Лондонские сочинители

Глава одиннадцатая

И вот настал вечер первого представления «Вортигерна». Зал «Друри-Лейн» был набит до отказа. Сквозь щелку между кулисой и занавесом Уильям разглядел знакомые лица. У сцены сидели Чарльз, Мэри и их отец. В ложе «Гамлет» расположились Сэмюэл Айрленд, Роза Понтинг и Эдмонд Малоун. Том Коутс и Бенджамин Мильтон стояли плечом к плечу в партере, тем не менее Уильям заметил за их спинами Селвина Оньонза и Сигфрида Дринкуотера. Через боковой вход в зал только что вошел Томас де Куинси и теперь разыскивал свое место. В ложу «Макбет» посадили двух членов парламента с женами, а ложу «Отелло» целиком предоставили многочисленному семейству Кембла. В ложе «Лир» восседал граф Килмартин с любовницей. Казалось, весь Лондон съехался в театр. Уильям не мог заставить себя присоединиться к зрителям. Он настолько оробел, что решил остаться за кулисами. Смотреть пьесу из зрительного зала было бы для него столь же мучительно, как если бы пришлось играть в ней самому. Слишком уж она была ему дорога.

Тем временем за занавесом кипела работа. Сам распорядитель спектакля двигал здоровенный валун к центру подмостков, а главный бутафор насаживал ветки на ствол искусственного дерева. Декорации изображали поляну в густом лесу древней Англии, и несколько рабочих спешно расставляли на дощатом полу кусты и поросшие мохом камни. С помощью блока подняли на веревке луну, и главный бутафор немедленно затянул старинную песенку: «Отчего, скажите мне, нет мартышек на Луне?», которую с большой охотой распевают в трактирах. Уильяму тут же вспомнилось, как ее пел отец, когда они вдвоем катались на лодке по Темзе недалеко от Хаммерсмита: день выдался жаркий, Сэмюэл Айрленд исправно налегал на весла, и от него крепко пахло потом.

– Успех будет грандиозный, мистер Айрленд, – раздался сзади голос Шеридана; он стоял за спиной Уильяма, в тени раскидистого дуба. – Я возлагаю на эту премьеру большие надежды.

– Как вы думаете, зрители того же мнения?

– Естественно. Какой англичанин останется равнодушным на представлении новой пьесы Шекспира? Они будут рукоплескать, мистер Айрленд. Кричать «ура!». Быть может, даже вызывать автора.

– Автор, однако же, навряд ли появится.

– Шучу, сэр. Но вы, как первооткрыватель пьесы, можете выйти на поклон.

– Нет-нет. Это исключено.

– Ну, хотя бы для того только, чтобы рассказать об обстоятельствах своей счастливой находки.

– Не могу, мистер Шеридан. Никак не могу. – Идея Шеридана заметно испугала Айрленда. – Перед такими зрителями я и слов достойных не подберу. Слишком уж публика… авантажная.

– Извольте, мистер Айрленд. Коли вам угодно, можете отсиживаться в костюмерной. В таком случае придется от вашего имени выступить мне. «Молодой человек, который по счастливому стечению обстоятельств наткнулся на целый ворох доселе никому не ведомых и никем не виданных бумаг, исписанных рукою Шекспира»… и так далее в том же духе. Из этого может выйти прекрасный эпилог для следующего спектакля. Как вам такое начало?

Приняв эффектную позу, Шеридан продекламировал:

– Ну-с, пойдет? – поинтересовался он.

– Можно кое-что добавить, – проговорил Уильям:

– Да у вас талант, мистер Айрленд! Но не надо сетовать на наш жалкий век. Это лишь повредит делу. Лучше заклеймить критиков. Как вам такое:

Не дав Шеридану закончить четверостишие, Уильям подхватил:

– Мои поздравления, мистер Айрленд. Вы настоящий поэт.

– Об этом я и не мечтаю, сэр.

– Вздор. Когда-нибудь вы непременно сочините пьесу. Мне это ясно как день.

К Шеридану подошел распорядитель спектакля.

– Декорации дивные, просто чарующие. Дремучий лес. Как в давно минувшие времена. Зрители растают от восторга и умиления, мистер Шеридан.

– А Кемблу есть место, где развернуться?

– Да, специально для него соорудили скалистую площадку.

– Что миссис Сиддонс? Меня беспокоит ее парик, как бы он не зацепился за ветки. Помните ту злополучную историю, что приключилась с нею в «Близнецах из Тоттенхема»?

– Не зацепится. Я распорядился, чтобы кроны деревьев подняли повыше.

– А для войска оставили место? У них же еще и копья, и щиты.

– Один вид этих ратников нагонит на всех страху, сэр. Их лица расписали синей краской. Акварелист наш постарался.

Пора было выпроваживать с подмостков всех рабочих, костюмеров, бутафоров и художников. Уильям подошел к столпившимся за задней кулисой воинам; в театре этих актеров называли «господа на выходных ролях», на сцене они не произносили ни единого слова. Статисты болтали шепотом, так как оркестр уже заиграл увертюру, специально написанную к этой постановке дирижером Криспином Банком. Называлась она «Сон Вортигерна». В темных кулисах появился Чарльз Кембл. На нем была шотландская клетчатая юбка, блестящий бронзовый нагрудник, а на голове – серебряный шлем, увенчанный розовыми и голубыми перьями. Поглощенный ролью Вортигерна, он бросил отсутствующий взгляд на Уильяма, явно не замечая его. Затем откашлялся и посмотрел вверх, на машинерию. По другую сторону сцены вокруг миссис Сиддонс суетились гримеры, накладывая жирные мазки и потом припудривая лицо. Увертюра закончилась. Публика стихла. Уильям отступил еще дальше в глубь кулис, где валялись забытые за ненадобностью табуреты и другие предметы реквизита. Тишина в зале была для него непереносима.

Едва занавес под скрип лебедки поднялся, в зале раздались восторженные возгласы, даже крики «ура», чего Уильям никак не ожидал. Так публика выражала свое восхищение декорациями. И почти сразу до него долетел звучный голос Вортигерна: он бранил дочь за то, что она тайно обручилась с римским военачальником Констанцием. Миссис Сиддонс, закутанная в одежды неопределенной эпохи, заняла свое место в центре сцены, простерла руки, загородив Кембла для большей части зрителей, и стала перечислять достоинства возлюбленного:

Уильям почувствовал, что публика настроена благожелательно; по-видимому, стихи приятно удивили и обрадовали зрителей. В конце первого действия миссис Сиддонс запела:

При упоминании цвета ее волос в партере послышались смешки, но миссис Сиддонс недрогнувшим чистым голосом допела песню до конца. Однако, когда она уходила со сцены в конце действия, Уильям заметил у нее на глазах слезы. За кулисами миссис Сиддонс бросилась в объятия поджидавшей ее пожилой костюмерши, известной в театре под кличкой Хряпа, и та увела ее в артистическую уборную.

Ко второму действию настроение публики переменилось. На сцене появился Вортигерн, жаждавший поднять дух своих воинов перед сражением с римлянами. Речь его была пространна, а в конце, дабы расшевелить стоявших перед ним ратников, Вортигерн сурово воззвал к самой Смерти:

Едва прозвучала последняя фраза, как в партере кто-то глумливо хохотнул. Этого оказалось достаточно – смешки посыпались со всех сторон. Кембл решил повторить эту строчку. Теперь смехом зашелся весь зал. Выждав минуты две-три, Кембл возобновил монолог:

Увы, вернуть внимание зрителей было уже невозможно. К изумлению Уильяма, в зале началась форменная истерика, продолжавшаяся несколько минут. Затем послышались глухие удары: это публика швыряет па сцепу фрукты, догадался Уильям.

Им овладело спокойствие, почти безразличие. Он принялся сосредоточенно вглядываться в собственную ладонь, ища какого-нибудь малоприметного разрыва или отклонения в своей линии жизни.

Актеры с трудом доиграли второй акт; время от времени в зале вспыхивал смех, раздавались саркастические выкрики. Миссис Джордан торжественно вышла на сцепу в лучшем своем «классическом» стиле: сначала большой шаг, затем маленький. При этом она загадочно помавала руками перед лицом, будто пыталась сквозь пелену разглядеть вдали некий предмет. Это зрелище побудило одного из зрителей крикнуть: «Да нот же он, тут!» По ее собственному настоянию миссис Джордан была одета в белую муслиновую хламиду, как подобает римской матроне; и вот, не дойдя до середины сцены, актриса зацепилась подолом за куст. Мистер Харкорт, делая вид, будто подбирает опавшие листья, опустился на колени, чтобы высвободить ее подол. Харкорт, признанный на ту пору комик, не мог упустить случая состроить одну из своих знаменитых потешных гримас. На сей раз он выбрал «физиономию участника римской вакхической оргии», как он сам ее называл: вздернул брови и опустил уголки рта, изображая смесь похоти, цинизма и усталости. Он неоднократно убеждался, что эта гримаса неизменно доставляет публике удовольствие.

Состоявшаяся в третьем акте битва между римлянами и бриттами успеха не имела. Синяя краска стала расплываться на коже разгоряченных бриттских ратников, и в отчаянном рукопашном бою физиономии и деревянное оружие древнеримских пехотинцев тоже изрядно посинели. «Мы похожи на попугаев», – заметил позже один из статистов. В тот самый момент, когда должен был опуститься занавес, мистер Харкорт получил смертельную рану. К несчастью, упал он крайне неудачно: занавес рассек его пополам, голова и туловище до пояса были обращены к оставшимся на сцене актерам, а все остальное – к зрителям. Харкорт попытался высвободить из-под занавеса нижнюю часть тела. «Не мог же я лежать там и умирать весь оставшийся вечер», – объяснял он потом миссис Сиддонс. Взрыв хохота, огласивший зал, был слышен и на Боу-стрит, и в «Ковент-Гарден».

Безразличие отчаяния не покинуло Уильяма, даже когда к нему подошел Шеридан:

– Я-то думал, Шекспир написал трагедию. А на самом деле, выходит, комедию.

– Просто не нахожу слов, сэр.

– Вы?! Быть того не может.

– Ей-богу, не знаю, что и сказать.

– Ничего. Ничего говорить не надо, мистер Айрленд. Юмор, конечно, тонкостью не блещет. Зато желаемый результат налицо. Я вас поздравляю.

– Хвалить меня совершенно не за что, мистер Шеридан.

– Очень даже есть за что. Вы подарили нам… Как бы это выразиться?… Нечто новое!

– Не я же все придумал. Шекспир…

– …это имя, которое прекрасно смотрится на театральной афише. И мы его оставим.

– Как? Значит, пьесу не снимут?

– Конечно нет, пока английским зрителям не изменит чувство юмора.

Последние два действия отыграли спокойнее. Смешки порой еще вспыхивали, но несколько монологов закончились под рукоплескания зала. В финале Вортигерн и Эдмунда вновь появились на сцене вместе, окруженные телами погибших римлян и бриттов. Кембл и миссис Сиддонс, заметно измученные необычной премьерой, взялись за руки, как бы прощая друг друга, прежде чем замертво рухнуть на пол.

начала миссис Сиддонс. Кембл подхватил:

Наконец опустился занавес, раздались рукоплескания и одобрительные возгласы, но кое-где слышались шиканье и свист. Занавес вновь взвился, и все занятые в пьесе актеры вышли кланяться. Когда миссис Сиддонс поднесли большой букет лилий, по залу вдруг пронеслось: «Автора! Автора!», и в партере поднялся дружный смех. Затем актеры и зрители с воодушевлением исполнили национальный гимн, и занавес опустился окончательно. Миссис Сиддонс поспешно, даже не взглянув на Уильяма, удалилась в свою уборную. Кембл, однако, подошел к нему, обнял за плечи и сказал:

– А все-таки мы остались на плаву, сэр, хоть и попали в передрягу. И море штормило, и пробоину получили, однако ж дошли до цели, несмотря ни на что! Да будет благословен лондонский театр!

Но Уильям, как ни странно, оставался безучастным к происходящему. Леденящий ужас, сковавший его при первых взрывах смеха, уже прошел. Осталась лишь страшная усталость.

Сэмюэл Айрленд и Роза Понтинг поджидали его в коридоре, что вел со сцены в артистическое фойе.

– Мне ли не знать чувства гордости, – начал отец. – Ты превзошел все ожидания.

– Просто замечательно, – сказала Роза, с любопытством и сочувствием глядя на Уильяма. – А на смешливых не обращай внимания.

– Пустяки! – заявил Сэмюэл Айрленд. – Сущий вздор. Проделки клакеров.

– Мистер и мисс Лэм специально подошли к твоему отцу, чтобы его поздравить.

– Мистер и мисс Лэм?

Уильям совсем позабыл, что видел их в зале еще до спектакля; с тех пор, казалось, прошла целая вечность.

– Чарльз и Мэри стояли возле оркестровой ямы. А с ними еще такой забавный старичок. Они оглянулись и увидели нас. Нам отвели чудесную ложу, всю целиком. Публика глаз не сводила с твоего отца.

– Где же Шеридан? – спросил Сэмюэл Айрленд. – Я должен пожать ему руку. Он великий вдохновитель, которому мы обязаны всем.[111] Такое событие нужно отметить. Провозгласить тост, да не один.

– Обязательно останьтесь и дождитесь мистера Шеридана, отец. Кланяйтесь ему. А меня простите. Я пойду домой.

Упрашивать Сэмюэла Айрленда не пришлось; он с великой охотой остался в театральном закулисье. Нарядная Роза, в атласном, украшенном кружевами платье, любовно сшитом для нее наперсницей-портнихой с Харли-стрит, жаждала познакомиться с миссис Сиддонс и миссис Джордан.

Из «Друри-Лейн» Уильям вышел в полном одиночестве. Дойдя до перекрестка Кэтрин-стрит и Тависток-стрит, он увидел, что какой-то тип в потертом сюртуке и далеко не новой шляпе раздает выходящим из театра зрителям программки. Этот обтерханный субъект неустанно шнырял между группками людей и настойчиво совал листки им в руки. Сунул один и Уильяму; тот взял, и ему бросились в глаза напечатанные наверху жирным черным шрифтом слова: «Гнусная подделка».

Уильям остановился.

– Вы кто, сэр? – спросил он.

– Поклонник Шекспира, сэр.

– И вам не понравилась пьеса?

– Конечно нет. Чистое надувательство, сэр. Фальшивка.

– Откуда вы знаете?

– У меня друг в театре служит, так он мне все наглядно растолковал.

«Уж не актер ли он, оставшийся без работы?» – подумал Уильям.

– Подлинным Шекспиром там и не пахнет.

– Не согласен с вами. Я только что сам смотрел пьесу. И уверяю вас, это настоящее произведение Барда.

– О, сэр, может быть, она настоящая, но в то же время и ненастоящая. Понимаете, о чем я?

Прежде чем Уильям успел попросить разъяснений, тот ринулся к новой группе людей. А Уильям с программкой в руке направился дальше, в сторону Ковент-Гардена, и вдруг в нескольких ярдах перед собой увидел Лэмов. Мэри Лэм шла под руку с отцом и что-то с жаром ему втолковывала. Уильяму совсем не хотелось попасться им на глаза, и он замедлил шаг. Лэмы тем временем уже вступили на мощенную булыжником территорию рынка. Внезапно Мэри резко свернула в сторону, к галерее, где торговали гончарными изделиями; Чарльз последовал за нею. Уж не повздорили ли они?

Уильям отвернулся и побрел назад к Холборну. Той ночью он спал глубоким сном и наутро пробудился много позже обычного.