Ловушка Пандоры 2 (СИ)

Вспышка 1. Та, что снилась

Линия времени ломается и запутывается в единый клубок. Все события происходят в один момент. Единовременно случается жизнь и смерть.

Её время прошло — теперь иное время. Она вне времени и в его плену.

В сером провале души. В серых объятьях пустоты. Там, на самом дне, все они — те, кого она любила и те, кого полюбить не успела. Их души в ловушке её души. Их рвёт в ничто заточенный в Варе Хаос. Они молят о пощаде. Бьются в ужасе перед небытием, пытаются вырваться, спастись, но тщетно. Она глуха к стенаниям, ей чужды их страдания, безразлично, что они исчезнут, растворятся, сольются с безликой массой Хаоса. Лишь одно движет ею — ненасытный голод.

Там, внутри Вари бьётся в агонии душа её матери. Её рвёт на куски ненасытный Хаос, но маменька не молит дочь о пощаде, она не стонет, не плачет, не вопит, как остальные пленники. Только едва различимая молитва теплится в ней. Маменька полна смирения — этот ад, то к чему она давно готова. Лишь когда Хаос обглодал её до самой сути, она шепчет дочери напоследок: «Варенька, это пройдет. Всё проходит. Если не Господь, то Люций спасет тебя ради моей любви к нему! Найди отца!».

И больше нет её. Нет её маменьки Софи.

Пустота и голод. Голод и пустота. В огне сгорают воспоминания.

Воспоминания оживали в огне. Огонь выжигал из неё голод и пустоту. Выжигал Хаос, что больше сотни лет хозяйничал в её душе.

Варина душа осталась одна. Обнаженная до сути. Израненная до живого. Измученная до отчаяния. Изломанная во времени и пространстве душа, заключенная в бесконечности страданий.

Хотелось только одного, чтобы всё прекратилось. Пусть она станет пустотой, пусть её не станет вовсе. Только бы воспоминания не выжигали в ней шрамы, только бы чувства не сводили пробудившийся разум в потоки боли и ужаса. Перед глазами пылала огненная пелена, горло обжигал визг, он забивался в уши и звенел гулким эхом в голове.

И вдруг кто-то будто вылил на неё ушат кипятка и надавал пощечин. Новая боль перетянула на себя агонию. Визг оборвался. Тишиной повисли страхи.

Из пелены боли вычерчивался его бледный силуэт с кровавой шапкой волос. Высокий и могучий, он скалой нависал над ней. Золотые глаза обжигали кожу. Это он зажег в ней беспощадное пламя. Это он сбил это пламя энергетическими ударами, это он затушил огонь кипящей водой.

Варя, забыв себя, покорно взмолилась ему. Непослушными сухими губами взмолилась ему, как Богу, о великой милости:

— Добей…

— Что ты за, на хрен, такое?! — эхом застучал его голос в висках.

Слова гулко упали в Варю, словно в пустую бочку.

— Да это же девка! — отозвалась из кармана хлипкая душа, которую он уберег от ненасытных мук. Вырвал из самой глотки Хаоса и при этом сумел уцелеть.

От него шла великая сила. За сотню лет Варе не доводилось сталкиваться с такой силой. И эта сила давила на неё. Еще чуть-чуть и она раздавила бы её душу, так же легко и естественно, как таракана.

— Я вижу, что не бабка! — раздраженно ответил он. — Это же та самая из моих снов…. Ты тоже видишь, что у неё глаза необычного цвета?

Давление стало слабеть. Она, уцепившись за его голос, как за единственно возможную опору бытия, вытаскивала себя из ямы кошмара. Её «Я» через него выбиралось в сознание и осознавало себя Варей. В красном мареве штрихами обозначался смысл происходящего.

— Ничо се — у тебя сны. Я не на глаза смотрел, Матан. Но и глаза, да, что надо глаза у неё.

— Сидор, заглохни! — рыкнул Матфей и накинул на Варю что-то горячее. — Что с ней? Кто она такая? Совсем как из моих снов…. Только она ведь реальная?… — обратился он к старику и понял, что про сны напирает зря.

Стало еще жарче от вспыхнувшей на его щеках красной заливки.

— Девушка-с, как нетрудно заметить. Зовут Варя. Дочка княжны Софьи Александровны Вражкиной, приходится незаконнорожденной внучкой Александра III Романова.

От старческого голоска Варино «Я» ежится. Эта приторная интонация напоминает ей какую-то жуть. Но какую именно из памяти ускользает.

— Романовых еще сюда приплели. Они уже больше ста лет как в аду горят, а их все в покое не могут оставить, — насмешливо хмыкнул Матфей и тут запоздало осознал смысл сказанного. — То есть вы хотите сказать, что она человек? Настоящий человек из девятнадцатого века?

Варя через этот вопрос осознала, что она человек. Что родилась она в самом конце девятнадцатого века. А жила в начале двадцатого. Что она была когда-то настоящим человеком, настоящим ребенком, пусть она жила совсем недолго настоящей жизнью, но жила, а потом еще какое-то время существовала в юности, пока её не предали огню. Тело свело судорогой, она застонала.

— Не совсем, — возразил старческий голосок. — Таких как она, вы зовете нефилимами.

Варя вспомнила священное писание, нефилимы — это дети падших ангелов. Но её маменька была человеком! Вот только папеньку Варя не знала, и о папеньке они с маменькой никогда не говорили. Они с маменькой вообще редко разговаривали, все больше молились или писание читали. Не может же быть, чтобы её отец….

Маленькой она часто воображала, что её отец — дракон. Она летала с ним во снах и сама была под стать ему — крылатой и свободной. Её отец: «…большой красный дракон с семью головами и десятью рогами, и на головах его семь диадим. Хвост его увлек с неба третью часть звезд и поверг их на землю». Но это только детские фантазии, порожденные библейскими сюжетами.

— Что-то из Библии, что ли? Типа падшие нагуляли себе ублюдков на земле? А ублюдки — не ахти какие вышли, — стал опять умничать Сидор. — Но эта на великаншу и уродку не тянет, она, что надо вышла — ювелирная работа, я бы сказал.

— Тебе обязательно быть дебилом? — недовольно буркнул Матфей, тем не мене заценив способности Сидора постоянно вытаскивать нужную инфу в нужное время. Сам же Матфей от духоты и нарастающего раздражения по поводу их вынужденного топтания на месте, вместо логичных попыток выбраться из этого проклятого пекла, не мог ни на чем сосредоточиться и, уж тем более — ему было бы сейчас не под силу извлечь из памяти какую-то библейскую муть. — Чего она воет?

— Дык, ежели больно ей, — возмутился Егорушка. — Поноси в себе больше сотни лет Хаос. Чай и не так завоешь. Она ж горемычная держала его, чтоб он по Земле не пошел гулять. Срослась с ним. А ты возьми да разорви эту связь. Выколотил из неё все без остаточка. Теперь то, что ты не пожег, в человеческий мир улетело, будет расти и множиться. Сдержать пустоту теперь некому.

— Ты хочешь сказать, что я типа апокалипсис устроил, потому что не дал ей Аниного брата с сестрой слопать?! — офигел от такого наезда Матфей.

Жара усиливалась, и говорить становилось труднее. Хоть бы в тень какую отойти, но тут и теней не было. Голая красная пустыня, а над башкой — золотисто-красная магма плывет.

— Э, не так дело было. Апокалипсис он и без тебя уже случился. Пустота знает ход в мир людей. А Варенька не единственный сосуд пустоты на Земле, — кряхтя и отдыхиваясь, пояснял Егорушка. — Есть еще один. Но то, что ты выпустил её Хаос — процесс, конечно, ускорит. Бездна притягивает бездну.

Матфей тупо уставился на морщинистую мордочку старика, пытаясь переварить услышанное. Какая-то очередная ахинея вырисовывалась. И нафига спрашивал этого, полоумного? Но сам он тоже не знал, что делать и спрашивал, скорее, себя.

— Значит, она все-таки хорошая? Что мне теперь с ней делать?

Егорушка пожал плечиками.

— Она, горемычная, добить, вот, просит. Хаос её знатненько покалечил, даже не понятно, отчего она есчо естьм. После пережитого — самое хуманное добить, как она того просит. Но решаю не я.

Матфей зло посмотрел на старика. Подначивал гад не понятно на что, а с виду старик — божий одуванчик, видимо, гадости чужими руками привык делать. Егорушка — он и в Африке Егорушка, черт с ним.

— Я в «добить» участвовать не буду! — вякнуло из кармана. — Она — вон какая красивая! Матан, если ты — то ты….

— Заткнись Сидор! — кусая губы, попросил Матфей. В нос, глаза, уши, рот забился горячий песок, отчего звуки выходили наружу по-бандитски сипло. — Я, ясен пень, никого убивать не собираюсь. Надо ее как-то починить и валить отсюда. Тут такая жарища, что я скоро во фри обращусь.

— Как там тебя?.. — Матфей склонился над девушкой. — Варя, ты меня слышишь? Ты можешь встать? Давай, я помогу тебе?

— Пожалуйста, оставьте меня, — прохрипела девушка. — Прошу вас… Уходите!

Она с мольбой смотрела на Матфея своими чудными глазами невероятного сиреневого оттенка. Матфей подумал, что не помнит какого цвета у Ани глаза, то ли зеленые, то ли серые, а тут, даже если б и захотел — забыть не смог бы.

Варя смотрела как будто сквозь него и как будто в самую душу. Во всём её облике, во всей её манере чувствовались такая боль и мука! Матфею на миг показалось, что он стоит перед солдатом, которого разорвало на куски миной. Руки и ноги раненого отлетели на сотни метров, но жизнь каким-то жутким образом еще теплилась в его глазах, а на губах шевелилась мольба о смерти.

Матфей невольно отшатнулся. Но тут же тряхнул головой, отгоняя наваждение. Усилием воли подавил в себе приступ жалости к девушке. Наоборот же — при ней вот и руки, и ноги, и тело целехонькое, даже красивое тело — значит, может идти, значит, может бороться. А она лежит и строит из себя страдалицу.

— Да с хрена ли?! Я не палач и не маньяк, чтобы убивать девчонок… Или еще хуже — оставлять в пекле на медленную смерть, — суровая складка проступила между его бровей, — Хватит распускать нюни. Всем тут не оч. прикольно. Вставай, или я тебя на себе потащу!

Варя вздрогнула от несправедливых упреков. Она про себя вспомнила, что лучше будет подвержена самым страшным пыткам, чем позволит кому-то себя тащить, став обузой. Его слова попали в цель. Сделалось обидно и стыдно за слабость, за безволие. Ведь она княжна, ей с детства маменька внушала, что она внучка самого царя, что она должна соответствовать великому роду Романовых, даже если официально не принадлежит к их дому.

Варя попыталась подняться. Нащупала дрожащими руками опору, оттолкнулась, сделав отчаянный рывок, но налитое свинцом тело рухнуло обратно. В воздухе взвился сноп кровавой пыли. От унижения и боли в глазах защипало.

Матфей потянулся к ней, видимо желая помочь, но она шарахнулась в сторону. Опасаясь, что он выполнит угрозу и потащит её на себе, Варя, стиснув зубы, собрала волю в кулак и все-таки сумела принять вертикальное положение.

Её качнуло. Варя взмахнула руками, стараясь сохранить равновесие. Матфей осторожно придержал её за локоть. Бережное прикосновение его теплых сухих пальцев обожгло и, как ни странно, придало сил. Она выправилась.

— Благодарю, я справлюсь, — сухо выразила признательность Варя, смутившись и не зная, как реагировать на собственные чувства.

Он нехотя убрал руку. Она плотнее закуталась в черный изодранный плащ, перекинув тяжелые волосы вперед, чтобы хоть немного прикрыть бесстыдную наготу.

— Ладно, давай сама, а я просто рядом пойду, на всякий случай, — согласился Матфей.

Пошатываясь, Варя сделала шаг, другой, потом еще и еще… Каждый следующий шаг давался легче, чем предыдущий, но всё равно, все движения приходилось совершать через силу. Хотя виной тому была уже не её душевная изможденность, а горячий песок, в котором вязли ноги, нестерпимая жара и гнетущее ощущение застывшего плотного мира. И как у Алисы: чем дальше, тем всё чудесатее и чудесатее, потому что куда бы они ни шли — они продолжали стоять на месте.

Вскоре она совсем перестала замечать происходящую статику, всё глубже погружаясь в себя. Через жару и усталость голодными псами прорывались воспоминания, разрывая в клочья её сознание. Она топталась на одном месте, в одной точке боли.

Романовых больше нет. Они все погибли. Тот мир, которому она принадлежала, разрушен. Варя сама стала причиной хаоса двадцатого века. Перед её внутренним взором развернулись две страшные кровавые войны. Она ненасытной тенью проносилась над полями сражений, над оккупированными городами, над вымершими селениями, питаясь душами гибнущих людей.

Проникший через неё Хаос долго лютовал на Земле и готов был пожрать весь мир. Но мир противился.

Мир оказался Хаосу не по зубам — люди давали отпор.

Тогда был заключен великий договор с Богом. И Бог указал другой путь.

Мир перестроился, приспосабливаясь к появлению нового чудовища и отводя для него особую роль в бытии. Хаос позволил Варе немного обуздать свою жажду. Она облачилась в черное и стала смертью этого Мира.

В жертву Варе стекались хлипкие души, которые колебались между добром и злом. Их не успевали принимать ни ад, ни рай, зато успевала пожирать она…

— Что опять за на хрен, такое?! — вызверился Матфей.

Варя вздрогнула. Судорожно пытаясь понять, что она сделала не так. Что, если он узнал, что она натворила? И теперь…

Нет, Матфей обращался не к ней. Он раздраженно размахивал руками перед почти узнаваемым стариком.

В воздухе загустели красные крупинки. Они так уплотнились, что даже дышать стало тяжело. Магма над головой разжижилась еще сильней и, казалось, вот-вот начнет стекать им на головы.

— Мы же идем, почему мы стоим?! — допрашивал он старика.

— Полагаю, здесь для того, чтобы ходить, нужно стоять как можно быстрее, — устало прокряхтел старик. — Ох-ох, не по летам мне такие путешествия.

Варя старалась не смотреть на этого сухонького старика — коленки начинали дрожать, и хотелось бежать, бежать, как можно дальше. Она почти вспомнила его, но от этого становилось так страшно, что она сама же и отталкивала свои воспоминания.

А Матфей с ним так говорил… Так раздраженно, так смело, так бездумно… А ведь это и не старик вовсе.

— Что?! — взвыл Матфей. — Не время сейчас для вашей ерундистики!

Песок шипел, выпуская пар. Туманное марево песчинок сгущалось, размывая все вокруг до едва уловимых контуров. Пару капель магмы упали Варе под ноги. Горло зажгло. Варя закашляла, на ее белой-белой коже проступили красные пятна.

— А что ж ты хотишь, милок, чтобы всё в миру работало, как на серединных землях?! Я здесь вот тоже не бывал. Сынок, знаешь ли, больно осерчал и в гости меня не звал.

— Как я его понимаю — я бы тоже вас никуда не звал!

— Вот оно значит как, Матюша, — хихикнул старик. — Вы с ним по темпераменту похожи с сыночком-то моим. Оба горячие, да за горячностью своей ничего вокруг не наблюдаете.

— Меня мутит от этого дерьма вокруг! — взвыл Матфей. Сверху тяжелыми каплями им под ноги стекала магма. Он беспокойно огляделся и наткнулся взглядом на Варю. — Эй, ты! Ты же нас сюда затащила?! Теперь вытаскивай!

Варя вся подобралась. Выпрямилась, сжала губы и, насколько это было возможно, смерила его надменным взглядом, давая понять, что столь грубое обращение в отношении неё неприемлемо.

— Ты оглохла?! — не понимая намека, продолжал давить Матфей.

— Вежливость вам не повредит, я все-таки девушка, — прямо заметила Варя, встретившись с ним глазами.

Глаза у него, что две расплавленные, золотые монеты, смотреть в них было больно и вместе с тем томительно. Матфей смутился, и первый потупил взгляд.

Но эта маленькая победа вовсе не порадовала Варю. Наоборот, она как нельзя остро ощутила всю свою глубинную ничтожность. Разве она имеет право требовать от него вежливости, уважения, обходительности? Она — чудовище, пожравшее собственную мать. Она, сотворившая столько горя, столько страданий, заслуживает только презрения. А он слишком добр к ней, он должен быть еще жестче. Как она посмела перечить ему в его праведном гневе?

Душа споткнулась об эту истину и полетела прямо в пекло. От этого в висках застучало, по щекам поползли слезы. Сознание затопила боль. Отдаваясь этой боли, она медленно стала оседать на песок.

— Извини… Только не ной, а? Меня просто накаляет все это… — примирительно затараторил Матфей. — Ну, вот, блин, опять… Вставай, я не хотел тебя обидеть.

— Ты просто мастер по общению с противоположным полом, — вставил из кармана свои пять копеек Сидор.

— Заткнись, — в очередной раз попросил Матфей. — Варя, ну елки палки, я не хотел тебя, то есть вас, обидеть.

Но Варя не могла подняться и ответить ему не могла. Она опять оказалась там, внутри своей боли. Опять в ней замелькали события, лица, крики о помощи. И огонь. Она поджала под себя ноги и обняв колени смотрела на этот огонь. И ничего больше не стояло между ней и огнем.

— Варенька, вы уж извините этого холопа невежественного… — через стену огня в неё проник голосок старика.

Она вздрогнула, подняла на него глаза, она знала, кто он такой. Сердце сжалось в панический комок и стало настолько боязно, что всё едино.

— Я помню вас. Это вы тогда убили меня, — прошептала она, вглядываясь в морщины старика. — Хоть и переменили лик, но вы это, я знаю.

— Я-с, Варенька, я, — не стал отпираться старик. — Выхода тогда другого не было. Обычно-с я ж не вмешиваюсь, но уж больно страшное ты в себе носила. Я пытался остановить это…

Маменька уходила постепенно, уходила мучительно. Сначала изувечила тело самобичеванием и постами, а кончила тем, что, запершись в церкви, подожгла себя заживо во имя искупления грехов.

В следующую ночь деревенские пришли за Варей. Немного их осталось, вымерли все за пару лет. Горстка испуганных селян с керосиновыми лампами, свечами, да иконами загомонили под окнами. Науськал людей пришлый старик, мол, дочка барыни — ведьма, со свету людей сживает и не успокоится, пока всех не изведет до последнего младенца.

Огнем. Огнем вспыхнуло тело. Молча толпился деревенский люд перед Варей. В голове толпы стоял старик и тыкал в неё обличающим перстом. Речи говорил и помогал разжигать дрова вокруг столба, к которому её привязали. Вздыхали люди, крестились, молитвы шептали, бабы голосили, мужики бороды пощипывали.

Ужасом дышала ночь, в костре горела она, тишина пылала рядом.

Так и не разорвал ожидаемый крик боли эту горящую ночь. Огонь медленно пожирал плоть: белую кожу, длинные, цвета вороного крыла волосы, выедал глаза, оголяя череп.

Но огонь не пожрал Хаос в ней. Плоть её, хоть и погорела, но сама извращенная суть осталась в миру, и тенью встала она над людьми.

На заре, как дым рассеялся, и солнце показало первые лучи, люди стали расходиться. У многих на душе впервые за долгие годы было спокойно и радостно.

По дороге судачили: «Все-таки нелюдем была, хоть и красива — чертовка! Вон как, даже не кричала! А мне привиделось, что у нее рога и хвост имелись! Да это ты спьяну, Васька! Да, точно были, зуб даю! Итак ужо, без зубов остался, зачем последними-то разбрасываешься! Уф, главное, что ведьма помёрла, и её проклятье потеряет силу! Заживем теперь, как встарь!».

Не ведали они, что проклятье вовсе не миновало. Не ведали, что они лишь приблизили свой конец. Ибо через неделю деревня пала окончательно. Хаос пожрал всех — от мала до велика. И пошел гулять по свету, разнося войну, голод, болезнь и смерть.

— Знаю, — согласилась со стариком Варя. Боль, что запоздала на сотню лет, сжала горло, не выпуская слова, поэтому слова приходилось комкать и выплевывать с усилием. — Спасибо. Только отчего не раньше? Отчего не до того, а после?

— Не мог я раньше-с. Боялся последствий.

Старик видел тень. И он говорил с её тенью. Но тень была сильна, она не хотела ему внимать.

Ослабев и источив зубы, тень сама нашла его, и заключили они великий договор. Нарёк он ее — Смертью, и обозначил ей место в человеческом мире.

На земле вновь установилось хрупкое равновесие. И шаткий порядок поднялся щитом над внешним Хаосом, лишь немногих определив ему в жертву.

— Дык, и что же нам теперь велишь делать, Варенька? — вопрошал старик, пытливо вперив в неё всепроникающий взор. — Как отсюда выбраться?

— Почему вы меня спрашиваете? — удивилась Варя. — Я здесь впервые, как и вы.

— Оттого что ад — в кровушке твоей, Варвара свет Люцевна. Только ты здесь и дома. Что ты чувствуешь?

— Тут очень жарко и тяжко так. А еще я чувствую, — Варя прислушалась к себе и медленно выдохнула, — боль и страх.

— Боль — это хорошо. Она делает человека человечней. И страх тоже хорошо. Он делает человека смелым. Это пройдет, главное отпустить.

— Нет. Это не пройдет, — возразила Варя.

— Всякую боль можно преодолеть, Варенька. Даже, когда кажется, что это невозможно. Душа человека сильна, при желании она способна на все.

— Возможно и так, но я уже не человек, — грустно сказала Варя. — И, как вы недавно заметили, никогда им не была.

— Наполовину человек, на другую — ангел. Твоя душа — чудо! Даже изувеченная Хаосом, она продолжает бороться. Другой такой нет. Никто не мог бы удерживать Хаос столько времени, даже я.

Весь пазл собрался в одно. Она, наконец-то, услышала то, о чем ей все это время толковал Егорушка. Ад у неё в крови, отчество её Люцевна, она человек лишь наполовину. А отец её дракон. Дракон, с которым Варя игралась во снах. А маменька, её бедная, испуганная, грешная маменька, что пыталась замолить свою любовь….

— Люцифер — имя сатаны? — побелевшими губами вывела Варя ужасную догадку.

— И имя светоносного ангела, — любезно напомнил Егорушка.

— Я видела его во снах. Давно, — выдохнула Варя, перебирая в руках горячий песок. Девочкой она любила подолгу смотреть на песочные часы, в библиотеке их дома стояли такие. — Поэтому они тогда сделали это со мной? Взяли и выпустили в меня Хаос? Я заслужила?

— Нет, ты здесь ни при чем. Они сделали это лишь для того, чтобы сохранить власть. «Вся их жизнь, есть воля к власти», — покачав головой, сухо отрезал старик. — Власть в конечном счете их поработила и отдала в пучину Хаоса.

— Их больше нет, — поняла Варя.

— Они в очередной раз открыли ящик Пандоры. Ящик им этого не простил. Хаос вырвался наружу.

— Значит ли это, что наш мир подошел к концу?

— Хуже. Конец — это всегда надежда на новое начало. Мы подошли к пустоте, — с неподдельной горечью констатировал старик. — Ты помнишь дорогу к отцу?

— Нет, он всегда приходил сам. А я всегда его боялась и пряталась. Но мы иногда летали вместе.