравнимое наслаждение. Теперь он стал искать повод, чтобы еще раз пережить это состояние: он знакомился с девушкой прямо на улице, вел ее в парк, а потом, якобы обидевшись на какую-нибудь ее бестактность, щедро отвешивал оплеухи. Он бил по лицу, стараясь угодить в зрачок. В детстве ему нравилось давить жуков, но это не составляло и десятой доли того удовольствия, которое он испытывал, выкалывая человеческий глаз. Он бил и Йосики, но та быстро догадалась, что он задумал, и отчаянно защищалась обеими руками. Он ни разу не ударил ту замужнюю даму: во-первых, из-за того, что боялся мести ее мужа, а во-вторых, она была настолько безбашенная, что умудрялась отсасывать у него даже в туалете их любимого кафе. «Если я тебе надоела, ты вполне можешь думать о другой девице», — повторяла она. Стоило им вместе пройти по улице, как она начинала дергать его на каждом шагу за рукав и верещать прямо в ухо: «Эй! Зацени, ничего бабенка, а? В следующий раз, когда будем трахаться, ты можешь вспоминать о ней! Усек? Запомни ее моську!»

Кровь Йосики давно уже запеклась и высохла, и Тосихико, вертя в руках клюшку, вдруг подумал, что еще ни разу не ударил ею по мячу для гольфа… Три месяца тому назад он, выпив несколько кружек пива в одном из баров Икебукуро, решил зайти в спортивный магазин. Ему просто стало интересно, что можно найти в таком месте. Подошел продавец и спросил: «Что вам угодно?» В левом ухе продавца блестело кольцо, а галстук отливал сиреневым. «Ничего особенного», — ответил Тосихико и прибавил, что хоть и не интересуется гольфом, но хочет посмотреть на аксессуары. Продавец провел его по всему магазину, объяснив мимоходом, что собирается бросить эту работу. «Этот магазин содержит мой дядя. Если я не буду вкалывать, он сделает из меня отбивную, но я все равно решил на это забить». Потом он понизил голос до шепота и сообщил Тосихико, что может продать ему немного «кристала». Так назывался наркотик, которым баловалась любовница Тосихико, та, которая думала только о сексе. Тосихико отказался от «кристала» и тут же, повинуясь какому-то внезапному порыву, приобрел клюшку номер два марки «Пинт». На ее серебристой поверхности дрожали огни от ламп, а ручка была достаточно длинной — короче, Тосихико нашел ее восхитительной.

Тосихико вдруг вспомнил, что у него кончились сигареты. Но он постеснялся своего идиотского наряда и не рискнул зайти в лавку в таком виде. «Ладно, попрошу Йосики», — решил он. Йосики была на три года старше, но слушалась его беспрекословно. Ей и предстояло пойти за «Хоуп». Автоматов и ларьков по пути почти не встречалось, а в тех, что были, продавались только легкие сигареты. «Нет, легкие — это дрянь. Не понимаю тех, кто курит такие. Я б им головы проломил этой хреновиной», — размышлял Тосихико, волоча за собой позвякивающую клюшку.

Йосики уже вернулась с работы. Она не стала снимать свое светло-голубое платье и сразу начала хлопотать на кухне, откуда потянуло смесью сахара и соевого масла. Скоро этот запах пропитал всю квартиру. Первый раз она ощутила такой запах два месяца назад в местной забегаловке.

Йосики работала медсестрой в больнице. На ее лице уже был налеплен пластырь, стягивавший края раны от клюшки номер два. Наконец входная дверь отворилась, и на пороге появился Тосихико. Страдая от нестерпимого запаха, он сразу бросился просить у Йосики прощения. Весь ее вид, пластырь на лице, да и сама кухня, которую Йосики старалась оживить цветами и дешевенькими картинками, вызывали у Тосихико жгучую жалость. Ему захотелось встать на колени.

— Все еще болит, да? Я действительно сделал мерзость! Я целый день места себе не нахожу… Ты знаешь, я даже хотел выбросить эту штуку на помойку… но потом подумал… и не стал. Даже не знаю почему… В гольф я не играю, но она такая классная… и к тому же стоит бешеных бабок. Да и, честно говоря, мне не хотелось, чтобы ее подобрали и увидели на ней твою кровь. Нет, не хочу! Ну прости меня, а? Это не просто слова, я же от всего сердца говорю… Если бы ты ушла совсем, я б не знал, что делать. Ты даже представить себе не можешь, как я обрадовался, когда увидел, что ты вернулась домой! Ты же знаешь, что я легко завожусь… Я уже говорил об этом, это все из-за матери, она была точно такой же… Ну я и запаниковал, когда понял, что ты мне дороже всех на свете и что ты можешь бросить меня. Если я о чем-нибудь подумаю, то так обычно и получается… поэтому я очень испугался. Без тебя я ничего не могу делать, я ничто, ничто! — умолял Тосихико, понимая, что совершил что-то непоправимое и что все это может плохо кончиться. — Я поступаю с другими так же, как поступала со мной мать! Нет, я действительно мерзавец! — воскликнул он и разразился слезами.

— Все в порядке, успокойся, ну успокойся же… Ну, все хорошо! — повторяла Йосики и гладила его по щекам…

Тосихико оставался настоящим ребенком. Мать родила его в шестнадцать лет. Она работала танцовщицей в одном из баров в Точиги, где ей приходилось набавлять себе еще два-три года. Сейчас ей было что-то около сорока… Человек, которого она называла отцом Тосихико, появлялся очень редко. Тосихико его почти не помнил, так как в ту пору только поступил в школу. Но однажды мать сильно разругалась из-за него со своими родителями, и визиты молодого человека после этого прекратились. Потом ее родители забрали мальчика к себе в Уцуномия. Мать приезжала очень редко, не чаще двух раз в год. В этом старом фамильном доме мальчику особенно запомнилось специальное приспособление из алюминиевых пластин для защиты от горячего масла при приготовлении оладьев тэмпура.

Мать Тосихико нрава была скорее кроткого и обладала поразительной красотой. Днем она продавала с лотка косметику, а вечером бежала в кабаре. При этом она не забывала про сына и покупала для него одежду и игрушки. Но время от времени она исчезала без предупреждения. Иногда она вскакивала, оставив на столе остывающую тарелку с рагу или рисом, и выбегала из дому. Она не писала, не звонила, не подавала ни единой весточки. Потом снова появлялась с охапками новых игрушек для Тосихико и подарками для родителей, просила прощения, плакала… Тосихико помнил все очень живо: раздражение и одновременно чувство облегчения, к которым примешивалось невыносимое ощущение потери. Он помнил, как сидел один и смотрел на остывающий ужин… Терзаемый противоречивыми чувствами, Тосихико в конце концов потерял значительную долю уверенности в себе и в своих силах. Все уже было решено, все было определено без него. Уходила ли его мать, возвращалась ли обратно — это ничего не меняло. И капельки горячего масла продолжали шипеть на алюминиевой крышке… Тосихико не мог найти сил переиначить себя, что-то изменить в своем характере, в своей манере речи. Это могла сделать только мама. Родственники наняли специального человека, чтобы следить за нею, когда она уехала в Токио, где устроилась на работу в оптовую компанию, но результатов слежки Тосихико не сообщали.

Тосихико удалось познакомиться с пассией своей матушки только после поступления в колледж. Матери в ту пору уже исполнилось тридцать лет, а ее приятель оказался много младше. Он вот-вот должен был окончить лицей и работал мотористом на катере. Увидев его, Тосихико испытал шок. Ему показалось, что этот парень почти его ровесник. Мать довольно скоро бросила его, но он продолжал общаться с Тосихико и водил его в кино. Им обоим нравились фильмы про войну. После сеанса они шли в кафе, где моторист принимался рассказывать Тосихико про его мать. Все его речи звучали приблизительно так: «На всем свете не найдется более милой и красивой женщины..»Переехав в Токио, Тосихико еще раз увиделся с ним. Они отправились в кинотеатр, и моторист признался ему, что номер его телефона дала его мать. Он уже оставил работу на катере и стал совладельцем магазина подержанных машин недалеко от Кавасаки. Вручая свою визитную карточку, он сказал: «Если тебе понадобится какая-нибудь “тойота”, например подержанный внедорожник, тебе достаточно мне позвонить…»

Тосихико перебрался в Токио, чтобы поступить там на подготовительные курсы, но скоро бросил это дело. Но и после он продолжал получать от матери неплохое содержание. Он уже успел убедиться, что тяга к насилию овладевает человеком по самым незначительным поводам. На курсах Тосихико познакомился с девушкой, довольно симпатичной, немного крупноватой, похожей на его мать. Она была дочерью одного столяра из Судзу и страдала припадками ревности, заканчивающимися, как правило, истерикой. Она никогда не позволяла себе проявлять свои чувства на людях, но, оставшись наедине с Тосихико, в выражениях не стеснялась. Месяца через два после начала их знакомства она закатила первую сцену прямо в «лав-отеле». Все началось с того, что во время прогулки он засмотрелся на какую-то барышню. В ход пошли проклятия и оскорбления, затем последовали слезы и истерический припадок. Тосихико старался успокоить свою подругу, говорил ей что-то вроде: «Ну все, хватит, прекрати эти глупости». Потом он почувствовал, как гнев сжал ему горло так, что стало трудно дышать… Не справившись с эмоциями, он ударил ее кулаком в переносицу и даже не понял, что произошло. Девушка закрыла лицо руками и повалилась на постель. Тосихико смотрел, как на чистом белье расплывается темно-красное пятно. Плач сам собой прекратился, вместо этого девушка начала дрожать, глядя в одну точку. Тосихико сел рядом, и она подняла крик. Пытаясь утешить, он взял ее за плечи и повторял только одно: «Прости, прости, прости». Ничего другого в голову ему не приходило. В конце концов он заплакал сам, не прекращая твердить свое «прости, прости». Под его руками в жестоких конвульсиях сотрясалось девичье тело. Потом она забилась в истерике. Тосихико даже не подумал, что ее вопли могут перебудить весь отель, его словно не было в комнате. Весь остальной мир существовал отдельно от его сознания, и он был бессилен что-либо изменить. Зазвонил телефон, а вскоре застучали в дверь. Мгновение Тосихико колебался, но все же пошел открывать. В комнату вошли двое мужчин, и его подруга объяснила, что произошла небольшая ссора, но вроде все в порядке. Видимо, в отеле такие случаи не были редкостью, поэтому служители тотчас же удалились, пригрозив в следующий раз вызвать полицию. Нос девушки еще кровоточил, а плачущий Тосихико, пытаясь остановить кровь, прикладывал к нему сложенное покрывало. В ту минуту он, наверное, впервые в жизни испытывал чувство причастности к происходящему…

Йосики накрывала на стол. Когда Тосихико переехал жить к ней, она купила кухонный столик, два стула, скатерть и серебряные приборы. Также пришлось поменять кровать на более широкую, отчего квартира стала казаться совсем маленькой. У Тосихико был свой дом в Итабаси, но он там даже не появлялся. К тому же арендную плату за него вносила мать со своего банковского счета… На столе появился холодный салат с макаронами, рыба, сваренная в пряном бульоне, вареная фасоль и мисо-суп.

— Эх, сейчас бы персиков в сладком сиропе! — замечтался Тосихико.

— Прости?

— Персиков, говорю, в сиропе. Консервированных. Да, есть такие консервы, и очень сладкие. Правда, сейчас все закрыто… Я бы сам пошел, но не могу же я в таком лапсердаке выйти на улицу. А? К тому же суп немного остынет…

И Тосихико погладил Йосики по волосам.

— Конечно, конечно… И правда, о десерте я и не подумала. Ну ничего, «Фэмили-Март» работает круглосуточно. А суп я потом подогрею.

Глядя на остывающий суп, Тосихико вспомнил свое детство. Он чувствовал себя растерянным, на глазах у него выступили слезы. Он думал о том, что отправив Йосики в магазин, хотел тем самым наказать ее, хотел своим капризом заставить ее доказать свою любовь.

— Везде искала — нет персиков! Купила груш, — объявила Йосики, доставая из мешка банку.

Тосихико молча глядел на консервированные груши, чувствуя в носу какое-то покалывание.

— Идиотка! Я, кажется, ясно сказал — хочу персиков!!! — вдруг заорал он и, не помня себя от злости, схватил клюшку. Металлический стержень сверкнул и треснул Йосики по уху. Тосихико был настолько взбешен, что клюшка, вырвавшись у него из рук, улетела чуть ли не на кухню. Йосики стала падать на пол, но он левой рукой ухватил ее за плечо, а указательным пальцем правой попытался попасть ей в глаз. Йосики прекрасно понимала, чем это может закончиться, поэтому наклонила голову и закрыла ее руками, чтобы защититься от удара. Какое-то время Тосихико безуспешно старался пробить выставленную оборону, и в конце концов ему удалось просунуть палец в образовавшуюся щель и оцарапать ей веко. Потом он приподнял кричащую и отбивающуюся Йосики за волосы и крутанул вокруг себя. Она потеряла равновесие, но не упала. От дикой боли рванулась прочь, зацепила ногой стол, и блюдо с салатом полетело на пол. Вслед за ним последовал и остальной обед, потом с грохотом попадали стулья. От ковра поднимался мерзкий пар. Тосихико наступил на рыбу, и в палец его ноги вонзилась косточка. От неожиданности он отпустил Йосики, которая, рыдая, упала на четвереньки.

— П-прости меня, — снова захныкал Тосихико. — Ну что я наделал? — Он подполз к Йосики на коленях и продолжил: — Не уходи! Если ты уйдешь, я не знаю, что со мной будет. Я просто сдохну! — Тосихико сделал паузу и заговорил о своей матери: — Она выбегала из-за стола, а я сидел и смотрел на ее тарелку. Сначала оттуда поднимался пар, потом все меньше, меньше… и все остывало. Я смотрел на ее тарелку, и мне хотелось умереть. Я не мог думать ни о чем ином, и сидел, сидел, сидел… А тиканье настенных часов, казалось, вот-вот пробьет барабанные перепонки.

Пытаясь привести в порядок растрепанную прическу, Йосики в который раз говорила себе, что так больше продолжаться не может. Перед ней, стоя на коленях, рыдал мужчина. Его лицо было прекрасно. Взглянув на него еще раз, она поняла, что сможет забыть все, что сегодня случилось… «У него действительно очень красивое лицо. Я еще никогда не встречала такого красавца, — думала она. — К тому же, если я его выгоню, ему совершенно некуда идти. Да и у меня кроме этой квартиры нет больше никакого угла». Размышляя таким образом, она сама не заметила, как простила Тосихико в своем сердце.

— Я схожу поищу тебе персиков. Может быть, они будут в лавке у вокзала…

Тосихико, весь в слезах, бросился обнимать и целовать ей лицо и руки. «Я совсем как мать, а он — точно ребенок», — думала Йосики и гладила его по голове. Проявления материнских чувств приводили Тосихико в щенячий восторг. Йосики вытерла выступившую на веке и на брови кровь, наклеила пластырь и стала одеваться.

— Купи, пожалуйста, сигарет, «Хоуп», обычных, — попросил Тосихико и шмыгнул носом. — Только не бери облегченных, это дерьмо…