Лубочная книга

I

Давно тому назад, в незапамятные времена, в некотором царстве, в некотором государстве жил царь на царстве, король на королевстве — на ровном месте, как челнок на берегу. Это будет не сказка, только присказка, а сказка будет впереди, после обеда, поевши мягкого хлеба.

В некотором царстве, далеко отсюда, за океаном-морем, жил-был царь Картаус. Знаменит и славен был царь Картаус между соседними королями, страшен был врагам своим и богатство имел несметное. Золота и серебра да каменьев самоцветных столько у него было, что можно купить индийское царство и персидское государство; а парчи золотой да шелков и бархатов были целые груды, так что кладовые ломились от них. Было у царя Картауса много войска храброго да было еще двенадцать сильных, могучих богатырей, а над теми богатырями самый главный и старший был богатырь князь Лазарь Лазаревич, который доводился царю Картаусу дядей по жене своей Епистимии, прекрасной и добродетельной женщине. Этот дядюшка царя Картауса, Лазарь Лазаревич, славился теперь богатством и мудростью, а в молодости — силой богатырской и храбростью; бывало, выедет в раздольице — чистое поле да как махнет мечом булатным, так сразу десятка три басурман без голов лежат. В то же время он достал себе и супругу, Епистимию прекрасную, чудесным образом. Их было два брата: старший был он — Лазарь Лазаревич, а младший — Иван Лазаревич. Когда стал Лазарь Лазаревич в возраст входить, вздумал его отец женить, и очень долго не могли невесту ему найти: отцу с матерью хороша — ему не нравится; если он сам найдет себе невесту — отцу с матерью не кажется.

Однажды поехал Лазарь Лазаревич в чистое поле да и не возвращался домой. А младшему брату, Ивану Лазаревичу, в это время было всего три года. Погоревали отец с матерью, что пропал Лазарь Лазаревич неведомо куда, и не знают, где искать его.

Годы идут за годами, а Лазаря Лазаревича все нет и нет. Вот уже Иван Лазаревич подрос и говорит отцу:

— Благословите меня, батюшка с матушкой, я поеду искать брата.

— Бог тебя благословит, — сказали родители, — мы тебе не помеха, ступай с Богом!

Оседлал Иван Лазаревич коня богатырского и поехал в чистое поле, в дикую степь — искать своего брата Лазаря Лазаревича. Долго ли, коротко ли он ехал, только видит: в степи раскинут белый шатер. Подъехал Иван Лазаревич к тому шатру, вошел в него и видит: лежит там человек, спит крепким богатырским сном. Хотел Иван Лазаревич убить его сонного, да подумал себе: «Чего ж я его убью сонного, как мертвого. Не честь и не хвала мне, доброму молодцу, а дай-ка лучше я его от сна разбужу да расспрошу его все подробно: чей он такой, откуда и куда путь держит».

Разбудил сонного богатыря Иван Лазаревич, а тот и спрашивает его:

— Чего тебе нужно?

— Мне нужно найти брата своего Лазаря Лазаревича. Не знаешь ли, где он?

— Это я самый и есть Лазарь Лазаревич, — отвечал богатырь, — а ты кто таков?

— А я Иван Лазаревич, брат твой.

И говорит ему брат его, Лазарь Лазаревич:

— Неправда! Иван Лазаревич у нас еще трех лет, в люльке качается.

Отвечает Иван Лазаревич:

— Он сейчас не в люльке качается, а по дикой степи на богатырском коне помыкается, разыскивает брата своего Лазаря Лазаревича.

Тогда Лазарь Лазаревич узнал своего меньшого брата. Сели братья на коней и поехали дальше. Отъехали они далеко; сами на конях приустали, и кони их притупели, шелковые плети приразбили.

— Давай-ка, брат, отдохнем и коней покормим, — говорит Лазарь Лазаревич.

Слезли братья с коней и пустили их на зеленый луг. Старший брат и говорит меньшому:

— Ты, брат, Иван Лазаревич, ляг отдохни, а я пойду по зеленым лугам, не найду ли зайчика или дичи какой; убью — принесу к тебе, мы тут зажарим и поедим.

— Ступай, братец, с Богом, — сказал Иван Лазаревич.

Пошел Лазарь Лазаревич по полю. Подходит к синему морю, там стоит на берегу хижина. Вошел он в хижину, видит: сидит там красная девица, горькими слезами плачет, и перед ней гроб стоит.

— Что ты, красная девица, плачешь? — спрашивает Лазарь Лазаревич.

— Как же мне, добрый молодец, не плакать? Последний час я на белом свете живу! Сейчас вылезет из моря огромный змей и съест меня. Он много народу поел в нашем царстве, и вот очередь дошла до меня. Я — царская дочь Епистимия; мой отец, царь Велемудр, обещал полцарством наградить того, кто победит змея, и меня выдать за него замуж, и вот до сих пор никто не выискался.

— Не плачь, красная девица, — сказал Лазарь Лазаревич, — был бы я жив, будешь и ты жива!

Сказав это, Лазарь Лазаревич лег и уснул крепким сном.

Вот в синем море разбушевались волны, поднялся лютый змей со дна моря; голова у него с огромный пивной котел; вылезает он из моря и идет есть красную девицу. А Лазарь Лазаревич спит крепким сном. В испуге будит его царевна:

— О, Лазарь Лазаревич, проснись! Съест нас с тобою лютый змей!

Спит Лазарь Лазаревич, ничего не чувствует. Горько плачет красная девица над ним, и пала горячая слеза ее Лазарю Лазаревичу на белое лицо и как огнем обожгла его. Проснулся Лазарь Лазаревич и смотрит: лезет лютый, страшный змей в хижину; выхватил он свой острый меч-кладенец, махнул им по шее чудовища и, отрубив ему голову, под камень положил ее. Потом и говорит Лазарь Лазаревич красной девице:

— Вот видишь: я жив, и ты жива!

— Благодарю тебя, Лазарь Лазаревич, буду я твоею женой, и батюшка мой, царь Велемудр, с радостью согласится на это. Поедем мы теперь к нему.

Лазарь Лазаревич согласился на это. Вышел он из хижины, отыскал своего брата и позвал его с собой. И вот они все втроем отправились в столичный город царя Велемудра. Прибыли туда. Лазарь Лазаревич рассказал царю, как он избавил дочь его от страшного змея. Царь Велемудр очень обрадовался, видя дочь свою здорового и невредимою, и благодарил Лазаря Лазаревича. Он тут же, по своему обещанию, наградил его несметными богатствами и справил великолепную свадьбу. Пир продолжался целую неделю; весь народ радовался и веселился.

После свадьбы Лазарь Лазаревич со своею молодою женой, прекрасною Епистимией, и братом, Иваном Лазаревичем, отправился на свою родину, в царство царя Картауса, в котором он уже давно не был. По приезде его туда престарелые родители его и сам царь Картаус были очень рады его возвращению. Царь Картаус тут же упросил его остаться у него на службе и сделал его самым главным над всеми богатырями. И зажил Лазарь Лазаревич с супругою своею Епистимией счастливо и благополучно. По прошествии многих лет родители его и младший брат, Иван Лазаревич, умерли, и остался Лазарь Лазаревич один с своею супругой, в любви которой он находил полное счастие.

Так прожил Лазарь Лазаревич со своей супругой двадцать лет вполне счастливо и благополучно; только одно было у него горе, что не дал им Бог ни единого детища. Вот и стали Лазарь Лазаревич со своею супругой раздавать великие дары по церквам и монастырям, чтобы Господь смиловался над ними и даровал бы им детище, смолоду на утешение, под старость на прокормление, а по смерти на помин души.

Через год родился у них сын, которого они назвали Ерусланом. Родители весьма обрадовались, да и было чему: Еруслан Лазаревич родился таким красавцем, что всем на удивление. Был он такой беленький, полненький, нежный; глазки светло-голубые, волосики на голове русые, кудрявые, — словом, был ребенок на загляденье. Радовался, утешался и пировал с гостями Лазарь Лазаревич. Меду крепкого двести бочек выпили, вина заморского сто бочонков, а пивом и зеленым вином весь простой народ угощался целых три недели: сколько хочешь пей, — душа мера.

Когда кончились все потехи и пированья, Лазарь Лазаревич стал заботиться о том, как бы сынка вспоить, вскормить да уму-разуму научить. Отец ничего не жалел для ребенка: сперва приставил к нему дядек и пестунов, а потом, когда он подрос, приставил мудрых учителей и наставников. А рос Еруслан Лазаревич на удивленье — не по дням, а по часам, и притом отличался замечательною богатырскою силой. Так, еще ребенком шутя разломал он свою колыбель золоченую и перервал все полога над ней крепкие и шелковые.

Когда исполнилось Еруслану Лазаревичу пятнадцать лет, то он на вид казался совсем взрослым мужчиной и был таким красавцем, что, бывало, только бровью поведет или глазком мигнет, то сердце девичье как птичка в клетке забьется; а если взглянет он с улыбкою на любую красавицу девицу, то она, бедная, три ночи глаз сомкнуть не может, все думает, гадает о нем и во сне им бредит. А про удаль его молодецкую да про силу богатырскую и говорить нечего — не было на свете равного ему богатыря. Хаживал он иной раз на широкий двор царя Картауса играть с княжескими и боярскими детьми, из которых одни были ему ровесники, а другие много старше его. Там он, играючи с ними, стал шутить шутки не детские, которые не понравились его товарищам: кого ухватит за руку — у того рука прочь, схватит за голову — голова долой с плеч, а кого ударит слегка ладонью — тот упадет и не дышит.

Вот собрались все князья и бояре, отцы этих детей, и отправились к царю Картаусу с жалобой на Еруслана Лазаревича. Пришедши к царю, они поклонились ему в ноги и говорили такие слова:

— Государь ты наш, царь Картаус! Учини свою милость царскую: есть у тебя дядюшка, князь Лазарь Лазаревич, а у него есть сын — Еруслан Лазаревич: ходит он к тебе на царский двор и шутит шутки с нашими детьми боярскими. Нехороши те шутки: кого ухватит за голову — у того голова прочь, кого ухватит за руку — у того рука прочь, а кого ударит слегка ладонью — тот упадет и не дышит. И мы, государь, много от того кручинимся. Учини, государь, свою милость великую: вышли Еруслана из царства вон или нам позволь удалиться, иначе нам жить невозможно от Еруслана!

Царь Картаус, выслушавши князей и бояр, тотчас же послал гонца за дядею, князем Лазарем Лазаревичем. Получив приказ, князь Лазарь Лазаревич немедленно приехал ко двору царскому, вошел во дворец, низко поклонился царю и сказал:

— Многолетнее тебе здравие, царь Картаус! Как тебя Господь Бог милует и зачем ты изволил послать за мной?

— Любезный дядюшка, князь Лазарь Лазаревич! — отвечал царь Картаус. — Бояре мои и богатыри жалуются на твоего сына, что шутит он с их детьми шутки нехорошие: кого ухватит за руку — рука прочь, кого ухватит за голову — голова долой. Такие поступки мне не нравятся, и сын твой мне не слуга; я своих бояр и богатырей на него не променяю. Удали его из моего царства, чтобы он и на глаза мне не попадался.

Такой приказ сильно огорчил старика Лазаря Лазаревича. Все хорошо знали, что гордый и упрямый царь Картаус не любит повторять два раза одно и то же и не терпит никаких возражений, а потому князь Лазарь Лазаревич не осмелился оправдывать сына и просить за него царя.

— Слушаю, государь, приказа твоего и исполню его, — отвечал он покорно царю Картаусу; потом, поклонившись царю, он вышел и отправился домой.

Когда Лазарь Лазаревич, печально повесив голову, прибыл домой, то был встречен Ерусланом Лазаревичем, который, поклонившись ему, сказал:

— Многолетнее тебе, государь-батюшка, здравие! Что ты так невесел? Или от царя было слово кручинное?

— Дитя мое милое! — отвечал Еруслану отец. — Как же мне не печалиться? У других дети с малолетства на утеху отцу с матерью, под старость на прокормление, а по смерти на помин души; а ты с ранних лет приносишь нам только скорбь великую. Царь Картаус велел тебя, за твои вредные шутки с боярскими детьми, выслать вон из своего царства. Пойдем в палаты к матери и там обдумаем втроем, как с этим делом быть и как поступить.

Пришедши с сыном в комнаты княгини Епистимии, Лазарь Лазаревич рассказал ей подробно все случившееся.

Несчастная мать, услышав нерадостные вести насчет высылки Еруслана, сильно опечалилась и горько заплакала. Князь Лазарь Лазаревич утешал ее и говорил:

— Слезами горю не поможешь. Но времена переходчивы: все перемелется, мука будет. Сына нашего мы непременно должны удалить отсюда, чтобы исполнить царскую волю, а там что будет, то и будет; быть может, со временем царь Картаус и пожелает возвратить его. Но чтобы была возможность нам знать, где находится наш милый Еруслан, и иногда видеться с ним, то я вот что обдумал: есть у меня друг в городе Ордынске, который по дружбе все для меня сделает, а стало быть, и сыну моему не откажет в приюте. Я дам Еруслану много золота, серебра, драгоценных камней и служителей и отошлю его в Ордынск, где мои мастера выстроят ему каменные палаты, в которых он может жить себе спокойно.

Кроткая Епистимия, никогда не противоречившая своему мужу, согласилась на это; но когда спросили Еруслана, нравится ли ему такое желание отца, то он отвечал:

— Любезные родители! Не печальтесь о том, что меня высылают из города; все делается к лучшему. Только прошу вас об одном: не отсылайте меня в Ордынск, а благословите идти на все четыре стороны, куда мне вздумается. Мне давно хотелось в чистом поле погулять, людей посмотреть и себя показать!

Сколько Лазарь Лазаревич и княгиня Епистимия ни уговаривали Еруслана поселиться в Ордынске, но он неотступно просил у них позволения постранствовать по белу свету и, наконец, достиг того, что они согласились исполнить его желание.

— Милый мои сын, — говорил Лазарь Лазаревич Еруслану, — поезжай с Богом в путь-дорогу, только возьми с собою половину моей казны, отроков и любого коня с конюшни.

Еруслан Лазаревич отвечал ему:

— Не нужно мне, батюшка, ни казны твоей, ни отроков. А что касается любого коня, то хоть и много коней на нашей конюшне, да только те кони хороши для других, для меня же ни один не годится, потому что каждый из них, как только я наложу ему руку на хребет, не выдержит моей руки, шлепнется на пол и лежит, словно убитый. Уж я пробовал, и это меня очень огорчает; но, видно, делать нечего, — пойду пешком.

Простившись с отцом и с матерью, Еруслан надел на себя доспехи богатырские, а на голову шлем пернатый и отправился пешком в путь-дорогу. Не взял он с собой ничего: ни золота, ни серебра, ни каменьев самоцветных, ни отроков, а взял только отцовское копье долгомерное, да лук тугой с колчаном каленых стрел, да седельце турецкое, да уздечку тесьмяную с плеткой ременной, да войлочек косящатый.

II

Идет наш богатырь день, идет другой, а на третий к вечеру приходит к морю синему. Уставши от трехдневного пути, лег он отдохнуть на берегу морском; подостлал под себя войлочек косящатый, а под голову положил седельце турецкое и заснул крепким богатырским сном.

Проснувшись рано утром, встал он и начал бродить по песчаному морскому берегу, на котором было множество разной дичи. Еруслан Лазаревич, почувствовав голод, настрелял себе из тугого лука гусей, лебедей и серых утиц. Но как их изжарить? Где взять огня? Но силачу не трудно было достать огня: он вошел к небольшой лесок, набрал там сухого хвороста, потом взял два чурбака и стал тереть их один о другой так крепко, что вскоре они задымились и вспыхнули. Приготовив себе жаркое, Еруслан Лазаревич позавтракал с аппетитом.

Утоляя таким образом каждый день свой голод, Еруслан Лазаревич шел все дальше и дальше по дикому пустынному морскому берегу и вдруг набрел на большую дорогу, которая была пробита в ширину на такое пространство, как хорошему стрельцу перестрелить из тугого лука каленой стрелой, а в длину она шла все прямой линией так далеко, что глазом не окинешь; в глубину же была выбита настолько, что хватало доброму коню по щетку.

Еруслан Лазаревич с изумлением глядел на эту чудную дорогу и думал про себя: «Вряд ли есть на белом свете еще другая такая же просторная дорога. Вся она покрыта следами конских копыт и крепко убита. Кто ездит по ней? Рать ли, сила великая или богатырь какой могучий?»

Вскоре показался на дороге всадник-старик, широкоплечий, плотный собой и коренастый. Он ехал на красивом статном сивом коне и, приблизившись к Еруслану, слез с коня, поклонился ему низко и почтительно сказал:

— Многолетнее тебе здравие, государь Еруслан Лазаревич! Как тебя Бог милует? По своей ли доброй воле зашел ты в эти непроходимые места, или силой волшебной, или ветры буйные занесли тебя сюда?

— Почему ты меня знаешь, старина, и кто ты таков? — спросил Еруслан Лазаревич.

— Как же мне не знать тебя, Еруслан Лазаревич? Ведь я — верный слуга твоего батюшки; зовут меня Ивашкой, а коня моего — Алотягилей. Я — искусный стрелец, сильный боец, а в войске князя считаюсь могучим богатырем.

— Что же ты тут делаешь и чем занимаешься?

— А вот уже тридцать три года, государь мой, Еруслан Лазаревич, я стерегу в заповедных лугах табуны коней твоего родителя. К господину же моему Лазарю Лазаревичу езжу я только один раз в год, на короткое время, чтобы отдать отчет в моей службе и получить жалованье. В приезды мои я видывал тебя в палатах твоего батюшки, а потому-то и знаю тебя. Но расскажи мне, — продолжал Ивашка, — зачем ты сюда пожаловал и почему так печален?

— Пришел я сюда, — отвечал Еруслан, — не столько поневоле, сколько по своей охоте. Хаживал я на царский двор играть с боярскими детьми, да не сумел играть по-ихнему: схвачу кого за руку, а рука либо переломится, либо совсем вырвется вон; схвачу за голову, а товарищ уже без головы лежит и не дышит. Невзлюбил царь Картаус таких шуток и велел выслать меня из царства вон. Винить тут некого: сам заварил кашу, сам буду и расхлебывать. И вот пошел я скитаться по белу свету, — хочу в чужом поле погулять, горького испытать и сладкого повидать. Печалюсь же я не о том, что изгнан из отечества моего, — это горе мне не в горе, — а кручина моя о том, что до сих пор не мог я сыскать по себе коня такого богатырского, который бы мог служить мне.

— Ну, об этом не кручинься, Еруслан Лазаревич, — сказал ему Ивашка, — не тужи: я горю твоему помогу и коня тебе доставлю, только сам не плошай. Есть у меня в табуне лихой вороной жеребец, по прозванью Вихорь; он всем коням конь и будет для тебя хорош. Завтра утром, на восходе красного солнышка, погоню я табуны по этой дороге на водопой ко взморью, вот на ту речку, и ты можешь увидеть Вихря. Не стану тебе описывать его, — это не нужно; стоит тебе лишь взглянуть на него, и ты сразу отличишь его от других. Только смотри не зевай; если ты этого коня не поймаешь завтра, то тебе уж вовек не поймать его и никогда не видать больше.

Еруслан Лазаревич обрадовался, поблагодарил Ивашку за его преданность и добрый совет и, простившись с ним, пошел к берегу, подостлал там себе войлочек косящатый, положил под голову седельце турецкое и лег спать. Но ему что-то плохо спалось, как он ни старался заснуть. До самой утренней зари не смыкал он глаз, все думал да мечтал о коне богатырском, который представлялся в его воображении в самом прекрасном, очаровательном виде.

Стало всходить красное солнышко, и вдали послышался конский топот. «Знать, Ивашка гонит табун коней», — подумал Еруслан Лазаревич и, вставши, взял с собой седельце турецкое, уздечку тесьмяную и плетку ременную да и спрятался под густым развесистым дубом, который находился близ той речки, куда приходили кони на водопой. Действительно, вскоре показался большой табун лошадей, а за ними ехал на своем сивом Алотягилее знакомый уже нам Ивашка.

«Славные кони! — подумал Еруслан Лазаревич, смотря на бегущий к речке табун, — конь коня краше! А где же Вихрь? А, вот и он… Вишь, бежит, что земля дрожит, из ноздрей точно полымя пышет, а глаза будто звезды сверкают, грудь широкая, хоть косую сажень клади, шея крутая — дугой, а волнистый хвост трубой. Что за рост богатырский! Что за стать прекрасная! Что за ход легкий да сильный! А сквозь нежную кожу все жилки так и просвечивают!»

Подбежал Вихрь к устью реки и стал пить воду. Пьет конь водицу студеную, а на скалах орлы скрыжут, встрепенулись и в поднебесье скрылись, а лютые тигры и львы зарычали и в горы попрятались, листья с деревьев наземь посыпались, рыбы на дно морское ушли. Пьет конь водицу студеную и ударил копытом о сыру землю — из земли искры посыпались и синее пламя показалось, в темном бору страшный ветер завыл и повырвал деревья с кореньями.

Напился конь воды досыта и хотел было удалиться, как вдруг выскочил Еруслан Лазаревич из засады, мигом подбежал к коню и ударил его по крутой шее наотмашь кулаком. Силен был этот удар могучий, но Вихрь вынес его и пал только на одно колено. Не теряя времени богатырь схватил коня за гриву косматую и сказал:

— Ну, теперь не вырвешься, летун крылатый, добрый конь! Только мне, молодцу, усидеть и ездить на тебе! Отныне будешь принадлежать мне и служить верно и неизменно!

Вихрь, как бы чувствуя, что нашел по себе хозяина и наездника, стоял смирно, как вкопанный, и без сопротивления допустил надеть на себя уздечку тесьмяную и положить седло.

Оседлавши коня, Еруслан Лазаревич сел на него, а у самого сердце от радости так и прыгает и тает словно воск: рад он радешенек, что добыл наконец коня себе по мысли. Идет Вихрь рысцою неспешною, стопою бредучею, а сив Алотягилей скачет во всю прыть и все-таки поспеть за ним не может.

— Верный и добрый слуга моего батюшки, — сказал Еруслан Лазаревич Ивашке, едучи с ним дорогою, — какое бы мне другое имя дать коню моему, а то название Вихрь мне не нравится?

— Господин мой, Еруслан Лазаревич, — отвечал Ивашка, — может ли холоп прежде господина такому коню имя дать? Как сам изволишь, так и назови его.

— Я назову его, — сказал Еруслан, — Орощ Вещий. А ты, Ивашка, поезжай к моему батюшке, князю Лазарю Лазаревичу, и к матушке моей, княгине Епистимии Велемудровне, отвези им поклон мой, пожелай от меня доброго здравия и скажи им: сын, мол, ваш Еруслан жив и здоров, нашел себе чудного коня богатырского и поехал по белу свету гулять, тоску лютую разгонять, горе тяжкое размыкать, себе ратную славушку храбростью доставать, удальством да смелостью добывать. Ну, прощай, Ивашка, благодарю тебя за услугу!

Сказав это, Еруслан быстро повернул своего Ороща Вещего и полетел быстрее ветра буйного, скорее каленой стрелы, пущенной из лука тугого, и скрылся из глаз Ивашки так скоро, что тот не успел даже шапки снять, чтоб поклониться своему молодому господину.

Чтобы исполнить просьбу Еруслана, Ивашка приехал к Лазарю Лазаревичу и супруге его, Епистимии Велемудровне, и рассказал им подробно, как встретился он с их сыном, как был добыт конь богатырский и что потом Еруслан наказывал сказать им.

Лазарь Лазаревич и княгиня Епистимия были чрезвычайно рады, получив известие о сыне, и Ивашку за эту услугу наградили дорогими подарками и с честью отпустили в поле на обычную службу его.

Между тем Еруслан Лазаревич долго ехал путем неведомым, дорогою неизвестною; ехал, должно полагать, месяца два либо три и наехал наконец на рать-силу великую, которая лежала вся побитая на обширном поле. Везде валялись трупы человеческие и конские, всюду были разбросаны колчаны, латы, стрелы, копья, мечи и щиты. Глубокое безмолвие и тишина царствовали на всем пространстве поля. Еруслан, при виде этой долины смерти, остановился в изумлении и потом громко воскликнул:

— Есть ли в этой рати кто-нибудь жив человек?

И вот из груды мертвых тел поднялся один воин, подошел к богатырю и сказал:

— Кто ты, витязь, и что тебе надобно?

Еруслан Лазаревич сказал свое имя воину и просил его рассказать ему, чья это рать-сила побитая и кто ее побил.

— Господин Еруслан Лазаревич, — отвечал воин, — эта рать-сила великая князя Феодула, по прозванию Змиевида, а побил ее Иван, русский богатырь. А за что побил — выслушай. У князя Феодула Змиевида есть прекрасная дочь, княжна Кандоула. Она крепко любит богатыря Ивана, и он тоже любит ее; но отец ее ни за что не хочет согласиться на их брак. Оскорбленный витязь и мстит теперь князю Феодулу и хочет все его войско побить, самого в плен забрать, а дочь взять себе в супруги.

— А где можно мне отыскать этого Ивана, русского богатыря? — спросил Еруслан Лазаревич.

— Ох, далеко он отсюда, господин мой, — отвечал воин, — и вряд ли тебе догнать его, потому что конь у него — диво дивное, так быстро летает, что перескакивает с горы на гору, копытами холмы выметает, по земле делает страшные рытвины, поднимается выше леса стоячего, задевает за облака ходячие. В какую сторону он поехал, я не знаю; но объезжай поле, — увидишь по конскому следу, куда надобно ехать.

Еруслан Лазаревич тотчас же поехал по бранному полю и скоро напал на желанный след, по которому и пустил во всю прыть своего Ороща Вещего.

Много верст проскакал наш витязь и наехал наконец на другую рать-силу великую, которая также лежала вся побитая на обширном поле.

— Кто есть тут жив человек? — закричал Еруслан Лазаревич громким голосом, огласивши всю необъятную безмолвную окрестность.

И вот из груды мертвецов встал один раненый воин и спросил:

— Что тебе, храбрый витязь, надобно?

— Чья эта рать-сила побитая и кто ее побил? — спросил Еруслан Лазаревич.

— Рать эта, храбрый витязь, принадлежит князю Феодулу Змиевиду; а побил ее Иван, русский богатырь, и за то побил, что князь Феодул не отдает за него свою дочь Кандоулу.

— Скажи мне, воин, далеко ли теперь этот Иван-богатырь?

— Ох, далеко он отсюда, храбрый витязь, верст за тысячу будет; но ты скоро догонишь его и, пожалуй, победишь: я вижу, что конь коня лучше, молодец молодца удалее.

И поехал Еруслан Лазаревич дальше; и ехал он долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, — скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, скоро бабушка блины печет, да опару долго ставит, — подъехал он наконец к белому шатру полотняному с золотою маковкой, у которого стоял статный конь буланый и ел пшеницу белоярую, насыпанную на белое как снег полотно. Еруслан слез со своего коня и припустил его к тому корму. Буланый конь, должно быть, испугался Ороща Вещего и отошел прочь.

Входит Еруслан Лазаревич в шатер белополотняный и видит: спит там крепким сном добрый молодец, Иван, русский богатырь. Не желая тревожить глубокого сна его, наш усталый витязь тоже лег в шатре и заснул спокойно богатырским сном, как будто у себя дома. Вскоре Иван, русский богатырь, пробудился и, не заметив незваного гостя, вышел вон из шатра. Он очень удивился, увидев, что чужой конь ест белоярую пшеницу, а его конь далеко отогнан в поле и щиплет траву-мураву.

Вошел опять Иван, русский богатырь, в полотняный шатер свой, увидал молодого незнакомца, спящего мертвецким сном, и в гневе хотел тут же предать его смерти, но потом одумался и сказал сам себе: «Не велика мне честь и не хвала доброму молодцу сонного человека изрубить: сонного убить — все равно что мертвого заколоть».

— Вставай, дерзкий! — крикнул Иван-богатырь, подошедши к Еруслану и будя его, — вставай! Да знай, что твое пробуждение не будет тебе во спасенье. Зачем коня моего от пшеницы отогнал, своего же к чужому корму припустил, а сам пришел сюда незваным-непрошеным и развалился здесь, как дома на печи? Не по себе, брат, товарища задеваешь! Иль ты не знаешь, с кем шутишь? Со мной шутки плохие: я, брат, за дерзость такову живо голову сорву!

Проснулся Еруслан Лазаревич и с недоумением посмотрел на Ивана, русского богатыря. Ему показалось очень удивительным, за что Иван, русский богатырь, на него сердится, и он сказал ему:

— Не следует добрым людям встречать гостей бранными словами, а, напротив, должно бы принимать ласково: прежде всего напоить, накормить да и спать уложить, а потом и спросить: кто ты таков и куда едешь, куда путь-дорогу держишь? А после того, если хочешь, можно и в чистом поле потешиться. Теперь я отдохнул у тебя, но мне хочется пить, и я, как гость, прошу тебя сходить за водой и дать мне напиться.

— Как! — вскричал, рассердившись, Иван-богатырь, — так я тебе, молокососу, стану подавать пить! Ты должен служить мне и подавать пить! Я князь во князьях, богатырь в богатырях и не намерен служить какому-нибудь худородному бобылю или казаку безродному!

— Я твой гость, и поэтому тебе следует воду черпать и мне подавать, — сказал Еруслан Лазаревич. — Ты, еще не поймавши птицу, хочешь щипать ее, не узнавши добра молодца, хулишь его; я не бобыль и не казак простой, а роду хорошего, происхождения высокого; я из царства Картаусова, сын славного князя и могучего богатыря Лазаря Лазаревича, а зовут меня Ерусланом. А кто из нас князь во князьях и богатырь в богатырях — об этом еще бабушка ворожила да надвое положила. Стыдно тебе будет, когда я, молокосос, да твой старый меч иззубрю! Ты князь во князьях и богатырь в богатырях, когда в шатре своем сидишь, а когда в чистом поле, то ты зверь кровожадный, а не богатырь, потому что много проливаешь крови неповинной… Впрочем, что же нам праздно речи разводить? Это все равно что горох к стене лепить; а лучше на деле доказать — в чистом поле потешиться да силами померяться. Только прежде подай мне напиться, как твоему гостю; а если ты этого не сделаешь, то я во всех царствах разнесу молву, что ты забыл святое правило гостеприимства: голодного накормить, жаждущего напоить и странствующего в дом принять… У нас так не водится…

Тогда Иван, русский богатырь, берет свой золотой кубок, черпает в него ключевой воды и подает пить своему гостю.

Напившись воды, Еруслан Лазаревич проговорил:

— Ну, теперь, если хочешь, отправимся в чистое поле свои силы попытать и на деле доказать, кто из нас князь во князьях и богатырь в богатырях!

Тут Иван, русский богатырь, и Еруслан вышли из шатра, сели на своих добрых коней и поехали в чистое поле потешиться да силами померяться. Иван, русский богатырь, скакал во всю лошадиную прыть, а Еруслан Лазаревич ехал тихо, стопой бредучею, и слегка ударил своего коня по крутым бедрам, и конь его Орощ Вещий мигом догнал и опередил Ивана, русского богатыря. И вот они стали съезжаться.

Не туча с тучей в небе сходится, не два сокола слетаются, не два могучие орла дерутся, и не лев со львом грызутся, — то два могучие богатыря в чистом поле съезжаются, друг на друга нападают, на копьях потешаются. От сильных могучих ударов сыплются яркие искры из лат, вся окрестность оглашается громом, вихрь поднимается, с деревьев листья посыпались, птицы за облака полетели, на небе луна дрогнула.

«Не дай мне Бог всякого человека убить моим копьем — острым концом», — думает Еруслан Лазаревич, и повертывает копье тупым концом, и ударяет своего доброго коня по крутым бедрам.

И вот разъехались снова два противника и понеслись друг на друга, как стрелы летучие, как бури могучие, и нанесли удары копьями один другому в грудь, прямо против ретивого сердца. Еруслан Лазаревич даже и не покачнулся в седле; но Иван, русский богатырь, вылетел из седла, как овсяный сноп, и выронил из руки копье, сильно погнувшееся от удара в панцирь богатырский; а Орощ Вещий наступил копытом на доспешное ожерелье Ивана-богатыря и притиснул его к сырой земле.

Тогда Еруслан Лазаревич оборачивает свое копье острым концом и говорит такое слово:

— Князь Иван, русский богатырь, смерти или живота хочешь?

— Прежде этого у нас с тобой брани не было, — сказал Иван, русский богатырь, — и вперед никогда не будет. Будь великодушен, храбрый витязь, не предавай меня смерти, а оставь в живых! Прежде я думал, что на белом свете нет мне равного по силе и храбрости богатыря, а теперь вижу, что нашла коса на камень: я побежден и чистосердечно признаю твое первенство над собою.

Тут Еруслан Лазаревич слезает со своего доброго коня, поднимает Ивана, русского богатыря, за могучие руки, дружески целуется с ним, прижимает его к сердцу ретивому и называет его своим достойным братом. Потом сели они на добрых коней своих, и поехали вместе в бел шатер, и припустили добрых коней к одному корму, к пшенице белоярой, а сами пошли в бел полотняный шатер и начали пить, есть и веселиться.

Во время этой пирушки, когда Еруслан Лазаревич стал навеселе, он сказал своему названому брату:

— Государь мой, братец, князь Иван, русский богатырь! Ездил я по чистому полю и наехал на две рати побитые; скажи, пожалуйста: не ты ли побил эти рати несметные и за что побил?

— Любезный брат мой, Еруслан Лазаревич, — отвечал Иван, русский богатырь, — эти две рати великие точно побиты мною и принадлежат князю Феодулу Змиевиду. А побил я их за то, что этот гордый князь не хочет выдать за меня свою дочь, прекрасную Кандоулу, которая — будь между нами сказано — очень рада быть моею женою, если бы только изъявил на это согласие родитель ее. Но так как он не хочет сделать этого по доброй воле, то я заставлю его сделать это поневоле. Завтра у меня с ним будет окончательное побоище: или я паду в битве, или же все войско Феодула уничтожу, а его самого возьму в плен и заставлю дать согласие на брак. Прошу тебя, милый братец, поедем со мной завтра, и ты посмотришь, как я сумею переведаться с моим противником. Мне очень приятно, что ты будешь свидетелем моей храбрости и силы богатырской.

Еруслан Лазаревич отвечал ему на это:

— Милый братец! Мне очень было бы приятно погулять у тебя на свадьбе, но смотреть, как ты будешь убивать людей, мне очень неприятно. Зачем это проливать кровь неповинную?.. Довольно, кажется, и того, что ты уж побил две огромные рати; к чему же еще?.. Не лучше ли жить в ладу и согласии? Ведь тебе было бы неприятно, если бы кто-нибудь вздумал тебя убить; так какое же имеешь ты право убивать других? Иль ты не знаешь, что нельзя делать другим того, чего себе не желаешь?

— А как же мне быть, если он не соглашается? — спросил Иван, русский богатырь.

— А по-моему, вот как, — сказал Еруслан Лазаревич. — Тебе следует поехать к Феодулу, да не побивать его войска, а прямо приехать к нему лично и ладком с ним потолковать и убедить его хорошенько; ведь он уж видел, что дракой ничего хорошего не сделаешь, и он, наверно, понимает, что ты у него можешь все войско побить, а толку опять не выйдет, только праздно народ сгубишь; да за что же? Чем народ виноват? Когда ты ему все порядком растолкуешь, он непременно поймет и согласится на ваш брак.

Иван, русский богатырь, послушал Еруслана Лазаревича и решился последовать его сонету. Долго еще после того, почти за полночь, продолжалась беседа двух названых братьев; наконец, наговорившись вдоволь, они легли спать. А на другое утро они встали до восхода солнечного, оседлали своих добрых коней и отправились вместе к княжеству Феодула.

Подъехав к столице князя Феодула, Иван, русский богатырь, остановился в лугах заповедных и крикнул громким голосом, как бы вызывая на битву своего противника; а Еруслан Лазаревич между тем спрятался невдалеке под дубом, который своими развесистыми ветвями совершенно закрыл его, не мешая, впрочем, видеть все происходившее на поле.

Услышав вызов, Феодул велел трубить в бранные рога и собрал огромное число войска, которое и вышло из города под предводительством самого князя Феодула.

Увидев идущего на него неприятеля, Иван, русский богатырь, взял в одну руку щит, а в другую копье долгомерное и, выкинув над головою коня белый флаг, что означает мирные переговоры, быстро понесся навстречу самому князю Феодулу. Подъехав к князю, Иван, русский богатырь, сказал ему:

— Послушай, князь, зачем нам враждовать между собой, зачем праздно губить народ? Не лучше ли покончить нам миром, по-хорошему? Ведь ты знаешь, что я уже побил у тебя две рати, а толку никакого не вышло; и дальше все то же будет: будем драться, и я опять побью у тебя все войско, самого тебя в плен заберу, а княжну Кандоулу все-таки возьму за себя замуж. А что я непременно побью у тебя все войско, — это ты и сам хорошо знаешь, — я уже доказал тебе это прежними битвами, да, кроме того, у меня есть еще названый братец Еруслан Лазаревич, который сильнее меня в десять раз; если, в случае чего, он поможет мне, и тогда уже тебе ни за что не устоять: княжна Кандоула все-таки будет моею женою. Но я говорю, какой же из этого будет толк? За что мы будем праздно губить народ? Чем он виноват? Не лучше ли покончить нам любовью да миром? Разве враждой весь свет стоит? Ты подумай-ка об этом, князь!

Выслушав эти слова, князь Феодул крепко призадумался. В это время подъехал к ним и Еруслан Лазаревич.

А Иван, русский богатырь, продолжал:

— Послушай, князь Феодул, не упорствуй, не губи понапрасну ни в чем не повинный народ, согласись отдать за меня дочь свою, прекрасную Кандоулу Феодуловну, которую я люблю больше жизни, больше всего на свете! А иначе твое упорство ни к чему хорошему не поведет.

Видя мужественную фигуру и смелый, орлиный взгляд Еруслана Лазаревича и сознавая всю справедливость слов Ивана-богатыря, князь Феодул, снисходя к его просьбе, на все соглашается и, после небольшого раздумья, решается назвать своим зятем Ивана, русского богатыря. После этого они все втроем приезжают во дворец князя Феодула. Здесь князь Феодул прежде всего отправляется к дочери своей Кандоуле, чтобы обрадовать ее своим согласием на брак ее с Иваном-богатырем. Потом он берет ее за руку, выходит к гостям в богатую палату и тут же соединяет руку Кандоулы с рукою ее жениха. Княжна Кандоула очень этому обрадовалась. Потом они все вчетвером сели за трапезу, стали веселиться, пир пировать, велели музыке играть. Во время пира Иван, русский богатырь, будучи в восторге от прелестной Кандоулы, сказал своей невесте:

— Прекрасная и любезная моя княжна Кандоула Феодуловна, скажи нам, пожалуйста: есть ли на белом свете какая красавица краше тебя?

— Что я за красавица! — отвечала скромно Кандоула. — Разумеется, есть на белом свете много девиц и краше меня. А только слыхала я вот что. Далеко отсюда, все надо ехать прямо на восток, стоит в поле бел шатер, а в том шатре три красавицы, которым будто нет подобных во всем белом свете. Они — дочери князя Бугригора; старшую из них зовут Продорой, вторую — Табубригой, а младшую — Легией. Меньшая, говорят, так хороша, что ни в сказке сказать, ни пером описать, ни красками нарисовать. Где мне сравняться с Легией! У нее и служанки-то лучше меня!

Иван, русский богатырь, всей душой любя свою Кандоулу, не мог допустить, чтобы была где-нибудь красавица лучше его невесты, а потому, не говоря ни слова более о красоте, он продолжал:

— А еще спрошу я тебя, моя несравненная невеста, Кандоула Феодуловна, скажи нам: есть ли на белом свете какой богатырь сильнее, могучее и храбрее любезного моего брата Еруслана Лазаревича?

— Слыхала я, — отвечала княжна Кандоула, — что близ индийского царства стоит на дороге могучий богатырь, по имени Ивашка, а по прозванию Белая Епанча — сорочинская шапка. Этот Ивашка служит у индийского царя Далмата и стережет его царство тридцать три года; рассказывают, что мимо этого могучего сторожа-богатыря никакой человек жив не прохаживал, ни один силач-богатырь не проезживал, даже ни один зверь не прорыскивал и ни одна птица не пролетывала. Но кто храбрее и сильнее — Ивашка или Еруслан Лазаревич, — об этом я сказать не могу, потому что они силами не мерялись.

Выслушав этот рассказ княжны Кандоулы, Еруслан Лазаревич возымел сильное желание увидать тех дивных красавиц, трех дочерей князя Бугригора, о которых она говорила, и затем свидеться и попытать своей силы с богатырем Ивашкой — Белой Епанчой, сорочинской шапкой.

III

По окончании пира Еруслан Лазаревич, простившись с Иваном, русским богатырем, с княжною Кандоулою и отцом ее и пожелав им всем счастливо оставаться — жить да поживать да добра наживать, — отправился в путь-дорогу. И поехал он прямо на восток, чтобы посмотреть сперва дивных дочерей Бугригора, а оттуда думал проехать и к Ивашке-богатырю.

Вот идет Еруслан Лазаревич путем-дорогою, поспешает, а сердце у него что-то неспокойно — щемит и ноет, точно какую невзгоду чует. «Еду я, — думал он, — в дальние страны, на дело ратное, на побоище смертное с Ивашкой; буду жив или нет — не знаю; а с родителями своими не простился, благословения не получил. Еду я в далекие страны посмотреть трех девиц, красоты неописанной, и, — как знать? — может быть, какая-нибудь из них мне и понравится, и я пожелаю вступить с ней в законный брак, а у родителей своих опять-таки благословенья и совета не попросил. Дай-ка отправлюсь я прежде в Картаусово царство, — повидаюсь там с батюшкой и с матушкой».

Как задумал Еруслан Лазаревич, так и сделал. Он повернул коня и прямо отправился на родину в царство Картауса. Ехал он быстро несколько дней, а однажды рано утром, пред восходом солнечным, Еруслан Лазаревич увидал издали свою родину, и сердце его забилось сильнее при мысли о скором свидании с родителями. Но что это впереди? Уж не обманывают ли его глаза?.. Перед столицей царя Картауса белеются в поле шатры, а на лугах пасутся стреноженные кони. Не догадался бы он сам никоим образом об этом, если бы не попался ему навстречу старик, нищий-калека, которого и стал он спрашивать:

— Скажи мне, старичок почтенный, чьи это шатры белеются в поле?

— Шатры эти, храбрый витязь, принадлежат князю Даниилу Белому. Он подступил под город с тремястами тысяч войска и хочет все владения царя Картауса себе присвоить, войско его все побить, а его самого с двенадцатью богатырями и Лазарем Лазаревичем в полон взять и отвести в свою землю.

— А была ли битва между ними? — спросил Еруслан Лазаревич у старика.

— Была, храбрый витязь! Тому две недели было страшнее побоище, — отвечал нищий, — и царь Картаус потерпел поражение и заперся с остальным войском в городе. Хотел было князь Даниил Белый взять город приступом, да стены очень крепки, а потому и решился ждать, пока сами осажденные принуждены будут сдаться голодом.

При таком печальном известии Еруслан Лазаревич запылал справедливым негодованием, закипела в нем кровь молодецкая, раззуделась рука богатырская. Желая защитить невинно пострадавших, не хотел он напасть врасплох на спящих неприятелей и порубить их; затрубил громко в бранный рог, вызывая с собой на битву. Услышав звук бранного рога, весь вражеский стан встрепенулся и поднялся. Все в тревоге уселись на коней своих и были готовы встретить нападение.

Не ясен сокол из поднебесья налетает на робкую птицу, на диких гусей, белых лебедей и серых утиц, а налетает то Еруслан Лазаревич, могучий богатырь, на сильное воинство татарское князя Даниила Белого, басурмана. Волнуясь, хлынули татары на смелого и храброго витязя, загикали, заорали, старались своими дикими криками напугать и устрашить его; но не на того, видно, напали. Перед мощной рукой Еруслана скоро дрогнула татарва и побежала нестройными толпами. Но вот, опомнившись немного, она опять бросилась на него с новой силой, и пошел работать меч богатырский без устали; махнет он направо — целая улица врагов лежит мертвая; махнет налево — пролегает другая, и с переулками. Но не только мечу богатырскому, а и копью долгомерному, и коню Орощу Вещему было тут вдоволь работы. Остро и крепко было это копье в искусной и сильной руке Еруслана, и не любило шутить оно с врагом: что ни раз — то нанижет десятка два басурманов. А дивный конь Орощ Вещий, как верный слуга своему хозяину, помогал ему всеми силами: напирал своей широкой грудью на злых татар, грыз их зубами, топтал сильными ногами, и уничтожили они таким образом много тысяч вражеского воинства. Не прошло и двух часов времени, как вся почти рать-сила великая была побита и рассеяна и сам князь Даниил Белый был ранен и взят в плен.

— Ну, князь Даниил Белый, чего желаешь: смерти или живота? — спрашивал Еруслан Лазаревич у хана татарского, подняв над головой его грозный меч.

— Не предавай лютой смерти, храбрый витязь, а оставь меня в живых, — взмолился князь Даниил Белый.

— А будешь ли ходить незваный, непрошеный в чужое царство?

— Никогда этого не будет!

— Запретишь ли ты своим детям, внукам и правнукам нападать на царство Картауса?

— Зарок дам и детям, и внукам, и правнукам.

— Поклянись в этом!

И поклялся князь Даниил Белый, призывая своего пророка Магомета в свидетели, что ни он сам, ни дети его, ни внуки, ни правнуки не будут ссориться с царями родины Еруслановой и ходить на них войной.

— Ну, смотри, князь, держи свое клятвенное слово крепко и нерушимо, а не то в другой раз я так дешево с тобой не разделаюсь, — сказал Еруслан Лазаревич князю Даниилу Белому и отпустил его с оставшимся войском в свои земли татарские, а сам поехал в родной город.

Когда Еруслан Лазаревич приблизился к городу, то отворились городские ворота, и сам царь Картаус с двенадцатью богатырями и дядей своим, князем Лазарем Лазаревичем, в сопровождении войска и множества народа, при торжественных звуках военной музыки, встретил победителя и оказал ему великие почести. Еруслан Лазаревич слез со своего коня богатырского, низко поклонился царю и сказал:

— Прости великодушно, государь Картаус, что я не исполнил в точности твоего приказа и осмелился предстать пред твои очи ясные. Не гневайся, государь, на мое прежнее детское поведение и перемени гнев на милость: позволь повидаться мне с родителями своими и провести несколько дней в столице твоего царства.

Тогда царь Картаус сказал Еруслану:

— Прекрасный и храбрый витязь, достойный сын достойного отца! Ты, наш избавитель, — и просишь прощения? Не только прощения достоин ты за свой подвиг, а и наград великих. Но чем я награжу тебя? Все награды, какие только могу я дать тебе, будут ниже заслуг твоих. Прошу забыть ту обиду, какую я причинил тебе, изгнавши из моего государства. Отныне живи здесь с родителями своими, бери во владение любой город с пригородами и красными селами; казна моя открыта тебе всегда; если пожелаешь, я отдам за тебя дочь мою; первое место твое против меня, другое подле меня, а третье — где сам пожелаешь.

Еруслан Лазаревич на это скромно отвечал:

— От души благодарю тебя, государь, за твои великие милости. Остаться навсегда здесь я пока не имею желания, потому что душа моя рвется на простор, постранствовать по белу свету. А к почестям и богатству я не привык и не ищу их; а жениться мне еще рано, хотя я и считаю за великую честь и счастие назваться мужем твоей прекрасной дочери.

Царю Картаусу было очень неприятно, что Еруслан Лазаревич, такой славный и могучий богатырь, отказывается служить ему и быть надежной опорой и сильным защитником его владений. Но делать было нечего: насильно мил не будешь и силой да неволей ничего хорошего не сделаешь.

После этого Еруслан Лазаревич вместе с отцом своим отправился прямо в палаты к матери своей, княгине Епистимии. Там произошла трогательная встреча матери с любимым сыном, которого она уже не чаяла больше и в живых видеть. Затем начались великолепные радостные пиры в палатах Лазаря Лазаревича по случаю возвращения храброго и любимого сына. А потом начались также веселые и шумные пиры во дворце царя Картауса по случаю избавления от угрожавшей им опасности от неприятеля, которого так смело и неожиданно отразил Еруслан Лазаревич. Все эти пиры и празднества продолжались с лишком два месяца, и на всех пирах и празднествах самым первым и дорогим гостем был храбрый Еруслан Лазаревич с отцом своим и с матерью Епистимией.

По окончании всех этих торжественных пиршеств и ликований Еруслан Лазаревич привел наконец в исполнение то, зачем он приехал к родителям: он испросил благословение у отца и матери, повеселился вдоволь, поел хлеба и соли отцовской и княжеской, погостил довольно в дому своем родительском и стал собираться опять в путь-дорогу.

— Сын мой возлюбленный, — говорил ему Лазарь Лазаревич, — хорош ты и пригож, могуч и славен, и я тобой весьма доволен, что ты не посрамил нашего знатного богатырского рода; только сокрушает меня разлука с тобой. Вот я уже становлюсь стар, силы начинают изменять мне, царь Картаус тоже плох здоровьем, а двенадцать наших богатырей и дряхлы и хилы, совсем почти выбились из силы. Найдутся опять лихие враги, придут они к нам, государство наше завоюют, воевод и бояр смерти предадут, меня же с государем и богатырями в полон возьмут, а ты нас и защищать не будешь. Не оставляй нас сиротами беззащитными, ведь не сыщешь краше той земли, в которой твоя родина, где живут близкие и милые сердцу. Просиял ты нам как красное солнышко, обогрел и утешил нас на старости — и опять скрываешься от нас, как солнышко за тучи черные, громовые!

— Государь мой, батюшка, — сказал в ответ Еруслан Лазаревич, — лютых врагов пока нет еще, так что же мне дома делать? Не пристало сильному витязю сложа руки сидеть, дома на покое проживать, а пристало храброму с мечом воевать. Не могу я оставаться дома, душа так и рвется на простор из груди молодой и зовет молодца в поле чистое, на раздольице широкое. Постранствую по белу свету, насмотрюсь диковинок, поучусь уму-разуму и скоро опять вернусь к вам и останусь тогда навсегда с вами доживать свой век спокойно.

Сколько ни уговаривал отец Еруслана, сколько ни упрашивала мать, чтобы он не уезжал от них, — Еруслан все настаивал на своем и просил их убедительно не удерживать его; наконец, старики, скрепя сердце, согласились благословить сына, потом со слезами простились с ним, и он отправился в путь-дорогу.

Вот едет Еруслан месяц, едет другой и третий, все прямо на восток, и вдруг наезжает на белый полотняный шатер, раскинутый в чистом поле среди зеленого луга. В этом самом шатре жили те три красавицы, дочери Бугригора, о которых рассказывала дочь князя Феодула, прекрасная Кандоула. Они в это время сидели за ручной работой: одна плела золотые кружева, другая вышивала серебром и золотом по бархату, а третья низала крупный жемчуг. Все они были девицы прекрасные, но Легия несравненно краше своих старших сестер. Красоты ее невозможно ни в сказке сказать, ни пером описать: все в ней было верх совершенства. Еруслан Лазаревич слезает с коня богатырского и входит в бел шатер; помолился он Богу, взглянул на красавиц — и остолбенел от великого дива и изумления: такой дивной красоты он не только наяву, но даже и во сне никогда не видывал и вообразить не мог. Девушки, увидав вошедшего к ним витязя, встрепенулись, как птички, испугались и, по девичью обычаю, разахались, засуетились, думали бежать, да остановились, хотели не глядеть, да невольно загляделись.

Оправившись от первого впечатления, Еруслан Лазаревич весело и даже шутливо сказал им:

— Любезные сестрицы, красные девицы, работать мастерицы, сердечные пагубницы, чего вы меня испугались? Небось я не медведь и вас не съем, сердца неволей не возьму, а если есть из вас моя суженая, так я ей буду ряженый.

Тогда Легия, услышав ласковые, миролюбивые речи юного прекрасного витязя, внушавшего невольно к себе доверчивость, встала из-за работы, подошла к нему, и, закрасневшись, взяла его за руку, и сказала:

— Добро пожаловать, добрый молодец! Царь ли ты царевич, король ли королевич или князь княжевич — я не знаю, а вижу, что ты добрый человек, пришел к нам ласковым гостем, то и прием тебе будет приветливый, — угостим, чем Бог послал.

Еруслан Лазаревич сказал им свое имя и объяснил, кто он таков. После этого сели они все вчетвером за стол, стали пить, есть, прохлаждаться, разговоры задушевные вести. А красные девушки-служанки служили им и перешептывались между собою: «Что за молодец! Как он хорош, как ласков да приветлив, не то что охреян какой-нибудь, который думает сердце девичье силой взять, чего от начала света и не слыхивано!»

После обеда Еруслан Лазаревич предложил дочерям князя Бугригора, не желают ли они прогуляться с ним по зеленому лугу. Две старшие сестры, Продора и Табубрига, отказались от этого предложения, желая отдохнуть, а меньшая охотно согласилась и пошла гулять со своим гостем. Во время прогулки Еруслан разговорился с Легией о том и о сем и, между прочим, спросил ее:

— Любезная и прекрасная княжна, Легия Бугригоровна, неужели есть на свете красавица лучше тебя? Мне думается, что нет и быть не может!

— Государь мой, Еруслан Лазаревич, — отвечала Легия, — что я за красавица? Мало ли на белом свете есть девиц и лучше, и краше меня! Вот в городе Дебрии у князя Вахрамея есть дочь, прекрасная княжна Анастасия, такая дивная красавица, что я перед ней как темная ночь перед днем. Много душистых цветов в зеленом саду, много ясных звезд на лазурном небе, но прекраснее всех цветов — роза душистая, а всех звезд яснее — солнце красное, так и всех дев милее — Анастасия прекрасная. Очи у нее — что звезды ясные, а ланиты — розы огневые; идет княжна — точно лебедь плывет: где ни станет — травка зеленеет, цветы расцветают; говорить ли начнет — точно реченька журчит; посмотрит — рублем подарит. Днем она свет Божий затмевает, а ночью землю освещает; у нее на косе будто месяц блестит, а во лбу как бы звезда горит.

Еруслан Лазаревич выслушал это со вниманием; потом рассказал ей о себе, о своих славных богатырских подвигах и опять спросил ее:

— Скажи мне, княжна Легия, есть ли кто на белом свете сильнее и храбрее меня?

Легия поглядела на него пристально и, закрасневшись, отвечала ему:

— Слыхала я, есть у царя Далмата один могучий богатырь, зовут его Ивашка, а по прозванью Белая Епанча — сорочинская шапка. Стоит он под индийским царством, которое стережет уже тридцать три года, и так могуч и силен, что мимо его не смеет ни один богатырь проехать, ни зверь пробежать, ни птица пролететь. Не видала я сама храбрости твоей, хотя и слыхала о ней, но мне почему-то кажется, что Ивашка не устоит против тебя.

Еруслану Лазаревичу весьма понравился этот ответ. Возвратившись с Легией в шатер, Еруслан Лазаревич простился с ней и с сестрами ее. Он уже сел на коня и хотел ехать, но остановился, увидав Легию, вышедшую к нему из шатра.

— Вот ты уезжаешь, а того не скажешь, когда опять навестишь меня! — сказала она ему; сама вздохнула, и две алмазные слезинки выкатились из глаз ее, — видимо, ей жаль было расстаться с юным прекрасным витязем.

Тогда Еруслан Лазаревич наклонился к ней так низко, что уста его почти коснулись алой щеки ее, и сказал ей на ухо шепотом, как будто боялся, чтоб птицы небесные не подслушали и буйные ветры не разнесли слов его:

— Не тужи, красная девица, не печалься, быть может, я скоро-скоро вернусь к тебе.

Сказавши это, Еруслан Лазаревич быстро повернул своего коня и помчался во весь опор по дороге к индийскому царству. Легия долго еще стояла у шатра и смотрела в туманную даль за уезжающим от нее витязем. Наконец, он скрылся из глаз ее; она глубоко вздохнула и подумала: «Долго придется мне ожидать тебя, прекрасный юноша, долго и напрасно мои вздохи будут лететь к тебе. Если бы я полюбилась тебе, то наверно бы ты остался здесь и назвал бы меня своей супругой; но, видно, я, бедная, не пришлась тебе по сердцу; видно, я тебе не суженая, а ты мне не ряженый».

Вот едет Еруслан Лазаревич, близко ли, далеко ли, долго ли, коротко ли, — скоро сказка говорится, да дело мешкотно творится. На пути его солнышко печет, частым дождичком сечет, да которое небо его вымочит, то же и высушит. Настанет темная ночь, зажгутся в небе звезды ясные, он ляжет на шелковой мураве, под теплым одеялом — темной глубокой ночью, под широким пологом — небесным сводом с частыми звездами. Настанет утро — он встанет, вскочит на борзого коня да и пошел скакать все дальше и дальше, все ближе и ближе к цели своего путешествия. Таким образом он ехал с лишком два месяца, а сколько верст проехал — неизвестно, потому что как Орощ Вещий начнет походчее шагать, то ни одному счетчику верст не успеть сосчитать, хоть лоб расшиби! Вот, наконец, и столица индийского царства показалась вдали на отлогом скате высокой горы. Она раскинута была так широко и далеко, что глазом не окинешь. «Что за притча такая? — думал Еруслан Лазаревич. — Кажись, индийское царство началось, а Ивашки видом не видать и слухом не слыхать. Куда же он девался? Сам ли умер, или кто-нибудь зашиб его до смерти? А вот, должно быть, и он, что стоит у белого шатра, опершись на длинное копье, и, кажется, дремлет. Так и есть, это Ивашка! Я узнаю его по шапке сорочинской и белой епанче. Славный молодец! Какой дюжий, плечистый да рослый! На вид вполне хорош, каков-то на деле?»

Неслышным шагом, по мягкой зеленой мураве, подъехал Еруслан Лазаревич к дремавшему богатырю, ударил его плетью по шапке и сказал:

— Я думаю, можно тебе и лежа выспаться: добрые сторожа стоя не спят!

Проснувшись от удара плетью и увидав пред собой незнакомца, Ивашка сердито спросил:

— Кто ты таков и как тебя по имени зовут? Откуда ты едешь и какого отца и матери сын?

— Я еду из царства Картаусова, — отвечал ему Еруслан Лазаревич, — а сын я славного богатыря князя Лазаря Лазаревича и матери, княгини Епистимии, а зовут меня Ерусланом; и еду я к индийскому царству, царю Далмату поклониться.

Богатырь Ивашка, Белая Епанча, сурово сказал Еруслану Лазаревичу:

— Прежде твоего мимо меня в индийское царство никакой человек не прохаживал, ни один богатырь не проезживал, ни зверь не прорыскивал, ни птица не пролетывала; а ты что за выскочка, коли хочешь мимо меня проехать к царю Далмату? Поедем прежде в чистое поле, испытаем силу могучих плеч богатырских да потягаемся храбростью и удалью!

Сказав это, Ивашка сел на своего богатырского коня, и поехали они в чистое поле гулять, удалью тешиться да богатырскими силами меряться.

Не две тучи грозные в небе сходятся, не два буйные вихря слетаются, — то два могучие богатыря в поле сражаются. Началась битва с полуден и продолжалась до заката солнечного; ретивые кони измучились и покрылись белою пеною, но не намахались плечи могучие, не устали руки богатырей. Но вот настала роковая минута для одного из бойцов. Еруслан Лазаревич так сильно и мощно ударил Ивашку копьем против сердца ретивого, что разом вышиб его из седла вон. Упал Ивашка на землю, как овсяной сноп, а конь Орощ Вещий наступил ему на доспешное ожерелье копытом и притиснул его к сырой земле. Тогда Еруслан Лазаревич обратил копье острым концом и сказал побежденному:

— Брат Ивашка, смерти или живота хочешь?

Тут Ивашка взмолился ему:

— Государь Еруслан Лазаревич, не предай смерти, а дай живота! Прежде этого у нас с тобой брани не было, да и впредь не будет: я охотно признаю твое первенство над собой.

Тогда Еруслан Лазаревич слез с коня, поднял Ивашку за могучие руки, обнял его и поцеловал; и тут они помирились и назвались братьями.

IV

После этого Еруслан Лазаревич отправился к царю Далмату; вошел в его палаты белокаменные, поклонился ему почтительно и сказал:

— Многолетнее тебе, государь, здравие со всеми твоими боярами и людьми ратными и со всей твоей богатой Индией!

— Кто ты таков, витязь, и зачем прибыл сюда?

— Я сын славного богатыря Картаусова, Лазаря Лазаревича, и матери, княгини Епистимии, зовут меня Ерусланом, а пришел сюда тебе поклониться и попросить тебя, государь, чтобы ты принял меня на службу к себе. Буду служить тебе верою и правдою, сколько сил во мне хватит.

— Да каким же путем ты прибыл сюда, сухопутным или морским? Иль буйные ветры принесли тебя на крылах своих?

— Я прибыл к тебе, государь, сухим путем.

— А как же пропустил тебя Ивашка, Белая Епанча — сорочинская шапка? Мимо него ни один богатырь жив не проезживал, ни зверь не прорыскивал, ни птица не пролетывала!

— Ивашка точно не пропускал и меня, да мы с ним в чистом поле потешились, силами померялись, — он оказался послабее и пропустил меня.

Услышавши это, царь Далмат так и ахнул, а вельможи его от удивления глаза вытаращили и рты разинули. Сильно закручинился царь и стал думать крепкую думушку: «Посылает же мне судьба слугу непрошеного! Не служить он сюда прибыл, а моим царством завладеть; пожалуй, и завладеет, чего доброго, долго ли до греха? Уж если он победил Ивашку, которому в мире не было равных богатырей, то прочих моих вельмож-силачей и все войско как кур передушит. Постараюсь отделаться от этого гостя».

— Прекрасный, славный витязь, — сказал ласково Далмат Еруслану Лазаревичу, — большую честь делает мне твое предложение, но в настоящее время я не имею большой нужды в твоих славных услугах: мы люди мирные, войны не любим, а постоянно живем в ладу и любви с соседями.

Еруслан догадался, что царь Далмат боится его, а потому, поклонившись ему, вышел из палат белокаменных, сел на коня своего и поехал к княжеству Вахрамея. Царь же Далмат очень обрадовался его отъезду, тотчас же велел затворить городские ворота, опасаясь, как бы незваный гость не воротился опять.

А Еруслан Лазаревич между тем ехал своим путем-дорогой. Был он уже на половине дороги к княжеству Вахрамея, как попался ему навстречу прохожий старец. Увидавши Еруслана Лазаревича, он поклонился ему и сказал:

— Государь мой, храбрый витязь, Еруслан Лазаревич, многолетнее тебе здравие! Как тебя, государь, Господь Бог милует?

— Почему ты меня знаешь, почтенный старец? — спросил Еруслан Лазаревич.

— Как же мне не знать тебя, батюшка, ведь я из царства Картаусова, один из верных слуг твоего батюшки.

— Здоровы ли мои родители?

— Ох, государь мой, Еруслан Лазаревич, — сказал старик, — видно, ты ничего не знаешь и не слыхал, какое несчастье постигло нас! Через месяц после твоего отъезда из дома родительского напал опять на наше царство тот злой татарин, князь Даниил Белый. Пришел он к нам с пятьюстами тысячами своего войска и со множеством нечестивых мурз, все государство предал огню и мечу, разорил многие города и села, камня на камне не оставил, всю царскую рать перебил, многих жителей умертвил, невзирая ни на пол, ни на возраст, жен и дочерей осквернил и многих увел в плен. Самого же царя Картауса с двенадцатью богатырями и отца твоего Лазаря Лазаревича живых в полон взял, выколол им глаза и посадил в темницу; а супругу княжескую и дочь и мать твою, княгиню Епистимию, злой смерти предал. Как я-то жив остался, считаю чудом: две недели пролежал я от страху не евши, не пивши в лошадином трупе и потом немедля пошел отыскивать тебя, и вот только теперь Бог привел встретить тебя на дороге.

Выслушав это ужасное известие, Еруслан Лазаревич простился со стариком и, повернув коня, быстро помчался по дороге к княжеству Даниила Белого. Путь туда ему лежал через его родину. Какое печальное зрелище представилось глазам витязя, когда он подъезжал к царству Картаусову: ни домов, ни дворцов не было видно, только грудами лежат камни, закоптелые и поросшие мхом, да повсюду под кучами пепла валялись обгорелые бревна и доски! На широких полях валялись кучами конские и человеческие трупы, оставшиеся без погребения на съедение хищным зверям и птицам. Над ними стаями носились коршуны и вороны, и целыми стадами рыскали волки и шакалы, пожирая мертвые тела.

Вот едет Еруслан Лазаревич день, едет другой и третий, а на четвертый в полдень приезжает в княжество Даниила Белого. Он въехал прямо в столицу. На улице никого почти не было, кроме игравших ребят; видно, вся татарва, пообедавши, завалилась спать. Подозвав к себе одного из мальчуганов, Еруслан спросил его:

— А где здесь темница, в которой содержится царь Картаус со своими богатырями? Я хочу подать милостыню заключенным.

Мальчик указал темницу, и Еруслан подъехал к ней, слез с коня и хотел войти в нее, но стража не пускала его; тогда он вынул из кармана несколько золотых монет, дал сторожам и сказал им, что ему нужно пройти в темницу и подать милостыню узникам; тогда сторожа, видя его доброе намерение, пропустили его в темницу. Еруслан Лазаревич вступил в мрачную сырую тюрьму под крепкими сводами, где увидал своего родителя и царя Картауса и двенадцать богатырей. Все они, ослепленные, покрытые рубищем, изнеможенные от голода, сидели печально на каменных скамьях. Еруслан Лазаревич поклонился царю, отцу своему, и сказал:

— Государю моему, царю Картаусу, и тебе, дражайший родитель, Лазарь Лазаревич, и вам всем, могучие богатыри, желаю долголетнего здравия!

Царь Картаус, услышав знакомый голос, сказал:

— Я голос твой слышу, он мне кажется знакомым; но тебя самого не вижу и не знаю, кто ты и кого тебе надобно?

— Я — верный слуга твой, Еруслан Лазаревич, — отвечал ему витязь, — пришел повидаться с вами…

Тогда царь Картаус, не веря Еруслану, сказал ему:

— Поди от нас прочь, не смейся над нами; откуда пришел, туда и ступай.

Еруслан Лазаревич сказал ему:

— Государь мой, царь Картаус, я подлинно Еруслан, пришел посетить вас в печали и, если можно, утешить вас…

Говорит ему царь Картаус:

— Не лги ты, незнакомый человек; если бы был вживе Еруслан Лазаревич, то мы бы в такой темнице не сидели, эти горькие беды не терпели; а нынче, по грехам нашим, я не царь, когда у нас, у живых, глаза вынули, и мы сидим в сырой темнице и рук своих не видим пред собой!

Но в это время князь Лазарь Лазаревич по голосу узнал своего сына и сказал царю Картаусу, что это подлинно Еруслан.

Тогда все заключенные заплакали от радости и стали обнимать и целовать дорогого гостя.

— Сын мои возлюбленный! — говорил Лазарь Лазаревич. — Если бы ты был с нами, то мы не сидели бы в этой темнице и не терпели бы горьких бед. А теперь в нашем несчастии мы рады будем, если судьба пошлет нам смерть и избавит нас от мучений.

— Любезный родитель! — отвечал Еруслан Лазаревич. — Есть на свете правда, есть святыня, которая не может быть поругана и затоптана в грязь!.. Есть всевидящий и правосудный Бог, который всем управляет, и без Его воли ни один волос с головы человека не упадет, а кровь человеческая никогда даром не пропадет; будет праведное отомщение… грозное, справедливое, и Даниил Белый поплатится за безвинно пролитую кровь. Быть может, и моей рукой Бог совершит ему отомщение. Я вызову его на битву, побью всех его нечестивых мурз и богатырей, а его самого возьму в полон и накажу достойно по его злодеяниям, а всем его княжеством пусть владеет царь Картаус.

— Все это хорошо, — прервал Картаус, — но и княжество, и все удовольствия не милы, когда мы не можем видеть света Божьего. А ты если хочешь подлинно услужить нам, то вот что сделай: далеко отсюда, близ тихих вод, при теплых морях есть Щетин город, в Кипчакской орде, а недалеко от этого города есть источник живой воды. Княжит в том городе вольный князь — Огненный щит, Пламенное копье, и стережет этот источник крепко-накрепко, никого туда не подпускает, и князь этот очень храбр и даже непобедим. Поезжай туда, мой верный слуга, и постарайся победить этого князя и достать живой воды: она имеет дивное свойство: заживлять раны, может сращивать отрубленные члены тела и давать зрение очам. Только трудно достать этой воды: князь Огненный щит, Пламенное копье, никого не пропускает…

— О, я постараюсь исполнить это! — вскричал обрадованный Еруслан. — Отыщу этого князя, будь хотя он на краю света! Бог поможет — дело правое; я одолею его, достану живой воды и возвращу вам зрение.

Слова эти обрадовали пленников и пролили в сердца их надежду; они повеселели, ожили духом и от души благодарили доброго витязя за его желание помочь несчастным.

Простившись с отцом, царем Картаусом и богатырями, Еруслан Лазаревич вышел из темницы, сел на своего борзого коня и выехал в чистое поле.

Мальчики, игравшие на улице, видели ехавшего Еруслана от темницы за город, рассказали об этом отцам своим, а те немедленно пошли к Даниилу Белому и сказали ему:

— Государь ты наш милостивый, не вели казнить, а вели слово молвить. Видели наши ребята какого-то воина, вооруженного с ног до головы, собой красавца, стройного и молодого; а конь у него чудный вороной, точно зверь дикий. Ехал он от темницы, в которой сидит полоненный царь Картаус со своими богатырями, и теперь уже далеко в поле. Прикажи разведать, что это за человек был в нашем городе.

Князь Даниил Белый тотчас же послал мурзу в темницу расспросить пленных, кто у них был. Вскоре посланный воротился и донес своему князю следующее:

— Государь-князь! Стража темничная не знает этого витязя; а слепцы говорят, что приезжал к ним какой-то человек и назвал себя Ерусланом, но подлинно ли это он, пленники, по причине слепоты, не могут наверное сказать.

— Собрать сейчас же двести тысяч войска! — закричал рассерженный князь, — а вы, мурзы и богатыри, примите над ним начальство и отправляйтесь за Ерусланом в погоню. Приведите его ко мне, и я награжу вас почестями и богатством, а если не приведете, то пеняйте на себя!

Живо затрубили в рога бранные, и мигом собралось войско и пустилось в погоню. Дня чрез два мурзы завидели спящего Еруслана под дубом и очень обрадовались, что с сонным легко справиться и они без кровопролития возьмут его в полон. И действительно, ток бы и случилось, если бы не выручил нашего героя-витязя из беды верный и смышленый Орощ Вещий. Он подошел к спящему хозяину и так громко заржал над его ухом, что тот проснулся и увидал скакавших за ним татар. Еруслан сел на коня и поехал тихо, стопою бредучею, чтобы войско Даниила Белого могло догнать его. Едет Еруслан тихо, а сам, обернувшись назад, спрашивает у мурз:

— За кем, молодцы, гонитесь?

— За Ерусланом, — отвечали они.

— Я самый и есть Еруслан, — сказал он. — И я бы с вами переведался, проклятая татарва, да только теперь не до вас; нельзя мне время терять: есть дела поважнее; а вы не трудитесь из-за меня, лучше воротитесь домой; как вольного ветра в чистом поле вам не поймать, так меня, доброго молодца, не видать.

Сказав это, Еруслан Лазаревич гикнул, опустив поводья, и Орощ Вещий полетел во всю прыть, быстрее вихря буйного и шибче каленой стрелы, пущенной из лука тугого, и в одно мгновение скрылся из глаз татар.

Мурзы, потеряв из виду Еруслана Лазаревича, повесили головы, точно гриб съели; делать было нечего, пришлось с пустыми руками вернуться им к князю Даниилу Белому и получить от него порядочный нагоняй.

Восходит красное солнце и приводит с собой ясный день; наступает тихий вечер и приводит с собой ночь темную, с частыми звездами. И вот проходит так день за днем; уж красное лето приходит к концу, желтеют нивы спелые, и с деревьев спадает желтый лист, в темном лесу свищет осенний ветер, и близка уже зима со снежными вьюгами, с заунывными метелями и морозами трескучими. А Еруслан Лазаревич все едет дальше и дальше и с каждым днем встречает все новые и новые преграды: то должен он биться с могучим богатырем, то с огромным великаном, то с ведьмой, бабой-ягой, разъезжающей в огромной ступе с пестом и заметающей след помелом. Но это все ничего, страшней всего русалки: собой прекрасные, с глазами томными и полными любви, они нередко манили витязя к себе на лоно вод хрустальных. Но он красавицам и взгляда не дарит, а быстро мимо проезжает. Вот на пути и лес дремучий. Стоят такие высокие развесистые дубы да сосны курчавые, что сквозь них и света Божьего не видно, и в чаще их даже и птичка летать и распевать не смеет, а воют только волки серые да ревут медведи мохнатые. Вот сильно трещит лес дремучий, будто кто его ломает; грохот и стукотня идет такая, что упаси Господи! То два громадные лешие поссорились между собою и дерутся изо всей бесовской силы. Глянул на них Еруслан Лазаревич и подумал: «Рознял бы я вас, дурачье, да некогда мне возиться с вами». Выехавши из леса, он увидал обширное поле прежней, давнишней битвы. Вдали все было пусто; здесь и там желтели кости, валялись полусгнившие трупы человеческие и конские; по холмам были разбросаны колчаны, латы, шлемы, копья, стрелы и заржавленные мечи.

Едет Еруслан Лазаревич дальше по полю, а солнце уже склоняется все ближе и ближе к западу. Вот оно и совсем закатилось, и настала глубокая темная ночь; а витязь наш все продолжает путь и вдруг видит: вдали чернеет огромный холм, и что-то страшное храпит. Он подъезжает к этому холму ближе и слышит, что этот холм как будто дышит. Наш Еруслан внимает и глядит бестрепетно, с покойным духом; но конь пугается, упирается и дрожит. Вдруг луна выплыла из-за облаков и осветила чудный холм. Еруслан Лазаревич смотрит и изумляется: перед ним лежит огромная богатырская голова и храпит во сне. Еруслан Лазаревич остановился перед ней в недоумении, и, желая пробудить богатырскую голову ото сна, он громко крикнул на все поле:

— Есть ли в этой рати жив человек?

От этого крика проснулась богатырская голова, зевнула, глаза открыла и чихнула; потом она посмотрела на Еруслана Лазаревича и спросила:

— Кого ты спрашиваешь, витязь, и кто тебе надобен?

Еруслан Лазаревич удивился еще больше на говорящую голову, но богатырская голова опять говорит ему:

— Не удивляйся, храбрый витязь, а скажи мне, далече ли ты едешь, куда твой путь лежит и какая тебе нужда здесь?

И говорит Еруслан Лазаревич богатырской голове:

— А ты кто таков? Как тебя по имени зовут? Из какого ты царства житель и которого отца и матери сын?

Отвечает ему богатырская голова:

— Я — богатырь из Задонского царства, сын царя Прохора, а зовут меня Росланеем.

Тогда Еруслан Лазаревич спросил его:

— Скажи мне, чья эта рать-сила побитая лежит и кто ее побил?

Отвечает ему Росланей-богатырь:

— Эта рать-сила побита мною; она — вольного царя — Огненного щита, Пламенного копья; приходил я под его царство, еще году нет; а брань у меня с царем была за то, что он завладел дорогами и селами отца моего, царя Прохора. А ты, храбрый витязь, далеко ли едешь и как тебя по имени зовут?

Еруслан Лазаревич сказал ему:

— Зовут меня Ерусланом; а еду я в город Щетин, к вольному царю Огненному щиту, Пламенному копью, и хочу достать живой воды для отца своего Лазаря Лазаревича.

Тогда богатырская голова говорит ему:

— Опасное дело ты затеваешь, Еруслан Лазаревич! Не достать тебе воды живой ни во веки веков, до тех пор пока ты не увидишь перед собой мертвым вольного царя: он никого не пропускает в свое царство, пока жив; и ты поедешь туда разве только за тем, чтобы умереть там. Я был богатырь весьма силен, да и то был побежден им.

Тогда Еруслан Лазаревич сказал богатырской голове:

— Прошу тебя, богатырь Росланей, расскажи мне про твою жизнь и про брань с вольным царем, как это он победил тебя.

И Росланей-богатырь начал говорить Еруслану Лазаревичу:

— У отца моего, царя Прохора, нас было двое сыновей: я старший, а другой, Черномор, — младший. Когда я родился, то был ростом почти в два аршина, а достигши десяти лет, я стал ребенком огромным и такую имел громадную силу, что со мной ни один богатырь не мог сладить. А когда минуло мне двадцать лет, то все росту моему дивились. Посмотри, вон там валяется мое туловище, и посуди сам о величине его: в нем десять сажен длины, в плечах две сажени, а рука в три сажени длины; между глаз моих калена стрела укладывается, а голова с большой стог сена. Был я весьма силен и храбр, все богатыри боялись меня; все князья и витязи, восточные и западные, северные и южные, страшились моего имени; через Задонское царство ни один могучий богатырь не проезживал, никакой человек не прохаживал, ни дикий зверь не прорыскивал, ни птица не пролетывала. Но меньшой брат мой, Черномор, оправдал на себе пословицу, что и у одной матки бывают не равны детки: он родился уродливым, горбатым карликом, с бородой, толст был — как бочонок, а ростом — как ребенок. Борода у него длинная, аршина в три, и имеет в себе чудное свойство: никакая бритва, ни ножницы, ни один меч богатырский не берет ее, и когда она цела, то Черномору не может приключиться смерти, никакого зла и беды. Вздумалось мне постранствовать по белу свету, и я отправился в путь; побывал в разных царствах и государствах, насмотрелся там дива дивного и вернулся назад восвояси. Но что же узнаю от брата? «Когда ты был в отсутствии, — говорит он, — то подошел под наше царство вольный царь Огненный щит, Пламенное копье, побил все наше войско, а отца предал алой смерти». Я вскипел негодованием и сейчас же хотел идти к вольному царю, чтобы наказать его за смерть отца; но Черномор сказал мне: «Не ходи к нему, ибо хотя ты и сильный богатырь, а с ним ничего не поделаешь: вольного царя, Огненного щита, никакой булат не сечет, никакая дубина не берет; он на огне не горит, в воде не тонет, так что и в полыме ему не жарко, и во льду не холодно, и скорее гора с места на место передвинется, чем с него хотя один волос упадет. В черных книгах я отыскал, что за восточными горами есть тихий океан, а на том океане — остров Буян. На этом острове есть глухой подвал за двенадцатью дверями, запертый запорами и крепкими железными замками; а в подвале этом хранится заколдованный меч-кладенец, который так остер, что может даже и мне бороду отрубить и вольного царя умертвить». — «Ну так что же? — сказал я карле-брату. — Где ж тут затрудненье? Пойдем туда и достанем этот меч!» И вот мы с братом отправились на остров Буян, отыскали этот подвал; я живо разметал его руками по бревнышку и чудный меч достал; потом с этим мечом я смело пошел к вольному царю. Когда он услыхал, что я иду на него, то выслал против меня несметное войско и сам выехал. Недолго вихрю степному ураган перелететь, недолго и мне всю рать-силу вражью побить. Вот я был уже почти близ самого царя, а он, увидавши чудный меч и чуя свою беду неминучую, стал не допускать меня до себя: жег и палил меня издали огнем-полымем, жаркими искрами осыпал. Как ни горячо и ни трудно мне было, но, однако, я добрался до врага своего, взмахнул мечом и ударил — и вольный царь повалился мертв. Дай, думаю, рассеку я злодея надвое, взмахнул и ударил и… — о, чудо! — мертвец мигом ожил и бросился на меня. Не успел я опомниться от изумления, как голова моя была уже отрублена вольным царем. Одержав победу, он хотел уж взять меч, но, откуда ни возьмись, карла Черномор выхватил из руки моей чудный меч, положил его мне под голову, в которой осталась жизнь, и силой своих заклинаний сделал так, что ни вольный царь, ни многие другие богатыри, приезжавшие с ним сюда, не могли сдвинуть с места мою голову и достать меч-кладенец без моего желания. Но тебе, храбрый витязь, я охотно уступаю этот меч. Владей им до конца дней своих: он достоин руки твоей.

Сказав это, богатырская голова сдвинулась с места, и Еруслан Лазаревич увидел под нею чудный меч, который и взял в руки.

— О, благодарю тебя, добрый Росланей! — вскричал обрадованный Еруслан. — Этот чудный меч много поможет мне в исполнении моего дела, и, быть может, я чрез него буду в состоянии оказать тебе услугу — срастить твое туловище с головой.

— А скажи мне, Еруслан Лазаревич, про то дело, за которым ты едешь к вольному царю, и на что тебе живая вода?

Еруслан Лазаревич сказал ему:

— Я из царства Картаусова; отец у меня славный богатырь князь Лазарь Лазаревич; и вот злой татарин Даниил Белый во время моего отсутствия пошел с войском на наше царство, разорил его все начисто, царя Картауса и моего отца полонил, выколол им глаза и посадил в темницу. И вот я еду теперь к вольному царю затем, чтобы достать живой воды, которая имеет дивное свойство — сращивать отрубленные члены и возвращать глазам зрение.

— Желаю тебе счастливого успеха, — сказал Росланей. — Когда добудешь этого лекарства, то вспомни и про меня и окажи мне, несчастному, помощь. Только смотри не забудь, — прибавила голова, — что удара мечом повторять не надо, а то вольный царь опять оживет — и ты пропал: ничто тогда не поможет тебе, и нигде ты никак не спасешься.

— Прощай, Росланей, до свиданья! — сказал Еруслан Лазаревич и, повернув коня, понесся во весь опор к столичному городу вольного царя, который находился оттуда не далее тридцати верст.

V

Только что Еруслан Лазаревич начал приближаться к городу Щетину, как видит, что против него выезжает сам вольный царь с огненным щитом, с пламенным копьем. Посыпались жгучие искры на Еруслана Лазаревича, обдало его жарким пламенем и огнем так сильно, что стало ему невмоготу. Еруслану Лазаревичу совсем не хотелось воевать с вольным царем; ему было желательно только получить живую воду, и он думал сначала, что дело обойдется без ссоры и драки. Он думал, что вольного царя можно уговорить и выпросить у него немного живой воды для отца и царя Картауса, но вольный царь имел уже такую дурную привычку, что без битвы никого не подпускал даже близко к своему царству. Но Еруслан Лазаревич все-таки не терял надежды и желал уладить дело миром. Он слез со своего коня, снял с головы пернатый шлем, начал махать им и кричать вольному царю:

— Царь Огненный щит, Пламенное копье! Не враг я тебе, а доброжелатель, не жги и не пали меня огнем, а выслушай!

Царь Огненный щит перестал палить огнем и спросил Еруслана Лазаревича:

— Кто ты таков? Откуда и зачем сюда прибыл?

— Я — странствующий витязь, — отвечал Еруслан Лазаревич. — Езжу уж давно по важному делу: у меня отец ослеплен злодейскою рукою, и я наслышал, что в твоем царстве, на теплом море, есть источник живой воды, которая исцеляет слепых; вот я и приехал к тебе, царь, попросить этой воды.

Тогда вольный царь сказал ему:

— Я вижу, ты очень храбрый витязь, когда осмелился приехать ко мне, а у меня уже со всеми храбрецами порядок такой, чтобы в чистом поле тешиться да силами меряться; а без этого я никого и близко не подпускаю к своему царству! Вот если ты меня победишь, то можешь взять у меня в царстве что тебе угодно, а если нет — тогда, брат, на себя пеняй: у меня расправа короткая — голову долой и концы в воду.

Еруслан Лазаревич, вынужденный такими крайними обстоятельствами, должен был вступить в битву с вольным царем Огненным щитом. И вот, когда они в первый раз разъехались на конях и как стрелы понеслись друг на друга, Еруслан Лазаревич держал копье тупым концом. Вот съехались два могучих богатыря и ударили друг друга копьями прямо против ретива сердца с такой силой, что копья у обоих погнулись, но ни тот, ни другой богатырь даже и не покачнулись в седлах. Вот разъехались они снова и опять ударили друг друга копьями еще сильнее прежнего; у Еруслана Лазаревича только погнулось копье, а у вольного царя разлетелось на три части; но бойцы усидели на конях и не качнулись в седлах.

— Однако, ты здорово бьешься, — сказал вольный царь, — мне еще не приходилось встречать такого! У меня копье служило тридцать лет и не гнулось даже ни разу, а теперь совсем сломалось; но делать нечего, давай теперь попробуем на мечах!

И, сказав это, вольный царь выхватил огромный меч из ножен и снова понесся на Еруслана. Тогда и Еруслан Лазаревич взял свой меч-кладенец и полетел на вольного царя. Как только они съехались, то Еруслан Лазаревич ударил вольного царя мечом по голове и рассек ему голову с левого плеча наискось. Свалился вольный царь с коня, лежит и не дышит; глаза померкли и закрылись навеки непробудным сном.

— Ай да молодец! — вскричали бояре и богатыри вольного царя. — Поделом его! Приударь-ка еще разок, чтоб знал наших да поминал своих!

Глянул на бояр и богатырей Еруслан Лазаревич: видит, что у них на языке совсем не то, что на сердце, и сказал им:

— Хорошие богатыри метко бьют: и раз, да горазд! И я люблю сразу бить, так что и добивать нечего.

Бросились тогда воеводы и богатыри на витязя и хотели изрубить его на мелкие кусочки, да не хватило у них силы и ловкости против Еруслана, и легли они все на землю обезглавленными.

После этого Еруслан Лазаревич отправился на берег теплого моря, зачерпнул там в пузырек живой воды, положил его в сумочку и поехал назад к огромной богатырской голове.

— Здравствуй, Росланей, и радуйся успехам, — сказал Еруслан Лазаревич голове. — Теперь примемся и за лекарское дело!

Сказав это, он вынул пузырек с живою водою, помазал ею приложенное к голове туловище, и они мигом срослись. Встал тогда Росланей-богатырь на ноги, поклонился до земли Еруслану и сказал:

— Еруслан Лазаревич, могучий и сильный богатырь! Будь моим старшим братом, не по росту и не по летам, а по силе и храбрости; я же буду твоим меньшим братом и слугой до гробовой доски.

После этого Еруслан Лазаревич простился со своим названым меньшим братом и поехал в княжество Даниила Белого. А Росланей-богатырь отправился прежде в свое Задонское княжество повидаться с матерью, а потом в город Щетин, где, вступив в супружество с дочерью вольного царя Наварией, стал княжить на славу, жить да поживать припеваючи да о прежних бедах вспоминаючи.

Приехавши в татарскую землю Даниила Белого, Еруслан Лазаревич прямо отправился к знакомой ему темнице и вошел в нее; сторожа по-прежнему пропустили его.

— Здравствуй, царь Картаус, и вы, могучие богатыри, со старшим вашим князем, Лазарем Лазаревичем! — сказал Еруслан заключенным слепцам.

— Кто ты таков, добрый молодец? — спросил Картаус.

— Верный слуга твой, Еруслан. Я исполнил приказание твое, съездил к вольному царю Огненному щиту, победил его, достал живой воды и привез к вам это драгоценное лекарство!

— Если это правда, то помажь нам этой водой глаза, — сказал Картаус, — и мы увидим свет Божий и тебя, благодетеля нашего.

Еруслан Лазаревич достал из сумки пузырек живой воды, помазал ею глаза слепцам, и зрение мгновенно возвратилось к ним. Тогда прозревшие бросились с великою радостью к доброму врачу своему, стали обнимать его и со слезами благодарили за столь великую услугу, оказанную им.

— Я возвратил вам зрение, — сказал Еруслан Лазаревич, — но не избавил еще совсем из рук этого татарина Даниила Белого; посидите здесь немного, а я пойду и переведаюсь с ним за все.

Сказавши это, он вышел из темницы, сел на своего Ороща Вещего и, выехавши за городские ворота, остановился в заповедных лугах Даниила Белого и затрубил в бранный рог. Вскоре явился к нему посланный от Даниила Белого и сказал ему:

— Князь Даниил Белый послал меня спросить у тебя, кто ты таков и как осмелился остановиться здесь.

— Скажи своему князю Даниилу Белому, что я — Еруслан Лазаревич, хорошо знакомый и памятный ему, да попроси его сюда повидаться со мной. Я хочу тоже спросить у него, как он смел, давши клятву, нарушить ее и поступить так жестоко и бесчеловечно с царем Картаусом и отцом моим.

Посланный поскакал назад, и чрез полчаса выехал из города сам Даниил Белый с многочисленным войском, мурзами и всеми богатырями. Загикала, закричала, завопила татарва и стремительно понеслась прямо на своего противника Еруслана. А он, взявши в одну руку щит, а в другую меч-кладенец, копье же под мышку, как орел полетел на врагов, а сам говорил таково слово:

— Не ясен сокол налетает из поднебесья на бойкую птицу, на диких гусей, белых лебедей и серых утиц, а наезжает то добрый молодец Еруслан Лазаревич на силу великую, на рать-орду татарскую, басурманскую.

И пошел работать чудный меч-кладенец без устали, так варом и варит: где раз махнет, там три десятка татар без голов лежат; где два махнет, там целая улица, и с переулками. Было тут много работы и копью долгомерному, и коню Орощу Вещему, — он сильно напирал своей грудью широкой на толпы басурманские и потоптал их несметные тысячи. Отлились овечьи слезки волку жадному: потерял Даниил Белый в этой битве все войско, богатырей и мурз-начальников, наконец, и сам погиб смертью лютою.

Как победитель, с великим торжеством въехал Еруслан Лазаревич в город. Тут весь народ пал на колени и просил его, чтобы он был у них князем на место Даниила Белого, которого многие очень не любили за его неправосудие и великие жестокости; но Еруслан Лазаревич сказал им:

— Не я буду вашим князем, а добрый царь Картаус, у которого Даниил Белый разорил почти все княжество.

Как сказано, так и сделано: царь Картаус заступил место князя Даниила Белого и мудро управлял новыми своими подданными, которые под кротким его управлением наслаждались мирной и счастливой жизнью.

Прогостив несколько недель у отца своего и царя Картауса, Еруслан Лазаревич простился с ними и отправился опять в дорогу, к городу Дебрии, в княжество Вахрамеево, чтобы там увидать прекрасную Анастасию Вахрамеевну, о красоте которой так много он слышал похвал.

Вот едет Еруслан Лазаревич дорогой неизвестной, путем неведомым, и если чего не знает — спросит, не скажет старый или малый, так скажет бывалый. Вот ехал он близко ли, далеко ли, долго ли, коротко ли, — скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, — и приехал он наконец рано утром в город Дебрию. А в это время в городе по улицам разъезжали бояре и глашатаи княжеские и кликали клич:

— Люди ратные и вы, граждане ратные! Не выищется ли кто из вас сразиться с чудовищем озерным, со страшным змеем трехглавым? Государь наш, князь Вахрамей, наградит того щедро, кто убьет это страшное чудовище. Если победитель будет старец, то братом княжьим назовется и возьмет казны, золота, серебра, жемчуга скатного и каменья самоцветного, сколько душе его угодно. Если же победит змея молодой отрок, то князь воспитает его, уму-разуму научит и отдаст ему по смерти все княжество. Если же молодец удалый, то князь выдаст за него дочь свою, прекрасную Анастасию, и будет тот молодец по ней ему сыном милым и наследником!

Еруслан Лазаревич спросил у стоявшего рядом с ним человека:

— Что это за чудовище такое и где оно живет?

И получил в ответ таково слово:

— Близ города нашего есть большое озеро, и живет в нем страшный трехглавый змей, который выходит из воды каждое утро и поедает по нескольку человек народа. Сколько уж раз был такой клич, какой ты слышал сейчас, но никто до сих пор не осмелился еще вступить в бой с таким ужасным чудовищем.

Выслушав его, Еруслан Лазаревич подумал и сказал:

— А дай-ка я попробую!

И тотчас же выехал из города.

Миновал он небольшой лесок, увидал озеро, и, подъехав к берегу, стал трубить в рог, чтобы этим звуком вызвать грозного обитателя водного.

Скоро показалось чудовище озерное, вышло на берег и устремилось прямо на витязя; конь Орощ Вещий испугался страшилища, весь затрясся, упал на колени и свалил с себя хозяина. Трехглавый змей, пользуясь этой минутой, стремглав бросился на Еруслана, ухватил его зубами за ногу и потащил в озеро. Велика была сила змея-чудовища, а Ерусланова больше; схватил богатырь руками за челюсти чудовища, разжал их и мигом освободил ногу; потом проворно вскочил на хребет врага своего, выхватил меч-кладенец, взмахнул им — и одна голова свалилась с туловища змеиного; еще раз взмахнул мечом — и другой головы как не бывало. Застонало чудовище, завопило голосом человечьим:

— Государь Еруслан Лазаревич! Смилуйся надо мной, не руби последней головы, не предай смерти! Я своей змеиной клятвой утверждаю, что не стану больше обедать людьми, шагу не выйду из воды и буду питаться только рыбой да раками. Сверх того, подарю тебе драгоценный подарок, большой самоцветный камень, которому и цены нет. Он у меня хранится на дне этого озера.

— Ну, ладно, — сказал Еруслан Лазаревич, — давай прежде этот подарок, а о жизни твоей потолкуем после; что Бог на душу положит, то и будет.

И нырнуло чудовище в озеро, а витязь все сидит на нем; вот вынырнул змей из воды, Еруслан Лазаревич взял у него камень самоцветный и велел вынести себя на берег.

Змей стал смирен и покорен, как легавая собака, и беспрекословно повиновался воле своего победителя.

Вышедши на берег, Еруслан Лазаревич сказал чудищу озерному:

— Хотя ты и говоришь, что будешь поститься, только я тому мало верю; надоедят тебе рыбы и раки, захочешь ты опять полакомиться человечьим мясом.

Сказав это, Еруслан Лазаревич размахнулся мечом и отсек змею последнюю голову; потом сел на своего коня и поехал в город Дебрию. Там уже знали о победе его над змеем, ибо множество народа из города пришло к озеру, и потому он был встречен с великими почестями самим князем Вахрамеем, с вельможами и боярами и со всем двором княжеским.

— Позволь узнать, кто ты таков, прекрасный витязь? — спросил Вахрамей Еруслана.

А тот отвечал ему:

— Я родом из царства Картаусова, сын знаменитого богатыря, князя Лазаря Лазаревича, а зовут меня Ерусланом.

— Милости просим, гость дорогой и избавитель наш, просим пожаловать в наши золотые чертоги хлеба-соли покушать! — сказал Вахрамей и, взяв Еруслана за руку, повел его в свой дворец.

Там если они за столы дубовые, покрытые скатертями бранными, уставленные кушаньями сладкими, напитками пьяными, стали пир пировать, велели музыке играть. Во время стола князь Вахрамей разговаривал все больше с гостем и, диву давался, что в таком молодом витязе ума-разума целая палата.

— Славный и могучий богатырь, — сказал князь Вахрамей Еруслану, — не обессудь за мои немудрые слова и позволь тебя спросить: не желаешь ли ты познакомиться с моей дочерью, прекрасной Анастасией? И если она тебе придется по сердцу, то не откажись назвать ее супругой. У меня уж издавна так положено: кто победит змея, тот пусть берет дочь в замужество!

— Почтенный князь Вахрамей, — отвечал Еруслан Лазаревич, — побывал я в разных царствах и княжествах и везде слышал похвалы твоей дочери, и, признаюсь, главной целью моего приезда сюда была именно она, прекрасная Анастасия Вахрамеевна. Позволь мне ее видеть; быть может, она придется мне по сердцу, и я с радостью буду твоим зятем!

Тогда князь Вахрамей велел позвать к себе дочь, и вскоре, окруженная нянюшками, мамушками и придворными боярынями, вошла она в столовую, поклонилась гостям и села в кресло, точно нарочно поставленное против Еруслана Лазаревича. Как глянул витязь на прекрасную девицу, так у него сердце и забилось в груди, точно пташка в клетке, так и замерло и затрепетало в истоме сладкой. Взглянула и она на витязя, опустила в землю глазки голубые и думает про себя: «Что за диковинный красавец писаный, что за взгляд соколиный, что за молодец ненаглядный! Ах, если бы он был мне суженый, как я благодарила бы судьбу свою!» И вот, с первого взгляда, они полюбили друг друга; как пташки весенние смотрят и не насмотрятся друг другу в очи ясные и ведут между собою речи сладкие.

Кончился обед; гости разъехались по домам, и Вахрамей, оставшись наедине с Ерусланом, спросил у него, нравится ли ему Анастасия.

Еруслан Лазаревич отвечал:

— Увидавши дочь твою, нельзя не полюбить ее. Много видел я на свете дивных красавиц, но все они, как ночь перед днем, как звезды перед ясным месяцем, далеко не могут сравниться с ней. Почту себя самым счастливым человеком, если она согласится быть моею женою.

Князь Вахрамей не любил долго думать: он тут же пошел к дочери и объявил ей, что гость их, тот прекрасный юноша, который сидел за столом против нее, предлагает ей свою руку. Получив охотное согласие на это Анастасии, обрадованный отец на другой же день веселым пирком и свадебку сыграл, потому что у него было не пиво варить, не вино курить, а приданое давным-давно было готово. Были пиры не по три дня, а было веселье целых три недели. Весь народ, старый и малый, пил, ел и веселился нараспашку. Из пушек палили, в бубны и литавры били, на дудках играли, паяцы комедь представляли. Там вино рекой лилось, даже выпить и мне пришлось: пива, меда много пил, огурцами закусил.

И зажил Еруслан Лазаревич с молодою женою душа в душу; не налюбуются друг на друга, не наговорятся вдоволь. Вот однажды он и спрашивает у нее:

— Дорогая и милейшая моя супруга, Анастасия Вахрамеевна! Скажи мне всю правду-истину: есть ли на свете, в каком царстве или в каком государстве, витязь храбрее меня, а девица краше тебя?

Анастасия прекрасная отвечала ему:

— Нет на свете богатыря могучее и храбрее тебя, а насчет красоты я уж и не знаю: есть одна девица, которая княжит в Девичьем царстве, в Солнечном городе, зовут ее Пульхерией; говорят, она очень красива, но только она не столько берет красотой, сколько обольщает волшебной прелестью да чарами…

Еруслан Лазаревич удивился и задумался над словами жены. Он крепко любил Анастасию прекрасную, и никакая сила не могла бы вырвать и истребить этой любви из его сердца, а насчет красоты он даже и вообразить не мог такую девицу, которая была бы лучше его несравненной Анастасии; но он как-то против воли думал о том: «Неужели есть такая волшебная сила, которая могла бы прельстить пуще всякой настоящей красоты?» Подумал так-то Еруслан Лазаревич немного, да и забыл про этот разговор совершенно.

VI

Прошло несколько месяцев спокойной и счастливой супружеской жизни, и Еруслан Лазаревич вздумал съездить на родину, повидаться с отцом своим и рассказать ему, что он женился и как счастлив он в супружеской жизни. Однажды он сказал своей супруге:

— Дорогая подруга моей жизни! Я должен на малое время разлучиться с тобою, потому что хочу отправиться в княжество Картауса повидаться с отцом моим.

— Любезный супруг мой! — сказала со слезами Анастасия. — Ты оставляешь меня в то время, когда я чувствую под сердцем залог нашей любви и готовлюсь быть матерью. Уедешь ты далеко от меня и от нашего детища, а я все время буду плакать и тосковать по тебе.

— Не печалься, моя дорогая, — отвечал Еруслан Лазаревич, — долго я не пробуду там и скоро вернусь назад. Но все мы ходим под Богом, и я не знаю, что случится со мною в дороге; а есть у меня дорогой камень самоцветный, который взял я у чудовища озерного; возьми ты этот камень и береги его, потому что цены ему нет. Если родится у тебя сын, то ты подари ему этот камень; если дочь — то береги для нее в приданое.

После этого он, обняв супругу, горячо поцеловал ее и, сев на коня, полетел в путь-дороженьку, в княжество Картаусово. Дорога его лежала как раз мимо Девичьего царства, где в Солнечном городе княжила прелестная чаровница Пульхерия.

Ровно девять месяцев провел Еруслан Лазаревич в дороге и был уже недалеко от княжества Картаусова. Тихо и пустынно кругом; вдали блеснула речка под горой, за ней, направо, синеет темный бор. Дело уже к вечеру: последний луч зари догорал над дремучим лесом. Еруслан Лазаревич ехал и думал, где бы получше выбрать в лесу местечко для ночлега; но вдруг он выезжает на долину и видит прекрасный замок; по углам чернеют башни, и прелестная девица по стене идет высокой, как в море лебедь одинокий, вся зарей освещена. И чуть слышен томящий, страстный напев этой девушки, несущийся как звуки нежной арфы в глубокой тишине долины. Она пела:

Так пела прекрасная Пульхерия и манила к себе Еруслана Лазаревича. Усталый витязь не мог противиться искушению и подъехал к замку. Ему страшно захотелось отдохнуть. Он слез с коня и вошел в замок; а Пульхерия уже встречает его прелестною улыбкою, берет за руки и ведет в богато убранные покои; здесь она усадила его за великолепно убранный стол и радушно угощала всякими кушаньями и напитками. Разговаривая с ней, Еруслан Лазаревич всматривался в ее прелестное миловидное личико и должен был сознаться, что она хотя несколько ниже была красотою супруги его, но зато много превосходила ее какой-то обольстительной, чарующей прелестью в манерах, обращении и уме. Еруслан Лазаревич ночевал в этом тереме, а утром очаровательная Пульхерия упросила его остаться и погостить еще денька два или три. Он остался, а через три дня остался еще на недельку. И так идет день за днем, удовольствие за удовольствием, веселье за весельем, пир за пиром, беседа за беседой; и проходит, таким образом, время невидно и незаметно для Еруслана. Ему, точно очарованному умом и обаятельными прелестями княжны, кажутся целые дни за минуту, а годы — за короткие дни. И таким образом ровно девять лет протекло с тех пор, как он живет в Девичьем княжестве, а ему думается, будто он недавно еще приехал туда. К чести нашего героя должно сказать, что он был всегда добрый сын отцу и верный муж жене, хранивший свято закон супружества и ни на минуту не забывавший того, куда он ехал.

Почти каждый день собирался Еруслан Лазаревич домой к отцу своему, а оттуда к милой и прекрасной Анастасии; но Пульхерия каждый раз сумела выдумывать какой-нибудь предлог и отдалить отъезд.

И вот однажды сидит княжна в своем златоверхом тереме, у косящатого окошечка, и видит, что по ее заповедным лугам разъезжает на красивом борзом коне какой-то юный статный витязь. Она послала к нему одного из своих богатырей с приказанием наказать за такую дерзость этого мальчишку, который осмелился без позволения стать на заповедном лугу. Выехал посланный богатырь и грозно понесся прямо на юного витязя; но тот был не трус и встретил долгомерным копьем своего противника так ловко, что сразу высадил его вон из седла и чуть не зашиб до смерти. Посланы были еще два могучих богатыря, но и тех постигла та же участь. Тогда Пульхерия пошла к Еруслану Лазаревичу и рассказала ему о случившемся. И он, сев на своего Ороща Вещего, выехал на заповедный луг к незнакомому молодому витязю. Съехались они и поразили друг друга копьями так сильно, что даже Еруслан Лазаревич пошатнулся на коне, а юный витязь чуть совсем не вылетел из седла.

— Молоденек еще ты, а дерешься славно! — сказал Еруслан Лазаревич своему противнику и ударил его тупым концом прямо против ретива сердца изо всей силы.

Свалился юноша на землю, а Орощ Вещий наступил ему копытом на доспешное ожерелье. Еруслан Лазаревич обратил копье острым концом и приложил его к груди противника, а тот ухватился за копье правой рукой. В это время блеснул на руке его перстень с камнем самоцветным, подарок чудовища озерного, и Еруслан Лазаревич, изумленный, отнимает копье от груди юноши и спрашивает его:

— Кто ты таков? Чей ты сын? Откуда едешь и где добыл этот камень самоцветный?

— Я из города Дебрии, — отвечал юноша, — из княжества Вахрамеева, а зовут меня Ерусланом Еруслановичем; мать у меня Анастасия Вахрамеевна, отца звали Ерусланом Лазаревичем, но я его не видывал и…

Еруслан Лазаревич не дал докончить ответа, соскочил с Ороща Вещего, подбежал к юноше, поднял его с земли, прижал к своему сердцу и, обнимая и целуя его, говорил:

— О, милый сын! Приди в объятия отца твоего, который — о ужас! — чуть не сделался убийцей твоим! Здорова ли мать твоя, а моя супруга Анастасия?

— Здоровье свое она расстроила печалью и тоскою по тебе, любезный родитель мой! — отвечал Еруслан Ерусланович. — Никогда я не видывал ее веселою, всегда она грустит и плачет да про тебя вспоминает и думает, что ты уже сложил где-нибудь свою голову.

— Сейчас же отправимся к матери твоей, а к моей супруге, — сказал Еруслан Лазаревич сыну. — Сядем на коней и с Богом поскорее в путь!

И поскакал Еруслан с сыном из Девичьего княжества, а с Пульхерией даже и не простился: боялся он, чтобы эта очаровательница снова не удержала его у себя как-нибудь. Дорогой Еруслан Ерусланович рассказал отцу своему следующее о себе:

— Родился я вскоре после твоего отъезда, любезный родитель мой, так сказывала мне матушка. Дней моего младенчества я не помню, а слыхал я от других: рос я не по дням, а по часам. Когда исполнилось мне девять лет, то ростом я был точно взрослый мужчина и силу имел непомерную, совсем не по летам моим. Хаживали к нам на княжеский двор дети боярские ко мне играть и однажды сказали мне с насмешкой: «У нас у всех есть отцы, а у тебя нет; скажи-ка, кто твой отец? Вот и не скажешь, а еще числишься внучком княжеским!»

Такие дерзкие слова привели меня в сильную досаду, я и давай справляться с моими обидчиками по-своему: дерну кого за руку — рука прочь, схвачу за голову — голова с плеч долой, ударю кого слегка ладонью, а он уж повалился на землю, лежит, не дышит. Пришел я домой в таком расстройстве, что матушка заметила и спросила:

«Отчего ты, любезный сын Еруслан, так невесел?» — «Родимая матушка, — отвечал я ей, — смеются надо мной дети боярские, упрекают меня, будто нет у меня отца. Позволь, государыня-матушка, ехать мне отыскивать родителя моего по белу свету!» — «Но где же ты отыщешь его?» — спросила у меня матушка, и я сказал ей в ответ: «Слыхал я от тебя самой, что мой батюшка поехал в Картаусово княжество, а если не туда, то, наверное, в Девичье, к прекрасной Пульхерии. Итак, я прежде отправлюсь к ней, в Солнечный город, по пути; а если нет там отца, поеду к Картаусу, если же и там его нет, объезжу все царства и государства, а отыщу его непременно, хоть будь он на краю света».

Долго не отпускала меня от себя матушка, но наконец по усиленным просьбам моим согласилась и позволила мне ехать отыскивать тебя. Простившись с дедушкой и с матушкой, надел я на себя доспехи богатырские и шлем пернатый, опоясался мечом острым, взял копье долгомерное, сел на коня и выехал из нашего княжества. Дорогой со мной не случилось ничего примечательного, и я прибыл в Девичье княжество, где и нашел тебя, моего любезного родителя, а, по незнанию, дерзнул состязаться с тобою и ударил тебя копьем.

Так закончил свой рассказ Еруслан Ерусланович. Более полугода наши путешественники были в дороге и приехали наконец в Вахрамеевы владения. Лишь только увидала прекрасная Анастасия своего сына и мужа, то выбежала на крыльцо встречать их. Бросилась она на шею Еруслану Лазаревичу, обнимала его и целовала, а сама говорила:

— Но тебе я выплакала все оченьки, все сердце в груди у меня выболело, сокол мой ясный! Без тебя мне был и свет постыл, а с тобою опять стал дорог и мил; воротилось ко мне мое счастие, возвратились мои ясные дни!

На ласки жены Еруслан Лазаревич отвечал такими же ласками. Он тут же заметил, что на Анастасии было черное траурное платье, и спросил у нее:

— Прекрасная супруга моя, по ком же это траур?

— Ах, милый мой Еруслан Лазаревич! — отвечала она. — Мы лишились нежного и доброго отца нашего. Он умер, но на смертном одре, в присутствии всех бояр и сановников своих, завещал, чтобы ты, по смерти его, управлял нашим княжеством.

После этого Еруслан Лазаревич с супругою своего и сыном пошли в княжеские палаты, куда вскоре явились все знатнейшие люди княжества Вахрамеева и говорили:

— Государь Еруслан Лазаревич, по воле покойного князя Вахрамея и по желанию нашему и всего народа, избран ты властелином над Дебрией. Бьем тебе челом и просим принять бразды правления.

Еруслан Лазаревич согласился на это предложение и стал княжить в Дебрии. Зажил он с супругою своею в великом ладу и согласии и почитал себя счастливейшим человеком в мире, обладая такою прелестною и любящею женою, которая умела все радости умножить и все печали уменьшить. А сынок их Еруслан Ерусланович все подрастал, укреплялся силами все больше и больше, набирался ума-разума и был на утешение родителям. Минуло ему пятнадцать лет, и он сделался славным богатырем, нисколько не хуже отца своего, если только не сильнее его.

— Милое мое детище! — сказал однажды Еруслан Лазаревич сыну. — Возьми мои доспехи богатырские, меч-кладенец заколдованный, мое копье долгомерное и коня Ороща Вещего и поезжай в чистое поле погулять и ратными делами заслужи себе славное имя могучего, непобедимого богатыря, как и я в молодые годы старался заслужить добрую славушку. Отправляйся прежде в Картаусово княжество и повидайся со своим дедушкой Лазарем Лазаревичем, а оттуда проедешь ты в бывшее Феодулово княжество, которым правит теперь названый брат мой Иван, русский богатырь. После того поезжай в Щетин город, где прежде княжил вольный царь, а теперь княжит там другой названый брат мой, сильный и славный богатырь Росланей. Узнай о здоровье всех этих богатырей, поклонись им от меня и скажи: родитель-де мой вас любит и уважает и часто вспоминает о вас. Во время пути будь смирен, честен и добр, сам никого не обижай и себя в обиду не давай, да помни пословицу: «Нам добро, никому зло — то законное житье».

Еруслан Ерусланович, простившись с родителями своими, надел на себя отцовские доспехи богатырские и пернатый шлем, опоясался мечом-кладенцом, взял копье долгомерное, сел на Ороща Вещего и отправился, куда посылали его. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, скоро сказать: поехал и приехал, да не скоро на самом деле это исполнить, особливо если путь-дорожка и дальняя и трудная. Побывал Еруслан Ерусланович у всех, с кем отец велел повидаться ему, и через два года вернулся домой. Родители с великою радостью встретили приехавшего сына из дальнего путешествия.

— Ну, что, сын мой любезный, — спрашивал Еруслан Лазаревич, — видел ли ты тех, к кому посылал я тебя?

— Видел всех и исполнил все, что ты наказывал мне, — отвечал Еруслан Ерусланович. — Был у Картауса, у дедушки, у Ивана-богатыря и у Росланея, передал им поклон и привез тебе от них четыре письма; вот они.

Еруслан Лазаревич взял письма, распечатал их и стал читать. А в письмах тех было написано вот что:

«Любезному моему сыну Еруслану Лазаревичу и снохе моей, прекрасной Анастасии Вахрамеевне, посылаю свое родительское благословение, вовеки нерушимое, и желаю вам здравия и долголетия, и всякого благополучия, и наипаче любви и согласия между собой. Очень рад, что ты, любезный сын, своими трудами и знаменитыми подвигами достиг княжеского достоинства и наслаждаешься теперь счастливою жизнью. Благодарю за присылку ко мне внука: он доставил мне большое удовольствие и всем был тут на удивление по красоте своей, добронравию, силе и храбрости. О себе скажу, что я, слава Богу, жив и здоров и собираюсь как-нибудь съездить к вам, милым моим, и провести в вашем кругу несколько счастливых дней. Остаюсь отец ваш, любящий вас, Лазарь Лазаревич».

«Знаменитому князю и славному богатырю, а моему избавителю, Еруслану Лазаревичу, и супруге твоей Анастасии Вахрамеевне от князя Картауса великое челобитье и пожелание вам здравия и благополучия на многие лета, а княжеству вашему мира, тишины и спокойствия. О себе уведомляю, что я после всех несчастий, постигших меня, княжу благополучно, но только несколько сокрушаюсь душевно, что нет у меня под старость помощника и защитника, такого богатыря, как ты или прекрасный сынок твой, который пошел по дедушке и по батюшке своему и со временем, думаю, наполнит славой о себе весь свет».

«Великому в князьях и богатырю в богатырях, большему брату Еруслану Лазаревичу великое челобитье и здравие на многие лета и с супругой твоей Анастасией Вахрамеевной от Ивана, русского богатыря: будь здрав вовеки! А о сыне твоем скажу, не укоряя, а восхваляя его, что он наделал мне хлопот: когда он ехал ко мне в княжество, я думал, что он ворог мой, и кинулся к нему с булатным мечом, а он так ударил меня копьем долгомерным, тупым концом, что я вылетел из седла вон; но это дело не имело ничего худого, потому что я сам виноват, коли не спросил сначала, кто он таков и откуда едет. Потом он сам объявил мне причину своего прибытия в мое княжество. Жена моя Кандоула посылает тебе и супруге твоей поклон и желает всего хорошего; она все собирается повидаться с вами и подружиться с Анастасией прекрасной. Твой меньшой брат Иван-богатырь».

«Старшему моему брату не по летам и по росту, а по силе и храбрости, врачу моему и благодетелю, Еруслану Лазаревичу, с дражайшей супругой Анастасией Вахрамеевной, бьет челом до сырой земли богатырь Росланей Прохорович и желает вам мирного жития, здравия и во всем счастливого успеха. О своем житье-бытье уведомляю, что оно идет хорошо; с соседями у меня мир и согласие, а здоровье мое в самом цветущем состоянии. Только твой сынок чуть-чуть меня не зашиб. Увидал я, что на моем заповедном лугу остановился юноша, весь вооруженный с головы до ног; считая его за своего врага, я вышел против него и хотел садануть его копьем, а он, ловко увернувшись, ударил меня плашмя мечом прямо по ногам, подкосил мои ноги, и я упал на землю как сноп. Тут он мне объяснил, что он не враг мой, а посланец от тебя. За удар, полученный мною, не только не сержусь на него, а еще радуюсь, что Еруслан Ерусланович во всем похож на тебя; видно, что яблочко недалеко откатилось от яблоньки».

Читая эти письма и видя в них похвалы сыну, Еруслан Лазаревич очень радовался и благодарил судьбу, что она послала ему детище на утешение и защиту под старость.

— А не было ли с тобой еще чего-нибудь замечательного? — спросил Еруслан Лазаревич сына.

— Было одно происшествие, — отвечал Еруслан Ерусланович. — Когда я ехал домой, на обратном пути попался мне навстречу старый старичок, маленький ростом, худенький, и стал загораживать мне дорогу. Хотел я ударить его копьем, чтобы он сошел с дороги, а он только дунул на меня — и я, как сноп, свалился с коня и ослабел, как малый ребенок; подхватил старичок меня на руки и сказал: «Сейчас бы я предал тебя смерти за то, что ты на старца дряхлого и слабого хотел поднять руки; но прощаю тебя, потому что ты млад еще и неопытен, да притом же сын славного богатыря Еруслана Лазаревича, которого я знаю и уважаю». Выпустив меня из рук своих, старичок прибавил: «Ну, теперь поезжай домой да не похваляйся много силою богатырскою и удалью молодецкою, а веди себя как прилично доброму витязю: на слабого и беззащитного не нападай и помни, что иной раз сильно мстят и бессильные враги».

— Очень благодарен я этому почтенному старику, что он дал тебе назидательный урок, — сказал Еруслан Лазаревич.

Таким образом, Еруслан Лазаревич с супругою и сыном своим жил мирно и благополучно много лет и был вполне счастлив; княжеством он управлял мудро и милостиво, и все подданные любили его. Еруслан Лазаревич княжил в своем княжестве ровно тридцать лет, и всех от роду пятьдесят лет и три месяца. Наконец, Еруслан Лазаревич умер спокойно, и супруга его Анастасия Вахрамеевна очень много плакала о супруге своем и от той кручины умерла, а сын их Еруслан по отце своем, сильном и славном богатыре Еруслане Лазаревиче, а также и по матери своей горько плакал. А после смерти родителей, по немногом времени, сел на княжество отца своего и царствовал в городе Дебрии честно и славно много лет.