Ловушка Пандоры 2 (СИ)

Вспышка 4. Черт знает какой рай

В дождевых каплях отражаются осколки облаков. Они разбиваются тяжелыми ударами о землю.

Когда умираешь, мир открывается тебе заново, когда рождаешься — заново в тебе затухает. Он милостив, он знает, что носить его в себе тяжкое бремя. Поэтому, впуская в мир, мир оставляет в тебе лишь слепок, лишь тень своего величия. Чтобы ты мог принимать его, не травмируя своего «Я», шаг за шагом, проживая дни.

Так происходит, пока ты не станешь чем-то большим, чем ты есть. Пока не ощутишь себя неотъемлемой частью этого мира. И под занавес он раскроется в тебе, а ты — в нём.

Аня ещё не прожила отмеренного срока. Она не успела принять в себя мир, мир не успел созреть в ней, и сейчас он обрушился на неё своей мощью, придавив всей тяжестью бытия.

Свет пронзал наготу. Беззастенчиво пронизывал всю её суть. Буравил, будоражил. Все внутри зардело от стыда. Стыд. Будто она оказалась посреди площади голая, и тысячи взглядов устремились в её незрелость, слабость, пороки…

Хотелось спрятаться. Она закрылась руками. Сжалась в комок эмбриона.

— Хватит, — прошептала свету. И он услышал. Взгляд его притупился, но остался в ней. — Пожалуйста, не надо!

— Расслабься. Прими его в себя. — Голос знакомый, но из-за смущения Аня никак не могла опознать говорящего. — Ты еще не достигла просветления. Но именно твой свет смог вновь зажечь рай. Открой глаза.

Свет током бил по нервам даже сквозь закрытые веки. Как же больно будет впустить его в глаза. Больно и стыдно открыться ему.

— Я ослепну.

— Да. Чтобы увидеть, иногда нужно ослепнуть.

— Я боюсь.

— Боишься ослепнуть?

— Боюсь увидеть то, что увидело меня. Мне стыдно.

— Аня, у тебя нет времени думать о своем стыде. Ты слишком серьезно к себе относишься! — строго сказал голос над ней. — Твой стыд лишь тень света. Тебе нужно стать светом, быть сильной и отбросить эту тень, чтобы спасти всех нас.

— А если не хочу спасать? Мне так хочется просто жить, — стыдливо призналась Аня, но от этого признания стало легче.

— А что значит просто жить?

— Значит жить…

— Жить всегда значит жертвовать. И ты это знаешь, солнышко.

Усилием воли Аня смогла переключить внимание от своих несовершенств в свете, на голос мамы. Её голос с её интонациями, с её певучестью, родной мамин голос.

— Мама? Я умерла? Где я?

— В раю.

— А рай есть на карте нашего города?

— Только на карте неба. Ты в самом сердце солнца, дорогая.

— А почему, если я в раю мне так плохо?

— Потому что это еще не конец твоего пути. Твой путь только начинается. Ты ключ к спасению — ты особенная.

— Хочу быть как все.

— А все мечтают быть особенными.

— Мама, я сплю?

— Нет, ты проснулась. Расслабься, Аня. Открой глаза.

Мамино присутствие успокаивало. Придавало сил. Аня перестала бороться со светом и задышала носом: «вдох-выдох», так их учили дышать в меде, в случае непредвиденных панических атак. Медленно стала разжимать, стиснутые в крепкие кулаки, пальцы. Попыталась приоткрыть глаза и вновь судорожно зажмурилась.

— Мама, я не могу, оно меня слепит, — слезы потекли из-под закрытых век, и опять захлестнула удушающая волна стыда.

— Бедная моя девочка, мы верим в тебя, — ласково вздохнула мама. — Как жаль, что у нас совсем нет времени. Ты сможешь… Он уже здесь. Тебе нужно открыть глаза и найти его. Собери волю. Ты не представляешь, какая в тебе сконцентрирована сила.

— Кто он? Кого мне нужно найти?

— Того, кого ты привела следом. Тебе нужно найти и уничтожить его.

— Я не понимаю, мама. Кого мне нужно уничтожать? Я не умею уничтожать.

— Того, кого не должно было существовать — нефилима. Ты орудие света, ты наш последний шанс. Ты была создана для этой битвы.

Из памяти всплыли библейские образы исполинов.

— Дитя падшего ангела?

— И женщины, что он пожрал.

— Значит, мы с ним похожи… — на выдохе прорвалась закостенелая боль.

Свет поежился и отполз, освободив для Ани немного личного пространства, что дало возможность перевести дух.

— Нет, Аня! — горячо возразила мама. — Нет, вы не похожи с этим мальчишкой! Ты несешь свет. Ты должна была жить, а я должна была умереть, чтобы твой свет пробудился. Илья же несет в себе хаос и пустоту этому миру.

— Илья? — имя отозвалось нежностью. — Нет, мама. Илья не может быть здесь. Я спасла его.

От осознания, что она спасла Илью, свет вернулся. Но уже не жалил с такой яростью, а наоборот — согревал.

И сердце пропустило удар от воспоминаний о нём.

— Он здесь и твой долг… — мама оборвала себя, в голосе нарастала тревога. — Момент истекает. Я ухожу. Открой глаза, Аня!

Как же Илья может быть здесь, если он жив и быть здесь не может? Нет, так она ничего не поймет.

Аня, превозмогая себя, расслабилась и на выдохе подняла веки.

Свет полыхнул болью. Она ослепла! И ослепнув, прозрела. В ней развернулся рай. От чего все внутри замерло, а затем ухнуло, как при спуске с американских горок.

Вокруг и в ней горело солнце. Рай ощущался в каждом дереве, в каждой травинке, что мрели вокруг искрящейся золотой пылью, переливаясь алмазной крошкой.

В шаге от Ани, сотканный из золотой пыли силуэт мамы. Родные черты в ореоле света. Мама улыбнулась. Коснулась светом Аниной щеки.

Стало легко и радостно. Аня улыбнулась в ответ всем существом откликнувшись на тепло и нежность. И ощутила в себе опору.

— Мама, не уходи.

— Верю в тебя. Ты все преодолеешь, доча. Я рядом. Он в долине ангелов, спеши.

Образ мамы дрогнул. Качнулся перед Аниным лицом в прощальном жесте. Свернулся в маленький золотой комочек и, взвившись вверх, встроился в окружающую золотую пыль, став неотделимой частью рая.

Аня сквозь слезы, замирая от благости и щемящего восторга, чувствовала рай. И ей тоже хотелось обратиться в золотую крупицу и стать частью этого прекрасного места. Но Илья был здесь, а это значило, что её путь еще не закончен. Это значило, что она должна идти туда, не зная куда — в долину ангелов.

***

«Я» — это не «Я»!

(Отрекается от себя).

Всего только сосуд.

Сосуд пустоты пуст.

Меня нет, но «Я» есть.

Что ты есть такое?

Человек, который нёс пустоту.

Свет. Свет жег, бил, кололся, слепил. Свет причинял боль. Илья не противился. Наоборот, раскрыл глаза как можно шире и жадно вглядывался в свет. По щекам текли слезы, но на губах застыла блаженная улыбка.

Время растянулось в приятных муках. Он проживал свою жизнь снова и снова. На этот раз все происходило одновременно — прошлое и будущее в едином настоящем. И он был способен чувствовать — он сопереживал, боялся, любил, ненавидел, но ничего не мог изменить.

Через боль, через страх, через отчаяние, через ненависть к себе, через любовь к близким — он ощущал всю полноту жизни. От боли всю суть выворачивало наизнанку, он крутился, как червяк в свете радиоактивных лучей. Это было, как раскаленным железом до мяса, как выдирание ногтей, как оргазм. Он кричал, стонал, плакал, смеялся. Он не хотел кончаться и вместе с тем хотел кончиться.

Илью тряхнуло, и он вырвался из себя. Отвлекся на внешнее. Его куда-то тащили, ухватив за голеностоп. Израненное о камни тело жгло, саднило. Физическая боль отвлекла от душевной.

Он стал примечать сквозь марево предгорную каменистую местность, только цвет почвы золотой с алмазными вкраплениями, и небо, сотканное из сияющих крупинок света. Красиво, аж, дух замирает, а раньше он и не заметил бы. Волок его какой-то странный парень, рядом шли другие странные парни. А чем странные? Этого Илье никак разглядеть не удавалось.

Он хотел уже попросить, чтобы ему, как вип клиенту, предоставили более комфортабельные условия передвижения, но на очередном выступе его подбросило и с силой ударило о камни. Он приложился головой и упал в темноту.

Очнулся и со всего маху врезался в свет, аж, внутри зазвенело. Захрипел.

Совсем рядом невнятно бормотали эти странные, что тащили его за ноги. Смысл упорно ускользал от Ильи. Он напряг волю, перестав вслушиваться в свою боль и тонуть в жалости к себе, сосредоточился на разговоре.

— Ну, и что дальше, Михаил? — с какой-то птичьей интонацией испуганно поинтересовались над Ильей. — Что мы с этим будем делать?

— Тварь нужно уничтожить! — уверенно отрезал тот, кого звали Михаил.

Илья попытался рассмотреть говорившего парня, но свет не позволил.

Что под тварью подразумевают его, Илья ни секунды не сомневался. А вот в самой идее уничтожения — усомнился.

Почему-то от мысли, что его совсем не станет, сделалось неприятно. Раньше было пофигу, а сейчас, когда от боли дышать невозможно, когда внутри все рвется на части — стало не пофиг.

Но он и так, вроде как умер. Птичкин залепил ему пулю ровно в сердце.

Илья помнил, как ему прожгло грудь. Или это глюки? Может, он в больнице обколотый какой-нибудь наркотой валяется, а врачи — хотят его добить.

А врачам-то это зачем?

Однако Илья подозревал, что причин добить его у каждого человека на Земле нашлось бы в избытке.

— Это невозможно, Михаил, мы же в раю, — подхватил довод Ильи еще один голос.

Хотя про рай, конечно, взял лишка — Илью бы в рай никто не пустил. Тогда где он?

— У нас нет оружия, которое могло бы уничтожать, — добавил голос с птичьими интонациями.

— У меня есть копьё, Гавриил, — задумчиво отозвался Михаил.

— Копье судьбы может только изгонять из рая. Оно не способно уничтожать, — весомо возразил ему Гавриил.

Илье померещилось, что у этого Гавриила нос похож на клюв и глаза, как у воробья, а на башке растут перья. Сочетание вышло гаденьким, и этот трип его поднапряг. Он отогнал от себя искаженный образ недочеловека.

— Это прежде оно не могло уничтожать. Я изменил его природу, — через усилие признался Михаил, все молчали, и он, словно оправдываясь, с волнением продолжил: Я давно понял, что что-то идет! И благодаря этому мы сможем защитить себя!

Тишина. Напряженная сухая тишина. Илья уже подумал, что пора бы вклиниться в разговор — в конце концов, решалась его судьба и надо объяснить этим сомнительным личностям, что он не прочь еще пожить. Но все тело парализовало. Он не мог пошевелить даже пальцем, не говоря уже о том, чтобы выступить в защиту своих прав.

Тишина, наконец, лопнула робким вопросом:

— Михаил, брат, насколько это оправдано? Отче…

Голос Михаила яростно зазвенел, перебив робкое возражение.

— Отче здесь нет! Он бросил нас в самый трудный час! Рай умирает! С ангелами творится не пойми что! Вы видели, во что обратились наши братья?! Лишившись рассудка, они пожирают плоть друг друга! Мы совершенно беззащитны перед этими напастями. Чтобы защитить наш дом, я создал это оружие! Мы должны защищаться!

— Всякое оружие создается для защиты, но природа его такова, что оно неизбежно несет в себе силу разрушения, — заметил Гавриил. — Это зло, Михаил! А зло не может защитить добро.

— Именно поэтому добро давно вымерло. Остались только мы! И мне безразлично, какой ярлык на нас навесят! Братья, очнитесь — это война! Мы или погибнем, или научимся бороться!

До Ильи медленно стало доходить, что спор как будто ведется вовсе не от лица людей. Его трипы вытекали из библейских сказаний об ангелах. По крайне мере имена и ярко выраженный пацифизм были очевидны. И как только он осознал эту мысль — свет перестал слепить, и он смог разглядеть столпившихся вокруг него существ получше.

Надо сказать, он иначе представлял ангелов. Всего их было восемь. Внешне они были похожи на людей, разве что ростом выше. Однако в каждом присутствовала какая-то неправильная черта. И эта неправильность искажала человеческий облик настолько сильно, что их невозможно было спутать с людьми: птичий клюв и перья на голове, или глаза рыси в комплекте с кошачьими ушами, или плавники, жабры и чешуйчатые щеки, а у одного даже оленьи рога и шерсть на щеках росли.

Из них только Михаил выходил более или менее по канонам: белые кудри, золотой нимб над головой, голубые глаза с желтым ободком вокруг зрачка. Михаил кого-то смутно Илье напоминал, но кого — он никак не мог сообразить.

На счастье Ильи соглашаться с Михаилом никто из собеседников не спешил, но и особо возразить ему, по всей видимости, было нечего.

— Хорошо, пусть ты прав Михаил, пусть мы на войне, — по-кошачьи выступил вперед ангел с глазами рыси. — Но кто наш враг? Эта юная человеческая душа? Глядя на него, я не могу в это поверить!

— Рафаил, это не человеческая душа! — прогремел Михаил, нимб над его головой пыхнул светом. — Вы все видели, что именно он был источником ползущей по миру заразы.

Холодный наконечник копья коснулся груди. От него по телу поползло онемение. Илья впервые был так беспомощен. Все в нем рвалось сопротивляться, бороться, но эти естественные потуги не могли найти выхода, от чего хотелось выть. Как той ночью, когда они с Аней сидели у окна, и он подвывал её горестям, которым сам же и был причиной. Если бы вернуться туда, в ту ночь — увидеть её, обнять, вдохнуть запах и…

— Но то было прежде, на Земле. Сейчас же смрад исчез! — вертикальные зрачки Рафаила расширились, и глаза теперь угрожающе посверкивали, на пальцах показались когти, верхняя губа дернулась, обнажая клыки. — Почему ты отказываешься это видеть?! Эта душа отличается от остальных, но она чиста — иных рай не принял бы! Убери копье!

— Рай сломан, а это обман! — возразил Михаил, в ответ на угрозу лишь надавив на копье сильнее. — Я так долго искал того, кто повинен во всем этом, что не дам себя запутать!

— По всему раю неизвестной болезнью заражены тысячи наших братьев, — примирительно вступил в спор оленерогий. — В этой же душе нет больше бездны, мы не должны уничтожать её. Нужно узнать, как она излечилась от заразы.

Ангелы дружно закивали.

Михаил убрал копьё, всем своим видом выражая протест против воли большинства.

Это могло бы быть шансом Ильи, но он понятия не имел, о какой заразе идет речь, и как он сумел от нее излечиться. Ангелам же оказалось достаточно одного взгляда на него, чтобы понять это и разочарованно покивать на неудачу.

Спор возобновился.

Слово опять взял Михаил, хотя тактику на этот раз выбрал иную, решив подвести к своей правде с другой стороны.

Илья оценил софистский подход к диспуту — сам любил такие приёмчики.

— Когда-то давно, когда все мы были юными и наивными, мы жили в Эдемосе в мире и согласии с падшими. Как вы помните, тогда я был особо дружен с Люцифером. Мы с ним придумали одну игру, — заговорил Михаил, обращаясь ко всем и ни к кому одновременно. — Помните, отче рассказывал нам миф о титане, которого звали Прометей? И о том, что тогда значили сила воображения и сила слова, которыми могли останавливать солнце и разрушать города?

— Эти силы, мы потеряли, когда изгнали Люцифера и всех тех, кто последовал за ним, — горестно закивали остальные ангелы.

— Да, — продолжил Михаил. — В те времена мы с Люцифером ради забавы испытывали друг друга на прочность. Одним из таких потешных соревнований было приковываться по очереди к скале и терпеть муки от орла, клевавшего нашу печень. Обычно Люцифер всегда был на шаг впереди меня, но не в этом — на скале я держался дольше. Я воображал себя тем, кто принес людям огонь, тем, кто страдает за этих милых детей — Адама и Еву, которые жили тогда с нами в Эдемосе. Люцифер как-то признался, что он не может страдать за людей, что люди ему не нравятся.

— К чему ты рассказываешь нам об этом?

— К тому, что я самый главный заступник душ человеческих. Всегда им был. И то, что я вижу перед собой — не человек. Поверьте мне. Нет у людей таких душ! Это монстр. Он скармливал другие души той дряни, что внутри него. Это морок! Подумайте братья.

Но подумать о сказанном братья не успели. Почву качнуло легкое землетрясение. Раздался пронзительный звук, одновременно похожий на крик чаек и волчий вой. От этого звука душа смерзлась. Ангелы замолкли, засуетились, стали судорожно вглядываться в горизонт.

— Они близко — прошептал одними губами Гавриил.

Его зоркие птичьи глаза видели дальше других, и то, что показала ему даль, повергло ангела в ужас.

— Надо уходить! — с нотками паники подхватил чешуйчатый.

Остальные растерянно стали переглядываться друг с другом.

— Но как быть с душой мальчишки? — наконец, озвучил причину всеобщего смятения Рафаил. — Он не сможет уйти с нами — он еще недостаточно чист и светел для центральных земель рая! И наше присутствие сковывает его.

— Но и оставить его здесь им на растерзание слишком жестоко! — с патетической категоричностью возразил оленерогий.

— И что же ты предлагаешь, Уриил? — раздраженно поинтересовался Михаил, и в этой манере, в этой вопросительной интонации Илье опять почудилось что-то до боли узнаваемое. — Остаться здесь, чтобы нас растерзали вместе с ним?

— Если мы бросим его здесь, то… — возмущенно набычился Уриил.

— То у него будет больше шансов спастись, — вступил в перепалку Гавриил, неожиданно оказавшись на стороне Михаила. — Пока мы здесь, душа парализована нашим светом, когда мы покинем это место, мальчик сможет хотя бы попытаться спрятаться. В тех скалах, например, если мы поторопимся, у него есть шанс успеть добежать до них.

Ангелы помрачнели, но все же пришли к всеобщему согласию. Согласие у них выразилось в распахнувшихся разом крыльях, которые сошлись у всех за спиной в дружном хлопке.

— Что ж, значит, наш спор разрешится сам собой, — подытожил Михаил, ничего в нем не выражало торжества, но Илье показалось, что он доволен, как по итогу все обернулось. — Это будет суд случая.

— Удачи тебе! — пожелал оленерогий Уриил.

На вид ему было чуть ли не меньше годков, чем самому Илье. Илья так сильно был впечатлен его рогами, что упустил из виду самое чудесное в Урииле — его взгляд. Взгляд, который выражал кротость и беззащитность, но вместе с тем — светлый разум и согревающую доброту. В такие глаза хотелось заглядывать бесконечно, чтобы почерпнуть в них силу и веру в себя.

— Беги, мальчик, вон к тем скалам, они укроют тебя, — еще раз проинструктировал Рафаил, по-кошачьи грациозно указав путь своей полурукой-полулапой.

Ангелы, взмахнув крыльями, быстро скрылись из виду.

Илья остался лежать на песке наедине с самим собой. По телу пополз неведомый прежде страх. Он ударил адреналиновым выбросом. Но найти выход разгулявшимся гормонам Илья по-прежнему не мог. Оставалось только ждать неведомо чего. Тело знобило, по коже сбегали капли пота, сердце стучало быстро-быстро.

Мысли крутились в разные стороны и вдруг нашли опору в одном — Аня. Тогда он тоже потерял контроль над своим телом, а она держала его голову у себя на коленях, ласково гладила по волосам, бормотала что-то нежное и щекотное.

Оковы спадали. Илья понял, что может двигаться. Он подскочил, голова слегка закружилась, но он, не обращая на это внимание, дал деру в ту сторону, куда ему указали ангелы

Горная гряда маячила далеко впереди. Сзади же на Илью что-то быстро надвигалось. Присутствие знакомой пустоты ощущалось спиной, подгоняло вперед. Он пару раз оглянулся, но ничего не увидел.

Илья быстро выдохся. Перешел сначала на трусцу, а потом и вовсе на шаг.

Горы приближались медленно. Он брел по золотому песку. Мысли крутились отвлеченные, далекие.

Где-то там, на краю жизни Илья держал Аню в своих руках. Она доверчиво жалась к нему, словно рыжий котенок. Её теплое дыхание щекотало ухо. Они танцевали. Музыка несла, кружила и не было ничего вокруг, кроме этой девушки, что маленькой звездочкой сумела озарить его тьму.

Только воспоминание об этой рыжей звездочке могли заставить продолжать передвигать уставшими ногами.

За спиной уже чудилось чье-то леденящее дыхание. Но Илья больше не оборачивался.

Он знал еще пару мгновений и мысль об Ане угаснет, и он обратится в небытие. Это отозвалось необъяснимой тоской и горечью. Он не хотел её забывать. Илья собрал последние силы и вновь рванул к спасительной защите.

Очнулся он уже карабкающимся в гору. Холодная хватка пустоты за спиной ослабла. Он, наконец-то, нашел в себе силы оглянуться — никого.

Сбитое дыхание отдавалось болью и свистом в груди. Сердце, стучавшее в висках, медленно выравнивало ритм.

На смену страху навалилась усталость. Ему хотелось просто лежать и не подниматься и безразлично, что там будет дальше. Но прежде нужно было найти место, где можно спрятаться.

Как раз недалеко от него, между скал, померещился темный проход. Он поднялся и осторожно полез туда. Пару раз оступился, едва не свалившись вниз. Падать пришлось бы долго. Присвистнул от удивления, что сумел так высоко взобраться.

На входе в пещеру его уже ждали. Михаил грозным изваянием преградил путь. Архангел на голову возвышался над Ильей, хотя сам Илья на рост никогда не жаловался, будучи далеким от среднестатистического большинства.

— Добежал значит, гаденыш? — неприветливо встретил его Михаил.

Смотрел Михаил брезгливо, изучая, с неприкрытой ненавистью. Как будто у него было что-то личное к Илье, хотя фанатики тем и отличаются от нормальных людей — каждый чих принимают на счет своих убеждений.

Илья слишком устал, чтобы испугаться по-настоящему. В этой ситуации он понимал, что сделать все равно ничего не смог бы, поэтому он сделал единственное, на что еще был способен. Улегся на входе в пещеру, прямо перед приставучим Михаилом.

— Лежачего не бьют, так что извиняй, — лениво заметил Илья.

— Вставай! — повелительно прошипел Михаил.

Но Илья лишь подложил под голову ладонь и провалился в сон. Так бывает, когда набегаешься черт знает по какому раю.