Лунные капли во флаконе

Глава 8

Амелия медленно водила щеткой по волосам. Она расчесывалась уже более получаса, однако время сегодня текло весьма странно, то замедляясь, то ускоряясь. Она и заметить не успела, как наступило утро. А может, ночи и вовсе не было? Девушка чувствовала себя немного усталой, и непривычная слабость сковала тело. Даже щетка для волос показалась ей неподъемно тяжелой, она еще раз медленно провела ею по волосам и с облегчением отложила на туалетный столик. Амелия подперла подбородок рукой и попыталась уловить в зеркале свое отражение, но оно плыло и двоилось в глазах, а лицо казалось ей скрытым утренней дымкой. Но отчего-то ей было так легко, как не было уже давно, сладкое марево укачивало ее, а глаза сами собой закрывались. Ничего страшного не случится, если она поспит еще часок, разве не так? Она готова была навсегда отдаться окутывающей ее дымке, откинуться на нее, как на мягкую перину, уносящую ее в мир грез. В этом чудесном мире ее не тревожили никакие мысли, голова наполнилась приятной легкостью. Амелия было попыталась сосредоточиться на каком-то воспоминании, настойчиво бившемся на краю сознания, однако вскоре оставила это пустое занятие. Едва ли это что-то существенное.

Когда она почти окунулась в свой тягучий, манящий дурман, дверь ее комнаты открылась. Кажется, этому предшествовал стук, но Амелия не обратила на него внимания.

— Ах, мисс, вам надо спускаться! — Конни была очень встревожена и без конца теребила свой передник.

— Что случилось? — Амелия медленно повернулась к ней, держась за краешек стола.

— Мисс, ваши родители сказали, чтобы я немедленно позвала вас к завтраку, и что-то еще там… Давайте же я помогу вам с платьем.

Она быстро вытащила из шкафа первое попавшееся дневное платье, и помогла Амелии сначала с бельем, а затем и с ним. Впрочем, та почти не участвовала в процессе и лишь безучастно наблюдала, как Конни крутится вокруг нее, застегивая мелкие пуговицы, от спешки сбиваясь и начиная заново. Почему-то это смешило ее, девушка казалась сама себе тряпичной куклой, которую пытается одеть ребенок своими непослушными руками.

— Вот так! — выдохнула горничная. — Сейчас что-нибудь сделаем с волосами, и можно будет спускаться. Мисс, вы такая бледная, с вами все хорошо? — в ее голосе вдруг послушались озабоченные нотки.

Амелия неопределенно пожала плечами. Пожалуй, ей было очень хорошо, и она не понимала, чего хочет от нее служанка. Разве что платье неподходящее — зачем-то та достала самое теплое, и в нем было невыносимо жарко. Конни тем временем колдовала над ее волосами, бесконечно долго собирая с помощью шпилек и заколок пучок.

— Ты такая нерасторопная, — пожаловалась Амелия. — Позови Дженни!

— Сейчас нет времени, мисс, — закусила та губу.

— Она бы выбрала другое платье, — продолжала девушка.

— Вам помочь спуститься?

— Нет же, ступай!

Конни быстро скрылась за дверью, и Амелия направилась вслед за ней к лестнице. Она никогда раньше не замечала, какой длинный в их доме коридор. Он походил на змею — такой же извилистый и скользкий, что ей пришлось даже пару раз остановиться, чтобы передохнуть и сдержать нахлынувшее чувство тошноты и головокружения. Пожалуй, за завтраком она ограничится одним лишь тостом, а потом вернется к себе в комнату и выпьет снотворных капель.

Когда Амелия уже стояла у лестницы, она заметила необычно оживление внизу. Осторожно держать за перила, она медленно направилась вниз, вслушиваясь в необычный шум. Он шел из столовой, и был не свойственен обычному субботнему утру, проходящему в полном молчании, когда отец читает газету, а слуги бесшумно шастают мимо с подносами.

— Это ужасно, так ужасно! — услышала она голос матери, прерывающийся ее рыданиями.

С лестницы Амелия наблюдала, как миссис Черрингтон полулежит в кресле в холле, а Мэри подносит ей нюхательные соли.

— Как такое только могло случиться, — пробормотала она, отмахиваясь от камеристки, как он назойливой мухи.

Мистер Черрингтон прошел мимо нее, не обращая внимания на причитания жены и даже не замечая спустившуюся в зал дочь. Таким Амелия еще не видела отца: она был необычайно серьезен, между бровями залегла глубокая складка, а губы были напряженно сжаты. Он подозвал к себе Гласфорса и негромко заговорил с ним. Дворецкий лишь сосредоточенно кивал в такт его словам. Амелия непонимающе подалась вперед и шепотом вопросила:

— Что-то произошло? — но ее даже не заметили.

Как через густой туман до девушки долетали всхлипы матери и бессмысленные слова отца:

— … соболезнования… скорбим… большое несчастье…

— Что-то произошло? — произнесла она чуть громче.

Мистер Черрингтон раздраженно повернулся к ней:

— Тебе следовало бы сейчас помолчать! У наших соседей огромное горе: вчера погиб Сэмьюэл Адамс.

… Лошадь понесла…

… Жуткая гроза, она была напугана…

… Бедный мальчик…

… Погиб…

Амелия попыталась схватиться за перила, но они растворились под ее пальцами, и она ухватила лишь воздух. Последнее, что она увидела, это как отец нахмурился еще больше, глядя на нее, и сделал шаг вперед, а потом наступила темнота.

Вокруг сгущается плотный беспросветный туман, обступая Амелию со всех сторон. Он обволакивает девушку, обвиваясь вокруг темно-серыми клубами. Туман лишает ее способности видеть и слышать, сдавливает грудь невидимыми тугими ремнями, не позволяет как следует вдохнуть.

Амелия вытягивает руку вперед и с немым изумлением наблюдает, как та исчезает в плотной массе. Она оборачивается, но не видит ничего ни позади, ни по сторонам: туман поглотил все вокруг, подступив к ней вплотную. Девушка нерешительно шагает вперед, не видя перед собой ни зги. Даже маленький шажок дается ей с трудом; плотное облако не расступается, а становится еще гуще. Туман струится вокруг, и Амелии кажется, что ее тело ощупывают чьи-то холодные липкие руки. Стремясь вырваться из цепких объятий, она пытается идти быстрее, однако густая стена не рассеивается — напротив, следует по пятам и играет с ней. Девушку настигает осознание того, что это не просто туман — им управляет чей-то разум, чья-то неведомая воля не позволяет ему расступиться. И желает удержать ее своей пленницей. Серые струи дразнят ее, шепчут что-то над самым ухом, но Амелия не может разобрать слов. И чем дольше она вслушивается в этот потусторонний вкрадчивый голос, раздающийся откуда-то из-под земли, тем большая паника охватывает ее. Она ускоряет шаг, затем и вовсе переходит на бег, но голос звучит все громче, а туман темнеет и сгущается, пока не превращается в сплошную черную бездну. Темнота движется за ней по пятам, завиваясь причудливыми струями, хватая за руки и ноги, пытаясь удержать, сбить с ног, сжимается вокруг шеи невидимой петлей, чтобы задушить.

Амелия мчится, как ветер, не чувствуя под собой земли и едва касаясь ее босыми ногами, под которыми стелется трава. Она тоже становится все выше и гуще, стебли шевелятся и обвиваются вокруг лодыжек. Голос уже звучит не глухо, как прежде; он заполняет все пространство вокруг, и девушке кажется, что это сам туман смеется над ней, грозя, что она никогда не выберется из этого жуткого плена, что ей суждено вечно блуждать в клубах черного дыма. Амелия в отчаянии зажимает уши ладонями, чтобы не слышать этого вездесущего голоса, но он становится только громче, оглушает ее неумолимым смехом. Она слепо бросается вперед, и вдруг земля уходит у нее из-под ног, обрываясь в пропасть; Амелия падает, отчаянно хватаясь руками за воздух, и летит вниз, во мрак.

Конь бьет копытами, отчаянно ржет и встает на дыбы, рвется с привязи, но она не может ничем ему помочь, только беспомощно наблюдает издали. Амелия знает, что нужно отвязать его, иначе произойдет что-то непоправимое, но продолжает стоять, не в силах даже пошевелить пальцем. Он ржет все громче, его копыта высекают искры, а из-под туго натянутой сбруи падают клочья пены. Закусив удила и оскалившись, конь с мольбой смотрит на девушку человеческими глазами, и она видит в них слезы: они набухают, краснеют и тяжелыми густыми каплями падают на землю.

Над головой сверкают молнии, рассекая темное небо. Тишина окутывает девушку мягкой ватой, сквозь которую до Амелии не доносится ни звука. Она видит только редкие вспышки, на короткое время озаряющие два темных силуэта, смутно вырисовывающиеся во тьме. Фигуры приближаются, хотя Амелия стоит на месте, словно ее ноги приросли к земле. Неподвижные и безмолвные, эти фигуры немыми изваяниями нависают теперь прямо над ней. Девушка не может рассмотреть их — но чем они ближе, тем больше ее охватывает безотчетный ужас. Ей хочется убежать, но страх приковал ее к земле, не давая двинуться с места. Очередная слепящая вспышка озаряет двух истуканов, и Амелии приходится задрать голову, чтобы рассмотреть их. Она видит, что это статуи коня и человека, стоящие рядом. Высеченное из камня лицо всадника кажется ей знакомым, но в темноте она не может различить его черты; она лишь видит, что это мужчина со склоненной головой, его фигура застыла в печали.

Земля под ногами девушки начинает шататься. Один за другим ее сотрясают толчки, каждый сильнее предыдущего, и Амелии с трудом удается устоять на ногах. Земля ходит ходуном, пока не раскалывается пополам под ее ногами. Трещина неумолимо расширяется и змеится под статуями. Мелкие морщинки бегут по каменной плоти изваяний, они дрожат, и, не выдерживая, трескаются и разбиваются на части. Огромные глыбы тяжелыми ударами обрушиваются на землю, а голова всадника катится прямо к Амелии. Когда она замирает у ее ног, девушка вдруг вспоминает это лицо и имя — Сэмьюэл. Из ее горла вырывается пронзительный крик — но она не слышит саму себя. Ее голос тонет в грохоте осыпающихся камней, но она продолжает кричать, обезумев от горя и нахлынувших воспоминаний. Последняя ослепительная вспышка лишает ее способности что-либо видеть, и Амелия, задыхаясь, проваливается в благословенное забытье…

Дождь застилает все вокруг, за его стеной не видно ни зги; Амелия слышит за спиной перестук копыт. Конь приближается, движется все быстрее и быстрее, но она не может обернуться, связанная невидимыми путами. Она должна остановить того, кто скачет прямо на нее, иначе… Снова сверкает молния, озаряя стоящую напротив высокую фигуру женщины в белом. Та беззвучно смеется прямо в лицо Амелии, закидывая назад темноволосую голову и обнажая жемчужные зубки, зловеще сверкающие в темноте. Потом она победно вскидывает вверх руки, и одновременно раздается оглушительный удар грома. Стук копыт внезапно обрывается, и Амелия слышит за своей спиной отчаянное ржание. Все погружается во тьму…

Зачем она убила его? Зачем? Зачем? Зачем?

Амелия слышит легкий звонкий смех, похожий на звук бьющегося стекла. Она оглядывается в поисках белой фигуры, но может только мельком различить ее на периферии зрения. Девушка снова и снова оборачивается, но каждый раз видит лишь край воздушной белой ткани. Она протягивает руку, пытаясь ухватить ее, но пальцы вдруг натыкаются на холодную гладь зеркала. Она окружена зеркалами и видит вокруг одни отражения — это только обман, только игра!

— Покажись! — в отчаянии зовет Амелия, и ее тихий голосок отражается от стен, снова и снова повторяясь слабым эхом, пока не замолкает совсем. В наступившей тишине воздух вокруг начинает колебаться и дрожать, прямо перед глазами мерцают скопления сияющих точек, пока не собираются в призрачную фигуру — нет, во множество фигур! Они обступают девушку со всех сторон, отражаясь и дробясь в гранях этого странного зеркала. Наконец они становятся плотными и такими же материальными, как и сама Амелия.

— О, неужели теперь ты сама желаешь поговорить со мной? — произносит насмешливый голос. Амелия бросается на ближайшее отражение, бессильно лупя ладошками по стеклянной поверхности.

— Это сделала ты! Зачем? — без страха она смотрит прямо в глубокие черные глаза, сверлящие ее взглядом.

— Как трагично! И как патетично, — Элинор поводит плечиком. — Он чудесный мальчик… был. И мне даже жаль его.

— Эта гроза — твоих рук дело! Я видела тебя там своими глазами! — кричит Амелия. — Почему ты так жестока? Неужели для тебя нет ничего… — ее голос срывается, она всхлипывает и отворачивается, чтобы больше видеть этих непроницаемых темных глаз, пристально изучающих ее. Но отворачиваться бесполезно: со всех сторон она видит одно и то же лицо, один и тот же взгляд — изящная фигура в белом платье преломляется в зеркальных гранях, бесконечно повторяющих каждое ее движение.

— Уж лучше быть жестокой, чем такой размазней, как ты. — Элинор презрительно фыркает.

— Но зачем? — шепчет Амелия.

— Зачем, зачем… Как ты мне надоела! Лучше бы тебе научиться поменьше думать о таких вещах, иначе всю жизнь можно провести, сожалея о прошлом и проливая слезы о своей несчастной судьбе.

Амелия медленно подняла на нее глаза, вслушиваясь в каждое слово.

— Кроме того, большинство мужчин попросту не стоят того, чтобы о них плакать, — небрежно бросает та. — Неужели ты не понимаешь, что просто теряешь время, вместо того, чтобы думать о будущем?

— Это ужасно, — сдавленно проговорила Амелия, — это несправедливо, ведь он не заслужил смерти, а ты…

— А я?

— Ведь это сделала ты!

— Да-да, я настоящее воплощение зла, — нетерпеливо заканчивает за нее Элинор. — Ты просто безнадежна. Но все же…

— Что? — шепчет Амелия пересохшими губами.

Но Элинор не отвечает. Она лишь загадочно улыбается, и медленно растворяется в мерцающей белизне, пока и вовсе не исчезает. Белое сияние разгорается все сильнее, все ярче, и никуда не деться от этого жара…

— Бедняжка, она вся горит! — Мэри склонилась над постелью, где лежала в беспамятстве Амелия. Простыни смялись от ее лихорадочных метаний, одеяло то и дело оказывалось на полу, и горничным приходилось не отходить от нее ни на минуту.

— Уже послали за доктором? — миссис Черрингтон заглядывала в комнату дочери каждые полчаса, однако всякий раз не заходила дальше порога. Она не подходила к кровати то ли в страхе заразиться, то ли боясь увидеть ее в подобном состоянии; и всякий раз, обращаясь к дежурившим у постели горничным, старалась отводить взгляд в сторону.

— Да, мэм, он должен быть с минуты на минуту, — тут же отозвалась Конни. — Мистер Черрингтон послал за ним карету.

— Но ведь приедет не доктор Бруннер? Я не доверяю другим врачам.

— Мистер Черрингтон сказал, что слишком долго ждать врача из Лондона, мэм.

Кейтлин слабо закивала и рассеянно посмотрела по сторонам.

— Я так устала всего этого… Что за день! Почему все это случилось со мной?

— Вы слишком взволнованы, мэм, — камеристка взяла госпожу под руку и вывела из комнаты. — Вам лучше последовать примеру вашего мужа и подождать в гостиной, а я принесу вам чай и успокоительное. Все равно мисс Амелии вы сейчас не поможете.

Когда за миссис Черрингтон закрылась дверь, Мэри покачала головой:

— Уж лучше такой нежной даме, как она, не смотреть лишний раз на мучения дочери. Хоть бы только маленькая от нее не заразилась — надо сказать миссис Коулс, чтобы не подпускала Луизу даже близко! Даст Бог, доктор поможет нашей мисс. Конни, что это ты расселась? Не видишь, какой у юной мисс жар? Принеси графин холодной воды и смочи полотенца, эти уже совсем не охлаждают. И тазик принеси, вдруг ее вновь стошнит. Ну, давай, быстрее!

Мэри вновь склонилась над больной: ее лицо разом осунулось, под глазами лежали глубокие тени, а лоб был покрыт испариной. Горничная убрала мокрые от пота волосы с лица и отерла кожу прохладным полотенцем. Почувствовать это прикосновение, Амелия на секунду приоткрыла глаза и невидящим взглядом уставилась на Мэри.

— Все хорошо, мисс, доктор скоро приедет, — проговорила она успокаивающе.

Девушка замотала головой по подушке, из приоткрытых губ вылетел кашель вперемежку с бессвязной речью:

— Статуи… Они раскололись… Туман…

— Нет никакого тумана, мисс, на улице прекрасная погода, вы сами скоро увидите, — Мэри попыталась уложить ее обратно, но девушка, не отдавая себе отчета, пыталась скинуть одеяло и расстегнуть ночную рубашку.

— Жара… Как жарко, какой яркий свет…

Когда на пороге появилась Конни, Мэри набросилась на нее с новыми упреками, пытаясь хотя бы так скрыть свою беспомощность.

— Завесь окна, ее только раздражает яркий свет! И давай же скорее воду, смотри, какие у нее сухие губы.

Кое-как вдвоем они придержали голову Амелии, давая той попить. Наконец та успокоилась и перестала вырываться, вновь окунувшись в свой лихорадочный сон.

— Что же теперь будет, Господи, — прошептала Конни, закусывая губу.

— Вот только твоих слез тут не хватало, — шикнула на нее камеристка, точно так же пытавшаяся справиться с подошедшим к горлу комом. — Скоро приедет доктор, а нам остается только молиться…

Негромкая приятная музыка, смутно знакомая и доносящаяся издалека, медленно возвращала Амелию в сознание.

— Милочка, я и не думала, что вы так впечатлительны, — тихо произнес мелодичный голос над самым ухом девушки, и ее окутал запах легких фиалковых духов и пудры. Амелия открыла глаза. Над ней участливо склонилась прекрасная дама: изящные серьги с крошечными рубинами подчеркивали фарфоровую белизну ее совершенной кожи и блеск темно-каштановых локонов. Такие же рубиновые капельки покоились на мерно вздымающейся груди, обрамленной корсажем белого шелка с бордовым лиственным узором.

— Я вижу, вам уже лучше, — она с улыбкой распрямилась, чуть склонив голову на бок. Амелии оставалось лишь кивнуть в ответ. Она пыталась вспомнить, откуда ей так знакомы эти пронзительные карие глаза в обрамлении густых ресниц и немного насмешливый изгиб рта, обнажающий в лукавой улыбке белоснежные зубки. Элинор Вудворт! Почему-то осознание этого не вызвало у Амелии ни раздражения, ни желания закричать — все эмоции, еще недавно бушевавшие в ее душе, отошли на задний план, а воспоминания казались туманными, словно до этого мгновения она спала, и только теперь проснулась.

Девушка огляделась по сторонам, с изумлением обнаружив себя в огромном зале, полном леди и джентльменами в вечерних нарядах. От самих стен этой комнаты веяло роскошью и изысканностью: высокие французские окна тонули в складках бархатных портьер глубокого винного цвета, а белоснежные колонны устремлялись вверх, к потолку, изукрашенному замысловатой лепниной. Зеркала множили свет тысяч свечей в высоких позолоченных канделябрах и огромной хрустальной люстре, красовавшейся в центре потолка. Воздух, напоенный ароматами духов, воска и роз, которыми были обильно украшены ниши между окнами, пьянил и дурманил. В одной из таких ниш и сидела Амелия — чьи-то заботливые руки усадили ее на обитый бледно-розовым тиком, точно игрушечный, диванчик.

— Да, я чудесно себя чувствую, благодарю вас, — сами собой проговорили губы Амелии.

— Вот и славно, — заметила красавица, пару раз обмахнув ее своим веером. — Идемте же, я представлю вас графу и графине.

Как во сне, та встала и последовала за своей покровительницей, которая с кошачьей грацией пересекала зал, то и дело взглядом или кивком приветствуя знакомых, и расточая улыбки налево и направо. Казалось, она была знакома буквально со всеми присутствующими. Спеша за ней следом, Амелия скользила по натертому до блеска полу, не переставая рассматривать толпящихся вокруг дам и сопровождающих им кавалеров, обменивающихся любезностями; то и дело слышались взрывы смеха и удивленные восклицания, когда кто-нибудь изрекал особенно остроумную шутку. Вдруг взгляд Амелии упал на одно из высоких зеркал, и она не сразу узнала себя в незнакомке, отразившейся там. Ее стройная фигура была окутана нежно-голубым платьем с высокой талией, перехваченным широкой шелковой лентой, концы которой ниспадали на воздушный шлейф. Такие же воздушные рукава, усыпанные мелкими цветами, оставляли открытыми плечи, а корсаж едва прикрывал грудь, как и у всех женщин в зале. Крошечные голубые туфельки завершали наряд. Ее светлые волосы, непривычно убранные наверх под гребень, мягко падали на шею затейливыми локонами и отливали золотом, отражая пламя свечей.

— Какая честь для нас снова приветствовать вас в нашем доме, — донеслись до нее слова высокого пожилого господина с бакенбардами, посеребренными сединой, облаченного в темно-коричневый сюртук.

— Благодарю вас, лорд Лоунсбери. Однако это я должна благодарить вас. Для меня огромная радость вновь посетить вас, — ответила та с лукавой улыбкой, пока граф целовал ей руку, и вслед за этим сделала реверанс его спутнице. — Графиня, большая честь для меня.

Графиня Лоунсбери ограничилась лишь скупым кивком в ответ. Сухопарая и почти такая же высокая, как и ее супруг, она обладала бледным лицом с тонкими чертами, носившими отпечаток аристократического происхождения. Ее светлые глаза равнодушно и холодно следили за гостями, не отдавая предпочтения никому и ни на ком подолгу не задерживаясь.

— Я вижу, что сегодня с вами очаровательная спутница, — заметил граф, когда пронизывающий взгляд его темных глаз упал на Амелию.

— Позвольте мне представить вам мисс Амелию Черрингтон, — та сделала шажок вперед и присела в книксене. Две пары глаз оценивающе посмотрели на нее, и она почувствовала, как заливается краской.

— Весьма польщен, — наконец произнес граф, склонившись к ее руке.

— Надеюсь, наше общество не покажется вам скучным, — добавила графиня, подчеркнув свои слова едва заметным жестом руки, в которой был зажат сложенный веер.

— Благодарю… — не успев договорить, Амелия обнаружила, что хозяева уже обернулись к следующим гостям, и поспешила вслед за Элинор. Та тем временем весело заливалась смехом в кругу нескольких джентльменов и юных леди, оживленно что-то обсуждавших.

— Амелия Черрингтон, — тем временем прощебетала Элинор, тем самым вовлекая девушку в этот небольшой круг.

— Чрезвычайно приятно!

— Какая честь!

Сразу несколько голосов наперебой приветствовали Амелию. В ее груди разлилось приятное чувство от того, что она вдруг оказалась в центре внимания сразу нескольких джентльменов, к тому же таких приятных и галантных. Она улыбалась, отвечая на их приветствия и не испытывая ни малейшего стеснения. Вот бы продлить этот чудесный вечер, пусть он длится вечно!

Вдруг послышалось короткое постукивание, разнесшееся над толпой, и гул разговоров на несколько мгновений стих. Амелия обернулась вместе с остальными, и ее взгляд упал на невысокого лысеющего человека в черном сюртуке с блестящими лацканами. Он торжественно вскинул голову, вскинул руки, и…

Полилась музыка. Слабая мелодия, до сих пор едва слышная из-за шума голосов, зазвучала в полную силу. Амелия заметила небольшой оркестр из нескольких музыкантов, стоящих на балкончике второго этажа, наполовину скрытого густой зеленью растений.

— Вы позволите? — перед ней, учтиво склонив голову, оказался светловолосый стройный молодой человек в офицерском сюртуке.

Кивнув, Амелия положила ладонь на сгиб его локтя и позволила повести себя в центр зала, где еще несколько пар уже выстроились для котильона. Тем временем вступительная часть закончилась, и начался танец.

Ноги легко несли Амелию, и нужные фигуры выходили у нее сами собой с такой непринужденной грацией, словно она всю свою жизнь только и делала, что танцевала на балах. Ее кавалер смотрел на нее с нескрываемым восхищением, и она почувствовала себя бабочкой, изящно перепархивающей с цветка на цветок. Мимолетно бросив взгляд в зеркало, Амелия подивилась тому, какой стройной и воздушной она выглядит в своем нежно-голубом наряде. Однако и ее, и всех остальных дам бесспорно затмевала Элинор, с беззаботным упоением танцующая в самом центре зала с высоким темноволосым красавцем. Она напоминала драгоценный камень в золотой оправе, искрящийся гранями в пламени свечей. Даже в самых ее плавных и неторопливых движениях сквозила страсть, тлеющая под внешним спокойствием и светской учтивостью, будто пламя, разгорающееся все ярче и ярче с каждой минутой.

— Миссис Вудворт всегда оказывается в центре внимания на любом приеме, — заметил граф Лоунсбери, чья внушительная фигура выросла перед Амелией при очередной смене партнеров. — Да, она поистине бриллиант чистой воды, способный украсить любой бал. — С этими словами он с многозначительной улыбкой поклонился, взглянув девушке прямо в глаза, а затем перешел дальше.

Амелия вновь бросила взгляд в зеркало, но Элинор в зале уже не было. Танец окончился, и гостей пригласили в белую гостиную, где были поданы фрукты, легкие закуски и напитки. Сделав реверанс своему кавалеру, Амелия в его сопровождении влилась в поток остальных гостей.

Изысканный интерьер гостиной и стены, обитые шелком с рисунком из каких-то диковинных птиц, мягко озарялись светом — но не таким ярким, как в бальной зале, отчего комната показалась девушке очень уютной. Она отщипнула веточку винограда, и присела на диван-канапе, с интересом разглядывая помещение.

Напротив большого камина из бледно-розового мрамора расположился рояль, с которого складками ниспадала бархатная драпировка. На изящный стульчик прямо перед инструментом уже села юная девушка в очаровательном белом платье, украшенном лишь скромной тесьмой цвета молодой листвы. Слегка склонив голову к плечику, она покорно дожидалась, пока несколько дам во главе с графиней окончат полемику о том, с какой мелодии следует начать. До слуха Амелии доносились обрывки их беседы.

— …признанный гений Моцарта неоспорим. Его чарующие мелодии по праву заслужили признание…

— На континенте, быть может. Но разве не подобает англичанам предпочесть Плейфорда или Бойса, чьи таланты не уступали более известным в Европе…

Наконец перед девушкой поставили ноты, а рядом склонился такой же юный джентльмен, готовый переворачивать страницы. Робко улыбнувшись, отчего на ее пухлых щечках заиграли ямочки, девушка коснулась пальцами клавиш.

Амелия едва дождалась возвращения в бальный зал, и теперь танцевала, не пропуская ни одного тура, полностью захваченная музыкой, которая увлекала за собой, делая тело гибким и легким. Было уже далеко за полночь, и контрдансы сменились модными вальсами. Зеркала, стены, огни свечей и смеющиеся лица слились перед Амелией в одну яркую сверкающую вереницу. Розовое шампанское, принесенное ей нынешним кавалером, чье имя она уже успела позабыть, ударило ей в голову. Даже музыка играла все громче и громче, сбиваясь с ритма, струны скрипок визжали на высоких нотах.

Она танцевала, не в силах остановить эту карусель огней и красок, закружившую ее в сладостном вихре. Амелии было жарко, и она, должно быть, раскраснелась. Один из ее золотистых локонов выбился из прически и упал девушке на лоб, но она не обратила на это внимания. Ей никак не удавалось сосредоточиться на словах, которые шептал склонившийся к ней партнер, чья рука сейчас лежала на ее талии, а губы почти касались уха. Продолжая кружиться, Амелия чувствовала, как тонет в этом шепоте, смешивающимся с перезвоном бокалов, взрывами смеха и какофонией расстроенных инструментов. Почему музыканты не сделают паузу, чтобы настроить их? Она могла бы немного передохнуть и отдышаться. Голова Амелии кружилась, она задыхалась, вдруг ощутив, что находится на грани обморока. Ей даже пришлось вцепиться в своего кавалера, чтобы не потерять равновесие.

Она открыла глаза — прямо напротив них, за спинами другой пары, от пола до потолка возвышалось зеркало, и перед Амелией промелькнуло отражение. Что-то изменилось в ее облике. Рядом раздался очередной взрыв смеха, показавшийся девушке безумным; отражение же все приближалось. Ее глаза сияли победным блеском, волосы вдруг сделались темными. Сердце Амелии колотилось, как бешенное. Положение пар сменилось, и теперь ничто не отделяло их от зеркала. Вместо нее самой там танцевала Элинор Вудворт. Ее глаза сияли, как раскаленные угли, а лицо сделалось обгоревшим, почти черным, и клочья иссохшей кожи свисали, обнажая сожженную плоть. На этом страшном лице зияла хищная улыбка — нет, скорее оскал, от которого кровь стыла в жилах. Отражение склонило голову на грудь своего кавалера… на плечо Сэмьюэла Адамса. Его застывший взгляд смотрел в пустоту, и сам он казался даже менее живым, чем обожженная Элинор. Резкий поворот, и его голова отделилась от туловища и покатилась к ногам Амелии… Она коротко вскрикнула, но ее голос потонул в ударе грома, за которым сразу же последовала озарившая зал вспышка молнии. Где-то вдалеке заржала лошадь.

Ярко-синее небо окружает ее сверху, снизу — со всех сторон. Белые ватные облака неторопливо плывут вдаль вместе с Амелией, парящей, как самое маленькое них. Где же она? Ей так хорошо, что не следовало бы задаваться подобными вопросами, а наслаждаться моментом абсолютного спокойствия и безмятежности. Но все же любопытство заставляло девушку вновь и вновь возвращаться к назойливым мыслям, дивясь окружающей ее бесконечной синеве, делающей ее такой легкой и невесомой.

Разум подсказывал ей, что она высоко в небесах. Но разве можно поверить в такое? Амелия блаженно улыбнулась, подставляя лицо теплым солнечным лучам. Но если она не в небе, то тогда где же?

Где-то рядом раздался тихий смешок, и Амелия огляделась в поиске того, кто смеялся.

— А как ты сама думаешь, где ты? Высоко над землей, разумеется! — по правую руку от нее парила Элинор, на лице которой играла лукавая улыбка. Но Амелия была совершенно уверена, что мгновение назад была здесь совершенно одна! Как же…

— Даже полет оказывается не таким уж сложным делом, стоит только захотеть, — беззаботно продолжала та, — не говоря уже о других, куда более простых вещах. Ты просто никогда по-настоящему не задавалась целью.

Она что, может читать мысли Амелии?

— Они все написаны у тебя на лице, — снова рассмеялась Элинор. — И еще страх. Но чего тут бояться? Посмотри, какая красота! — Она легко взмахнула рукой, и облака под ними расступились, открывая взору землю, какой ее, должно быть, видят птицы. У Амелии перехватило дыхание: там, далеко внизу, раскинулись бесконечные просторы, подернутые зеленой дымкой, дышащей свежестью в утренней росе. Дома, словно разбросанные там и сям рукой великана, собирались в небольшие города и деревни, и шпили церквей сверкали в утреннем солнце.

— Почему же мы не падаем? — пробормотала Амелия, зачарованно наблюдающая, как под ними проплывает серебристая лента реки и усеянные цветами луга.

Элинор вздохнула и раздраженно покачала головой.

— Если бы ты так не сомневалась во всем, то поняла бы, что тебе может принадлежать весь мир. — Она вздохнула. — Но очевидно, ты на это не способна. По крайней мере, самостоятельно. — После этих таинственных слов она снова взмахнула рукой, и Амелия вдруг почувствовала, как ее тело перестает быть воздушным. Она падала. Все вокруг померкло, откуда-то сверху в последний раз донесся знакомый смешок, и она полетела вниз, со свистом рассекая воздух, пока не провалилась в забытье.

Высоко в ветвях над ее головой выводил свои рулады дрозд. Сидящая на скамейке Амелия огляделась по сторонам. Над аккуратными ровными дорожками, усыпанными отборным гравием, склонились развесистые кроны буков, каштанов и лип, которые лишь изредка тревожил легкий ветерок. Немного поодаль, за деревьями, блестела спокойная гладь воды, а вдоль дорожки на почтительном расстоянии друг от друга стояли скамеечки, ожидающие, когда кто-нибудь присядет на них передохнуть. Почти все они были заняты дамами всех возрастов в элегантных дневных туалетах, совершающими свой обычный моцион после завтрака, и множеством гувернанток в черных платьях, сопровождающих своих воспитанников на прогулку. Неподалеку от берега пруда маячили фигуры нескольких мальчиков в матросских костюмчиках, с упоением запускающих корабли из щепок. Еще один ребенок зачарованно рассматривал лоток разносчика сладостей, который неторопливо пересчитывал вырученные за утро деньги. Мальчика коротко окликнула его няня, и он, проводив сладости мечтательным взглядом, побежал к ней.

Полдюжины девочек всех возрастов увлеченно играли, щеголяя друг перед другом кукольными одежками — еще более замысловатыми, чем их собственные полосатые или клетчатые платьица. Совсем еще маленькие, они были одеты как взрослые, не считая разве что длины юбок, а одна даже крутила в руке кружевной парасоль с перламутровой ручкой. Три молодые гувернантки не менее увлеченно обсуждали что-то, собравшись небольшой группкой неподалеку, присев на скамью и лишь изредка отвлекаясь, чтобы бросить взгляд на своих подопечных или сделать какое-то замечание. Еще одна прохаживалась особняком, не спуская глаз с девочки, задумчиво сидевшей рядом с остальными со своей куклой, но не принимавшей участия в общем веселье.

Сбоку, в тени высокой ели, белела женская статуя в тунике, наполовину скрытая колючими ветвями. Что-то в ее позе и в том, как лежали мраморные складки ее одеяния, показалось Амелии невероятно знакомым. Ну конечно! И как только она могла не узнать Кенсингтонский сад, в котором провела столько часов, играя с другими детьми или чинно прогуливаясь, когда стала постарше? Неужели это…

— Это вовсе не мои происки, — раздался рядом с ней звонкий голос. Элинор сидела на скамейке рядом с ней, слегка опираясь на белый кружевной зонтик с отделкой из бахромы. Ее точеную фигурку облегал прогулочный костюм в тонкую темно-зеленую полоску, а волосы были убраны под маленькую шляпку такого же цвета, отороченную черным кружевом по тулье. Тонкие льняные перчатки сидели на ее тонких руках, будто вторая кожа. Элинор была одета по последнему слову моды, и в современной одежде выглядела непривычно. Не оттого ли она больше не пугала?

— Я вовсе не это имела в виду, — запротестовала Амелия.

Элинор склонила слегка голову к плечу, и на ее лице заиграла улыбка.

— О да, наверняка! Впрочем, я позвала тебя сюда не для того, чтобы разговаривать о коварных заговорах.

На несколько мгновений наступила тишина, которую нарушал лишь шелест листвы и голоса играющих детей. Элинор блаженно откинулась на скамейке и подставила лицо солнцу.

— Мне нравится… всегда нравилось приходить сюда. Повсюду кипит жизнь, но в то же время можно побыть наедине с собой, если того захочется. Ведь ты тоже часто бывала здесь, не так ли? — это прозвучало скорее утверждением, нежели вопросом, и Амелия только кивнула в ответ.

— Жаль, что с тех пор, как я выросла, больше не могла гулять здесь. Я слышала, что леди и джентльмены часто совершают верховые прогулки в этом саду. Но матушка никогда не любила таких развлечений — по ее мнению, пешие прогулки утомительны для дам, и мы только иногда выезжали в экипаже. — Она вздохнула и, поколебавшись, отправила в рот карамельку из кулечка, протянутого ей Элинор. — А чаще всего просто оставались дома. Матушка считала, что рукоделие больше приличествует молодой леди…

Элинор фыркнула.

— А что же ты сама? Разве тебе не хотелось проехаться верхом в такой ясный день? Поболтать и вдоволь посмеяться с подругами, обмениваться взглядами с джентльменами?

Амелия опустила глаза.

— Да, но я плохо езжу верхом, к тому же мои родители…

— Боже правый, Амелия, я отлично поняла точку зрения твоих родителей. Но ведь тебе самой хотелось отправиться на конную прогулку? Никак не могу взять в толк, как ты умудрилась не сойти с ума, все время сидя в четырех стенах вместо того, чтобы заняться чем-нибудь более подходящим для молодой девушки! — на лице Элинор отразилось искреннее недоумение, и она тоже бросила в рот карамельку.

— Но как же я могла поступить иначе? Не представляю себе, что сказала бы мама, если бы я…

— А почему она должна была сказать что-то особенное? — пожала плечами ее собеседница. — Что предосудительного может быть в том, если молодая леди с подругами немного покатаются верхом среди другой благородной публики? Разумеется, под строгим надзором какой-нибудь пожилой дуэньи, чтобы успокоить твою матушку. Ты бы только выиграла от этого: на твоих щеках заиграл бы румянец, глаза бы заблестели, и ты, по крайней мере, не была бы такой бледной. Кроме того, разве тебе не нужно думать о замужестве?

Амелия зарделась, но все же кивнула.

— Не сутультесь, мисс, — послышался строгий голос гувернантки вблизи от них. — И не идите так быстро, comme la roturiХre[2]. Держите осанку.

— А где еще ты можешь приглянуться молодому джентльмену и показать себя во всей красе? — Элинор продолжала поглощать карамельки. — Уж точно не сидя дома и не прячась за шторкой в экипаже! Нет, с конными прогулками может сравниться разве что бал, — она мечтательно улыбнулась.

Светловолосая девочка, сжимая в руках куклу и степенно шагая в сопровождении гувернантки, приближалась к скамейке, на которой они сидели.

— Но я полагаю, отец уже подумал о том, чтобы найти для меня подходящую партию, — возразила Амелия. — Я точно знаю, что родители…

— И слушать ничего не желаю! — перебила ее Элинор и решительно встала. — Давай лучше прогуляемся вокруг пруда, я хочу пройтись и рассмотреть кувшинки. Quelle belle mademoiselle[3]! — она вдруг мило улыбнулась приближающейся паре и протянула юной мисс кулек, в котором еще оставалось достаточно леденцов. — Возьми, они лимонные!

Девочка нерешительно взглянула на гувернантку, но та от неожиданности не вымолвила ни слова.

— Бери же! — Элинор нетерпеливо сунула кулек прямо в руки девочке и повернулась к Амелии.

— Идем! Сколько можно сидеть на одном месте?

Амелия поднялась и взяла со скамейки свой зонтик — почти такой же, как у Элинор, — как вдруг услышала за спиной резкий голос гувернантки.

— Мадемуазель Амели! — она говорила негромко, но ее слова прозвучали хлестко, как удар кнутом. Девушка резко обернулась. Это платье противного темно-коричневого оттенка… эти поношенные желтые перчатки… этот нарочитый французский акцент… Девочка, низко опустив голову, едва сдерживала слезы, а кулек уже оказался в руках мадемуазель Пати. Амелия широко раскрытыми глазами посмотрела на совсем юную себя, затем перевела взгляд на мерзкую гувернантку, похожую в ее прогулочной одежде на сороку, и на нее накатила волна непреодолимой, яростной ненависти. Как только эта бесцветная, грубая женщина могла так изводить ее! Нет, больше она не будет мучить ее, она не позволит!

Чувствуя, как злость бурлит в груди, не находя выхода, Амелия что было сил замахнулась зонтиком и ударила им мадемуазель Пати прямо в грудь. Острый наконечник вошел в ее плоть, словно нож в масло. На тонкое кружево брызнула кровь, расцвечивая кипенно-белую ткань красивыми красными цветами. Они цвели на белом поле, выпуская бутоны, которые набухали и раскрывались крупными алыми маками. Целое море маков, таких ярких и алых, как кровь.

Струйка алой крови брызнула на ночную рубашку, и Конни поспешила к кровати с носовым платком. Горничная выглядела едва ли лучше, чем лежащая в беспамятстве девушка: она не спала уже третьи сутки подряд, лишь пару раз задремала в кресле около постели больной, и сама с трудом держалась на ногах.

— У мисс снова кровь носом пошла! — запричитала она и взглянула на доктора с надеждой.

Тот черным грачом ходил по комнате, бурча что-то себе под нос. Пусть это был и не тот чинный врач из Лондона, который уже как-то приезжал с миссис Черрингтон, но он единственный мог сделать хоть что-то. Доктор приходил к ним теперь каждый день с тех пор, как мисс Черрингтон заболела, приносил свои лекарства и веру в чудесное исцеление.

— Со вчерашнего дня никаких изменений, — констатировал доктор, прощупывая пульс девушки. Ее ручка казалась просто игрушечной в его ладони, и висела, как плеть. Девушка заворочалась, когда Конни промокнула кровь платком, и зашлась кашлем, но так и не открыла глаз.

— Но она поправится, да?

Доктор многозначительно хмыкнул.

— Она очень слаба, но пока не умирает. Вы даете ей сироп от кашля и горячее питье?

— Мисс все время в беспамятстве, как же заставить ее! — Конни испуганно посмотрела на мужчину. — Мы с Мэри вдвоем пытаемся давать ей лекарство, но ее постоянно тошнит. Но когда все же удается его влить, кашель прекращается, и она засыпает сном младенца.

— Значит, старайтесь делать так, как я предписал! — доктор строго посмотрел на нее, и служанка закивала, как провинившаяся школьница.

Тумбочка возле кровати Амелии была заставлена флаконами, баночками и бутылочками самых разных размеров с непонятными Конни названиями: часть была написана по-иностранному, а некоторых слов она и на английском-то не знала. На полу стоял таз с прохладной водой и полотенцем, которое прикладывали ко лбу, чтобы сбить жар, и которое было совершенно бесполезным. Здесь же лежали и грелки — девушку бросало из жара в озноб, и слуги пытались сделать все, чтобы облегчить ее мучения.

— Мне надо поговорить с мистером Черрингтоном.

— Я сейчас вас провожу, — засуетилась она и уже у самой двери спросила тихо: — У нее воспаление легких, да? У меня тетка от него умерла…

Доктор внимательно посмотрел на нее и поправил очки на переносице:

— Ты говорила, что твоя госпожа бегала ночью под дождем? Ничего удивительного! Если вы не будете выполнять мои предписания, то ее может постичь судьба твоей тетки.

Снова эта комната, полная зеркал и слепящего белого света. Но все зеркала пусты. Пусты, и не видно даже краешка белого платья.

Амелия бежит, но ее ноги не двигаются. Обернуться она тоже не может. Да что же это! Она мечется, пока вдруг не понимает, что привязана — сидит на стуле, опутанная белыми бинтами, и не может даже пошевелиться. Ноги и руки девушки затекли, и она почти не чувствует их. Ей так нужна помощь! Скорее бы кто-нибудь пришел и освободил её. Самой ей ни за что не развязать этих пут, они слишком туго стянуты, а узлы слишком прочные.

Элинор, ее подруга! Она должна быть где-то здесь, должна помочь ей!

— Ни к чему паниковать, — раздался за ее спиной такой знакомый голос. — Неужели ты не можешь просто стряхнуть с себя какую-то нитку?

— Нитку? — непонимающе переспросила Амелия.

Тут же она почувствовала слабое движение воздуха, и вслед за этим осознала, что освободилась. Потирая затекшие запястья, она встала. На полу, обвившись вокруг ножек стула, и в самом деле лежала тонкая белая нитка. Амелия в недоумении обернулась и увидела Элинор. Та стояла в зеркале, скептически приподняв одну бровь, и вновь казалась призраком из далекого прошлого, портретом, написанным лунным светом по стеклу.

— Но как ты…

— Очень просто, — ответила та. — Как и все, что я делаю. А вот для тебя, похоже, многие вещи слишком сложны. Как жаль, что ты отвергаешь мою помощь.

— Но мне не нужна никакая помощь, — начала девушка.

— Неужели? — Элинор улыбнулась так, что у Амелии засосало под ложечкой. — А, по-моему, очень нужна. Ведь даже они не могут ничего сделать! — они показала куда-то вниз.

Амелия взглянула туда, куда указывал изящный пальчик, и перед глазами у нее потемнело.

Она увидела саму себя, раскинувшуюся на постели в собственной спальне. Рядом суетились Мэри и Конни, и та новая девочка с кухни, здесь же был и незнакомый доктор, созерцающий ее с необычайно серьезным видом. Боже, но почему все они собрались в ее комнате? И почему она так ужасно выглядит? Ее волосы разметались по подушке, лицо заострилось и приобрело желтоватый оттенок, отчего казалось восковым, на лбу блестела испарина. Полупрозрачная кожа и закрытые глаза придавали Амелии почти безжизненный вид, если бы не слабое прерывистое дыхание, от которого ее грудь едва заметно приподнималась под ночной рубашкой. Она выглядела отвратительно, более того, она видела себя почти мертвой, омерзительным, гниющим трупом.

— Потому что ты умираешь, — сообщила ей Элинор. — Не можешь справиться даже с простудой, если пробежишься под дождем.

— Нет! Я не должна, я не могу умереть! — закричала Амелия и бросилась к зеркалу в поисках спасения. Но холодная гладь оттолкнула ее, а Элинор лишь рассмеялась, холодно и отстраненно.

— Не умрешь, если послушаешься меня и примешь мою помощь.

Амелия непонимающе смотрела вниз, не желая смиряться с предстоящим.

— Какая же ты упрямая! Только подумай, как многое может измениться, если только ты этого захочешь. Неужели ты хочешь вот так бездарно закончить свою жизнь?

Та лишь отчаянно замотала головой.

— Так значит, ты согласна?

— Чего ты хочешь от меня?

— Всего лишь помочь тебе, глупая.

— Но как? Разве ты сможешь?..

— Я? — Элинор вновь вскинула остро-очерченную бровь.

Как же она была прекрасна — Амелия не могла оторвать взгляд от ее идеальной, античной красы. В этом белом платье она напоминала восхитительную статую из Кенсингтонского сада, была воплощением совершенства. Девушка протянула вперед руку, желая прикоснуться к безукоризненной сияющей коже и шелку волос, но покачнулась и отдернула руку, лишь едва коснувшись зеркальной поверхности. Она оказалась не твердой, а напоминала ночное озеро, спокойное лишь до первого колыхания.

— Я не понимаю, — прошептала Амелия.

— Не бойся, — зеркальная гладь вновь колыхнулась.

— Что произойдет?

— Ты не умрешь, — засмеялась Элинор множеством серебряных колокольчиков. — И будешь жить так, как не жила никогда раньше.

Амелия молчала. Перед ее глазами все снова потемнело и закружилось водоворотом ярких звезд. Пол поменялся местами с потолком, день с ночью, а земля с небесами, лишь ее вечная призрачная спутница оставалась такой же неизменной. Девушка открыла глаза: она снова оказалась в зеркальной комнате, но только теперь зеркало там было лишь одно — от пола до потолка, в изящной золоченой раме, как на балу у лорда Лоунсбери, даже музыка играла та же — что-то из Моцарта, а может, и Бойса. Пространство за рамой не было туманным и пустым: под ногами расстилался паркет темного дерева, за спиной Элинор уютно трещал камин, бросая отблески пламени на синие с золотистым узором обои. На столе на серебряном блюде красовались фрукты, графины с вином и лимонадами, шербет и другие лакомства в изящных вазочках, а несколько стульев и диванчик так и манили присесть. Элинор лукаво улыбнулась Амелии.

— Что ж, пришла пора решиться. Ведь тебе совсем не хочется умирать, не так ли?

— Нет… нет, — Амелия вздернула подбородок. — Я хочу жить!

— Я понимаю, — Элинор протянула ей руку, слегка склонив голову к плечу. — И я помогу тебе.

Амелия отрывисто вздохнула, потом быстро вложила свою руку в ладонь Элинор. И шагнула вперед, растворившись в ее объятиях.

Доктор устало отер лоб и наконец-то улыбнулся, впервые за последние несколько дней.

— Можно считать, что случилось чудо, — произнес он, поднимаясь с постели больной.

Две горничные: одна чуть постарше, другая помоложе, — вздохнули с облегчением.

— Она пришла в себя?

— Она спит. Но жар спал, и она свободно дышит. Теперь вам осталось дождаться ее пробуждения и терпеливо ждать окончательного выздоровления. Куриный бульон и теплое питье — вот то, что ей сейчас нужно.

— Просто не верится! — воскликнула Конни. — Я должна как можно быстрее рассказать об этом миссис Черрингтон… Она, бедняжка, сама слегла, у нее сердце прихватило, так за юную мисс переживала. Да и мистер Черрингтон…

— Хорошо, хорошо, — попытался угомонить ее врач.

— Господи, счастье-то какое! Конни проводит вас в гостиную, я уверена, мистер Черрингтон захочет вас лично отблагодарить!

Дверь за ними тихо закрылась, и больная заворочалась во сне. Луч солнца упал на ее постель сквозь приоткрытую занавеску, и губы девушки растянулись в довольной улыбке.