Любовник

Глава 20

Ворота стояли открытыми. И никакого признака, что где-то рядом находился привратник. Проходимцы редко медлят, когда в дело вмешивается полиция. Посаженные на цепь собаки неистово лаяли, словно понимали, что принесет с собой наступающий рассвет.

От быстрого бега конь под Майклом задохнулся и судорожно раздувал крутые бока, изо рта вырывались клубы белого пара. Он мотал головой, не желая входить в ворота.

Майкл тоже хотел бы повернуться и во весь опор нестись к Энн. Но вместо этого только пришпорил коня.

Графская усадьба выделялась темным силуэтом на фоне бледного рассвета. Окна мерцали, словно волшебные глаза. Майкл мрачно улыбнулся. Нет, его не застать врасплох. И никаких признаков: там полиция или уже отбыла.

Майкл не сомневался, что суперинтендант брезгливо отмахнется от правды. И слава Богу, он это сделает ради своих детей, внуков и будущих правнуков.

Что еще ему оставалось? Да, некто держал взаперти женщину, а еще раньше заставлял мальчика спать в гробу. Но ни то, ни другое преступление не представляло угрозы для общества. Магистрат никогда не осмелится осудить семидесятилетнего старика, чье состояние и имущество составляли основу благополучия Девоншира.

Он соскочил с лошади, которую позаимствовал в конюшне у Энн, и привязал поводья к набиравшему бутоны кусту. А когда поднимался по каменным ступеням, сознание смутно отмечало неровность плиты под сапогом, боль в паху и однообразное позвякивание его шпор. Парадная дверь оказалась открытой — ее больше не сторожил долговязый человек, который выдавал себя за дворецкого.

По спине побежали тревожные мурашки. Ни привратника, ни собак, ни дворецкого, ни слуг. Однако кто-то его все-таки поджидал. Майкл чувствовал его присутствие и словно бы видел пустые гробы на чердаке.

На стенах в золоченых рамах висели картины. Все сюжеты суровые, даже грозные. Вдоль широкой лестницы из красного дерева стояли папоротники в горшках. Они скрывали не убийцу, а того, кто его поджидал.

Майкл подумал об Энн, которая спала в своей старомодной кровати. Но спала ли она на самом деле? Женщина не проронила ни звука, когда он освободился из ее объятий и выпутался из прядей влажных от пота волос. Она плакала, когда он рассказывал ей о своем детстве. На губах остался привкус шоколада, но вкус Энн казался гораздо слаще.

Пришло запоздалое понимание: он не хотел умирать, а хотел остаться с этой женщиной. Хотел показать ей все, чему научился сам. Но холодное предчувствие подсказывало: мужчины редко обладают тем, чего желают. Револьвер оттягивал карман сюртука. Каблуки, как бы насмехаясь над ним, гулко отстукивали в высоком вестибюле: смерть, желание; смерть, желание…

Мускулы напряглись, когда он миновал открытую дверцу лифта и по бесконечному коридору направился к дверям кабинета. Путеводной нитью служила вереница электрических бра. Кто-то явно за ним наблюдал. Майкл почувствовал на себе взгляд и словно вернулся в прошлое.

Оказывается, по коридору шел не один, а три человека: мальчик, которому вскоре предстояло умереть, мужчина, ублажавший старую деву, и человек, который наблюдал за Майклом Стердж-Борном. Мальчик помнил все страхи, будто он жил не двадцать семь лет назад, а существовал сейчас. Ублажавшего женщину мужчину занимало, когда в дом провели электричество. До или после того, как граф похитил Диану? Может быть, старик боялся пожара от газового рожка? Боялся изжариться в аду? Неужели дядя в самом деле любил его мать? Под дверью кабинета виднелась полоска яркого света.

Майкл немного повременил, за спиной никаких шагов. Но некто третий присутствовал, панели коридора отражали его дыхание. Дерево трепетало в унисон с биением его сердца.

Майкл молил, чтобы любовь оказалась сильнее ненависти. Он взялся за ручку двери и медленно отворил створку из красного дерева.

Над головой сияла хрустальная люстра. Дядя ждал его за письменным столом. Позади с бесстрастным лицом, в строгой черной с белым ливрее стоял его цербер. Фоном обоим служил мраморный камин — голубое с желтыми язычками пламя очерчивало силуэты их фигур.

Светлые волосы цербера поредели, а в остальном он выглядел так, как помнил его Майкл. Такое же ничего не выражающее лицо. Жестокость и садистское удовлетворение, когда Майкл выходил из себя и в очередной раз проигрывал безнадежную битву, — то был удел его дяди, а цербер всегда оставался непроницаемым.

— Привет, Фрэнк, — мягко проговорил Майкл. Цербер не ответил.

— Это ты, Майкл? — Дядя не проявил ни малейшего неудовольствия, что его игры были прерваны суперинтендантом полиции. Шелковые лацканы его красного бархатного клубного сюртука отсвечивали черной кровью. — Ты заставил себя ждать.

Интересно, как долго?

Майкл спокойно изучал лицо дяди. Электрический свет не отличался милосердием. Граф сильно постарел, волосы совершенно поседели, потухшие глаза свидетельствовали о полном отсутствии сил.

— Вы любили мою мать?

Губы графа искривила довольная усмешка. Он нисколько не переменился. Все двадцать семь лет Майкл, засыпая, видел эту усмешку. И с ней просыпался каждое утро. Он пожалел, что ненависть, которая поддерживала в нем жизнь, умерла за последние пять часов.

— Эта твоя мисс Эймс, — граф хмыкнул, будто каркнула ворона, — оказалась проницательной девчушкой. Удивляюсь, что она добивалась тебя. Да, я любил твою мать.

— Но вы ее убили!

Старик улыбнулся еще шире, он утратил несколько передних зубов.

— Ты никогда ничего не слушаешь, Майкл. Много лет назад я тебе сказал, что не убивал твоей матери.

Где же правда?

Наконец Майкл отчетливо понял то, чего не видел двадцать семь лет назад, его сковало знакомое чувство вины.

Не важно. Граф умрет за Литтла, Диану и Энн. За мальчика Майкла, каким он когда-то был. Но сначала…

— Какого мальчика вы похоронили?

— Ты его не знал. Нечесаного, такого же черноволосого, как ты, оборванца, который продал жизнь в обмен на обещание еды.

В душе у Майкла закипел гнев. Еще одна жизнь… Где же предел роковому счету; восемь, девять?

— У вас, дядя, особая склонность к мальчикам и женщинам. Можно подумать, что вы трус.

Улыбка исчезла с лица старика.

— Я делал все, чтобы ты не унаследовал титул.

— И одновременно наслаждались?

— Да, Майкл, наслаждался. Но больше всего, когда имел дело с тобой. Какая женщина принесла тебе больше наслаждения: леди Уэнтертон или мисс Эймс? С какой оказалось тяжелее расставаться?

С его старой девой.

— Чего вы боитесь, дядя Уильям? — Голос Майкла прозвучал спокойно, даже бесстрастно.

— Ничего. Ты меня усадил в инвалидное кресло. Что может быть хуже? А теперь явился убить?

— Да, дядя, убить.

— Я так и подумал, — произнес он почти сочувственно. — А я все-таки жив. Не предполагал, что ты приведешь с собой полицию. У тебя была прекрасная возможность меня убить. Ты ею не воспользовался. Почему?

Майкл не ответил. В этом не было необходимости. Они оба понимали, что его страсть к женщине пересилила чувство ненависти. И еще оба знали, что Майкл никогда не будет в безопасности, покуда жив его дядя.

Улыбка понимания осветила лицо старика.

— Ты не убийца, Майкл, но вынужден убивать. Потратил столько лет, чтобы отыскать свидетелей. Хотел посмотреть, как меня будут вешать?

Майкл пытался извинить Мишеля, который по своей наивности упорно, но безрезультатно пытался собрать доказательства и предать графа суду. Но последние пять лет, когда он оплакивал Диану и зализывал раны, открыли ему глаза. Графа придется убивать ему, а не закону и не возрасту.

— Почему вы не покончили со мной двадцать девять лет назад, дядя Уильям? — поинтересовался он у графа. — Надеялись, что в конце концов я найду способ прервать вашу убогую жизнь?

— Наблюдать за тобой, мой мальчик, стало для меня огромным утешением. Я никогда не желал тебе смерти. Я хотел, чтобы ты страдал. И проявлял в этом деле большую изобретательность.

Майкл вынул из кармана револьвер и прицелился дяде в голову. Граф победно ухмыльнулся. Холодный металл уперся Майклу в левый висок — пистолет, но его рука не дрогнула.

— Сколько денег тебе предложили, Габриэль?

— Я не убиваю за деньги, — послышался спокойный ответ.

Майкл ощутил, как что-то екнуло у него в груди: реальность оказалась сильнее надежды. Граф смотрел на него со злым любопытством, а лицо Фрэнка осталось непроницаемым. Майкл не глядя знал, что лицо Габриэля такое же бесчувственное.

— Чего стоят двадцать семь лет дружбы?

В ухо повеяло горячим дыханием.

— Расплаты.

— За что?

— За наслаждения и за боль.

За наслаждения Майкла и за боль Габриэля. Майкл почувствовал, как кровь стучит о металл — в виске и в пальце на спусковом крючке.

— Оказывается, ты ревнив.

— Да, Майкл, я ревнив. С самого первого дня, когда увидел, как ты голодными глазами заглядываешь в лавку булочника. Стоило тебе попросить, он бы дал тебе хлеба, но ты не просил. Ты никогда не просил о помощи. И мадам тоже. Не просил женщин, которые предпочитали тебя мне. Тебе не приходилось просить. Что бы ты ни пожелал, тебе все отдавали даром.

Вот она, мука падшего ангела. Майкл чувствовал, что пора кончать.

— Ты обещал присматривать за Энн,

— Обещал.

Габриэль никогда не нарушал обещания.

— В таком случае вот она, твоя расплата. — В глубине души, где сохранилась способность чувствовать, он испытывал удовлетворение.

Граф больше не улыбался, он понял, что придется умереть. Время перестало существовать. Возникло сожаление о смерти, но вместе с тем ощущение свободы. Майкл медленно оттянул боек. Щелчок эхом отозвался в тиканье часов на каминной полке.

Их всех окружала смерть,

Губы графа скривились.

— Ты не убьешь меня, Майкл. Не убьешь человека, который дал тебе жизнь. Разве ты сможешь убить отца?

Вот как! Его мать… и его дядя… Майкл медлил. Жизнь научила его, что все на свете возможно. Мать была блондинкой, живой женщиной, красавицей. Очень похожей на Диану. Возможно, она любила этого человека больше, чем своего мужа. Больше детей.

Он выяснит это в аду.

Майкл начал считать: «Раз…»

— Не надо, Майкл. — Это сказал Фрэнк. Цербер вынул руку из-за кресла-каталки и направил на него пистолет.

Майкл не удосужился взглянуть на оружие: не все ли равно, какое оно — то, что в руке, то, что прижато к виску или нацелено в голову, Все револьверы были снабжены двойным механизмом: самовзводом для ведения быстрого огня и ручным взводом для прицельной стрельбы. С такой короткой дистанции подойдет и то и другое. Он взглянул Фрэнку в лицо. Оно больше не было бесстрастным, на лбу блестели капельки пота.

Боже! Неужели этот цербер испытывал какое-то чувство к своему хозяину? Майклом овладел мрачный юмор.

— Я могу умереть всего лишь раз. Посмотрим, чья пуля быстрее: твоя, Фрэнк, Габриэля или моя. — Он перевел взгляд на графа и продолжил считать:

— Два…

— Он не убивал твоих родных. — Внезапное вмешательство верного пса не вызвало у графа ни малейшего удивления. — Их убил я!

В усадьбе человека, который выдавал себя за его отца, Майкла третировал любой слуга, не говоря уже о Фрэнке.

— Зачем? — Майкл продолжал смотреть на графа.

— Расскажи ему, Фрэнк, — приказал старик. Отнимая чужие жизни, он не сохранил беззаботность души.

— Я подрезал вожжи.

Вот она, правда!

Майкл вспомнил топот копыт. Отец пытался поймать обрывки кожаных вожжей. Девочки плакали, мать кричала. И наконец, короткий треск, когда экипаж опрокинулся с обрыва.

— Но зачем? — прохрипел он.

— Я был бродягой, твой отец нанял меня, а на следующий день я напился, и он меня прогнал. Я знал, что он собирается ехать в экипаже, и подрезал вожжи.

Майкл перестал ощущать тяжесть револьвера в руке. Он изо всех сил сдерживался, чтобы не броситься на старика. Лицо графа выражало откровенное самодовольство.

— Значит, вы все знали, но обвиняли меня?

— Я знал, что говорил. Это ты убил свою мать. Она не собиралась на пикник — хотела отговориться под предлогом недомогания. Но вы уговорили ее: мой мягкотелый брат и ты с сестрами. Когда я приехал в ваш дом, Фрэнк протрезвел и во всем мне признался. Я бы и пальцем не пошевелил, если бы не узнал, что она с вами. Но она была в экипаже. Я почти ее спас, но тут она швырнула мне в руки тебя. Я ее любил, но она предпочла любовнику сына. Да, это ты ее убил, и ее смерть была со мной каждый день моей жизни.

Майкл думал, что больше не способен удивляться. Но, оказывается, он ошибался. Столько людей погибли из-за любви графа к его матери…

Старик подался вперед, дерево протестующе скрипнуло.

— Ты никогда не убивал, Майкл, а я убил еще до твоего рождения. Некоторые называют это захватничеством, другие — божественным превосходством, а я скажу так: война — это джентльменский спорт. От тебя было легко избавиться, но я хотел, чтобы ты понял, каково, когда тебя отвергает любимая женщина. Поэтому я наблюдал и ждал. Ты вырос и стал «жеребцом», племянничек. Что ты почувствовал, когда от тебя отвернулась леди Уэнтертон? Тебя опалило ее намерение покончить жизнь с тобой, а я радовался твоей боли, твоим страданиям. Наконец ты понял, каково это, когда от тебя отворачивается любимая женщина, а ты не можешь предотвратить ее смерть. Но я понимал: наступит день, когда ты оправишься от ожогов и станешь искать другую женщину. Проститутка — она и есть проститутка! Вообрази мой восторг, когда я узнал, что тебя наняла мисс Эймс! Тебе пришлось выбирать между нами.

Майкл, я знаю, как ты жаждешь меня убить. Нажми курок и умри с сознанием, что ты ничем не отличаешься от меня.

Счет подошел к концу:

— Три…

Майкл почувствовал легкое дуновение воздуха и шелест поцелуя. Габриэль, который так давно ни до кого не дотрагивался, коснулся губами его покрытой шрамами щеки.

— Ради тебя, Майкл…

Раздался выстрел, голову графа разнесло в клочья. Во все стороны брызнула кровь и серое вещество, но пуля вылетела не из револьвера Майкла.

Фрэнк оцепенел. Майкл видел, как из него уходила жизнь и бледнело его лицо. Орудие в чужих руках. Красные брызги испачкали его белое, как пергамент, лицо, на черной ливрее повис серый сгусток. Двадцать девять лет ада остались позади. Его пальцы разжались — револьвер грохнулся на пол. Майкл тоже опустил оружие.

Габриэль отступил на шаг — Божий посланник,

— Он умирал, — пробормотал Фрэнк, взглянув на старика, который так долго им помыкал. — Еще несколько месяцев, и все бы было кончено.

Майкл почувствовал почти что жалость к бедняге церберу, по тот поднял голову, и в его глазах не было ни угрызений совести, ни раскаяния за отнятые жизни.

— Он не твой отец, — глухо произнес Фрэнк. И Майкл ему поверил. — Твоя мать его не любила, поэтому он не мог тебя простить.

Похоже, Энн права — граф ненормальный.

Полиция все расследует. Что скажет полицейским Фрэнк?

Что скажет полицейским он сам?

— Повариха… — Майкл направлялся к двери, где его ждал Габриэль, но голос Фрэнка его остановил. — Ее зовут миссис Гетти. У меня под матрасом письмо. Граф отпустил на эти дни слуг, чтобы… чтобы без свидетелей расправиться с вами и с женщиной… Когда она вернется, покажите ей, где письмо. Скажите, что о ней позаботятся.

— Скажешь сам. — Майкл так и не повернул головы.

— У адвоката графа хранится запечатанный конверт. В нем мое признание, что я подрезал вожжи. Инструкции таковы: конверт будет вскрыт, если граф умрет насильственной смертью. Наверняка есть «другие документы, которые удостоверяют, что на службе у графа я неоднократно совершал преступления. Я не собираюсь идти в тюрьму.

Значит, и ему предстояло умереть. Майкл и Габриэль переглянулись и вышли из кабинета. Рассветную тишину прорезал грохот выстрела. Гром правосудия покатился за ними по коридору, но ни Майкл, ни Габриэль не замедлили шага.

В дверях стоял дворецкий и держал спину так прямо, насколько это позволяли восьмидесятилетнему старику его больные кости.

Он с достоинством поклонился.

— Прикажете пойти за констеблем?

Денби знавал еще отца Майкла. Тот вырос на его глазах, а старший брат превратился в исчадие ада. Но знал ли он, что граф творил с Майклом?

— А других слуг в доме нет?

— Все отпущены, сэр, кроме поваренка. Он заболел корью, и я не разрешил ему вставать.

Знал ли Денби, что происходило с Энн?

— Послушайте, вам не кажется странным, что граф отпустил слуг именно тогда, когда в доме гостила мисс Эймс?

— Я ничего не знал о гостье, милорд, — с таким же достоинством отвечал старый слуга. — Пока не приехали вы с констеблями. Граф нанял временного дворецкого, чтобы я выходил поваренка и отдохнул. В последнее время меня сильно беспокоит ломота в костях.

Никого не заинтересовала бы смерть восьмидесяти пятилетнего слуги и сорванца-подростка. Граф надежно хранил свои тайны.

— Пошлите за констеблем поваренка.

— А когда он явится, что прикажете сказать?

— Скажите правду, что граф убит. А Фрэнк, после того как дело было сделано, пустил себе пулю в лоб.

Старый слуга моргнул.

— Вы вернетесь, милорд?

— Нет.

— Но вы последний в роду!

Майкл представил покрытую шоколадом Энн.

— Ошибаетесь, Денби. Я не последний, а первый.

— Что делать с усадьбой, милорд?

— Я уверен, граф оставил вам средства. Если нет, свяжитесь со мной через мисс Эймс. Она знает, как меня найти.

Если захочет его искать. Но старый дворецкий стоял на своем.

— Вы пэр, милорд, здесь ваш дом и здесь ваши обязанности.

— Вы все перепутали, Денби. Майкл Стердж-Борн умер. Неужели вы запамятовали? Если суперинтендант полиции спросит об этом, скажите, что род Стердж-Борнов прервался.

Дворецкий непонимающе хлопал глазами.

— Стердж-Борн — древняя фамилия, очень уважаемая. Вы совершаете ошибку, сэр.

— Когда возвратится миссис Гетти, передайте, что Фрэнк оставил для нее письмо под матрасом. Скажите, что он ее очень любил. Вы запомнили, Денби?

— Слушаюсь, сэр. — На глазах дворецкого навернулись слезы. — До свидания, сэр.

Денби закрыл за Майклом и Габриэлем дверь. В пронизывающем утреннем воздухе, отсекая все старое, резко щелкнул замок.

На небе розовела бледная заря. Дыхание Майкла вырывалось белесым парком. Его кольнуло острое чувство: он не умер и видел зарождение нового дня.

— Что он тебе предложил? — В горле у Майкла внезапно застрял ком.

— Другого. — Габриэлю не стоило уточнять. Холодный воздух резанул Майклу легкие. Он считал, что за ним охотился один, а их было двое.

— Ты тоже никогда не просил о помощи, Габриэль.

Габриэль откинул голову и посмотрел в небо, словно искал там ответа.

— Наверное, я думал, что не заслуживаю помощи.

— А кто сгорел?

— Ты поверил, что я умер? — выдохнул Габриэль вместе с клубом серебристого пара.

— Да.

— И оплакивал меня? — Он поднял голову, и мужчины встретились взглядами.

— Да.

— И тем не менее решил, что я тебя убью?

Последовала долгая пауза.

— Да.

— Фрэнк явился в дом свиданий неделю назад, — начал Габриэль обыденным тоном. — Мне поручалось передать письмо Энн Эймс. Если бы она не вознамерилась добровольно нанести визит графу, я должен был любым способом заставить ее это сделать. И одновременно отвлечь тебя. А потом и убить.

— Ты сделал копию с письма, которое граф написал Энн.

— Если бы ты не сумел убедить полицию оказать тебе помощь, никто бы из нас не уцелел. Граф предусмотрел все возможности.

Кроме одной! Он не принял в расчет дружбу между мужчинами-проститутками.

— Это я должен был его убить, Габриэль.

— За двадцать семь лет ты нисколько не переменился: такой же голодный. Убийство отняло бы у тебя это качество. Я рад, что хотя бы один из нас еще способен чувствовать. Можешь меня ненавидеть за то, что я сделал, но ненависть лучше, чем полное отсутствие чувств.

— Ты что, ничего не чувствуешь, старина? — спросил Майкл.

Друг ответил прямо и безапелляционно:

— Нет.

Майкл не стал его поправлять, иногда ложь — то единственное, что оберегает человека.

— Что ты будешь делать без своего дома?

— Построю новый.

— И думаешь, что другой к тебе придет?

— Уверен.

Майкл спустился по каменным ступеням. Лошадь ровной гнедой масти в розовом свете зари пощипывала почки с куста. Он грубо дернул ее за поводья и оторвал от завтрака.

— Майкл! — Габриэль стоял на вершине лестницы. В нарождающемся свете дня волосы казались серебристым облачком. — Я не толкал Энн Эймс и не убивал того человека, который занял мое место на пожаре. Это был нищий — его труп я нашел в сточной канаве. Никак не думал, что ты целый день будешь рыться в пепле. Был бы не такой сентиментальный, раньше бы вернулся к ней.

Майкл поставил ногу в стремя и прыгнул в седло, внезапно у него закружилась голова.

— Я тебе солгал, Габриэль.

— Потрясен, братец. — Он моментально ушел обратно в свою скорлупу.

— Я тебе сказал, что Граф убил всех, кого я любил, но оставался еще ты. — Майкл пришпорил коня и с места пустился в галоп.

Габриэль отправится в Лондон своим путем. А вот как поступит Энн Эймс? Он же ей сказал, что не будет возражать, если она наутро разорвет договор. Майкл Стердж-Борн не стал бы, но просто Майкл давным-давно перестал притворяться джентльменом.

Ворота так никто и не закрыл — створки после его отъезда остались распахнутыми. Но по другую сторону стояла простая двухместная карета, Кучер сидел на козлах и смотрел прямо перед собой, а конюх держал под уздцы коренную.

Лошадь под Майклом забила копытом — она узнала конюха и своих товарок. Сердце седока заспешило быстрее мыслей. Его старая дева решила, что он ее использовал — так оно и было. Она подумала, что он убил дядю — и он собирался это сделать.

Конюх посмотрел на него.

— Сэр, мисс Эймс приказала принять у вас лошадь.

Майкл кинул поводья конюху, спрыгнул на землю и распахнул дверцу кареты. Энн сидела, крепко сжав колени. На ней был черный шерстяной плащ и простая черная шляпка, на коленях стояла корзина с провизией. Никакого осуждения в глазах.

— Он умер?

У Майкла задрожали колени, ему пришлось собраться с духом, чтобы взять себя в руки.

— Да.

— Я подумала, что тебе потребуется транспорт до Лондона. — Голос Энн звучал сильнее, чем обычно, и так же вежливо, как во время их первой встречи вечером в доме свиданий. Но пальцы крепко вцепились в плетеную ручку корзины. — Это не самая лучшая из моих карет, но достаточно удобная.

— Ты едешь со мной?

— Да. — Она тряхнула головой, словно испугавшись, что он начнет возражать. — У нас с тобой договор.

Майкл не хотел владеть ею согласно пунктам договора. Он все возьмет просто так. Прежде чем Энн успела передумать, он вскочил в экипаж и захлопнул за собой дверцу. Карета присела на задок, выпрямилась и продолжала со скрипом раскачиваться, Майкл смотрел в черное кожаное чрево перед собой. Его бедро касалось ее бедра. Он больше не станет ей лгать.

— Я его не убивал.

— Ты же сказал, что он мертв!

— Его убил Габриэль.

Майкл почти ощутил, как ее мысли постепенно выстраивались в логическую цепочку.

— Это он меня толкнул?

— Нет.

— Он тебя любит.

— Знаю. — На глаза Майклу навернулись жгучие слезы, и, чтобы не молчать, он спросил:

— Что там у тебя в корзине?

— Шоколадные плитки и бананы, — смущаясь, ответила Энн. — Дорога длинная, я решила, что ты можешь проголодаться.

Все наконец кончилось.

Граф умер. Он жив. Внезапный трепет в чреслах напомнил: еще как жив! Майкл повернулся, подхватил Энн на руки и посадил к себе на колени. Корзина полетела в сторону. Он обнял женщину и прижался лицом к ее шее. За запахом чистящих средств, которыми отдавало платье, он уловил аромат ее кожи, привкус шоколада, привкус ее страсти. Привкус своей страсти.

— Ты права, — произнес он. — Пора завтракать.