Лубочная книга

СКАЗКА О СЛАВНОМ И СИЛЬНОМ БОГАТЫРЕ БОВЕ КОРОЛЕВИЧЕ И О ПРЕКРАСНОЙ СУПРУГЕ ЕГО ДРУЖНЕВНЕ

В некотором царстве, в некотором государстве, за морем синим, за пучиной океанской, на местах раздольных, среди лугов привольных, стоял город великий, называвшийся Антон, а в том городе Антоне жил и властвовал князь Гвидон. У князя этого ума была палата; обладал он несметными сокровищами и многочисленным войском и славился сколько богатством своим, столь же могуществом и храбростью необыкновенною.

Вот задумал князь Гвидон жениться, а что, бывало, задумает он, то уж непременно поставит на своем. А задумавши это благое дело, призывает к себе верного своего слугу Личарда и говорит ему:

— Видел я в знаменитом городе Димихтиане у соседа нашего, князя Кирбита Верзеуловича, дочь его прекрасную, княжну Милитрису Кирбитьевну, которая так хороша и пригожа собою, что ни в сказке сказать, ни пером написать, да и красками ни нарисовать. Я пленился этою несравненною девицею и намерен взять ее за себя в замужество. Сослужи мне, Личард, службу верой и правдой: поезжай в Димихтиан и отвези от меня Кирбиту Верзеуловичу поклон и это письмо, в котором я прошу руки его единственной дочери, ненаглядной Милитрисы Кирбитьевны. Услужишь мне — награжу тебя богатством и честию, а не услужишь — то пеняй сам на себя.

— Рад тебе служить до последней капли крови, сколько сил моих хватит, — отвечал Личард и, взяв письмо из рук своего князя, поклонился смиренно и вышел вон. Потом, нисколько не медля, оседлал коня, сел на него и полетел стрелой в Кирбитову землю.

Приехав в Димихтиан, верный Личард отправился прямо во дворец и просил придворных доложить о себе.

— Я, — говорил он, — прислан от высокомощного Гвидона к князю вашему и должен вручить ему лично это письмо.

Когда Кирбит Верзеулович узнал, что к нему от знаменитого и сильного князя Гвидона прислан нарочный гонец, то приказал тотчас же ввести Личарда с почестью к себе в палаты.

Личард вошел к Кирбиту Верзеуловичу, поклонился ему почтительно и подал письмо.

Приняв письмо, Кирбит Верзеулович распечатал его, и когда прочитал до конца, то так обрадовался предложению Гвидонову, что сейчас же пошел в терем к Милитрисе Кирбитьевне.

— Милая дочь моя! — сказал он ей. — Я пришел объявить тебе неожиданную радость, какая и во сне нам не приснится. Ты помнишь того могучего и славного князя Гвидона, который был недавно в нашем княжестве? Гвидон страшно богат, очень умен, известен своей храбростию и, сверх всего этого, собою красавец. Этот завидный жених хочет породниться со мною и предлагает тебе свою руку. Если ты примешь ее, то сама будешь счастлива и меня осчастливишь: мне очень желательно иметь родственную связь и неразрывный союз с таким сильным и непобедимым соседом. Не вздумай отказаться, Боже тебя храни! Накличешь ты на меня и мои земли большую беду: Гвидон обидится, вторгнется в пределы нашего княжества, разобьет наголову рать мою, меня полонит, а тебя нечестию замуж возьмет.

Выслушав отца своего, Милитриса Кирбитьевна вся побледнела, упала пред ним на колени и, заливаясь горькими слезами, сказала:

— Государь мой, батюшка, славный и храбрый князь Кирбит Верзеулович! Не вели меня казнить, а вели слово вымолвить. Поведаю тебе я всю правду-истину. Несколько лет тому назад, когда я была в первой поре молодости, сватался за меня князь Додон, а ты, не знаю по каким причинам, изволил отказать ему в моей руке. Мы друг другу нравились, полюбились, и до сих пор не могу я забыть моего бывшего жениха. Прошу тебя, не отдавай меня замуж за немилого мне Гвидона; если же ты хочешь осчастливить меня навек, то позволь мне вступить в супружество с Додоном, который мил моему сердцу.

Кирбиту Верзеуловичу очень не понравился такой ответ дочери, он рассердился и повелительно сказал ей:

— Ты еще почти ребенок и не можешь понять своего счастия. Не тебе располагать своею судьбою, а мне. У вас, у девиц, волос долог, да ум короток. Голова кругом пойдет, если слушать ваши девичьи бредни. Для меня большая честь иметь такого выгодного зятя, как князь Гвидон. Отказывать ему я не хочу и не должен: беду наживешь. Толковать долго нечего, приказываю тебе повиноваться мне, отцу твоему. Собирайся немедля и поедом со мною к будущему зятю.

Сказав это, Кирбит Верзеулович удалился в свои палаты, где дожидался его Личард.

— Поезжай, — говорит Личарду Кирбит Верзеулович, — поезжай, верный слуга, к князю твоему, любезному нам Гвидону, и объяви ему, что я и дочь моя с радостию принимаем его честное предложение и не замедлим вслед за тобою приехать в Антон.

Попечалилась, покручинилась прекрасная княжна Милитриса Кирбитьевна, позаплакала свои очи ясные, а делать нечего, на своем поставить нельзя: ведь выше лба уши не растут, а отцу надобно же повиноваться. Умыла свое личико нежное, утерла его полотенчиком чистеньким да и позвала своих нянюшек и мамушек, чтоб они ее снарядили как следует. Собрались нянюшки, пришли также девушки-подруженьки; Милитрису Кирбитьевну они одевают, златом, жемчугом украшают и поют песни подблюдные.

Нарядившись и убравшись совсем, Милитриса Кирбитьевна села с отцом своим в золотую карету и в сопровождении знатнейших вельмож отправилась к жениху своему, князю Гвидону.

Между тем Гвидон, уведомленный верным и преданным слугою Личардом, что невеста с отцом своим едут за ним вслед, был чрезвычайно рад и с нетерпением дожидался их прибытия. Завидя еще издали золотую карету и великолепный поезд, Гвидон вышел из дворца, и когда невеста подъехала к крыльцу, то он сам высадил ее из кареты, взял ласково под руку и повел и свои королевские палаты, где им сделана была торжественная встреча.

На другой день по приезде прекрасной Милитрисы Кирбитьевны веселым пирком и свадебку сыграли, потому что у Гвидона было ни пиво варить, ни вино курить, а всего вдоволь и все готово, что ни спроси. Брачный союз был совершен с неслыханною пышностью и сопровождался разными веселостями. Все радовалось, потешалось, гуляло и веселилось. Князь Гвидон тридцать три вари воеводам выпоил, угощал вином и пивом все свое княжество ровно три недели и три дня; кто сколько хочет пей; душа меру знает, тогда перестанет, когда принимать уже не станет.

И жил князь Гвидон с княгинею своею Милитрисою прекрасною три года, и родился у них, к общей радости и утешению, сынок, которому дали имя Бова королевич.

Могуч и славен был Гвидон и страшен врагам своим, а богат, так был богат, что золото и серебро мерил бочками, а драгоценные камни большими кучами лежали в кладовых у него. А что за стать, за красота была в нем молодецкая! Бровью поведет, так сердце девичье как птичка в клетке забьется, а взглянет, так красная девица три ночи не спит, все издыхает. Любил он горячо Милитрису Кирбитьевну, все делал по ее желанию и прихотям и не знал, чем угодить ей и как приласкаться, чтоб она только была весела. Но как ни ласкайся, как ни служи, а насильно мил не будешь никому. Для другой жены был бы Гвидон не муж, а клад, но Милитриса прекрасная не только не любила его, даже ненавидела, презирала и всячески старалась огорчить его. Она предпочитала ему Додона, который, правду сказать, не в пример был хуже мужа ее, да уж тут ничего не поделаешь, когда полюбит сову лучше ясного сокола.

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Прошло годика четыре или пять после рождения Бовы королевича; коварная Милитриса Кирбитьевна задумала злой умысел: сгубить, извести своего доброго мужа. Призывает она к себе Личарда и говорит ему:

— Отвези ты от меня, Личард, письмо к князю Додону, да смотри, чтоб оно прямо было передано в его руки. Если исполнишь мою просьбу, то награжу, осыплю тебя златом и серебром; а когда ты не послушаешься меня и не поедешь, куда тебя посылаю, то обнесу я тебя, солгу перед мужем, и ты поплатишься жизнию за свое ослушание. Стоит мне только слово сказать Гвидону, и велит он тебя повесить или горохом на воротах расстрелять как собаку какую.

Личард подозревал, что в этом письме скрывается что-то недоброе, а ослушаться не посмел: трусоват был немного, смерти боялся ужасно. Приняв письмо из рук княгини своей, он немедленно отправился в столицу Додона.

А в письме том было написано вот что: «Любезный сердцу моему Додон! Вот уже с лишком семь лет, как я отдана поневоле отцом моим замуж за немилого мне князя Гвидона и имею уже от него детище, Бову королевича. До сих пор я не могу забыть тебя, моего бывшего жениха, и прошу, во имя любви нашей, окажи мне услугу: подступи с войском своим под град Антон, убей ненавистного Гвидона и будь моим супругом».

Додон, прочитавши письмо Милитрисы Кирбитьевны, покачал в раздумье головой, рассмеялся и сказал Личарду:

— Княгиня твоя жестоко издевается надо мною; она уже давно вступила в брак с Гвидоном и уже прижила от него сына, Бову королевича. Не верю тебе, слуга, что она все еще любит меня.

Личард отвечал тогда:

— Смею ли я обманывать тебя, могучего князя? Ведь у меня не две головы. Если это не верно и обман, то повели меня посадить в темницу и держать до тех пор, пока слова мои не сбудутся, и за ложное объявление казни меня потом лютою смертью.

Уверившись в справедливости слов Личарда, князь Додон приказал трубить в рог, чтобы созвать свою дружину. Мигом собралось до тридцати тысяч отборного войска. Додон выступил в поход и, подойдя под град Антон, расположился лагерем на заповедных лугах княжеских.

Милитриса Кирбитьевна сидела в это время под окном своего златоверхового терема, который так был высок, что с него было видно кругом за несколько верст. Заметив белеющиеся вдали шатры, она сейчас догадалась, что это войско князя Додона, и чрезвычайно этому обрадовалась. Надевши на себя прекрасное драгоценное платье и убравшись как нельзя лучше, пошла эта коварная женщина к своему мужу. Ласкаясь к нему всячески, целуя его нежно, притворщица сказала ему застенчиво и как бы стыдясь:

— Любезный супруг мой, я чувствую, что уже вторично ношу под сердцем плод нежной любви нашей, ты знаешь, что женщины во время беременности бывают очень прихотливы и требуют иногда странных, необыкновенных вещей. Точно так же со мною теперь делается: никакие сласти мне не по вкусу, а хочется мне ужасно поесть мяса дикого вепря. Я желаю и прошу тебя, чтобы ты сам пошел на охоту. Убей вепря своими руками и принеси ко мне, тогда кушанье из него мне будет казаться в девять раз вкуснее.

Князь Гвидон, в продолжение многих лет не слыхавший от Милитрисы Кирбитьевны ни одного ласкового слова, очень удивился таким приятным речам и такому ласковому обращению с ним. Он был так рад неожиданной перемене жены своей, что тотчас же в угождение ей отправился на охоту.

Едва успел Гвидон выйти из города, как Милитриса Кирбитьевна отдала строгий приказ запереть городские ворота, поднять мосты подъемные и никого не впускать в город до ее нового приказа, а к Додону послала известие, что муж ее находится один в поле.

Гвидон отошел довольно далеко от города и приблизился уже к лесу, как вдруг увидал, что Додон со множеством воинов гонится за ним. Видя угрожающую ему опасность, Гвидон быстро поворотил коня и поскакал назад в город, преследуемый своими врагами. Но, подъехав к воротам городским, он понял свое бедственное положение, догадался, что злая жена приготовила ему гибель. Готовясь почти на верную смерть, несчастный князь вспомнил о своем сыне и воскликнул:

— Прощай, мое чадо милое, мой Бова королевич! Если б не был ты малым детищем, не допустил бы торжествовать коварству своей матери.

В эту самую минуту враги окружили Гвидона и, несмотря на его отчаянное сопротивление, умертвили, пронзив тело его копьями.

Прекрасная Милитриса Кирбитьевна смотрела из окна на все происходившее и очень была довольна, что супруг ее погиб лютою смертью. По повелению княгини снова отворились ворота городские, опустились мосты подъемные, и въехал Додон с своим войском в Антон. Встретила прекрасная Милитриса Кирбитьевна своего милого князя с великою честью и радостию, бросилась к нему на шею, поцеловала в уста сахарные, смотрела в очи его соколиные и говорила:

— По тебе я все плакала, по тебе вздыхала и вот тебя, моего милого, опять увидала! Ты мой возлюбленный, ты мой суженый, ты мой ряженый.

После сего взяла она его за руку и повела в свои белокаменные палаты. Там уже были накрыты столы дубовые скатертями браными, а на них стояли яства сахарные, закуски заморские, напитки крепкие, вина пьяные, меды сладкие. Ели они, пили, прохлаждались, друг на друга любовались, вели речи нежные про былое, прошедшее, про свою любовь прежнюю.

За столом с ними сидел и Бова королевич, который был тогда еще детище малое и не много смыслил. И хотел Додон приласкать Бову своею ласкою притворною, но Бова, испугавшись его, выскочил из-за стола и убежал в конюшню. Там от страха забился он так далеко под яслями, что приставленный к нему дядька Симбальда не мог найти его, и не нашел бы, если бы сам Бова королевич не вышел к нему, услыхав его голос.

Бросившись к Симбальде на шею, говорил Бова королевич со слезами:

— Дядька мой милый, верный Симбальда, отведи меня к отцу моему, чтоб мне не видать того злого человека, который с матушкой за столом сидел и пировал с нею.

Симбальда, слыша слова пестуна своего, сам прослезился и сказал:

— Государь мой, храбрый витязь Бова королевич! Мать твоя, злодейка, сговорилась с князем Додоном и извели государя моего, а твоего батюшку, доброго и славного князя Гвидона. Ты еще так мал и неопытен, что не можешь защитить себя. У тебя нет теперь ни родителя, ни покровителя; да и долго ли от греха: пожалуй, Додону вздумается и тебя умертвить. Убежим мы с тобою в крепкий град Сумин, который пожаловал покойный твой родитель моему батюшке. Придет время, подрастешь ты, и на твоей улице будет праздник: заплатишь ты злодею за неповинную пролитую кровь.

Симбальда тут же принялся за исполнение своего плана. Он выбрал для себя самого лучшего коня из всей конюшни княжеской, а Бову королевича посадил на отличного иноходца. Потом, взявши с собою тридцать молодых и ловких всадников для обороны, пустились наши беглецы в путь по дороге к Сумину и поскакали во весь опор, опасаясь погони за собою.

Князь Додон и Милитриса Кирбитьевна, узнавши о побеге Симбальды с Бовою, приказали трубить в рог, чтобы собрать войско. Собралась рать великая. Додон разделил ее на отряды и послал их по разным дорогам, чтобы вернее отыскать беглецов. Отправляя воинов своих в погоню, он строго наказал им:

— Если вы не приведете ко мне Бову, то всех вас злой смерти предам, в тюрьме уморю.

Пустилось войско по разным дорогам отдельными отрядами, из которых над одним начальствовал сам Додон.

Вскоре один из отрядов нагнал Симбальду и Бову. Тут произошло кровопролитное сражение, в котором весь конвой при Симбальде был побит, и сам он, видя превосходство неприятеля, решился спастись бегством, пустил во весь опор своего отличного коня и благополучно прибыл в град Сумин, где и заперся крепко-накрепко.

Между тем маленький Бова королевич, следя за дядькою Симбальдою, не мог усидеть на своем иноходце и упал на землю. Погонщики взяли Бову и привели к Додону, а Додон тотчас же отослал пойманного к матери его Милитрисе Кирбитьевне.

Желая наказать Симбальду за его поступок, князь Додон собрал все свои отряды вместе и, подступив под град Сумин, раскинул шатры свои и стал лагерем в заповедных лугах.

Это было уже поздним вечером. Уставши от дневных трудов своих, князь Додон удалился в палатку свою и заснул крепким сном. Спит он и видит страшный сон: будто бы Бова королевич выезжает на добром, статном коне, устремляется прямо на него, на Додона, и копьем своим поражает его в живот. В страхе проснулся Додон и призвал к себе брата своего Антония.

— Брат мой любезный, — сказал ему князь, — ты читывал черные книги и знаешь много волшебных наук, растолкуй мне, что значит сон, виденный мною.

Когда Додон рассказал свой сон, Антоний отвечал ему:

— Зловещий сон твой знаменует будущую погибель твою, которую ты примешь от руки Бовы королевича.

Встревоженный таким страшным снотолкованием, посылает Додон брата своего к Милитрисе Кирбитьевне с приказанием уведомить ее о его княжеском здоровье и требовать настоятельно, чтоб она предала смерти своего Бову королевича, дабы устранить через то будущую опасность Додонову.

Приехав в Антон, посланный объявил Милитрисе Кирбитьевне приказание князя Додона.

Услыхав это, Милитриса Кирбитьевна горько заплакала и говорит так:

— И тигрица любит свое детище и бережет его; неужели я буду кровожаднее этого зверя и предам сама смерти свое милое чадо? Бова мне сын, и рука моя не подымется на него. Горячо я люблю Додона и готова исполнить все его желания, но это желание превышает мои силы. Нет, об этом страшно и подумать мне.

— Но, прекрасная княгиня, осмелюсь напомнить тебе, — возразил Антоний, — что брат мой — человек крутого нрава и не любит, когда не исполняют его приказаний. Если ты не сделаешь это и не отстранишь тем грозной будущности, то любовь его к тебе обратится в сильную ненависть, и ты страшно поплатишься за ослушание.

— Если уж непременно угодно князю Додону, — сказала Милитриса Кирбитьевна, — чтоб сына моего не было на свете, то я вот что сделаю: посажу Бову в темницу, не велю ему давать ни есть, ни пить, и он через несколько дней умрет голодною смертью, по крайней мере не от руки моей и не при глазах моих.

— Конечно, — говорил Антоний, — какою бы смертью ни умер Бова королевич, брат мой останется вполне доволен. А я между тем отпишу к нему о твоем решении, княгиня, потому что он, вероятно, не скоро возвратится: Сумин очень сильная крепость, которую нам долго не взять.

Последние слова Антония оправдались на самом деле: осада Сумина продолжалась более шести месяцев и осталась безуспешна.

В тот же самый день, в который получено было приказание Додона, несчастный Бова королевич посажен был матерью своею в темницу и обречен на мучительную голодную смерть.

Укоры совести и материнская любовь пробудились в сердце Милитрисы Кирбитьевны, мучили ее и не давали ей покою ни днем, ни ночью. Она предавалась разного рода шумным увеселениям и забавам, изыскивала разные средства, чтобы заглушить в душе своей воспоминание о смерти погубленного мужа и о бедном сыне своем, которого она осудила на самую ужасную из смертей.

Однажды Милитриса Кирбитьевна, возвращаясь с прогулки, проходила мимо той башни, в которой томился голодом Бова королевич. Увидя из окна темницы мать свою, он сказал ей:

— Государыня, моя милая матушка, Милитриса Кирбитьевна, за что ты прогневалась и хочешь предать меня жестокой смерти, умертвить без вины, без причины? Сжалься, родимая, над моим несчастным положением. Сильная жажда и страшный голод томят меня; страдания так невыносимы, что желаю смерти, но медлит смерть, не приходит, а муки становятся все более и более. Смилуйся, государыня, над своим родным детищем, пришли ему хоть кусочек черствого хлеба.

Слабый умоляющий голос несчастного, почти умирающего сына пронзил сердце матери.

Она не вытерпела и пошла к окошку. Слезы навернулись на глазах ее, когда увидала она бледное, изможденное лицо Бовы.

— Я пришлю тебе есть и пить, — сказала княгиня королевичу и поспешила удалиться от башни, чтоб не терзаться печальным зрелищем, которое было перед глазами ее.

Через несколько минут прекрасная Милитриса Кирбитьевна послала с девкою-чернявкою несколько кусков хлеба сыну своему.

Антоний, строго следя за всеми действиями княгини, увидал, как девка-чернявка несла пищу в темницу к Бове. Злой этот старик остановил посланную служанку и, взглянув на куски хлеба, сказал ей жалостливо:

— Неужели ты хочешь кормить этим королевича? Зайди ко мне, я намажу ему, голубчику, на хлеб масла, пусть покушает, бедненький, на здоровье.

Служанка не хотела, но не посмела отказаться от коварного предложения брата князева. Хлеб действительно был намазан, но не маслом, а салом змеиным с разными сильными ядами. Это сделано было Антонием с мыслию, чтобы отравить Бову королевича — исполнить желание Додона и тем угодить ему.

Девка-чернявка тотчас же смекнула, в чем тут дело, и, пришедши в темницу, не велела есть Бове принесенного хлеба, а велела бросить его собакам. Лишь только собаки съели этот хлеб, то тут и околели с страшными судорогами и корчами.

Бова королевич, видя такое расположение к нему девки-чернявки, усердно просил ее, чтоб она не запирала за собой дверей темницы.

Служанка эта, сострадая бедственному положению королевича, исполнила его просьбу, ушла, оставив двери темницы отпертыми. Потом, пришедши к княгине, говорила:

— Ах, как он обрадовался хлебу! С каким аппетитом ел его и как благодарил тебя за то, что сжалилась над ним.

Как птичка радостно вылетает из отворенной клетки, так и Бова королевич вышел из своей душной темницы на свежий воздух. Никем не замеченный, прошел он по Антону и благополучно миновал городские ворота. Очутившись в поле, пошел Бова путем-дорогою куда глаза глядят, без всякой цели, на произвол судьбы. Вот и идет он, все идет, близко ли, далеко ли, низко ли, высоко ли. Солнышко его печет, частым дождичком сечет — да какой бок вымочит, тот и высушит. Ночь ли настанет, ляжет Бова на мураве шелковой, свернется калачиком, под голову кулак, а одеялом — темная ночь, широким покрывалом — небесный свод с частыми звездами. Шел он, шел да и пришел к морю, к океану и видит: стоит корабль в пристани, а корабельщики на том корабле собираются плыть по морю-океану к острову Буяну, там товарами торговать, денежки добывать.

С берегу закричал Бова корабельщикам громким голосом:

— Господа корабельщики, люди добрые, торгаши честные! Вы возьмите меня на корабль свой и свезите, куда сами едете. За провоз не могу ничего заплатить, а служить вам буду усердно, сколько сил во мне есть.

Приняли корабельщики на корабль свой Бову ласково, напоили его, накормили. Ходит он по кораблику, похаживает, все рассматривает да обо всем умно расспрашивает. Видят корабельщики, что ребенок этот голова умная, с ухватками молодецкими, красоты неописанной, и стали они у него выпытывать:

— Ты скажи нам, дитятко, кто ты, какого рода, звания, кто отец твой и кто мать твоя?

А Бова им в ответ:

— Господа купцы, рода я простого, звания низкого: отец был у меня портной, а мать — прачка. Родители мои померли, и я остался круглою сиротою без куска хлеба, без пристанища.

Верили ли корабельщики словам или нет, но решили, однако, взять Бову к себе в услужение. Ветер был попутный, и они, снявшись с якоря, подняли паруса и пустились в путь.

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается: скоро бабушка блины печет, да опару долго ставит. Плывет корабль, что лебедь, по океану, служит Бова корабельщикам как нельзя лучше, всем успевает угодить, а они дивом-дивуются красоте лица его, уму-разуму да силе богатырской. Плыли корабельщики, плыли да и приплыли в тридевятое царство, в тридесятое государство. Причалили к берегу и видят: стоит град великий, по имени Андрон, а в нем княжит Зензевей Андронович, по прозванию Умная Голова, с княгинею своею, а как звали ее, не знаю — знал, да забыл.

Зензевей Андронович, узнавши о прибытии чужестранного корабля, послал вельмож своих спросить у корабельщиков, из какого они царства и зачем приехали; если с товарами, то какими именно.

Когда вельможи вошли на корабль, то прежде всего попался им на глаза Бова королевич. Они сроду не видывали такой дивной красоты и осанки молодецкой, не могли вдоволь насмотреться на него, все разговаривали с ним и совсем забыли о том, зачем были посланы, — не спросили у корабельщиков, откуда они и зачем прибыли.

Возвратившись к князю Зензевею, вельможи рассказывали ему только о прекрасном мальчике, которого видели на корабле, а про товары не могли сказать ни полслова.

Зензевей Андронович посердился, пожурил своих вельмож за их невнимательность к приказаниям его и решился сам идти на корабль, чтобы узнать все в подробности и взглянуть между прочим на того дивного мальчика, которого ему так хвалили и превозносили.

Но что было с вельможами, то же самое случилось и с князем. Увидавши Бову, Зензевей Андронович в такое пришел восхищение, что невольно забыл о цели своего прихода на корабль, не спрашивая ни о чем корабельщиков, сказал им:

— Продайте мне этого мальчика; я вам заплачу за него триста литр золота.

Корабельщики почтительно отвечали князю:

— Мы продать его не можем, потому что он у нас общий.

Зензевей Андронович был очень настойчив в своих требованиях и не любил противоречий.

— Если вы мне не продадите его, — сказал он строго купцам, — то я велю посадить вас на всю жизнь в темницу, а мальчика этого возьму к себе. А когда вы отдадите мне его честью за предлагаемую сумму, то я позволю вам торговать в моем государстве безданно-беспошлинно.

Купцы, испугавшись таких угроз княжеских да и приняв в соображение, что им дадут большие льготы по торговле и что на триста литр золота можно накупить множество рабов, решились продать Бову.

Зензевей Андронович тотчас же приказал отсчитать корабельщикам триста литр золота и позволил им торговать безданно-беспошлинно, а сам, посадивши Бову на коня, поехал во дворец свой. Приехавши туда, он спросил Бову:

— Скажи мне, какого ты рода, какого звания и как звать по имени?

— Зовут меня Коровятником, — отвечал смирно Бова, — роду я простого, звания низкого: отец мой был портной, а мать — прачка. Оба они померли, и я пошел в услужение к корабельщикам.

Зензевей Андронович сказал тогда:

— Если ты рода не знатного, то служи у меня на конюшнях моих и будь там главным конюхом.

Бова низко поклонился князю, поблагодарил его за милость и пошел на конюшню. Долго ли, мало ли служил он там, про то в старых книгах нигде не написано, а достоверно известно только то, что исправлял свою должность хорошо и вел себя так прекрасно, что все, от мала до велика, любили его и не могли им нахвалиться. Хорошо ему было жить первым конюхом, но судьба готовила ему лучшую участь.

Однажды дочь Зензевея Андроновича, прекрасная княжна Дружневна, увидав из окошка Бову королевича, чрезмерно пленилась красотою лица его и стала спрашивать о нем у нянюшек и мамушек своих.

Они отвечали ей:

— Это Коровятник, которого батюшка твой купил дорогою ценою у корабельщиков и поставил главным конюхом в своих конюшнях.

Дружневна, узнавши это, пошла к своему отцу и убедительно просила его, чтоб он отдал ей в услужение прекрасного мальчика Коровятника, а на место его назначил бы кого-нибудь другого.

Зензевей Андронович любил дочь свою до безумия, и так как не отказывал ей никогда и ни в чем, то и на эту просьбу ее согласился охотно и даже рад был, что любимец его мог понравиться ей.

Послали немедленно за Бовою и объявили ему волю княжескую: оставить конюшню и жить в палатах ее.

На другой день утром княжна приказала позвать к себе нового прислужника своего, приняла его ласково и, потрепав его по щеке своею нежною беленькою ручкою, сказала:

— Сегодня у меня будут обедать все знатнейшие люди нашего города, ты должен служить мне за столом моим.

Потом, достав из гардероба своего прекрасное ливрейное платье и подавая его Бове, княжна прибавила:

— Оденься приличней, как следует дворцовому служителю, в это нарядное платье, которое я велела отделать для тебя и которое дарю тебе на первый раз.

Долго Дружневна разговаривала с Бовою, все смотрела на него, любовалась красотою и статью молодецкою.

— Нет, — говорила она, сомнительно качая головою, — нет, птицу можно видеть по полету, и по всем твоим манерам нельзя не заметить, что ты не низкого происхождения, а должен быть роду большого, знатного.

От слов этих Бова покраснел, смутился и не знал, что ему отвечать на них. Видя, что он молчит и приведен в большое смущение, княжна не стала его более расспрашивать и приказала ему удалиться, а к обеду приходить к ней и быть на указанном ему месте.

Настало время обеда. Бова занял назначенное ему место, за стулом княжны своей, и служил только ей одной, а для гостей были определены другие служители. Подали жареного лебедя. Прекрасная Дружневна велела Бове принести к ней это блюдо и держать его в руках перед ней; она начала резать жареного лебедя, а сама не спускала глаз с своего ловкого, красивого служителя, резала поданное ей кушанье очень медленно, с умыслом, чтоб ей можно было долее любоваться Бовою. В это время она уронила нарочно ножик, и когда Бова, подняв его, подавал ей, она, как бы случайно наклонившись, поцеловала потихоньку Бову в голову. Не удовольствовавшись этим, княжна уронила вилку. Бова поднял вилку и подал своей госпоже, а она опять по-прежнему употребила ту же уловку, поцеловала его во второй раз.

Стол кончился, и гости разъехались, а Бова отправился в свою комнату, которая ему была отведена близ покоев, занимаемых княжною Дружневною.

Бова, находясь в услужении у княжны, не забывал прежних своих сослуживцев, конюхов, и хаживал к ним иногда на конюшню. Однажды в свободное время он отпросился у княжны Дружневны к конюхам и отправился с ними в поле за травою. Там, набрав прекрасных душистых цветов, он сплел из них венок и надел его себе на голову. Венок очень шел к Бове и так ему понравился, что он даже и домой возвратился с этим головным убором и снял его, проходя по двору мимо окон княжны.

Когда Дружневна увидала Бову с венком на голове, то позвала его к себе в палаты и сказала ему:

— Мне хочется, чтоб ты снял с себя сей венок и надел его мне на голову.

— Прекрасная княжна, я не смею и не должен прикоснуться моими рабскими руками к голове твоей, — отвечал стыдливо Бова и, смешавшись, не знал, что делать; взял в руки венок, смял и уронил его на пол, а сам выбежал из комнаты и так неосторожно хлопнул дверью, что выпал кирпич из стены, ударил его в голову и сделал очень глубокую рану. Дружневна сильно огорчилась этим несчастием, привела опять Бову в свою комнату и перевязала ему рану своими руками. Потом каждый день старательно наблюдала за больным до тех пор, пока он совершенно выздоровел.

Служил Бова княжне своей много лет, вырос и стал уже юношей прекрасным, статным собою, мужественным. В это время приехал к Зензевею Андроновичу Маркобрун, князь Данский, и стал просить руки его дочери, прекрасной княжны Дружневны, но она не пожелала вступить в супружество с этим женихом, и отец в угодность ей отказал наотрез Маркобруну.

Оскорбленный отказом, гордый и сильный князь Данский удалился, но вскоре, собрав четыреста тысяч отборного войска, подступил под город Андрон и повелительно, требовал, чтоб Зензевей отдал за него, Маркобруна, княжну Дружневну.

«А если ты не исполнишь моего желания, — писал он Зензевею, — то я разорю твой город до основания, тебя полоню, а дочь твою неволей возьму за себя замуж».

Князь Зензевей, собрав значительное число войска, сделал вылазку и сразился с неприятелем. Маркобрун победил, и тогда Зензевей принужден был согласиться на требуемое супружество дочери его с Маркобруном. Свадьбу назначено было играть в Данске; и положено было, чтобы Дружневна отправилась туда через две недели. На другой день после сего договора сделан был великолепный пир для Маркобруна, а за городом производилось конское ристалище, борьба и потеха на копьях.

Проведал Бова про эти загородные увеселения и, пришедши к княжне своей, говорил ей:

— Государыня моя, прекрасная княжна Дружневна! Маркобруновы воины за городом на копьях потешаются, наших людей ратных поборяют и над ними насмехаются. Горько слышать это, а еще горьче видеть. Позвольте мне взять меч и коня и ехать в поле с недругами ратовать, себя показать и их посмотреть, своими силами помериться.

Княжна, услышав эту столь неприятную для нее просьбу и опасаясь за жизнь Бовы, отвечала ему:

— Нет, нет! Я не дозволю тебе ехать в поле, предаться явной опасности. Ты еще очень молод и не можешь тягаться с опытными бойцами. Рука твоя слишком слаба еще и не привыкла владеть мечом. Ну если тебя ранят? Ну если тебя убьют? О, это меня очень, очень опечалит! Нет, выкинь из головы эту глупую удаль и оставайся дома.

От отказа княжны Бова закручинился, вышел вон из палаты ее да думает: «Была не была, а я тебя, Дружневна, не послушаюсь, в поле ратное выеду и с врагами переведаюсь». И, задумав это, пошел, сел он на коня. Но где взять меч? Много мечей в кладовых княжеских, да заперты, без ключа не достанешь; глядь-поглядь, а в углу стоит большая, здоровая метла. Но в богатырских руках и метла наделает много дела, что твой меч-кладенец. Взял Бова метлу, прыг на коня — да и был таков!

Выехав за город, стал Бова вызывать воинов Маркобруновых:

— Эй, вы, воины храбрые, богатыри сильные, выходите на меня силами помериться, храбростию.

Маркобруновы воины, увидав, что против них выезжает витязь с метлою в руках, стали смеяться над ним.

— Молокосос ты такой-сякой, — кричали они Бове, — не спросясь броду, суешься в воду. Голова-то у тебя курчава, да очень дырява. Стоит только тебя на одну ладонку посадить, а другой прихлопнуть, то и праху твоего не сыщешь.

«Ну да что тут с вами долго калякать», — думает про себя Бова и давай метлой махать и направо и налево: махнет разик, так и нет десятка супостатов, а приударит посильней, так и двух десятков как не бывало. Часу не прошло времени, а уже поле было покрыто Маркобруновыми воинами.

Как узнала Дружневна, что Бова за городом потешается, то пошла к отцу своему и сказала ему:

— Государь мой, батюшка, прикажи унять Коровятника, ты пошли к нему приказ, чтобы он оставил потехи воинские и возвратился бы немедленно домой.

Желание княжны было исполнено: Бова возвратился с поля, но очень был раздосадован, что ему помешали побить всю рать Маркобрунову. Не пошел он в палаты княжны, а отправился прямо в конюшню. Там залег он спать и заснул таким крепким богатырским сном, что в продолжение девяти дней и девяти ночей никак не могли его разбудить, как ни будили.

За одной бедой идет почти всегда другая. Едва успел только князь Зензевей примириться с одним неприятелем, Маркобруном, как явился под стенами Андрона другой неприятель, князь Лукопер Салтанович, богатырь, силы необыкновенной: сто пудов одной рукой поднимал, росту был огромного, голова у него была с большой пивной котел, между глаз целая пядень укладывалась, а в спине косая сажень. Он привел с собой войска пятьсот тысяч и множество богатырей, расположился лагерем на лугах заповедных, а отец его, Салтан Салтанович, остался на берегу морском с запасным войском.

Князь Лукопер требовал, чтобы прекрасную Дружневну отдали за него замуж, а если этого не исполнят, то грозился разорить город Андрон до основания, камня на камне не оставить, побить всю рать Зензевея, а его самого в полон взять.

Князь Зензевей вместе с Маркобруном стали думать думу крепкую; подумали да и решились: собрать сто тысяч войска и сразиться с общим врагом их. Выступило из города стотысячное войско под предводительством князей своих, но что оно значило перед пятьюстами тысяч отборных Лукоперовых воинов? Смеясь над ничтожными силами своих неприятелей, Лукопер не удостоил даже сражаться с ними как следует, а обратил копье свое тупым концом и стал им поражать целые тысячи. Остальное союзное войско, устрашенное таким грозным противником, спаслось бегством и заперлось в стенах города. А Зензевей Андронович и нареченный зять его Маркобрун были сшиблены Лукоперовым копьем, как два снопа, и отосланы связанными к Салтану Салтановичу; и он приказал их бросить в пустой шатер, к которому приставил крепкую стражу, чтоб пленники не убежали.

Лукопер хотел взять приступом укрепленный Андрон, но, не могши этого исполнить, решился стоять под городом до тех пор, пока сами жители сдадутся, будучи принуждены к тому недостатком съестных припасов и воды.

Проснулся наконец Бова королевич, слышит большой шум за городом и конское ржанье. Не зная ничего случившегося, пошел он в палаты к прекрасной Дружневне, чтоб спросить у ней, что все это значит.

— Долго ты спишь, Коровятник, — сказала ему печальная княжна, — и не знаешь, какое несчастие случилось с нами. Под город подступил князь Рагильский Салтан Салтанович, с ним сын его, страшный богатырь Лукопер, который побил множество нашего войска, а отца моего, благодетеля твоего, Зензевея Андроновича, вместе с князем Маркобруном взял в плен и хочет жениться на мне.

Выслушав это, закипел Бона гневом и начал говорить Дружневне:

— Государыня моя, прекрасная княжна Дружневна! Дозволь мне выехать в поле ратное, побиться и помериться силами с Лукопером, чтоб он не смеялся над твоим батюшкою, а моим благодетелем, добрым князем Зензевеем Андроновичем. Отобью я у этого Лукопера охоту приходить к нам в другой раз гостем незваным, непрошеным и за тебя, княжна, свататься.

— Ах, мой верный, любезный слуга! — сказала княжна Дружневна. — Ты говоришь, из усердия, вещи несбыточные. Знаешь ли ты, каков Лукопер: голова у него с большой пивной котел, сила непомерная, собою он такой великан, что пядень между глаз укладывается, а в плечах косая сажень вся поместится. Где тебе одолеть такого богатыря! Видно, уж нельзя ничем помочь бедному родителю моему, а должно покориться горькой судьбе нашей.

— Нет, — отвечал Бова, — надобно спасти моего благодетеля, поплатиться с ним хоть немного за все добро, которое он делал для меня. Я решился или выручить из беды твоего батюшку, или положить за него голову мою. Прикажи, княжна, дать мне доспехи богатырские, острый меч да коня доброго.

— В кладовых отца моего, — отвечала Дружневна, — много лежит доспехов богатырских и мечей острых; а в конюшне есть дивный конь; стоит он по колена в земле; заперт он дверьми железными, с запорами чугунными; стойло у него мраморное, ясли золоченые, с травой луговою, а корыто серебряное, с водою ключевою. Никто до сих пор не осмеливался объездить этого коня, да и он никого к себе не допускает, кроме одного старого конюха, который ходит за ним. А из всех мечей на белом свете нет лучше нашего меча-кладенца, о котором рассказывают вот что. За высокими горами, за глубокими морями было поле мертвое, усыпанное человечьими и лошадиными костями, а на поле том за двести веков тому назад совершилось страшное побоище. На костях лежала живая богатырская голова, величиною со стог сена, а под этой головою хранится наш страшный меч-кладенец, положенный туда злым волшебником Черномором, которого борода была в три аршина, голова поменьше бочонка, а сам он был не больше котенка.

После сего по приказанию Дружневны двенадцать человек принесли из кладовой богатырские латы, шлем пернатый, копье булатное и меч-кладенец заколдованный.

Вооружившись с ног до головы, пошел Бова королевич в ту конюшню, где заперт был Черный Вихорь, тот неукротимый конь, про которого рассказывала княжна.

Черный Вихорь взглянул на вошедшего в конюшню Бову королевича, тотчас почувствовал, что этот богатырь будет седок по нем, заржал весело, засверкал глазами, затряс своею волнистой гривой и стал рваться с цепей, которыми был привязан. Видя это, все конюхи разбежались от страха, что этот сильный, неукротимый конь сорвется, бросится на них, перекусает их всех и затопчет ногами. Действительно, Черный Вихрь мигом сорвался с крепких цепей, выскочил из стойла и стал перед Бовой как вкопанный, смирный и покойный. Бова королевич стал охорашивать коня, погладил его по спине, по крутой шее; потом оседлал его и, надев на него уздечку, вышел с ним из конюшни на двор, к общему удивлению конюхов и всех бывших тут.

Бова хотел уже садиться на Черного Вихря и ехать за город, как Дружневна начала говорить ему с упреком:

— Едешь ты на дело ратное, на побоище смертное, и неизвестно, будешь жив или нет, вернешься назад или сложишь там свою голову, а со мной не прощаешься, про себя правды не сказываешь.

— Не могу я, княжна, — отвечал ей Бова, — при свидетелях тебе правды высказать, а пойдем в твои палаты, там тебе все поведаю, про себя скажу правду-истину.

Прекрасная княжна Дружневна взяла Бову за руку и, приведя его в свои палаты, сказала ему:

— Я не верю тебе, чтобы ты был сын портного и прачки. Прошу тебя, не оставляй меня в сомнении и признайся откровенно, какого ты роду-племени и как зовут тебя.

Бова отвечал княжне:

— Теперь, когда я собрался на дело ратное, на побоище смертное, может быть, и жив не буду, должен я рассказать тебе, прекрасная княжна, всю правду-истину и прошу тебя не объявлять этой тайны никому до поры до времени. Не портного и не прачкин я сын, а роду знатного, княжеского — зовут меня Бова королевич: отец у меня славный князь Гвидон, а мать — прекрасная княгиня Милитриса Кирбитьевна, дочь Кирбита Верзеуловича.

— Ах, — сказала обрадованная княжна, — мои догадки и предчувствия не обманули меня, — потом, краснея, она стыдливо прибавила: — Милый Бова королевич, за твое признание я заплачу тоже признанием. Выслушай меня, но не посмейся над моим девичьим сердцем: я люблю тебя, юный витязь, давно люблю тебя. Скажи мне, любишь ли ты меня и желаешь ли принять мою руку и сердце, возвратившись с поля битвы победителем.

— Прекрасная княжна Дружневна, — отвечал почтительно Бова королевич, — красота твоя неописанная, нельзя не любить тебя, а назвать тебя супругою своею было бы для меня величайшим счастием; но я раб твой, я не смею даже мечтать о таком благополучии, да и батюшка твой не согласится на наше супружество. Но что будет, то будет, а теперь я должен поспешить на помощь к моему благодетелю, который томится в оковах. Прощай, прекрасная княжна, может быть, нам суждено более не видеться.

Сказав это, Бова королевич почтительно поцеловал руку княжны, которая, будучи не в силах преодолеть себя, горько заплакала, бросилась на шею к нему, обняла и поцеловала его.

Княжна проводила Бову из палат своих, держа его за руки: лицо у ной было заплакано и выражало сильную горесть сердечную. Когда они показались на крыльце, то дворецкий Зензевея Андроновича довольно громко сказал:

— Неприлично княжне ходить рука об руку с холопом Коровятником, провожать его и плакать о нем.

Бова королевич, услышав эти дерзкие слова, ударил дворецкого тупым концом своего копья, и упал дворецкий замертво и лежал битых три часа ни жив ни мертв.

После сего Бова королевич приказал подвести к себе Черного Вихря, сел на него, и ретивый бурный конь полетел с седоком своим, как из лука стрела, и, перескочив городскую ограду, понесся по полю к шатрам неприятельским.

Лукопер, увидав, что против него выезжает такой молоденький витязь, посмеялся его смелости, почитая за стыд сразиться, как он выражался, с этим мальчишкой, у которого еще молоко на губах не обсохло. Призвав к себе одного из богатырей своих, Лукопер приказал ему выехать против Бовы. Богатырь, исполняя повеление своего князя, устремился на Бову, а Бова, обратив свое копье, ударил тупым концом так сильно своего противника, что вышиб его из седла и отбросил на несколько сажен. Первый этот богатырь Лукоперов пал мертв, за ним последовали еще пятеро, и всех постигла одинаковая участь: все они один за другим погибли от могучей руки Бовы королевича.

Досадно и обидно было Лукоперу, что шесть его отличных богатырей побиты; он заскрежетал зубами, сел на своего коня и понесся во весь опор на Бову, устремив свое копье острием. Съехались богатыри и разом в одно время нанесли друг другу страшные удары, от которых искры посыпались из лат и вся окрестность дрогнула. Лукопер так сильно поразил Бову, что копье разлетелось вдребезги, но не могло, однако ж, пробить крепкого панциря. У Лукопера же от полученного им удара в грудь потемнело в глазах и руки опустились. Пользуясь этой счастливой минутой, наш юный витязь выхватил из ножен свой меч-кладенец, взмахнул им над головою своего противника и рассек ее вместе с туловищем до самой седельной подушки — и свалился Лукопер, мертвый, разрубленный пополам. Тогда Бова королевич начал побивать войско вражеское; бил он его всего пять дней и пять ночей без отдыха; не столько сам он бил, сколько его Черный Вихрь топтал копытами.

Остальные воины Лукоперовы обратились в бегство, ушли на берег морской к князю своему, Салтану Салтановичу, и говорили ему:

— Государь ты наш, Салтан Салтанович, из города Андрона выехал один могучий храбрый витязь, имени и роду его не знаем, убил он непобедимого твоего сына, множество богатырей, а бессильную рать твою почти всю уничтожил и, того гляди, прискачет сюда за нами в погоню и предаст нас всех смерти.

Салтан Салтанович был так поражен, испуган этою рокового вестью, что сейчас же поспешил убраться восвояси; оставил второпях на берегу все шатры свои с провиантом и разными оружиями, поскорее сел на корабль с немногими людьми и уехал в Рагильское княжество.

Бова королевич, приехав на берег морской, вошел в тот шатер, где лежали связанные Зензевей Андронович и Маркобрун. Он тотчас развязал их, и все трое, сев на коней, отправились в Андрон, где были встречены жителями с громкими восклицаниями и великими почестями.

Когда Бова королевич был только прислужником княжны Дружневны, стало быть, человеком не очень значительным, то не было у него ни врагов, ни завистников, но после двух знаменитых, блистательных подвигов, совершенных им, все взоры устремились на него, и с тем вместе явились и зависть, и недоброжелательство к нему. Первым из тех недоброжелателей был Маркобрун, который, заметив расположение невесты своей к Бове королевичу, изыскивал предлог удалить этого опасного соперника своего не только от нее, но и от двора княжеского.

Желая достичь своей цели, Маркобрун сказал однажды Зензевею Андроновичу:

— Слыхал я от старых людей, что если какой холоп выслужится чем-нибудь перед господином своим, то должно его, холопа, наградить, смотря по заслугам, и отпустить на волю. Так и тебе, князь, надобно поступить с рабом твоим, Коровятником.

Зензевей Андронович, призвав к себе Бову, сказал ему ласково:

— Юноша мой верный, сослужил ты мне службы трудные, не холопские службы, а геройские, за которые не могу и придумать, чем наградить тебя. Хочешь ли ты богатства, волю или желаешь послужить еще мне?

— Государь мой, князь Зензевей Андронович, — отвечал Бова, — не нужно мне ни злата, ни серебра, ни воли драгоценной. Желаю остаться рабом твоим по век мой и постараюсь отплатить тебе за все добро, сделанное тобою мне, сироте безродному, которого ты призрел и обласкал своею ласкою княжескою.

— Нет, — сказал Зензевей Андронович, — с сего времени более ты не раб уже мой, а верный и надежный помощник мне.

Не удалась попытка одного врага — нашелся другой, более искусный враг; то был дворецкий княжеский, человек льстивый, лицемерный, злой, тот самый, которого Бова королевич наказал за дерзкие слова, когда сбирался на бой с Лукопером. Дворецкий помнил это крепко и думал про себя: никогда не забуду, как этот мальчишка, Коровятник, ударил меня копьем и чуть дух не вышиб из меня. Погоди, любезный, и на нашей улице будет праздник!

Бова королевич по привычке своей хаживал иногда на конюшню и спал там. Дворецкий задумал воспользоваться этим обстоятельством и подкупить дорогою ценою конюхов, чтоб они убили ненавистного ему Коровятника. Но конюхи не соглашались на это и говорили: «Убить Коровятника мы не убьем, а себе худа наделаем. Не справиться нам с ним: он один побил страшного богатыря Лукопера и сто тысяч войска».

Дворецкий прибегнул тогда к другой хитрости, более надежной, и она удалась ему. Выбравши свободное время, когда Зензевей Андронович отлучился куда-то, он зашел в спальню княжескую, сел за стол, написал письмо и запечатал. Потом, легши на постель, послал одного из своих приближенных к Бове, приказал ему сказать, что, мол, тебя, Коровятника, требует сам князь к себе в спальню.

Бова, не подозревая ничего, явился немедленно, а дворецкий, подражая голосу Зензевея Андроновича и кутаясь в одеяло, стал говорить:

— Мой верный слуга, Коровятник, нужно мне было ехать по делам к Салтану Салтановичу, но по болезни своей не могу этого сделать. Возьми на столе письмо и отправляйся к нему сейчас, к князю, в Рагиль.

Бова королевич, приняв обманщика за самого князя, поклонился ему почтительно, взял со стола письмо и вышел вон, потом оседлал доброго коня своего и, взяв меч-кладенец, отправился в путь-дороженьку. Ехал пять дней и пять ночей и приехал в пустыню песчаную, необозримую, бесплодную, где не видно было ни кусточка, ни деревца, ни жилья человеческого, даже и трава на ней не росла. День был жаркий; на небе ни облачка, солнце раскалило пески сыпучие, по которым ехал богатырь наш; тени и убежища от лучей солнечных не было. Жажда мучила Бову, а утолить ее нечем — на дороге ни ручейка, ни колодезя, ни лужи дождевой. Но вдруг глядь, а в стороне стоит какой-то старец и пьет воду из кружки.

Бова, подъехав к старцу, спросил, как его зовут.

Старец отвечал:

— Имени нет у меня, я пилигрим, человек, странствующий по свету.

— Что ты сам пьешь, дай и мне, — говорил ему Бова.

— Я пью воду из кружки, — отвечал пилигрим, — и я тебе дам напиться, храбрый витязь.

Сказав это, старец достал из своей дорожной котомки кувшин, налил из него в кружку воды и, всыпав туда потихоньку сонного зелья, подал Бове пить. Томимый жаждою, Бова выпил всю кружку до дна, отдал ее старцу и поблагодарил его за одолжение.

Оставив старца, поехал наш путник своей дорогою, но чрез две или три минуты одолела его сильная, непреодолимая дремота до того, что упал он с коня своего на землю и заснул крепким сном, который продолжался непрерывно девять дней и девять ночей.

Проснувшись, Бова увидал, что при нем нет ни коня, ни меча, и догадался, что хитрый старик напоил его водою с сонным зельем, унес меч-кладенец и увел коня богатырского.

Горько было бедному королевичу, прослезился он и подумал: на смерть ты меня послал, Зензевей Андронович. Что мне теперь делать, пешему и безоруженному? Пойду куда глаза глядят: двух смертей не бывает, одной не миновать. С этой мыслью пошел он далее, и шел он долго путем неведомым, дорогою неизвестною, сам не зная куда, и пришел наконец к городу великому.

Войдя в город, Бова спросил у первого встретившегося ему человека, как прозывается этот город и кому принадлежит.

— Это — Рагиль, принадлежит он славному и знаменитому князю Салтану Салтановичу, — отвечал прохожий.

Узнавши это, Бова был очень рад, что достиг цели своего путешествия, и пошел прямо в палаты княжеские, где и вручил письмо лично самому Салтану Салтановичу.

Салтан Салтанович распечатал поданное письмо и стал читать его, а в нем было написано следующее:

«Податель сего письма есть тот самый богатырь, который убил твоего сына Лукопера и истребил твое многочисленное войско».

— А! — вскричал с злобною радостию Салтан Салтанович, — это ты, злодей, лишивший меня сына! Ты сам пришел ко мне; но не уйдешь отсюда жив!

Потом, обращаясь к воинам своим, он приказал:

— Возьмите этого негодяя и ведите на виселицу!

Когда воины, взяв Бову королевича, вели на место казни на площадь, где поставлена была высокая виселица, он прослезился и подумал про себя: «Вот чем Зензевей Андронович наградил меня за мою верную службу! Послал меня на погибель неизбежную. Не сделал я никакого преступления, никакой вины за собою не ведаю. Неужели я, славный и храбрый богатырь, умру смертью позорною? Нет, я должен защищать себя во что бы то ни стало. Побивал я тысячи, авось справлюсь с десятками». С этой мыслию он, улучив удобное время, выхватил меч из рук одного воина, пошел работать мечом направо и налево, и чрез несколько минут пало более пятидесяти воинов, а остальные убежали к Салтану Салтановичу, чтоб уведомить его о случившемся.

Освободившись таким образом от стражи, Бова выбежал из города, но не долго наслаждался свободою. Салтан Салтанович, узнав о побеге своего пленника, велел трубить в рога для сбора войска и, собрав стотысячную рать, погнался за Бовою, скоро настигнул его и взял в плен, но с большою, однако, потерею своей армии и после долгого кровопролитного боя.

— Ты хотел, злодей, уйти от виселицы, — говорил Салтан королевичу, — я теперь поступлю с тобою еще хуже: поморю тебя подольше голодом, а потом все-таки повешу.

Приведен был обратно Бова в Рагиль и посажен в темницу, но чрез два дня освободился оттуда по следующей причине.

У Салтана Салтановича была дочь — прекрасная Мельчигрия. Она много наслышалась о необыкновенной храбрости и силе Бовы королевича, а увидав случайно этого прекрасного юношу, полюбила его сильно и хотела освободить от смерти. Пришедши к отцу своему, она говорила:

— Государь мой, батюшка! Брата моего, а вашего сына Лукопера нам не воскресить и ста тысяч войска не воротить. Не вели казнить пленника нашего, такого славного и могучего богатыря, а лучше позволь мне взять его к себе. Он примет нашу веру, возьмет меня замуж и будет сильным оборонителем нашего княжества. Да и чем он виноват? Неужели тем, что исполнил долг свой, защищал своего князя, сражался с неприятелем его?

Салтан Салтанович согласился на желание своей дочери, а она тотчас же приказала освободить Бову и, призвав его к себе в палаты, говорила:

— Мне стало тебя жаль, прекрасный витязь; выпросила я у отца моего тебе свободу на время и могу совершенно избавить тебя от смертной казни, если только согласишься принять нашу веру и вступить со мною в супружество. Если же не будешь согласен на мое милостивое и лестное для тебя предложение, то не избежишь виселицы.

Бова отвечал Мельчигрии:

— Веры своей я не переменю, а тебя, прекрасная княжна, замуж не возьму.

Получив такой оскорбительный для ее самолюбия ответ, Мельчигрия приказала посадить опять Бову в темницу и не давать ему ни есть, ни пить, а самую темницу засыпать песком и завалить каменьями, оставить только в ней небольшое окошко для прохода воздуха. И сидел Бова в темнице пять дней и пять ночей, без пищи и без питья, а в шестой день пришла в темницу Мельчигрия и стала пред окошком. Долго княжна глядела на милого ей пленника, не могла досыта налюбоваться им и стала уговаривать его:

— Неужели для тебя, храбрый витязь, приятнее сидеть в темнице, томиться голодом и мучиться жаждою, нежели переменить веру и быть моим мужем?

Бова решительно отвечал ей:

— Лучше соглашусь умереть голодною смертью, нежели переменить веру и жениться на тебе, княжна.

— Так умри же, — сказала оскорбленная Мельчигрия и, пришедши к отцу своему, просила, чтобы Бова немедленно был повешен.

Салтан Салтанович тотчас же послал шестьдесят воинов, чтоб они взяли Бову из темницы и предали его назначенной ему казни, а сам сел у окошка, желая видеть, как будут несчастного вешать на виселицу.

Воины, пришедши к темнице, стали отгребать песок и камни, которыми она была завалена, но, видя, что эта трудная работа продолжится долго, решились лучше разломать крышу темницы, спустить туда лестницу и по ней вывести заключенного.

Услышав стук над собою, Бова догадался, что минута смерти его настала. Сильно закручинился он о том, что не было с ним меча-кладенца, что ему нечем даже оборониться и придется отдать жизнь свою дешево. Стал он осматривать и шарить везде, не найдет ли какого запора железного, или камня тяжелого, или дубинки увесистой. Искал, искал, и — о счастье! — валялся в углу меч, хотя и заржавленный, но очень острый. Взял богатырь наш дорогую для него находку и повеселел, что ость чем встретить врагов своих.

Вот отверстие в крыше пробито, спустилась чрез него в темницу лестница, и начали сходить по ней воины, но глаза их, не привыкшие к темноте, не могут рассмотреть, что Бова стоит у лестницы и ждет их с мечом в руке. Лишь спустился один из них, богатырь взмахнул мечом, и покатилась голова с плеч и не икнет. Спустился другой, третий — участь та же. Таким образом перебил их всех Бова королевич, вылез из душной темницы и ушел из Рагиля.

Салтан Салтанович сидит между тем у окна да ждет, когда приведут пленника на виселицу. Долго ждал он, рассердился даже и, потеряв терпение, послал других шестьдесят человек за Бовою. Они скоро возвратились к князю и объявили ему, что товарищи их, прежде посланные, все перебиты, а пленника следов нет.

Пока все это происходило, пока собирались в погоню за беглецом, Бова королевич был уже далеко от города, на берегу морском, близ которого стоял корабль, готовый отплыть в путь. Бова попросил корабельщиков принять его на корабль, и они согласились на его просьбу.

Едва корабль отплыл немного, как показался на берегу Салтан Салтанович с многочисленным войском и закричал корабельщикам:

— Отдайте мне моего пленника, которого вы сейчас посадили на корабль. Он сделал большое преступление и бежал из тюрьмы. Если же вы не выдадите его мне, то не ездить вам мимо владений моих и не торговать в них.

Испуганные такими угрозами, корабельщики хотели выдать Бову, но он, вынувши меч свой, грозно сказал им:

— Если вы послушаетесь Салтана и не поедете далее, то я всех вас порублю мечом.

Потом, когда его не послушались, он перешел от слов к делу: стал бить мечом корабельщиков, побил их множество и побросал в море. Остальные корабельщики, видя, что с ними будет поступлено так же, как и с товарищами их, просили у Бовы пощады и обещались плыть, куда ему будет угодно. Бова согласился помиловать их, и они, распустив все паруса, поплыли в открытое море и скоро скрылись от глаз Салтана Салтановича. Плавание их продолжалось довольно долгое время, и, наконец, вдали показался небольшой город со множеством теремов златоверхих. Корабль стал на якорь против берега, на котором стояли рыбаки и разбирали наловленную ими рыбу. Бова закричал рыбакам, чтоб они привезли им на корабль рыбы, за которую обещал заплатить хорошую цену. Один из рыбаков подъехал в лодке к кораблю и привез с собою десять отличных осетров, отдал их корабельщикам, а деньги не хотел брать за свой товар, но Бова не согласился на это и взял большую штуку бархату, горсть золота да горсть серебра, отдал все доброму рыболову, который чрезмерно обрадовался такому богатому подарку и говорил:

— Много дал ты мне, щедрый гость-корабельщик, не пропить, не проесть этого золота и серебра ни мне, ни детям моим, ни внучатам, ни правнукам. Осчастливил ты меня навек со всем семейством моим.

Бова стал разговаривать с рыбаком:

— Скажи мне, голубчик, как называется этот город, вон что стоит там на горе, верст за семь отсюда?

— Это город Данск.

— А кто в нем княжит?

— Княжит в нем князь Маркобрун.

— Не он ли сватался за дочь Зензевея Андроновича?

— Он самый, и женится завтра на прекрасной Дружневне, которая вчера прибыла сюда по воле своего батюшки, чтоб сочетаться браком с князем нашим.

— Отвези меня, добрый человек, на берег, — сказал Бова рыбаку.

— Изволь, благодетель мой, — отвечал рыбак, — я отвезу тебя, куда только ни пожелаешь.

Бова, севши в лодку, стал прощаться с корабельщиками.

— Прощайте, — говорил он им, — братья-товарищи, да не поминайте меня лихом, благодарю вас, что довезли меня. Разделите весь корабль между собою поровну. Отправляйтесь теперь с Богом, да дорогою не ссорьтесь.

Вышедши на берег, Бова отправился по дороге к Данску; пройдя версты три, встретил он того самого странника, который увел у него богатырского коня и унес меч-кладенец.

Схватив похитителя, Бова хотел умертвить его, но старец сказал ему умоляющим голосом:

— Не отнимай у меня жизни, великодушный князь, а выслушай меня милостиво. Возвращу я тебе все украденное у тебя мною, научу кое-чему такому, что тебе пригодится. Возьми свой меч-кладенец, он зарыт вон там, под тем дубом зеленым, конь же твой стоит на конюшне Маркобруновой, привязан на двенадцати цепях, за двенадцатью дверями железными. Стоит тебе подойти к конюшне да закричать Черному Вихрю, так он сам выйдет к тебе, услыхав голос твой. А за вину мою пред тобою подарю тебе три зелья чудные, которые принесут тебе много пользы.

После сего старик выкопал из земли меч-кладенец, достал из котомки свертки с зельями и, отдав все это Бове, сказал:

— Вот если этого белого зелья всыпет человек в воду и умоется ею, то станет молод и красив собою. Другое зелье — черное; оно имеет свойство делать людей старыми. Третье зелье — зеленое; если растворить его в чем-нибудь да выпить, то уснешь так крепко, что никто не сможет разбудить тебя, и будешь спать без просыпу девять дней и девять ночей.

Взяв три зелья и меч-кладенец, пошел Бова далее и увидел нищего, который собирал щепки и клал их в корзину.

— Старче, — сказал королевич бедняку, — отдай мне свое худое платье, а себе возьми мое хорошее, цветное.

Нищий, обрадовавшись такой выгодной мене, снял тотчас с себя ветхую одежонку, отдал ее витязю, а сам взял его платье.

Бова, надев на себя черное рубище нищего, пошел в таком одеянии в Данск. Здесь, умывшись у первого колодца водою с черным зельем, вдруг сделался этот прекрасный юноша стариком дряхлым, с длинною седою бородою, с глубокими морщинами на лице. После такого чудного преобразования своего пошел он на двор княжеский и, войдя на поварню, стал просить у поваров милостыни.

— Господа повара, — говорил им наш мнимый нищий, — будьте милостивы, накормите меня, старика: целых два дня не ел я ничего, насилу хожу от голода. Сделайте это доброе дело не ради меня, а ради славного, могучего богатыря Бовы королевича, который освободил вашего князя из плену.

— Ах ты, старый хрен, такой-сякой, — закричал тут старший повар, — да как ты смеешь, негодяй, просить именем Бовы королевича. Разве не знаешь приказа княжеского, чтоб казнить всякого, который только осмелится произнести его имя?

— Прости меня, господин честный, — продолжал Бова, — теперь никогда не произнесу этого имени, не вели только казнить меня, человека странного, не знавшего приказа княжеского.

— Хорошо, дед, я прощаю тебя, — говорил главный повар. — Но здесь у нас милостыни не подают, а ступай на задний двор, там княжна Дружневна оделяет вашу нищую братью деньгами по случаю своего радостного вступления в супружество с нашим князем Маркобруном.

Поблагодарив повара, пошел Бова на задний двор, а там народу тьма-тьмущая. Нищие теснились, толкали друг друга, бранились, и некоторые даже дрались, желая скорее добраться до княжны и получить богатое подаяние. Толпа нищих, заметив приход нового собрата, встретила его бранью и не давала проходу ему. Он, видя, что тут честью и ласкою не возьмешь ничего, прибегнул к своей силе богатырской и стал расталкивать нищих и туда и сюда, так и швыряет их в стороны. Увидали они тогда, что плохо, присмирели, перестали браниться и дали ему дорогу. Таким образом чрез несколько минут он стоял уже пред княжной Дружневной и говорил ей:

— Государыня моя, прекрасная и добродетельная княжна Дружневна Зензевеевна! Подай старику дряхлому свою милостыню щедрую, подай ради Бовы королевича, храброго и могучего богатыря, твоего прежнего прислужника.

Услышав внезапно столь любезное для нее имя, Дружневна затрепетала, вся вспыхнула, переменилась в лице и уронила свой ящик с деньгами. Потом, оправившись от своего смущения, велела она служанке поднять ящик и вместо нее раздавать подаяние, а сама, взяв старика за руку, пошла с ним на заднее крыльцо, где никто не мог подслушать разговора их.

— Скажи мне, старичок, не слыхал ли ты чего про королевича или, может быть, видел его и знаешь, где он находится?

— Государыня моя, княжна Дружневна, сидел я с Бовою вместе в одной тюрьме, в Рагиле, где княжит Салтан Салтанович, отец Лукопера, который сватался за тебя.

— Где же теперь, где Бова королевич?

— Где он теперь, не знаю. Когда мы убежали из темницы, то долго шли вместе с ним одною дорогою, а потом расстались: он пошел налево, а я направо.

— Когда вы шли вместе, не говорил ли он чего про меня?

— Говорил он про тебя, княжна, много хорошего, восхвалял доброту твою, ум, разум твой, красоту твою неописанную.

— Не собирался ли он зайти в Данск?

— Собирался, да хорошо сделает, если не придет сюда, — не миновать ему тогда смерти. Маркобрун да, пожалуй, и ты, княжна, прикажете отрубить ему голову иль повесите; в тюрьме заморите голодом.

— О, как ты ошибаешься, старичок! Если бы пришел сюда Бова королевич, то я убежала бы с ним к родителю моему, Зензевею Андроновичу. Если б я узнала только, где он находится, то побежала бы к нему хоть на край света.

Разговаривала княжна со стариком, а сама горько плакала. В это время вышел на крыльцо князь Маркобрун и, увидав заплаканные глаза невесты своей и стоящего перед нею старика, спросил:

— Что это за старик и о чем ты, прекрасная Дружневна, проливаешь слезы?

— Этот старик, — отвечала Дружневна, — пришел из нашего города Андрона и принес вести нерадостные, что батюшка мой болен, при смерти, вряд ли жив будет.

— Не плачь, прекрасная невеста моя, — говорил нежно Маркобрун, — не губи слезами красоты своей, не поможешь этим горю, только надорвешь свое сердце девичье. Пойдем, я провожу тебя в палаты твои.

— Повинуюсь воле твоей княжевой, будущий супруг мой: позволь мне взять с собою старика этого и поговорить еще об отце моем.

Когда Маркобрун дозволил это, то Дружневна, войдя с стариком в комнату свою, заперла ее, начала продолжать прерванный разговор:

— Послушай, добрый старинушка, ты ходишь по разным странам, прошу тебя, если узнаешь, где находится Бова королевич, то дай ему знать обо мне. Тогда он придет сюда и освободит меня от ненавистного мне Маркобруна, которому я должна принадлежать поневоле.

— Милостивая княжна, вижу я, что Бова королевич мил твоему сердцу. Услыша от тебя радостную весть, он уже в городе Данске, близ тебя: перед тобою стоит.

Княжна сомнительно посмотрела на стоящего перед ней старика и сказала:

— Могу ли я тому поверить? Посмотри на себя, ты стар, черен и дурен собою, а он так молод, такой красавец, какого еще свет не видывал.

Старик достал из-под полы своего рубища меч-кладенец и, подавая его Дружневне, говорил:

— Ну смотри, вот меч мой кладенец, по которому можешь признать меня.

Княжна взяла поданный ей меч, поцеловала его и продолжала говорить все еще недоверчиво:

— Это точно меч Бовы королевича, но все-таки, старик, не верю тебе: ты стар, а не юноша, дурен и не хорош, дряхл и не силен. У Бовы на голове волосы черные, густые, курчавые, усы с бородой только что пробиваются, а у тебя на голове почти нет волос, и борода твоя длинная, седая.

Тогда старик взял воды, положил в нее белого зелья и стал умываться. В то время, как он умывался, совершилось пред глазами княжны чудное и непонятное дело: морщины стали сглаживаться и пропадать с желтого лица старца, румянец заиграл на щеках его, борода исчезла, голова покрылась черными кудрявыми волосами и сгорбленный стан выпрямился, и пред Дружневною стоял уже не хилый нищий, а сам Бова королевич.

— Ах, мой милый Бова королевич, наконец ты со мною! — вскричала обрадованная княжна, бросилась к нему на шею, покрывала его щеки своими поцелуями, а сама плакала от неожиданного счастья и радости.

Прошли первые обоюдные порывы радости и признания в любви, и княжна стала рассказывать:

— Когда ты вдруг пропал без вести, то отец мой, — я уже не говорю про себя, — печалился и сокрушался сердечно, что лишился такого храброго и могучего богатыря, верного помощника и защитника своего. Я призналась ему, что люблю тебя, и высказала тайну вверенную. Узнав твое знатное происхождение, он не обвинял меня, но согласился с радостью на брак наш и намекал об этом Маркобруну. Ждали мы тебя долго, но не возвращался ты, а Маркобрун настаивал на своем и делал страшные угрозы, которые помогли ему и привели к желанной цели. Но, — прибавила княжна, — что медлим мы? Освободи меня скорее от ненавистного Маркобруна. Я вся твоя и никому не буду принадлежать, кроме тебя!

Бова королевич отвечал ей:

— Я и пришел сюда за тем, чтобы вырвать тебя из рук нашего общего врага, но не надобно спешить, чтоб не испортить начатого дела. Попытаемся прежде освободиться от Маркобруна без пролития крови, может, нам это удастся. Возьми этого зеленого зелья, всыпь его в кубок с вином или медом и склони как-нибудь нареченного жениха твоего выпить это снадобье. Если он выпьет, то заснет и будет спать без просыпу девять дней и девять ночей, а в это время мы легко успеем убежать несколько раз.

— О, я сейчас же сделаю опыт! — вскричала, обрадовавшись, княжна и, взяв зелье, вышла вон, а Бову оставила в комнате своей запертым.

Пришедши к Маркобруну и ласкаясь к нему, говорила она:

— Государь мой и милый жених, завтра день нашего брака, день желанный для нас обоих, то, прошу тебя, для такой радости выпьем с тобою по кубку сладкого меда.

Маркобруну очень понравилось такое предложение прекрасной невесты его, тем более что он до сих пор не слыхивал еще от нее ни одного ласкового, приветливого слова. Тотчас же подан был сладкий мед и принесены золотые кубки.

Налив кубки медом, княжна потихоньку всыпала зеленого зелья в один из них и подала его князю.

Лишь только Маркобрун выпил мед, как почувствовал над собою усыпительную силу зелья: глаза у него невольно слипались, начал он зевать и чрез минуту спал уже крепким сном и храпел во всю ивановскую.

Оставив уснувшего князя, Дружневна возвратилась к Бове королевичу и сказала ему:

— Я сделала все так, как ты научил меня: подала Маркобруну меду с зельем, и он заснул. Теперь оставим скорее эти неприятные мне места и удалимся к родителю.

— Нет, — отвечал Бова, — надобно дождаться ночи и снарядиться в путь как следует. А ты, княжна, между том вели приготовить для меня латы и шлем, а для себя смирную лошадку.

— Это все легко сделать. Шлем и латы я принесу тебе Маркобруновы, а для себя прикажу моей верной служанке приготовить доброго иноходца; для тебя же коня быстрого из конюшни Маркобруновой.

— О коне для меня не беспокойся, я добуду его сам. Хотя Черный Вихрь стоит привязанный на двенадцати цепях, за двенадцатью дверями, но я кликну его, и ко мне выйдет он.

Как было сказано, так и сделано. Дружневна все приготовила, что нужно было к побегу: взяла свое золото, серебро, вещи драгоценные и с нетерпением дожидалась ночи. Наконец наступила ночь, все покоилось во дворце княжеском глубоким сном, и наши беглецы вышли по черной лестнице на задний двор.

Бова крикнул тогда своим голосом богатырским: «Эй, ты, конь мой ретивый, Вихорь Черный! Стань передо мной как лист перед травой».

Вслед за этими словами послышался на конюшне сильный топот копытами и ржание конское. Слышно было, как рвались крепкие цепи одна за другою, разбивались толстые двери и падали запоры. Наконец, упала с шумом последняя, двенадцатая дверь, и выскочил бурный конь. Черный Вихорь понесся прямо к богатырю своему и стал перед ним как вкопанный. Бова, сев на своего коня Вихоря, а Дружневна на приготовленного ей иноходца, поскакали во весь опор вон из города. К утру приехали они благополучно в одно селение, совершили там брачный обряд и таким образом еще сильнее скрепили союз любви, который уже давно соединял их пламенные юные сердца. Из селения поехали новобрачные далее. Путь им лежал чрез места необитаемые, по пескам сыпучим, чрез леса темные, дебри непроходимые, чрез горы высокие. Ехали они целый день и утомились. Наконец, заметив на пути ручей, извивавшийся по полю, пожелал Бова остановиться тут и отдохнуть. Раскинул он шатер белый полотняный и ввел туда прекрасную супругу свою, а коней пустил на зеленые луга погулять. Пробыли здесь путники девять дней и девять ночей, проводя время весело, мирно и спокойно. Оставим их пока и возвратимся к Маркобруну.

Спал Маркобрун ровнешенько девять суток, а на десятые проснулся. Первый вопрос его был: «Здорова ли невеста моя и что она делает?»

Ему донесли, что невесты его и с ней старика нищего давно и след простыл, что везде их искали, но не могли сыскать. Услышав такие вести, изумленный князь рот разинул, нашел на него столбняк, точно гриб он горький съел, корешком подавился.

— Зачем, негодяи, не разбудили вы меня? Всех вас на виселицу! — закричал Маркобрун таким страшным, громким голосом, что все слуги пустились от него бежать, но у двери столкнулись лбами, раздумали, что князь изволит на них сердиться напрасно, воротились и, почесывая лбы свои, почтительно говорили ему:

— Князь ты наш милосердный, не вели казнить, а позволь слово вымолвить. Будили мы твою милость, будили всячески: с боку на бок поворачивали, щекотали, водой даже обливали, а ты и глаз не открываешь, храпишь себе только.

— А! Теперь я догадался, — продолжал Маркобрун с досадою. — Этот старый хрен, приходивший сюда в виде нищего, был не кто иной, как Бова. Он увез мою Дружневну. Я шутить над собою не позволю ни ему, ни этой девочке, которая провела меня так ловко. Созвать ко мне воевод моих, всех позвать сюда!

Когда воеводы пришли, князь обратился к ним с речью:

— Храбрые военачальники! Приказываю вам сейчас же собрать многочисленное войско, догнать беглецов и привести их ко мне живыми. Если вы исполните это, — в чем я и не сомневаюсь, — то получите от меня такие большие награды, каких отродясь вы не видывали.

Затрубили в рога бранные, собралось войска триста тысяч в погоню, а сам Маркобрун остался дома, горевал и печалился и не знал, что будет.

А что делает богатырь наш? Восходит солнце красное и приводит с собою утро ясное; тихий вечер приходит с ноченькой темной и уводит с собою день светлый. Вот опять выходит солнышко, прогоняет ноченьку, вот опять оно приводит зореньку румяную; и проходят так девять дней, а Бова королевич все на том же лугу, в шатре своем ведет речи сладкие с своей супругою прекрасною. Счастливы они и не воображают, что сбирается над ними туча грозная.

Вот выходит он однажды из шатра своего и слышит, что далеко в поле идет гул от топота конского, слышится ржание, и ветер доносит до слуха голоса человеческие. Возвратившись в шатер, он сказал Дружневне:

— Ах, милая моя супруга, за нами, должно быть, идет погоня.

— Это очень естественно. Вероятно, Маркобрун проснулся, хватился меня и послал за нами войско, а может быть, и сам идет с ним.

— Я то же думаю; но не видать ему тебя как ушей своих!

Сказав это, Бова взял меч свой кладенец, оседлал коня богатырского, Вихря Черного, сел на него и помчался против силы вражеской, которая так была велика, что и глазом не окинешь. Но не страшился герой многочисленности и напал на врагов стремительно, как сокол на добычу свою. Дрогнули ряды Маркобруновой рати от руки богатырской, от меча-кладенца, от Вихря Черного. Сколько меч порубил воинов, столько конь потоптал их ногами. Целый день продолжалась битва, — от полчищ неприятельских осталось только десять человек. Стали они пред победителем на колени и просили помилования.

— Не хочу отнимать у вас жизни, — сказал он им. — Ступайте к князю вашему и возвестите ему, как справляюсь я с недругами моими. Посоветуйте ему, чтоб он в другой раз не посылал за мною погони, а то будет хуже теперешнего.

И пошли те десять человек и пересказали князю своему, что случилось с войском его и что наказывал им Бова королевич.

Потеря многочисленной рати, насмешки и угрозы Бовы еще более раздражили Маркобруна. Опять собрал он воевод своих и приказывал им:

— Соберите четыреста тысяч войска, догоните беглецов и приведите ко мне. Исполните это непременно, иначе поступлю с вами строго, велю казнить вас на воротах, расстрелять горохом, как трусов каких.

Военачальники были уверены, что идти против Бовы — то же, что идти на верную смерть. Повесили они головы, сильно закручинились, но вдруг одному из них пришла на ум счастливая мысль, которая вывела товарищей его из затруднительного положения.

— Храбрый и могучий князь наш! — говорил он Маркобруну. — Бова теперь очень далеко убежал, и вряд ли мы догоним его. Сидит у тебя в темнице давным-давно Полкан-богатырь, от головы до пояса человек, а от пояса до ног конь. Он скачет в один прыжок по семи верст, а захочет, так и десять махнет; силы это чудовище необыкновенной, пожалуй, не уступит Бове. Пошли Полкана, он скорее нашего догонит беглецов и приведет их сюда.

Совет этот был одобрен всеми, и велено было привести из темницы того богатыря Полкана, который был роста огромного, с человеческим передом, лошадиным задом.

— Полканушка, голубчик! — говорил ему ласково Маркобрун. — Сослужи ты мне службу, я награжу тебя, отпущу на все четыре стороны. Беги в погоню за Бовой и невестой моей Дружневной и приведи их обоих ко мне.

Полкан обещал исполнить желание князя, поклонился ему, побежал из дворца как стрела летучая, как буря могучая; поскакал посланный по горам, по долам, перемахивал чрез леса стоячие, задевал за облака ходячие, перепрыгивал воды глубокие. Недолго было Полкану Бову догнать.

Слышит королевич отдаленный конский топот, прилег к земле ухом да слушает; а земля так и дрожит, так и ноет.

— Ну, — говорит он, — Дружневна, скачет кто-то, но только не рать, а, должно быть, пребольшой и пресильный конь, потому что слышу только четыре копыта, а земля сильно трясется.

— Ах, милый мой супруг, это скачет за нами Полкан-богатырь, по пояс человек — по пояс конь; он в один прыжок перепрыгивает по семи верст и скоро догонит нас.

— А мы встретим его как следует, угостим мечом-кладенцом да и навеки спать уложим доброго молодца.

В это время показался из лесу Полкан, вырвал с корнем огромный дуб и стремится прямо на Бову, который сидел уже на Черном Вихре и хладнокровно ждал своего противника.

— А, беглец, не убежишь ты теперь от руки моей, — закричал конь-человек и, размахнувшись своим дубом, хотел поразить королевича в голову, но тот ловко увернулся. Удар миновал его, но так был силен, что вырвавшийся из рук дуб до половины ушел в землю.

Бова, обратив свой меч тупою стороною, так крепко ударил им Полкана, что тот зашатался, потом упал на землю и запросил пощады:

— Могучий непобедимый витязь, прости меня за мою дерзость и не отнимай жизни, буду я служить тебе, как господину.

Великодушный герой наш не только помиловал побежденного, но даже побратался с ним, назвал его меньшим своим братом, а себя большим.

После сего они втроем продолжали путь и чрез день приехали к городу Костелю; но войти в него не могли, потому что ворота были заперты. Тогда Полкан, разбежавшись, перепрыгнул через городскую стену, отворил ворота и впустил в город Бову с Дружневною, а сам поскакал вперед, чтоб уведомить князя Костельского, Урила, о приезде к нему знаменитых гостей.

Урил вышел навстречу к приезжим, принял их ласково и пригласил в палаты свои, где все сели за стол, пили, ели и веселились.

Несколько месяцев гости жили у своего радушного хозяина, все было весело, тихо и спокойно; но вдруг получается весть нерадостная, что Маркобрун с тремястами тысяч войска, с пушками и пищалями подступил под город Костель, осадил его и требует, чтоб непременно были выданы ему Бова, Дружневна и Полкан.

Урил, высоко ценивший гостеприимство, не хотел нарушить священных прав его, а потому не согласился выдать тех, кто были приняты под кров его. Собрав довольно значительную рать, выступил он против неприятеля, но, к несчастию, проиграл сражение и был взят в плен, вместе с двумя сыновьями своими. Тогда Маркобрун сказал ему:

— Если ты не согласишься добровольно исполнить мое требование, то предам смерти тебя, детей твоих и жену, город Костель разорю, а на своем все-таки поставлю, возьму, кого мне надобно.

Находясь в таком несчастном положении, побежденный Урил обещался исполнить волю своего непреклонного победителя и отдал ему заложниками своих сыновей. Маркобрун после сего отпустил из плена Урила, послал с ним часть своего войска, чтоб взять Бову, Дружневну и Полкана и доставить их к нему.

Князь Урил, возвратившись домой, пошел прямо в спальню княгини своей, а Полкан, заметивши это, подкрался потихоньку к дверям, приложил ухо к замочной скважине, затаил дыхание и внимательно слушал, о чем разговаривал князь с женою своею.

— Какое несчастие! — говорил Урил княгине. — Маркобрун оставил у себя заложниками обоих сыновей наших и принудил меня угрозами согласиться на выдачу ему гостей моих, хотя мне и больно исполнить данное мною обещание, но оставить детей в плену еще больнее.

— Друг мой, — отвечала княгиня, — выдавать гостей своих нам запрещает долг гостеприимства, и нарушать его стыдно и бесчестно. Помедли выдачею, может быть обстоятельства и переменятся.

«Дело-то плохо, — подумал про себя Полкан и отошел от двери. — Бову королевича я будить не стану; он спит теперь, и спит уже четвертые сутки — долго спать у него обыкновенно; видно, того требует его натура богатырская. И что Маркобрун не унимается? Должно быть, Бова насолил ему много, или Дружневна сильно зазнобила ретивое. Пойду-ка и да сослужу службу моему названому старшему брату».

После сего сошел Полкан на двор княжеский, а там Маркобруновых воинов видимо-невидимо, тьма-тьмущая! Схватил богатырь огромный железный запор да и давай им потчевать незваных гостей; всех перебил их до одного, а город Костель затворил.

Покончив свое дело, пришел он к Бове, разбудил его и сказал:

— Государь ты мой, Бова королевич, долгонько изволишь почивать и ничего не ведаешь, что здесь делается. Ведь нас троих — тебя, меня и супругу твою — хотели выдать врагу нашему Маркобруну, войско уже было прислано за нами, да я его все уничтожил и город Костель затворил, чтобы неприятели не могли взойти в него.

— Очень благодарен тебе, Полканушка, — отвечал королевич, — за твою верную службу. Подай мне мой меч-кладенец, оседлай коня моего богатырского, да и отправимся в чистое поле ратовать с силою вражеской.

Выехали два богатыря из Костеля на дело ратное, на побоище смертное. Бова ехал по правую руку, а Полкан скакал с дубом по левую. Быстрее молнии напали они с двух сторон на Маркобруново войско, которое, никак не ожидая нападения, покоилось в шатрах своих. Рубил Бова мечом, и вскоре от великого множества войска осталась самая незначительная часть. Сам Маркобрун едва спасся от смерти и побежал, только пятки мелькают, да подумал про себя: «Заклятие даю, закажу другу-недругу, детям, внучатам и правнучатам своим за Бовою гоняться и с ним сражаться. С этим силачом ничего не поделаешь, все равно что на ладони блины печь, в шапке щи варить, решетом воду черпать, из песку канаты вить».

Пришедши к Уриловой супруге и приведя с собою освобожденных из плену сыновей ее, Бова сказал:

— Вот, княгини, дети твои, возьми их, а нас, гостей своих, прости за хлеб-соль, за привет, за ласку вашу, причинили вам много горя и беспокойства.

Князь и княгиня в свою очередь поблагодарили богатырей за их услугу, и на радости сели все за столы дубовые, стали пир пировать, велели музыке играть. Пили, ели и веселились ровно три дня и три ночи, а на четвертый день гости отправились к дальнейший путь.

Ехал Бова на своем Вихре Черном, рядом с ним Дружневна на иноходце, а Полкан скакал за ними. Дорогой Дружневна начала говорить своему супругу:

— Друг мой милый! В моем теперешнем положении не могу я продолжать путь более. Чувствую, что скоро сделаюсь матерью.

Бова, выбравши прекрасный зеленый лужок на опушке леса, раскинул свой шатер белый полотняный и ввел в него супругу свою, а Полкану сказал:

— Брат мой меньший, удались от нас на время и не входи в шатер, потому что моя прекрасная Дружневна больна.

Полкан ушел тогда в лес и не входил в шатер, в чем он и не имел надобности, привыкши быть под открытым небом и покоиться на мураве шелковой.

Чрез несколько времени Дружневна родила двух мальчиков, которые были похожи на Бову и так хороши собою, что ими нельзя было вдоволь налюбоваться. Одного из них назвали Личардою, а другого Симбальдою; у молодых супругов сердца таяли от счастия, как воск от огня. Полюбили они друг друга еще более, как пташки весенние, смотрели друг другу в очи ясные — насмотреться не могли; вели меж собой речи сладкие — наговориться не могли.

Когда здоровье Дружневны поправилось совершенно, то Бова, призвавши к себе Полкана, сказал ему:

— Брат Полкан, поедем мы теперь на мою родимую сторонушку, к дядьке моему Симбальде, в город Сумин.

— Готов я с тобою, королевич, ехать куда пожелаешь, хотя на край света. Но… что это значит? Слышится мне отдаленный топот конский, долетает до слуха крик человеческий.

— Приляг, Полканушка, к земле ухом да послушай: далеко ли всадники эти и какое держат направление.

Исполнивши приказание это, Полкан встал с земли и отвечал:

— Идет рать великая прямо на нас, но она еще довольно далеко отсюда: кто из нас будет встречать ее — ты или я?

— Ступай ты, Полкан, а я останусь здесь с женою и буду тебя дожидаться.

И поскакал конь-человек шибче ветра буйного, вихря степного, скорее стрелы пернатой, пущенной из тугого лука, и скоро вернулся назад, ведя с собой множество связанных воинов. Бова стал их расспрашивать:

— Из какого царства, из какого государства вы, воины?

— Не из царства мы и не из государства, а из княжества Антонского.

— Кто предводительствует вами?

— Предводитель наш — славный могучий князь Додон.

— А куда вы с вашим князем путь держите и зачем?

— Идем мы в Андрон-город к князю Зензевею. Там служит Бова королевич, которого хочет взять Додон и предать смерти.

— Ну, так вашему князю ходить туда незачем, потому что я Бова королевич и сейчас поеду навстречу Додону, чтобы избавить его от лишних хлопот. А взять ему меня не придется: руки еще не доросли; а кому кого побить, бабушка ворожила, да надвое сказала. Мы еще с ним поканаемся.

Говорил это Бова, а сердце его переполнялось злобою к злодею, убийце отца его и похитителю чужой собственности. Опоясался богатырь мечом-кладенцом, простился с супругою, сел на Черного Вихря и понесся на дело ратное, на побоище смертное, а Полкану сказал:

— Брат мой меньший, не покидай Дружневну с детьми, береги их и защищай в случае опасности.

Проходит день, проходит два, вот и три прошло, а Бова не возвращается. Плачет, горюет Дружневна, но слезами горю не помочь; охать да вздыхать — то же, что мехи мехами надувать. Дай, говорит она, пойду прогуляюсь, тоску-печаль поразмыкаю. И, взявши на руки своих деточек, выходит из шатра на зеленый луг. Вдруг, откуда ни возьмись, два льва бросились на иноходца, гулявшего по полю, и мигом растерзали его.

Вскричала от ужаса Дружневна и стала звать на помощь к себе Полкана, который был в то время в лесу и спал. Полкан, услыхавши крик, проснулся, выскочил из лесу, подбежал к одному льву и так сильно ударил его дубиною, что сразу убил его до смерти. Потом, устремившись на другого льва, замахнулся на него, но, к несчастию, дал промах и уронил свое страшное оружие. Тогда разъяренный зверь бросился на Полкана, вонзил ему в грудь свои острые когти и терзал ее ужасно, а богатырь, ухватив обеими руками льва за челюсти, принялся раздирать их. Глубже и глубже вонзались когти в грудь богатырскую, более и более раздиралась пасть звериная, наконец, оба противника пали бездыханными.

Лишившись Полкана, своего верного защитника, несчастная мать осталась одна-одинешенька с детьми своими в месте пустом, ежеминутно грозили им новые бедствия и опасности. Долго ждала она Бову королевича, но о нем не было ни слуху ни духу. Видно, подумала она, мой милый супруг пал в битве, сколько ни ждать его, а не дождаться. Возьму с собой детей и пойду куда глаза глядят, может быть, найду где-нибудь пристанище.

Как задумала Дружневна, так и сделала и после нескольких дней трудного пути пешком, с двумя детьми на руках, прибыла к городу Данску, где княжил Салтан Салтанович. Подойдя к одному ручейку, Дружневна умылась водою с черным зельем и стала из молодой, прелестной женщины старухою черною, дурною. Потом пошла в город и нанялась там в кухарки, кушанья стряпать, на людей белье мыть, чтоб кормить себя и детей своих.

Но возвратимся к Бове королевичу и посмотрим, что сделалось с ним. Встретив несчетные силы Додона, он управился с ними живой рукой и скоро обратил их в постыдное бегство. Решившись не оставить ни одного неприятельского воина в живых, богатырь увлекся слишком за бегущими и на обратном пути сбился с дороги. Проплутав очень долгое время, он отыскал наконец шатер свой, но в нем де было уже ни супруги его, ни детей. Валявшиеся в поле трупы Полкана и двух львов навели Бову на печальную мысль, от которой затрепетало сердце его и полились слезы из глаз.

— Ах, — вскричал он, — несчастная супруга, бедные дети. Постигла вас та же горькая участь, как и верного моего Полкана, — растерзали звери лютые.

Зарывши в землю труп Полкана, поехал Бова королевич в княжество отца своего. Едет он путем-дорогою и видит: на поле стоит шатер, а вдали на горе большой город. Из шатра выходит старик, седой как лунь, и спрашивает у нашего путника:

— Откуда ты и куда едешь, храбрый витязь?

Бова, всмотревшись пристально в старика, узнал в нем Личарду, слугу отца своего Гвидона, но сам был не узнан Личардом, и отвечал ему:

— Теперь я странствую и ищу приключений, а прежде служил я оруженосцем у одного рыцаря. Плыли мы по морю, и разбило наш корабль бурею; рыцарь тот и все бывшие на корабле потонули, остался только я один и хочу найти себе другого господина. Не знаешь ли ты, почтенный старичок, где бы мне сыскать местечко?

— Знаю, витязь, и доставлю тебе хорошее место у господина моего Симбальды в городе Сумине, вон, что там на горе.

— Так отведи меня к господину твоему Симбальде, а я готов ему служить верою и правдою.

После сего Личард и Бова отправились в город. Когда вошли они в палаты Симбальды, то он тотчас же как взглянул, так и узнал своего милого пестуна.

— Ах, Бова королевич! — вскричал обрадованный дядька. — Тебя ли я вижу? Да какой же ты бравый, прекрасный витязь, точь-в-точь как покойный твой батюшка, мой господин милостивый, князь Гвидон, которого умертвил злодей Додон и по сию пору владеет незаконно градом Антоном, отчиною твоею.

— Мое от меня не уйдет, — отвечал Бова. — Рано ли, поздно ли, но мы свое возьмем и отомстим злодею нашему.

— Я уже очень стар, — говорил Симбальда, — и служить тебе не могу, государь мой, королевич. Но есть у меня сын Тервез, который будет твоим верным слугою, как я был у твоего родителя.

— Так призови сюда Тервеза, и мы с ним сейчас же отправимся к Додону и накажем этого коварного человека по делам его, — говорил Бова, кипевший гневом, но Симбальда удержал его и убедил отложить это намерение до завтрашнего утра.

На другой день, едва только занялась заря, Бова и Тервез, взявши с собою двадцать тысяч войска, пушки и пищали, отправились к городу Антону. Приехавши туда, они увидали, что городские ворота крепко заперты. Тогда королевич написал письмо и, привязав его к стрелке, пустил ее на городскую стену, где стояли караульные. В письме же том было написано:

«Злодей Додон, убийца моего отца, доброго князя Гвидона, и похититель чужой собственности, беги из княжества, принадлежащего мне, Бове королевичу; если же ты не уйдешь, то не укроешься от руки моей, погибнешь лютою смертию».

Додон, получивши письмо это, не думал бежать и оставить добровольно княжество свое, приобретенное им изменнически, и решился защищаться, запершись в городе.

Бова, узнавши, что Додон не соглашается на его миролюбивое предложение, приказал стрелять из пушек и пищалей по городским стенам и разбивать их. Целый день производилась сильная беспрерывная пальба, и, наконец, стены были во многих местах пробиты. Осаждающие быстро вторгнулись в город, но встретили там сильное сопротивление от осажденных. Завязалось жаркое дело. Никогда Бова не бился так отчаянно, как теперь, и решился не только истребить нее войско Додоново, но и добраться до него самого. Богатырь без устали работал мечом своим кладенцом; рубил им сплеча, и вражьи трупы сотнями ложились кругом его. Черный Вихрь тоже не был без дела: напирал на толпы неприятельские своею широкою, мощною грудью и давил копытами валившихся под него воинов. Видя совершенное поражение своего поиска, Додон обратился в бегство, но Бова, догнав беглеца, поразил его в живот копьем, и злодей пал мертв и был растоптан ногами коня богатырского. Таким образом сбылся сон, виденный Додоном прежде, когда Бова был еще ребенком.

Торжествующий победитель вошел после сего во дворец княжеский, к матери своей, Милитрисе Кирбитьевне, и сказал ей:

— Здравствуй, любезная матушка моя, Милитриса Кирбитьевна! Узнала ли ты сына своего? Для чего ты велела убить отца моего, а твоего супруга? Для чего посадила меня в темницу, где хотели окормить меня змеиным салом?

Милитриса Кирбитьевна, видя пред собой Бову, как грозного судью своего, не могла от страха и угрызений совести промолвить ни одного слова, заливалась слезами и хотела пасть на колени, но добрый сын не допустил ее до такого унизительного положения, бросился в объятия к ней и сказал:

— Прощаю тебе все, милая родительница моя, не хочу помнить горестного прошедшего и благодарю судьбу, что она позволила мне еще увидать тебя и застать в живых.

— Сын мой любезный! — говорила Милитриса Кирбитьевна. — Давно уже каюсь я, что поступила так несправедливо. Как сожалела я о тебе, как горько плакала! Сколько провела страшных, бессонных ночей! Будь по-прежнему моим милым, ласковым сыном, а я буду твоею доброю нежною матерью.

Примирившись совершенно с своею матерью, Бона принял управление Антонским княжеством. Но среди забот, сопряженных со званием княжеским, часто вспоминал он о несчастной супруге своей и говорил: «Много цветов душистых в саду моем зеленом, много звезд ясных на небе лазуревом, но всех прекраснее роза душистая, и всех звезд яснее солнце красное, но всех жен милее Дружневна прекрасная». Но горе забывается, мысли переменяются, и Бове скучно стало без жены, и решился он наконец жениться. Призвавши к себе бывшего своего дядьку, он сказал ему:

— Верный мой Симбальда, возьми с собою шестьдесят тысяч войска и поезжай к князю Салтану Салтановичу, скажи ему, что я требую руку его дочери Мельчигрии. Если он не согласится на мое требование, чего, впрочем, не может быть, то разори город его, а Мельчигрию волею или неволею доставь сюда.

Симбальда исполнил это приказание: приехал к Салтану Салтановичу и объявил ему желание своего королевича. Салтан Салтанович, выслушав посланного, задумался было, отдавать ли свою дочь за Бову или нет, но прекрасная Мельчигрия, находившаяся в это время тут, подошла к отцу своему и, упав пред ним на колени, говорила:

— Государь мой, батюшка! Давно мое сердце ноет-изнывает по королевиче, давно мои вздохи несутся к нему. Прошу тебя слезно, отдай меня за него, за такого прекрасного и храброго витязя.

Салтан Салтанович не противился просьбе своей дочери, сделал ей множество дорогого приданого и чрез три дня отправил ее с Симбальдою в город Антон. Приехавшая невеста была встречена и принята женихом с радостию и великим торжеством.

Весть о предстоящей свадьбе княжеской быстро распространилась по всему Данску и достигла наконец до прекрасной Дружневны, которая все еще проживала в этом городе, снискивая себе пропитание трудами рук своих. Узнав, что супруг ее жив и правит своим княжеством, она взяла с собою детей своих, пошла в город Антон. Прибывши на корабле, она остановилась на берегу морском, а во дворец княжеский не пошла, думая, что Бова позабыл уже ее и не признает своею женою, послала туда сыновей своих, наказав им:

— Милые дети мои, Личард и Симбальда! Ступайте в город, во дворец княжеский, и попроситесь, чтоб вас допустили до Бовы королевича; скажите, что вы пришли к нему с важными известиями. Если он спросит: «Кто вы?», то отвечайте: «Отец у нас Бова королевич, а мать — прекрасная Дружневна». Отправляйтесь же скорее, а я вас подожду здесь.

Когда дети ушли, Дружневна взяла воды, всыпала туда белого зелья и умылась, отчего сделалась из старухи опять дивною красавицею. Легко можно понять, с каким нетерпением дожидалась она возвращения сыновей своих, чтоб узнать от них, любит ли ее по-прежнему супруг ее или забыл совсем, пленившись красотою Мельчигрии.

Сидел Бова королевич за столом и обедал со своею нареченною невестою и множеством гостей. Вдруг докладывают ему, что какие-то два мальчика, красоты неописанной, требуют видеть его и говорить с ним. Велено было ввести в столовую. Когда их ввели, Бова начал разговаривать с ними:

— Как вас зовут, юноши?

— Одного из нас зовут Личардою, а другого — Симбальдою.

— Ах, — сказал со вздохом Бова королевич, — эти имена напоминают мне детей моих. А как зовут вашего отца, мать вашу? — продолжал он.

— Отец у нас, — отвечали мальчики, — Бова королевич, а мать — прекрасная Дружневна.

— Дети мои любезные, — вскричал обрадованный отец, — вас ли я вижу? — И, встав из-за стола, начал обнимать и целовать их.

— Но где же мать ваша, супруга моя Дружневна?

— Мать наша стоит на берегу морском и дожидается нас.

— Так поедемте к ней и привезем ее сюда.

Бова королевич так был рад, нашедши детей, и так пламенно желал увидать ту, которую любил всем сердцем, что в ту же минуту, оставив гостей своих и Мельчигрию в величайшем изумлении, отправился с сыновьями в великолепном экипаже на берег морской.

Трогательна была первая встреча после долгой разлуки, после того, как они считали друг друга погибшими и не воображали опять свидеться когда-либо. Наговорившись вдоволь и рассказав все случившееся с ними после разлуки, Бова и Дружневна возвратились с детьми снова во дворец.

Подводя к Мельчигрии супругу свою и сыновей, Бова королевич почтительно сказал:

— Прекрасная Мельчигрия, рекомендую тебе законную жену мою и детей, которых я считал растерзанными от зверей лютых. Теперь я не могу сочетаться с тобою браком, по причинам весьма уважительным в глазах всякого честного человека. Надеюсь, что и ты сама, как девица разумная, не почтешь этого за обиду себе и не прервешь дружеских связей твоих со мною и семейством моим.

— Так, королевич, — отвечала смущенная Мельчигрия, — слова твои справедливы. Я не виню тебя за твой прекрасный поступок и не ропщу на злую судьбу мою, разлучающую меня с тобой. Я возвращусь на родину мою… но что там ожидает меня! — насмешки, пересуды, стыд и срам. И после этого какой жених будет так великодушен или, лучше сказать, так глуп, что согласится взять меня замуж!

— О! — сказал Бова. — Если тебя, княжна, только это беспокоит, то мы уладим дело как нельзя быть лучше. У меня на примете есть превосходный жених. Он мне друг, человек умный, храбрый витязь, юноша, прекрасный собою; ты его видела здесь, сколько раз разговаривала с ним и часто мне в глаза хвалила ум-разум его, красоту его необыкновенную. И он с своей стороны платит тебе, княжна, тою же монетою: восхваляет тебя до небес, не может налюбоваться тобою и, как я замечаю, очень неравнодушен к тебе.

Потом, обратясь к Тервезу, Бова сказал:

— Милый друг мой, хочешь ли ты принять руку княжны Мельчигрии?

— О! — отвечал, смутившись и покраснев, Тервез. — Это было бы венцом моего блаженства! Но не смею надеяться, чтоб несравненная княжна удостоила назвать меня своим мужем.

— Вот тебе рука моя, благородный витязь! — сказала стыдливо Мельчигрия Тервезу, и облако печали сбежало с лица ее и заменилось светлою радостию.

— А я, — прибавил Бова, — дам жениху и невесте приданое, если только согласится на это моя супруга, потому что то, чем хочу наградить их, принадлежит ей.

— Делай что хочешь, — говорила Дружневна мужу своему, — распоряжайся как знаешь всем моим добром.

— Когда так, — продолжал Бова, — то отдаю вам княжество покойного родителя Дружневны, доброго князя Зензевея Андроновича. Княжеством этим завладел Орлон, тот самый дворецкий, который сыграл со мною славную штуку, заставил меня натерпеться много бед и горя. Но Тервез возьмет у меня войско и постарается непременно выгнать этого негодяя из Андрона и проучить его по-свойски.

Свадьбу Тервеза с Мельчигрией сыграл Бова королевич великолепно, задал пир на весь мир. Гости ели, пили, пировали; музыканты играли; молодежь танцевала; всех пряниками оделяли; и я там был, мед пил, только по усам текло, а в рот не попало.