Листы имажиниста (сборник)

Маски повсюду, веселые маски,

Хитро глядят из прорезов глаза;

Где я? В старинной, чарующей сказке?

Но отчего покатилась слеза?

Глупые маски, веселые маски,

Манит, зовет меня ваш хоровод.

Вот промелькнули влюбленные глазки;

Странные маски, куда вас влечет?

Платья безвкусны, размеренны речи;

Мчатся в бессмысленной пляске

Руки, зовущие груди и плечи;

Глупые маски, веселые маски.

Слезы личиной глухою закрою,

С хохотом маску надену свою!

Глупые маски! Стремитесь за мною,

Слушайте: пошлости гимн я пою.

Маски повсюду, веселые маски,

Хитро глядят из прорезов глаза;

Где я? В старинной, чарующей сказке?

Но отчего покатилась слеза?

Я привык к Вашей столовой с коричневым тоном,

К чаю вечернему, к стеклянному звону,

К белым чашкам и к собачьему лаю.

Я всегда у Вас вечерами бываю.

Всё так приветливо! Порою печальное.

Из окна я вижу церковь дальнюю.

Какой-то хаос гармонии многотонной.

В соседней комнате звонок телефонный.

И воздух поет: «Смотри, смотри,

Как замкнули двери, молча, драпри!»

По комнатам веет любовный туман,

О, как знаком мне пестрый диван!

Тут я впервые интимность познал;

Ее навеял Ваш светлый зал.

И понял, что всё другое – ошибка,

Что солнце – детей наивных улыбка,

Что сердце ловит в звездах ответ,

Что сам я глупый, глупый поэт.

О царица поцелуев! Ложе брачное цветами

Украшай в восторге пьяном и не думай о грядущем!

Шкуры львов и пестрых тигров пусть расстелятся пред нами.

Будь, как Солнце, ярким светом и, как Солнце, будь зовущей!

О принцесса дремных сказок! Тьму лесов наполни песней,

Созови из вод русалок, кликни дремлющего Пана.

Будь, как влага ранним утром, легче, тоньше, бестелесней,

Будь летучею росою или дымкою тумана!

О богиня строк певучих! Из темниц веков старинных

Пробуди напевы, звоны, сочетанье зыбких линий,

Будь звончей сонетов нежных – и прекрасных, и невинных,

Будь сама собой, о Сольвейг, лучезарною богиней!

Если б знали, сколько муки скрыто

В смехе радостном моем!

Как мертвец, ползу из – под плиты.

Как мертвец, я в саване ночном.

Я не смею быть самим собою,

А другим не в силах, не хочу!

Покрываясь мглой ночною,

Улыбаюсь я лучу.

Если б знали, сколько муки скрыто

В светлой маске моего лица!

Тяжко давят мраморные плиты,

И моя любовь – лишь греза мертвеца.

Умоляю: за улыбку не вините,

Отряхните все, что не было земным!

Если можете – поймите:

Тяжело быть не собой самим.

Я видел в небе белые воскрылья

И толпы ангелов, Творцу слагавших Стих, –

Но птица траура свои раскрыла крылья,

Погасли в небе белые воскрылья,

И грустно никну – радостный жених.

К чему мольбы? К чему усилья?

Я – тьмы тоскующий жених.

Воспоминаний рой, как траурная птица,

Метнулся предо мной, лежавшим в забытьи.

Я в небе увидал кровавые зарницы;

Воспоминаний рой, как траурная птица,

Закрыл на миг все радости мои.

Так закрывают длинные ресницы

Глаза усталые твои.

Но ты – невеста осени певучей –

Словами тихими, как тонкою стрелой,

Метнула в рой воспоминаний жгучий.

Но ты – невеста осени певучей,

Подруга юная, горящая зарей, –

Низвергла скорбный рой летучий

Пред разгоревшейся зарей.

Воспоминаний рой, как траурная птица,

Метнулся от меня, простертого в пыли.

Я в небе увидал златые колесницы;

Воспоминаний рой, как траурная птица,

Сокрылся, приоткрыв все радости мои.

Так открывают длинные ресницы

Глаза горящие твои.

Пред иконой чудотворною

Я паду с молитвой вновь:

О, прости рабу покорную,

Охрани мою любовь!

Чтобы милый, светлокудрый

На измученных щеках

Не заметил блеклой пудры –

Я приму его впотьмах.

Будет думать он, что нежной

Девушке любовь дарит,

Вспыхнет страстью неизбежной,

Дерзко на постель склонит.

Платье расстегнуть поленится,

Резко разорвет атлас…

Отчего ж слезою пенится

Зеркало зеленых глаз?

С благодарностью целуя,

Обовьет усталый стан…

«Первый – ты!» – ему скажу я.

Господи! Прости обман!

Я грущу в кабаке за околицей,

И не радует душу вино,

А метель серебристая колется

Сквозь разбитое ветром окно.

В полутемной избе низко стелется

Сизым клубом махорки струя.

– Ах! Взгляни, промелькни из метелицы,

Снеговая царевна моя!

Из лугов, из лесов густодебреных,

Из далеких жемчужных полей

Покажись мне на крыльях серебряных

Голубых, снеговых лебедей.

Покажись мне безлунной дорогою,

Хоть на миг из тумана явись,

И рукою печальной и строгою

Моих глаз воспаленных коснись!

Неужель одному мне суровую

Перенесть мою горе – судьбу?

Иль залечь одному мне в кедровую,

Благовонную смертью избу?

Никого! Я один за околицей

Упиваюсь тяжелым вином,

Да мятель серебристая колется

И играет разбитым окном.

Ушла печальной, оскорбленной

К своей девической земле,

И в строгости непримиренной

Затеплилась свечой во мгле.

И я побрел душою спящей,

Не пробужденной от тревог,

В окрестный полумрак и в чащи

И в пыль изъезженных дорог.

Срывал цветы я на откосах

И, как лунатик, брел вперед.

Проваливался часто посох

В утробу жадную болот;

Но и в болотах, на трясине,

Глядя в обманчивый рассвет,

Срывал с тоскою цветик синий

Тебе, о милая, в букет.

Я, весь в цветах полузавялых,

Прошел ночную глубину

И дрожью рук моих усталых

В твою вторгаюсь тишину.

Прости былые оскорбленья!

Я весь в цветах; я изнемог!

И жду, благая, примиренья,

Как солнца полевой цветок.

Сердце вьется, как снежная птица,

Над твоею ночной красотой,

Заснежает метелью ресницы

И покой ослепляет мечтой.

И в твоем заблиставшем румянце,

Золотая любовь, я открыл,

Что ты хочешь в мучительном танце

С моим сердцем плясать меж могил.

И хоть знаю, что сердце заплачет

В лютых чарах плывущей весны

И мечтательно голову спрячет

В голубые старинные сны, –

Принимаю тебя, опьяненье!

Закрутись, мое сердце, в снегу!

Моя сказка, метели, томленье

На рассветном льдяном берегу!

В твоем взоре – два солнца, а груди –

Две звезды, что слепят небосклон.

Саломея! На снежном сосуде

Я несу тебе душу и сон.

Сердце вьется, как белая птица,

Над твоей огневой красотой.

Опрокинула в эти страницы

Ты безумного кубок златой.

Так восстань над моею метелью,

Захлестни покрывалом цветным,

Золотой путеводной свирелью

Уведи меня к странам своим!

Когда в зловещий час сомнения

Я опьянен земной тоской,

Свой челн к стране Уединения

Я правлю твердою рукой.

Земля! Земля!.. Моей отчизною

Я вновь пленен. Родная тишь!

Но отчего же с укоризною

Ты на пришедшего глядишь?

Тебе был верен я, не знающий

Иных утех, чем грез о том,

Когда приду, изнемогающий,

К тебе я в сумраке ночном.

Из данного мне ожерелия

Я не растратил бирюзы –

Ни в час безумного веселия.

Ни в час настигнувшей грозы.

Смотри: венец твой окровавленный

Из горних, облетевших роз,

Как раб смиренный, но прославленный,

Я на челе опять принес.

Пусть в городах блудницы многие

От ласк моих изнемогли –

О, что тебе слова убогие,

Растерянные мной вдали,

И поцелуи бесконечные,

И сладострастья буйный хмель?

Тебе принес я речи вечные

И дух – увядший иммортель.

О, приюти меня, усталого,

Страны блаженной темнота,

И горстью снега бледноталого

Увлажь иссохшие уста!

Пройдя небесные ступени,

Сквозь тучи устремляя бег,

Ты снизошла, как дождь весенний,

Размыть в душе последний снег…

Но ты, мятежная, не знала,

Что изможденный плугом луг

Под белизною покрывала

Таит следы угрюмых мук.

И под весенними словами,

Растаяв, спала пелена.

Но, как поруганное знамя,

Молчит земная тишина.

И лишь в глаза твои с укором

Глядит безмолвье темноты:

Зачем нечаянным позором

Стыдливость оскорбила ты?

Из снега сделан остов мой.

Я – ледяной болван немой.

Мой грубый, неуклюжий торс

К ногам безжизненным примерз.

Два неморгающих зрачка –

Два бархатистых уголька.

Льдяное сердце в грудь не бьет,

Льдяное сердце – мертвый лед.

Весенний луч… Бегут ручьи,

И руки мертвые мои

Еще беспомощней торчат,

И слезы – льдинки сыплет взгляд.

Весенний день и синева…

Подтаивает голова.

Весенний день лучом вскипел…

Я пошатнулся и осел,

И тяжело упал назад.

И только бархатистый взгляд

Глядит с укором на весну,

Нарушившую тишину.

Очаровательный удел,

Овитый горестною дрожью…

Мой конь стремительно влетел

На мировое бездорожье.

Во мглу земного бытия,

И мгла с востока задрожали,

И слава юная моя

На перекрестках отставала.

Но муза мчалася со мной

То путеводною звездою,

Сиявшей горней глубиной,

То спутницею молодою.

Врачуя влагою речей

Приоткрывавшиеся раны

От неоправданных мечей

Среди коварного тумана.

И годы быстрые цвели

Прозрачной белизной черемух…

Мы песни звонкие несли

Среди окраин незнакомых;

В еще не знаемой земле

Переходили хляби моря;

На вечереющем челе

Горели ветреные зори.

Облитый светом заревым,

В томленье сладостном и строгом,

Венчанный хмелем огневым –

Я подошел к твоим чертогам.

Не изменила, муза, ты,

Путеводительная муза,

Венцом нетленной чистоты

Чело отрадного союза

Благословенно оплела,

Разлившись песней величаво.

И только тут к нам подошла

Отставшая в дороге слава.

В фонарном отсвете алмазном,

С усмешкой тонкой на губах,

Ты устилаешь путь соблазном,

Как елкой на похоронах.

Выглядываешь и таишься

Над недоверчивой толпой,

Вдруг расплеснешься, расклубишься

И брызнешь искрой огневой.

Чуть стукнув ресторанной дверью,

Певучим шелком прошуршав,

Ты клонишь бешеные перья,

Вздымаешь огненный рукав.

С улыбкой над моим ненастьем

Ты чашу полную вина

Мне подаешь – и сладострастьем

Смятенная душа полна.

Гробокопатель! Полководец!

Твоих шпионов – легион!

И каждый ключевой колодец

Твоей отравой насыщен.

Ты язвы, блещущие смолью,

Как пули, шлешь в врагов своих,

И стискиваешь едкой болью

Суставы пленников нагих.

Прикрытый бредом и любовью,

Как выпушкою вдоль плащей,

Твои знамена пышут кровью

Над страшной гибелью моей.

Лапоть вяжет на проталинке

И свистит, как мальчик маленький;

Сам дороден, волос сед,

Весь взъерошен – чертов дед.

На руках мохнатых – плеши;

Всяк боится – конный, пеший –

Лишь засвищет старый леший.

Ласков он лишь с малым зверем,

С птичкой, птахою лесной,

Их зовет он в гости в терем

Расписной.

А в избушке – в терему

Славно, весело ему:

Там сидит попова дочка,

Гребнем чешет волоса,

В жемчугах ее сорочка,

Брови – будто паруса.

Раз забрел я к ним в избу,

Проклинал тогда судьбу:

Еле от нее ушел,

Еле вышел в чистый дол.

…Ну, а с той поры грущу,

Терем золотой ищу.

Больно девка хороша:

Голос – словно звон в часовне,

Стосковалася душа

По красавице поповне.

Ваш полудетский, робкий шепот,

Слегка означенная грудь –

Им мой старинный, четкий опыт

Невинностью не обмануть!

Когда над юною забавой

Роняете Вы милый смех,

Когда княжною величавой,

Одетой в драгоценный мех,

Зимою, по тропе промятой,

Идете в полуденный час –

Я вижу: венчик синеватый

Лег полукругом ниже глаз.

И знаю, что цветок прекрасный,

Полураскрывшийся цветок.

Уже обвеял пламень страстный

И бешеной струей обжег.

Так на скале вершины горной,

Поднявшей к небесам убор,

Свидетельствует пепел черный,

Что некогда здесь тлел костер.

Обои старинные, дымчато-дымные,

Перед софою шкура тигровая,

И я веду перешопоты интимные,

На клавесине Rameau наигрывая.

Со стены усмехается чучело филина;

Ты замираешь, розу прикалывая,

И, вечернею близостью обессилена,

Уронила кольцо опаловое.

Гаснет свет, и впиваются длинные

Тени, неясностью раззадоривая.

Гостиная, старинная гостиная,

И ты, словно небо, лазоревая.

Ночь… Звоны с часовни ночные.

Как хорошо, что мы не дневные,

Что мы, как весна, земные!

О, как дерзаю я, смущенный,

Вам посвятить обломки строф, –

Небрежный труд, но освещенный

Созвездьем букв: «а Goumileff».

С распущенными парусами

Перевезли в своей ладье

Вы под чужими небесами

Великолепного Готье…

В теплицах же моих не снимут

С растений иноземных плод:

Их погубил не русский климат,

А неумелый садовод.