Ловец птичьих голосов

Ошибиться адресом

Спать совсем не хотелось. Пассажиры нашего купе за эти несколько суток совместного путешествия произвели взаимный обмен всей наличной литературой, перечитали журналы и газеты, которыми их любезно снабдила проводница, рассказывали анекдоты, закусывали и… зевали, наблюдая за мелькающими пейзажами. До вечера было далеко, как пешком до Китая.

Некоторое оживление в дремотную атмосферу внесла пожилая женщина, которая села на одной из небольших степных станций. Время от времени вздыхая и бормоча что-то под нос, она распихала свой багаж на верхние полки. Управившись с этим, еще раз вздохнула — уже с ноткой облегчения — и в сердцах выдохнула:

— А леший бы ее взял!

— Кого? — сочувственно поинтересовался кто-то из нашей компании.

Женщина помолчала, словно не расслышала, а потом внезапно вспыхнула, как кострица:

— Кого же, как не ту почту, век бы с ней не знаться! Хотя что я говорю — если бы не она, то мне волком вой. Сын далеко, в гости часто не наездится, так хоть, слава богу, письма шлет. Я на нее и не в обиде была. Наоборот — почтальоны для меня самые родные люди. А тут — подвела меня почта. Ну подумайте сами, люди добрые, — сын дает телеграмму, что женится, чтобы приезжала. А мне аж через три дня ее принесли. Пока собралась, туда-сюда — смотрю, приеду под самый занавес.

— Это ничего, тетенька, как раз успеете на крестины.

— Конечно, лоботрясы могут и до свадьбы крестины устроить. Мой сын не такой. Он парень добрый, рассудительный, не хулиган.

— Разве только от хулиганов приносят в подоле?

— A-а, с тобой, видать, поговоришь, как с той зеленой в болоте…

— Это, наверное, вам перед праздником сын телеграмму давал, — отозвался юноша лет двадцати шести, который почти всю дорогу молчал, уткнувшись в книжку.

— Отправлял перед праздником… А что?

— В такие дни почта всегда перегружена. Об этом даже предупреждают, объявления вывешивают: поздравляйте родных и знакомых заранее. В предпраздничные дни на почте работы много. Нужно было сыну вашему «молнию» ударить…

— Да я в этом не разбираюсь…

— Правда, может, сын все правильно сделал, — продолжал парень. — Но ведь столько телеграмм, писем ежедневно идет во все концы, что иногда может получиться недоразумение. Вот так и со мной случилось, — сказал и сразу замолчал.

Борис, кучерявый, чернявый, как цыган, свесил голову со второй полки и засмеялся:

— Нет, ты давай трави дальше. Выдавил слово за три дня и испугался?

— А что говорить?

— Ну, что с тобой натворили почтальоны?

— Ничего интересного…

— А если неинтересно, то немного приври…

— Врать нечего… А рассказать можно. Собственно, ничего удивительного в том, что случилось, нет. Дело в том, что фамилия моя неоригинальна — Гнатенко. А у нас ее полсела носит. Да и имя нередкостное — Петром зовут. Таких Петро Гнатенко в селе наберется с полдесятка.

— А отчество?

— Здесь тоже сложности. Вот, скажем, пишут мне письмо — Гнатенко Петру Кирилловичу. Чтобы покороче было, напишут на конверте «Гнатенко П. К.». А у нас этих «П. К.» — и Павлы Кондратьевичи, и Петр Кузьмич есть, и Панас Константинович… И все Гнатенко. Вот и бывает, что придет письмо и только через неделю попадет в твои руки — пока не обойдет всех тезок. И наоборот — тебе придет почта, а видишь — не твоя. Для ясности кое-кто из наших просит надписывать в скобках на конверте специальность или еще что-нибудь.

— А не проще ли нумеровать дома?

— Теперь за это взялись, официально называют улицы, и не будет путаницы. Но ведь раньше ничего этого не было…

Надо сказать, что после школы я поехал на целину, получил там специальность электрика и работал на хлебоприемном пункте, пока мать не написала, что плохо у нее со здоровьем, просила приехать — самой трудно… Я вернулся и начал работать электриком в колхозе.

Все идет как следует, я доволен работой, отношение ко мне нормальное. Жизнь — как жизнь… А через месяц после приезда получаю письмо. Почерк вроде бы и знакомый, и незнакомый, подписано — Галина Ярославцева. Пишет: хоть бы разочек черкнул о житье-бытье, а то уехал — и ни слуху, ни духу. О себе сообщает, что у нее особых новостей нет, а ребята, с которыми я дружил, переехали в Омск. И добавляет, что адрес мой взяла у них.

Вы, наверное, знаете, что на хлебоприемном пункте работы хватает на весь год. Зерно, полученное от совхозов в период жатвы, нужно пересушить, очистить, отгрузить потребителям, а то, что остается на зиму, должно быть под неусыпным контролем, чтоб не испортилось, не сопрело. А в период жатвы у нас настоящий аврал. На помощь прибывают командированные, студенты, школьники. Сколько людей!.. Кто же из них Ярославцева?

Я напряг память, и как наяву предстало знакомое девичье лицо… Да, ее звали Галиной, работала в столовой нашей. Особенного в ее внешности не было ничего — высокая, длинноногая, худенькая. Ни ярких губ, ни глаз-звездочек. Такая себе обычная девушка. Между тем в ее облике было что-то такое, что не могло оставить равнодушным. Несколько месяцев она мне очень нравилась. Я часто останавливал на ней взгляд, казалось, иногда и на меня девушка посматривала искоса. Но моя стеснительность… Фамилии ее я, правда, не знал, но ребята, с которыми я дружил, действительно собирались в Омск. Вот так вроде бы все и сходится. Я обрадовался и ответил на письмо, не обратив внимания, что в обратном адресе значилось вместо Степнякского хлебоприемного пункта совхоз Степнякский. Но, пожалуй, если бы и заметил это, подумал бы, что она перешла работать в совхоз.

Отправил я письмо и стал с нетерпением ожидать ответ. Снова вспоминал степь в тюльпанах — весной, когда они цветут, там здорово, и простор, простор же какой! И хлеба, хлеба…

Неделя пролетела в ожидании письма. Потом еще одна минула, и я подумал, что никакого ответа уже не будет. Но он пришел, через три дня получаю еще письмо. Потом они посыпались как снег. И все авиапочтой. Вначале сдержанные, они становились все более горячими, нежными. Кому не знакомо чувство, когда тебе исповедуется девушка, приятная тебе?

Но не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы в конце концов не заметить несоответствия между человеком, которому адресовалась эта нежность, и моей грешной личностью. Я попросил девушку прислать свою фотокарточку. Фотокарточка не развеяла сомнений. Было что-то в облике изображенной на ней девушки знакомое и словно какие-то другие, чужие черточки виделись. Разве что фотокарточка давняя?

Переписка продолжалась уже полгода. Я привык к тому, что у меня есть друг, душевная девушка, которой можно поверять и свои мысли, и чувства. Иногда думал — пусть это будет не та Галя, которую знал, — какое это имеет значение. Так или иначе в жизнь одного человека входит другой. Одних для этого знакомят специально, иные сходятся на танцах, некоторые просто на улице. А то еще даже по переписке находят себе пару… Для ясности я послал ей свое фото. И все стало на свое место. Галя обиделась — пошутить надумал? «Не нужно мне это чужое фото», — с такой припиской возвратила мою несчастную копию…

Рассказчик умолк, всматриваясь в окно, за которым стлалась степь с кустиками редковатой бурой растительности. У горизонта появилось несколько верблюдов, они важно шли с гордо поднятыми головами. Гнатенко следил за ними, пока они не исчезли из виду.

— Ну а что дальше? — нетерпеливо заерзал на полке Борис.

Гнатенко отвел взгляд от окна.

— Что же дальше… Значит, сомнений не было — Галя ошиблась адресом. Думаю, надо разыскать своего тезку, который бывал на целине. Прихожу в субботу в клуб, и кого вижу — Гнатенко Петра, недавно вернувшегося из армии. Подхожу, говорим о том о сем. «Далеко служил?» — спрашиваю. «На целине», — отвечает. Выясняется, неплохо знает Астраханский район. «А в Степняке бывал?» — интересуюсь. «Конечно, — говорит, — мы там целый месяц зерно возили, помогали совхозу». Значит, были мы соседями. «Хорошие там девчата», — бросаю слова наугад. «Неплохие, — отвечает тезка, — была там у меня одна, Галиной звали». — «Не Ярославцева?» — уточняю. «Ярославцева! А ты откуда знаешь?»

В тот вечер я отдал ему пачку писем, хотя и жаль их стало. Просмотрел он несколько штук и говорит: «Знаешь что, оставь их у себя, они больше твои». — «Нет, — отвечаю, — письма твои». — «А, не хочу я с ней канителиться!» — отмахнулся тезка. Я возмутился — так напиши ей об этом. «Ты и напиши — столько ведь переписывался!»

Честно говоря, хотелось мне стукнуть его. Но ведь это не метод… Делать нечего, вымучил я жестокую отписку — так и так, мол, мы оба жертвы недоразумения; но, между прочим, если желаешь переписываться со мной, а не с тем, за кого принимала, то пожалуйста. Кстати, добавляю, тот Петр Гнатенко, которому ты адресовала свои письма, не хочет больше тебя знать.

— Но неужели по почерку не могла она догадаться, что ты — не ее знакомый? — удивился Борис.

— В том-то и дело, что все ее письма от самого первого попадали ко мне, а раньше они не переписывались.

Вскоре после того, как написал о нашей ошибке, я получил вызов на телефонный разговор с Галей. Как видите, очень близко приняла все к сердцу. Я решил с ней переговорить, чтобы окончательно поставить все точки… Во всяком случае, по голосу должна определить, что я не тот, за кого она меня принимала.

Но разговора не получилось. Как только телефонистка соединила нас, Галя стала упрекать меня, зачем я написал ей такое, неужели я совсем бессердечный. Я говорю, что написал правду. На проводе — треск и далекие слезы. Вмешалась телефонистка, говорит: «Житомир, Житомир, успокойте абонента!» А как я ее успокою? Кричу — хватит плакать, а то брошу трубку. Она вроде успокоилась, а потом спрашивает так доверчиво-беззащитно: «Петя, ну скажи — это ты?» — «Нет, — говорю, — не я». И, понимая, что несу чепуху, поправляюсь: «Я, — мол, — конечно, только не совсем точно, немножко не тот». Словом, запутался так, что уже не могу различить, кто я на самом деле и какое отношение имею к той девушке.

Так мы толком и не объяснились — время разговора вышло. Пришел я домой, и такая меня досада взяла — все вроде слышу ее по-детски доверчивое: «Это ты?» Чуть не начинаю верить, что я — это я, то есть тот, кого она знала. Чувствую себя виновным… А через несколько дней снова письмо. Хотел не распечатывать, отошлю, думаю, обратно или занесу своему тезке. Но разве это поможет? Все-таки разорвал конверт, вынул лист, бегло просмотрел, и буквы перед глазами запрыгали. «Не мучай меня больше. Не приедешь — не знаю, что с собой сделаю», — писала Галя.

С этим письмом побежал я к своему злополучному тезке. А он, говорят, куда-то уехал. И надолго… Рассказываю своей матери обо всем, как есть. Мать сразу не поверила: сынок, мол, сынок, до чего же ты дожил, девушку с ума свел и врешь старой матери. Поезжай, говорит, к ней и смотри, чтобы все было хорошо.

И вот я в дороге…

Пораженные этой удивительной историей, мы сразу не могли промолвить и слова. Поезд Киев — Павлодар гремел на стрелках, одолевая рыжеватую казахстанскую степь, то ускоряя, то замедляя бег.

— Ну и что ты ей скажешь, когда увидит, что ты не тот, за кого она тебя принимала? — первым нарушил молчание Борис.

— Не знаю. Приеду, посмотрю… Тут, видимо, не только Галя. Степь стала мне бескрайняя сниться и люди, которых там узнал.

С этими словами он потихоньку достал свой чемодан с верхней полки.

— Ну, бывайте все, мне скоро выходить, — сказал и начал пробираться к выходу.

— Встречаются же чудаки на свете! — вздохнул Борис, поправляя свою подушку. — Я, например, хлопец отчаянный, но чтоб такое… Ехать за тысячи километров, не зная к кому?!

Поезд замедлил ход. Мы припали к окнам, наблюдая за нашим попутчиком. Парень остановился на перроне, поставил чемодан и начал оглядываться по сторонам. Однако к нему никто не подходил, и он стоял, ощупывая взглядом лица незнакомых людей…