Ловец птичьих голосов

Характер

На станции было холодно и пусто. Гордей зашел в зал ожидания, окинул взглядом несколько казенных скамеек с надписями на спинках — МПС, глянул на бачок с водой, который стоял в углу около печки, — на нем, как и несколько лет назад, висел ржавый замок. Сначала хотел подойти напиться. Но жажда не очень мучила, а у воды в том бачке всегда цинковый привкус… График движения поездов, возле кассы пожелтевшее объявление о льготах для инвалидов на железной дороге — все было как и когда-то. Даже фикус в углу — и тот, кажется, нисколечко не подрос. Гордей тряхнул рюкзаком, укладывая его удобнее на спине, и вышел за вокзал к коновязи.

Там не было ни машин, ни подвод. Но ничего — дорога недальняя, каких-то четыре километра, разве это расстояние? Одно только — темень и грязища. Но если учесть, что он в армейских сапогах, то и это нехлопотно.

И он шел, легко чеканя шаг. Минул колхозное поле, которое отделяло пристанционный поселок от леса, постоял под ветвистым деревом. Хотя была тихая погода, лес едва слышно шумел, глухо звучал басовитой нотой. Откуда взялся этот шум — отзвуки недавней бури, отшумевшего ливня или дыхание листьев и веток?..

Шагнул дальше, и радость заструилась в душе тихо-тихо, будто полувысохший ручей. Вот и село, улица, на которой стоит их дом. Береза у ворот, калитка… Пес даже не залаял на него.

Как когда-то, возвращаясь поздно домой после гуляния, сунул руку в знакомое отверстие в стене, достал длинный металлический ключ, похожий на вопросительный знак. Щелкнула щеколда, окно мгновенно озарилось светом…

Проснулся он по привычке рано, но вспомнив, что отныне — вольный казак, еще немного полежал в постели. Давний и тревожный образ стучался в его память.

Ева!

Нет, он нисколечко не забыл ее: так много связано с этим именем радостного и желанного, только в последнее время, правда, отзывалось оно в нем еще и горечью.

Он думал о ней постоянно, за исключением разве тех минут, когда вел танк на цель, и все помыслы, все желания были сконцентрированы на одном — только бы не подвела машина, только бы малейшая неточность не свела на нет старания его товарищей. А может, и тогда она была вместе с ним, незаметно помогая выполнить солдатский долг…

Утром пришли кое-кто из родственников, узнав о радостной новости. Так заведено уже издавна: банкет не банкет, но и не будничный завтрак. По-настоящему праздничный обед родители устроят несколько позже.

За завтраком люди расспрашивали о службе, дымили папиросами, рассказывали новости. А потом прощались — забот много, день ведь рабочий. Ближайшие родственники — среди них и дядя Опанас — задержались, рассудительно беседовали, прикидывая, где теперь место Гордею, намекали на женитьбу.

Дядя Опанас напрямик сказал:

— Вот бери Евку, да и нечего выбирать. Дом поможем поставить сообща, — и сразу почему-то прикусил язык.

Мать Гордея кинула сердито:

— Что ему Ева… Евка — беспутная девка. Пока близко был — хорошей была, забрали в армию — к другим льнула.

Слова матери жаром обожгли душу. То, что не мог высказать сам, сорвалось с уст матери остро и безжалостно — разумеется, Ева предала не только Гордея, но и ее материнские надежды, ранила ее в самое сердце… Но надо было держать себя в руках, смущенно улыбаться, говорить, что на его веку девчат как макового цвету, что его суженая еще где-то в люльке качается.

И хмель его не брал…

Вышел на улицу, сказав, что хочет глотнуть свежего воздуха. На улице ему встречались и стар и млад.

— С приездом!

— Спасибо…

Встретил Володьку Садового, бывшего напарника по трактору.

— Привет, привет! Слышу, говорят, приехал. И верю, и не верю. А и вправду… Здоровый ты стал! Мне же не повезло, видишь, не брали служить из-за болезни желудка.

— Не горюй, подремонтируют — и ты еще пойдешь…

— Ага, с салагами придется служить!

— Сам ты еще салага… — И вдруг отважился: — Слушай, что все-таки с Евой?

— А что говорить? Знаешь, писали тебе. Поживешь — увидишь. Будто не ладится у нее с кавалером. Теперь одна — ни с кем не ходит… А если тебе очень припекло, оседлаем вечером мотоцикл и заскочим…

Мотоцикл резво бежал по лесной дороге. Влажные запахи леса неслись с мощными потоками ветра, перехватывая дыхание. Хороша быстрая езда — падает под колеса дорога, шарахаются деревья, мигают ветви летучими мышами, а тебе петь хочется. Володя газует еще и еще, и вот они уже вылетают на пригорок, с которого видно, как искрится огнями Пещаница.

Пещаницкие девчата славятся на десятки верст вокруг, и парням не лень добираться сюда из самых дальних сел. Зачастил когда-то в Пещаницу и Гордей. И хотя дорога была неблизкой, раза два в неделю умудрялся побывать в этом лесном селе. Гордой была Ева, сначала и разговаривать с ним не хотела: шла себе молчком к самому дому, а он около нее, как бесплатное приложение, загребал пылищу ботинками. У своего двора девушка торопливо бросала: «Спокойной ночи» — и исчезала за калиткой.

Лишь однажды, когда ночь была тихая и безветренная, а небо глубокое и темное, как дно колодца, — звезды в нем отборные, словно черешни, — Ева покинула Гордея не сразу. Остановилась, прислонилась к калитке, посмотрела внимательно в лицо.

— Ну что ты все молчишь?

— А что говорить?

— Хоть бы сказал, что нравлюсь, что не можешь из-за меня спать…

— Зачем такую чушь плести?

— Тогда почему ходишь за мной — только бы давать пищу языкам?

— Красивая ты, люблю смотреть на тебя, вот и…

— Кто это тебе сказал?

— Сам вижу, не слепой.

— А что же ты нашел во мне красивого, а?

Такое кокетство ему не понравилось.

— А ты не задавайся… И не ходи больше ни с кем. Ладно?

— Это будет зависеть от твоего поведения.

Поведением он пришелся ей по душе. Вот простоял вечер, и в мыслях нету, чтобы рукам волю давать, глупости говорить. Спокойный такой, сосредоточенный. И внешне ничего — нос с чуть заметной горбинкой, глаза темно-карие, как два каштана, смуглый, будто бы всю жизнь провел на морском берегу. А он этого моря никогда и не видел…

В клубе играла радиола. Никто не решался первым выйти в круг. На пороге остановился Гордей, весь в военном, с блестящей полоской значков на гимнастерке. Все взгляды на него. Он немного растерянно пробежал глазами по цветнику девичьих лиц и, увидев среди них знакомое, еще больше смутился.

Ева стояла возле печки и при его появлении побледнела. Через мгновение кровь ударила ей в лицо. Гордей поздоровался со знакомыми, перебросился словом-другим о житье-бытье и почувствовал, что говорит словно не своим голосом.

Ева не отрывала от него глаз. Он боялся посмотреть на нее еще раз. Она была хороша собой и, наверное, знала цену своей красоте. Ей говорили об этом, и он в том числе.

Оборвал на полуслове разговор.

— Скучновато что-то у вас… — И к Володе: —Поехали, что ли?..

Володя как раз беседовал с какой-то блондинкой.

— Сейчас, повремени чуть-чуть.

Гордей быстро вышел из клуба. Зажал зубами папиросу, резко, так что посыпались искры во все стороны, чиркнул спичкой. И не прикурил… Огонек спички озарил ее лицо.

— С приездом, что ли?

— Спасибо, — хрипло выдавил он.

— Почему же не поздороваешься со мной?

— Здравствуй. — Но руку не протянул.

Она подала свою — теплую, сильную и нежную.

Не успел опомниться, как уже шли плечом к плечу по улице.

— Ты возмужал и… похорошел.

— Знаешь, было бы неплохо, если бы ты возвратила мои письма и фото.

— Пусть будут как воспоминание.

— Может, для насмешек?

— Ты понимаешь, это не так просто…

— Ну да, непросто — крутить голову одному, писать в письмах «целую», а целоваться с другим! — почти выкрикнул Гордей.

— И не простишь? — вздохнула Ева.

— Никогда…

Позади загрохотал мотоцикл, и Гордей отступил в сторону, чтобы фары не осветили его рядом с Евой.

Устроился на заднем сиденье, Володя газанул, и мотоцикл рванулся, выхлопами заглушая отчаянное:

— Гордейка-а-а!!!

Прошел день, второй, третий…

Утром проснулся, быстро оделся.

— В контору? — спросила мать.

— Пора.

— Может, погуляешь еще, всю работу разве переделаешь?

— Соскучился я по трактору, мама. Очень соскучился…

— Соскучился, говоришь? — Иван Петрович, председатель колхоза, стучал тупым концом карандаша по столу. — Ну что ж, спасибо, что не возгордился, легкого хлеба не ищешь. Некоторые после армии знаешь какими петухами ходят? И то ему теперь не то, и другое не подходит… Ждал я тебя, Гордей. Новый трактор ЮТЗ получили. При галстуке можно на нем работать. Для тебя держал. Верил, что придешь.

— Спасибо, Иван Петрович…

Допоздна возил удобрения. Делянку отвели и сказали: «Организуй комсомольское звено. С Володькой Садовым в паре будешь. Он давно просится на комбайн. Выращивайте на здоровье картошку. Ну почему не попробовать — будешь иметь работу на целый год. Хозяин поля. Что посеешь, то и соберешь…»

Через несколько дней почтальон принес письмо.

Посмотрел на конверт — Ева!

«Здравствуй, Гордей!

Хочешь сердись, хочешь нет, а пишу тебе. Хочу, чтобы знал всю правду да не слушал сплетни и пересуды про нас с тобой. Ждала я тебя, может, как никто никого еще не ждал. Не было такого дня, чтобы о тебе не думала, писала тебе — сам знаешь — и в выходные, и в будни… Как я тебя ждала, Гордейчик! Казалось, когда ты уехал — осталась я одна на белом свете. И на танцы не ходила, и в кино — разве только на большой праздник загляну. Сяду, письма твои перечитываю да вспоминаю, как мы с тобой гуляли. Казалось, что, если бы могла, полетела к тебе на крыльях… А потом письма от тебя стали приходить все реже. Тебе было некогда, и я стала меньше надоедать. Так год и прошел, я привыкла, что мы в разлуке, и утешала себя, что ждать оставалось все меньше и меньше.

И вдруг ты совсем перестал писать. Я тебе письмо, второе… От тебя ничего. Что же, думаю, очень ты ему нужна, Евка! И я не писала тебе.

Через месяц ты отозвался, ругал меня — такая, говорил, твоя любовь, — солдату некогда, может, учения были или еще что, а ты сразу забыла…

Я тебе все написала, абсолютно все о себе рассказала, о своих сомнениях, а ты снова надолго замолчал.

Приехал в наше село молодой зоотехник. Симпатичный такой, начитанный. Да мне-то все равно… Как бы там ни было, у меня есть парень, думала, ничего плохого друг другу не сделали. Приедет, разберемся, кто в чем виноват.

А он, этот зоотехник, ко мне будто привязался. Куда ни ступи, там и появится. Я прогоняю его, а он снова тут как тут. И так смотрит, так смотрит. Чем-то тебя напомнил при первых наших встречах. Ну не будешь же на человека рычать! Домой меня провожает, говорит красиво — думаю, говори себе, меня от этого не убудет… Клянусь тебе, ни разу не поцеловал меня.

Перевели его в другое село. А я дни считаю, тебя высматриваю. Пишу тебе снова и снова. А письма возвращаются нераспечатанными.

И вот такая встреча… Ты поверил сплетням. Слушай, Гордейчик, забудем все, пусть останется все, как прежде. Я люблю тебя! Приходи ко мне, любимый».

Скомкал письмо, сунул в карман.

Какая она, Ева!..

Долго не мог заснуть этой ночью. А потом — то ли сон, то ли грезы.

…Веял ветерок. Светила луна. Они, как дети, притихли в вишеннике за хатой. В лунном свете бледным, будто меловым, кажется ее лицо, на губах тает улыбка, глаза доверчиво-нежные. Те губы — терпкие, шелковые…

— Хватит, — тихо шепчет Ева, — я и так хмельна…

Даже когда проснулся, все казалось, летает на упругих крыльях.

И снова горькие раздумья. Она расплескала лунное сияние, растеряла его. Он к ней не вернется…

Первый снежок выпал тихо и незаметно. Старики говорили, что покров обязательно укроет землю если не снегом, то листвой. Вышло, что и снегом и листвой одновременно.

В этот день в Миньковцах в каждом доме гостевали. На покров принято звать к себе родственников, угощать всем, что добыто за лето.

Было весело и шумно и в доме Гордея. Пили вишневку, пели песни, веселые и печальные. Когда же неугомонные молодки принялись задушевно выводить:

Гордей тихо собрался — и к дверям.

— Что, милок, веселье не впрок? — сказал дядя Опанас и засмеялся.

— Пусть идет, — отозвалась одна из молодок. — Ему с нами, старыми, неинтересно…

Возле клуба было шумно. Еще шел фильм, а во дворе чубатый парень без шапки склонился на скамейке над гармошкой. Несколько пар лихо перебирали каблуками — аж земля гудела. В стороне толпились любопытные. Гордей и сам остановился неподалеку.

— Здравствуй! — жарко дохнуло ему в шею.

Оглянулся — и приветствие застыло на губах.

— Откуда ты взялась?

— В гостях… Читал мое письмо?

— Читал…

— Почему же не отозвался?

— Долго говорить…

— Так почему и не побеседовать? Я не тороплюсь, а ты?

Он неосторожно коснулся ее руки, она поняла это по-своему и просунула ладонь к его запястью.

— Ты уже работаешь?

— Уже.

— На тракторе?

— На тракторе…

— Так и не научился разговаривать…

Они остановились у магазина, вокруг никого. Девушка прижалась к нему, сказала:

— Мне холодно.

— Ну и что?

— Погрей, какой же ты стал недогадливый!

Он взял ее руки в свои, начал легонько, словно нехотя, дышать на них, прикоснулся к пальцам губами — как раньше. Девушка подалась к нему, и он неожиданно для себя крепко поцеловал ее.

— Ты уже не сердишься? — выдохнула Ева.

— Извини, это, наверное, хмель. Пойми, я не могу так легко забыть все. Ты мне не чужая. Но не так это должно быть… В груди я носил бы льдинку… Может, растает, тогда я к тебе приду.

— Я сама приду к тебе, Гордейчик!..

В следующую субботу Ева опять появилась в Миньковцах. Родственники, к которым забежала на минутку, встревожились:

— Что-то случилось?

— Ничего не случилось.

— Тогда садись, ужинать будем.

— Не хочу есть… Пойду сейчас.

— Вот как! Куда же?

— В клуб… Переночую у вас, если вы не против, а ранехонько побегу к коровам.

— Разве у вас клуб развалился?

— А, не спрашивайте…

Что-то в груди Гордея дрогнуло, когда увидел ее, разрумяненную, с глазами, излучавшими радость. «В такую даль, в мороз…»

А через неделю она снова пришла. Добрые люди уже начали хитровато перешептываться. Девушка на это не обращала внимания, топтала тропинку к своему любимому.

При каждой встрече видит Гордей: тает девушка. Не уксус ли случайно пьет, чтобы похудеть, быть такой, как стильные городские девчата? Пощипывает у него возле сердца, а терпит. Встретятся — опять больше молчат. Расскажет разве что Гордей, как удобрения на поля вдвоем с Володькой Садовым возят, щиты для задержания снега ставят. Уже немного осталось той работы…

— Мы на ферме тоже не сидим сложа руки… Неужели у тебя, Гордей, слова для меня ласкового не найдется? Камень, и тот бы уже растаял, а ты… — У нее впервые блеснули слезы.

Гордей неуклюже положил руку ей на плечо:

— Ты не сердись. Характер такой у меня. И сам ему не рад.

Она повернулась к нему, рванула пальто:

— Не веришь, сомневаешься во мне? Так можешь убедиться — не изменяла я. Слышишь? Испугался?.. Эх, Гордейчик, Гордейчик, я ведь тебя такого разлюблю!

Застегивал ей полы пальто, прикрывал от холода, сажал на седые колоды. Обнимал жарко. Но чувствовал — не растаяла льдинка.

Выстрелило в саду первым цветом. За ним, словно белой шрапнелью, начали взрываться вишни, груши, черемуха…

За Миньковцами есть широкий овраг, густо обсаженный черемуховыми кустами. Там на зеленой траве лежал навзничь Гордей, выглядывая первые звезды. Ева сидела рядом, играя ромашкой.

Он коснулся ее руки:

— Что говорит цветок?

— Тайна.

Быстро подошла темень. Небо густо всходило звездами. Ева не успевала их считать…

Забросал, засыпал ее Гордей черемуховым цветом. Пьяная от черемухи, от его поцелуев, тихо смеялась, радовалась Ева. Теперь Гордей ее. Только ее. Теперь они всегда будут вместе…

Черемуха отцвела, зарозовела завязь на вишнях.

— Ты любишь детей? — спросила Ева.

Гордей нерешительно ответил:

— Дети — это счастье…

— Можешь считать себя счастливым…

Он долго целовал ее глаза.

А шел домой — сомнения одолевали. Кто-то из парней в армии говорил, что женщина в отчаянии готова на что угодно…

Зашел в дом, сел на скамью.

— Что такое, сынок?

— На работе допоздна… Потом с ребятами…

— А так ли оно? Говорят, Евка снова к тебе липнет… Совесть потеряла, бегает каждый вечер за десять верст. Смотри, чтобы до беды не дошло. Принесет в подоле, что тогда скажешь?

— Вы, мама, такое наговорите…

Не ужинал.

На следующий день пришел к председателю колхоза.

— А, Гордей… Ну как дела?

— На работе — хорошо… Но у меня просьба к вам, личная. Под Коростенем ведут новую дорогу, на строительстве нужны люди. Хочу поработать там какой-нибудь месяц.

— А как же делянка, участок твой? — укоризненно покачал головой Иван Петрович.

— Это мне просто необходимо. Понимаете? А на поле ребята без меня управятся, не подведут… Я вам вполне серьезно говорю — отпустите хотя бы на месяц. Не отпустите — совсем уйду.

— Не годится так, не годится. Ты подожди… Хорошо обдумал? Действительно необходимо?

— Иван Петрович!

— Ладно, ладно. Нужно — значит нужно. Но ты долго не задерживайся. Хоть к уборке возвращайся.

— Я раньше, Иван Петрович…

Была Ева в клубе, не видела Гордея. Говорили ребята, что куда-то уехал, а куда — никто не знает.

Больше месяца не было Гордея в Миньковцах.

Даже сам удивлялся, как выдержал так долго. Еще когда ехал в Коростень, спохватился, думал вернуться, но уже не хотелось быть смешным в глазах односельчан.

Дорога — это здорово! Перелопатили горы песка, щебенки. Первые бетонные плиты уже легли. Чудесно будет ездить по такой дороге!

Подружился Гордей с парнями. Заприметила его нормировщица Люся. Для него всегда была наготове улыбка, приветливое словечко. Бывало, подойдет к бульдозеру, заберется на сиденье и чуть ли не полдня с Гордеем в пыли и грохоте.

— Почему ты словно напуганный? — спрашивает Гордея.

— Как это так?

— Девчат обходишь десятой дорогой…

— А что мне с ними делать?

— Парень вроде бы и видный…

Гордей не стерпел подтрунивания, грубовато прижал к себе. А она шею руками оплела:

— Приходи вечером к Казацкому ключу!

Он мгновенно отпустил ее. Вот так пошутишь с этими девчатами…

Приехал домой и сразу же отправился в Пещаннцу. Пошел прямо к Евиному дому. Постучал, сказал матери, чтобы вышла Ева.

Она шагнула на порог в скромном домашнем платьице, непокорная каштановая прядь волос упала на щеку… Стояла нерешительно, всматриваясь в темноту. Узнала и молча прильнула к нему. Он гладил ее по голове, вдыхал знакомый запах ромашки. Потом отступил на шаг, словно хотел разглядеть, изменилась ли ее осанка.

— Не смотри так. Я ошиблась…

Гремела музыка, бояре и дружки пели свадебные песни, в горницу вносили каравай. На почетном месте, гордый и счастливый, сидел Володька Садовый возле своей белобрысой жены.

— И когда он успел? — удивлялся Гордей. — Горько! — неожиданно для себя крикнул.

Володя укоризненно взглянул на него и смущенно поднялся, подал руку супруге, наклоняясь к ее лицу.

— Интересно, избавится ли он от своей неловкости хотя бы к нашей свадьбе? — шепнул Еве на ухо Гордей.