Лулу

Глава 8 Alter ego

— Ладно, Вовчик! Кончай придуриваться. — Эти простые и задушевные слова прозвучали под сводами комнаты как голос свыше, которого я так долго ждал, хотя куда уместнее было бы пожелание приятного аппетита. И все же он прав. Пора! Пора положить конец пьянкам и обжорству, то есть заняться по-настоящему полезным делом. Не все же угождать собственной утробе? Впрочем, тут уж как получится…

Я поднял взгляд. Голый небритый мужичонка весьма непрезентабельного вида сидел на краю обеденного стола, болтая коротенькими ножками и покачивая непропорционально большой кудрявой головой. В черных волосах застряло несколько витков древесной стружки, которой обычно прокладывают легко бьющийся фарфор при транспортировке, а на бедре отпечатался знак опрокинутой рюмки и полустертая надпись «Не кантовать!».

— Не узнаешь? Странно, прежде ведь не раз ко мне за поддержкой обращался, неужто не припоминаешь? — гадливо ухмылялся коротышка, почесывая пухленький живот. — Я же твое второе «я»!

— Ты на меня совершенно не похож…

— А с какой такой стати ты нас сравниваешь? Будь мы единоутробными братьями-близнецами, еще куда ни шло. Вот ведь моду взяли! Что ни клиент, то сам себе второе «я» по собственному образу и подобию подбирает. И чтобы по росту подходил, и даже по образованию. А не проще ли попросту взять да и клонировать себя? Тогда ведь никаких тебе поводов для беспокойствия не будет: «сегодня ты, а завтра я». А в сущности, какая разница? — Мужичонка мечтательно закатил глаза. — Сегодня я второй, а завтра буду прямо-таки на твоем рабочем месте обретаться. Кто был ничем, тот… ну дальше ты и сам догадываешься.

— Не ты меня на эту должность назначал. Не тебе и… — Кусочек непрожеванного ростбифа ворочался во рту, мешая выразить мысль более внятно и доходчиво.

— Разве? Вот захочу, и завтра же тебя выгонят взашей!

— Ну, знаешь… Вообще-то приличные люди так не поступают.

— Да ладно, что ты понимаешь в приличиях? Вот я сижу ослепительно-голый пред тобой, совсем как девка на выданье, то есть на том самом приемном экзамене в привилегированный бордель. Кастинг — так, что ли, у вас это нынче называется? Ну так и что? Будь мы на партийном съезде или в обществе почтенных дам, я бы и сам неглиже объявиться постеснялся. Но тут ведь все свои. Послушай, а может, и тебе стоило бы того… для уравнения ситуации разоблачиться? Тогда и поглядим, кто из нас герой. — И мужичонка заразительно захохотал.

— Послушай, если будешь хамить, я тебя из дома выставлю!

— У нашего дитяти зубки режутся. — Мужичонка откинулся на спину и засучил ножками, изображая неописуемый восторг. Затем, перестав смеяться, снова сел и деловито произнес: — Ладно, так и быть, все материальные и плотские утехи забери себе, пользуйся на всю катушку, я на всю эту хренотень не претендую. Ну а мне оставь, к примеру, это… как его… скажем, психологию и прочие морально-нравственные аспекты…

— Да уж, при твоей-то роже только и заниматься психологией…

— Ты сам-то много ли в этом понимаешь? К примеру, знаешь, отчего распался «Битлз»?! — возопил обиженный прохвост, в азарте спора хлопая себя ладонями по волосатым ляжкам. — Да просто Пол с Джоном партнера не поделили, вот и все дела, а ты туда же, «психология»… А отчего думаешь, этот… ну, известный наш физик-теоретик… в науке оказался плодовит? Да потому, что бабник был отчаянный. Ну а таким, как ты, видать, слабо…

Нет, этого я вытерпеть уже не мог, что-то с ним надо было срочно делать. Наскоро проглотив непрожеванный кусок еды, я потянулся к прохиндею, норовя ухватить его рукой за голую лодыжку, но тот вопреки дебильной внешности оказался куда проворнее меня. В следующее мгновение, сделав головокружительный кульбит, мерзопакостник уже сидел верхом на бра, до той поры предназначенном всего лишь для освещения места моей трапезы, а вот теперь нежданно-негаданно превратившемся в насест для этого подонка. При этом стеклянный с золотистой окантовкой плафон вместе с горящей лампочкой уместился как раз между его ног, демонстрируя сияющее естество непропорционально увеличенных размеров. Однако стоваттный подогрев подействовал вполне понятным образом.

— Чтоб вам так было! — завопил негодник как ошпаренный, для убедительности прибавив кое-что совсем уж непристойное.

То-то, проняло! Как утверждают, при нежданных обстоятельствах некоторым представителям гомо сапиенс свойственно кричать на крайне редко употребляемом ими языке — вроде бы обычно такое приключается при родах. Вот и это чудо акушерского искусства, что удивительно, сподобилось. Впрочем, с чего это я решил, будто он и в самом деле мое второе «я», когда в ярком свете бра ясно наблюдается совсем другое.

— Эй, Веня! Ты, часом, не в церковном ли хоре по воскресным дням поешь? Голосистый больно.

— Будешь на моем месте, еще не так запоешь, — отвечал мне Веня, с высоты плафона плюхнувшись в салатницу. — Чтоб я так жил, но это же явное унижение моего достоинства.

Веня, знакомый мне еще по летнему отдыху на Кара-Даге во времена блаженной юности, тот самый Веня, теперь новоявленный миллионер, когда-то начинавший свою звездную карьеру с торговли резиновыми пупсиками на барахолке, сидел на краешке стола и, слизывая остатки майонеза, весьма кстати прикрывавшие его могучий «срам», рассуждал о недостатках моей личности.

— Я вот что тебе скажу. Беда твоя в том, что ты пытаешься мыслить головой, а вот того не понимаешь, что для этого занятия куда больше еще целая куча органов подходит. К примеру, особо нервные предпочитают мыслить сердцем, люди рационального склада мышления рассуждают животом. Начальство принимает эпохальные решения тем самым местом, что к руководящему креслу приспособлено…

— Ну и каким же местом ты сам думаешь? — оборвал я Веню, не желая дольше слушать его брехню про уважаемых людей.

— А я на вас на всех вот это самое и положил, — деловито ответствовал Веня, долизывая майонез.

В конце концов, и то верно, не пропадать же со усу…

Тем временем в компьютере что-то заухало и заверещало.

— Смотри-ка! Сообщение по Интернету пришло. Это мне! — оживился Веня и ринулся к компьютеру, на бегу заглатывая сорванные с задницы листья зеленого салата. — У аппарата! — прокричал он в микрофон, примостившись как раз в зоне обзора веб-камеры. — Хай, Леля, как видишь, с этим у меня все в порядке!

— Ты что, совсем сдурел? — Я попытался вырвать из его рук микрофон. Только этого не хватало, чтобы меня приняли за любителя развлечений в компании с лилипутами и педиками. Однако Веня приготовил кое-что похлеще.

— Караул! Леля, будь свидетелем! — заорал похабник. — Этот урод меня уже раздел и теперь пытается употребить самым недостойным образом!

В самом деле, капли майонеза, стекающие с его ног, производили впечатление последствий жуткой оргии, а отразившиеся на дисплее побагровевшее лицо и жутко выпученные глаза не оставляли никаких сомнений в моих педерастических намерениях. Каким-то непостижимым образом я изловчился и выключил компьютер, вырвав розетку вместе с проводами из гнезда в стене. Тут же во всей квартире разом погас свет, а я ощутил, как что-то навалилось на меня, лишив возможности не только видеть, но и двигаться, и дышать, и думать…

Уж и не знаю, сколько времени это продолжалось, то есть как долго длилась тьма. Во всяком случае, у меня сложилось впечатление, что некто всемогущий этого пожелал, произнеся почти сакраментальные слова: «Остановись, мгновение. Ты ужасно!» Недаром в памяти застряло смутное ощущение чего-то мерзкого, словно я наступил голой ступней на некое ползучее существо либо же эта гадина наткнулась на меня и, удостоверившись, что здесь ее ничто не привлекает, неспешно переползла через мой пуп и удалилась восвояси… И все же трудно отделаться от мысли, что Веня и на этот раз меня на чем-то подловил.

И вот когда все более или менее вернулось на круги своя, то есть на первый взгляд восстановилось в прежнем виде, и даже вроде бы само собой включилось электрическое освещение, перед случайным наблюдателем предстала бы следующая, почти идиллического содержания картина.

За бежевыми шторами сгустилась белесая питерская ночь с одиноко торчащим посреди нее адмиралтейским шпилем. Заметно постаревший Веня, недавняя жертва сексуального насилия, одетый, как и положено в столь поздний час, в черное, с огненно-рыжими дракончиками кимоно, развалился в кресле, а ваш покорный слуга, совсем без сил, распластался на ковре. При этом мысли в моей голове вертелись странные и глупые. К примеру, с какой такой стати, толком не завершив обед, я из своей московской квартиры вместе с Веней перебрался в Питер?

Раздался стук в дверь, и после короткого Вениного «Антре!» официант в белом кителе с фирменным вензелем на груди вкатил в комнату сервировочный столик с огромной фарфоровой супницей, в которой что-то подозрительно урчало и похрюкивало. Запах от блюда шел такой, что я с удивлением обнаружил в себе прилив подвижнических сил, что же до Вени, то он, похоже, только этого и ждал.

— Сюда их, — скомандовал Веня, устраиваясь за столом, затем нежно глянул на меня, облизнулся и промолвил: — Вовчик, умоляю тебя, оставь паюсную икру в покое. И если хочешь послушаться доброго совета, налей себе не паленой русской водки, а обыкновенного шотландского виски двенадцатилетней выдержки.

Лысоватый субъект в синем джинсовом жилете поверх волосатых мослов, он почему-то тоже оказался за столом, колыхнулся объемистым животом, вежливо ухмыльнулся в напомаженные черные усики стрелкой и налил себе виски в двухсотграммовый хрустальный фужер.

— Вовчик, а теперь попробуй вот эту штучку, и если ты скажешь, что я не прав, тебе не расплатиться со мной за всю оставшуюся жизнь. «От Москвы до Петербурга…»

С этими словами под музыку неизвестного мне автора Веня снял крышку с супницы и подцепил на вилку что-то похожее на маленький розовый гриб. Лысый последовал его примеру. Глаза Вени блаженно засветились.

— Ну как? — оглушительно чавкая, поинтересовался Веня. — По-твоему, это плохо? Ответь мне, Вов чик.

— Это бесподобно, — за меня ответил лысоватый субъект, залпом проглатывая виски.

— Еще бы… Заметь себе, Вовчик, испанскими анчоусами и браконьерской паюсной икрой закусывают только обнаглевшие от вседозволенности паханы да совковые псевдоинтеллигенты-государственники. Мало-мальски уважающий себя либерал оперирует закусками свиными. А из свиных питерских закусок самая первая — это отварное поросячье рыло. Когда-то его великолепно приготовляли в ресторане при гостинице «Англетер».

Странное дело, но у меня создавалось полнейшее впечатление дежавю, как будто я играю в плохо поставленной старинной пьеске для двух актеров, причем хоть я и выучил свою роль буквально назубок, но временами отчего-то несу типичную отсебятину, и что совершенно удивительно — буквально не раскрывая собственного рта. Еще более странным было то, что всех присутствующих, судя по всему, это вполне устраивало.

Меж тем из супницы поднимался ароматный пар, а увлеченный чревоугодием Веня, подцепив на вилку очередной розовый пятак, торопливо отправлял его в рот и, проглотив, изрекал новую порцию наставлений и советов:

— Правильное питание, Вовчик, штука очень хитрая. Есть нужно уметь, а, представь себе, большинство людей в нашей стране есть и вовсе не умеют. Нужно не только знать, что есть, но и когда, и с чем. К примеру, в каком сочетании лучше усваивается лососина и каким божоле следует запивать седло андалузского козла. — Веня многозначительно потряс трезубцем-вилкой с нанизанным на него поросячьим рылом, при этом забрызгав все вокруг. — Еще важнее, что ты при этом говоришь. То есть, если ты озаботился своим здоровьем, мой тебе совет, не говори за едой о России и о патриотах. И, боже тебя сохрани, не заходи до обеда в Интернет.

— Да ведь других занятий для досуга нету, — вновь встрял в наш разговор прожорливый субъект, выпивая очередной бокал выдержанного виски.

— Вот ничем и не занимайся натощак. Просто считай, что ты еще не человек до тех пор, пока в должной мере не насытился.

Закончив с поросятиной, Веня позвонил, и в бежевой портьере снова появился официант. Вене достался кусок осетрины с хреном, которая ему отчего-то не понравилась, а лысоватому обжоре — ломоть ростбифа. Слопав его, тот, видимо, почувствовал, что засыпает, и больше ничего уже не говорил.

Тем временем столовая наполнилась неприятным синим дымом с ароматом медленно тлеющей индийской конопли. Веня курил папироску, а лысый субъект дремал, уронив голову в полупустую тарелку с испанскими анчоусами.

— Шабли урожая девяносто третьего года тоже приличное вино, — продолжал разглагольствовать Веня, — но только ведь и для него требуется соответствующая закусь. Ну, скажем, что-нибудь вроде «рокфора», а еще лучше «бле де косс» или «дор-блю».

Глухой гул множества голосов донесся из отверстия вентиляционной трубы, оттуда же потянуло запахом прокисшего пива и фастфуда далеко не первой свежести.

Веня позвонил, и вошел все тот же официант. Интересно, у них что — другого нету?

— Э-э-э… Так что все это означает, приятель?

— Опять заезжий гроссмейстер митинг несогласных готовит, — ответствовал служивый, невозмутимо собирая грязные тарелки со стола.

— Опять! — горестно воскликнул Веня. — Ну, теперь, стало быть, пошло-поехало, пропал и этот город. Придется уезжать, но куда, спрашивается? Опять на опостылевшую Ривьеру? А здесь известно что, все будет так же, как и три четверти века тому назад. Вначале каждую субботу митинг или марш, затем в общественных сортирах на Невском станут замерзать трубы… ну и так далее. Крышка Петербургу!

— Ну, не все так страшно, — невозмутимо констатировал официант, унося с собой груду тарелок и пустую супницу из-под поросячьих пятаков.

— Да если бы не так! — возопил минутой ранее казавшийся вполне умиротворенным Веня. — Ведь это какой был город, вы поймите!

— Ты слишком мрачно смотришь на вещи, — возразил внезапно очнувшийся лысоватый субъект, из-под которого выдернули тарелку, — теперь совсем другие времена, да и сограждане наши, надо признать, очень сильно изменились.

— Вовчик, ведь ты же меня как облупленного знаешь, ну на хрена же врать? Я человек, которого очень трудно провести на мякине. И вот тебе, к примеру, факт: бельевая веревка во дворе нашего дома.

— Это интересно… — сказал еще не вполне оклемавшийся после выпитого виски лысый, а я подумал: «Ерунда веревка, не в веревке счастье, но Веня-то, Веня — личность ну просто выдающаяся!»

— Не угодно ли, бельевая веревка. С пятьдесят третьего года живу я в этом доме. И вот в течение этого времени до августа девяносто первого не было ни одного случая, подчеркиваю, ни одного, чтобы из нашего двора при незапертых воротах пропала хоть одна пара трикотажных кальсон. В августе девяносто первого в один прекрасный день пропали все кальсоны, в том числе две пары моих, три пары пожилого уролога из соседнего подъезда, не говоря уже о единственных хлопчатобумажных исподних нашего достославного дворника Димитрия. И с тех пор бельевая веревка прекратила свое существование. Голубчик! Я не говорю уже о победе демократии, о торжестве либерализма… Но надо же меру знать! Ну почему нельзя было оставить наше исподнее в покое?

— Веня, дались тебе эти кальсоны! Насколько я знаю, никто из либералов теперь кальсонами не пользуется. Даже твой друг Пархоменко круглый год носит семейные трусы, — заикнулся было я.

— Ничего подобного! — громоподобным голосом ответил Веня и налил себе стакан перцовой водки. — Ничего подобного! На ком-то непременно есть теперь кальсоны, и эти кальсоны мои! — Произнося эти слова, Веня с подозрением скосил глаза несколько ниже живота своего сотрапезника. — Это как раз те самые кальсоны, которые пропали в августе девяносто первого. Но хотя бы они их правильно носили, а то ведь все норовят задом наперед надеть! — Лицо Вени начало багроветь. — Какого черта подорожало французское вино? Почему бензин, которого у нас должно быть навалом, в теперешнее время аккуратно дорожает на рубль раз в месяц? Ну ответь мне, Вовчик.

— Что поделаешь, Веня, законы рынка…

— Нет, — совершенно уверенно возразил он, — нет! Ты первый обязан воздержаться от употребления этого понятия. Законы рынка, это мираж, дым, фикция. — Веня, видимо, для вдохновения принял еще сто граммов коньяка. — Ты когда-нибудь видел торговку на базаре, сверяющую показания весов со статьей 504 Гражданского кодекса РФ? Да их и вовсе не существует, этих твоих рыночных законов. Когда эти недоучившиеся тенора и баритоны кричат «Даешь цивилизованный рынок!», я смеюсь. — Лицо Вени перекосило так, что у лысого от удивления чуть не вывалилась челюсть. — Клянусь, Вовчик, мне смешно! Ведь это всего лишь означает, что каждый из них хочет безвозмездно получить под управление оптовый рынок или, на крайний случай, торговый павильон, причем желательно на Невском. А вот когда этот самый баритон, вместо того чтобы глупости орать, займется тем, за что я ему готов платить вполне приличные деньги, рост цен прекратится сам собой. Двум хозяевам служить нельзя! Невозможно в одно и то же время и сапоги тачать, и устраивать судьбы несостоявшихся вождей, по недоразумению записанных в либералы! Это никому не удается, Вовчик, и более всего тем самым… м-м-м… чудакам, которые до сих пор еще не совсем уверенно носят украденные у меня восемь лет назад кальсоны!

Похоже, Веня вошел в азарт. Только теперь я с опозданием уразумел, к чему была нужна вся эта подлая канитель с переброской в Питер и театрализованная клоунада по мотивам старой драмы. Веня, в очередной раз как бы стоя все на том же броневике в позе вершителя народных судеб, наставлял меня на путь истинный. Не ясно только было, какая конкретно роль в этом деле предназначалась лично мне. Ну в самом деле, не понадобилось же Вене городить весь этот огород ради того, чтобы с моей помощью получить компенсацию за утраченное в незапамятные времена исподнее…

— Антилиберальные вещи глаголешь, — шутливо заметил я, не подавая виду, что пытаюсь раскусить коварные замыслы своего давнего приятеля, — не дай бог, кто-нибудь тебя услышит…

— Ничего опасного, — с жаром, но понемногу остывая, возразил мне Веня. — Нет тут никакой крамолы. Кстати, вот еще слово, которое я совершенно не выношу, — антилиберал. Абсолютно неизвестно, кто за ним скрывается? Черт его знает! Так я и говорю: никакой этой самой крамолы в моих словах нет. В них только здоровая наследственность, элитарное образование и могучий интеллектуальный потенциал.

Тут Веня сдернул с шеи вконец замызганную за время трапезы салфетку и, скомкав, бросил ее рядом с опустевшим фужером из-под коньяка. Лысый кряхтя поднялся и поблагодарил:

— Мерси.

— Минуту, Вовчик! — промолвил Веня, засовывая руку в широченный рукав своего шелкового кимоно. Затем прищурился и протянул мне красочно оформленный лист мелованной бумаги с витиеватой надписью «Согласен выставить себя на торги в пятничном аукционе» : — Пора бы, Вовчик, тебе самому в нашем кастинге поучаствовать, так сказать, чтобы детальнее изучить дело изнутри. А то ты все будто бы ни при чем. Так что резину не тяни, давай подписывай.

— Помилуй, Веня… да за что же? Нет! Я там голый, на эстраде… и потом… нет, не смогу! — Панический ужас охватил меня, язык словно прилип к нёбу, и я внезапно ощутил, как слезы хлынули из глаз, норовя смыть текст с этой омерзительной бумаги.

Но Веня был неумолим, по обыкновению в подобных случаях он переходил на «вы»:

— Голубчик, а ведь это уже и вовсе демагогия. Давеча вы откушали прекрасный обед из пяти блюд и вот теперь отлыниваете от работы. Это же вопиющая невоспитанность с вашей стороны. Я начинаю думать, что за душой у вас, стало быть внутри, нет ничего, кроме поросячьих потрохов и ломтя ростбифа. Короче, нечего вы… — Дальше последовало нечто нецензурное.