Лучшее за год 2003. Мистика, магический реализм, фэнтези

Луис Альберто Урреа Кисть сеньора Мендосы Пер. Е.Коротнян

Когда я вспоминаю родную деревню, то сразу вижу все в зеленом цвете. Сочный зеленый цвет, возможно чересчур насыщенный, наполненный влагой и запахом манго. Я вспоминаю жару и сладостные капельки пота, собиравшиеся на моей верхней губе, когда я целовался с юными девушками, спрятавшись за трибуны на площади. Я вспоминаю дни, наполненные праздностью и ураганными ливнями. Вспоминаю, как прогуливался по маленькой площади, мечтая о том, чтобы заняться любовью, любовался портретами мэра и начальника полиции кисти сеньора Мендосы и перебрасывался острыми словечками с девушками. Они, разумеется, прогуливались в обратную сторону, а за ними по пятам следовали их суровые тетушки, блюстительницы приличия. Оглядываясь назад, я невольно думаю, а не были ли те дерзкие перепалки лучше самих занятий любовью?

Сеньор Мендоса тридцать лет орудовал своей кистью. До сих пор помню, как старухи по дороге на рынок распекали его на все корки. Ничего необычного в том не было. Старухи иной раз принимались и за нас, особенно когда на рассвете шли на рынок, выстроившись в две колонны, в темных шалях, плотно обвязанных вокруг голов, чтобы купить кувшины теплого молока, в котором плавали коровьи шерстинки. Позже, выпив несколько чашек кофе с капелькой того самого шерстяного молока (процеженного сквозь старую тряпицу) и щедро сдобренного сахаром, они начинали признавать, что у некоторых людей есть и хорошие стороны. Только не у сеньора Мендосы.

А тот в свою очередь придерживался спорной точки зрения, объявив себя королем граффити всей Мексики. Но нам не нужен был король граффити.

Моя деревня называется Эль Росарио. Вероятно, потому мы так и задавались, что название происходит от слова «четки». Мы родом из Росарио, а значит, на нас лежит печать благословения, дающая некоторые привилегии. Все началось с какого-то испанского монаха — а может быть, это был испанский солдат, — по имени Бонифасио Рохас, у которого разорвались четки и бусины каскадом рассыпались по земле. Опустившись на колени, чтобы их собрать, он сотворил краткую молитву, прося всемилостивого Бога направить его к бусинам. Как всякий добропорядочный католик, он предложил Богу сделку: если Ты вернешь мне бусины, я построю храм на этом самом месте. Всемилостивый Бог обрушил на землю огни святого Эльма, и прямо под ними нашлись бусины. Бонифасио сумел оценить остроумие Всевышнего, когда под бусинами обнаружил бесконечную серебряную реку. Случилось это в 1655 году, третьего августа. В субботу.

Строительство церкви уничтожило остатки индейского поселения, а деревня Росарио стала центром провинции Чаметла. По неведомой причине монахи, пришедшие вслед за Бонифасио, пристрастились хоронить своих собратьев в толстых стенах собора из необожженного кирпича. Какой-то таинственный элемент в нашей почве мумифицирует тела, так они и стоят в стенах на протяжении пяти сотен лет. И когда стены осыпаются, то примерно раз в год то один, то другой из них выскакивает наружу с застывшей ухмылкой.

Во времена моего детства наступило временное затишье, когда за два года не появилось ни одной новой мумии. Мы даже начали думать, что похороненные отцы повылезли из стен все до одного. Удар грома доказал, что мы ошибались.

Сезон дождей у нас начинается неизменно шестого июня. В тот год, однако, дождь запоздал на день, но первый же раскат грома, возвестивший о приходе бури, был таким оглушительным, что полопались все оконные стекла на нашей улице. Ослы вырвались из сараев и помчались по деревне, брыкаясь направо и налево. Люди, жившие возле реки, клялись, что их куры снесли квадратные яйца. Еще много лет спустя в этом страшном небесном гневе видели причины всех случаев подагры, поноса, родимых пятен, пьянства и тех таинственных женских заболеваний, которые никто не может определить, но все называют «недомоганиями». Была и еще одна жертва громового раската — уцелевшая до того дня колокольня раскололась на части, и один толстый кусок глины свалился прямо на дорогу. Утром мы с кузеном Хайме пережили ужас, обнаружив мумифицированную руку, торчавшую из обломков, причем пожелтевший палец указывал прямо в небо.

— Евангелист, — сказал я.

— Даже в смерти, — сказал он.

Мы обошли груду, чтобы рассмотреть остальную часть мумии, и вздрогнули при виде написанного на груди монаха послания:

КАК Я ВАМ НРАВЛЮСЬ ТЕПЕРЬ?

УСОХ ДО ПРЕДЕЛА!

УМЕРЬ СВОЮ ГОРДЫНЮ ИЛИ УБИРАЙСЯ ПРОЧЬ!

— Сеньор Мендоса, — сказал я.

— Он повсюду, — сказал Хайме.

На дороге, ведущей от Эскуинапы на север, к нашей деревне, стоит столб, на котором написано:

РОСАРИО

НАСЕЛ. 8000

Ниже рукой сеньора Мендосы тщательно выведено:

В РАДИУСЕ 100 КМ НИКАКИХ ПРИЗНАКОВ РАЗУМНОЙ ЖИЗНИ

На краю поселка построен очень высокий мост, соединяющий берега реки Балуарте. Однажды, как рассказывает мой кузен Хайме, на перилах моста сидел юноша и дружески переругивался со своими друзьями. Его возлюбленная, девушка из хорошей семьи, в тот день надела белую блузочку. Она подбежала к нему, чтобы обнять, но вместо этого нечаянно столкнула его с насеста, и юноша упал, раскинув руки и ноги на ветру. Ее пришлось удерживать, иначе она кинулась бы вслед за ним. Пока он летел вниз, то все время выкрикивал ее имя, словно потерянное любовное письмо, закружившееся на ветру. Тела юноши так и не нашли. Говорят, девушка покинула родной поселок и вышла замуж. У нее родилось семеро сыновей, и каждого она назвала именем своего погибшего возлюбленного. Муж бросил ее. Возле того места на мосту, где произошла трагедия, сеньор Мендоса предложил нам:

НЕМЕДЛЕННО ВЗДЕРНУТЬ ВВЕРХ НОГАМИ ЛИЦЕМЕРОВ

На другом конце поселка стоит публичный дом, рядом с кладбищем. Это позволяет добропорядочным деревенским жителям избегать сразу двух тем — смерти и секса. На стене дома, выходящей на улицу, написано:

ПЕРЕВЕРНИ СВОЮ ГОРДОСТЬ НА СПИНУ

И ПЕРЕСЧИТАЙ ЕЕ ДРЫГАЮЩИЕ ЛАПКИ

А на каменной стене, возведенной прямо на мостовой перед кладбищем, появилось следующее изречение:

МЕНДОСА НИКОГДА ЗДЕСЬ НЕ СМЫКАЛ ВЕК

Что он имел в виду? В барах не утихали жаркие споры по этому поводу. Может быть, стоит понимать надпись буквально, что он, мол, никогда не спал между замшелых камней? Ну и что? А кто спал?

Нет, возражали другие. Надпись следует понимать философски — сеньор Мендоса всенародно заявляет, что никогда не умрет. Тут кто угодно взбесится. Шеф полиции Рэйес захотел знать: «Да кто он такой, этот сеньор Мендоса?»

А сеньор Мендоса, притаившийся за дверью, тут же отозвался: «Я вам отвечу! Я думаю, что я Мендоса, вот кто! А вот кто — или что — вы такие?!»

И стало слышно, как он уходит в темноту.

Сеньор Мендоса никогда не делал неприличных надписей. Он был слишком морален для этого. Более того, он украшал своими надписями греховодников, словно те были дорожными знаками. Однажды эпохальная кисть сеньора Мендосы обрушилась и на меня.

Было это летом, в августе, месяце Бонифасио. Август в Росарио всегда стоит жаркий, настолько жаркий, что каймановые черепахи свариваются заживо, если оказываются на мелководье. Тогда их зеленое мясо становится серым, отслаивается и уносится вниз по вечной реке Балуарте. Мне всегда хотелось пройтись вдоль берега вниз по течению. Во время разливов река уносила с собой сотни интересных предметов, и я был уверен, что где-то там внизу они все вместе собираются. Временами река напоминала сумасшедшего покупателя, сметающего на своем пути все подряд. Река забирала у земли то, что ей нравилось. Никого не удивляло, когда по реке проносились на безумной скорости деревья, куры и коровы. Но иногда там можно было увидеть совершенно чудесные вещи: зеленый автомобиль с зажженным, и фарами, стиральную машину со статуей какого-то святого внутри, который, казалось, управляет круглой лодкой, светлый парик, похожий на огромного кальмара, таинственный предмет в форме звезды, едва видимый на поверхности.

Балуарте имела надо мною власть. Я там плавал, рыбачил, ловил черепах. Я мечтал, что где-то далеко внизу река делает поворот, и именно там я найду все эти сплавленные по воде сокровища, собранные в аккуратные стопки. Может быть, это будет корабль, набитый драгоценными камнями, или мокрая прелестница лет пятнадцати в красном платье, которую нужно спасти.

И все это испещрено маленькими серыми частичками черепашьей кожи.

Как я расстроился, когда обнаружил, что река ведет всего лишь в болота, откуда просачивается в море. Все те сокровища были навсегда потеряны, а мне пришлось искать в моей реке новую магию. За этим занятием и застал меня сеньор Мендоса. Я лежал на берегу Балуарты, лишившейся волшебного ореола, и вместе с Хайме любовался сквозь частый камыш на новое чудо.

Девочки. Мы нашли девочек. Небольшая группа этих только что обнаруженных нами созданий покинула душные классы подготовительной школы и отправилась на реку выкупаться. У них было свое постоянное место, небольшой изгиб русла с покатым песчаным берегом и естественным ограждением из деревьев и камыша. Мы с Хайме понимали, что находимся на пороге величайшего открытия последних лет, о котором не зазорно будет рассказать и мужчинам.

— Как они удивятся, когда услышат, — прошептал я.

— Это новый мир, — отозвался он.

Мы устроились в камышах, не обращая внимания на промочившую нам коленки грязь. Мы едва сдерживали свою радость и волнение. Когда девочки начали скидывать форму, демонстрируя нам сначала комбинашки, потом ослепительно белые лифчики и просторные хлопковые панталоны, я думал, что сейчас зарыдаю.

— Не могу поверить, — выдохнул я.

— На наших глазах творится история, — сказал он. Сброшены лифчики. Девочки нырнули в реку.

— Перед нами все, о чем мы всегда мечтали, — сказал я.

— Сама жизнь, — сказал он.

— О, какие красотки! — прошептал я.

— Прямо из моих снов! — подхватил он, и тут сеньор Мендоса впился нам в плечи своими когтями.

Нас проволокли сотню метров вдоль берега реки, не переставая немилосердно костерить.

— Дикари! — кричал он. — Нечего пялиться, куда не след! Сластолюбцы! Никакого уважения к правам личности!

Я бы расхохотался, если бы не заметил ужасную кисть сеньора Мендосы, торчавшую из только что открытой банки с черной краской.

— Ой-ой, — сказал я.

— Нам конец, — сказал Хайме.

Сеньор Мендоса швырнул меня на землю и уселся сверху. Он был костляв и худ, но я все равно не сумел его сбросить.

Я брыкался, точно как один из тех ослов, что испугались грома, а сеньор Мендоса с важным видом припечатал меня к земле. Он приступил к делу, написав на лице Хайме:

Я ПОГАНЕЦ

Потом он завернул рубаху кузена и украсил его грудь словами:

Я ЖИВУ РАДИ СЕКСА И УДОВОЛЬСТВИЙ

После чего содрал с Хайме штаны и вывел у него на заднице:

ДАЙ МНЕ ПИНКА

Настала моя очередь.

На лице:

ИЗВРАЩЕНЕЦ

На груди:

МОЯ МАТЬ СГОРАЕТ ОТ СТЫДА

На заднице:

ЭТО ТО, ЧТО Я ЕСТЬ

До меня вдруг дошло, что девочки с реки успели быстро одеться и теперь хихикают, глядя, как я прыгаю голый по камням. Никакой справедливости! А потом, чтобы совсем нас доконать, сеньор Мендоса погнал нас по всей деревне, и люди смеялись над нами и обзывали обидными словами.

Две недели мы планировали месть, но постепенно обо всем забыли. Хайме благодаря фразе «я живу ради секса» даже стал чем-то вроде знаменитости, этакий местный мачо. Его потом долго называли Эль Секси. И надо же такому случиться, что много лет спустя он женился на одной из тех самых девчонок, за которыми мы подглядывали.

Только одно меня порадовало во всем этом печальном деле: скоро от улицы, где я познал такое унижение, не осталось и следа.

Спустя годы, как Бонифасио построил свою церковь в Росарио, и уже после того, как он умер и был надежно спрятан в церковной стене (откуда вывалился на моего дядю Хорхе в 1958-м), начали строить шахты. Одна серебряная жила вела к другой. Весь район стал сетью рудоносных артерий.

Сначала прорывали туннели, потом о них забывали, когда жила истощалась и разветвлялась. Очень часто шахтеры прорубали ход в скалистой стене и оказывались в заброшенной шахте, прорытой в обратном направлении. Иногда им попадались скелеты.

Однажды они клялись, что наткнулись на гигантского паука, ловившего в свою огромную паутину летучих мышей. Во многие из этих шахт просачивалась речная вода, образуя подземные озера, где водились толстые белые лягушки и аллигатор-альбинос, который плавал в темной воде, поджидая, что какой-нибудь невезучий шахтер споткнется и упадет.

: Некоторые из этих туннелей змеились под деревней. Иногда с гулким уханьем пропадали целые участки Росарио. Мне повезло увидеть, как улица, по которой меня гнал сеньор Мендоса, вздрогнув, провалилась сквозь землю. Магазин и шесть домов рухнули как один. Мне особенно отрадно было видеть, как Антония Боррего с удивленным видом ушла под землю, хотя еще секунду назад сидела на крыльце и истошно вопила, посылая в мой адрес оскорбления. Из ее горла вырвался жуткий вопль, отозвавшийся под землей громким эхом, пока она летела вниз. Когда ее в конце концов вытащили (с помощью лебедки, коровищу этакую), она успела сморщиться от вонючей воды и в волосах ее шевелились белые головастики.

Улица исчезла, а из моего окна открылся бесконечный вид на Эль Яуко. Так называется гора, которая возвышается за рекой Балуарте. Ее вершина похожа на профиль Джона Ф. Кеннеди. Единственный недостаток этого географического чуда в том, что нос у профиля не в ту сторону загнут.

Когда мы с Хайме с большим трудом забрались на гору, чтобы как следует рассмотреть нос, то обнаружили там следующее послание:

ПРИРОДА-МАТЬ ТОЖЕ НЕ ПИТАЕТ НИКАКОГО УВАЖЕНИЯ

— К ПРЕЗИДЕНТАМ ЯНКИ!

Однако ничто не могло сравниться с тем фурором, который вызвала следующая серия его посланий. Все началось однажды в воскресенье с пробежавшего по деревне поросенка. На его боках идеальным почерком было выведено:

ВО ВТОРНИК МННДОСА ОТПРАВЛЯЕТСЯ В РАЙ

На заборе:

МЕНДОСА СПАСАЕТСЯ ИЗ ЭТОГО АДА

На отцовской машине:

С МЕНЯ ДОВОЛЬНО!

Я УХОЖУ!

Поползли слухи. Неизвестно почему, но споры по поводу последних творений сеньора Мендосы разгорались жаркие, бурные и нередко заканчивались драками. Он что, задумал убить себя? Он умирает? Его собираются похитить летающие тарелки или унести в небеса ангелы? Те, кто были уверены, что прежняя надпись «Мендоса никогда здесь не смыкал век» представляла собой строго философское изречение, не сомневались в предстоящем самоубийстве. На их лицах появилось таинственное выражение — они действительно надеялись, что он убьет себя, просто чтобы поддержать status quo, просто чтобы подтвердить, что все когда-нибудь умрут.

По деревне прокатилась волна слухов о его здоровье: рак, сумасшествие (тоже мне новость, мы и без того это знали), одержимость дьяволом, сглаз, проклятие черной магии с помощью любовных зелий и медленно действующих ядов и самый ужасный недуг — сифилис. Некоторые местные хлыщи прозвали публичный дом раем, но сеньор Мендоса был слишком морален, чтобы даже приблизиться к нему, не то чтобы объявлять об этом на всю деревню.

Я работал в баре Криспина, принимал заказы и таскал подносы с бутылками пива. Я слышал все версии. Больше других мне пришлось по душе утверждение о сифилисе — ведь в юности всегда испытываешь болезненную тягу ко всему мрачному и жуткому, тем более если речь идет о преисподней.

— От сифилиса эта штука отваливается, — пояснил Хайме. Я не хотел, чтобы он догадался о том, что я точно не знаю, какая именно «штука» отваливается, была ли она тем самым, что я думал, или чем-то другим. Настоящий мачо уже давно должен все знать, причем настолько досконально, что ему даже скучно от этих знаний.

— Да, — небрежно бросил я, — конечно, отваливается.

— Целиком, — продолжал Хайме.

— Прямо на землю, — подтвердил я.

В тот самый вечер, когда обсуждались «райские» теории, в бар зашел сеньор Мендоса. Мужчины сразу прекратили все споры и начали его подкалывать: «Поглядите-ка! К нам явился святой Мендоса!», «Эй, Мендоса! Не видал ли где ангелов?» Мендоса лишь ухмыльнулся, затем, расправив худые плечи, подошел, прямой как палка, к стойке бара.

— Мальчик, — сказал он мне, — пива.

Когда я передавал бутылку, мне хотелось поклясться: я изменюсь! Я больше никогда не буду подглядывать за девочками!

Мендоса развернулся и, стоя лицом к толпе, выпил свое пиво, опустошив бутылку залпом. Когда наконец из его рта потекла пена, он грохнул бутылкой о прилавок и выдохнул «Ух!». После чего отрыгнул. Громко. Это сильно оскорбило собравшийся люд, и все принялись ему выговаривать. Но он, не обращая ни на кого внимания, выкрикнул:

— Что, не понравилось? Отрыжка — это крик буйвола или кабана. Я посылаю ее вам, потому что это единственная философия, какую вы способны понять!

Еще больше оскорбившись, толпа начала роптать. Тогда сеньор Мендоса повернулся ко мне и произнес:

— Я вижу здесь очень много дрыгающих лапок.

— Этот человек безумен, — сказал Криспин. Сеньор Мендоса продолжал:

— Я для того жил на земле, чтобы изменить общество и пощипать самодовольные задницы. Кто из вас станет отрицать, что мы с моей кистью составляем идеальную пару? Кто из вас может надеяться сотворить кистью больше, чем это сделал я?

Он выдернул из-за пазухи кисть. Несколько человек попятились.

— Вот что я вам скажу, — произнес он. — Это ключ в рай. Мендоса кивнул мне и направился к дверям. Но прежде чем уйти в ночь, он сказал:

— Моя работа закончена.

Во вторник мы поднялись на рассвете. Накануне Хайме обнаружил прореху в новой крыше дома толстухи Антонии. Через эту щель можно было заглянуть прямехонько в ее спальню. Мы смотрели, как она одевается. Она колыхалась, как тучное грозовое облако.

— Любопытное зрелище, — прошептал я.

— Обильный урожай, — снисходительно бросил Хайме.

Ритуал одевания подошел к концу, и мы спустились на улицу. Услышали голоса, увидели людей, направлявшихся к площади, и только тогда неожиданно вспомнили.

— Сегодня! — завопили мы в один голос.

За сеньором Мендосой следовала растущая толпа. Его темная кожа подчеркивала яркость белой шевелюры. Одет он был в пыльный черный костюм, свой похоронный костюм. Подойдя к краю площади, он опустился на колени и сорвал крышку с новой банки краски. Потом с преувеличенной важностью достал кисть и поднял ее вверх, чтобы всем было видно. Толпа одобрительно загудела, раздались редкие аплодисменты. Он повернулся к банке и погрузил кисть в краску. Наступила тишина. Сеньор Мендоса нарисовал на земле, вымощенной плитняком, черный завиток, а потом принялся наносить круговые мазки своей легендарной кистью, пока завиток не превратился в ровный черный круг. Затем, не переставая улыбаться, он виртуозно взмахнул кистью, оторвав ее от земли, и провел в воздухе черту, которая зависла, блестя мокрой краской. Мы охнули. Мы зааплодировали. Тем временем сеньор Мендоса провел в воздухе горизонтальную линию, соединив ее под прямым углом с первой чертой. Мы издали приветственные возгласы. Мы засвистели. Он продолжал рисовать линии вверх и вбок, вверх и вбок, пока хватало роста. Вскоре все стало ясно. Мы снова принялись аплодировать, на этот раз с чувством. Сеньор Мендоса обернулся к нам и один раз махнул рукой — мы так никогда и не узнаем, то ли это был прощальный жест, то ли приказ расходиться, — после чего поднял ногу и поставил ее на первую горизонтальную черту. «Нет», — раздалось в толпе. Он поднялся на следующую ступень. Толстуха Антония упала в обморок. Мальчишки бросились заглядывать ей под подол, когда она свалилась, но мы с Хайме не двинулись с места, как настоящие мачо, мы ведь уже все видели. А сеньор Мендоса тем временем шагал все выше. Он рисовал свою лестницу, возносившую его над площадью, над всей деревней, над осыпающейся церковью Бонифасио, над кладбищем, где он никогда не смыкал век и уже явно никогда не сомкнет. Криспин получил отличный навар, продавая пиво в толпе. Сеньор Мендоса, превратившийся к этому времени в маленькую точку, не больше высоко летящей вороны, карабкался ввысь, над рекой Балуарте и ее смертоносным мостом, над Эль Яуко и перевернутым носом Кеннеди, и вскоре почти скрылся из виду. Лестница покачивалась, как струйка дыма на легком ветерке. Людям стало скучно, они начали разбредаться, кто вернулся к работе, а кто к обычным сплетням. Тем же вечером мы с Хайме снова оказались на крыше толстухи Антонии.

Случилось это пятого июня. Той самой ночью, в полночь, начались дожди. К утру всю краску смыло.