Любовник

Глава 2

Майкл тяжело дышал, задыхаясь в душной тесноте кеба. Тело его горело. Энн сидела так близко, касаясь его плеча. Майклу казалось, что они никогда не приедут.

Восемнадцать лет назад Энн решила, что он самый красивый мужчина на свете. И вот наконец он принадлежит ей. Оплачен деньгами, которые стали бы ее приданым, вздумай она выйти замуж.

Энн хотелось приказать вознице остановиться. Она не узнавала мужчину, сидевшего с ней рядом. Губы жгло от его поцелуя. Во рту пересохло. Но Энн помнила его другим. Только фиалковые глаза остались прежними — былой огонь не потух в глубине обезображенного теперь вулкана.

— Вы сказали, что готовы сделать все, что бы я ни пожелала? — Энн уставилась на дверцу двухколесного кеба. Свет коротко вспыхивал за окном, когда они проезжали фонари, и перемежался с наползавшими на вытертую кожу сидений жуткими тенями. Потрескавшаяся кожа скрипела. Энн чувствовала на себе взгляд Майкла.

— Вы за это платите.

Но она не знала, чего попросить. Только понимала, что желает прикосновения мужчины. Тела мужчины. Удовлетворения.

— А что, если женщина… не знает, чего попросить? — Голос Энн прозвучал неестественно громко, перекрывая стук лошадиных копыт и скрипучую песню экипажа. — Что, если женщина не знает, сколько пальцев нужно ей внутри?

— Тогда начнем с одного, пока ей не потребуются остальные.

Возбужденная его откровениями, Энн стиснула колени. Она вспомнила его руки на белой скатерти — тогда она даже не обратила внимания на шрамы — подумаешь, изъян: не сравнить с увечьем от артрита или рака.

— А сколько обычно требуется пальцев?

— Три, иногда четыре.

Его пальцы казались очень длинными и мощными.

— Так много будет неудобно.

— Сексуальное наслаждение и удобство не всегда совместимы. Уверяю вас, после должной подготовки ваше тело примет столько и потребует еще.

Энн старательно контролировала дыхание.

— А как вы догадаетесь, что я подготовлена должным образом?

— По состоянию вашего тела: оно станет горячим и влажным, — откровенно ответил Майкл. Но ее тело уже горячее и влажное!

— Сколько раз… вы способны довести женщину до оргазма? — Капюшон упал ей на плечи, и Энн судорожно сжала руки на коленях, чтобы не нахлобучить его обратно.

Сидевший рядом с ней мужчина казался красивым и опасным. А его в ней привлекали деньги. Но даже деньги не могли скрыть серебристые пряди в ее волосах.

— Столько, сколько ей захочется. Сколько ты пожелаешь, mon amour.

Французское выражение резануло слух, выдавая происхождение Майкла. Голос его был глубоким и мелодичным, необычайно соблазнительным. Он обещал женщине все наслаждения рая; все, что только способна вообразить старая дева.

— Пожалуйста, не называйте меня так. Я не ваша возлюбленная, а хозяйка. — Энн была напугана силой своего желания. Она боялась сидевшего рядом с ней мужчину и того, что он мог ей дать.

Боже, что она натворила!

Ее старые, больные родители умерли меньше года назад. А она вместо того, чтобы их оплакивать, пустилась во все тяжкие.

Ее обуревали желания, о которых старой деве даже думать не полагалось.

Его горячее дыхание опалило ей ухо.

— Вы говорили, что представляете, что произойдет в постели, когда мы окажемся там вдвоем?

Энн сидела неподвижно и очень прямо, как во время ее единственного неудачного сезона, когда ей, богатой наследнице, в глаза говорили комплименты, а за спиной насмехались. Ей очень не хотелось, чтобы и этот мужчина над ней смеялся.

— Я представляю, как происходит спаривание, месье.

— Вот как? Тогда расскажите мне, мадемуазель, что случится, когда я уложу вас в постель.

Энн облизала пересохшие губы. Что он себе позволяет?

— Вы соедините свое тело с моим.

Животных не тревожит неудача или неумение. Энн окутала тьма, не имевшая ничего общего с темнотой на улицах. Влажный жар коснулся ее волос. Майкл принудил Энн поднять на него глаза. Он загородил дверцу экипажа, в то время как его тело льнуло к ней.

— Вы когда-нибудь видели раздетого мужчину, шери?

Следовало поставить его на место. Энн платила за то, чтобы он ублажал ее тело, а не развлекал французскими словечками. Но она неожиданно обнаружила, что не в силах этого сделать.

Еще никто не называл ее дорогой, дорогушей или любимой не то что на французском, но даже на английском языке. Родители звали дочь просто Энн, слуги — мисс Энн, а все остальные — мисс. И так будет продолжаться до конца ее жизни.

Она вдохнула острый аромат табачного дыма вместе с запахом чистого здорового мужского тела.

— Нет, я никогда не видела раздетого мужчины.

Энн солгала лишь отчасти. Тот, кого она видела, не был мужчиной.

— Представляете, как глубоко я вами овладею, проникнув внутрь?

— Если вы хотите спросить, представляю ли я, насколько глубоко вы в меня проникнете, то мой ответ — нет! — На этот раз Энн говорила правду. — Но желала бы знать, месье д'Анж, и про пальцы и про вашу плоть. Иначе не сидела бы сейчас рядом с вами.

В полумраке кто-то перевел дыхание — то ли она, то ли он.

— Проникновение еще не есть овладение, мадемуазель.

Свет промелькнувшего мимо фонаря упал на правую сторону его лица и резко очертил шрам на щеке.

— В таком случае боюсь, что не понимаю вашего вопроса.

— Физическое проникновение бывает различным: от пяти до десяти дюймов в зависимости от размеров напряженного полового члена мужчины. Женщина способна принять в свое тело мужчину и при этом сохранить над собой контроль. Но когда она находится под ним, жаждет воздуха и лишь его дыхание поддерживает в ней жизнь, а его тело составляет смысл существования, вот тогда, шери, мужчина овладевает женщиной.

Энн глубоко вздохнула, представив, как его тело наполняет ее — от пяти до десяти дюймов — и дышит она благодаря ему и никому больше. Холодок страха пробежал по ее спине.

— Такое случается лишь тогда, когда женщина не владеет своими чувствами. Все дело в подготовке, месье, а не в сердечной привязанности.

— Вы для того меня и наняли, мадемуазель, чтобы преодолеть контроль над своими чувствами. Сердце Энн дрогнуло.

— Вы говорите страшные вещи… Не похоже на деловую подготовку, как следовало бы. Я наняла вас ради удовольствия — как мужчина нанимает женщину. Ни больше ни меньше.

— Между тем существует огромная разница между удовольствием мужчины и удовольствием женщины. Именно: мужчины вольны в своих удовольствиях, а женщины — нет.

— Извольте объясниться!

— Мужчине требуется только женское тело, чтобы получить наслаждение.

Энн почувствовала раздражение.

— Вы утверждаете, месье, что мужчина требуется женщине только потому, что у него есть отросток?

— Если бы это было так, мадемуазель, вы бы не сидели сейчас со мной в экипаже, — незамедлительно последовал насмешливый ответ.

Энн стиснула ридикюль.

— Не вижу смысла в этом разговоре.

— Я пытаюсь подготовить вас к предстоящей ночи.

— Утверждая, что женщина нуждается в мужчине, а не наоборот?

— Я не утверждал, что мужчины не нуждаются в женщинах. Только сказал, что мужчинам не требуется, чтобы женщины двигались: удовлетворение наступает от их собственных движений. А вот вы в предстоящие часы будете нуждаться во мне. Желание сделает ваше тело намного уязвимее моего. И совершенно не важно, как глубоко я в вас проникну. Хотя уверяю вас, шери, я проникну глубоко, очень глубоко.

Желание, страх, гнев — мириады эмоций промелькнули в ее сознании в одно мгновение. И неожиданно пришло понимание: он говорил не для того, чтобы обидеть ее. Он говорил правду. Она не сидела бы здесь, если бы полагала, что ее способен удовлетворить любой мужчина.

Желания делали ее уязвимой, особенно если женщина открывалась не разделявшему их человеку. Именно поэтому Энн и наняла Мишеля д'Анжа — чтобы избежать притворства.

— Так насколько глубоко вы проникнете в меня, месье?

— На девять с половиной дюймов, мадемуазель.

Девять с половиной дюймов! Энн забеспокоилась.

— У нас с вами деловая связь, месье, — повторила она больше для себя, чем для него.

— Сексуальная, — возразил Майкл. — Не романтическая, но и не деловая. Я не стану дарить вам букеты цветов и умолять о снисхождении поцелуя, не стану пожимать руки по утрам и оставлять на подушке визитную карточку. Я доставлю вам наслаждение сверх ваших самых диких фантазий. Но не надо путать плотскую связь с любовью и предпринимательством.

Слова Майкла прозвучали грубо, но очень соблазнительно. У Энн появилась надежда, что он действительно выполнит свои обещания.

Ее родители состояли в браке пятьдесят девять лет — обручились, чтобы соединить состояния, а не тела. Они делили радости и болезни, но не наслаждения любви. А потом умерли — так же одиноко и несчастливо, как жили.

— Я отдаю себе отчет о характере нашей связи, месье. И уверяю, она меня вполне устраивает. Я хочу, чтобы вы лишили меня девственности, а не дарили цветы. Поцелуи предпочтительнее пожатию рук, но вам нет никакой необходимости меня о чем-либо молить. И уж конечно, не о вольностях, за которые я плачу. Что же до вашего обещания — посмотрим.

Стук колес внезапно затих. На секунду Энн показалось, что от ее слов даже лошади встали как вкопанные. Майкл молча распахнул дверцу и, согнувшись, привстал с сиденья, спустился по маленькой лесенке позади приседающей лошади и подал Энн руку. В свете каретного фонаря красные и белые рубцы на его лице и руках выглядели грубыми. Энн прикинула, что почувствуют его пальцы, когда окажутся внутри ее тела. Три… или четыре из них? И как подготовят ее к вступлению в игру пениса — того, что девять с половиной дюймов длиной?

Она подала ему руку и сквозь тонкую шелковую перчатку почувствовала жар. Неужели его пальцы будут такими же горячими, когда окажутся у нее внутри? А его напряженная мужская плоть?

Внезапно Энн ощутила себя свободной и почувствовала, что снова может дышать. Она полезла в ридикюль за монетой, чтобы расплатиться с возницей, но, обернувшись, обнаружила, что кеб уже отъехал от тротуара. Теперь жар опалил спину — там, где ее коснулась мужская ладонь. Сердце тревожно плясало под оковами корсета.

Майкл был на семь дюймов выше ее. И мог причинить боль, о которой она не подозревала, как не подозревала раньше, что мужчины пользуются пальцами, чтобы проникнуть в женское тело. Если бы он захотел, то убил бы ее. И она ничего не сумела бы сделать.

Энн действительно могла бы выйти замуж за любого холостяка из тех, что присутствовали в доме Габриэля. Многих из них она узнала. Днем они бы распоряжались ее наследством, а ночью отправлялись в бордель и расплачивались ее деньгами за свои удовольствия. Она стала бы женой, может быть, даже матерью, но так никогда бы и не узнала, что такое наслаждение, которое приносит женщине мужчина. А ей хотелось большего.

И это мог дать ей человек, известный своими способностями. Альфонс, как его называли. Самый дорогой «жеребей» в Англии. В конце месяца к нему перейдут принадлежащие ей десять тысяч фунтов.

Нет, он не причинит зла женщине, которая, как говорится в поговорке, способна снести золотое яичко. К тому же их сделку скрепил стряпчий.

Майкл провел ее по каменной лестнице к парадному и уверенно вставил ключ в скважину. Энн с трудом разглядела в полутьме богатый вестибюль, отделанный дорогими дубовыми панелями. В углу на столике красовался гиацинт — его голубые лепестки полностью распустились. В тени поблескивало серебро — поднос дожидался утренней почты. Впереди мраморные ступени, огражденные хитроумно витыми железными перилами, уводили куда-то во тьму. Да, дом, где ей предстояло расстаться со своей девственностью, не походил на обиталище человека с дурной репутацией. Это было настоящее жилище. Воздух наполнял аромат цветов и пчелиного воска.

А ее дом в Дувре пропах болезнью и карболкой; старый лондонский дом — плесенью и пылью.

Все так же молча Майкл зажег газовый светильник и увлек Энн к темному подножию лестницы. Наверху виднелся призрачный свет.

Не чувствуя под собой ног, Энн ухватилась за изящные железные перила, потом начала подниматься.

Обитый бледным шелком коридор тянулся вдоль всего этажа. Каблуки выстукивали ритмичную мелодию на гладком, как зеркало, дубовом полу: проникновение, овладение — проникновение, овладение. В дальнем конце прохода настенное, в виде веера, бра боролось с наползающей темнотой. Наконец дорогу им преградили кремовый карниз и двери — врата перед женщиной, намеревавшейся пробудить свою сексуальность.

Майкл толкнул тяжелую дверь, которую стерегло бра, и перед ними в полоске света блеснула массивная, на четырех столбиках, медная кровать. Он потушил газ и мягко подтолкнул Энн в спальню. Угольная чернота комнаты показалась давящей, терпкой и удушающей. Энн испугалась: на секунду ей показалось, что она очутилась в теплице или на бдении у гроба.

Майкл, не произнося ни слова, шел впереди. Послышался треск зажигаемой спички, и из цветного шара разлился мягкий свет и выхватил из темноты дубовый прикроватный столик с кроваво-красными розами в вазе. Рядом стояла медная кровать — белоснежные простыни и зеленое покрывало уже откинуты в гостеприимной готовности.

Майкл бросил сгоревшую спичку в крохотную пепельницу и повернулся к ней — лицо в тени, но на черных волосах отсветы золотистого огня.

— Позвольте принять вашу накидку.

Энн похолодела при мысли о том, как он исследует каждый изгиб и каждую выпуклость ее тела.

— Спасибо.

Руки в шрамах напомнили, что это уже не тот человек, от которого восемнадцать лет назад млели матроны и дебютантки. Одну за другой он расстегнул на ней пуговицы. Все происходило слишком стремительно.

— Я не захватила ночную рубашку, — пробормотала она. Черные ресницы взметнулись вверх, и фиалковые глаза застали Энн врасплох.

— Она вам не потребуется. — Майкл разжал ее пальцы, принял ридикюль и отшвырнул на пол. Легкий стук нарушил тишину ночи. За ридикюлем с тяжелым бархатным шелестом последовала накидка.

В сером шелковом платье Энн почувствовала себя провинциальной простушкой — скромной курочкой рядом с цветастым павлином. Она закрыла глаза. Сейчас платье последует за накидкой, однако ей не хотелось, чтобы он смотрел на ее слишком маленькие груди и не в меру широкие бедра. Но любопытство взяло верх. В конце концов, она заплатила большие деньги! Энн открыла глаза и отступила на трясущихся ногах.

— Пожалуйста, разденьтесь.

В фиалковых глазах промелькнула дьявольская искра.

— Вы хотите видеть меня обнаженным?

Энн выпрямилась во все свои пять футов и пять дюймов.

— Я старая дева, месье, но я женщина. И у меня такие же желания, как у любой другой женщины. Конечно, я желаю видеть вас обнаженным.

— Вы представляете, как устроен мужчина, шери?

Ее подбородок гордо вздернулся вверх.

— Я не упаду при виде вашего мужского отростка, если вы это имеете в виду.

— Но доставит ли вам удовольствие его вид?

— А другим женщинам доставляет?

— Вы девственница, мадемуазель. Созерцание обнаженного мужчины способно… встревожить вас.

Энн поджала губы.

— Я узнаю это только после того, как посмотрю.

— А если все-таки испугаетесь?

— Не до такой степени, чтобы переполошить соседей.

Лампа стала меркнуть так же внезапно, как и вспыхнула.

— Ничего подобного я о вас и не думал.

Майкл умело освободился от черного сюртука, и тот с соблазнительным шелестом упал к его ногам. Не отрывая от нее глаз, он расстегнул верхнюю пуговицу жилета. Без сомнения, этого от него добивались многие красивые и опытные женщины.

Но Энн смотрела не в его горящие глаза, а на обезображенные кисти.

— Больно?

Пальцы Майкла замерли.

— Может быть, вам помочь? — Энн успокоилась. Ей всю жизнь приходилось помогать родителям. Сначала в гостиной, потом в спальне, а в последнее время — у их смертного одра. Женщина подошла к Мишелю и отвела его пальцы. Но маленькие жемчужные пуговки не поддавались. Никогда у постели больных она не казалась такой неуклюжей. Она нахмурилась и сняла перчатки. Железные пальцы стиснули ее запястья, и невесомые перчатки упали на пол. Энн в тревоге вскинула голову. Лицо мужчины было всего в нескольких дюймах от ее лица. Шрамы прорезали волевые скулы.

— Мне не требуется сиделка, мадемуазель.

Энн замерла. Сама того не желая, она его обидела. Энн облизала губы, на которых оставался привкус его влажного дыхания.

— Я не собираюсь становиться вашей сиделкой.

— В кебе вы утверждали, что и понятия не имеете, чего желать.

Энн не отвернулась и не притворилась, что не поняла его.

— Я спрашивала, что может произойти, если женщина не знает, чего просить. Но не утверждала, что не знаю, чего хочу.

Майкл склонил голову, и его губы оказались рядом с ее губами.

— И чего же вы желаете, мадемуазель?

В его словах звучал вызов. Как будто он спрашивал: «Как далеко вы готовы зайти, госпожа старая дева? Не побоитесь ли ласк мужчины, который известен тем, что умеет доставлять наслаждение женщинам?»

Энн глубоко вздохнула. Все, что у нее есть, — это один месяц наслаждений. И она не собиралась поддаваться своим девическим страхам.

— Я хочу испытать оргазм.

— Сколько раз?

— Столько, сколько позволит тело.

— Сколько желаете пальцев?

— Столько, сколько примет тело.

— Как глубоко мне в вас проникать?

— Насколько сможете.

Фиалковые глаза вспыхнули.

— Ваших грудей когда-нибудь касался мужчина?

— Нет. — Энн признавалась в этом с трудом. Мужчины охотились за состоянием ее родителей, но никогда не обращали внимания на нее как на женщину.

— Какой-нибудь мужчина ласкал вас языком?

Энн проглотила подступивший к горлу комок.

— Один раз.

— Вам понравилось?

Нет, ей не понравилось. Юнец, сорвавший поцелуй, признавался потом приятелям, что за Энн просто невозможно ухаживать. И только вконец отчаявшийся подцепить богатую невесту бедняга способен положить глаз на такую несмышленую телку.

Женщина смотрела на бахрому трепетавших перед ней ресниц. Они казались черными, как уголь, и невероятно длинными.

— Он меня чуть не задушил, а потом насмехался надо мной, — с трудом выдавила она.

— Я не стану вас душить, шери. И насмехаться тоже не стану.

Майкл отступил назад и снял жилет. Энн замерла и только смотрела во все глаза. Его черные ресницы скрывали возбужденный блеск глаз, рука потянулась развязать узел белого галстука. Энн мучительно захотелось, чтобы он поцеловал ее, и Майкл, вероятно, об этом догадывался. Женщину охватила безрассудная отвага.

— А что же вы предпримете, месье?

— Во время поцелуя буду посасывать ваш язык. — Его руки опустились, на пол упал галстук, зато черные ресницы взлетели вверх. — После того как я вас раздену, я поцелую ваши груди. А когда вы останетесь совершенно нагой, — он отстегнул от белоснежной манжеты золотую запонку, — примусь целовать ваш клитор.

У Энн перехватило дыхание. Майкл отстегнул вторую запонку.

— Вы знаете, где расположен ваш клитор, мадемуазель?

Женщина изо всех сил старалась не отводить взгляда от его лица и не смотреть на темные волосы во все расширяющемся вырезе рубашки;

Восемнадцать лет назад, возвратившись из Лондона в Дувр, она стянула медицинские записки у домашнего врача своих родителей. И в них нашла упоминание об интересующих ее частях тела. Но в записках ничего не говорилось о том, что с этими частями женского тела делает мужчина.

Энн так и не узнала, чего мужчины требуют от женщин.

Майкл положил золотые запонки в карман брюк, и этот жест приковал ее взгляд к припухлости под его брюками.

— Я уверена, что испытаю оргазм. И надеюсь, не один. Вы ведь недаром получили свое прозвище, месье. Это благодаря вашему умению лизать и посасывать женщину?

— И всему прочему, — загадочно ответил Майкл. Скрестив руки, он ухватился за рубашку и снял ее через голову.

Сердце Энн гулко забилось о ребра. Шея и руки Майкла были исполосованы шрамами, но тело оставалось совершенно чистым. Кожа смуглая, волосы на груди черные, мускулы рельефные. Голова неожиданно вынырнула на свет, и рубашка присоединилась к груде одежды на полу.

Майкл понимал, какой произвел на нее эффект — в этом она ничуть не отличалась от других покупавших его услуги женщин.

— Вы достаточно возбуждены, месье?

— Да. — На первый взгляд его как будто не поразила е неожиданная смелость. — Достаточно.

Горячая влага уже струилась меж ее бедер.

— Вы всегда возбуждаетесь, когда… бываете с женщиной?

— Да, — просто ответил Майкл.

— Я хочу вас видеть.

— Тогда снимите с меня брюки, мадемуазель. — Фиалковые глаза призывали коснуться и изучить то, за что она платила.

Ощутить все девять с половиной дюймов.

— Отлично, месье. — Энн шагнула вперед. Его тело излучало жар. Она решительно взялась за обшитые шелком пуговички на широком поясе. С каждой новой расстегнутой пуговицей открывался все больший покрытый черным волосом участок; темная стрела убегала к низу живота. Под шелком подкладки брюк Энн ощущала его тело: плотное, твердое. Пенис пульсировал и жил своей собственной жизнью.

Затаив дыхание, она приспустила ему брюки на бедра… Ее опалил жар и запах свежего мыла и мужчины,

Майкл оказался прав. Она не готова увидеть настоящего мужчину. Энн встретилась с ним взглядом. Его фиалковые глаза смотрели выжидательно.

— Вы утверждали, что доводили до оргазма всех женщин.

— Непременно.

— Даже если женщина девственница?

— У меня ни разу не было девственницы.

У него ни разу не было девственницы!

А она никогда не знала мужчины.

Если она примет его, то больше не будет такой, какая есть.

Энн изо всех сил старалась, чтобы голос не выдал ее нарастающий страх;

— Но если у вас никогда не было девственницы, откуда вы знаете, что способны доставить мне удовольствие?

Спокойно и методично Майкл снова натянул на себя брюки, подошел к кровати, сел и принялся снимать сапоги и чулки. Его ноги были такими же длинными, массивными и смуглыми, как и руки.

Из расстегнутых брюк виднелась мясистая, увитая голубыми прожилками плоть с красноватым, напоминающим садовую сливу кончиком — плотная и тяжелая. Темные волоски испещрили мошонку, отливавшую голубизной вен.

— Откуда вы знаете? — продолжала допытываться дрожащим голосом Энн.

Майкл встал, стряхнул с себя брюки и направился к ней — шесть футов смуглых жилистых мускулов. Напряженный член уперся в серый шелк на ее животе. Он трепетал.

— Ты останешься довольна, шери. — Его дыхание опалило ее лицо. — Верь мне.

— Если вы одолжите мне ночную рубашку, то я разденусь в вашей гардеробной. Выключите свет и подождите меня в кровати.

Смуглая рука прошлась по ее заплетенным в пучок волосам и освободила заколку. Та упала на дубовый пол с неестественно громким щелчком, так что он даже заглушил удары ее сердца.

— Не пойдет. — Щеку вновь опалило горячее дыхание.

Энн не знала, как себя вести… и что делать. А мужчина рядом с ней принимал ее незнание за неловкость. Она разозлилась.

— В конце концов, это мои деньги и вы должны себя вести так, как угодно мне.

Вторая заколка последовала за первой.

— Вы мне платите за то, чтобы я доставил вам удовольствие.

— Именно, но неподчинение моим желаниям не приносит мне удовольствия.

— Вы его получите, шери, обещаю.

Энн перехватила его руку в своих волосах.

— Пожалуйста, не надо.

Но Майкл проигнорировал ее просьбу и обеими руками продолжал освобождать пучок.

— Нет никакого удовольствия в том, что вы начинены заколками, как еж. — Сильный толчок пениса в живот доставил Энн мучительное наслаждение, но его размеры и природная мужественность пугали ее.

Волосы Энн рассыпались по спине. Их еще ни разу не распускал мужчина. Отчаянно стараясь сохранить самообладание, Энн неумело положила ладони на его тонкую талию. Мускулистое тело было на ощупь таким же твердым, как и на вид.

— Я никогда не стояла обнаженной перед мужчиной. — Она вообще ни перед кем не стояла обнаженной, кроме своей старушки няни.

Майкл запустил пальцы в ее волосы. Грубая от ожогов кожа то и дело касалась ее головы.

— Уверяю, у вас нет ничего такого, чего бы я не видел раньше.

Но Майкл сказал не правду. Он никогда не видел женщины, подобной этой.

— Я немолода.

Он заставил ее поднять лицо.

— Я тоже.

На ее ресницах заискрились слезы.

— Я некрасива.

Его пальцы замерли в ее волосах.

— Я тоже.

— У вас красивые глаза. Они обжигают… страстью.

Боль промелькнула в его взгляде.

— И ваши тоже, шери.

Майкл не позволил ей отвернуться, прильнув к ее губам в мучительном поцелуе. Пальцы Энн впились в его талию, но твердые мышцы не поддавались.

— Я не знаю, как следует принимать тело мужчины в свое.

— Это что-то вроде поцелуя, — прошептал он. — Я стану пробовать вас на вкус, лизать, щекотать языком, а потом проникну внутрь.

— Тоже языком? — Ее самообладание улетучивалось, подобно утренней росе в лучах солнца.

Он отпустил ее голову, взял за правую руку и притянул ее к своей подрагивавшей плоти — мягкой, но в то же время упругой.

— Вот этим.