Любовник

Глава 7

Майкл неподвижно сидел наверху в гостиной и смотрел в окно. Легкий, словно паутинка, голубой шелк то и дело касался его пальцев. Вот так его кожа недавно ощущала волосы Энн Эймс, но они казались намного тоньше ткани гардин.

Женщина вышла из кеба. На ней был простой черный плащ и круглая черная шляпка с переливавшимся на солнце белым плюмажем, Смуглый жилистый дворецкий Рауль яростно жестикулировал, показывая лакеям, как лучше снять баул.

Сердце Майкла ухнуло в груди — запоздалая реакция. Он спешил добраться домой раньше кеба. У дома стряпчего он проявил неосторожность — позволил Энн себя заметить.

Как бы она поступила, если бы узнала его? Приехала или нет, если бы поняла, что он за ней следил? Майкл вспомнил утреннее солнце и ее, лежащую в его постели. Энн спала тихо и незаметно, как жила. За исключением тех моментов, когда приближался оргазм. Тогда она совершенно преображалась.

Энн и Рауль исчезли в арке подъезда. Вчера ночью Майкл отведал ее невинность. А утром был с женщиной, которую сам сотворил: соленой от пота и сладкой от желания. Никогда прежде он не вызывал кровотечения у женщин. Ему бы полагалось мучиться угрызениями совести, однако он их не испытывал. На все время, которое им было отпущено, Энн суждено оставаться его женщиной, женщиной альфонса. Женщиной убийцы.

Два лакея неловко сняли с кеба баул. Он, без сомнений, набит всякой серостью — бесцветными платьями, которые так к лицу старой деве. Наконец они ухватили баул — каждый за свой конец — и тоже скрылись под аркой входа, куда только что проследовали Энн и его дворецкий.

Майкл посмотрел на легкую ткань на своей руке: прозрачный голубой шелк напомнил глаза его сожительницы. Он представил Энн в ярких одеждах, очень подходящих ее природной чувственности, а не семейному положению старой девы.

Майкл горько завидовал мужчине, который некогда поправился Энн, а затем сгорел в пылающем аду. А вот она совсем не завидовала той женщине из его прошлого. Он не привык ни к щедрости, ни к доброте. А Энн дала ему и то и другое. Послышались отдаленные шаги на мраморной лестнице, затем ближе — в коридоре, ведущем в гостиную. Его старая дева оказалась борцом.

Диана была красивой женщиной — ему очень нравилась ее безудержная страсть. Они вместе смеялись, пили шампанское, занимались любовью. Все остальное не имело значения. Когда враг уничтожил ее страстность, не осталось ничего, что поддерживало бы ее жизнь.

Энн оказалась столь же сильной, сколь и страстной. Умной. И знакомой со смертью и страданиями. Такая могла бы выжить.

Он почувствовал, как шелохнулся воздух за спиной — дворецкий. Но кожей ощутил присутствие Энн. Возбуждение не покидало Майкла ни на минуту.

— Мадемуазель Эймс, месье!

Майкл выпустил из рук гардины и повернулся к единственной на свете женщине, которая не могла представить, как эго он не нравится другим. Ее голубые глаза смотрели настороженно, плечи расправлены. Она не позволила Раулю принять свой плащ. Лишь сила воли удерживала ее, чтобы не броситься прочь от своих непомерных желаний.

Ночью страстность Энн стала его врагом, как в итоге страстность Дианы обернулась против нее самой. Придется принимать меры, чтобы нервозность и беспокойство не вызвали у Энн мыслей, которые заведут на губительный путь.

Майкл улыбнулся:

— Ты пришла…

— Как видишь.

Но он не видел… как далеко готов зайти, чтобы удержать ее в узде. Насколько полно готов отдаться одиссее страсти, которая увлекла их обоих. И когда она поймет, что совращение и обман — это одно и то же, ее любовь обратится в ненависть. Он сознательно играл на ее доброте, как до этого на ее чувственности.

— Ты готова к тому, чтобы нас увидели вместе за пределами этих стен?

Вопрос застал ее врасплох, как Майкл и рассчитывал. А выражение ее лица застало врасплох Майкла. И та боль, которую он увидел, поразила его. Энн еще не решалась открыто показаться на людях с человеком, носившим на лице отметины прошлого. Она склонила голову, пытаясь скрыть сквозивший в ее чертах ужас. Но напрасно! Майкл даже угадал его.

— Да, конечно, готова.

Майкл расслабился. Он намеревался причинить ей гораздо большую боль, чем она ему.

— Тогда я хочу тебе кое-что показать, что-то совершенно необыкновенное. Согласна?

Энн потерла броский голубой бархат затянутыми в перчатку пальцами. Она мысленно проклинала и себя и Майкла. Если бы знала, что он собирается повести ее к модистке, ни за что бы с ним не пошла. Энн чувствовала себя так, словно ее использовали. Майкл ее обманул, но что того хуже — он ее стеснялся. Она оттолкнула ткань.

— Я предпочитаю что-нибудь более спокойное. Например, темно-синий цвет.

Майкл обменялся взглядом с мадам Рене — маленькой волевой женщиной с неестественно рыжими волосами и достойным королевы воротником из жемчужин. Энн правильно поняла их безмолвный диалог: эта провинциалка ничего не понимает в моде.

Так оно и есть! Но зато Энн знала, как сурово судит свет незамужних женщин. Как бы ярко она ни одевалась, все равно останется старой девой, не сделается моложе и привлекательнее. Какой же она была легкомысленной, когда согласилась жить с человеком, о котором ничего не знала, кроме того, что у него превосходное тело и что он способен заставить женщину забыть обо всем.

— Мадемуазель, давайте сначала снимем мерки, а потом решим. — Модистка подняла изящную руку, и на ее пальце сверкнул огромный бриллиант. — Клодетта, прими у мадемуазель ридикюль, Анжелика — перчатки, Бабетта — плащ. Не стоит беспокоиться, мадемуазель. Месье Мишель за всем присмотрит.

На Энн наступала целая шеренга — не оставалось никакой возможности противиться этой армии. Из ее стиснутых пальцев вырвали ридикюль, стащили перчатки, сдернули плащ.

— Voila! — решительно заявила мадам Рене. — Сюда, sil vous plait.

Энн оказалась за бордовыми шторами в чрезвычайно маленькой примерочной. Над головой шипел и потрескивал хрустальный газовый светильник.

— Нет никакой надобности снимать с меня мерки. Я вам так их скажу.

Модистка, которая была ниже Энн на несколько дюймов, потянулась и ущипнула ее за левый сосок. У Энн от ярости перехватило дыхание.

— Как вы смеете…

— Сейчас, сейчас, мадемуазель. Это платье. Он велико вам. Видите, как пузырится на груди. Клодетта! Ах, ты здесь, шери. Принеси новый корсет, французский, из тех, что поступили вчера, А теперь, мадемуазель, надо спять ваше платье.

Энн отшатнулась, прежде чем проворные руки модистки позволили еще больше вольности. Но ее отступлению помешала стена.

— Я пришлю вам мерки, мадам… У нас с месье Мишелем назначена встреча… Я боюсь опоздать… Извините.

Но модистка не дрогнула, только кивнула, и в ее карих глазах вспыхнул заговорщический блеск.

— Это из-за месье Мишеля? Из-за него вы носите такой неброский ансамбль, non? Понимаю. Чтобы привлекать поменьше внимания. Любая женщина не пожелала бы мозолить глаза, когда она с таким человеком, как он. Oui?

— Вы ошибаетесь, мадам! — резко ответила Энн.

— Вот уж не думаю! Если бы вы хотели порадовать его, мадемуазель, быть ему милашкой, то заставляли бы всех мужчин поворачиваться в вашу сторону. Пусть говорят: quclle une femme incroyable — какая бесподобная женщина! Каким должен быть мужчина, чтобы обладать такой!

— Месье д'Анж очень привлекательный мужчина, — холодно заметила Энн. — И способен стать центром внимания любого общества.

— Так и есть, раз вы это утверждаете, мадемуазель. Ходят слухи, он сложен как эталон… жеребца. — Рот модистки презрительно сморщился. — Только вот эти шрамы…

Лед у Энн в крови совершенно растаял, все тело вспыхнуло. Майкл действительно был сложен как породистый жеребец.

— Я нисколько не стыжусь месье д'Анжа, — Свое унижение она попыталась скрыть под маской равнодушия.

Мадам пожала плечами. Ее жест был красноречивее любых слов — модистка ей не поверила.

— Мадам Рене, я не… — Энн с трудом вымучивала слова. — Я не симпатичная женщина.

Модистка довольно улыбнулась:

— Это до того, как вы явились ко мне. А после превратитесь в женщину tres magnifique !

Энн насмешливо подняла бровь:

— И сколько вы возьмете за такое превращение?

— Целое состояние, — ответила модистка, — но если бы у вас его не было, вы бы не оказались рядом с месье Мишелем.

Энн печально вздохнула, обижаться не стоило. Мадам Рене говорила в глаза то, о чем вскоре начнет шептаться весь свет. Да, она располагала состоянием. И благодаря деньгам познакомилась с человеком, который получил свое прозвище, потому что умел доводить женщин до оргазма.

Покупается все на свете, заявил Майкл, даже сексуальное наслаждение, даже близость, даже дружба.

Так почему бы не купить иллюзию красоты?

— Хорошо, мадам Рене, — согласилась она. Но модистка не удовлетворилась тем, что сняла с нее платье.

— Вес, мадемуазель, все — нижнюю юбку, корсет, рубашку, панталоны.

Модистка не приветствовала английской скромности, сообразила Энн. Но была опытна в своем ремесле, как Майкл е своем. Энн поежилась: на ней осталась только шляпка, спустившиеся чулки и подвязки. Нечему было скрывать ее нежных грудей. А высокие каблуки заставляли выставлять вперед лобок, как вчера, когда ее раздевал Майкл. Но раздеваться перед мужчиной и женщиной — огромная разница. Энн ощущала себя неуклюжей лошадью с плюмажем на голове, которую со всех сторон изучала мадам Рене.

Энн не чувствовала унижения измерений много-много лет. И с удивлением обнаружила надежду в душе, подобно той, которую испытала восемнадцать лет назад, когда шила свой лондонский гардероб. Вдруг модистка увидит красоту, которую скрывает зеркало?

Она стоически выдержала, когда мадам Рене наклонялась к ее животу. Только шипение газового рожка стало непомерно громким. Не требовалось опускать глаз, чтобы понять, какая картина предстала перед взглядом модистки: явные свидетельства страстной ночи, проведенной с человеком, который ее ждал по другую сторону штор.

Мерная лента обвила торс, скользнула по припухшим грудям. Мадам Рене записывала цифры в небольшой блокнот, который достала из кармана передника. Потом опустилась на колени и измерила талию.

— Здесь многовато, надо бы пожертвовать десертами.

Энн скрипнула зубами. Не слишком ли много унижений ради призрачной красоты? Лента охватила бедра. Мадам Рене оказалась рядом с тем местом, куда негоже приближаться женщине.

— Бедра широковаты.

Энн почувствовала, что стала свободнее ее левая нога: умелыми руками мадам Рене разула ее.

— Поднимите ступню, мадемуазель.

Энн неуклюже повиновалась, но чтобы сохранить равновесие, ухватилась за превосходно причесанную, невозможно рыжую голову модистки. Та похлопала ее по правой ноге.

— Теперь эту.

Энн скрючила пальцы в чулках на ковре и попыталась сосредоточиться на созерцании бордовых штор, а не ощущении маленькой ладони, которая оказалась на внутренней поверхности бедер именно в том месте, куда недавно приникал лицом Майкл.

Модистка записала еще несколько измерений, по-детски непосредственно вскочила и позвала:

— Клодетта!

Появилась миниатюрная подвижная женщина, прижимавшая к груди что-то черное.

— Клодетта, зашнуруй мадемуазель в корсет. Ах, нужно вшить в него набивку. — Энн замерла, когда мадам Рене просунула руку внутрь и твердые костяшки пальцев коснулись ее груди. — И усилить китовым усом, чтобы он поддерживал ее и не давал сутулиться. Ясно?

— Oui, мадам.

— Vite , у нас должен быть рулон ткани. Анжелика, принеси ярко-голубой бархат.

Шторы распахнулись — Энн на мгновение увидела Майкла, а он ее.

Мадам Рене назвала его эталоном жеребца.

«Неужели нет ничего такого, что вы не могли бы сделать?»

«Ничего, при условии, что это доставляет удовольствие».

Фиалковые глаза Майкла вспыхнули, но в следующую секунду, словно из сострадания, его загородила сухопарая женщина с рулоном ярко-голубого бархата, бордовые шторы сомкнулись за ее спиной. Но жар от его взгляда остался. Мадам подхватила ткань и приложила к бедрам Энн.

— Надо подчеркнуть ноги — они превосходны. Здесь должно облегать, верхнюю часть чуть сместим сюда. А в дневное платье вошьем клинья, чтобы она могла свободно ходить. Oui?

Раздался одобрительный хор. В примерочную набилось слишком много людей — внимание к своей персоне показалось Энн чрезмерно утомительным. От аромата французских духов и газового рожка кружилась голова. На что еще способен Майкл, чего он с ней еще не сделал?

О чем говорить в предстоящие часы, дни и недели? Майкл был необычным человеком: с одной стороны, обладал свободными манерами французских предков, с другой — холодной воспитанностью англичанина. Что бы было, если б его не заинтересовало ее состояние?

Рулон материи и корсет куда-то исчезли.

— Не беспокойтесь, мадемуазель. Все будет в лучшем виде. Когда оденетесь, можете присоединиться к нам с месье Мишелем.

Мадам Рене царственно прошествовала сквозь шторы, а две ее не похожих друг на друга помощницы — одна низенькая и полная, другая высокая и сухопарая — принялись наряжать Энн, словно она была манекеном, а не живым человеком, который впервые в жизни пренебрег обществом со всеми его условностями.

Энн почувствовала, что ее руки сделались ледяными, Она испугалась. И в то же время ей не нравилось бояться. Возникало ощущение, что ей восемнадцать, а не тридцать шесть.

Энн вышла из примерочной и обнаружила, что Майкл и мадам Рене сидят друг подле друга. Их окружали рулоны материи: яркие, живые цвета испестрили золотистый парчовый диван и застланный ковром пол. Некоторых оттенков Энн никогда не видела и ни за что бы не решилась носить.

Майкл и модистка склонили головы друг к другу — нетронутую сединой темную и заносчиво рыжую — и обсуждали эскизы в альбоме. Словно Энн вообще не существовала. Клиентка, платившая огромные деньги, больше никого не интересовала.

Страхи и возбуждение, заставившие Энн остаться у Майкла, достигли наивысшей точки. Сам он никогда бы не надел пестроту из всех немыслимых цветов радуги. И не он платил за пошив модистке.

— Полагаю, вы должны консультироваться со мной, мадам.

Модистка подняла голову и посмотрела на нее так, словно она была девчонкой, без спросу встрявшей в разговор старших.

Энн разозлилась еще сильнее.

— Я возьму платье темно-синего цвета, но прежде, чем вы начнете шить, я хочу посмотреть фасон.

Мадам Рене замерла и нахохлилась, как курочка. Жемчужины на ее шее сердито блеснули.

— Я кутюрье, мадемуазель, художник. Вы сомневаетесь в моих способностях?

В разговор мягко вмешался Майкл:

— Мадемуазель просто интересуется, когда вы сможете предоставить ей свои шедевры. Дневное платье она хотела бы получить уже завтра.

— Невозможно! — Французский акцент модистки куда-то бесследно исчез.

— Ничего невозможного не существует, мадам, — настаивал Майкл.

Алчность взяла верх, в карих глазах мадам Рене сверкнул жадный огонек.

— Вы готовы заплатить хорошую цену, месье?

Фиалковые глаза пристально смотрели на Энн. И в них отражалось каждое слово, которым они обменялись, каждое прикосновение, каждое интимное движение.

Внезапно Лондон проник в маленький изящный магазин: продавцы горячей сдобы звонили в свои колокольчики, торговцы расхваливали товар. Скрипели колеса экипажей. Общий шум прорезала резкая трель свистка — в надежде заработать лишние полпенса подметальщик улиц подзывал для пассажира кеб.

— Да, мадам, — ответил Майкл недрогнувшим голосом, — я готов заплатить хорошую цену.

— Тогда все в порядке. Считайте, что платье будет готово. — Модистка поднялась с дивана и царственным движением расправила плечи. — Рада была познакомиться, мадемуазель. Не пропадайте надолго, месье. Анжелика. Бабетта! Несите материю. Нас ждут другие клиенты.

Клиенты, которые не так презираемы, как старая дева мисс Эймс!

Французская армия мадам поспешно собрала красивую материю и последовала за госпожой. А Энн обернулась к своим вещам: ридикюль поблескивал на столике времен Людовика XVI, рядом на полированном дереве безжизненно распластались черные пальцы перчаток. Неподалеку на медном крюке висел ее черный гренадиновый плащ. Тут же сияла золотой рукоятью трость Майкла.

Частная приемная сузилась до такой степени, что не осталось места для самообмана: Энн никогда не жила во Франции. А Майкл жил. И здесь, в ателье, бывал не впервые. Сидел на этом самом диване, сопровождая множество разных женщин.

Энн гордо распрямила спину.

— Зачем ты привел меня сюда?

Фиалковые глаза Майкл оставались бесстрастными.

— Мадам Рене на самом деле графиня де л'Агий. Ее дедушка и бабушка бежали в Лондон во время революции. Они потеряли все: поместья, состояние, драгоценности. И внушили единственной дочери нелепую мысль, что благодаря своему высокому происхождению она выйдет замуж за английского аристократа. А та не устояла перед хлыщом, который отнюдь не собирался на ней жениться. А потом, во время родов, не устояла напору смерти. Дедушка с бабушкой перенесли свои амбиции на внучку — красивую белокурую девочку, которая не могла не привлечь внимания богатого человека. Но девчонка оказалась практичной. Она решила стать куртизанкой и иметь не одного, а много английских аристократов. А когда ее очарование померкло, открыла это заведение. Сначала верховодила мужчинами, а теперь женщинами. Все, у кого нет платьев от мадам Рене, не имеют права считаться модницами.

Энн смотрела на него все так же непокорно. Она решительно не желала сочувствовать мадам Рене.

Все последние годы Энн мирилась с тем, что осталась старой девой. А модистка одной примеркой доказала, что она ничем не отличалась от восемнадцатилетней девчонки, которой когда-то была и которая не сумела пробиться в английский свет.

— Она одевает не любую, — мягко настаивал Майкл. — Даже за те суммы, которые готовы выложить светские красавицы.

— А тех, которые платили тебе? — холодно спросила Энн. Понимала, что ведет себя скверно, но не могла удержаться.

— Сначала да, — откровенно ответил Майкл.

— А потом?

— Я брал только тех, кто отвечал моим критериям. Как и мадам Рене.

— И каковы же ее критерии, если не богатство?

— Те же, что и мои.

— А именно?

— Мы оба требуем, чтобы в женщине была страстность.

На какое-то мгновение Энн поверила, что он считал ее привлекательной. Но Майкл не взял бы ее без денег, как не приняла бы и мадам Рене.

— Ты обещал, что не станешь мне лгать.

— Я не лгу.

— А если бы я захотела… солгал бы?

Где-то далеко захлопнулась дверь, отсекая ворвавшуюся в дом городскую шумиху. Нечто похожее на боль исказило черты Майкла. Или сожаление? Или просто скука от того, что все так обыденно?

— Нет, не солгал бы.

Энн сморгнула с глаз слезы.

— Почему? — напряженно спросила она.

— Потому что я люблю тебя, Энн Эймс.

Энн быстро отвернулась, чтобы скрыть румянец удовольствия.

— Значит, ты лгал другим.

— Да.

— Они тебе не нравились?

— Нравились, но не все. Вожделение не имеет ничего общего с любовью.

— А ты лгал кому-нибудь из тех, кто тебе нравился?

— Да.

— А мне не будешь? — У Энн в желудке перевернулся кусок ростбифа, который она съела на завтрак. — Почему?

Почему бы ему не сказать, что она красивая? Тогда бы она ему не поверила. И поняла бы основу своего очарования — деньги. Знала бы, как поступать и чего ждать. Знала бы, что он от нее хочет.

— Потому что ты этого не хочешь.

Энн уставилась на завязанный на его шее узел черного галстука.

— Как ты об этом догадался?

— Я тебя понял, Энн.

Он не мог ее знать. Желания — да, но не женскую суть той, которая предпочла ухаживать за престарелыми родителями, а не выставлять себя на посмешище. Той, которая из трусости и слабости бессердечно продлевала страдания и боль.

Энн смело встретила вопросительный взгляд.

— Быть может, я бы предпочла вожделение, а не любовь,

Лицо Майкла осветила улыбка, на секунду сверкнули белоснежные зубы.

— Я испытываю к тебе вожделение. Вожделение не синоним любви, но одно не противоречит другому.

Чтобы проверить его утверждение, Энн дотронулась до его брюк, и ее руку опалил жар.

— Ты привел меня сюда, потому что тебе стыдно за то, как я выгляжу?

Слова сорвались с языка прежде, чем она сумела их остановить. Энн в ужасе отдернула руку. Она не хотела знать. И так слишком много истин для одного дня.

— Я привел тебя сюда, чтобы ты познакомилась с мадам Рене. — Ее прямота не смутила Майкла. — Она отважная женщина и преуспела там, где другие сдаются. Ты похожа на нее.

Еще бы. Они обе были не первой свежести.

— Ты был ее любовником?

— Нет, но мог бы стать, если бы она меня пожелала.

И заплатила хорошую цену.

Энн сосредоточила взгляд на изгибе его нижней губы. Она ощущала себя несносно наивной в этом мире причудливой красоты и неприкрытой сексуальности.

— Мадам сказала, что я слишком миниатюрна в груди. — Энн говорила тихо, поддавшись своему настроению. — Что талия пышнее, чем надо, а ноги сойдут. И чтобы я не тревожилась: она все сделает в лучшем виде.

Майкл взял ее за подбородок, и Энн пришлось посмотреть ему прямо в глаза.

— А мне она сказала совсем другое. — В его интонациях и выражении лица не было ни малейшего осуждения.

— Да? — Голос Энн задрожал. — Я бы не доверяла ее суждениям.

В глазах Майкла заплясали искорки смеха, будто солнечный лучик потревожил темную гладь озера.

— Ока сказала, что твои груди крепкие и полные, как у девушки, талия в полном порядке, а ноги, как у скаковой лошади.

Энн вспомнила сквозняк из-за штор и огонь фиалковых глаз, опаливший ее.

— Ты подглядывал, когда мадам меня измеряла! — возмутилась она. Он видел ее голой, в одних чулках и шляпке с нелепым плюмажем, из-за которого она казалась себе неуклюжей кобылой.

— Да.

— Я не могу носить изделия мадам Рене.

Майкл сурово сжал губы.

— Почему?

— Я в трауре. — У нее перехватило горло. — Мои родители умерли десять месяцев назад.

Лицо Майкла разгладилось. Или, быть может, он и вовсе не хмурился. Разве можно понять этого человека, который утверждает, что жаждет ее так же сильно, как она его.

— И поэтому ты пришла ко мне? — Шероховатые пальцы пробежались по ее щекам, коснулись ушей.

— Нет. Из-за страха. Я пришла к тебе, испугавшись, что однажды останусь такой же одинокой и несчастной, как они.

Их взгляды встретились.

— И тем не менее ты за ними ухаживала.

— У них больше никого не было.

— Ты не хочешь выходить со мной сегодня. — Его ресницы взлетели вверх. — Стесняешься?

Слышал ли он модистку? Больно ли ему, когда на него таращатся? Обсуждают?

Неужели найдется хоть одна женщина, которую он не сумеет пленить?

— Если бы женщина стеснялась мужчины, она не стала бы платить ему десять тысяч фунтов, месье д'Анж, — твердо ответила Энн.

— Тогда чего ты испугалась, когда я предложил показаться в свете?

Как он сказал? Иногда ложь — единственное, что нас защищает. Но сейчас нет нужды лгать. Они оба испытывают желание.

Энн гордо распрямила плечи.

— Я испугалась, когда поняла, что если нас увидят вместе, то все догадаются — ты со мной только потому, что я тебе заплатила.

Шелковистые губы Майкла скривились.

— Энн…

— И потому, что знаю: свет не поощряет физических желаний женщины, как ты и мадам Рене. Пойдут слухи, сплетни. Меня перестанут принимать в приличных домах.

Сквозь приглушенный городской шум прорвался веселый смех: модистка принимала новую посетительницу. Быть может, и она некогда была клиенткой Майкла? Энн тут же выкинула эту мысль из головы. Нет, она не позволит условностям разрушить их короткое счастье.

Энн положила ладони на его руки и ощутила шершавость шрамов… И жар его тела.

— Но я готова заплатить и эту цену.

Майкл наклонился.

— Значит, ты согласна носить платья мадам Рене… пока мы вместе?

Энн машинально облизала губы в предвкушении поцелуя.

— Да.

— А потом, когда кончится траур?

— Да, — солгала она.

Платья завернут в ткань, положат в чемодан и отправят на чердак к ее детским вещам. Губы Майкла потерлись о се губы.

— Поехали домой.

Домой к нему, в дом с ароматом цветов, а не запахом лекарств. Где царит наслаждение, а не страдание. Дыхание Энн участилось.

— Я не могу быть с тобой так рано… после вчерашнего.

Их губы снова встретились.

— Есть другие способы доставить тебе удовольствие.

Ее моментально бросило в жар.

— Ты хочешь сказать… как сначала… губами, языком, зубами?

— Я хочу сказать, что выдерну из твоей шляпки это перо и стану щекотать им твой клитор, пока ты не взмолишься, чтобы я остановился. Но я и тогда не перестану.

На секунду Энн представила белое перо из шляпки в его пальцах у себя между ног. Мышцы в промежности напряглись. А пальцы, свидетели вспыхнувшего желания, стиснула его ладонь.

Но Энн желала большего, не только личного удовлетворения, а чтобы сердца забились в унисон и дыхание смешалось в порыве любви.

— Я хочу, чтобы ты наслаждался вместе со мной. — Ее голос дрогнул.

— Тогда я покажу тебе другие способы, как мужчина и женщина могут получать удовольствие… вместе, — прошептал он.

Неизведанные границы наслаждения.

Предвкушение. Опасение. Раньше Энн не сознавала, насколько противоположны эти чувства. Она облизала губы, пробуя на вкус его слюну и его дыхание.

— А женщина может принимать мужчину там, куда… ты проникал пальцами сегодня утром? — Жар воспламенил ее тело, но Энн не понимала, от чего он: от бесстыдства вопроса или его распаляющего взгляда.

— Женщина может принимать мужчину в любое отверстие.

— Ты обещал рассказать мне, что имеет право требовать каждая женщина. А что имеет право требовать мужчина? — Как возвратить ему наслаждение, которое он доставлял ей. — Чего ты ждешь от женщины, Майкл?

Его руки больше не сжимали ее в объятиях. Энн моргнула, удивленная внезапным отступлением. Он повернулся и пошел прочь. А она все стояла и пыталась восстановить дыхание и контроль над собственным телом. А потом скорее почувствовала, чем услышала, как он приблизился к ней сзади.

— Подними правую руку.

Она подняла сначала правую, потом левую руку и вдела в рукава плаща. От этого груди выпятились вперед, и Энн ощутила грубую ласку рубашки. На плечи лег вес гренадиновой ткани. И давил, пока она едва смогла дышать. Что она сказала, отчего он ушел? Майкл подал ей перчатки и ридикюль.

— Держи, — проговорил он с непроницаемым лицом и вложил ей в ладонь скользкий шелк и хрупкую цепочку из жемчужин. — На деньги можно купить удовольствие, но с их помощью невозможно вызвать у мужчины эрекцию. Когда мы выйдем на улицу, люди заметят мое возбуждение, а не условия денежной сделки.

Энн заглянула ему в глаза.

— Тебя не смущает, что люди это заметят?

— С какой стати?

В самом деле, с какой стати? Всю жизнь Энн скрывала свои желания из опасения, что о ней плохо подумают.

Майкл предложил ей руку. Под тканью сюртука она ощутила мускулистое мужское тело. Вокруг бурлила городская жизнь, люди спешили по своим делам, а торговцы отчаянно пытались соблазнить их своим товаром. И не замечали Энн Эймс и ее спутника, который открыто бравировал своим возбуждением, вызванным старой девой. Лондонский воздух, пропитанный запахом нечистот, внезапно показался Энн кристально чистым.

Она вспомнила о пере на шляпке и о том, как оно будет использовано. Подумала о напряженной плоти своего спутника и о его прямом и откровенном высказывании.

Майкл махнул рукой, и у бордюрного камня тут же остановился кеб. В сумраке экипажа у Энн расширились зрачки. Скрипнули пружины: сначала под ее весом, потом под его.

Майкл плотно прикрыл дверцу. Энн одернула плащ, чтобы осталось больше места для него.

— Кебмены прямо-таки слетаются на вас, месье д'Анж.

Чувствовалось, как внутри экипажа сгущается первобытная сила. Майкл, казалось, намеревался оторвать ручку дверцы. А другая рука так крепко сжимала золотой набалдашник трости, что побелели покрывавшие его кожу багровые шрамы. В этот самый момент кеб дернулся и поехал вперед.

Энн слишком поздно поняла, что вызвало такую реакцию Майкла.