Лишний в его игре

26

Район, где я жил с мамой, граничит с лесом, и как-то у его кромки в траве я заприметил штук десять уличных погребов. У каждого — квадратная железная крышка на уровне земли, рядом торчит труба вентиляции с железным «грибком» на конце. По грибкам я это место и заметил. Я периодически натыкался на такие погребные кооперативы в нашем городе, но не знал, что это и откуда.

Судя по тому, как все заросло травой, эти погреба давно заброшены.

После того как я окончательно порвал отношения с крю, я забрал рюкзак у Башни. Пришел сюда с «кладом», кусачками и новым замком.

Я выбрал тот погреб, который был закрыт на самый ржавый замок. Потрогал цепь — она рассыпалась под пальцами. Без труда перекусил ржавые звенья, открыл крышку. Внутри было пыльно и пусто. Погреб уходил в глубину на метр, а в ширину и длину — метра на полтора-два. Я убрал туда рюкзак со стаффом. А потом к стаффу добавились деньги из маминого сейфа.

Теперь пора наконец все забрать. Ведь у меня появилась своя квартира.

Эта однушка выглядит прилично, хоть ремонт и делали давно. В комнате старый паркет, застеленный ковром, неплохой диван. Уродская советская стенка, шкаф, письменный стол. Есть подушки и одеяло, постельное белье и полотенца. Правда, все старенькое и пахнет пылью. Надо перестирать. И вообще прибраться здесь.

Кухня маленькая, метров шесть. Старенький мебельный гарнитур синего цвета, газовая плита, микроволновка, стиральная машина. Есть даже посуда. Ванная совмещена с туалетом. На полу и стенах — светло-зеленая плитка. Такого же цвета, кстати, обои в комнате. И почему этот блевотный зеленый меня преследует? Сама ванна чугунная, без всякой закрывающей панели — такое корытце на ножках. Немного убого, конечно, но сойдет.

Я хожу по квартире и чувствую, как с каждой секундой меняется мое отношение к происходящему. Я больше не проигравший, а победитель. Пусть мама катится ко всем чертям вместе со своим Хмариным! И вот под конец осмотра я в полной эйфории: здесь все мое! Я наконец буду жить один и делать все, что хочу!

Из маминых денег я возьму чуть-чуть на первое время, только на самое необходимое. Одолжу, так сказать, а как найду подработку — сразу верну. Остальную кучу просто сохраню пока у себя: хочу проучить маму. Да, это я взял деньги, но мне все же обидно, что она не поверила в мою невиновность. А что, если бы их все же украл Хмурь?

Ладно. Обязательно верну все, что взял. Но пока подработка подождет. Первым делом я уберусь. А потом завешаю все постерами.

В этот день покупаю чистящие средства, щетки, стиральный порошок, шампунь, пасту и гель для душа. Правда, в магазине я теряюсь: а что именно мне надо-то? Не знаю. Почти все беру наобум. Та же проблема и с продуктами… Я же не умею готовить. Беру сосиски с макаронами и всякое подобное, попроще.

Дома принимаюсь за уборку и стирку. Так провожу полдня. Чувствую душевный подъем. Кажется, ничто не может испортить мне настроение. На ужин ем сосиски с макаронами. Могу капать кетчупом, класть на стол локти (и даже закидывать ноги!), есть руками, могу что угодно. Кайф!

Как же круто я теперь заживу. Я отныне настоящий свободный взрослый. Никто не будет загонять спать, смогу гулять хоть всю ночь. Буду есть что захочу. Готов хоть всю жизнь питаться сосисками, «Ролтоном» и пельменями! Смогу не прибирать бардак и слушать музыку на всю громкость. Звать кого хочу, устраивать тусовки! Правда… У меня и друзей-то не осталось, но с этим что-нибудь придумаю. Главное, ни перед кем не надо отчитываться. Могу даже забить на школу!

Как же здорово быть хозяином собственной жизни. Я будто получил вольную.

Раньше моя жизнь была гребаным бесконечным кастингом, который я никак не мог пройти. Окружающие всегда считали, что во мне чего-то не хватает. Меня не могли принять таким, какой я есть. Почему, чтобы заслужить хотя бы вялый одобрительный кивок от близких, я должен быть кем-то другим? Кому-то что-то доказывать, выворачиваться наизнанку? Я никогда не пойму, как устроен этот чертов мир. Но я больше не собираюсь под него прогибаться.

Я никогда не подстроюсь под чужие идеалы, это худшее, что может со мной произойти, ведь тогда я потеряю себя. Если люди вокруг захотят видеть меня другим, им придется стереть меня из этого мира и заменить кем-то еще. Кажется, это и произошло.

Подошел к концу учебный год. Худо-бедно закончил его на тройки. Впереди — лето!

Развешанное постельное белье почему-то не сохнет, и в первый день я лег спать вообще без него. Но оно не сохнет ни на второй, ни на третий день. Потом протухает, но все-таки высыхает. Ощущение, что оно не отстиралось, какое-то мыльное… Еще и воняет. С тоской вспоминаю свежее белье дома. Мама меняла его два раза в неделю. Оно было накрахмаленным и выглаженным, пахло лавандой из-за кондиционера… и никогда не воняло тухлым! Почему так?

Злюсь на себя: все приходит с опытом. Я тоже научусь идеально стирать белье, и оно будет круче, чем у мамы. Зато на стенах у меня теперь висят постеры: тут и Эминем, и «Каста», и «Многоточие». Смотрю на них с гордостью — будто совершил революцию.

Свобода опьяняет, но теперь передо мной сложная проблема выбора, я часто теряюсь. Каждый день приходится мучительно что-то из чего-то выбирать, раньше я с таким не сталкивался. Что приготовить на ужин, какой нужен стиральный порошок, сколько слоев должно быть в туалетной бумаге? Каждая подобная мелочь приводит меня в ступор.

Иногда, особенно по вечерам, дома слишком тихо, пусто и тоскливо. Я не привык быть один. Может, стоит завести какого-нибудь четвероногого друга?

Решаю сделать горячий бутерброд и случайно высушиваю его в микроволновке так, что он превращается в кирпич.

Стираю одежду, в итоге все мои любимые белые футболки, белые носки и майки становятся розовыми. Почему в школе учат дурацким логарифмам, но не объясняют, что белое нельзя стирать с красным?!

Проблема друзей решается. Гуляя по городу, я забредаю в район заброшек, где натыкаюсь на компанию панков. Они тусят на старой железке, на кладбище поездов, обустроили место в одном из ржавых заросших вагонов.

Они пьют пиво и коктейли и во всю глотку орут «КиШа». Увидев меня, радостно зовут к себе, как будто увидели старого друга. Я охотно иду к ним. Соскучился по общению. По чувству близости с компанией… Сейчас я по большей части один.

А они и правда, оказывается, меня знают. Это те, которых я как-то подкупил, чтобы устроить сцену перед мамой. А я уже и забыл их.

Проходит немного времени, мне передается общее настроение, и вот я уже сам ору «Ели мясо мужики», обнимаюсь с панками и говорю, как я их всех люблю…

Теперь я часто тусуюсь с панками в их ржавом вагончике. Нарисовал им там на стенах несколько крутых граффити. Меня подхватывает и куда-то уносит бешеный, дерзкий вихрь.

Влажный воздух. Косухи, камелоты, обрезанные джинсовки, цепи и булавки, гитара, панк-рок. Запах нагретого на солнце железа. Больно. Обо что-то укололся. Это раскрылась булавка на чьих-то джинсах…

Когда панки узнают, что у меня есть своя квартира, то становятся моими новыми лучшими друзьями, и я счастлив.

С домашним бытом все не так просто. Вещи продолжают тухнуть, а не сушиться. Этот мерзкий запах сопровождает меня везде. Чистая одежда по-прежнему какая-то мыльная… Как будто стиральный порошок не смывается до конца. Но при этом вещи плохо отстирываются.

У меня на что-то аллергия, высыпали прыщи, которые жутко чешутся.

От сосисок уже тошнит, но жарить мясо я не умею. Для меня это магия: его бросают на сковородку, шепчут какое-то заклинание, и — бац! — оно становится готовое и вкусное. Таких заклинаний я не знаю…

Одна из розеток на кухне сильно ударяет меня током. Не знаю, что не так, но на всякий случай решаю к ней не приближаться. Потом как-то включаю свет — и взрывается лампочка. Мелкие осколки разлетаются по всей комнате.

От стиральной машины отпадает сливной шланг, и всю кухню заливает.

Хватаю с плиты закипевший чайник и на ходу снимаю крышку. Руку обдает ужасным жаром, я роняю чайник. Он падает на пол, и кипяток разливается. Хорошо, я успеваю отпрыгнуть, и на ноги попадает только пара капель…

Я словно попал на непригодную для жизни планету, где все хочет меня убить.

В магазине в отделе заморозки вижу аж четыре вида лазаньи. Я покупаю их все. На ужин сразу разогреваю все четыре упаковки, ковыряю каждую.

Разочаровываюсь. Все не то…

Осознаю, что гости — это не всегда хорошо. И если я устрою дома тусовку, то кто-нибудь обязательно наблюет, где-нибудь не там нассыт и что-нибудь разобьет. Но в моей жизни все больше панков, «КиШа» и булавок на джинсах, а с ними становится как-то плевать на все эти бытовые проблемы.

Валяюсь на полу на грязном одеяле. Оно не мое — кто-то притащил. Рядом со мной — ведро с подогретыми куриными крылышками и кукурузой из «Ростикса», все вчерашнее. Смотрю «Историю игрушек». Я знаю этот мульт наизусть.

Пятнадцатая минута. Энди сбрасывает Вуди с кровати и кладет на его место Базза Лайтера. Игрушки смотрят на Вуди, который выползает из-под кровати, и недоумевают. Вуди пытается убедить их, что это все ошибка. Нет, Энди не предал его, он просто переел мороженого. Но игрушки не верят. Они считают, что Вуди выбросили, заменили. Никогда еще этот мультик не казался мне таким актуальным. Здесь все так похоже на мою жизнь.

— Эй, выруби! Дай поспать! — недовольно ворчит Лепрекон.

Я вижу его красную макушку недалеко от меня — человека через три.

Вообще комната напоминает притон: груда одеял, гости лежат штабелями. Везде упаковки от еды, пустые банки. Запах душный, застоялый, кислый. На обоях — примитивные граффити: надписи «Панки — хой!», «Рэп — кал!» и знаки анархии. На плакате Эминему пририсовали ирокез.

Лепрекону в голову прилетает смятая банка — это Шайба бросил. Он не спит, лежит на диване, пялится в телек. Его лохматая грива свешивается с подлокотника.

— Харе спать! — бодро говорит Шайба и с шипящим звуком вскрывает свою банку.

— Рик, может, включим что-нибудь другое? — ноет Марла, девушка с зеленым ежиком волос и металлическими колечками в губах. Она сидит слева от меня, ест кукурузу. — Мы это каждый день смотрим! Мне этот игрушечный ковбой уже снится!

— Да, поставь че-нить другое! — раздается из другого конца комнаты. — Вон там на диске «Тельма и Луиза» есть, а лучше «Крысиные бега» или «Маленькая мисс Счастье».

Я всех игнорирую, продолжаю смотреть. Вдруг телевизор выключается.

— Эй, что такое? — Шайба берет пульт, жмет кнопки. Ничего не происходит.

Марла щелкает выключателем света.

— Походу, электричество вырубили. Рик, не знаешь, в чем дело?

Я отстраненно мотаю головой. Меня ничего не волнует. Гости расходятся к обеду. Я сплю почти весь день. Все мои чувства притупились. Ничего не хочу, только спать. В голове — вопросы. А что дальше? Неужели это все?

Раньше я мало задумывался о будущем, просто был уверен, что там меня обязательно что-то ждет. Считал, что «я-настоящий» и «я-взрослый» — это два совсем разных человека, которые даже не зависят друг от друга. «Я-настоящий» не может повлиять на то, каким станет «я-взрослый». Это похоже на резкий переход: раз — и вот ты уже с бородой и морщинами, у тебя семья, работа, внушительный багаж провалов и успехов. А промежутка словно и нет. Я не переживал, было даже любопытно: что же меня ждет? Поэтому… я жил моментом и не думал, что там дальше. Наступит время, и однажды, по щелчку, меня просто автоматически перебросит во взрослую жизнь. Но сейчас я понимаю: это совсем не так. Чувствую себя кораблем, который застрял посреди океана, потому что у него вдруг заглючили все приборы навигации.

Никакой другой — взрослой — жизни у меня не будет. У корабля кончится топливо, он заржавеет в этом океане, превратится в груду железного мусора, которая будет болтаться на волнах. И так много-много лет, и ничего не изменится. Страшно. Обидно. Меня как будто обманули. Но куда больше я злюсь на себя: ведь по факту никто ничего мне не обещал, и обманул себя я сам.

Когда я жил с мамой, все было совсем по-другому. Она меня вела, и навигация у нее никогда не сбивалась. О многих вещах мне даже не было необходимости думать, ведь она думала и решала за меня. Я возмущался: казалось, она меня ущемляет, ограничивает мою свободу. Но сейчас я понимаю, что все намного сложнее.

Я все чаще скучаю по дому, по вкусной еде, по комфорту и уюту, по домашним запахам. Но чтобы я — и попросился обратно? Нет, ни за что, где же моя гордость? Как было бы здорово, если бы мама сама пришла за мной…

Тоскливые размышления прерывают шаги. Видимо, дверь открыта, и кто-то вошел. Опять панки? Нет, сегодня я не хочу никого видеть. Только если вдруг…

В груди оживает робкая надежда.

Это все-таки мама? Она все же пришла и заберет меня домой?

Но это не панки и не мама. Это Антон.

— Здорово, — безразлично говорю я.

— Здорово! — Он внимательно разглядывает обстановку, задерживая взгляд на рисунках на стенах и одеялах на полу.

— Не думал тебя здесь увидеть. Как узнал, что я тут?

Антон садится на диван.

— Мне адрес твоя мама дала. — Он пристально смотрит на меня. — Выглядишь хреново.

— Извини, только проснулся, еще не успел накраситься, — язвлю. — Чего хотел вообще?

— Да я просто… Навестить.

Удивляюсь. Меня его слова трогают, но вида я не подаю.

— Ну навещай. Я не против. Там в кухне, может, чай-кофе найдешь. Если повезет.

Антон уходит и вскоре возвращается с двумя чашками кофе.

— У тебя там, походу, что-то стухло, — говорит он.

— Ага. Электричество почему-то отключили.

Он поднимает брови, но ничего не говорит. Протягивает мне чашку. Спрашивает, что случилось. Я рассказываю, что поссорился с мамой и съехал. В подробности не погружаюсь.

— И вот так я теперь живу, — Я отхлебываю кофе. — Одинокий и свободный. Кайфую.

Антон смотрит на меня недоверчиво.

— А ты как?

— Нормально, — пожимает он плечами. — Поступил в технологический. Сдал на права.

— Что-то ты не очень радостный, — замечаю я. — А как там с твоей девчонкой?

Он мрачнеет:

— Никак. Мы расстались тогда, и все, больше не общаемся.

— А почему ты тогда все еще выглядишь как задрот?

У него сильно отросли волосы. На нем светло-серые клетчатые шорты, похожие на пижамные, красная футболка с логотипом «Кока-Колы» (спасибо, что не со «Звездными войнами») и длинные, почти до колен, черные носки. Он смущенно окидывает себя взглядом и отвечает:

— Я в поисках своего стиля.

Звучит уже совсем грустно.

— Что-то ты унылый для человека, который начал новую жизнь и теперь делает то, что хочет.

— Как и ты, — замечает он.

Его ответ — как выстрел в голову. Я аж теряюсь. Но стараюсь не подать виду, что его слова меня задели, поэтому решаю отшутиться.

— Ну что ж, за унылых и свободных! — поднимаю я чашку.

— За унылых и свободных! — поддерживает он.

Мы отпиваем из чашек, а потом Антон спрашивает:

— Из-за чего с мамой поссорился-то?

— Да… Ерунда. Мы постоянно ссоримся, — отмахиваюсь я.

— Ну обычно после ерундовых ссор мамы не выгоняют из дома.

Антон смотрит на меня, изогнув бровь. И я решаю обо всем рассказать. Ничего не утаиваю, не вру, говорю, как есть: и о Хмарине, и о том, как решил его подставить и украл деньги.

— Думаешь, я моральный урод, да? — закончив, спрашиваю с усмешкой.

— Нет, я так не думаю, — говорит он серьезным тоном. — Накосячил ты здорово, но тебя тоже можно понять: тебя довели.

То, что Антон встал на мою сторону, меня воодушевляет:

— И что думаешь? Как мне поступить?

Антон задумчиво осматривается:

— Пока поживи так, один. Разберись со своими мыслями. Вам с мамой обоим сейчас нужно поостыть, и желательно — вдалеке друг от друга. А потом и ответ найдется сам собой.

Антон допивает кофе и встает.

— Уходишь уже? — говорю я слегка разочарованно. Мне приятно видеть у себя человека из старой жизни.

Он подозрительно оглядывается:

— Ну вообще сначала думал — заскочу ненадолго, но теперь у меня новые планы.

— И что за планы?

— Привести тебя в порядок! — торжественно объявляет он.

Антон идет в ванную, видит гору грязного белья, которая почти подпирает потолок, и присвистывает. Я опять поясняю, что не работает электричество.

— А задолженности у тебя нет?

— Что за задолженность? — хмурюсь я.

— За электричество.

— А за него что, еще и платить надо? — искренне удивляюсь я.

Антон смотрит на меня с жалостью:

— Дай ключ от почтового ящика.

— У меня его нет, — теряюсь я, — только от квартиры.

— Ты безнадежен, — вздыхает Антон и выходит за дверь.

Вскоре свет волшебным образом появляется, а Антон возвращается с какой-то бумажкой — очевидно, квитанцией. Почему включился свет? Ничего не понимаю!

— Выбило пробки, — поясняет он.

— А как ты включил?

Он закатывает глаза:

— Пойдем, познакомлю тебя со щитком.

Снаружи Антон инструктирует меня, как включить электричество, если выбило пробки.

— А это квитанция? — киваю я на бумажку, когда мы возвращаемся в квартиру.

— Ага, нужно оплатить. Ты в ящик хоть заглядывай, а то отключат за задолженность.

— А как оплачивать? — Я беру квитанцию и разглядываю. — Мне тут ничего не понятно!

Антон хлопает себя по лбу:

— Давай сюда. Сейчас за продуктами пойду и оплачу. А ты сходи в душ: от тебя несет, как от вокзального бомжа.

Я отмокаю в ванне. Затем выхожу и потягиваю носом. Заглядываю в кухню:

— Чем это пахнет? Супчиком?

Антон помешивает что-то в кастрюле:

— Да, через час будет готово.

Вспоминаю дом и мечтательно протягиваю:

— Я хочу французский рыбный суп де пуассон с соусом руй.

— Де пуассон с соусом руй — это, конечно, здорово, но есть ты будешь щи!

Пока готовится суп, мы моем посуду, собираем и выбрасываем мусор. Избавляемся от груды чужих одеял. Потом садимся есть.

— Классно готовишь! — хвалю я. — Научишь?

— Запросто.

— И вообще… — Я запинаюсь. — Будет здорово, если ты расскажешь, как тут все устроено.

— Что устроено? — не понимает Антон.

— Ну, свободная жизнь. Как чего оплачивать, что делать, когда вырубает свет…

Он снисходительно улыбается, хмыкает:

— Хорошо. Но лучше бы все это узнать до того, как собираешься жить отдельно. Чтобы потом не было сюрпризов.

— Это было спонтанное решение. Я не успел подготовиться.

После еды мы продолжаем уборку. В итоге остается только гора грязной одежды.

— Осталось только машинку пару раз загрузить, — подводит итог Антон.

— Окей. А то, что получше, я лучше на руках, все равно стиралка хреново стирает.

— Правда? — Он наигранно удивляется, словно он заодно с моей стиралкой и они вместе решили надо мной подшутить.

— Ага. Все мыльное, ничего не отстирывается.

— Хм… Пойдем посмотрим.

Он выдвигает контейнер для залива моющих средств. Там два отделения, на одном — для стирального порошка — остатки порошка, а второе — непонятно для чего — чистое.

— Я уверен, стирка пройдет лучше, если засыпать стиральный порошок в отсек для моющего средства, а не для кондиционера.

— Что? — Я растерянно смотрю на два отделения. — Но я сыпал куда нужно!

Антон показывает:

— Вот тут нарисована римская единица, видишь? Это для порошка. А вот цветок — для кондиционера. Все просто.

Я растерянно ерошу волосы:

— Так вот почему я хожу весь в прыщах и чешусь!

— Возможно, — улыбается Антон. — Кажется, мне придется писать целую инструкцию, как тебе не умереть в этой квартире.

Антон теперь приходит довольно часто: обучает меня искусству выживания в бытовых условиях, что, как оказалось, гораздо сложнее, чем в диких. Он учит меня готовить — и я с удивлением понимаю, что сырое мясо на сковородке превращается в жареное без всяких заклинаний. А проблема тухнущего белья решается, когда Антон хватается за какую-то ручку на стиральной машине и поясняет:

— Нужно просто подкрутить обороты отжима.

Э-э-э… для меня это значит то же, что и «Нужно просто подкрутить силовой регулятор ионного лучемета», поэтому я задаю уточняющие вопросы.

Часто смотрим фильмы. Конечно, в их список входит и «Форсаж». Но «Форсаж» с Антоном смотреть невозможно! Он проговаривает вслух все реплики Доминика Торетто.

Мы валяемся на диване, пьем любимый напиток Доминика — конечно, потому, что Вин Дизель в фильме его хлебает ведрами, и Антон говорит дико пафосную фразу одновременно со своим кумиром, с таким же серьезным и пафосным видом. Мне становится смешно:

— Миллионы приходят, уходят — не в них счастье. Самым важным на свете всегда будут люди в этой комнате, вот здесь, сейчас. За семью! — Герои в кадре чокаются бутылками. Антон поднимает свой стаканчик и смотрит на меня.

И мое веселое настроение вдруг испаряется. Я что-то понимаю. А ведь он… он же всегда был рядом, стоило только протянуть руку. Он пытался завести со мной дружбу, но я его отталкивал. Мама столько раз про него говорила… Она была права. Но, как всегда, она своими стараниями только отвращала меня от того, за что стоило крепко держаться.

Люди, которых я считал друзьями, оказались полным дерьмом. Возможно, я бы понял это сам, но из-за маминой настойчивости упрямился и нарочно делал все ей наперекор. Логика моих мыслей была такая: «Мама считает моих друзей дерьмом? Тогда я упрямо буду считать их самыми лучшими!». А сейчас, когда я остался совсем один, только Антон пришел и помог мне. А я ведь даже не узнал бы его в толпе…

«Друзья познаются в беде» — тот, кто придумал эту фразу, чертовски прав.

И я чокаюсь с Антоном.

Я окрылен и воодушевлен: у меня теперь есть настоящий друг. Но даже с ним моя тоска разрастается в груди черной дырой. Один раз, вечером, когда становится совсем невыносимо, я иду к своему старому дому. Смотрю наверх, ищу окно своей кухни.

Жалюзи не опущены, и я хорошо вижу маму. На ней варежки-прихватки, она ставит на стол форму с дымящимся пирогом. Снимает варежки, разливает по двум чашкам заварку и кипяток. На меня обрушиваются воспоминания: свист чайника, ароматы чая с травами и пирога с брусникой. Я чувствую их так остро, будто сижу с мамой рядом.

В этот миг я хочу ринуться в подъезд. Взбежать по ступенькам, позвонить в дверь, сказать маме, как же я виноват. Но тут все внутри меня опускается: я вижу Хмуря. Он подходит, садится за стол. Мама кладет ему кусок пирога, они пьют чай. Беседуют. Мама улыбается. Она выглядит счастливой…

Эта картина идеальна. Я туда не вписываюсь. Я все только порчу.

Понуро возвращаюсь к себе.

Хмурь просто стер меня и занял мое место. Но он — моя лучшая версия. Так что, может, все, что произошло, — к лучшему?

Я делаю то, что делал в последний раз несколько лет назад: звоню отцу. Надеюсь, что за эти годы он поменял номер и мой звонок ни к чему не приведет. Но номер тот же.

Отец удивляется моему звонку. Мне кажется по голосу, что он неприятно удивлен, я словно отвлекаю его от чего-то важного ерундой. Сбивчиво и смущенно говорю, что хочу встретиться. Он теряется, отвечает, что сейчас не может, работает сутками. Предлагает созвониться на следующей неделе. На том и расстаемся.

Но я не унимаюсь и этим же вечером иду к дому отца. Вижу всю семью: отец с Таней водят двухлетнюю девочку по детской площадке.

Нет смысла подходить и показывать, что я поймал отца на лжи — как всех других. Поэтому я просто ухожу, в очередной раз убеждаясь, что я и тут оказался лишним.