Ловушка для Сверхновой

Глава 6. Благодетель

Эва Райкова

— Эва, Эва.

Неестественно низкий голос, как будто звукооператор замедлил запись в несколько раз, повторял моё имя. Я не могла ни узнать, кто говорил, ни увидеть его. Перед глазами стояла пугающая стена тьмы. Но потом звук стал повышаться, а тьма сереть, из-под неё проступили очертания просторного помещения. С высоким потолком, который поддерживала квадратные колонны из гранита. Старинная очень редкая и дорогая мебель. Массивный, огромный как крейсер, стол из морёного дуба

— только очень богатые люди могли позволить себе это драгоценное дерево. Хотя выглядело оно так мрачно, словно памятник на могиле и даже изысканный резной узор не могли улучшить положение.

Пол из ценнейшего каррарского мрамора. Настоящего, бело-розового цвета, что входило в дикий диссонанс с мебелью, и придавало этому месту вид провинциального музея. Из того же мрачного черно-коричневого дуба стеллажи с книгами, бумажными книгами, которые уже давно стали антиквариатом. Фолианты с золотым, потускневшим от времени, тиснением на обложке, производившим неизгладимое впечатление чего-то роскошного, но бесполезного.

И за столом в кресле с высокой спинкой — толстый коротышка в старомодном пиджаке.

— Эва, как я рад тебя видеть. Какая ты красотка. Тебе очень идёт это блузка. Очень.

На розовом, как у младенца, лице с мелкими чертами, расплылась похотливая улыбка. А близко посаженные глазки шарили по мне, особенно цепляясь за самое выступающее место на моем теле, которое всегда привлекало внимание мужчин до такой степени, что они редко запоминали моё лицо.

— Благодарю, Анатолий Георгиевич, — сказала я сухо. — Вы звали меня?

— Я всегда рад тебя видеть, дорогая. Красивая женщина только своим существованием украшает жизнь. Освещает путь любого мужчины.

Я пропустила все комплименты, которым грош цена, мимо ушей. Анатолий Георгиевич Осетров, редактор издания, в котором я работаю уже пять лет, сиял, как начищенный медный грош, что затмевал даже солнечный свет, яростно бивший из широких во всю стену окон. Но радость эта явно была не из-за моего прихода.

— Хотел показать мою новую книгу, — протянул толстый кирпич, пахнущий остро и пряно настоящей кожей. — Прямо из студии. Они там постарались соответствовать.

Очередная поделка нашего писаки. Своих собственных мыслей Осетров не имел, зато обладал потрясающим талантом компиляции чужих. Его никто не смел обвинить в плагиате, он умело маскировал чужие мысли под свои. В этом он был мастер.

Томик раскрылся и тут же с лёгким гудением включился встроенный голопроектор, демонстрирующий экранизацию текста, как всегда бесплодного и мертворождённого. Но вежливо просмотрев пару минут, я изобразила на лице счастливую улыбку, что доказало бы Осетрову, я пребываю в полном восторге от его писанины. Впрочем, он и не ждал этого подтверждения.

— Ну, так вот, дорогая, — он взял из моих рук свой очередной шедевр и бережно поставил в шкаф. Туда, где уже в два ряда выстроились его остальные откровения.

— Я всё о том же, жду от тебя эссе о звездолёте, который создаётся в рамках проекта доктора Никитина. Ты понимаешь, что это очень и очень важно.

Он долго разглагольствовал по этому поводу. Медленно прошёлся туда-сюда по кабинету, втолковывая мне, насколько важна эта миссия. С трудом дотерпев до конца, я вышла и радостью выдохнула. И тут увидела, как за поворотом мелькнул знакомый силуэт. Как мне хотелось радостно броситься навстречу, окликнуть. Но нет, надо сдерживать свои эмоции. Я ускорила шаг и догнала.

— Олег Николаевич, мне надо кое-что сказать вам.

Он обернулся. Выражение красивого лица такое холодное, что может заморозить до смерти. Айсберг в Антарктиде, вечные снега на вершине Эвереста. Хотя знаю, он не всегда бывает таким. Иногда внимательный, доброжелательный, вежливый. И вдруг что-то меняется, становится грубым, злым, цедит сквозь зубы.

Но как же шикарно он выглядел в этой куртке-бомбере! Будто сошёл с агитационных плакатов последней Великой войны: «Хочешь стать королём неба? Приходи к нам! Мы сделаем тебя героем!»

— Я говорила с Артуром, то есть с доктором Никитиным, он обещал мне, что я смогу сделать репортаж со звездолёта. Мне хотелось, чтобы вы доставили меня туда.

— Я очень занят. Это простая миссия, вас легко туда может доставить кто-то другой. Что-то ещё?

— Да, — от обиды сбилось дыхание, но я взяла себя в руки. — Вот, я хотела показать вам.

Достала из сумочки бархатный мешочек и вытащила длинную коробочку, тёмно- синюю, материал, которым она была обклеена, сильно пострадал от времени. Выглядела она непрезентабельно, но Громов открыл и выражение лица сразу изменилось. Растерянность, восторг, и удивление.

— Откуда у вас это, Эва Евгеньевна? Это очень и очень редкая вещь.

Он держал в своих больших ладонях футлярчик так бережно, с такой потрясающей нежностью, что на меня нахлынула ревность, что какой-то бездушный предмет вызывает у Громова больше чувств, чем я.

— Это часы моего предка. Он был лётчиком в последней Великой войне.

— Серьёзно? Это стоит очень дорого. Но надо показать экспертам. У меня есть на примете.

— Я хотела подарить вам. Знаю, вы собираете.ловаться

— Я не готов, — он захлопнул коробочку и протянул мне с тем же ледяным выражением лица, как прежде.

Хотелось спросить, к чему он не готов. К подарку, покупке? К отношениям? Может быть, думает, что я хочу купить его чувства? Купить его любовь?

Я проводила взглядом его спину, и оперлась о стену, чтобы не упасть от нахлынувшей слабости. Захотелось расплакаться. Подняла руку, чтобы стереть слезы, но этот жест словно разорвал ткань реальности. Всё стало расползаться, расплываться, узкий коридор расширился. Хлынул яркий свет, я зажмурилась и лишь через мгновение приоткрыв глаза, стала рассматривать обстановку.

— Как вы себя чувствуете, Эва? — послышался чужой, но такой доброжелательный и мягкий баритон.

Я лежала на кровати, а рядом сидел плотный круглолицый мужчина с густыми рыжими бакенбардами и улыбался. Попыталась приподняться, но голова закружилась, к горлу прилила тошнота, тело сковала слабость, и я вновь упала на подушку.

— Да, да, голова будет кружиться ещё долго, — продолжил он и улыбка его стала казаться фальшивой, хорошо отрепетированной, как у второсортного актёра.

Наконец, я осознала, всё, что видела до этого, было лишь сном. И Осетров в редакции, и Олег. А сейчас я, скорее всего, в больничной палате. Память вдруг сжалилась надо мной и вернула часть событий — вот, я в телестудии, задаю вопросы Артуру Никитину. Да, именно так. А потом? Что было потом? Туман неведения. Провал. Тьма. Грохот, крики, стоны, резкая боль, которая вдруг стала уходить вместе с угасающим сознанием.

— Разрешите представиться. Эдуард Романович, — с достоинством произнёс мужчина. — Главврач отделения интенсивной нанореаниматологии. Вы пребывали в коме, дорогая Эва. Но сейчас всё в порядке. Нам удалось сделать почти невозможное.

— Что именно?

— Вот, смотрите

Рядом с моим лицом повис, очерченный мерцающей голубой рамкой, экран с перечнем услуг, напоминающий меню в ресторане. Строчка с описанием — цена. Последней стояло что-то сложное, из чего я смогла уловить, что это было связано с реанимацией моего мозга. Много-много фраз. Но одно я увидела чётко и ясно. Стоимость услуги — шестизначная. Боже, я за всю свою жизнь не смогу расплатиться за подобное! Даже, если влезу в долги, продам все имущество.

— Но как же это, — мой голос звучал так слабо, я едва сама могла разобрать, что говорю. — Что это, доктор? Что-то с моим мозгом? Почему…

— Почему такая стоимость наших услуг? — с лица доктора сошла улыбка, он стал серьёзен, даже мрачен. — Ваш мозг, дорогая Эва, долго не получал кислорода, и произошло то, что называется — смертью мозга. Но мы восстановили его. Понимаете? Это очень сложная дорогостоящая процедура, которая включает в себя… Впрочем, это не важно. Вы не должны волноваться, Эва, все уже оплачено. Все услуги.

— Кем? — выдохнула я.

— Благотворитель пожелал остаться неизвестным, — доктор откинулся на спинку стула и взглянул на меня оценивающе, будто думал, стоила ли я таких денег или нет.

— Но вы же знаете, кто это такой?

— Знаю. Но это служебная тайна. Мы не выдаём информацию о своих клиентах и благотворителях, если они того не желают. Вот, дорогая Эва. С вами сейчас почти все в порядке…

— В порядке? — я провела по своей голове, пальцы уколола редкая щетина и вновь на глаза навернулись слезы.

— Да, с физиологической точки зрения. Кстати, мы ввели стимулятор роста волос. Так что через пару недель вы будете щеголять с великолепной пышной причёской. Медицина творит чудеса. Вы хотите есть?

— Нет, — пробормотала я. — Совсем не хочу.

— Это не страшно. Вы сейчас можете встать, прогуляться в нашем прекрасном парке. А Розалинда, наша замечательная медсестра поможет вам.

Через пару минут распахнулась дверь, и дородная женщина в белом халате и шапочке вкатила инвалидную коляску, и стало так неуютно, будто лицом к лицу столкнулась с собственной старостью. Но доктор понял мои страхи:

— Разумеется, нет никаких проблем — вы будете ходить самостоятельно, но в целях сохранения вашего здоровья, пока вы можете передвигаться в этом комфортном кресле. Я оставлю вас, чтобы вы могли привести себя в порядок. А наш суперсовременный робот-ткач обеспечит вас одеждой по вашему вкусу. Затем часовая прогулка на свежем воздухе. Прекрасный завтрак. Уверяю вас, после этого у вас будет зверский аппетит. Вот. Розалинда поможет вам. Вы хорошо понимаете меня?

Я кивнула. И ещё пару минут после того, как доктор вышел, лежала без сил. В почти полной тишине, прерываемой лишь тихим гудением приборов. Бездумно наблюдая, как пляшут пылинки в воздухе. А пушистые облака рисуются лёгкими акварельными мазками на высокой небесной лазури. В голове теснились обрывки мыслей, разрозненные картинки. Они перекрывали друг друга, сталкивались, то поднимались на поверхность, то ускользали, стоило мне разглядеть их пристальней. Боже, я была мертва. И кто-то помог мне вернуться на этот свет. Но кто? Кто это может быть? И кто я теперь? Человек или может быть андроид? Страшно встать и увидеть себя такой, какой я стала.

В автоматической ванне я расслабилась, роботизированные руки держали меня в своих объятьях, гладили, нежно массировали кожу. Устало прикрыла глаза и представляла, как бы Олег касался и целовал бы меня вот также осторожно и бережно. Но все заслоняла противная физиономия моего главного редактора. Под сальным взглядом его глазок я чувствовала себя беззащитной. Боже! Неужели это он оплатил моё лечение? Но нет, он жадный, эгоистичный, лишь притворяется щедрым и благодушным. Он делает всё, когда точно знает, что может получить сполна за свою «доброту». Мне приходилось идти на уступки, делать вид, что я отвечаю его домогательствам. Профессия журналиста уже отмирала, любой человек мог превратиться в суперпопулярного репортёра. И я понимала, в какой я зависимости от этого похотливого ублюдка.

А потом я долго стояла под лучами голопроектора робота-ткача, который сканировал мою фигуру, отображая её в деталях на цилиндрическом экране, окружавшем меня. Я сильно похудела, кожа некрасиво обтянула кости таза, как-то совсем по-старчески набухли синие жилки на руках. Грудь — объект зависти женщин и предмет похотливого желания мужчин, стала меньше, хотя это даже порадовало меня. Редко кто понимает, как это тяжело таскать эти здоровенные груши, что смотрятся привлекательно и аппетитно лишь в декольте. А глаза среди впавших щёк, выпирающих скул стали выглядеть больше и печальней.

Робот-ткач обладал не такой уж большими возможностями по созданию одежды. Ограниченный набор функций. Совсем не похож на тот, что подарил мне Леопольд Ланге. То устройство могло создавать практически любой костюм — от шикарных бальных платьев, расшитых тончайшим кружевом и золотым шитьём до самых суперсовременных с последних показов мод. При соответствующем апгрейде.

А что если это Лео оплатил моё лечение? Тощий, нескладный, небольшого роста, с темно-каштановыми волосами, в молодости кудрявые, но сейчас настолько поредевшие, что выглядели как тонзура католических монахов. Но когда он входил в комнату, распространяя потрясающий магнетизм, исходящий от его чарующей улыбки и ярко-голубых умных глаз, о недостатках внешности тут же забывалось. И полные губы, крупный нос и субтильная фигура начинали казаться невероятно сексуальными. Мы познакомились с ним до того, как он стал мэром Москвы. Но тогда он уже был успешным политиком, играл видную роль в своей партии. Злые языки болтали, что ни одна женщина не может устоять перед его обаянием. И я не смогла устоять.

Он ухаживал красиво. Прекрасный вкус, невероятный интеллект, кажется он разбирался в любой области знаний. А если не разбирался, то мог мгновенно изучить вопрос. Его мучила хроническая бессонница. И чтобы дать ему хоть немного поспать, я посоветовала прочесть что-нибудь ужасно скучное.

«Фортификационные инженерные сооружения». Боже, он проглотил тысячу страниц за ночь и с горящими глазами рассказывал о крепостях, рвах, так что я заслушалась. Я знала, он любил астрономию, и в его доме была выстроена маленькая обсерваторию с мощным телескопом. И он не просто восхищался мною, он уважал меня, преклонялся.

Ланге не водил меня по ресторанам, паркам развлечений или казино. Мы ходили в музеи, художественные галереи, на выставки технических новинок. И он сам лучше любого электронного гида мог рассказать обо всех экспонатах. И это восхищало меня всегда.

Я участвовала в его предвыборной кампании, яростно агитировала за него, потому что точно знала — именно такой человек нужен городу: умный, талантливый, образованный, интеллектуал. И закрывала глаза на все махинации с голосами избирателей и тайные механизмы, которые вывели Маттео в лидеры. Я видела, как он общается с подозрительными людьми, в первую очередь с Федулом Юлдашевым по прозвищу «Чингисхан», главой влиятельного преступной группировки. Ходили слухи, что именно Федул добился того, что Лео смог получить вожделеннее место мэра. Он победил, и тогда казалось, это был самый счастливый день в моей жизни.

А потом Лео начал разрушать Москву. Выдвинул проект по сносу старинных зданий, и на их месте должны были возвести унылые похожие друг на друга, как я их называла, «могильные плиты» — так Ланге боролся с застарелым транспортным коллапсом, с которым не мог справиться ни один правитель Москвы. Я пыталась отговорить его, взывала к его эстетическому вкусу, любви к истории, к традициям. Но он был непреклонен и тогда я пошла на отчаянный шаг — написала статью о нём, рассказала обо всех его тёмных делишках, о том, как с помощью Федула Юлдашева он стал мэром.

Но это ничего не дало. Лео легко отверг все обвинения и остался мэром. А наши отношения расстроились навсегда. Он не стал мстить, подсылать наёмных убийц, просто вычеркнул меня из своей жизни. И даже когда наши пути пересекались, я для него оставалась пустотой, Никто.

Громкий писк, будто вылупилась дюжина цыплят, оповестил, что робот-ткач закончил свою работу, на верхней панели аккуратно выложил несколько пакетов с одеждой. Я не стала мучиться с выбором, просто заказала белье из экохлопка, красно-синюю ковбойку и кюлоты, не доходящие до икр. Это часть моих ног всегда очень нравилась мне — крепкие, выпуклые с красивым рельефом. Посмотрелась в голоэкран и лишь грустно вздохнула — я походила на высокого мальчика, лысая голова, обтянутое полупрозрачной бледной кожей лицо.

Устроилась удобней в кресле, и вызвала медсестру. Она немедленно явилась. И кресло мягко поднялось, сложилось колеса и поплыло по воздуху. Отворились широкие двери, и опьянил свежий, на удивление прохладный и какой-то даже сладкий воздух. Пробежал в кронах пышных платанов и дубов ветерок. По усыпанным разноцветными камешками дорожкам бродило несколько пациентов. Но они не обращали на меня внимания, что лишь обрадовало. Хотелось побыть в одиночестве, наедине с собственными мыслями.

Остановив коляску у маленькой беседки из белого камня, я вышла, и присела на скамейку. У входа на длинных шнурах висели металлические трубки. Они сталкивались и нежно звенели – динь-дон, динь-дон, динь-дон. Звук напомнил мне ещё об одном мужчине, что играл в моей жизни немаловажную роль. Николай Бойков или Николас Боуи по прозвищу «Скальпель».

Мог ли он вспомнить о наших отношениях и выложить эту огромную сумму? Сейчас он один из самых популярных певцов планеты. А тогда, когда мы только познакомились, он выступал в подозрительных забегаловках, подвалах и казино. Мне минуло шестнадцать, я расцвела, стала обворожительно хороша. Мальчишки пялились на мою грудь, уже по-женски сформировавшуюся фигуру с крутыми бёдрами, стройными длинными ногами. Но я смотрела на одноклассниках свысока. Я же принцесса, родители так всегда говорили мне. И я уверилась в то, что достойна лучшего. А тут эти мальчишки, тощие, нескладные с цыплячьими шеями и прыщами, которые они замазывали экзогелем. Фу, кто их воспринимает всерьёз?

Ах, Николас, как он был потрясающе красив и сексуален — смуглый, скуластый, с ясными, будто шоколадными глазами, длинными иссиня-чёрными волосами. А какой у него был мощный, яркий голос. Его группа «Сны Армагеддона» исполняли композиции в только что появившемся, но ещё не ставшим популярным стиле «космометалл». Он и был основателем — смеси жёсткой, резко звучащей, даже грубой музыки с включением звучания космоса. Николас стал использовать старинный инструмент — глюкофон, металлический барабан, который на удивление точно передавал эти звуки, идущие из Вселенной. Что это было? Эхо от столкновений галактик или взрывов звёзд? Послания инопланетян? Но как прекрасно, чарующе это звучало.

А как он играл на рояле. Перед глазами так и стоит его гибкая фигура, затянутая в белоснежный облегающий костюм с небольшими крыльями за плечами. И его длинные, но крепкие пальцы, что касались клавиш, выдавая невероятный каскад звуков, от которых весь зал впадал в нирвану. И начиналась подлинная истерия, девушки падали в обморок, парни орали так, что порой заглушали игру музыкантов. А я обычно стояла у сцены и, прижав кулачки к губам, сладкие слезы лились по лицу, взгляд мой расплывался, и я погружалась в эйфорию.

За ним таскалась группа поклонниц, но я-то знала, что Николас не устоит передо мной. Несмотря на бешеный азарт, с каким носился по сцене, он видел меня в темноте зала. И, в конце концов, я решилась, подошла к нему. И что покорило меня сразу, не стал пялиться на меня, как на куклу, а посмотрел в глаза. Так пристально и в то же время нежно.

Он стал моим первым мужчиной, и всех остальных я всегда сравнивала с ним. Впрочем, со временем, это впечатление потускнело, выцвело. И я уже с каким-то стыдом вспоминала об этих похождениях. Как забросив престижный колледж, на который родители копили почти двадцать лет, ездила за Николасом по всей стране. Мы порой спали с ним в жалких, пропахших клопами и мышами, мотелях, где из мебели была лишь узкая койка да фанерный шкафчик. Из всех щелей противно дуло, а тонкое изношенное одеяло, которое явно не чистили годами, воняло так, что приходилось не дышать носом, чтобы не упасть в обморок. Но мы согревали и любили друг друга, забывая о неудобствах.

Как это часто бывает, музыку моего дорогого Ника не признавали, массмедиа поливали его и группу грязью. Они просто издевались над ним, смакуя любые даже мелкие неудачи, промахи, срывы. А он так по-детски переживал из-за этого. Я успокаивала его, всеми силами давала надежду, что он пробьётся наверх. Ведь он так потрясающе красив и талантлив. А его великолепные композиции — новое слово в музыке. И в тот момент я решила стать журналисткой, писать правду. Ничего, кроме правды. И яростно защищала его во всех сетях Глобалнета.

И может быть, поэтому нашёлся спонсор. Тот, кто рискнул вложить деньги, и немалые, в раскрутку группы. И это сработало! Я была вне себя от счастья, когда мой Ник, наконец, обрёл широкое признание, которое заслуживал. На него посыпались награды, премии. Но он стал отдаляться от меня, для него я стала слишком мелкой и ничтожной, не достойной короля «космометалла». Характер его изменился к худшему. Вместо внимательного и нежного, он превратился в грубого, высокомерного хама, требовательного, придирчивого. Мы стали ругаться, неистово и глупо, не слыша друг друга. По-прежнему всё хорошо у нас было лишь в постели. Но стоило нам одеться, как мы превращались в фурий, готовых с ненавистью задушить друг друга. И никто не хотел уступать.

И я ушла. Не выдержала унижений, когда Николас поднял на меня руку. Хлопнула дверью. Когда уходила, он лежал, вальяжно развалившись, на диване, размером и формой напоминавшим космолёт. И в пьяном угаре орал, что я приползу к нему на коленях, буду умолять взять обратно, а он вышвырнет меня вон.

Потом, когда я уже стала журналисткой, мой шеф направил меня взять интервью у «короля космометалла». Николас изменился, обрюзг, обзавёлся уже пивным животом, не сильно заметным, но все же. Волосы стриг коротко, глаза помутнели, потеряли блеск. Он холодно отвечал на вопросы, и взгляд его блуждал где-то далеко, за пределами гостиной, по размерам превосходящей залы тех кабаков, в которых он начал свою карьеру. Мебель в агрессивном стиле — диваны, кресла, даже стены обтянуты материалом, имитирующим шкуру тигра. Торшеры, стоящие на львиных лапах. Огромные голографические панно, где сменялись одна за другой картины выступлений группы. Какие-то ужасные маски по стенам. Все поражало безвкусной роскошью.

Но стоило мне выключить голограф, как Николас вдруг ожил, начал жадно обшаривать меня взглядом, мысленно раздевая. Я опомниться не успела, как он схватил меня в охапку, и подмял под себя. Я сопротивлялась, как раненная волчица, царапалась, кусалась. Но молча, не издавая ни звука. Никто не возьмёт меня, если я этого не захочу. А он жадно рвал на мне тонкую блузку, пытался стащить брюки. В итоге я схватила какую-то дорогущую бронзовую статуэтку со столика рядом и обрушила ему на голову. Он сразу обмяк, распластался тряпичной куклой. Отпихнув его, я ушла. Даже не узнав, насколько он серьёзно ранен.

Всё обошлось, когорта его многочисленных адвокатов не вчинила мне огромный иск. Полиция не арестовала меня. Но это событие навсегда отвратило меня от Николаса, как от личности. Мог он заплатить за моё лечение? Я помахала головой, нет. Не думаю.

Так кто же всё-таки? А может быть? Меня сразу бросило в жар, даже вспотели руки. Я вышла из беседки в волнении, прошлась по дорожке. Дошла до круглого бассейна, где медленно плавали большие серебристые рыбы. Всплывали на поверхность, лениво открывая огромные рты, хватали мошек и вновь уходили в глубину.

Я гнала воспоминания прочь, но они вновь набрасывались на меня, сжимали в кольце, душили. Закрыв глаза, я вернулась на пару лет назад, когда Осетров послал меня сделать репортаж с авиашоу. Он знал, что мой предок был лётчиком, командиром эскадрильи, награждённым пурпурным крестом. И в нашей семье это был культ, который я тоже безоговорочно приняла.

Я и сама хотела пойти на это шоу, там должны были выступать «Красные соколы»

— известная на всей планете авиагруппа. Они показывали нечто невероятное, чего не делал раньше никто. Рисовали на небе такие поражающие воображение картины, что я даже забыла, зачем пришла сюда. А потом в высоком чистом небе, залитым ослепительным жарким солнцем, остался один самолёт. Его потрясающий танец стоит у меня перед глазами. Я немного разбиралась в этом и понимала, как сложно, вернее просто невозможно сделать то, что делал он. Разрезая лазурь неба своим длинным носом-антенной, истребитель вдруг перевернулся и начал падать. «Плоский штопор» — из него почти невозможно выйти. Замерло сердце, толпа зрителей засуетилась. Раздались крики, и я осталась стоять одна, всё разбежались.

Но буквально у самой земли, самолёт легко и уверенно вышел в пике, плавно перешёл в горизонталь и вновь по дуге начал взбираться вверх, ушёл в мёртвую петлю. А когда он проделал это несколько раз, я поняла, что пилот вовсе не терял контроль над машиной. Он делал это сознательно. Был уверен, что сделать сможет.

И когда самолёт сел, восхищенная толпа ринулась посмотреть на храбреца, но охрана оттеснила всех. Пропустили только меня. Я подошла на подкашивающихся ногах. Пилот вылез из кабины, легко спрыгнув с высоты двухэтажного дома. И я увидела его. И пропала. Не скажу, что он был безумно красив, как голографические актёры. Их идеально прорисованные компьютерами лица и фигуры вызывали прилив тошноты. Нет, он выглядел обычно, ну да, высок, широк в плечах. Рыжие немного вьющиеся короткие волосы, большой нос с горбинкой. Но от этого мужчины исходила такая невероятная сила, харизма. За его спиной хотелось спрятаться от всех бед и неприятностей.

Я плохо помню, что спрашивала у него, сердце колотилось, заглушало все мысли. А он широко улыбался и лишь как-то застенчиво проводил пятерней по мокрым волосам. Хрипловатый баритон, от которого холодело в горле, а грудь распирало от тёплой нежности. Он смешно картавил, не выговаривал правильно несколько звуков, это выглядело так беззащитно, по-детски. И краснел, как мальчишка, когда я задавала слишком откровенные вопросы.

— Госпожа Райкова, к вам посетитель, — профессионально вежливый голос медсестры оторвал меня от воспоминаний.

Я вздрогнула, представив, что нежданный, но такой желанный гость — Олег. Полковник Олег Громов. Но тут заметила у входа в парк сутулую фигуру, седые волосы развевались по ветру. Артур Никитин. Подошёл, притянул к своим губам мою руку, и в повлажневших глазах появилась такая пронзительная нежность, обожание, смущение, что я поняла: Никитин был моим благодетелем.

— Как вы себя чувствуете, Эва? Мне неловко, что вы так пострадали из-за меня, — он бормотал, отводя глаза, а губы дрожали.

— Уже почти всё в хорошо, — улыбнулась я.

Впрочем, это не так плохо. Артур Никитин — друг Олега Громова. И теперь у меня есть реальная возможность встречаться с полковником.

И почему, чёрт возьми, я ему не нужна?