Ловушка Пандоры 2 (СИ)

Вспашка 10. У весны твои глаза

Ожидание — это мучительно.

Особенно, если не знаешь, чего именно ждешь, но знаешь, что это будет катастрофа.

Особенно, если занять себя кроме ожидания нечем.

Тревога нарастала с каждой минутой, пока не обратилась в панику.

Варя, чтобы успокоиться, стала слоняться по пещерам. Все нервничали, но она не могла объединиться с ними в их страхе. Демоны вокруг боялись, что к ним ворвутся зомби, что их поглотит вечный Хаос, а она боялась, что появится надежда на спасение, что отец откликнется на её зов. И тогда…

…Тогда Варе придется держать ответ за все содеянное. Тогда придется рассказать, о том, как она сгубила собственную маменьку. И все увидят, какая она есть на самом деле, что она чудовище. Увидит отец, а самое ужасное — увидит Матфей. Одна мысль, что он увидит — была мучительна. Пусть её терзают голод и пустота, но не его взгляд, наполненный презрением к ней, как только он поймет, что она есть такое на самом деле.

Она ничтожна, она не достойна, она грязь под ногами. Она примирилась со своей ущербностью, но не могла примириться с мыслью, что он это в ней обнаружит.

Она села, поджав под себя ноги, закрылась руками — нет, она не вынесет его осуждения. И понять не получалось — от чего оно для нее страшнее всего на свете. Почему она так зависит от его мнения о ней?

— Эй, — позвал Матфей, легонько потрепав её за руку. — Чего грузишься? Страшно?

Она подняла на него взгляд.

Матфей, наклонившись над ней, ободряюще улыбнулся. Видимо тоже прогуливался по пещерам и, наткнувшись на неё, решил присесть рядом.

— Понимаю. Тоже не хочу здесь сгинуть, — вздохнул он, по-своему истолковав её молчание. — Если уж пропадать, то под голубым небом и с любимой девушкой рядом.

И опять его слова задели за живое. По щекам покатились слезы. Она не могла и мечтать, чтобы стать для кого-то любимой.

Варе сделалось любопытно, что это значит — быть любимой для Матфея? Она смутно помнила его любимую. Аня была сильна духом. Она несла за собой свет и надежду. А Варя лишь — чудовище, которое он пожалел и не стал добивать. Варя для него никто, и это тоже было больно. А хуже всего, что она не могла понять, почему ей настолько больно от этого.

— Эй, ну что ты опять плачешь? Все будет хорошо, — пообещал он, тронув её за руку. — Мы обязательно выкарабкаемся.

— Я хочу, чтоб ты ушел, — высвобождая свою руку из его ладони, попросила она.

Он вздохнул, но не двинулся с места.

— Я останусь, — наконец, уверенно сообщил он. — Ты одна пробродила здесь слишком долго — тебе это не идет на пользу. Ты накрутила себя.

— Ты совсем меня не знаешь, — прошептала она, глотая слезы.

— Зато знаю себя, — пожал он плечами, — еще немного и я на пару с Сидором сойду с ума. Мне нужна твоя поддержка, Варя. Нам нужно держаться друг друга.

Странно, но от его слов ей сразу стало легче. Слезы высохли, она, улыбнувшись, кивнула ему — ей он тоже был нужен.

Матфей, немного помолчав, заявил:

— Сидор говорит, что с ним души из ядра болтают, прикинь?

— И что говорят? — улыбнулась она.

— Я не спрашивал… Да он гонит.

— Они говорят, — подал голос Сидор, — что Люцифер здесь, но он не сможет нас спасти. Зомбаки слишком близко. И вывести всех может только этот хрен, что расселся здесь и ни черта не делает!

— И как я должен это сделать?! — раздраженно огрызнулся Матфей.

— Они не знают. Но ты ж нас сюда как-то затащил?

— Я по-прежнему не уверен, что дело во мне.

Их спор прервал шум. В гроте что-то происходило.

— Ба! Неужели зомбаки прибыли? — подрываясь на ноги, предположил Матфей. — Сиди здесь, я проверю! — велел он Варе.

Но Варя и не думала оставаться в стороне, особенно в то время, когда Матфею угрожала опасность. Она побежала следом.

Оказалось, что всеобщий переполох поднялся вовсе не из-за нападения, а из-за долгожданного появления в гроте Вельзевула с Люцифером. Демоны, окружив прибывших, что-то яростно выговаривали Люциферу. Он с не меньшим жаром выговаривал им в ответ. А потом к Люциферу подбежал Белиал и, обняв его, зарыдал. И стало очень тихо. И в этой тишине Люцифер хрипловато сказал.

— Прости меня, Белиал! Простите меня братья.

Демоны стали поочередно подходить к Люциферу кто-то обнимал, кто-то пожимал руку. Раздался смех, напряжение и гнев ушли окончательно.

— Офигеть, у тебя отец здоровенный альбинос. Впечатляет, — восхищенно присвистнул Матфей. — Хочешь подойти?

— Нет, — спешно ответила Варя, отступая в тень. — Не хочу.

— Да, брось, он с виду нормальный чел, нет кровавых глаз, рогов и хлыста. Вон как демоны ему обрадовались. После Белиала то…

— Оставь меня, — не выдержав, снова попросила Варя. — Ты не понимаешь, Матфей!

— Так помоги мне понять, я ведь помочь стараюсь, блин, — обиженно буркнул Матфей. — Если ты боишься, я буду рядом и не дам тебя в обиду.

— Как это благородно, мальчишка, — прогремел над ними голос с байкерской хрипотцой. — Но вместе с тем глупо — обещать защиту, которую ты не можешь обеспечить — глупо.

Люцифер, скрестив руки на груди, с насмешкой разглядывал Матфея.

— Это не факт, что не смогу — поджилки у Матфея, конечно, дрогнули, но не при Варе же это показывать. Поэтому он, скопировав позу Люцифера, нагло встретился с ним взглядом, но выдержал его только потому, что у Вари были глаза того же цвета.

— А ты и вправду силен, — задумчиво покачал головой Люцифер, — но всего лишь человек.

— Иногда этого достаточно, — с вызовом усмехнулся Матфей.

— Ты в курсе, что я могу тебя уничтожить? — как бы между прочим, держа руку на рукояти меча спросил Люцифер.

— Пожалуйста, не надо, — вставая между ними, и заглядывая отцу в лицо, попросила Варя. — Пожалуйста…

— Ты, очень похожа на мать, девочка, — выдохнул Люцифер. Варя съежилась, он продолжил с раздражением. — Моя дочь не очень-то и рада встрече, хотя сама позвала меня, я хочу знать почему? Где твоя мать?

Варя с немой мольбой оглянулась на Матфея, всем сердцем желая, чтобы он ушел. Но он все понял с точностью наоборот и ободряюще ей кивнул. От его поддержки стало только хуже, мысли разбежались по разным сторонам, её затрясло.

Люцифер был на взводе и из-за её трусости мог пострадать Матфей. А этого она не могла допустить.

Она развернулась к отцу, сосредоточившись на предстоящем разговоре. Мама бы хотела, чтобы она в этот момент была стойкой и приняла свою участь, как подобает дочери княжны.

— Говори! — нетерпеливо потребовал Люцифер. — Говори, девочка!

— Моей матери больше нет, — выдавила она. — Её поглотил Хаос. Навсегда.

— Что? Что это значит? — поморщился Люцифер. — С чего ты это взяла?!

— Больше ста лет назад был открыт ящик Пандоры. Адам и Ева пытались уничтожить меня — дочь дьявола, с помощью Хаоса. Но я стала сосудом. Через меня Хаос пожрал душу моей матери, — отчеканила она, собственный голос казался ей деревянным и неестественно бил по ушам. — Это значит, что мамы больше нет. Её нет ни в аду, ни в раю, ни для перерождения в новую жизнь…

Вот она и сказала это, вот и обличила себя. Вот и показала всем свое истинное лицо. Её накрыло чувство опустошенности. Хотелось лишь, чтобы меч оборвал наконец-то эту сцену. Все чего ей хотелось — не быть.

— Этого не может быть! — прошептал Люцифер, проводя рукой по лицу. Казалось, что ему не хватает воздуха, он качнулся, сделал шаг назад.

— Я виновата в этом, — все же договорила Варя. — Я уничтожила свою мать.

Варе на плечо легла теплая рука Матфея. Она обернулась и увидела в нем лишь сочувствие и грусть. В нем, вопреки её страхам, не мелькнуло и тени осуждения или неприязни.

— Ты не виновата, — прошептал он ей.

Этот шепот поглотил страшный, звериный рев. Стены и земля задрожали, со всех сторон посыпались камни. Вокруг началась суета и крики. Матфей потянул Варю назад, но она осталась стоять на месте.

Люцифер обратился в огромного дракона. Белый змей точно такой же, какой приходил в её детские сны. Прекрасный, могучий и смертоносный. Это хороший конец её истории.

Совсем рядом с Варей кто-то кричал. Она выхватила возмущенный голос Матфея.

— Отпусти меня, — с надрывом требовал он, — злобный старикан! Он же убьет её! А ну, пусти, урод сраный!

В этот момент Варя была благодарна Богу. Матфей не пострадает за её грехи. Большего и желать нельзя.

Она готова ответить за содеянное. Зажмурившись, Варя сделала шаг навстречу смерти. Жаркое дыхание коснулось лица. В последний момент Варя все же распахнула глаза и встретилась с полным муки взглядом отца. Люцифер опустил морду на лапы у самых её ног. Из огромных сиреневых глаз капали слезы.

Варя протянула руку и осторожно погладила змия по щеке. Сделала еще шаг и, уткнувшись в белую, удивительно мягкую и теплую шкуру, она разрыдалась, как маленькая, на плече у большого и сильного папы.

***

Из-за того, что альбинос обратился в здоровенное чудовище, пещеру завалило, кое-кого из демонов помяло, но, в общем, все обошлось благополучно. Демоны после обращения Люцифера в дракона вообще как с ума съехали, чуть ли не ноги были готовы ему целовать. Столько радости и фанатизма ни на каждом религиозном празднике встретишь.

Как скоро оказалось, выходы завалило к лучшему, потому что на той стороне слышался зловещий скрежет и чмоканье зомбаков. Другое дело, что теперь никто не знал, как выбраться из этой дыры. И надеяться больше было не на кого.

Сидор нудил, что Матфей что-то может. Матфей же мог только офигевать над всякой всячиной, которую предпочел бы смотреть в кинотеатре, спокойно поедая попкорн, а, не изнывая от жары и перспективы в скором времени стать живым мертвяком с единственной мыслью: «Мозги! Мозги!».

Демоны всем скопом придумывали, как выбраться, но Матфей, выслушав пару версий, понял, что чуваки просто пытаются не свихнуться окончательно. И после неизменного итога очередного плана: «Мы все умрем!», предпочел скромно посидеть в сторонке от этой оптимистичной компании.

Теперь все внимание Вари принадлежало отцу. Это тоже бесило. Она как прилипла к альбиносу. Подумаешь, ненадолго в дракона обернулся и немного дьявол — это не меняло того, что он едва не прикончил её. В Матфееву же сторону Варя даже смотреть перестала, всячески избегая любого взаимодействия с ним.

Матфей надеялся, что отведет душу, когда Бог с Люцифером сойдутся в неизбежном противоборстве. Но оба старательно игнорировали друг друга. Лишь иногда Матфей замечал, как Люцифер недоверчиво посматривал в сторону Егорушки, будто ждал от него подвоха и пытался сыграть на опережение. И только! Никаких там шахматных партий или на худой конец банального скандальчика — тишь да гладь.

С Матфеем Бог проделывал, примерно, то же, что и с Люцифером — обходил сторонкой. А если Матфею и удавалось застать старикана врасплох каким-нибудь вопросом, то давал такие заковыристые, бессмысленные ответы, что Матфей зарекся спрашивать.

Варя носилась со своим папашей, а с Матфеем остался только Сидор, который задолбал так, что Матфей через слово грозился кинуть его в ядро к собратьям. Однако угрозы его ничуть не пугали, наоборот — создавалось гаденькое ощущение, что он специально провоцирует на эти самые угрозы.

— Ты, если хочешь, чтобы она подошла, позови, — раздавались неугомонные советы из кармана. — Что сидишь, кипишь-то?

— Иди в жопу, ничего я не хочу! — раздраженно отмахивался Матфей.

— Ага, ты уже дырки на ней прожег, — ехидничал Сидор, — это потому, что смотреть больше некуда?

Матфей поспешно потупился. Сидор, как всегда, был прав — он слишком долго пялился на девушку, и это могли заметить остальные. И при всем своем невнимании к нему, Варя тоже могла это заметить, но отчего-то не замечала. Нужно напомнить себе, почему ему туда смотреть нельзя.

В последний раз Матфей видел Аню в тот момент, когда горел её дом. Она оплакивала мертвого брата. По возрасту все сходилось. Аня тогда отказалась переезжать к нему из-за того, что не могла оставить мелкого на отца алкаша. А Матфей даже не стал разбираться, хотя знал, что существовала какая-то веская причина, но не захотел вникать в Анины беды. Ему тогда проще было уйти, и она это знала. Прошлое в свете всего этого определяло Матфея, как слабака и предателя, и ему необходимо было доказать хотя бы себе, что это не так.

— Я просто хочу выйти отсюда и убедиться, что с Аней все в порядке, — подытожил Матфей свои мысли.

— Но Варя тебе тоже нравится! — не унимался Сидор. — Почему ты так сопротивляешься?

— Ни черта она мне не нравится, понял?! Я знаю и всегда знал, кто моя женщина!

— А, что если ты ошибаешься? И просто не можешь отпустить и смириться с поражением? Аня, по-моему, тебя отпустила. Иначе, что там делал красавчик Илья, вытащивший из огня её брата?

— Заткнись, ты не прав. Ане такие уроды не нравятся!

— Ну, конечно, умные, богатые красавчики не могут нравиться девушкам. Вы дружили пять лет назад еще в школе! С тех пор много чего случилось, например, ты как бы умер!

— Тебе везет, что у тебя нет моськи, иначе ты давно бы уже по ней получил.

— Если тебе кто-то нравится, это же не значит, что ты кого-то этим предаешь, — продолжал давить Сидор. — Я тут повспоминал твои комиксы, там всегда была девушка один в один Варя, она снилась тебе. Это ли не перст судьбы?! Почему ты считаешь что Аня, а не Варя твоя единственная? Нафига так циклиться на ком-то?

Эти вопросы ни раз задавал себе сам Матфей. Но ответить на них внятно даже себе, было еще той задачей. А уж объяснить что-то Сидору вообще казалось делом безнадежным.

Матфей всегда в отношениях с женщинами боялся стать таким же, как отец. Быть, как собака на сене, метаться между возлюбленными, теряя в этом самого себя. Но если раньше метания отца вызывали у него лишь презрение, то теперь ему было жаль его. Он сам себе казался таким же и ненавидел себя за это.

Он знал, что все еще любит Аню, её судьба была ему не безразлична. Но вместе с тем, Варя завораживала его, и, когда её чуть не загрыз дракон, Матфей понял, что она ему дорога не меньше, чем Аня. Хотя это были разные чувства, но оба очень сильные. Оставалось надеяться, что он никогда не попадет в ту же ситуацию, что и отец — не окажется перед прямым выбором между двумя важными для него девушками.

— Из тебя еще тот эксперт, — сдаваясь, вздохнул Матфей. — Свахой заделался?

— Я дохлый девственник! — засмеялся Сидор. — В чем в чем, а во всяких там отношениях я профи.

Матфей усмехнулся. В последнее время в их перепалках с Сидором что-то неуловимо изменилось. Появилась недосказанность и тяжелое предчувствие рока.

Обычно Сидор был открытой книгой, а сейчас стал себе на уме. Как будто окольными путями пытался подвести Матфея к чему-то важному, но настолько неприятному, что напрямки идти трусил. Матфей же старательно делал вид, что ничего не замечает, потому что страх Сидора был капец как заразен, ведь это же Сидор — он никогда ничего не боялся.

— Чего ты хочешь, Сидор? — наконец, решился спросить Матфей в лоб.

Сидор тяжело вздохнул, и, как мантру, забубнил картавую скороговорку про Гр’еку через р’еку, потом сам себя оборвал и тихо так с расстановками признался:

— Я кое-что решил. Мое место здесь — вместе с другими душами. Ты должен отпустить меня в ядро, Мотан. Так будет лучше для всех.

— Чушь! Что за херню ты опять городишь? — взвился Матфей.

— Мотан, я мертв, — спокойно заметил Сидор. — Я умер. И мне пора уйти. Я все больше чувствую притяжение остальных душ. Мне просто необходимо уже стать их частью. Быть частью, значит, стать счастливым.

— Сидор, это фигня, бро. В аду нет счастья! Ад — это ад!

— Матфей, я заслужил то, что заслужил.

— Мы все исправим!

— Есть время принимать решения, а есть время брать ответственность за принятые решения! Да, меня ждут страдания, но только так можно осмыслить свои ошибки, понять, что именно привело меня сюда и идти дальше. Дай мне уйти, бро. Тебе нужно научиться отпускать людей! Отпусти меня!

Матфей сглотнул ком. Сидор был в чем-то прав, но при этом умудрялся быть не правым в самом главном.

— Я тебя не брошу! Даже если и так, ты же понимаешь, что здесь у них какая-то хрень случилась!

— Да, и я им нужен чтобы справиться, а тебе нет!

— Ты ошибаешься — ты мне нужен! — горячо возразил Матфей. — Ты тут единственный, кто связывает меня с жизнью.

— Так может пора разорвать эту связь. Пожалуйста. Мне не место у тебя в кармане.

Матфей прикрыл глаза.

Сидор так часто его бесил. С самой первой встречи, когда уселся рядом с ним на паре и заявил, что отныне они лучшие друзья, потому что никого лучше Кости Сидорова Матфею все равно найти на курсе не удастся. И как ни странно, это оказалось чистой правдой. Никого лучше Кости Сидорова Матфею не встречалось. При всей своей эксцентричности он был прекрасным другом и хорошим человеком. Гораздо лучше самого Матфея. Смелый, увлекающийся, совсем не такой как все. И умер он из-за их дружбы. Матфей знал, что виноват в его смерти. Это он дал Сидору на первом курсе почитать Бакунина. Это он заразил его мечтами об анархии и революции. Только в то время, как Матфей был всего лишь мечтателем — Сидор оказался деятелем. Некоторые мечты приводят в ад не только нас самих, но и наших близких.

— Это я виноват, что все так случилось, — вслух сознался Матфей, в глазах защипало. — Это я виноват, что ты умер.

— Очередная чушь, Мотан. Ты бы ничего не смог сделать. Это я, я видел выход только в саморазрушении. Нельзя взять кого-то прицепом и тянуть всю жизнь. Да, некоторые люди делают нас немного лучше или немного хуже, но в итоге — помочь себе мы можем только сами. Я сделал выбор, я хочу пройти этот путь до конца. Ты был мне надежной опорой, но мне пора научиться ходить самому.

— Нет, — прошептал Матфей. — Нет, Сидор. Мы или подохнем вместе, или вместе спасемся.

— Вот этого я боялся больше всего! Ты упертый, как осел! — с горечью выдохнул Сидор. — Тогда давай так, как предлагают они. Ты сейчас подойдешь к ядру и коснешься его. И потом решишь окончательно?

— Я уже решил! — категорично отрезал Матфей. — И трогать ядро не буду!

— Решил за меня?! — разозлился Сидор. — Может, ты все-таки сделаешь мне одолжение и возьмешь в толк мой последний аргумент!

К сожалению, в упреках Сидора была нехилая доля справедливости. Роль тюремщика даже из благих побуждений Матфею не улыбалась. Пришлось пойти на уступки.

— Ладно, — неохотно согласился он. — Но это ничего не изменит.

Матфей встал, размял затекшие ноги и подошел к пульсирующему ядру. Отсюда была видна только часть сферы. Он хмыкнул и с ленцой сунул туда руку.

Волна боли и ужаса током ударила по телу. Он взвыл, спешно отдергиваясь. Но боль не ушла. Он упал, скрутившись на полу пещеры в позу эмбриона. Ему казалось, что еще миг, и он свихнется, и в этот миг все прекратилось, так же внезапно, как и началось.

Он лежал и тупо таращился на ядро. До него медленно доходило, что у него нет выбора, он или отдаст душу Сидора, или душа Сидора погибнет, обратившись в ничто. Души могли существовать только вместе. Таков был непреложный закон мира, точно такой же неоспоримый, как бытующий в природе закон сохранения энергии и естественного отбора.

— Вот ты чучело, — простонал Матфей, сглатывая металлический привкус крови во рту, — а объяснить нельзя было нормально? Больно же!

— Ты меня не слушал! — огрызнулся Сидор. — Мне пришлось.

Матфей достал Сидора из кармана и долго смотрел на него, вскоре шарик расфокусировался, превратившись в красное облачко.

— Я буду скучать, хоть ты и дебил, но буду ужасно скучать.

— Да, я тоже, наверно, — голос его дрогнул. — Позаботься о моей маме и сестренке.

— Сидор. Я ведь тоже мертв, — напомнил Матфей.

— Ты пока в игре, — хмыкнул Сидор. — Давай уже, не тяни!

Матфей поднялся и протянул душу Сидора к ядру.

Труднее всего было разжать пальцы, они как будто прикипели к душе друга. Но все же, преодолев себя, он отпустил.

Душа Сидора пару мгновений парила в воздухе, а затем примагнитилась к ядру, слившись с ним в единое целое. Он стал частью остальных душ, и хотелось бы, чтобы это сделало его счастливым.

Матфей еще долго стоял плача и шепча что-то Сидору вслед. Сфера размылась от слез, и ему даже казалось, что он различает в ней душу Сидора.

Он слишком поздно понял, что его прощание стало мини представлением, за которым наблюдали все демоны и Варя в их числе.

Матфею нужно было побыть одному. Он развернулся и пошагал прочь от чужих глаз. Но все пещеры завалило. Все же решил поискать какой-нибудь отдаленный уголок, и ноги сами привили его в ту пещеру, где они играли с чертями. Она оказалась лишь слегка забросана камнями.

Он сел, уткнув голову в колени, и сидел так долго, пока голова не опустела. Думал о всяком. Обрывками крутились воспоминания о Сидоре вперемежку с мамой и Аней. Отсюда собственная жизнь казалась такой маленькой.

Жизнь маленького человека очень просто раздавить об огромный мир. Об этом писал Чехов, Гоголь…

— Ты поступил правильно, Матфей, — он поднял голову — рядом сидела Варя. — Так для него будет лучше.

— Лучше? Что ты об этом знаешь? Что понимаешь в человеческих отношениях? В любви? — скривился Матфей. — Иди к своему папочке.

Варя не шелохнулась, наоборот, вся подобралась и тихо процитировала:

— «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится»[1].

Судя по той одухотворенности, с которой Варя выговаривала эту опошленную современностью цитату, она даже не подозревала, как сильно её обесценили голливудские фильмы, прилагая весь её пафос к любой псевдоромантической ванили с тупым сюжетом.

В исполнении Вари эти слова были все-таки наполнены её искренней, наивной верой в их правдивость.

В этот момент она показалась ему такой милой и совершенно беззащитной перед тем, что ей выпало пережить.

— Это скорее похоже на идеальную модель любви, чем на любовь. На любовь не к человеку, а на любовь к любви, — попытался коряво объяснить он. — А любить человека это совсем не так.

Она погрустнела, покачав головой, признавая свое поражение без боя. Ему захотелось защитить её, обнять, оградить от этого мира.

— Ты любил? — тихо спросила она.

— Да, — сознался он. — Я и сейчас люблю…

— А ты… — она покраснела и выдохнула. — Это ведь навсегда — любовь? Ты не можешь забыть?

— Нет, забыть не могу, но могу забыться.

Взгляд его обжог Варю. Она и испугалась этого взгляда, и, вместе с тем, все в ней под этим взглядом проснулось, ожило и потянулось к нему навстречу. Сердце зачирикало озорными птичками. Она поддалась ему инстинктивно, неосознанно.

Он был совсем близко и будто знал, что она так вот подастся ему навстречу. Он все знал, а она не знала ничего. Он прижался к её губам влажными, теплыми губами, заставляя ее птичек неистово метаться по всему телу приятной истомой.

Она прикрыла глаза, отдаваясь новому для неё неясному, пугающему, волнующему чувству.

Его руки обвили её горячим кольцом, поднимая со дна щемящую нежность.

Не удержавшись, она бережно, кончиками пальцев дотронулась до его щеки, придвигаясь еще ближе, и потерялась, растворилась в теплоте его касаний и поцелуев.

Свежий ветер дохнул в лицо. Варя открыла глаза и увидела, как солнце играет в его огненных волосах. А на щеках у него веснушки, только черные.

Матфей испытующе смотрел на неё. В глазах золото, но уже не расплавленное теплом и страстью, а осмысленное, холодное.

Ей стало зябко под этим взглядом, будто она сотворила что постыдное. А ведь и вправду постыдное. Ведь только мужу дозволено так касаться до тела женщины. Она вспыхнула, отскочила от него и стремглав помчалась прочь.

— Варя! Куда?! — обеспокоенно неслось ей вслед.

Но стыд гнал её дальше, дальше от позора, от своего очередного падения. Дальше от самой себя, такой непонятной, такой чужой самой себе.

Когда воздух совсем кончился, Варя остановилась перевести дух. Трели птиц. Вокруг высокие сосны и березы с почками готовыми распуститься в свежую зелень. Под ногами набухшая водой почва. Таков лик весны.

Земля дрогнула и стала уходить из-под ног. Варя, не удержав равновесие, упала. В голубом куполе неба, расправив широкие крылья, реял орел, преломляя лучи солнца. Солнце распалялось, плавилось, теряя очертания, и вдруг взорвалось россыпью золотых крупинок, рассыпаясь по небу.

Ожили спящие вулканы, выпуская из своих недр красную магму. И в небо летела огненная крупа грешных душ. Сливаясь в едино с душами просветленными, они раскрашивали небо в дивные краски.

Адово войско нетвердо стояло на дрожащей земле супротив войска небесного. Ангелы и демоны, ежась от холода, тревожно вглядывались в небеса. В глазах у них стояли слезы.

Ад и рай пуст — все их обитатели здесь.

[1] Библия