Любовник на все времена

Глава 20

«Я не особенный любитель писать письма, но твоя матушка заявила, что не может спать спокойно, пока я кое-что не растолкую тебе. Она полагает, что я должен поделиться с тобой кое-какими секретами семейной жизни и семейной мудрости. Я не умнее и не глупее других людей, но если ей так хочется, то придется мне рассказать об этом, а тебе выслушать меня. Вот мой самый главный совет. Относитесь друг к другу как можно внимательнее. Каждый день находи время выслушать ее, поговорить и пошутить. Поверь мне, ссор невозможно избежать, однако не ссорьтесь по пустякам, а только из-за того, что действительно является важным. Прав ты или не прав, всегда попроси прошения, а еще лучше, прежде чем говорить что-либо в сердцах, пойди прогуляйся, чтобы потом не сожалеть о сказанном. В постель не стоит ложиться разозленным, но если так получилось, то лучше спать вместе в одной постели».

Из письма виконта Уэстона своему сыну Генри Уэстону.

Семейная жизнь пришлась Генри по душе. Он и Диана быстро нашли общий язык и устроили свою совместную жизнь так, что она подходила им обоим как нельзя лучше. Генри просыпался рано, когда горничная приносила к ним в спальню таз с горячей водой. Но пока он пытался разбудить Диану, шепча ей ласковые слова, вода становилась теплой. Он быстро понял, что Диана не относится к жаворонкам. Однако он считал, лучше иметь жену-соню, чем сварливую мегеру, и был совершенно прав. Когда она просыпалась, на ее полусонном лице появлялась глупая улыбка, которая вызывала у него ответную улыбку, не менее, если не более глупую.

Потом они с Дианой завтракали. После завтрака Генри шел на конезавод, где и проводил время в делах и заботах до полудня. Он отвечал на письма, подводил счета, короче говоря, занимался делами. Нельзя сказать, что эта бумажная работа доставлял ему удовольствие, во всяком случае, это удовольствие не шло ни в какое сравнение с тем наслаждением, которое приносила ему непосредственная работа с лошадьми, деловые разговоры с Кингсли и обсуждение с ним планов на будущее.

Более того, эта ежедневная работа хоть и требовавшая от него усилий, но приносившая столько удовольствия, ясно говорила, что он не ошибся в своем выборе. Раньше он просто прожигал жизнь, пытаясь получить от нее как можно больше наслаждений. Теперь же его жизнь стала осмысленной, в ней появилась цель. Более того, ему приходилось думать и заботиться не только о себе, но и о других людях: конюхах, о прислуге и самое главное о Диане. Необходимо было сделать конезавод успешным предприятием ради блага людей, кто связал свою жизнь с его жизнью, и Генри стремился быть успешным.

Ноша взятой им ответственности не столько тяготила его, сколько радовала. Он шел по правильному пути, который вел к процветанию предприятия, от которого зависело благополучие его семьи. Генри всегда считал, что ему везет, но никогда прежде он так не радовался жизни, как сейчас.

Кто-нибудь другой на его месте переживал бы, не слишком ли благоволит ему переменчивая фортуна, не подстерегают ли его какие-нибудь тяжелые жизненные превратности. Но Генри не забивал себе голову подобными мрачными мыслями. Если не считать мелких неприятностей, а у кого их не бывает, его жизнь катилась, словно по наезженной колее. Вот почему первая семейная ссора стала для Генри потрясением, настоящим шоком.

Не прошло и месяца после их свадьбы, как однажды во время обеда он объявил жене, что ему надо съездить в Лондон по делам.

— Сегодня мне по почте пришло письмо от одного из моих инвесторов. Он настаивает на встрече. Встречу можно было бы отложить, но так совпало, что мне надо посетить ярмарку в «Таттерсоллзе». Так что я сразу убью двух зайцев. Кроме того, у меня еще кое-какие дела в Ньюмаркете, приближаются скачки, так что их больше нельзя откладывать. Поездка займет неделю, максимум десять дней.

— А когда распродажа в «Таттерсоллзе»? — Диана машинально разрезала фрикасе из цыпленка на мелкие кусочки, затем покатала горошек по тарелке.

Блюдо перед Дианой было почти полным. В отличие от нее Генри мгновенно уничтожил свою гору еды. Шутить на тему ее плохого аппетита Генри не стал, уж больно щекотливой была причина. Как призналась Диана, ей в последние дни нездоровилось из-за месячных. «Черт бы побрал эти месячные», — выругался Генри, у которого была своя причина недолюбливать их. Он хотел послать за врачом, но жена оскорбилась до глубины души и пригрозила ему карой свыше. Потом, когда Диана немного отошла, она заявила буквально следующее: то, что предназначено для ее мужа, не должен видеть ни один другой мужчина, даже врач.

Что уж тут говорить, в душе Генри был с ней согласен, поэтому о враче он больше не заикался. Но в одном он проявил твердость. Несмотря на ее недомогание, Диана, по его настоянию, по-прежнему должна была спать с ним в одной постели. Генри чертыхался, проклиная месячные. День проходил за днем, а заниматься любовью было никак нельзя. Это выводило из себя Генри, он уже считал по пальцам дни недомогания Дианы, которое явно затянулось, с нетерпением ожидая его окончания. К чести Генри стоило бы отметить, что больше всего его волновали не месячные, а состояние Дианы, ее слабость и беспомощность.

Как-то раз он предложил Диане накапать немного настойки опия в ее любимый мятный чай, но она отказалась, так как считала, что это средство вызовет у нее раздражение и беспокойство. В конце концов, когда жалость к Диане становилась невыносимой, Генри уходил из дома к себе в контору, чтобы немного успокоиться.

— Генри?

Он оторвал озабоченный взгляд от ее полной тарелки.

— Тебе опять нездоровится? — Он кивком указал на ее блюдо.

— Нет, нет, я же тебе раньше сказала, что чувствую себя хорошо. Просто берегу место для чудесного миндального пирога, испеченного миссис Полгрей. — Она как будто насмехалась над Генри. — Тебе придется бить меня по рукам, чтобы я не объедалась.

— В отличие от тебя я жажду не миндального пирога. Я хотел бы получить на десерт после шести дней воздержания нечто совсем другое.

Краска залила лицо Дианы, и в этом было столько очарования, что Генри готов был на все, лишь бы она каждый раз при его неуклюжих намеках так же очаровательно краснела от смущения. Черт возьми, может быть, Диана в самом деле уже здорова, ведь она сама только что отвергла его намек о ее нездоровье. Но тогда почему бы им не заняться любовью прямо сейчас?!

— А когда торги на ярмарке в «Таттерсоллзе»? — Она явно и довольно неуклюже пыталась изменить тему беседы.

— В понедельник, — рассеянно ответил Генри, думая о том, что если скинуть или сдвинуть часть посуды на край стола, то места вполне хватит…

— В этот понедельник? — переспросила Диана и вилка со звоном ударилась о край ее тарелки. — Но ведь сегодня суббота и уже вечер! Мне придется всю ночь собираться, укладывать вещи, если, конечно, ты не собираешься уезжать завтра утром. Как ты мог так поздно предупредить меня об отъезде?

— Этой ночью я не хотел дать тебе выспаться, но по другой причине, — ухмыльнулся Генри. — Что касается сборов, то тебе не надо думать об этом. Я поеду один.

— Один? — возмутилась Диана. — Ты хочешь бросить меня здесь одну? На целых десять дней?

— Не кипятись. Послушать тебя, получается, что я оставляю тебя навсегда в какой-то пустыне. А ведь тебя здесь окружают слуги. Кроме того, я поеду верхом, так что карета остается здесь, и ты сможешь съездить в гости к соседям. Поездка вместе с тобой лишь удлинит наше путешествие, а я не бесчувственный эгоист, готовый тащить с собой жену, чтобы та, еще не до конца выздоровев, тряслась вместе с ним по дорожным ухабам.

Генри не хотелось говорить, что дельце в Ньюмаркете было напрямую связано с ее отцом. Желание Томаса Мерриуэзера примирения с дочерью грозило, с точки зрения Уэстона, большими осложнениями. Что еще могло стукнуть в голову этому человеку после того, как он прислал в подарок лошадь? Он запросто мог послать письмо Диане, а еще заявиться прямо сюда с визитом. С него станется!

Генри надо было вразумить своего тестя, чтобы у того не осталось ни тени сомнений насчет того, что сейчас в Рейвенсфилде его никто не ждет. Генри намеревался предложить ему справедливую цену за Пенелопу и ее жеребенка с тем, чтобы Мерриуэзер забыл о Диане. Разумеется, как только бы Диана захотела повидаться с отцом, Генри не стал бы этому препятствовать, а, напротив, поддержал бы ее желание. Ну а пока пусть Томас Мерриуэзер держится от Дианы подальше.

На лице Дианы заиграла улыбка одновременно просительная и соблазнительная:

— Мне уже намного лучше. Кроме того, разве ты забыл, как нам было хорошо вдвоем в карете по пути сюда.

Генри простонал:

— Ди, не искушай меня. Сейчас в Лондоне никого нет. Все разъехались, слуги распущены, и дом закрыт. Я не хочу никого беспокоить. Скорее всего я поселюсь в гостинице, если меня не приютит по старой памяти кто-нибудь из моих приятелей. А если ты отправишься со мной вместе, это будет отвлекать меня, и я мало что успею сделать.

— Гостиница меня не пугает. Кроме того, Ньюмаркет расположен недалеко от Кембриджа, так что я смогу навестить Алекса, а ты тем временем будешь заниматься своими делами.

Генри улыбнулся:

— Молодые люди в университете не сгорают от желания повидаться со своими сестрами. Впрочем, я могу заглянуть к этому озорнику, чтобы передать от тебя привет.

— А ведь рядом с Ньюмаркетом расположен Халсвелл-холл. Я бы навестила мать, мы с ней не виделись так долго.

Генри ощутил в сердце болезненный укол совести. Диана думала о своей матери, тогда как он, не менее ее любивший своих родителей, за этот месяц почти не вспомнил о них. Все это время он жил мыслями о Диане и о том, какие блюда миссис Полгрей подаст сегодня к столу. Все-таки он эгоист, больше думающий о себе, чем о других.

— В Рейвенсфилде всегда рады видеть твою мать, — не без сарказма произнес Генри, но тут же прикусил язык. — Через месяц-другой мы навестим ее, когда более или менее наладятся дела на конезаводе, а сейчас, Ди, не самое удобное время. Поверь, я постараюсь как можно быстрее все устроить и тут же вернусь.

— Послушай, может, нам стоит заехать в Халсвелл-холл, прежде чем ты будешь делать покупки в «Таттерсоллзе», — не унималась Диана. — Думаю, стоит спросить моего деда. Когда-то он тоже хотел заняться разведением лошадей, но с уходом моего отца все его планы рухнули. Однако у него на конюшне осталось несколько породистых арабских скакунов. Теперь же, когда ни меня, ни Алекса нет дома, лошади просто стоят и жиреют. Я бы попросила его отдать тебе этих лошадей, все равно они простаивают без толку, хотя бы в виде свадебного подарка.

Генри вытянул перед собой руку, останавливая поток поводов, которые ежеминутно изобретала Диана для того, чтобы поехать вместе с ним.

— Ди, поверь мне, я очень ценю твое намерение помочь. Твоя бережливость и расчетливость мне по душе, я только рад, что моя жена не мотовка. Но почему-то тебе все время кажется, будто у нас так мало средств, что мы едва сводим концы с концами, а это далеко не так, и ты сама прекрасно об этом знаешь. Да, мы не живем во дворце и не писаем в горшок из чистого золота… — Генри запнулся, заметив, как Диана недовольно поморщилась.

Черт, ему очень захотелось встать из-за стола и выйти на двор. Он целую неделю не спал с женой. Диана стала для него не просто близким человеком, она могла привести его как в хорошее, так и в дурное настроение. А сейчас она почти довела его до белого каления. Генри сделал пару глубоких вздохов, чтобы унять гнев.

— Поверь, я в состоянии обеспечить тебя. И могу приобретать лошадей для разведения. Я не нуждаюсь в милостыне от твоих близких.

— Это не милостыня, зачем… — начала Диана, но он перебил ее.

— Нет! — Генри стукнул кулаком по столу. Гнев с новой силой овладел им. Ему не требовались никакие подарки от ее родственников. Он резко встал и швырнул салфетку прямо в тарелку.

— Мне расхотелось есть, я лучше проедусь верхом. Лошадь точно никогда не станет сомневаться во мне.

Диана тоже встала с очевидным намерением продолжить их разговор:

— Я не лошадь, но также не сомневаюсь в твоих способностях добиться успеха или обеспечить меня, ничего другого я и не ожидала от тебя. А лишь хотела под благовидным предлогом поехать вместе с тобой. Что в том плохого?

Генри опомнился:

— Ди, я ведь уезжаю всего на неделю. Если бы поездка длилась намного дольше, я бы непременно взял тебя с собой. Но в этот раз будет лучше, если я съезжу один.

Диана нахмурилась:

— Ты что-то скрываешь от меня. Ты утаиваешь настоящую причину, из-за которой уезжаешь один.

Генри принужденно засмеялся:

— Что это взбрело тебе в голову? Я ничего от тебя не утаиваю, а лишь хочу побыстрее вернуться назад, и чтобы к моему приезду ты совсем выздоровела. Тогда мы сможем опять как следует повеселиться.

— А ты знаешь, что у тебя краснеют кончики ушей, когда ты лжешь?

— Что за нелепость, — взорвался он.

— Неужели? В таком случае признайся, почему ты не хочешь брать меня с собой. Ах… — Диана вдруг побледнела как полотно.

В одно мгновение Генри оказался возле нее.

— Ди, что с тобой? Тебе опять дурно?

Она задумчиво покачала головой:

— Кажется, я догадалась. У тебя есть любовница, и ты едешь в Лондон, чтобы повидаться с ней.

— Боже мой, какие только глупости не придут тебе в голову, — сердито произнес Генри.

— Ты не хочешь брать меня с собой. Этому должна быть какая-то причина, и ты ее скрываешь от меня.

Диана стояла перед ним, бледная, с потупленными глазами.

— Ну что ж, как я погляжу, ты не доверяешь мне, — холодно произнес он. — Но я тебя не обманываю. У меня есть кое-какие дела, о которых я предпочел бы умолчать. Больше сейчас я ничего не могу сказать. Но клянусь, кроме тебя, у меня больше нет никакой женщины и не будет. Скажи, как заставить тебя поверить в мою искренность.

— Прости меня, Генри, — прошептала она. — Прости, ты же знаешь, как я люблю тебя.

— Этого мало, — промолвил он.

— Но что тебе еще от меня надо? — сорванным от волнения голосом спросила она.

— Мне нужно твое доверие. Ты должна поверить, что твое счастье неотделимо от моего, я никогда не причиню тебе боль. Ты должна знать в глубине своей души, что те клятвы, которые я принес во время венчания, не пустые слова. Да, в прошлом у меня были связи с другими женщинами, но никакой любви или привязанности там не было и в помине. Я хочу прожить всю жизнь с тобой, Ди, но если ты не сможешь избавиться от теней своего прошлого, ты погубишь нашу жизнь. Ты должна доверять мне. Вопрос в том, сможешь ли ты этому научиться?

— Я… — Диана замялась, — …я не знаю. Пожалуйста, раз в этом нет ничего дурного, скажи мне, почему я не могу поехать с тобой, — взмолилась она.

— Черт побери! — выдержка изменила Генри. Гнев охватил его с такой силой, что необходимо было дать ему выход. Схватив со стола бокал с вином, он швырнул его о стену. При ударе осколки посыпались в разные стороны, вино разбрызгалось, оставляя на стене мелкие красные пятна и более длинный след, устремленный к полу.

Диана расплакалась и с немым укором взглянула на него, Генри сразу остыл. Его гнев растворился, исчез.

— Боже, Ди, не смотри ты на меня такими глазами, — растерянно пробормотал он. — Это ведь всего лишь бокал. У нас их много.

Диана всхлипнула, побледнела еще сильнее и прижала руки к груди. По ее щекам текли слезы. Нельзя было смотреть на нее без жалости и сострадания. Генри стало совестно.

— Я… — Она вдруг покачнулась, бросила на двери странный, тоскливый взгляд, и Генри интуитивно понял, что она хочет бежать, чтобы скрыться, спрятаться. За ней опять гнались темные силы, тени из прошлого. Если бы это было только возможно, он без колебаний убил бы драконов, преследовавших по пятам Диану. Но, к сожалению, уничтожить эти силы зла, существовавшие лишь в ее воображении, было совсем не просто. Теперь ссора казалась Генри пустячной, бессмысленной, надуманной. Он был готов на все, только бы Диана больше не плакала, не страдала.

Чертыхнувшись, он быстро подошел к ней и, удержав на месте, не дал ей убежать.

— Прости меня, любимая, я не хотел напугать тебя. Тебе нечего бояться. Успокойся.

Генри с радостью воспользовался бы своим собственным советом, он был хорош, но трудновыполним. Совесть грызла его: он жалел ее и в то же самое время являлся виновником ее слез, страданий, и не кто иной, как он, пробудил в ней странное, болезненное желание убежать от него.

Диана прильнула к нему, словно напуганный до смерти ребенок, и чуть слышно прошептала:

— Говори дальше… прошу тебя.

У Генри перехватило горло, на глаза навернулись слезы, но усилием воли он сдержал их. В первый миг он не знал, сможет ли он говорить. Прижавшись губами к ее волосам цвета померанцевого дерева, он вдыхал их аромат и запах ее кожи. Ему всегда нравилось их сочетание, но сегодня запах, исходивший от нее, был чуть-чуть иным, и не в лучшую сторону. Если раньше Диану окутывал нежный, слегка дурманящий аромат любви и желания, то теперь от нее исходил страх. Генри опять стало стыдно и больно, он, который должен был все время помнить о клятве, данной при венчании, заботиться и беречь свою жену, обидел и напугал ее. Что ж тут удивительного, если теперь она не доверяет ему?!

Генри с трудом проглотил застрявший в горле комок.

— Ди, знаешь, я не хотел обидеть тебя.

Подхватив ее на руки, он сел вместе с ней, баюкая и прижимая к себе, словно ребенка, одновременно нашептывая разные ласковые и добрые слова.

— Любимая, ну, открой глаза. Я хочу рассказать тебе о том, как мой отец в первый раз взял меня на скачки.

Но его предложение нисколько не заинтересовало Диану, она так и не открыла глаз. Тогда он начал давать ей другие, самые разные обещания — подарить дюжины пар лиловых перчаток, отправиться погостить к ее матери, наконец, достать звезды и луну, одним словом, сделать все, что только она пожелает. В отчаянии он уже не знал, как быть дальше, как вдруг Диана подняла голову и ласково погладила его по щеке. Похоже, она начала приходить в себя.

Наконец, она совсем очнулась, и на ее бледных губах появилась жалкая улыбка.

— Со мной все хорошо. Мы спорили, как вдруг… я кое-что вспомнила… это были очень тяжелые воспоминания.

— Виной всему был бокал вина, правда? Ты расстроилась из-за моего несдержанного поступка? Ди, — в голосе Генри зазвучала неподдельная тревога, — если бы только я знал… я бы никогда… Скажи, ты не держишь зла меня? Ди, поверь, я не хотел тебя напугать.

Голос Дианы звучал возбужденно и прерывисто:

— Иногда со мной происходит что-то непонятное, странное. Какое-то наваждение. Предугадать его наступление невозможно. Нет, нет, ты ни в чем не виноват.

Он нежно прижал ее к себе:

— Я не могу смотреть, как ты страдаешь. Это невыносимо.

— Мне тоже это не доставляет никакого удовольствия, — попыталась пошутить Диана. — Зато как приятно быть с тобой… сидеть вот так… — Она ласково прижалась к нему.

— Я не поеду ни в какой Лондон, — решительно произнес Генри. — В конце концов, это же не последние торги в «Таттерсоллзе», будут и другие. Остальные дела тоже могут подождать.

Диана подняла на него свои чудесные лучистые глаза.

— Нет, нет, если надо, ты должен ехать, а я… ну что ж, немного поскучаю без тебя, так что поезжай. — Она вздохнула. — Я кажусь себе смешной и нелепой, но что-то внутри меня почему-то боится отпускать тебя одного в Лондон. Нет, нет, я больше не подозреваю тебя в том, что ты будешь искать развлечений, скорее, наоборот, я опасаюсь, что женщины сами начнут вешаться тебе на шею. О, я знаю, многие полагают, что ты совершил глупость, женившись на мне, и попытаются доказать тебе на деле справедливость своего мнения.

Она положила голову ему на плечо и печально вздохнула, у нее на глазах выступили слезы, и Диана всхлипнула. Ласково прижавшись к ее макушке щекой и слегка покачиваясь вместе с ней, Генри дал ей выплакаться. Когда Диана кончила плакать, она смущенно отвернулась в сторону.

— Не смотри на меня. Сейчас, наверное, я выгляжу ужасно. Заплаканная, с красными от слез глазами.

— Ты прекрасна. Ну, глазки немножко заплаканные, но ты все равно прекрасна.

Диана шмыгнула носом:

— Генри, не надо так шутить надо мной.

— Я нисколько не шучу. Я не очень умен и никогда не был среди первых студентов в отличие от Джеймса. До того как заняться разведением лошадей, я ничем не занимался серьезно. Я занимался только тем, что давалось легко. Если же у меня что-то не выходило или не получалось, то я это бросал и увлекался чем-нибудь другим или просто бездельничал. Легче было казаться в чужих глазах недалеким эгоистом, чем признаться, в том числе и самому себе, что я, в сущности, заурядная посредственность. Скажи, ты можешь представить, чтобы мой отец в чем-нибудь потерпел бы неудачу?

— Даже не знаю, всякое бывает…

— Но не с моим отцом. Он никогда ни чем не терпел неудачи. Мои отец и мать — поразительные люди. От одной мысли, что я могу огорчить их, не оправдав возложенных на меня надежд, я прихожу в ужас. Но от мысли, что я могу огорчить тебя… — Генри покачал головой. — Знаешь, что творится у меня в душе всякий раз, когда ты говоришь, что не стоишь меня? — Он опять немного помолчал. — Скорее, это я тебя не достоин. Столько лет я смотрел на тебя и не замечал. Я был слеп.

Его голос дрогнул, и он умолк.

Диана нежно провела пальцем по его губам:

— Не надо так огорчаться. Ведь сейчас мы вместе.

Генри взял ее за руку и отвел в сторону, затем подложил свою руку ей под голову и начал укачивать, одновременно целуя то в щеку, то в макушку, то в губы, пытаясь успокоить ее и уверить в своей любви и верности.

— Нет, я не очень умен, — прошептал он опять, — но у меня все-таки хватило ума влюбиться в тебя и хитрости, чтобы заставить тебя выйти за меня. Кроме того, я не так глуп, чтобы позволить тебе уйти.

Генри проводил Диану наверх, поручив Элли заботу о ней. Затем вернулся в библиотеку, чтобы взять для жены какой-нибудь роман, а для себя он приготовил книгу под названием «Болезни лошадей». Если столь увлекательное чтение не заставит его заснуть очень быстро, то по крайней мере умерит желание приставать к жене. Чтение о том, как следует лечить лошадей от чесотки, охладит его пыл.

По пути он заглянул в столовую, чтобы проверить, навели ли там должный порядок. Все было вымыто, осколки убраны. Он уже собирался выходить, как вдруг вошла миссис Тиммс:

— Прошу прощения, сэр, я полагала, что вы и миссис Уэстон уже легли. Я могу чем-нибудь услужить вам?

— Откровенно говоря, да. Дело в том, что моя жена опять чувствует себя неважно. Если вас не затруднит, принесите горячей воды, а также настойку опия. Я сам приготовлю для нее ее любимый чай. Она немного раздражена, а ее любимый чай поможет ей уснуть.

Экономка недовольно скривила рот.

— Что случилось, миссис Тиммс?

Генри не думал, что экономка заговорит с ним, время-то было позднее, но после минутного колебания она подошла к нему поближе и тихо сказала:

— Сэр, вы простите меня за излишнюю откровенность?

Генри удивился, но молча кивнул в знак согласия.

— Сэр, должна вам признаться, что я не люблю никого осуждать. Нет ничего предосудительного в том, чтобы подольше насладиться радостями брака до появления детей, но есть другие способы, помимо болотной мяты, которые гораздо мягче действуют на организм. Если вас так это волнует, то в таком случае вам следует знать: не стоит пить такой напиток каждый день. Это нехороший чай, после него всегда остается вкус горечи во рту.

Каким-то чудом Генри удалось сохранить невозмутимость. Откровенность миссис Тиммс повергла его в шок. Да, он знал некоторые способы, благодаря которым женщины избегали зачатия. Более того, он сам был немного осведомлен о тех травах, которые помогали женщинам избавиться от нежеланного ребенка. Однако он никак не ожидал, чтобы его Диана, такая юная и простодушная, не только знала об этом, но и сама тайком пользовалась подобными средствами.

Ее страх перед его изменой, несомненно, произрастал из чувства вины и больной совести. Как часто в последнее время она сидела рядом с ним, попивая свой «успокаивающий чай» маленькими глотками и лгала ему. Будь все проклято, он так доверял ей, он открыл ей свою душу, ничего не утаивая. Только теперь Генри понял всю опасную глубину слов Джеймса, когда тот признался ему, что верит Изабелле всем сердцем.

Генри тоже верил Диане всем сердцем, он делился с ней всеми своими радостями и тревогами, думая, что она любит его таким, какой он есть. Взамен он хотел так же полной взаимной искренности и доверия. Генри вспомнил то, что недавно говорил Диане. Ему нужна не только ее любовь, но и полное доверие.

А получалось, что она боялась доверить ему свои страхи. Для того чтобы понять ее побудительные причины, ему не требовалось умение делать логические выводы, чему учил их профессор в Оксфорде. Все было ясно и понятно. Если она не верила в его верность, значит, она не верила, что их брак продлится долго. Если у них родится ребенок, то придется решать, кому из родителей его отдать, возможно, она так же думала, что он может бросить ее и ребенка.

— Мистер Уэстон?

Голос миссис Тиммс оторвал его от тяжелых раздумий.

— Благодарю вас, миссис Тиммс, за информацию. Я даже не догадывался, что причиной недомогания моей жены является именно ее любимый чай. Я сам поговорю с ней, а вас попрошу никому не рассказывать о нашем разговоре. Хорошо?

— Разумеется, сэр. Позвольте мне вместо этого заварить для миссис Уэстон чай с ромашкой?

— С ромашкой? Да, это было бы чудесно. Сообщите мне, как его приготовите. Я отнесу его жене.

— Я могу послать наверх одну из горничных, сэр. Вам незачем ждать.

— О, для меня это нисколько не тяжело, — возразил Генри. Ему хотелось некоторое время побыть наедине со своими тревожными мыслями, прежде чем подняться к Диане. Понемногу он остыл, на смену возмущению пришли жалость и понимание. Он больше не собирался ни обвинять ее, ни упрекать, теперь он думал, как ему успокоить Диану.

В спальной царила темнота, лишь одинокая свеча горела на столе. Диана уже спала в его постели. Поставив чай и книги на стол, он задумчиво посмотрел на дверь в спальню Дианы и покачал головой. Ему припомнился совет отца: нельзя ложиться спать с женой сердитым, но если злость не проходит, лучше спать вместе, чем в разных кроватях.

Быстро раздевшись и задув свечу, он забрался под одеяло. Отвернувшись от нее в другую сторону, он нахмурился, приняв твердое решение — завтра на рассвете уехать в Лондон. Сон не приходил, Генри лежал, уставившись в темноту и с горечью думая, как еще далеко до рассвета.