Лондонские сочинители

Глава третья

Уильям Айрленд сидел с отцом в столовой, располагавшейся прямо над книжным магазином. Тут же устроилась и Роза Понтинг, давняя компаньонка Сэмюэла Айрленда.

– Вкусный получился окунь, – заметила она. – А с масляным соусом просто тает во рту. – Она обмакнула кусочек хлеба в остатки соуса. – Того и гляди, дождь пойдет. Сэмми, будь добр, передай мне ту картофелину. Знаешь, откуда картофель? Из Перу.

Сколько Уильям себя помнил, Роза всегда жила у них; она уже была в годах, у нее вырос второй подбородок, тем не менее она сохранила девические манеры. В свое время Роза слыла чаровницей и расставаться с этим званием не желала.

– Ни за что не догадаетесь, с кем я сегодня утром встретилась на улице. С мисс Моррисон, представляете? Я ее целую вечность не видала. А на ней все та же шляпка, ей-богу! Честное слово!

Сэмюэл Айрленд, погруженный в невеселые размышления, рассеянно смотрел перед собой. Его сын едва сдерживал нетерпение.

– Она пригласила меня на чай в следующий вторник, – с вызовом продолжала Роза. В конце концов, она тоже имеет право поговорить за столом, правда же? – Ладно, Уильям, я вижу, тебе не терпится уйти. Пожалуйста, ступай.

Уильям взглянул на отца, но тот не шевельнулся.

– Можно мне встать, отец?

– А? Да, безусловно.

– Я хочу кое-что вам показать.

– Что именно?

Уильям поднялся из-за стола.

– Это сюрприз. Подарок. Он лежит там, на полке, – добавил он, имея в виду расположенную на первом этаже лавку; но слово «лавка» в присутствии отца произносить нельзя, это он понял давно. – Вы не раз выражали желание приобрести нечто в таком роде.

– Желание – это ненасытный зверь. Никогда не желай слишком многого, Уильям.

– Надеюсь, вы останетесь довольны.

– Какой-нибудь фолиант? – Сэмюэл Айрленд бросил взгляд на Розу Понтинг, которую подобные вещи ничуть не интересовали, и пробурчал: – Оставляю тебя, Роза, с твоей картофелиной.

Вслед за сыном он спустился по грубой сосновой лестнице, которая вела из жилого помещения в магазин.

Уильям снял с полки пергаментный лист, положил его на деревянный прилавок и с нескрывемым восхищением уставился на него.

– Как вы думаете, что это такое?

Кончиком пальца Сэмюэл Айрленд провел по пергаменту.

– Деловая бумага. Рискну предположить – времен короля Иакова Первого.[47]

– Вглядитесь повнимательнее, отец.

– Про что ты толкуешь?

– Подписи свидетелей могут вас заинтересовать.

Сэмюэл Айрленд вынул из кармана очки для чтения.

– Нет. Этого не может быть.

– Может.

– Где ты ее нашел?

– В антикварной лавке возле Гроувнор-сквер. Лежала в пачке других старинных бумаг. Я порвал бечевку, и этот лист упал на пол. Я нагнулся за ним и увидел подпись.

– Во сколько же он тебе обошелся? – быстро спросил Айрленд-старший.

– В один шиллинг.

– Он того стоил.

– Возьмите, отец. В подарок.

– Я о таком мог только мечтать. – Он снял очки и протер их носовым платком. – Почерк и подпись Уильяма Шекспира! Более замечательного документа мне видеть не доводилось.

– И никаких сомнений в его подлинности?

– Ни малейших. В библиотеке при церкви Роллс-Чэпел я собственными глазами видел подлинное завещание Шекспира. Обрати внимание на округлую петлю в хвостике буквы «р» и размашистую черту после. А эта незаконченная «к», эта «е» с отклоненной назад петелькой? Вещь самая что ни на есть подлинная.

Как-то они завтракали вдвоем, и Сэмюэл Айрленд сказал сыну:

– Он человек был, человек во всем.[48] Он и есть наш подлинный родитель. Чосер – зачинатель нашей поэзии, но зачинателем драматического театра стал Шекспир. До появления Ромео и Джульетты никто по-настоящему не влюблялся. До Отелло никто не понимал, что такое ревность. Да и Гамлет – тип новый, невиданный.

Сэмюэл поднялся из-за стола и подошел к каминной полке, на которой стоял вырезанный из тутового дерева бюстик Шекспира. Полгода тому назад Сэмюэл купил его в Стратфорде-на-Эйвоне.

– Но люди той варварской эпохи не могли оценить его гений. Полное собрание пьес вышло только после смерти автора, и текст зачастую искажался настолько, что многие места утрачивали всякий смысл. А некоторые пьесы вообще бесследно исчезли.

– Исчезли?

– Потонули, как выразился великий Бард, «в глубокой бездне времени».[49] «Карденио». «Вортигерн». «Победные усилия любви». Все куда-то кануло.

Вечерами, после ужина, Сэмюэл Айрленд иногда читал сыну Шекспира. Когда Уильям вспоминал об этом, ему мысленно виделась эркерная витрина их книжной лавки, за ее стеклом клубился туман или моросил дождь. Отец обыкновенно сидел у стола, позади стояла масляная лампа, и тень отцовской головы падала на открытую страницу.

– «Нередко люди в свой последний час бывают веселы. Зовут сиделки веселье это «молнией пред смертью»,[50] – нараспев читал он.

– Каково, Уилл? Великолепно, правда?

– Молния у него часто упоминается. В «Ромео и Джульетте» есть строчка…

Но отец его не слушал. Он уже искал новый отрывок, который поразит воображение сына. Ему нравилось читать пьесы вслух; он полагал, что обладает звучным голосом, но Уильяму его декламация часто казалась напыщенной и фальшивой.

Однажды они отправились в Стратфорд – по следам Барда, как выразился Сэмюэл Айрленд. Впрочем, Уильям знал, что отец рад любой возможности улизнуть из магазина и из-под бдительного ока Розы Понтинг; тогда, пусть и на короткий срок, он мог претендовать на более высокое положение в этом мире. Во время поездки в Стратфорд сосед по дилижансу осмелился поинтересоваться: «Каким именно делом изволите заниматься, сэр?» Сэмюэл Айрленд с полминуты молча смотрел на него. «Чем занимаюсь, сэр? Жизнью, вот чем», – изрек он наконец. В тот вечер они остановились на постоялом дворе «Суон-инн» и на следующее утро отправились к мистеру Харту, мяснику, дальнему родственнику[51] Шекспира по женской линии, который по-прежнему жил в доме Барда на Хенли-стрит. Известный ученый Эдмонд Малоун[52] снабдил Айрленда рекомендательным письмом. Перед старинным жилищем на вывеске было выгравировано чернью: «В этом Доме родился Уильям Шекспир. За определенную плату предоставляется экипаж с лошадью».

– Ваш визит для меня большая честь, сэр, – сказал Ральф Харт, ведя их по узкому коридору в дом. Хозяин был невысок и лыс, лицо его поражало бледностью.

– Это честь для меня, сэр, – ответствовал Айрленд-старший, – познакомиться с родственником великого Барда здесь, в его пенатах. Мой сын Уильям, сэр.

Уильям пожал теплую сильную руку мясника, живо представляя себе, как она стискивает шею кролика или цыпленка.

– У меня нет никаких литературных талантов, мистер Айрленд. Я всего лишь торговец.

– Весьма почетное занятие, – снисходительно заметил Сэмюэл Айрленд. – Отец нашего Барда тоже ведь был мясником, не так ли?

– Этот факт еще не доказан. Некоторые утверждают, что он был перчаточником. Но точно держал скотину. Проходите в залу. Кое-кто предпочитает называть ее гостиной.

Харт показался Уильяму человеком невозмутимым и решительным. Наверняка и дела у него идут прекрасно.

– Не прикажете ли подать чаю? Женой я не обзавелся, зато горничная – сущий клад.

– Хорошей прислуге цены нет, сэр.

Уильям Айрленд никак не мог поверить, что находится в доме, где, как принято считать, родился Шекспир, что через эту комнату, в которой они сидят, Бард проходил тысячу раз. Странно было улавливать в лице мясника черты фамильного сходства с его знаменитым родственником. И не ощущать при этом ничего особенного, даже намека на незримое присутствие в зале великой тени, на некое волшебство – вот что было совершенно непостижимо. Впрочем, Уильям винил в этом себя самого. Стало быть, он не способен воспринимать такие флюиды. Человек более чуткий наверняка расцвел бы в этой таинственной, дышащей стариной атмосфере. Более утонченная натура встрепенулась бы, как на призывный звук горна. А он, Уильям, не замечает ничего из ряда вон выходящего. Для него дом пуст.

– Вы слышали о нашем открытии, мистер Айрленд? Под крышей за стропилом было найдено завещание его отца. На чердаке, я там храню старые лотки.

Уильям поднял глаза; в поперечных балках еще торчали крючья для коровьих и свиных туш.

– Папистское завещание Джона Шекспира, верно? – На слове «папистское» Сэмюэл Айрленд немного понизил голос.

– Совершенно верно.

– Однако же его подлинность наверняка вызывает сомнения, не так ли, мистер Харт? Разве не мог его состряпать какой-нибудь фанатичный католик?

– Наш общий друг мистер Малоун считает завещание подлинным. Оно будет опубликовано в журнале «Джентльменз мэгэзин».

Бледное лицо мясника чуть порозовело, отметил Уильям и неожиданно для себя спросил:

– Почему вы так уверены, отец, что это подделка?

– Есть люди, Уильям, которые хотят доказать, что родитель Барда одного с ними поля ягода.

– Наверно, я слишком простодушен, – сказал Ральф Харт, подливая гостям чаю. – Верю тому, что вижу своими глазами.

– А я вижу то, во что верю, – со смехом откликнулся Уильям Айрленд.

И вдруг заметил, что отец смотрит на него как-то странно. Выходит, он сморозил что-то неподобающее; Уильям смутился. Он был готов на все, лишь бы угодить отцу. А тут он его явно чем-то огорчил, хотя и не понятно, чем именно; нужно немедленно загладить оплошность. Быть может, тот вообще им недоволен. Уильям работает в его магазине, не раз вместе с отцом участвовал в различных делах, связанных с розыском или продажей книг. Тем не менее он часто ловит на себе его удивленный взгляд, точно такой, какой он перехватил в гостиной мистера Харта, – словно отец только сейчас обнаружил, что Уильям тоже член семьи. Матери Уильям Айрленд не помнил. Отец однажды проронил, что она умерла, когда сын был еще грудным младенцем; больше они с Уильямом не обменялись о ней ни словом. Эта тема не обсуждалась. Долгие годы супружеское ложе делила с Айрлендом-старшим Роза Понтинг, но к ней Уильям не испытывал ни привязанности, ни дружеских чувств. Вся его любовь была целиком отдана отцу.

Они стояли над пергаментным листом, вглядываясь в неразборчивую подпись.

– Стало быть, документ настоящий? Подлинный, да, отец?

– Да, подлинная деловая бумага того времени. Никаких сомнений быть не может.

– Ну, если у вас нет сомнений, прошу принять ее как сыновний дар.

– И ты ничего не хочешь взамен, Уилл? Вот тебе мой ключ. Возьми любую книгу, какую пожелаешь.

– Нет, сэр. Не возьму ничего. Вручаю ее вам от чистого сердца и не хочу запятнать свой дар.

– Документ, разумеется, не для продажи.

Мысль о продаже Уильяму и в голову не приходила.

– Сходи-ка еще разок в ту антикварную лавку. Пошарь по углам. Разведай тамошние секреты.

По лестнице уже топала вниз Роза Понтинг.

– И что это вы тут, мальчики, замышляете? Я, как всегда, узнаю последней.

Она и Сэмюэла Айрленда частенько называла мальчиком. Он настороженно глянул на нее:

– Ничего, совершенно ничего, дорогая.

Видеть ее среди книг и старинных пергаментов Уильяму было невмоготу.

– Отец, пока еще не слишком поздно, я схожу отнесу «Пандосто».

Он уже рассказал Айрленду-старшему про Чарльза Лэма и его покупку.

– В этакую поздноту, Уильям? – Роза выразительно похлопала себя пальцем по носу. – Надеюсь, девушка того стоит.

Уильям заранее обернул книгу в грубую коричневую бумагу и теперь, сняв сверток с полки, держал его наподобие щита, словно обороняясь от любопытной Розы; затем, ни к кому в отдельности не обращаясь, буркнул «Доброй ночи» и выскользнул из магазина.

От Лейстолл-стрит до Холборн-пассидж всего несколько минут ходу. И вскоре Мэри Лэм уже открывала Уильяму дверь.

– Мы с мистером Лэмом условились встретиться здесь, в вашем доме, – сказал Уильям, но, испугавшись, что говорит чересчур напористо, отступил на шаг. – Прошу простить мое нежданное вторжение.

– Вы имеете в виду Чарльза? Его нет дома.

Масляная лампа горела позади Мэри, и лицо ее оставалось в тени; мелодичный голос девушки заворожил Уильяма, и неожиданно для себя он протянул ей сверток.

– Я принес ему книгу. Он купил ее сегодня утром.

– Что это?

– «Пандосто».

– «Пандосто» Грина?! Заходите, пожалуйста!

Уильям замешкался на пороге.

– Прошу, мы с родителями сидим в гостиной.

Следуя за Мэри в глубь дома, он отметил красивый бронзово-рыжий цвет ее растрепавшихся волос. Вскоре они оказались в маленькой, жарко натопленной комнате; там на них с удивлением воззрилась пожилая чета. Старик ел поджаренный хлеб, подбородок его лоснился от масла.

– Меня зовут Айрленд. Уильям Генри Айрленд.

Престарелые супруги не отозвались, лишь изумленно разглядывали его, будто он явился из Сахары или из льдов Антарктики.

– Мистер Айрленд принес Чарльзу книгу, папа.

Мистер Лэм приветственно помахал Уильяму куском жареного хлеба и засмеялся. Миссис Лэм куда меньше была склонна веселиться. Она вообще не любила неожиданностей, тем более в виде рыжего юнца, явившегося с книгой в восемь часов вечера.

– Чарльза нет дома, мистер Айрленд. У него дела.

– Но он сам попросил меня принести книгу.

– Позвольте взглянуть.

Мэри взяла у него сверток и развернула.

– Вся соль в надписи, мисс.

Она открыла обложку и, беззвучно шевеля губами, прочла слова на фронтисписе. Только тут он заметил шрамы на ее коже; в свете канделябров рябинки и рубцы бросались в глаза. Уильям отвел взгляд и принялся внимательно рассматривать живописные и резные миниатюры, висевшие на стенах комнаты.

– Да это же настоящее сокровище, мистер Айрленд! Представь, мама, эта книга принадлежала когда-то Уильяму Шекспиру.

– В давно минувшие времена, Мэри. – Ага, значит, ее зовут Мэри. – Удивляюсь твоему брату: покупает такие вещи, а самому едва хватает на новые сапоги.

И миссис Лэм снова повернулась к хлебу, уже подгоравшему над огнем камина.

– Брат обещал заплатить сегодня вечером, мистер Айрленд? – вполголоса, чтобы не услышала мать, спросила Мэри, и на миг оба почувствовали себя заговорщиками.

– Не очень много…

– Сколько?

– Он мне должен всего две гинеи. Одну он уже уплатил.

– Извините, мистер Айрленд, я вас на минуту оставлю.

Как только Мэри вышла, миссис Лэм обратила на Уильяма пронзительный взгляд.

– Эту книгу Чарльз купил у вас, мистер Айрленд? Вернитесь сюда, к камельку, мистер Лэм, – приказала она мужу, который приплелся к Уильяму и начал стряхивать с сюртука гостя пылинки.

– Не совсем так. – Уильям запнулся, смущенный таким вниманием со стороны мистера Лэма. – Мы договорились…

– В таком случае я была бы вам очень обязана, если бы вы унесли эту книгу с собой.

В комнату торопливо вошла Мэри.

– Нет-нет! – воскликнула она. – Это не книга, а настоящая святыня, мама. Сам Шекспир листал ее страницы. Пожалуйста, посидите еще минутку, мистер Айрленд. – Она подошла к Уильяму и сунула ему в руку две гинеи. – Не откушаете ли с нами?

– Я уверена, что у мистера Айрленда есть дела, незачем ему тратить время на нас, – вмешалась миссис Лэм, давая понять, что не намерена проявлять радушие. Однако громкий смех мужа решил дело не в ее пользу.

– В зале есть портвейн, мама. Мистер Айрленд – наш гость.

Отказываться было уже поздно; к тому же, как ни странно, в присутствии Мэри Уильям не испытывал ни малейшего стеснения. Он чувствовал, что она не привыкла рабски следовать светским условностям. Вдобавок она приходится Чарльзу Лэму сестрой и, значит, может содействовать более близкому знакомству с ним.

– Какая удача, что Чарльз отыскал эту книгу. Вернее, не ее, а вас.

– Он частенько ходит мимо. – Уильям не раз видел, как Чарльз глазеет на разложенные в витрине фолианты. – Но впервые зашел сегодня утром.

– Так вы, должно быть, работаете в книжном магазине, что на Холборн-пассидж! Чарльз часто про него говорит. Я вам страшно завидую, вы проводите время среди таких замечательных вещей. Знаешь, мама, мистер Айрленд держит книжный магазин.

– Он принадлежит моему отцу…

– Торговля идет хорошо? – неожиданно заинтересовалась миссис Лэм.

– С хорошей женой и торговля спорится.

– Теперь все не так, мистер Лэм. И давно существует ваше заведение?

– Мой отец его держит уже много лет.

Мэри Лэм тем временем листала «Пандосто».

– Эта книга зиме подходит,[53] – сказала она, обращаясь к Уильяму.

– Верно, мисс Лэм. В нее можно погрузиться, позабыв об окружающем мире.

Не поднимая склоненной головы, Мэри проронила:

– Быть может, именно эту книгу он читал, прежде чем написать «Зимнюю сказку».

– Да, подобно тому, как мальчик выискивает на морском берегу красивые раковины.

Она подняла на него удивленные глаза:

– Вы всегда любили Шекспира?

– Конечно. Совсем малышом я уже читал его наизусть. Отец меня научил.

Уильяму вспомнилось, как вечерами, стоя на столе, он ровным звонким голосом декламировал монологи Гамлета или Лира. Среди приятелей Сэмюэла Айрленда он слыл вундеркиндом.

– Мы с Чарльзом тоже часто читали его пьесы по ролям.

И пока ее родители хлопотали возле угасающего камина, Мэри рассказала Уильяму, как они с братом разыгрывали сцены, изображая Беатриче и Бенедикта из «Много шума из ничего», или Розалинду и Орландо из «Как вам это понравится», а то и Офелию с Гамлетом. Роли они знали наизусть и сопровождали их соответствующими действиями и позами – по своему разумению. Играя Офелию, Мэри отворачивалась и горько плакала; Чарльз в роли Гамлета топал ногой и грозно хмурил брови. Эти сцены казались Мэри более реальными и важными, чем события ее повседневной жизни. Но для Чарльза, призналась она Уильяму, они были всего лишь забавой.

– Что-то я разболталась, – оборвала она себя.

– Нет-нет. Мне все это крайне интересно. Если хотите знать, мисс Лэм, его подпись обнаружил я.

– Вы о чем?

– О подписи Шекспира. Это старинная, времен правления короля Иакова, бумага о праве собственности. Мой отец подтвердил ее подлинность.

– И это в самом деле его почерк?

– Тут нет никаких сомнений. – Шрамы на ее лице чуточку светлее здоровой, не тронутой оспой кожи, отметил он про себя. – Я наткнулся на нее в антикварной лавке. На Гроувнор-сквер.

– Обладать такой реликвией…

– Мне частенько приходила в голову мысль, что где-то должно храниться множество документов, связанных с Шекспиром. Не странно ли: все, что было у него в кабинете и библиотеке, как в воду кануло. Ни в одном завещании об этом имуществе нет ни словечка. А ведь его родня наверняка отнеслась бы к таким бумагам с большим почтением.

– Разумеется.

– Уж они бы их свято хранили.

– В Стратфорде?

– Кто знает где, мисс Лэм?

Он чувствовал, что между ними возникла некая близость, хотя не понимал, откуда бы ей взяться; она словно снизошла на них обоих свыше.

Отец Мэри завел старинную песню.

– Я часто думаю, – осмелев, довольно громко сказала Мэри, – каким был Шекспир на самом деле. В жизни, я имею в виду.

– Без сомнения, очень разумным человеком.

– Что и говорить. Редкостно разумным.

– Вероятно, открытым и щедрым. И честным.

– С упругой походкой. Такого никакою силой не сдержать.

– Еще бы. То, что было в нем, правдивей…[54] – громко заговорил Уильям, но осекся и понизил голос. – Как вы справедливо заметили, мисс Лэм, он не принадлежал к простым смертным.

Ему вдруг показалось, что комната стала меньше; он словно разом оказался ближе к Мэри, к ее родителям, даже к развешанным на стенах миниатюрам.

– Тем не менее он понимал, что такое быть обычным человеком, правда, мистер Айрленд?

– Он про всех и про всё понимал.

– В его пьесах действуют обыкновенные люди. Кормилицы, заключенные, горожане. Но их обыкновенность граничит с гениальностью.

По ее пылкой речи он понял, что девушка очень одинока; снедавший ее жар редко находил выход.

– Вспомните кормилицу Джульетты, – продолжала Мэри. – Ведь она воплотила в себе самую суть всех нянек и кормилиц, которые были и еще будут на земле.

– А привратник в «Макбете»!..

– Да, да. Я про него и забыла. Мы должны составить список простых людей, действующих в пьесах Шекспира. – Это «мы» прозвучало чересчур фамильярно, и Мэри поспешно повернулась к матери: – Где же пропадает Чарльз, мама?

– В каком-нибудь недостойном его месте, я полагаю.

Миссис Лэм осуждающе вздохнула и, удовлетворенная, взялась за рукоделие. Ее муж уже спал возле угасающего очага.

– Можно я вам кое-что сыграю, мистер Айрленд? Чтобы пояснить одну мысль.

Мэри подошла к небольшому пианино, стоявшему в нише рядом с камином, откинула крышку и заиграла. Казалось, ее пальцы почти не касаются клавиш, но гостиную наполнили звуки сонаты Клементи.[55] Поиграв с минуту, Мэри обернулась к Уильяму:

– Красиво, не правда ли? Так возвышенно. Но особого смысла из нее не извлечешь. Шекспира я воспринимаю точно так же. Чистая экспрессия. Он тоже играет лишь черными и белыми клавишами. Всё.

Если бы в ту минуту на глаза ему навернулись слезы, он бы и сам не сказал отчего.

– Пожалуйста, сыграйте еще.

Музыка витала над ее родителями, не задевая их и не вызывая никакого отклика. Но Уильяма она взволновала. В книжную лавку музыка не залетала никогда; ему были знакомы лишь напевы, звучавшие в городских парках и на постоялых дворах. А эта музыка была совсем иная, из других сфер. Она подкрепляла сложившееся у него представление о Мэри Лэм.

Внезапно раздался громкий стук в дверь. Мэри поспешно встала и направилась в прихожую. Пробудившийся мистер Лэм спросил жену:

– Сколько еще мешков везти на мельницу?[56]

Уильям вдруг почувствовал себя совершенно чужим в этом доме. Нежеланным гостем. Из прихожей доносились голоса:

– Я потерял ключи, дорогая.

– Что с тобой стряслось?

– Меня ударили.

– Ударили?!

– Какой-то негодяй сорвал с цепочки мои часы и был таков. Посмотри, рана на голове еще кровоточит?

Миссис Лэм бросила на Уильяма безумный взгляд и поднялась с кресла:

– Что случилось, Чарльз?

– Меня ограбили, мама.

Чарльз вошел в комнату, как показалось Уильяму, с торжествующим видом.

– А, мистер Айрленд. Я совершенно забыл. Очень рад снова вас видеть. Меня, понимаете ли, задержали обстоятельства.

– Ты ранен, Чарльз?

– Нет, мама, по-моему, нет. Ты уже видела книгу, Мэри?

– Что у тебя украли, Чарльз?

– Часы, мама. Больше ничего.

Мэри подошла к матери.

– Пустяки. Чарльз цел и невредим. Успокойся. – Она усадила мать в кресло. – Ни синяков, ни царапин. Только часы пропали.

Мистер Лэм снова задремал.

Чарльз подсел к Уильяму.

– Я был на дружеском ужине. Иначе я бы вспомнил про назначенную встречу с вами. А потом – это происшествие…

Голос его звучал чуточку покровительственно.

– Ничего, мистер Лэм. Ваши родители и сестра проявили редкое радушие. Мы слушали музыку. Вы уверены, что вы в добром здравии?

Чарльз только отмахнулся.

– Музыку слушали? Вам повезло. А, вот она, книга.

Он взял «Пандосто» с приставного столика, куда ее положила Мэри.

– Да, та самая.

– Вы позволите?

– Она теперь принадлежит вам. Остаток выплатила ваша сестра.

– Каким образом?

– Не имею представления.

– А, знаю. Наша двоюродная бабушка оставила ей небольшую ренту. Мэри ежегодно получает ее в банке «Вест-Лотиан», что на Сизинг-лейн. Чудесное местечко.

Успокоив мать, Мэри подошла к брату:

– Тебе еще повезло, Чарльз. Тебя ведь могли поранить.

– На лондонских улицах мне всегда везет, Мэри. В этом городе я живу так, будто я заклят.[57]

– По-вашему, он прав, мистер Айрленд?

– Что ж, если он убедился на опыте… Для некоторых подобный опыт оказывается куда тяжелее.

За несколько месяцев до того вечера Уильяма потянуло прогуляться перед рассветом по берегу Темзы. Он свернул со Странда к реке; было три часа ночи, самый прилив. Уильям частенько ходил в такое время на Темзу, с наслаждением слушая плеск взбухающей воды. Прилив давал ему надежду. На берегу Уильям вдруг увидел человека; тот снимал с себя башмаки и брюки. Сомневаться в его намерениях не приходилось. Уильям инстинктивно бросился к незнакомцу:

– Стойте! Погодите минутку!

Мужчина был молод, не старше Уильяма. Он дрожал от холода и едва слышно бормотал что-то; возможно, отрывок из Евангелия, но слов было не разобрать. Уильям ухватил юношу за плечо, но тот стряхнул его руку и сказал:

– Посмотри мне в лицо. Больше ты его никогда не увидишь.

Затем словно бы оттолкнулся от берега и навзничь полетел в воду. Мгновение он лежал на поверхности, улыбаясь Уильяму. И вдруг исчез. Его засосало вглубь мощным приливным течением. Произошло это так внезапно и неуловимо, что Уильям ощутил странное желание последовать его примеру.

Этот случай и свои ощущения вспомнились ему, когда он сидел с Чарльзом и Мэри Лэм на Лейстолл-стрит.

– Я злоупотребляю вашим гостеприимством, – сказал Уильям и поднялся со стула. – Меня ждет отец.

– Но вы еще к нам придете? – Мэри обернулась к брату: – Мистер Айрленд обещал показать мне и другие бумаги Барда. Написанные его рукой.

Тихонько, чтобы не разбудить их отца, Уильям вышел из гостиной, Чарльз двинулся за ним. Они остановились у порога.

– Кто ж это на вас напал? Разбойник?

– Я его не разглядел.

Чарльз крепко держался за дверь, будто устал до смерти.

– Вы были подшофе?

– Увы.

– В Лондоне осторожность не помешает, мистер Лэм, – сказал Уильям, чувствуя, что входит в роль Мэри. – Ночью на улицах небезопасно.

– При мысли о поздней ночи, мистер Айрленд, на ум сразу приходят кошачьи концерты во дворах.